Рене БАРЖАВЕЛЬ

Памяти моих деда и
бабушки, крестьян.

Сетевая версия без последних глав

(с) Игорь Найденков, перевод с французского, 2004
Текст опубликован в архиве TarraNova с разрешения переводчика.
Любое коммерческое использование данного текста, а также любые
публикации и перепечатки в электронном виде без ведома и согласия
переводчика (naidenk@ns_igs_ac_by // заменить _ на точку)запрещены.

Часть I

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Ваши небоскребы?
Да они же совсем невысокие!

Ле Корбюзье
(из беседы с нью-йоркскими журналистами)

Глава 1

Франсуа Дешан с облегчением вздохнул, вытянув под столом свои длинные ноги. Ему пришлось больше часа тащиться по второстепенной линии, подвергаясь пытке палящим солнцем в допотопном цельнометаллическом вагоне медленно ползущего поезда. И только для того, чтобы преодолеть всего две сотни километров между его деревней и Марселем. Теперь он наслаждался прохладой в буфете вокзала Сен-Шарль. По стенам между прозрачными панелями непрерывной завесой струилась ледяная вода. Вибраторы на микрочастицах посылали в зал ароматные волны запаха то мяты, то лимона. Волновые шторы на окнах отфильтровывали наиболее жесткие компоненты солнечного спектра. В полумраке помещения немногочисленные посетители, погруженные в приятное оцепенение, лишь изредка негромко обменивались короткими фразами, стараясь не нарушить очарование покоя.

Световое табло под самым потолком ненавязчиво сообщала расписание движения поездов. Автомотрисы на Париж отправлялись каждые пять минут. Франсуа знал, что ему потребуется немногим более часа, чтобы оказаться в столице, так что времени у него было предостаточно. Девушка, сидевшая за кассой напротив него, мечтала о чем-то, полузакрыв глаза.

Каждый столик был оборудован краником для напитков, небольшим диском, похожим на номеронабиратель старинного телефона-автомата, устройством для подачи пластмассовых стаканчиков, отверстием, куда они проваливались после использования, и щелью для монет. Эта техника с успехом заменяла прежних официантов-«гарсонов». Никто не нарушал покой посетителей, никто не залезал пальцем в их стакан.

Тем не менее, чтобы помещение кафе не выглядело казармой, чтобы сохранить его душу, хозяева оставили неприкосновенной должность кассирши. Нескольким девушкам, взгромоздившимся на высокие металлические стулья за поддельными кассами, не нужно было получать деньги от посетителей. Они ни с кем не разговаривали и почти не шевелились. Им нечего было делать. Они просто присутствовали. Такая «работа» неизбежно приводила к тому, что они невероятно быстро полнели. Вот и та, на которую сейчас смотрел Франсуа Дешан, была полной розовощекой блондинкой. Ее черты дышали спокойствием; она принадлежала к женщинам без возраста, у которых счастье в любви надолго сохраняет юный облик. Она почти дремала с легкой улыбкой на губах. Из металлической вазочки, стоявшей на кассе, торчало какое-то растение, украшенное поблекшей ленточкой гранатового цвета. Блестящие, словно лакированные листья своей неподвижностью удачно гармонировали с неподвижностью лица кассирши. Над ее головой на тонкой, едва заметной нити слегка покачивался циферблат часов. Светящиеся цифры, бросавшие на волосы девушки аквамариновые отблески, напоминали забывчивым посетителям, что этот день – 3 июня 2052 года – приближался к семи часам вечера, и что сегодня ожидалось новолуние.

Франсуа почувствовал, что может заснуть, если будет и дальше смотреть на кассиршу- блондинку. Он зевнул, провел растопыренной пятерней по коротко подстриженным черным волосам, затем решительно встал, подхватил чемодан и направился к выходу.

За порогом его сразу же окатила с головы до ног тяжелая волна палящего воздуха.

Автомотриса на воздушной подушке медленно втянулась под своды вокзала и остановилась напротив панели с надписью: «Направление Лион-Париж». Обтекаемой формой она напоминала старинные подводные лодки.

Франсуа устроился на свободном месте в передней части вагона. Кондиционеры поддерживали в нем приятную прохладную атмосферу.

Пассажиры, поспешно занявшие свои места, с усмешкой следили сквозь прозрачные стенки вагона за своими предшественниками, которые, едва выйдя на перрон, торопливо разбегались во все стороны, кто к выходу, кто в буфет, чтобы спастись от царившей под сводами вокзал жары.

Негромко пропела сирена, синхронно завращались задние и передние винты, и автомотриса плавно отошла от перрона, сразу же резко набрав скорость. Через несколько минут вокзал остался далеко позади.

Франсуа предусмотрительно запасся вечерними марсельскими газетами, пивом в охлаждающей упаковке и детективным романом.

В кассе вместе с билетом он получил роскошно изданную рекламную брошюру. Евразийская транспортная компания отмечала таким образом тридцатилетний юбилей «Трех славных дней».

Франсуа в свои 22 года, разумеется, ничего не помнил об этих трех лихорадочных днях. Все подробности знаменательного события он узнал в школе, по украшенному портретами ученых и заполненному датами великих открытий и замечательных технических достижений учебнику новейшей истории, давно уже свершавшейся без войн и революций. Эти «три славных дня» были весьма необычным событием для той эпохи.

Они оказались своего рода переломным моментом атомной эры, отметив рубеж, за которым люди, пресытившиеся скоростью, решительно вернулись к более подходящему для человека образу жизни. Оказалось, что нет ничего приятного и, по сути, полезного в том, чтобы облететь вокруг земного шара за двадцать минут на высоте в 500 километров. И что гораздо удобнее и даже практичнее путешествовать прямо по земной поверхности или на небольшой высоте над землей на скорости не более двух или трех тысяч километров в час.

Примерно в это же время – по крайней мере в гражданской области – люди расстались со скоростными ракетопланами на атомной тяге, чтобы вернуться к комфортабельным винтовым самолетам. Тогда же они, поддавшись чувству ностальгии, вновь открыли для себя железные дороги, по которым последние десятилетия курсировали только колесные поезда на паровой тяге, перевозившие руду или уголь.

Чтобы откликнуться на потребности населения, пришлось спроектировать новые железные дороги, заменив рельсы полой металлической балкой, а колесные поезда – подвесными. Хотя на каждом углу и кричали, что нужно вернуться к поездам наших дедов, потому что не имеет смысла мчаться с бешеной скоростью, тем не менее, никто не собирался сутками трястись в вагонах, влекомых страдающим одышкой паровозом, ползущим на брюхе со скоростью в какие-то 300 километров в час.

На трассе Нант-Владивосток планом замены было предусмотрено проложить на месте прежних рельсов подвесные пути, сохранив при этом старинные здания вокзалов, шедевры архитектуры прошлых веков.

В то же время, требовалось избежать длительного перерыва в движении, чтобы не нарушить нормальную жизнь двух континентов. Поэтому пришлось заранее сварить тысячи километров гигантской полой балки, по которой должны были катиться ролики подвесного устройства, смонтировать миллионы опор для направляющей, продумать для каждого туннеля, каждого виадука особые варианты ее подвески. Все необходимое было своевременно доставлено на место сборки. Бригады специалистов-монтажников, сопровождаемые множеством чернорабочих, тренировались полгода, чтобы отработать до автоматизма необходимые операции.

Когда все до последнего болта было размещено на местах, когда каждый участник операции четко усвоил, какую долю муравьиного труда он должен взять на себя, обычные колесные составы, выполнявшие свой последний рейс, были переведены на запасные пути.

На всем протяжении бесконечной трассы, пересекающей Азию и Европу, в одну и ту же секунду за дело взялись миллионы рабочих под руководством армии инженеров и прорабов.

Мастера своего дела склонились над тысячами самых разных инструментов, опираясь на мощь гигантских механизмов, дробивших скалы и перемещавших сталь и бетон. Вдохновляемые громкоговорителями, обрушивавшими на участников операции оглушительные призывы, гимны и марши, залитые ночью светом прожекторов, достойно заменявших солнечный свет, почти потерявшиеся в облаках пара и пыли, оглушенные адским шумом, в котором смешивались грохот ударов, песни, скрежет, рычание моторов и крики на двух десятках языков, рабочие взрывали и разбирали, монтировали, закручивали гайки и сваривали, стремясь таким образом закончить за три дня создание девятого чуда света – подвесной железной дороги, которая должна была соединить Нант и Марсель с Владивостоком.

Вдоль всей трассы, от Атлантики до Японского моря, во время операции было выпито 20 миллионов гектолитров вина. Пятая часть этого количества была поглощена рабочими, остальное выпили зрители. Впрочем, об этом в брошюре ничего не говорилось.

Министры всех стран, по территории которых проходила трасса, в конце третьих суток торжественно открыли линию, промчавшись по ней на скорости 600 километров в час. Сразу же после этого установилось нормальное движение по четкому расписанию.

Да, это действительно были 3 славных дня начала XXI века, который теперь, по прошествии пятидесятилетия, был действительно достоин своего названия: Век I Эры Разума.

Тем не менее, Франсуа Дешан, с огромной скоростью увлекаемый к цели без каких-либо толчков, без малейшего шума, если не считать рокота винтов и свиста воздуха за стенками вагона, чувствовал себя не в своей тарелке. Активный, любящий физическую деятельность, он вмешивался везде, где его вмешательство могло быть полезным, и надеялся, что всегда сможет управлять своей жизнью вместо того, чтобы плыть по течению. Вынужденный сидеть неподвижно в скоростном экспрессе, он сознавал, что играет слишком пассивную роль. Каждый раз, садясь в поезд или самолет, он испытывал одно и то же ощущение: ему казалось, что его лишают значительной части воли. Вокруг него вступали в игру столь могущественные силы, что он мог рассматривать себя скорее их жертвой, чем хозяином. Стоит рухнуть одной опоре, лопнуть несущей балке – и что он сможет предпринять? Что сможет сделать машинист, сидящий за пультом управления экспрессом? Разумеется, он не испытывал ни малейшего страха, но не мог избавиться от неприятного ощущения бессилия.

Огромное, казавшееся сплющенным солнце мчалось с бешеной скоростью над горизонтом, то и дело цепляясь за похожие на зубья пилы остроконечные крыши. Потом его проглотил какой-то холм. Через несколько мгновений солнце, наполовину обгрызенное, появилось с другой стороны холма в глубокой расщелине, наткнулось на высокую трубу и окончательно исчезло. Багровый прилив заката хлынул в окна вагона.

Вагон, последнее слово техники, был целиком отштампован под давлением из пластика, материала, почти повсеместно заменившего стекло, дерево, сталь и цемент. Идеально прозрачный, он позволял пассажирам обозревать и небо и землю. Прочный и гибкий, он сводил к минимуму риск гибели в результате практически любого происшествия, любой аварии.

Несколько месяцев тому назад ему представилась возможность продемонстрировать свои качества. На трассе между Парижем и Берлином один вагон отцепился на вираже от состава, врезался в заводское здание, пробил одну за другой пять стен, взлетел вверх и застрял на крыше в вертикальном положении.

У находившихся в вагоне пассажиров не осталось ни одной целой кости. Конечно, тем, кому повезло остаться в живых, позже вставили новый скелет из пластика. Но вагон не только не разбился вдребезги, но даже не был помят. Это прекрасно подтверждало, что материал, использованный для его изготовления, был самого высокого качества. Ведь компания не была виновата в том, что содержимое вагона оказалось менее прочным, чем оболочка …

Франсуа развернул газету. Заголовки кричали:

---------------------------------------

РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО (от нашего специального корреспондента)

Черный Император Робинсон, суверен Южной Америки, совершил турне по подвластным ему государствам. Несмотря на сдержанность официальных кругов, мы можем утверждать, что Черный Император посетил во время этой поездки военные базы, являющиеся отправным пунктом для сил наступления, цель которого – положить конец состоянию “войны в зародыше”, в которой друг другу противостоят две Америки – Южная и Северная .

Никто не знает, в какой форме реализуются его планы, хотя из обычно хорошо информированного источника мы узнали, что Император Робинсон заявил, вернувшись из поездки, что “мир будет потрясен от ужаса”.

От редактора: наш корреспондент в Вашингтоне сообщает, что в столице весьма скептически относятся к слухам о так называемом черном наступлении. Страна надеется на мощь своих оборонительных средств. Глава Северных Штатов отправился на уик-энд в свое имение на Аляске.

---------------------------------------

Ниже статьи размещалась мешанина линий и разноцветных пятен, словно издевавшаяся над глазами читателей. Франсуа Дешан достал из кармана небольшую бифокальную лупу, которой газеты бесплатно награждали своих читателей в связи с Новым Годом, и навел ее на странную головоломку. На странице появилось рельефное изображение Черного Императора в кольчуге из колечек красноватого золота и увенчанного короной с множеством рубинов. Когда юноша сложил лупу, Черный Император вернулся в состояние хаоса.

Франсуа перевернул страницу газеты. Его внимание привлек очередной заголовок:

ПРОФЕССОР ПОРТЭН ОБЪЯСНЯЕТ ПРИЧИНЫ ПЕРЕБОЕВ В СНАБЖЕНИИ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИЕЙ

Уважаемый президент Академии Наук господин профессор Портэн сообщил высокоученой ассамблее результаты своих исследований причин перебоев в подаче электроэнергии, возникших прошлой зимой, а именно 23.12.2051 и 1.01.2052.

Известно, что в эти дни – первый раз в 21³⁰ – напряжение электрического тока, независимо от его источника, понизилось на всей поверхности Земли, и это состояние продолжалось примерно 10 минут. Это падение напряжения, почти незаметное во Франции, было особенно ощутимо вблизи от экватора.

Господин профессор заявил своим высокочтимым коллегам, что через 6 месяцев исследований и после ознакомления с аналогичными работами, проводившимися в самых разных странах, он пришел к следующему заключению: случившееся с электричеством, отражает реальное, к счастью очень непродолжительное, изменение внутреннего равновесия атомов, вызванное увеличением активности солнечных пятен. Солнечные пятна, добавил этот видный ученый, являются также причиной заметного роста температуры на поверхности Земли, наблюдающегося на протяжении уже ряда лет. Этот процесс проявляется в виде исключительно сильной жары, от которой мир страдает, начиная с апреля.

* * *

С запада на багрянец заката надвигалась ночь. Франсуа извлек из спинки своего кресла читающее устройство и надел наушники. Евроазиатская транспортная компания оборудовала такими аппаратами все места в вагонах, чтобы дать возможность пассажирам читать ночью, не мешая при этом соседям, предпочитающим вздремнуть в темноте.

Раздвижная пластинка, которую легко можно было подогнать под формат любой книги, накладывалась на нужную страницу и в наушниках можно было услышать то, что было на ней напечатано. Звучавший в наушниках голос не только читал Гете, Данте, Мистраля или Селина на языке оригинала, но и мог при необходимости перевести любое произведение на любой язык. Аппарат обладал обширным набором тональностей, подходивших для самых разных произведений; текст звучал строго для философских трудов, сухо – для математических, нежно – для романов о любви, смачно – для кулинарных рецептов. Повествование о сражениях читалось грубым голосом солдафона, сказки для детей – сладким голоском феи. Добравшись до последнего слова последней строчки голос негромко покашливал, сигнализируя таким образом, что пора переворачивать страницу.

Конечно, этот аппарат, показался бы волшебным для путешественника прошлого века, окажись он в вагоне рядом с Дешаном. Тем не менее, принцип его действия был достаточно прост. Пластинка, воспринимавшая печатный текст, подключалась к небольшому телевизионному передатчику, вмонтированному в спинку кресла. Передатчик автоматически передавал изображение страницы в Центр чтения Евроазиатской транспортной компании, располагавшийся в пригороде Вены. Огромные залы центра разделялись звуконепроницаемыми перегородками на тысячи небольших кабин. В этих кабинах перед тысячами одинаковых экранов сидели тысячи чтецов, мужчин и женщин разных национальностей и разного возраста.

Операторы-полиглоты мгновенно сортировали принятые заказы, распределяя их по языкам, затем передавали операторам второго уровня, которые относили их к тому или иному литературному жанру. Требовалось не более нескольких секунд, чтобы изображение страницы поступило к профессиональному чтецу, который тут же принимался за чтение в тональности, на которой он специализировался. Кто-то из них восемь часов подряд проливал слезы над сентиментальными романами. Другому приходилось весь день улыбаться в одиночестве, читая книгу о изящных секретах косметики.

В общем, это было идеально отлаженная организация телечтения, и таких фирм в Европе существовало не менее десятка. Их клиентами были люди с ослабленным зрением, слепые и одиночки, которые нуждались не только в общении с книгой, но и в обычном человеческом голосе.

Франсуа Дешан положил считывающую пластинку на первую страницу детектива и поворотом небольшого колесика включил аппарат. Голос с драматическими интонациями забормотал ему в ухо:

–  Глава первая. Инспектор Уолтер вышиб дверь плечом и остановился, пораженный: с потолка, с задранным кверху подбородком, свисал труп господина Лекурпеда, тот самый труп, который накануне он обнаружил обезглавленным …

Юноша решил, что не будет дожидаться раскрытия этой загадки. Он снял наушники и задремал. Поезд замедлял ход перед вокзалом Лион-Перраш.

Глава 2

Студия “Радио-300” размещалась на 96 этаже Лучезарного города, одного из четырех Высоких городов, построенных Ле Корнемюзье⁰⁰¹ , чтобы разгрузить перенаселенный Париж. Стараниями знаменитого зодчего, Лучезарный город был воздвигнут на месте прежнего квартала От-Вожирар, Красный город стер с лица Парижа старинный Булонский лес, подобно тому, как Лазурный город заменил Венсеннский лес; Золотой город вознесся на Монмартрском холме..

Из зданий, когда-то покрывавших холм Монмартр, сохранился только собор Сакре-К¨р, замечательный образец архитектуры начала XX века, шедевр оригинальности и хорошего вкуса. Его бережно и почтительно перенесли целиком на специальную площадку на верхней террасе небоскреба. Расположенный над бездной, теперь он возносил свои купола более чем на полукилометровую высоту. Вокруг них кружились самолеты, приземлявшиеся у подножья собора. Первые и последние лучи солнца покрывали позолотой его серые каменные стены. Нередко облака скрывали его очертания, отдаляли от земли и оставляли наедине с небом, его подлинной родиной. И чем больше заволакивала его облачная вуаль, тем прекрасней он казался.

Несколько эрудитов, влюбленных в старый Париж, тщательно изучали все сведения об исчезнувшем Монмартре и рассказывали современникам о самом необычном квартале столицы. На том месте, где сейчас к небу возвысилась позолоченная масса Высокого города, когда-то располагалось скопление жалких домишек, служивших местом обитания для весьма живописных личностей.

Как ни странно, этот грязный, зловонный, перенаселенный квартал был наиболее известным центром жизнедеятельности людей искусства на Западе.

Молодые люди в Вальядолиде, Мюнхене, Женеве или Савиньи-сюр-Брэй, ощутившие, как в них пробуждается тяга к искусству, знали, что в мире есть единственный город, а в этом городе – единственный квартал, где у них есть шанс увидеть признанным свой талант.

И они стремились на Монмартр, жертвуя комфортом и положением в обществе ради любви к краскам или глине. Они селились в убогих мастерских, сараях или чердаках с окном во всю стену, а иногда и с застекленным потолком. Вокруг них возвышались груды незаконченных картин, рваных холстов, пустых тюбиков из-под краски, мятой бумаги, старой одежды и разных предметов неясного назначения. Нищие художники покидали грязь и беспорядок своих жилищ только для того, чтобы предаться пьянству. Голод и спиртное поддерживали в них творческую лихорадку. В кафе на кривых улочках, где царили ароматы средневековья, они развлекались с монашенками и женщинами легкого поведения, составлявшими вторую половину населения Монмартра. К сожалению, жемчужины редко встречаются в навозной куче; большинство мастеров кисти погибало в неизвестности, и только немногим удавалось отыскать среди отбросов волшебные краски, и они создавали шедевры, за которыми коллекционеры гонялись, размахивая чековыми книжками.

Этот старый квартал был снесен, и армия архитекторов и монтажников воздвигла на его месте Золотой город. В то же время, правительство, большой друг людей искусства и порядка, придало определенный статут художникам и артистам, столь долго принадлежавших анархии.

Для них предназначался верхний этаж Золотого города, где располагались роскошные апартаменты, оборудованные по последнему слову комфорта. Чтобы обосноваться здесь и получить в изобилии холсты, краски или глину, достаточно было выдержать экзамен перед жюри, состоявшем из наиболее видных деятелей искусства художественных академий Европы.

Все выдержавшие экзамен устраивались в Золотом городе и в течение 6 лет получали солидное пособие. Избавленные таким образом от материальных забот, художники получили, наконец, состояние душевного спокойствия, которое так необходимо для серьезной работы.

Их кистью и резцом водила уверенная рука; они познакомились, наконец, с подлинными мастерами искусства, отказались от бессмысленных исканий и перестали нападать на здоровые академические традиции.

После успешного выпускного экзамена художники покидали Золотой город. Теперь они имели право написать на табличке, прикрепленной к дверям: “Бывший стажер Золотого города. Обладатель правительственного диплома”.

Одновременно с организацией парижского института творчества, европейские правительства развернули пропаганду искусства среди широких народных масс. Дипломированные художники, обосновавшиеся в буржуазных, рабочих или торговых кварталах, тут же становились центром притяжения. Не было ни одной семьи, не мечтавшей украсить свою столовую натюрмортом, повесить морскую панораму над своей кроватью или поместить портрет последнего отпрыска в гостиной между двумя окнами. Чтобы избежать спекуляции, корпорация художников определяла продажную стоимость картин зависимости от их размеров.

Появлявшиеся шедевры теперь не подвергались бессмысленному заточению в музеях, вдали от взглядов толпы. Искусство стало поистине всенародным. Картина, качество которой гарантировалось правительством, стоила не дороже, чем пара простыней.

Художники, не имевшие дипломов, также имели право заниматься творчеством. Право писать картины, но не продавать свои произведения. Кое-кто шел на риск, хотя корпорация свирепо преследовала нарушителей за нелегальное занятие живописью. Последняя группа этих обреченных на вымирание диссидентов обосновалась на Монпарнасе.

Лучезарный город чудовищной белоснежной глыбой возвышался над остатками старинного квартала. На его последнем этаже размещались все радиопередатчики столицы.

Господин Пьер-Жак Сейта воспользовался этим, чтобы дать своей студии название «Радио-300», потому что она находилась на высоте 300 м над крышами Парижа. Недоброжелатели сплетничали, что число 300 – это сумма в миллионах, которую радиостанция ежемесячно приносила своему владельцу. Весь мир принимал ее передачи объемного телевидения в естественных цветах; ее расценки на рекламные объявления составляли столь значительные суммы, что предположения недоброжелателей явно не дотягивали до реальных значений.

Пьер-Жак Сейта назначил своего сына Жерома художественным директором «Радио-300». Апартаменты Жерома находились рядом с помещениями студии, а его личный аэродром размещался на крыше Лучезарного города.

Этим вечером Жером, в одиночестве сидевший в своем кабинете, в то же время присутствовал на репетиции гала-представления, которое его студия подготовила для запуска на орбиту новой звезды.

Экран занимал целиком одну из стен кабинета. В этот момент должна была начаться вторая часть представления. Запах свежего сена заполнил помещение. Панорама парка во французском стиле простиралась до горизонта. Это был парк Версаля, красота старинной архитектуры которого подчеркивалась шеренгами из 127 статуй высотой в 12 м, недавно установленных среди подстриженных деревьев на его аллеях. Эти статуи, порождение гения мэтра Птибуа, одновременно отражали и грандиозные успехи науки. Отлитые из пластика-хамелеона, они меняли окраску в зависимости от времени суток или угла, под которым на них смотрели, идеально вписываясь в окружающий пейзаж. Увидев их однажды, вы больше никогда не смогли бы вынести бледный отблеск мраморных изваяний на фоне зелени лужаек и небесной голубизны бассейнов. Старинные статуи были вырваны с корнем. Техника использования пластика позволила далеко продвинуть имитацию природы, высшую цель искусства. Теперь скульптор мог не ограничиваться воспроизведением внешней формы предметов. Приблизившись к любому его шедевру, любознательный зритель мог рассмотреть в прозрачном материале скульптуры скелет, волокна и сосуды нервной и кровеносной систем, переплетения кишечника. Самая прекрасная из статуй, в два раза превышавшая остальные высотой, символизировала Разум. Она широко раскрывала объятья, словно стремясь прижать к своим молочным железам, каждая из которых достигала метра в диаметре, всех проходивших мимо мужчин. Сложная система ультракоротковолновых сигналов оживляла нервную и пищеварительную системы статуи. Стоило пролетающей мимо ласточке задеть крылом ее величественные прелести, как на щеках статуи проступал румянец. Два раза в день работник, взгромоздившийся на лестницу, заталкивал в приоткрытый рот статуи 20 кг хлеба, 50 кг мяса и заливал туда 10 л красного вина. Любой посетитель мог проследить, как протекает во внутренностях этого чуда искусства и науки процесс пищеварения, начиная от пищевода и кончая слепой кишкой.

С наступлением ночи, когда парк закрывали, целая бригада рабочих, волокущих за собой ассенизационные бочки и вооруженных шлангами, заставляла Разум выполнить физиологические отправления и очищала постамент статуи.

Жером Сейта щелкнул пальцами. Представление началось. Под мелодичный рокот оркестра с неба посыпались огромные белые и розовые хлопья. Тут же выяснилось, что это были ангелочки с пушистыми крыльями. Их было множество. Они принялись танцевать и кувыркаться в воздухе среди цветников и кустов. Над водной гладью появились танцовщицы в пачках. Фавны в сюртуках выскочили из постамента статуй и бросились к танцовщицам. Те умчались прочь со смехом и притворными криками ужаса.

Посреди этого веселого столпотворения по широкой аллее шествовала тысяча пар сцепившихся друг с другом мизинцами придворных в париках и напудренных маркиз. Грациозно протанцевав несколько па менуэта, они останавливались, церемонно раскланивались, затем двигались в танце дальше. Воздух был насыщен ароматами бергамота и корицы. После решительного аккорда оркестра, пары освободили все пространство аллеи.

Откуда-то издали появилась римская колесница, влекомая 18 парами белых лошадей. На колеснице находился огромный, ослепительно сиявший парик. Дамы посылали ему воздушные поцелуи, кавалеры же, выхватив из ножен парадные шпаги, грянули хором: «Да здравствует Король-Солнце!»

Мгновенно кавалеры превратились в лысых старцев, одетых в серые костюмы. В правой руке каждый из них держал не шпагу, а квадратик картона. Их дамы исчезли.

Старики, задрав головы и выставив вперед остроконечные бородки, дружно скандировали:

–  Мы сей – час

Мы сей – час из – брали

Пре – зи – дента

Рес – пуб – ли – ки !

Аромат бергамота исчез; запахло старой сигарой и нафталином.

Белые лошади превратились в вороных, и парик-солнце уступил место огромному цилиндру. Повозка продвигалась между двумя шеренгами старцев, и цилиндр приветствовал их, отвешивая поклоны направо и налево.

После нескольких других номеров, не менее символических, чем предыдущие, которые должны были провести зрителя по всем периодам расцвета французского гения, спектакль завершился ретроспективой военных парадов. Позади находившейся на заднем плане Триумфальной арки, на фоне багрового неба вырисовывалась громада Лазурного города. Солнце освещало Елисейские поля, по которым маршировали воинские колонны, одетые во все разновидности формы французских войск за всю их историю. Здесь были усатые воины Верцингеторикса, крестоносцы в железных шлемах-масках, ворчуны Наполеона, солдаты 1914 года в красных панталонах и, наконец, бойцы современной армии в сверкающей антилучевым покрытием форме с в шлемах с антеннами.

Каждое подразделение проходило по аллее под звуки героического марша, выходя из стены под грохот барабана и вскоре растворяясь в пустоте. После солдат в студии оставался сильный пьянящий запах пороха.

Последние ряды солдат начали на полпути освобождаться с помощью удивительно синхронных движений от частей своего мундира. Через несколько метров на них остались только каски и фиговые листки. Сами же солдаты превратились в ослепительно прекрасных девушек. Они продолжали двигаться, выстроившись в одну шеренгу. Иллюзия их присутствия была столь поразительной, что Сейта машинально протянул руку, чтобы погладить бархатистое бедро, но его пальцы почувствовали лишь пустоту.

Строго одновременно девушки повернулись на 180?, показав зрителям свои задницы, окрашенные в цвета французского флага. Это был апофеоз.

Объемное телевидение каждый вечер демонстрировало таким или сходным образом несколько дюжин обнаженных девиц в естественных цветах. Это зрелище ускоряло созревание подростков, стимулировало супружеские отношения и продлевало активную половую жизнь у восьмидесятилетних старцев.

Жером Сейта встал и махнул рукой. Яркие краски поблекли, горизонт приблизился, слился со стеной и исчез. Материализовалась матовая поверхность экрана, в то время, как с потолка беззвучно скользнул вниз занавес бледно-зеленого бархата.

Помещение было полностью затянуто таким же бархатом. Посреди него размещались массивный письменный стол из непрозрачного пластика цвета акажу, три кресла цвета граната и низкий столик. Из стоявшей на столике венецианской вазы к потолку вздымался фейерверк темно-красных роз. Освещение в помещении обеспечивал светящийся потолок. Слева сквозь стену из толстого стекла открывался вид на бездну. Где-то далеко внизу мерцали уличные огни Парижа. Каждые четверть часа город озаряла вспышка – это был сигнал ночного времени с башни Красного города.

Жером Сейта уселся за письменный стол. Он был в костюме из азотной ткани, легкой, как воздух, из которого извлекалось сырье. Эволюция на протяжении столетий мало-помалу лишила одежду человека всех бесполезных украшений, доведя ее до совершенства в простоте. Модели мужской и женской одежды сблизились настолько, что они уже не различались. Никаких пиджаков, никаких юбок, шнурков, бретелек, смешных штрипок для носков, корсажей, непрочных чулок. От подошвы из гибкого и не изнашивающегося полупластика до воротника, охватывавшего шею или приоткрывавшего грудь в соответствии с модой, костюм нового времени без единого сантиметра бесполезной ткани, плотно прилегали к телу облекая его, как перчатка руку.

Застежка-молния, одно из редких изобретений XX века, которое век XXI не смог усовершенствовать, позволяло надеть костюм или снять его за несколько секунд. Широко использовался также магнитная застежка: края одежды, на которые наносились полоски магнитного металла, соединялись, когда их сближали.

Мужчины и женщины, одетые в одинаковые практичные комбинезоны, различались, главным образом, по цвету. Очевидно, в соответствии с законом, согласно которому природа всегда ярче разукрашивает самца по сравнению с самкой, установился обычай использовать более яркие цвета для мужчин и более скромные – для женщин. На Жероме сегодня был ярко-красный комбинезон с аппликациями нежно-зеленого цвета на воротничке, на груди, на талии и вдоль бедер до ступней; эти аппликации скрывали магнитные застежки.

Когда он сидел, из-за стола был виден только его торс. Массивные предметы обстановки помещения плохо гармонировали с его тощей фигурой и невысоким ростом. Сидя или стоя, он высоко держал голову, демонстрируя никогда не покидавшую его уверенность. Он был подстрижен и побрит в соответствии с модой, возникшей после ретроспективного показа американских фильмов. По середине головы проходил пробор, разделявший на две части черные гладкие волосы; под острым носом виднелись узкие кисточки усов.

Его рот с тонкими губами редко изображал улыбку. Улыбаться могут только дамы и мужчины, похожие на детей. Для тех, чей ум занят важными делами, улыбка – это потеря времени.

Его круглые глаза и гладкий лоб могли навести на мысль о наличии некоторой доли наивности, но напряженный тембр голоса и столь же напряженные скулы быстро заставляли забывать о простодушном облике верхней части лица.

Он позвал:

–  Дюбуа!

Послушный голос откликнулся немедленно:

–  Что вам угодно, мсье?

–  Скажите мадемуазель Руже, чтобы она зашла ко мне.

Сухой скрип отодвигаемого стула засвидетельствовал стремление секретаря немедленно исполнить приказание.

Через несколько минут динамик тихо затрещал:

–  Да? – произнес Сейта.

–  Мадемуазель Руже ждет, мсье.

–  Пусть войдет.

Открылась дверь, и вместе с юной девушкой в кабинет вошла весна.

Сейта поспешил навстречу посетительнице, взял ее руки в свои и, не говоря ни слова, поцеловал их.

На ней все еще был наряд, в котором она только что выступала, наряд 2000 года, состоявший из короткой юбки, панталон с буфами, сильно зауженных у лодыжки, корсажа с глубоким декольте.

На ее лице, излучавшем жизнерадостность и здоровье и все еще пылавшем после репетиции, виднелись следы поспешно удаленного грима. Она была блондинкой с розовато-золотистой кожей, какая бывает у детей, проводящих много времени на солнце. Большие голубые глаза сияли радостью. Завитые в мелкие кольца волосы создавали вокруг головы золотую корону.

Сейта проводил гостью до кресла и предложил сесть.

–  Я пригласил вас, – сказал он, – чтобы лично сообщить, насколько я удовлетворен вашим номером.

Он всегда говорил высоким голосом, одинаково обращаясь как к слуге, так и к Совету двадцати или к самому министру. Он быстро ходил взад и вперед по комнате, заложив одну руку за спину, а другой поглаживая подбородок; иногда он поднимал руку перед собой, резким движением подчеркивая какое-либо слово.

–  Я убежден, что ваша премьера будет сенсацией. И я поздравляю себя с такой находкой, как вы. Никогда еще наша студия не знала такой звезды. Вы поете, как соловей, танцуете, словно богиня, и вы еще прекраснее на экране, чем в действительности … хотя это и кажется невозможным, – добавил он, слегка поклонившись.

Наконец, он остановился перед девушкой, заложив руки за спину, и спросил:

–  Надеюсь, репетиция не слишком утомила вас?

–  О, совсем немного, но я так счастлива!

Голос девушки, бархатный и теплый, казалось, отражал еще не прошедший эмоциональный подъем. Сейта не мог противостоять ее очарованию. На его лице под узкой полоской усов прорезалась улыбка. Он подошел к креслу и склонился над девушкой, сиявшей среди бархата, словно драгоценность в футляре.

–  Благодаря вам, – сказал он, понизив голос, – Радио-300 испытает очередной триумф …

От круглых обнаженных плеч девушки исходил трепетный свет и аромат свежего сена. Ее груди в обрамлении пышных кружев казались двумя уютно устроившимися в гнезде голубками.

Сейта с усилием оторвался от этого зрелища, выпрямился и отступил на шаг. На его висках пульсировали жилки, лицо покраснело. Прочистив горло, он продолжал:

–  Я думаю, ваш псевдоним понравится публике. Бланш Руже⁰⁰² – такое имя невозможно представить для звезды. А вот Регина Вокс звучит просто потрясающе! Вот уже две недели как мы доносим ваш псевдоним до каждого нашего слушателя. Вы будете королевой эфира … Чтобы отпраздновать ваше крещение, я приглашаю вас отобедать со мной завтра в Шотландии. Что вы скажете на это?

Девушка встала. Она была выше собеседника на полголовы. Ему неудержимо захотелось обхватить обеими руками ее осиную талию. Он едва расслышал ответ. Пожирая ее глазами, он заполнял свое существо ее образом. Она была в том возрасте расцвета, когда окончательно обрисовываются роскошные формы зрелой женщины, но плоский живот, тонкая талия и крепкие бедра все еще напоминают неугомонного подростка.

–  Мне очень жаль, господин Сейта, – ответила она, – но завтра это невозможно. Я должна обедать с Франсуа Дешаном – это друг детства, который сегодня ночью приезжает из моих … из наших краев.

–  Сожалею … Это очень печально … Но, послушайте, может быть, вы будете свободны послезавтра?

–  Послезавтра? Да, конечно.

–  Прекрасно! Значит, послезавтра. Вы согласны?

–  Да, это меня устраивает.

С безразличным видом Сейта поинтересовался:

–  А чем занимается это ваш друг, Франсуа, как его …?

–  Франсуа Дешан. Он участвовал два месяца тому назад во вступительном конкурсе в Высшую школу сельскохозяйственной химии. На 300 мест было более 2000 кандидатов. Результаты должны объявить через несколько дней. Франсуа и приезжает в Париж, чтобы узнать их. Несмотря на большой конкурс, он надеется на успех. Сразу после экзаменов он провел некоторое время у нас дома, в Провансе, и я надеюсь узнать от него новости о родителях. Мне очень хочется поскорее повидаться с ним. Он пока еще не знает, что я теперь работаю у вас, и думает, что я все еще учусь в Национальной женской школе. Надеюсь, что он не рассердится на меня. Он мне совсем как старший брат. Ему на 5 лет больше, чем мне …

–  Ваши родители тоже еще ничего не знают?

–  Нет, но я надеюсь, что они будут рады моему успеху.

–  В этом вы можете не сомневаться. Успех прощает все, – улыбнулся Сейта. И добавил, помолчав: – К сожалению, я очень занят, и у меня нет времени проводить вас. Прошу извинить меня.

Он довел девушку до дверей и быстро вернулся к столу.

–  Дюбуа, – сказал он в микрофон, – сегодня ночью из Прованса приезжает некий Франсуа Дешан, студент. Он живет на Монпарнасе. Ему 22 года. Завтра утром я хочу знать об этом человеке все, что только возможно.

Сухой щелчок отключенной связи был ему ответом.

Глава 3

Бланш, переодевшаяся в свой городской костюм мягкого серого цвета с пастельно-голубым орнаментом, нажала на кнопку скоростного лифта и вышла из кабины на втором этаже, на уровне автострады, поднятой на пилонах. Нулевой уровень, то есть поверхность земли, был предназначен для пешеходов.

Бланш села в электробус 259 маршрута в направлении Латинского квартала и сошла с него на углу улицы Дю Фур. Здесь, на третьем этаже одного из старых домов, сложенных из обтесанного камня, которые все еще встречались в квартале, она снимала небольшую комнатку. В помещении сохранилась старинная мебель – железная кровать, шкаф из ореха, три тростниковых кресла и чудный небольшой письменный стол из светлого дерева, периода тридцатых годов прошлого века, по всем характеристикам соответствовавший стилю “Приз-юник”. Она добавила к этому очаровательному декору несколько небольших старинных безделушек: пружинный будильник, ночник со стеклянной лампочкой, ртутный термометр, несколько старинных плоских фотографий на стене. На одной из них была изображена бабушка Бланш, на второй – газометр, на третьей – броненосец “Страсбург”.

Когда она открыла дверь в комнату, ее встретил звонок телефона. Она бросилась к столу и нажала на белую кнопку. Вспыхнул экран в рамке “рокайль”, стоявший возле книг. На экране появился Франсуа Дешан, глаза которого остановились на девушке, лицо осветилось широкой улыбкой, сверкнули белоснежные зубы.

–  Привет, моя Бланшетт! Ты откуда-то пришла? Вот уже 5 минут, как я названиваю тебе. Не спишь в такой поздний час! Вижу, что приехал в самый нужный момент – начинаешь вести распутный образ жизни!

–  Ах, мой дорогой жандарм, лучше расскажи новости из наших краев. Где ты сейчас? Ты приехал?

–  Да, я звоню тебе с вокзала. Дома все хорошо. Все тебя целуют. Вот так …

Он вытянул губы и чмокнул, изобразив поцелуй. Потом продолжал:

–  Так вот, я жду тебя завтра вечером у себя, в 7 часов. Договорились?

–  Договорились.

–  Спокойной ночи, моя Бланшетт.

–  Спокойной ночи.

Экран погас. Облик, исчезнувший с поверхности стекла, продолжать жить в глазах девушки. Высокий лоб, над которым ежиком торчали черные волосы, жесткие, словно щетка, блестящие карие глаза, прямой нос, широкий рот, твердый подбородок проплывали перед ее внутренним взором, скользили по стенам комнаты, блуждали по потолку, среди предметов обстановки.

Наконец, Бланш нежно улыбнулась этим картинкам и принялась раздеваться.

Глава 4

Центральный вокзал, расположенный глубоко под землей под садом Тюильри и Лувром, обслуживал все направления. Франсуа поднялся наверх, использовав лифт триумфальной арки и оказался на площади. Пустой желудок давно напоминал ему, что пора было подумать о хлебе насущном. Он решил быстро перекусить в пивной No 13 на бульваре Сен-Жермен. Для этого ему нужно было только перейти на другой берег Сены. Он двинулся к цели по пешеходному мостику, перемахнувшему разом через реку и набережную, предоставленную автотранспорту.

Могучий поток автомобилей катился по светящемуся шоссе. Люминесцентный пластик, заменивший булыжник мостовых и унылый асфальт, отдавал ночью в виде приятного света накопленную за день солнечную энергию. Автомобили могли передвигаться с выключенными фарами по светлым мостовым. С высоты мостика Франсуа видел, как их черные силуэты обгоняют друг друга на поверхности лунного цвета.

Несмотря на поздний час, жара почти не спала, и Франсуа обливался потом. Чемодан тяжелым грузом оттягивал ему руку. Множество прогулочных катеров с негромко рокочущими электрическими двигателями шныряло взад и вперед по Сене. Их бортовые огни и праздничная иллюминация напоминали разноцветный балет, отражения которого плясали в воде.

Бульвар Сен-Жермен казался огненным потоком. Закрытый для автотранспорта, он манил пешеходов соблазнами сотен ярко освещенных лавочек, ресторанов, кинотеатров, телевизионных залов, выстроившихся в один сверкающий поток мигающих и неподвижных огней. Сегодня, как и каждый вечер, плотная толпа медленно текла от одного заведения к другому, и над ней стоял неумолчный гул и висела та смесь тысячи запахов, которая создает запах толпы.

Франсуа толкнул дверь пивной с вывеской, на которой было изображено число 13, вошел и уселся за свободный столик возле карликовой пальмы. Перед ним мгновенно возник официант и без лишних слов водрузил на стол дымящееся блюдо. В заведении существовала традиция – бесплатно угощать каждого посетителя солидной порцией бифштекса с картофелем фри.

Франсуа ел с аппетитом. Крестьянин по происхождению, он предпочитал естественную пищу, но разве можно было жить в Париже и не привыкнуть к химической пище, к произведенным химическим способом овощам?

Человечество почти совсем перестало использовать землю для производства продуктов питания. Овощи, злаки, цветы – все выращивалось на заводах, в баках.

Растения находились в воде, насыщенной необходимыми веществами, в питательной среде, гораздо более богатой и легкоусвояемой, чем естественная среда, скупо снабжаемая мачехой-Землей. Освещение рассчитанной интенсивности, строго контролируемая воздушная среда – все ускоряло рост растений и позволяло получить, независимо от сезонных колебаний погоды, постоянные урожаи с 1 января по 31 декабря.

Разведение скота, эта утомительная процедура, также исчезла.

Старательно выращивать животных, с любовью ухаживать за ними, чтобы затем отдать под нож мясника – вот один из обычаев, достойных варварского XX века. “Скота” больше не было. “Мясо” выращивалось под наблюдением специалистов-химиков по методике, разработанной и внедренной в промышленность гениальным Каррелом; созданное им бессмертное куриное сердце до сих пор оставалось живым в музее Общества защиты животных. В результате сложного процесса получалось отличное мясо, нежное, без сухожилий, без кожи, без жира, способное удовлетворить самых изысканных гурманов. Промышленность не только дала потребителю мясо в виде толстых сочных кусков со вкусом говядины, антилопы, жирафы, слоновьей ноги, медведя, верблюда, кролика, гуся, цыпленка и тысячи других животных. Существовали также специализированные фирмы, авангард гастрономии, производившие необычные сорта мяса; это мясо, отваренное или поджаренное, с единственной добавкой в виде соли, напоминало вкусом и запахом самые легендарные блюда прежней кухни, начиная с королевского рагу из кролика и кончая копчеными соловьиными язычками.

Для наиболее утонченных гурманов знаменитая фирма изготовляла мясо со вкусом фруктов или варенья, с запахом роз или фиалок. Христианская ассоциация сторонников воздержанности, девизом которой было изречение: “Есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть”, обладала собственной фабрикой. Чтобы помочь своим приверженцам избежать греха обжорства, на этой фабрике производилось мясо, совершенно лишенное вкуса.

Пивная «13» принадлежала знаменитой и процветающей фабрике по производству бифштексов. В Париже не было ни одной мясной лавки, где не продавалась бы популярная продукция этой фабрики. В подвале под пивной размещался огромный бак с сывороткой, в котором плавал кусок мяса весом более 5 тонн.

Автоматическое устройство сохраняло правильную кубическую форму мясной глыбы, по мере необходимости отрезая от нее огромные ломти. Мясо нарастало непрерывно. Вокруг бака была оборудована галерея, и по воскресеньям туда допускались посетители. Бросив любопытный взгляд на “материнскую” глыбу мяса, клиенты поднимались в зал, чтобы насладиться отборным бифштексом с гарниром из гигантских соевых бобов, нарезанных ломтиками и поджаренных на масле из каменного угля. Потоками лилось легендарное пиво No 13, получаемое из глины.

Франсуа, быстро расправившись с бифштексом, заказал омлет и какое-то молочное блюдо.

Европейцу XX века никогда бы не пришло в голову питаться зародышами баранов или мертворожденными телятами. Тем не менее, они с удовольствием поедали куриные яйца. Заметная доля их пищевых ресурсов производилась устройством, находившимся под хвостом у кур. Процесс, аналогичный изготовлению мяса, освободил человечество от этой неприятной зависимости. Фабрики поставляли искусственные желтки и белки раздельно, в небольших стеклянных емкостях. Теперь заказывали не омлет из 6 яиц, а пол-литра яичницы.

Что касается молока, то его производство на химических предприятиях стало настолько массовым, что каждая семья получала у себя дома этот продукт, подводившийся по трубам одновременно с горячей, прохладной и ледяной водой. Достаточно было подсоединить к молочному крану замечательный хромированный приборчик, чтобы через несколько минут получить кусок отличного свежего масла. В каждой квартире имелся также краник, снабженный нагревательным приспособлением, к которому через шланг подсоединялась соска. С помощью этого устройства матери кормили грудных младенцев.

Подкрепившись, Франсуа Дешан отправился домой. Монпарнас дремал, привычно убаюканный ровным шумовым фоном. Воздух, почва, стены вибрировали от постоянного гула одновременно действующих механизмов на тысячах заводов и фабрик, не прекращавших работу ни днем, ни ночью, от рычания двигателей миллионов автомобилей и тысяч самолетов, бороздивших небо во всех направлениях, от воплей звуковой рекламы, от радиоприемников, которые через открытые настежь окна обрушивали на прохожих какофонию песен, музыки, голосов дикторов. Все это создавало сильный однородный рокот, к которому быстро привыкали уши и который заглушал шумы обыденной жизни, любви и смерти 25 миллионов человеческих существ, заполнявших улицы и здания города.

25 миллионов – таким было количество горожан, полученное при последней переписи населения столицы. Развитие производства продуктов питания промышленным способом разрушило деревню и привлекло в города огромные массы разорившихся крестьян, количество которых продолжало непрерывно увеличиваться. Париж переживал жестокий жилищный кризис, который не удалось ликвидировать даже после строительства четырех Высоких городов. Городской совет принял решение построить еще десять таких городов.

На протяжении последних 50 лет города распространились далеко за границы, показанные на картах XX века. Они утратили свои когда-то округлые очертания, вытянувшись щупальцами вдоль железных дорог, автострад и речных долин. В итоге они соединились друг с другом, образовав единую похожую на кружево структуру – гигантскую сеть заводов, складских строений, жилых кварталов для рабочих, вилл буржуа, домов-грибов.

За прежними городами, оставшимися в этой структуре в виде ее узлов, сохранились их древние имена. Соединяющие узлы новые города, выглядевшие как полосы примерно равной длины, получили вместо имен номера, соответствующие их географическому положению.

На участках между городами-артериями природа быстро вернулась в прежнее дикое состояние. Сплошное море кустарников и деревьев затопило заброшенные пашни, уничтожило дороги и тропинки, погребло под сплошным плащом покинутые старинные постройки. В ячейках города-сети возрождался девственный лес. В этих джунглях кое-где сохранились пятачки возделываемой земли, за которые цеплялись наиболее упрямые крестьяне.

Часть Франции все же избежала подобных изменений. Дело было в том, что такая важная культура как виноград оказалась непригодной для выращивания в баках. Впрочем, современное состояние сельскохозяйственной науки не позволяло выращивать в промышленных условиях и многие плодовые культуры. Таким образом, вся южная часть Франции превратилась в огромный сад, производивший фрукты для остальной части континента. Долина Роны покрылась парниками с электрическим подогревом и освещением, где в любое время года созревали любые фрукты. В то же время на юго-востоке Прованса, всегда с трудом поддававшегося веяниям прогресса, все еще продолжали выращивать растения под открытым небом. Ухаживая за грушами и вишнями, крестьяне по старинке сеяли пшеницу, рожь и другие зерновые и сами получали муку для выпечки хлеба. Сохранились здесь также куры, коровы и свиньи. Провансальцы цеплялись за прошлое по той простой причине, что предпочитали затрачивать физические усилия, экономя таким образом немного денег.

От Роны до Атлантики, весь юго-запад был покрыт, словно блестящей чешуей, бесчисленными парниками, в которых виноградники давали по три урожая в год. Рождавшееся здесь море вина разливалось по всей Европе.

За исключением этих районов, где прогресс еще не освободил население от ручного труда, сельская местность почти полностью обезлюдела.

Франсуа Дешан и Бланш Руже были родом из Во, одной из небольших деревушек верхнего Прованса, яростно цеплявшегося за старые традиции. Их родители все еще пахали с помощью плуга, который тащила лошадь, и пассивно ожидали пока солнце не заставит созреть миндаль и маслины, которые соизволили оставить на ветках заморозки, град, ветер и насекомые. В итоге они собирали весьма скудный урожай. Они мечтали, что судьба их детей будет иной. В результате родительских амбиций Франсуа и Бланш оказались в Париже. Франсуа заканчивал трудную учебу; Бланш прошла через сито женского образования и уже на протяжении полугода занималась на курсах Национальной женской школы, обеспечивавшей физическую, моральную и интеллектуальную подготовку матерей для элитных семей.

В отсутствие друга детства она, ради забавы, приняла участие в конкурсе “Радио-300”. Она танцевала, пела, улыбалась, болтала, раздевалась, вытягивалась, приседала, ложилась на пол перед жюри, состоящим из электрических глаз, хитро настроенных микрофонов, ритмографов и еще двух десятков других неподкупных приборов. И они оценили Бланш гораздо выше всех ее конкуренток. Сейта тут же взял ее к себе.

Спектакль у него был давно готов, нужно было только подобрать героиню, и такой героиней оказалась Бланш. Она репетировала без перерыва две недели. Все произошло так быстро, что она еще не верила в случившееся и не решалась сообщить о своем выборе родителям и Франсуа.

Ее отношения с юношей были чисто братскими. Ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как она рассталась с плоской грудью и нескладной фигурой подростка. Но родители и все жители деревни рассматривали их брак как дело решенное. Сами они на эту тему пока не разговаривали.

Этим вечером Франсуа улегся спать, испытывая нетерпение. Он был очень рад снова увидеть лицо его Бланшетт на экране телефона и теперь хотел увидеть ее воочию.

Рельефная фотография девушки висела на стене возле его постели. Он послал воздушный поцелуй розовым губкам, выключил свет и растянулся на своем жестком ложе. Это был старый узкий и короткий диванчик. Ноги Франсуа торчали из под одеяла чуть ли не на полметра.

Глава 5

На следующее утро солнце встало еще более свирепым, чем накануне. Заканчивался второй месяц, в течение которых на Париж не выпало ни одной капли дождя. После полудня от раскаленной земли шел такой жар, что парижане покидали свое жилье только в случае крайней необходимости. Столичная жизнь протекала за плотно закрытыми ставнями.

Высокие города не подпадали под эту закономерность. Их стены были из стекла, но они не имели окон. Внутри циркулировал очищенный от пыли, насыщенный кислородом воздух, температура которого устанавливалась по желанию обитателей. Достаточно было передвинуть небольшой рычажок на шкале, чтобы за несколько секунд перенестись из экваториальной жары в прохладу вечных льдов.

Жером Сейта, сидя в своем кабинете лицом к прозрачной стене, задумчиво созерцал панораму столицы. Во все стороны до самого горизонта расползлись бесчисленные стада домов. Казалось, что город придавлен к земле грузом печальных веков и дымом множества труб. Крыши зданий образовывали почти сплошную чешуйчатую поверхность, лишь местами прерывавшуюся улицами и скверами, похожими на шрамы. Пелена дыма то поднималась, то медленно опускалась, смешиваясь с туманом в сплошную завесу, заволакивавшую столицу.

Старинные вертолеты Атмосферной службы уже принялись за работу. Они зависали над перекрестками, над рядами домов, выплевывая небольшое облачко антисептического аэрозоля, перемещались на сотню метров дальше и возобновляли процедуру.

Интенсивное воздушное движение было приурочено к более высоким уровням. Обязательное движение по кругу после взлета и перед посадкой создавало впечатление кружащейся над Парижем стаи хищных птиц. Специальное постановление запрещало полет над городом ниже 800 м за исключением захода на посадку. На такой высоте воздушные аппараты были едва различимы. Но чуть ли не каждую секунду то один, то другой из них резко снижался, словно паук, спускающийся на своей паутине, чтобы приземлиться на посадочную террасу. Одновременно другие аппараты взвивались в небо, словно стаи вспугнутых птиц.

Стремительные голубые аппараты полиции носились во всех направлениях, то и дело направляя на самолеты, задерживавшиеся дольше положенного на небольшой высоте, двойную антенну приборов, фиксирующих нарушения.

Жером Сейта вытянул губы, потом потрогал пальцем узкую полоску усов. Быстро подойдя к письменному столу, он щелкнул пальцами и спросил:

–  Дюбуа, вы получили сведения, о которых я говорил?

–  Да, мсье, – ответил голос секретаря.

–  Я слушаю вас.

Сейта достал из кармана небольшую записную книжку, положил ее на стол и принялся записывать в нее информацию ручкой размером в папиросу.

–  Франсуа Дешан, – нейтральным тоном читал секретарь, – сын крестьянина. Родители живут в одной деревне с семьей мадмуазель Руже, но хозяйство Дешанов более бедное. Им только-только удается заработать на жизнь. Франсуа сейчас живет в бывшей мастерской художника на улице Жанны, в квартале ремесленников, где он остался единственным жильцом. Он только что сдал вступительные экзамены в Высшую школу сельскохозяйственной химии. Результаты будут оглашены через два дня, но по информации, которую я получил от председателя приемной комиссии и директора школы мсье Ляпрюна, Франсуа Дешан принят в числе первых. Родители надеются, что после окончания школы он будет работать инженером на сельскохозяйственной фабрике. Но он не скрывает от друзей своего намерения стать во главе крупного хозяйства в Провансе, где собирается применить некоторые промышленные методы. Рост метр восемьдесят пять, массивная фигура. Спортом не занимается, но каждый год проводит несколько месяцев на ферме своего отца. Брюнет, не слишком красив. Задолжал небольшую сумму электрической компании. Пропустил также срок очередной ежемесячной выплаты за воду и молоко. Ладит со своей консьержкой.

–  Благодарю вас, Дюбуа. Постарайтесь, чтобы не позже чем через три дня у него перекрыли воду, молоко и электричество. Пригласите ко мне в 16⁰⁰ мсье Ляпрюна. В дальнейшем я хочу быть в курсе всех поступков и действий этого мсье Дешана. Все.

Щелчок отметил завершение беседы.

Жером Сейта закрыл книжечку, сунул ее в карман, встал и отправился с визитом к предкам, как он это делал каждое утро.

Технических прогресс позволил расстаться с отвратительным обычаем зарывать мертвых в землю, предавая их гниению.

В каждой достаточно комфортабельной квартире, кроме ванной, мусоропровода, городского отопления, поглощающих шум ковров, светящихся потолков и звуконепроницаемых стен, имелось особое помещение, так называемое хранилище. В нем за двойными стеклянными стенами, между которыми был создан вакуум, царил свирепый холод – минус 30 градусов. Здесь каждая семья хранила своих навсегда сохраненных холодом покойников, одетых в любимые наряды и размещенных в привычных позах, стоя или сидя.

Первые хранилища были созданы около 2000 года. Сейчас в большинстве из них находилось уже два поколения. Благодаря этому изобретению, внуки в 2050 году не могли не знать своих прадедов. Возник подлинный культ предков. Когда умирал отец, его авторитет не исчезал вместе с ним. Теперь никто не мог забыть усопшего после его последнего вздоха. Сидящий с вечно простертой к потомкам рукой, он продолжал указывать своим детям верный путь.

Мастера-художники заботились, чтобы придать усопшим облик живых, а самим хранилищам – привычный вид жилых помещений. После завершения монтажа они приходили каждую неделю, чтобы проверить состояние хранилища, оживить специальными красками лица усопших и удалить пыль с одежды и предметов обстановки с помощью пылесоса. За эти хлопоты каждая семья ежемесячно платила небольшие суммы КУУ – компании «Уход за усопшими».

Как правило, хранилище занимало центральную часть квартиры. Каждая из четырех стеклянных стен выходила в разные помещения. В дни праздников и приемов хозяйка дома вдевала цветок в бутоньерку дедушки, поправляла галстук, расчесывала усы. Мертвые принимали участие в семейном торжестве. Приглашенные вежливо здоровались с ними и поздравляли детей с отличным видом родителей.

В столовой стол стоял перед стеклянной стеной. Хозяин дома разламывал хлеб, сначала показав его предкам. Ароматный пар, поднимавшийся над блюдами, казалось, беспокоил их ледяные носы.

Когда мсье навещал мадам в ее спальне, он не забывал задернуть занавеску на стеклянной стене, чтобы не смущать бабушку.

Постоянное присутствие в доме усопших придавало жизни семьи новое содержание и доныне неизвестный оттенок. Женщины больше не бродили по комнатам в халате до самого завтрака. Мужчины старались не ругаться и не бить посуду. Если в семье возникали ссоры, то супруги, раньше не стеснявшиеся даже драться на глазах у детей, не осмеливались вести себя столь экспансивно под застывшим взглядом предков.

Достойный усопший отец не позволял своему сыну встать на путь мошенничества. Ушедшая в мир иной добродетельная мать помогала дочери избежать греха адюльтера. Даже самые распущенные женщины не решались принимать у себя дома любовников, несмотря на задернутые занавески.

Чтобы избежать спорных моментов и судебных процессов, был принят закон о старшинстве. За исключением случаев, когда дело о наследстве улаживалось полюбовно, предок считался старшим наследником.

Было предусмотрено и возможное перенаселение хранилища через несколько поколений. Лаборатории КУУ разработали процесс, позволяющий путем погружения в ванну с раствором различных солей уменьшить размеры усопших примерно в 20 раз по сравнению с исходными. Был принят закон, по которому данный процесс мог применяться не ранее, чем к четвертому поколению. Уменьшать можно было только прапрадедов и прапрабабушек; некоторые широко известные предки также избежали химической ванны, так как государство рассматривало их как исторические личности.

Один весьма предусмотрительный химик попытался найти еще более рациональный способ уменьшения. “Мы должны думать о наших потомках 10 000 года, – заявил он в интервью по радио, – если мы хотим сохраниться до того времени, то и мы, и наши внуки, и более отдаленные потомки должны занимать как можно меньше места!”

Он рассчитывал уменьшать предков до размера в половину сантиметра, расплющивать их под прессом, помещать в футляр из целлофана и вклеивать в альбом. “Позднее другие ученые наверняка придумают что-нибудь получше, – добавил он. – Например, они разместят тысячу поколений на предметном стеклышке микроскопа. И тогда проблема места отомрет сама собой”.

Таким образом, семьи на протяжении многих столетий сохраняли рядом с живыми своих мертвых благодаря достижениям современной науки. Самых дорогих – естественных размеров, остальных – в уменьшенном варианте. С учетом этих возможностей, живые стали более просто воспринимать смерть. Исчез ужас перед гниением, когда-то владевший людьми. Проклятие: “Ты вернешься в грязь” устарело. Человек знал, что не исчезнет, а сохранится рядом с самыми отдаленными предками, рядом с детьми, уважаемый и почитаемый всеми. Высушенный, сплющенный, уменьшенный – но сохранившийся. Он больше не боялся, что станет пищей для червей, что окончательно исчезнет из великой, безразличной природы. Таким образом, материальный прогресс позволил победить страх перед смертью, который веками сгибал спину человечеству.

Законодатели воспользовались ситуацией, чтобы ужесточить наказание за убийство. Осужденный на казнь подвергался обработке К-лучами, лишавшими его жизни быстро и безболезненно, затем помещался в кислотную ванну, где полностью растворялся. После перевода в жидкое состояние его сливали в канализацию. Таким образом, он лишался возможности навсегда остаться рядом с родственниками, что так привлекало всех живущих. Убийца испытывал ужас перед неизвестностью. В итоге преступление не смогло противостоять угрозе растворения post mortem⁰⁰³ . На следующий же год после принятия нового законодательства количество убийств снизилось на 63 %. Профессиональные убийцы бросали свою работу.

Правда, сохранились убийства на почве ревности.

Конечно, квартиры рабочих были слишком малы, чтобы разместить в них частные хранилища. Вместо них государство оборудовало в городских подвалах хранилища общественные, которые заменили их древние аналоги, называвшиеся кладбищами. Посещения разрешались два раза в неделю – по воскресеньям и четвергам. Стараясь избежать, чтобы город мертвых был заселен плохо одетой публикой, государство обеспечивало каждого покойника новой одеждой. Для мужчин погребальная одежда была представлена черным фраком с фалдами, униформой щеголей XX века; для женщин это было простое платье в крестьянском стиле, с голубыми цветочками по розовом фоне.

В хранилище Сейта находилось только 4 человека – его дедушки и бабушки, скончавшиеся в первой четверти века. Удобно разместившись в старинных креслах, в костюмах с пуговицами, две супружеские пары сидели лицом к зрителю. Они дожили до глубокой старости: мужчины, высушенные деловыми страстями, женщины, расплывшиеся от безделья.

Жером узнавал себя в чертах бабушки с материнской стороны. Маленькая, кругленькая, она ласково смотрела на своего внука, покойно положив руки на колени. Под ногами у нее лежала пузатая подушечка.

Жером не пропускал ни одного дня, чтобы не обменяться с бабушкой любящим взглядом; тогда как на двух мужчин со строгими лицами – один бледный со впалыми щеками, с тонкими губами и длинным носом; другой с дубленой кожей, с черными глазами и лицом, изрезанным глубокими морщинами – он смотрел с бесконечным уважением. Они передали его отцу двойное могущество: власть над банком и промышленностью. Он, Жером, был последним наследником этого могущества. И каждый день он обещал предкам, что не допустит его упадка.

Глава 6

Старенький будильник Бланш разразился жестяной истерикой. Девушка открыла один глаз, потянулась, зевнула, повернулась на другой бок и снова заснула. Она позаботилась заранее настроить свой приемник на станцию “К вашим услугам”, которая, наряду с многими другими процедурами, гарантировала пробуждение абонентов в назначенное время.

В 8 часов матовое стекло засветилось. Появилась субретка в костюме из комедии XVIII века высотой в 6 см. Сделав несколько шагов по воздуху, она распахнула в пустом пространстве между письменным столом и прикроватной тумбочкой окно размером в ладонь, через которое в помещение ворвались лучи искусственного солнца. Потом она повернулась к постели и провозгласила громоподобным басом: “Мадам, уже 8 часов!” Бланш подскочила в постели.

Экран погас, но через минуту-другую снова вспыхнул; появилась та же субретка, открыла то же виртуальное окно и произнесла ту же фразу голосом великана-людоеда. На стене задрожали фотографии.

Бланш поспешно вскочила с постели и бросилась к столу, чтобы выключить приемник прежде, чем мадмуазель Бари Мелл из Комеди Франсэз, которую она узнала, сообщит ей в третий раз время.

Она плохо выспалась из-за жары. Открыв небольшую низкую дверцу в стене, она извлекла наружу складную ванну, мгновенно развернувшуюся. Пока ванна наливалась, Бланш подбежала к шкафу-кухне, разогрела чашку молока, бросила в молоко таблетку кофе и кубик сахара. Приоткрыв окно, схватила с подоконника три еще горячих булочки-круассана, завернутые в термоизолирующую бумагу. Летающий булочник из лавочки на углу доставлял ей этот заказ каждое утро.

Позавтракав, Бланш сбросила ночную рубашку и погрузилась в очень горячую воду. После ванны температура в комнате показалась ей гораздо более приемлемой. Едва она успела набросить на себя пеньюар, как зазвонил телефон.

Она быстро отключила изображение и нажала на кнопку приема. Экран засветился, на нем появился Сейта, сидевший за заваленным бумагами столом. Он провел пальцем по усам, потеребил кончик носа.

–  Алло, мадмуазель Руже?

–  Да, это я. Добрый день, мсье Сейта.

–  Добрый день, мадмуазель. Почему вы скрываетесь от меня?

Бланш увидела его улыбку и направленный в пустоту взгляд слепого.

–  Потому, что сейчас не могу показаться вам, – сказала она. – Моя комната не убрана, я только что из ванны.

–  О, прошу извинить меня. Я позволил себе побеспокоить вас так рано, чтобы попросить перенести встречу с приятелем … – как там его? Дешан? – на другой день. Меня только что вызвали в Мельбурн. Я должен уехать завтра и меня не будет два дня. Поэтому я хотел бы пообедать с вами где-нибудь сегодня вечером. Вы сможете увидеться с другом завтра …

–  Но я же обещала ему …

–  Послушайте, ведь женщина не обязана держать слово!

Он улыбнулся, встал и вышел на несколько шагов из экрана.

Бланш инстинктивно отшатнулась. Она наступила на полу своего пеньюара и тот соскользнул с ее плеч. Бланш осталась обнаженной перед небольшим изображением мужчины, направлявшемся к девушке, к ее животу. Она испуганно вскрикнула, попыталась прикрыться ладонями, потом наклонилась, чтобы подобрать пеньюар, но ей это не удалось, так как она все еще стояла на нем. Тогда она кинулась к постели и забилась, задыхаясь, под простыни.

–  Умоляю вас, мсье Сейта, уходите!

Сейта остановился и удивленно огляделся, поворачивая во все стороны голову размером с орех.

–  Неужели мое изображение проявило нескромность? Еще раз прошу извинить меня …

Он повернулся, прошел сквозь спинку кресла и возвратился в экран. Подойдя к столу, он выключил аппарат. Экран погас и превратился в плоское туманное зеркало. Сейта продолжал говорить:

–  И еще, я хотел сказать, что подготовил ваш контракт. Вот он, на моем столе. Я хотел бы видеть вас в студии часов в 14, чтобы вы подписали его и получили первый аванс. Наконец, я информирую вас, что я забронировал для вас квартиру в Лучистом городе, вблизи от студии. В общем, рядом с моей.

–  Но я …

Бланш резко выпрямилась на постели, подтянув простыню к подбородку.

–  Да, да, – перебил ее Сейта. – Вы должны жить как можно ближе к студии. Вы можете понадобиться нам в любой момент. Я сам займусь оборудованием ваших апартаментов. Мебель уже заказана. Дюбуа найдет вам прислугу. Думаю, вы сможете получить ключи не позже, чем через две недели …

–  Но, мсье Сейта …

–  Разумеется, “Радио-300” берет на себя оплату вашего жилья. Итак, мы договорились с вами обо всем. Я жду вас у себя сегодня вечером, и мы пообедаем вместе. До свидания, мадмуазель, извините, что нарушил ваше утреннее уединение … До свидания!

Бланш отбросила простыню и засмеялась над своим испугом. Ее стыдливость не могла пострадать от изображения, не способного ничего увидеть в ее комнате.

Она огляделась вокруг совсем другими глазами. Комната показалась ей маленькой, заставленной некрасивой мебелью.

Все, что она знала до последнего времени – это жизнь в деревенском доме отца, да в этой комнатушке. Она была счастлива здесь, потому что не знала ничего лучшего. Жить в Лучистом городе, в просторной квартире, заставленной шикарной мебелью, отдавать приказания слугам, чувствовать себя королевой – для нее это было настоящей сказкой. Она была девочкой, попавшей в страну фей. Бланш подумала, как это будет приятно – вечером, оставшись одной, распахнуть все двери и бегать босиком по пушистым коврам в просторных комнатах.

Бланш засмеялась, вскочила и принялась кружиться в танце вокруг постели, вокруг стола, вокруг ванны, с поднятыми над головой руками, радостная, обнаженная и невинная.

Глава 7

В свободные минуты Франсуа Дешан занимался живописью. Вернувшись из деревни, он наткнулся на забытую им на мольберте картину, ранее казавшуюся ему законченной. Теперь же ему пришлось устранять на ней недоделки, замеченные свежим взглядом. Было не больше десяти часов утра, но солнце уже проникало сквозь белые занавески, прикрывавшие стеклянную стену, заполняя мастерскую африканской жарой.

Франсуа поднялся с табуретки, отошел на несколько шагов и посмотрел прищурившись на свое произведение. С картины на него смотрела Дева с младенцем – молодая женщина с ребенком на руках. Она была изображена на фоне тщательно выписанного яркими красками омываемого речкой подножья горы, к которой прилепилось несколько хижин.

Это была его деревня, его речка, в которой он когда-то выкупался в первый раз, это была его гора, на склоны которой он взбирался тысячи раз. Что касается сияющего лика Святой Девы, склонившейся над младенцем, то это, разумеется, было лицо Бланш Руже. Эта часть картины не нравилась Франсуа. Ему не удавалось отразить на холсте свет, который излучал образ его подруги. Дева казалась ему бесцветной, невыразительной, словно деревянной.

Он вернулся к мольберту, размазал пальцем мазок краски, вытер его о подол рубашки. Повернув лицо к дверям, он крикнул: “Войдите!”

Дверь открылась и на пороге появилась Бланш.

Франсуа радостно и удивленно вскрикнул и бросился к девушке, протянув к ней руки. Схватив за локти, он приподнял ее и расцеловал в обе щеки.

–  Здравствуй, моя Бланшетт! Знаешь, ты становишься все красивее!

–  Об этом говорят и мои друзья, дикарь! Ты стал черным, словно негритос! Осторожней, запачкаешь мне платье своей краской …

Они смеялись, радуясь встрече. Они никогда не расставались надолго, так что прекрасная близость их детства никогда не заволакивалась стеснительностью, когда жизнь снова сводила их вместе.

–  Сколько сейчас времени? – спросил Франсуа. – Я не ожидал тебя так рано.

Он нажал на кнопку наручных часов и поднес их к уху.

“18 часов 1 минута”, – пробормотали часы.

–  Ты пришла на целый час раньше! Что ж, тем лучше, я так давно тебя не видел!

И добавил негромко, взяв ее руки в свои:

–  Знаешь, ты мне стала очень нужна... Все последние дни я едва переносил, что ты так далеко от меня.

Эти слова вызвали у Бланш скорее неловкость, чем радость.

Она давно была уверена в прочной привязанности Франсуа. Но неужели он стал таким сентиментальным? Уж ее-то никак нельзя было отнести к таким натурам. Ее разум и сердце были все еще больше склонны к игре, чем к любви. Она оставалась слишком юной, словно персик с золотистой кожицей, который кажется спелым, но еще не совсем созрел.

Бланш покраснела. Ей было жарко. Она ощутила, как пот постепенно пропитывает ее белье и проникает в одежду. Большая капля образовалась у нее между лопатками и скатилась вниз вдоль позвоночника. Она вздрогнула.

–  Я думаю …, – продолжал Франсуа.

–  Замолчи. Ты просто скучал вдали от Парижа. Мне например, совсем не показалось, что время тянулось слишком долго.

–  О, как ты любезна! – смеясь, ответил Франсуа. – Но ты права. Нам пора становиться серьезными.

Он освободил стол от загромождавших его книг и бумаг, переложи их на пол тут же обрушившейся стопкой.

–  Садись. Если ты проголодалась, мы можем перекусить. А потом мы отправимся в небольшое турне на катере по Сене. Ну, как? Попробуешь, что я привез из дома? Маслины из красной теплицы, паштет из кролика, немного меда, варенье из инжира и хлеб, который испекла твоя мать. Настоящий хлеб из настоящей муки, с настоящими дрожжами.

–  Послушай, Франсуа, я специально пришла пораньше, чтобы предупредить тебя. Я не смогу обедать с тобой. Я слишком устала и чувствую себя больной. Сейчас пойду к себе и тут же лягу в постель. Я зашла только обнять тебя …

Она проговорила эти фразы тонким жалобным голоском маленькой девочки. Франсуа был тронут до глубины души. Он опустился на колени перед стулом, на котором сидела Бланш. Даже теперь они были почти одинакового роста. Франсуа положил руки на колени девушки.

–  О, Бланшетт, тогда тебе не стоило приходить ко мне. Ты должна была лечь в постель и послать мне записку… или вообще ничего не посылать. Я все равно собирался позвонить тебе. Надеюсь, ничего серьезного, моя малышка?

–  Нет, нет, просто немного переутомилась. Мне нужно отоспаться. Позвони мне завтра. Если я буду чувствовать себя лучше, мы договоримся о встрече …

Она бессовестно врала. Для нее это была своего рода игра. Она очень хотела поскорее вернуться в Лучистый город, снова очутиться в его прохладе, снова слушать изысканные любезности Сейты … Ей было интересно узнать, жарко ли сейчас в Шотландии? Через плечо Франсуа она видела стоявшую на полу кастрюлю без ручки, в которую капала вода, просачивавшаяся сквозь крышу во время дождя. На дне ржавого сосуда валялись лапками кверху три дохлых мухи.

Она встала с хорошо изображенной миной бесконечной усталости, поцеловала приятеля в щеку, слегка отшатнулась и легонько шлепнула его.

–  Какой ты колючий!

Франсуа провел тыльной стороной ладони по подбородку и улыбнулся:

–  Чертова борода! Она растет быстрее, чем пшеница. Да, обязательно возьми такси. У тебя есть деньги? Я могу дать немного.

–  Спасибо, спасибо, у меня есть все, что нужно.

В этот момент она почувствовала стыд. И тут же подумала о подписанном утром контракте, о сказочном гонораре, который обеспечивал ей этот контракт, о полученном сегодня первом чеке.

“ Обязательно надо будет рассказать ему обо всем, – думала Бланш, спускаясь по лестнице. – Как он воспримет эту новость? А, поживем-увидим!”

На улице она через несколько шагов остановила “блоху” и назвала адрес Лучистого города.

Франсуа сидел с грустной физиономией перед своим паштетом из кролика. Он надеялся, что сегодняшний вечер принесет им столько радости … По глубине своего разочарования он ясно понял, какие чувства испытывал к девушке. К их дружбе, к желанию защитить ее, как если бы он был ее старшим братом, добавилось, ничего не разрушив, могучее чувство любви зрелого мужчины к восхитительной девушке, в которую превратилась шаловливая девчонка.

–  Что ж, тем лучше! – громко произнес он.

И отрезал себе солидный кусок паштета.

Глава 8

– Дюбуа, будьте добры, приготовьте мне голубой Рено … Через пять минут мы отправляемся в Эдинбург.

Жером Сейта и его дама поднялись на частном лифте на крышу Лучистого города. Гастон, личный пилот директора “Радио-300”, ожидал их у выхода, держа в руке каскетку.

Небо над огромной террасой заполняли сотни разноцветных аппаратов, взлетавших, садившихся или маневрировавших в соответствии со строгими правилами Воздушного кодекса.

Конструкторы давно расстались с идеей несущих плоскостей для летательных аппаратов, что позволило развить лишь ограниченную скорость. Сейчас крылья и хвост исчезли. От прежних самолетов новые аппараты сохранили только название и винт. Зато последний приобрел огромное значение. Теперь это был не простой винт из двух, трех или четырех лопастей, вращающихся на одной оси. Значительно увеличившись и вытянувшись, винт превратился в архимедову спираль, ставшую главным элементом аппарата, корпус которого размещался внутри витков спирали.

Все самолеты, ожидавшие на террасе, были почти одинаковы: что-то вроде поставленного торчком лимона, вокруг которого, с носа до основания, обвивалась широкая спираль.

Гастон подвел патрона и его спутницу к самолету, на котором должен был доставить их в Шотландию. Через фюзеляж из прозрачного голубоватого пластика была видна круглая кабина, размещенная над двигателем и казавшаяся желтком этого гигантского яйца. Специальная гироскопическая подвеска сохраняла одинаковое положение кабины независимо от наклона аппарата. Сверху располагалась вторая кабина, поменьше размерами, предназначенная для пилота. Отсюда он мог управлять аппаратом с помощью нескольких кнопок. После того, как все люки герметически закрывались, самолет вертикально взлетал вверх, ввинчиваясь в воздух. Он не нуждался, как прежние самолеты, в длинной ровной полосе для разгона.

Бланш еще ни разу не приходилось подниматься на крышу Высокого города. Ее оглушило рычание взлетающих аппаратов, ошеломили интенсивность движения, запахи горючего и нагревшейся кожи внутренней обшивки, ослепили яркие блики солнца, игравшего на бесчисленных хрустальных пузырьках, кружившихся в небе.

Красные и зеленые аэробусы линии Париж–Мадрид–Касабланка–Афины–Берлин–Лондон–Париж появлялись каждые две минуты. Они снижались вертикально с головокружительной скоростью, тормозили в нескольких метрах от земли и опускались с легкостью снежинки перед залом ожидания, где толпились пассажиры с номерками в руках. Через несколько секунд по сигналу кондуктора аппарат весом в 30 тонн легко и изящно взмывал в небо.

Терраса резко обрывалась со всех сторон, образуя четкую линию горизонта, отделявшего плоскую бетонную поверхность от небесной лазури. Земля, пешеходы, автомобили, улицы, дома, весь этот мир казался отсюда странным, ничтожным, словно мир муравьев. Бланш неожиданно очутилась в другой вселенной, где материя потеряла свою материальность.

Жером Сейта с улыбкой наблюдал за спутницей. Потом прикоснулся к ее руке.

–  Регина, если вы не возражаете …

Они поднялись в кабину. Дверь за ними захлопнулась. Винт закрутился, превратился в туманную оболочку вокруг корпуса, затем вообще исчез. Без малейшего толчка аппарат взлетел, набрал скорость, пронизал небольшое облачко. Еще не достигнув положенной высоты, он принял горизонтальное положение. Гастон, находившийся над пассажирами, теперь оказался перед ними. Аппарат устремился к северу со скоростью снаряда.

* * *

Они вернулись незадолго до полуночи. Париж возник перед ними, словно кружево огней на матовом бархате мрака. Широкие бульвары, узкие улочки центральных кварталов с бесчисленными магазинами и развлекательными заведениями, пульсировали тысячами разноцветных огней, сплетали огненную сеть, слегка приглушенную светящимся туманом. Ярко освещенные крыши Высоких городов вздымались в небо сияющими фонтанами. То и дело взлетали самолеты с освещенными кабинами, выглядевшие розовыми, голубыми, зелеными, белыми, золотистыми, фиолетовыми сферами, которые постепенно уменьшались, поднимаясь в ночное небо.

Гастон уверенно проложил курс через царившую над Парижем толчею и устремился вертикально вниз. Выйдя из самолета на террасу, Бланш и Сейта снова погрузились в самое пекло. Девушка ощущала себя легкой, способной взлететь, как эти цветные шарики, уносившиеся в ночь, чтобы слиться с ними в огромной светящейся карусели, вращающейся над городом и закрывавшей звезды. Жером проводил девушку вниз и вызвал служебную машину, чтобы доставить ее домой. Она с удовлетворенным вздохом откинулась на мягкие подушки сидения и утонула в них, закрыв глаза. Голова ее немного кружилась от выпитого шампанского. Она думала о человеке, с которым только что рассталась. Она не находила его ни красивым, ни даже просто симпатичным. Но ему принадлежал весь мир.

Во время обеда в старом шотландском замке, переоборудованном в ресторан, он показал себя исключительно галантным, предупредительным, внимательным и в то же время рассеянным кавалером. Глядя на спутницу, он забывал о еде.

Она чествовала его влюбленность, хотя он ни одним словом не дал ей понять о своих чувствах. Разумеется, она никогда не полюбит его. Но ей хотелось стать хозяйкой всего, чем владел Сейта. Для этого достаточно было терпеть присутствие рядом человека с небольшой головкой и вялыми руками …

Неожиданно образ Франсуа заместил в ее сознании образ Сейты. Она нежно улыбнулась своему большому нескладному другу. Но тут же увидела его запущенную комнату с царившей там жарой, дохлых мух в старой кастрюле. Выйти замуж за Франсуа означало отказ от карьеры звезды эстрады, от такой увлекательной жизни. Она хорошо знала Франсуа и понимала, что тот никогда не согласится, чтобы его жена вела независимый образ жизни. Он рассчитывал видеть в ней не союзника, а преданную жену, привязанную к семейному очагу, к своим детям и мужу.

Выйти замуж за него означало – при условии, что он пройдет по конкурсу – осудить себя на бесцветную жизнь жены простого инженера. Вероятно, когда-нибудь ему удастся стать руководителем предприятия, может быть, даже знаменитым изобретателем нового метода выращивания какой-нибудь сельскохозяйственной культуры. Но когда это будет? Сколько лет ей придется влачить убогое существование?

Он начнет хорошо зарабатывать, когда она состарится. Ей не удастся ничем воспользоваться, богатство не принесет ей радости …

Она с очаровательной гримаской вытянула губы. Она сердилась на себя.

Глава 9

“Моя Бланшетт!

Получив сегодня письмо от тебя, я надеялся, что в нем найду объяснение твоему молчанию, и узнаю наконец, где ты пропадала три дня, почему твой телефон не отвечал, а дверь оставалась запертой. Но объяснение оказалось настолько неожиданным, что я буквально задохнулся. Значит, ты –знаменитая Регина Вокс, имя которой можно услышать на каждом перекрестке и которую мир ротозеев ждет, как комету?

Я солгал бы, заявив, что счастлив этому изменению в твоей судьбе. Конечно, ты будешь получать больше, чем какой-нибудь министр, но тебе придется заниматься делом, которое мне совсем не нравится.

Надеюсь, что ты не позволишь вскружить себе голову обрушившимися на тебя благами. Оставайся прежней ласковой и доброй Бланшетт. Постарайся не превратиться в одну из этих звезд, в которых нет ничего, кроме глупой улыбки и пронзительного попугайского голоса. Не забывай, что твоя новая жизнь во многом искусственна, не давай ей опьянить тебя. Пусть тебе достаточно нажать на кнопку, чтобы получить нужное, но это не значит, что ты стала феей. И твои ноги не станут красивее, если ты будешь танцевать на всех экранах Земли, вместо того, чтобы танцевать для одного меня. Оставайся сама собой, увлекайся своей работой. Постарайся добиться блестящего успеха. Но не стоит гордиться этим успехом. Значение имеет только одно, только одно прекрасно – это борьба.

Я буду наблюдать за твоим выступлением у Леграна, моего старого приятеля по факультету – это сынок богатеев, которые живут на бульваре. У него есть ультрасовременный телевизор.

Что касается меня, то с сегодняшнего утра я полностью разорен и вернулся к первобытному образу жизни. У меня разом отключили воду, свет и молоко. К счастью, я сохранил свою старую спиртовую горелку, так что смогу готовить себе что-нибудь. И постараюсь устроить себе освещение с помощью свечей – иначе мне придется ложиться спать вместе с воробьями. Больше всего меня огорчает, что я не смогу разливать ведрами воду по полу своей мастерской. У меня здесь бывает так жарко, что я ощущаю себя карасем на сковородке.

Но все это не важно. Гораздо важнее то, что были опубликованы результаты вступительных экзаменов в Высшую школу сельскохозяйственной химии, и моего имени нет в списке поступивших. Меня это очень удивило, потому что если с первого места меня и могло оттеснить несколько человек, то я не сомневался, что буду принят. Я знаю, на что я способен и что я показал во время экзаменов. Не думай, что я слишком высокого мнения о себе, просто я могу трезво оценить, чего я стою в сравнении с толпой конкурентов. Я подозреваю, что пал жертвой какой-то жуткой интриги, проделок неизвестного, но могущественного врага, если не недосмотру какого-нибудь мелкого чиновника, который даже не читал мои бумаги. В любом случае, мне придется потерять год, и это бесит меня, потому что я ненавижу, когда мне приходится бесполезно терять свое время.

Я тебе уже достаточно надоел, моя Бланшетт. Я могу успокоить себя только тем, что судьба, столь неблагоприятная для меня, в виде компенсации весьма благосклонна к тебе. Но что будет с моими планами на будущее, о которых я хотел рассказать тебе? Мне кажется, жизнь старается разъединить нас, удалить друг от друга. Я не позволю ей этого …”

Бланш рассеянно пробежала взглядом начало письма, нахмурилась, дойдя до этой фразы, и топнула ногой. “Недоставало, чтобы он вообразил себя моим господином! Я уже не ребенок! И что с ним будет, если он провалится на экзаменах и на следующий год? Неужели он думает, что я буду вечно ждать его? Или что я вернуть с ним в Во, чтобы сажать капусту? За кого он меня принимает?”

Этим же вечером голос Дюрена прочел Жерому Сейта письмо Франсуа и три черновика письма Бланш, написанные раздраженной рукой и так и не отправленные .

Сейта улыбнулся и заказал по телефону у самого модного ювелира Парижа самое красивое кольцо с бриллиантом самой чистой воды.

Через два дня Франсуа получил во время завтрака письмо от Бланш, в котором она сообщала о своей свадьбе с директором “Радио-300”.

Какое-то время он чувствовал себя раздавленным.

Он сел на кровать и судорожно стиснул голову руками. Но тут же вскочил в ярости. Его характер не позволял долго предаваться печали. В конце концов, она была еще ребенком, ее соблазнила приятная жизнь, которую обещал ей этот хлыщ, газеты которого, подчинявшиеся ему, так и не могли опубликовать фотографию, на которой он выглядел бы мужчиной. И она, эта девушка, такая чистая и красивая, окажется в постели этого ничтожества? Похоже, что она плохо представляла последствия своего решения. Ослепленная роскошью, она забывала, что за муж будет у нее.

Франсуа свирепо пнул кастрюлю с мухами, вылетевшую через окно и упавшую во двор с жестяным грохотом и звоном бьющегося стекла.

“Так вот, я не позволю ей этого … Я набью морду Сейте и, если понадобится. отлуплю дрянную девчонку. В любом случае, я не позволю ей совершить глупость, даже если мне придется притащить ее за ухо в Во. Этой свадьбы не будет, потому что я расстрою ее!”

Это решение показалось ему идеальным, и к нему вернулось спокойствие и хорошее настроение. Уже несколько дней, он блуждал в меланхолии и сомнении, бросался из одной крайности в другую, проклиная судьбу. Но теперь он нашел лекарство: активные действия. Чтобы судьба была тебе благоприятна, ее нужно заставить.

Секретарь учебного заведения, его знакомый, показал Франсуа список поступивших, в котором была его фамилия. Он даже был первым в этом списке. Но в последний момент список был изменен. Франсуа решил разобраться в этой истории до конца. Конечно, это обещало ему немалые хлопоты. Он потер руки, поднес часы к уху. Да, времени у него предостаточно. Он может отправиться к Леграну, чтобы присутствовать на премьере Бланш.

–  Ах, чертова девчонка, – пробормотал он. – Погоди, я скоро займусь тобой и верну на правильный путь, чего бы мне это не стоило!

Франсуа захлопнул за собой дверь и решительным шагом направился к приятелю.

===============================================================

Часть II

ПАДЕНИЕ ГОРОДОВ

“… и города всех народов пали,
и Господь вспомнил Вавилон великий,
чтобы опрокинуть на него кубок
с вином своего пылающего гнева”

Апокалипсис

Глава 1

Легран жил на бульваре Монмартр. Сохранившиеся к этому времени бульвары были значительно расширены. Они превратились в просторные проспекты, запруженные сплошным потоком автомобилей. Пешеходам, которые хотели попасть на другую сторону, приходилось пользоваться подземными переходами. Но вообще-то пешеходов почти не было. Автомобиль можно было приобрести в кредит с рассрочкой на много лет, и высокие заработки делали доступной эту роскошь не только наиболее высокооплачиваемым гражданам, но и всем рабочим. Правда, напряженный труд доводил их до могилы уже в 50 лет, но, по крайней мере, хотя бы эту короткую жизнь они могли прожить в свое удовольствие.

Франсуа, существовавший на случайные скромные заработки да еще благодаря тому, что присылали ему родители, добрался до Леграна пешком. Он не выносил метро, а такси было слишком дорогим для его кошелька. С презрением отказавшись от услуг лифта, он поднялся по лестнице на 5 этаж, перепрыгивая через несколько ступенек. Ему открыла вежливая служанка в белом переднике. Франсуа улыбнулся и в знак благодарности погладил ее по щеке. Покраснев от удовольствия, девушка провела его в гостиную, где Легран ожидал гостя.

Это был круглолицый жизнерадостный юноша с уже заметным животиком, с залысинами на лбу, быстро задыхающийся от физических усилий.

–  О, старина, – воскликнул он, – как я рад тебя видеть! Меня приятно удивило твое письмо. Ведь мы не встречались уже месяца три, если не больше!

–  Три месяца? Лучше скажи – год! Но ты не терял время даром и еще добавил в весе! Тебе не стыдно? Ты должен следить за собой.

–  Не волнуйся по поводу моего брюха, старина. Лучше давай-ка, садись!

Прежде, чем отреагировать на приглашение приятеля, Франсуа подошел к окну и посмотрел вниз на бульвар. Непрерывные потоки машин стремительно текли в двух направлениях по светящейся мостовой. Взгромоздившись на свои вышки, регулировщики движения в красных светящихся мундирах, невозмутимо выполняли функции светофоров.

Перед глазами Франсуа проносились самые разные автомобили. Великолепные авто хозяев жизни, похожие на яйцо, с ярко раскрашенным кузовом, с незаметными дверцами и колесами, казалось, скользившие по шоссе благодаря какому-то чуду; старые, вышедшие из моды колымаги, легендарные “сигары” с атомными аккумуляторами, которые за несколько лет стали едва ли не самыми популярными автомобилями во Франции, благодаря тому, что первыми достигли на автостраде средней скорости в 400 км/час, но сейчас вызывали улыбку своими очертаниями; скоростные авто ультраплоской формы, словно прижавшиеся к шоссе и недовольно ворчавшие двигателями среди интенсивного движения и многие другие. Наиболее многочисленными были новые электрические такси полусферической формы, с тремя колесами и с прозрачным кузовом; парижане немедленно прозвали их “блохами” за манеру срываться с места на большой скорости, резко останавливаться, разворачиваться на месте, неожиданно менять направление, протискиваться в любую щель. Впрочем, влюбленные продолжали отдавать предпочтение пронырливым машинам, известным как “осы”, у которых водитель сидел в одиночестве впереди, над единственным колесом, в отдельной кабине, независимой от основного кузова, с которым ее соединяла лишь небольшая перемычка, по которой проходили устройства привода.

Несмотря на скрытую оппозицию крупных промышленников, занимающихся ядерной энергетикой, непрерывно увеличивалось количество автомашин на таком горючем, как квинтэссенция, и двигатель внутреннего сгорания постепенно вытеснял турбоатомные и аккумуляторные двигатели. На 1000 км пробега требовалось всего лишь половина литра квинтэссенции, получаемой путем ферментации и дистилляции морской воды. Но для использования этого горючего требовалось большое количество кислорода, и воздух крупных городов заметно страдал от этого. Именно поэтому автожиры Атмосферной службы несколько раз в день распыляли над городом жидкий кислород, ароматизированный добавками с запахом полевых цветов.

Несмотря на то, что каждый двигатель считался теоретически “бесшумным”, тысячи таких одновременно работающих двигателей создавали адский шум. На разделительных полосах были воздвигнуты огромные вертикальные панели белого цвета. Через равные промежутки времени то одна, то другая из них внезапно вспыхивала, и на ней прокручивался короткий рекламный ролик, в то время, как сопровождаемые грохотом оркестра громоподобные голоса актеров выкрикивали фразы о государственном займе, о гусеничных подошвах или о последней партии мяса с особым вкусом.

Вопли рекламных панелей, рокот множества двигателей, визг тормозов, свистки регулировщиков создавали непрерывный шум, от которого не могли защитить стены, окна и двери. Этот шум стал таким же постоянным обитателем квартир, как и их жильцы.

Служанка принесла поднос с напитками. Франсуа устроился в кресле, согревая в ладони бокал с драгоценным арманьяком.

Вся мебель в гостиной – большие кресла, книжный шкаф, картежный стол, диван, низенький столик с цветами и курительными принадлежностями, даже рамы картин – все было сделано из полупрозрачного светло-коричневого пластика известным мастером-краснодеревщиком. Франсуа не мог не оценить их гармоничные линии и их изменяющиеся, в зависимости от количества и характера освещения, тона.

Тем не менее, он считал, что этому материалу недостает благородства и жалел о тех временах, когда мебель изготавливали из дерева.

–  Пока не началось твое фантастическое представление, если хочешь, можно поинтересоваться, новостями …

Легран закрыл окно. Уличный шум несколько ослабел. Слух Франсуа давно привык к этому шуму, но он постоянно ощущал его присутствие.

В большой комнате было уютно. С потолка на лица юношей, лаская их, падали струи прохладного воздуха.

–  А, вот и радио-информация.

На противоположной стене загорелся красновато-фиолетовым светом большой экран.

–  Сенсация! Сенсация! – завопил невидимый громкоговоритель. – Оставайтесь на нашей волне! Сенсация! Наш специальный корреспондент в Рио-де-Жанейро Бертран Бинель сообщает, что император Робинсон только что срочно пригласил представителей мировой прессы, чтобы сделать заявление. Не покидайте нашу волну! Через несколько секунд мы будем передавать сенсационное сообщение!

Красный экран пульсировал, словно сердце. Внезапно он посветлел и исчез, словно дым, развеянный ветром. Появилось большое помещение, казавшееся объемным, словно в стене распахнулось окно. В ярко освещенной комнате со стенами, затянутыми тяжелыми красными занавесями, находился единственный предмет мебели – огромный трон, вырезанный из одного блока эбенового дерева и инкрустированный крупными сверкающими бриллиантами. На троне сидел чернокожий мужчина в простом, но изысканном наряде, ставшем известным всему миру благодаря иллюстрированным журналам и телевидению: это была туника, сотканная из золотых нитей и сверкавшая на красном фоне, словно солнце в багровом небе. Одежда, несомненно, была чудовищно тяжелой, и только такой гигант, как Робинсон, мог носить ее, не чувствуя тяжести. Это был чистокровный негр с толстыми губами и плоским носом. Но в его глазах светился невероятно могучий интеллект. На лице императора читалось дьявольское возбуждение. Он встал, сделал несколько медленных шагов к зрителям. Изображение сдвинулось, ушло глубже в стену, расширилось. Из-за края экрана появился тяжелый письменный стол, также из эбенового дерева. Черный император подошел к столу и остановился за ним, опираясь на блестящую поверхность двумя стиснутыми кулаками. На лакированной поверхности стола не было ничего другого – только два этих огромных матово-черных кулака, да еще отвратительная маска из красного дерева, вырезанная каким-то африканским колдуном. Это была маска Вновь Обретенного Божества, культ которого император навязал своим народам.

Кровавое пятно маски и золотое пламя туники отражались переливающимися волнами в зловеще-мрачной глубине полированной поверхности стола.

–  Бертран Бинель будет синхронно переводить для вас все, что скажет Черный Император, – объявил громкоговоритель.

И Его Величество заговорил.

Он говорил на певучем диалекте своих африканских предков, который стал официальным языком его правительства. Весь мир знал, что он поклялся никогда не произносить ни одного слова на другом языке. Его голос стал едва слышным, из динамика понеслась быстрая, задыхающаяся речь на французском языке:

–  В тот момент, когда я говорю с вами, взлетевшие со всех концов нашей империи тысячи воздушных торпед направляются к своим целям. Ни один радар не сможет засечь их, ни одна антиракета не достигнет их, никакой луч не сможет уничтожить. Каждая торпеда попадет, с точностью до 1 метра, в предназначенную ей мишень. Первые из них уже обрушились на противника, превращая все в пустыню вокруг места падения. На заре наша воздушная армия высадится на вражеской территории. Она состоит из 100 000 самолетов, способных перевезти 10 миллионов бойцов. Каждый самолет, опустившийся на землю, превращается в крепость, способную перемещаться с большой скоростью по любой местности. Но наши отважные солдаты не встретят сопротивления, потому что ужасающая мощь наших торпед уничтожит любые проявления жизни на оккупируемой территории. Десанту будет высаживаться на местности, уже очищенной от людей. Даже спрятанные под землей города будут извлечены на поверхность, словно трюфели, и испепелены нашими подземными атомными торпедами. Этот миг отметит конец нашей войны с нацией, спровоцировавшей нас, и положит конец господству белого человека на всем континенте. Таким образом будет закончен долгий период унижения и страданий. Наши предки жили в мире с природой в родных лесах. Природа подверглась чудовищному насилию, наши прадеды были оторваны от родной матери-Африки, увезены за тысячи километров от своей земли. Заносчивые белые избивали их, обращались с ними хуже, чем с собаками. Только теперь, после веков рабства, моим современникам удалось освободиться, добиться для себя места под солнцем. Но белые люди продолжают рассматривать нас как животных. Для нас остается самая грязная, самая унизительная работа. И так продолжается до тех пор, пока кто-то не решает, что эти “грязные негры”, число которых растет не по дням, а по часам, начинают конкурировать с национальной рабочей силой, угрожать национальной безопасности. И тогда принимается решение избавиться от людей, в которых перестали нуждаться. Напомню вам страшную трагедию 1978 года, когда множество транспортных кораблей доставило в южные страны народ, вторично оторванный от своих очагов. И местное население под дулами орудий было вынуждено принять то, что было названо “черным нашествием”.

Переселенцы, несмотря на все усилия, наполовину вымерли от голода. Но Вновь Обретенное Божество заботилось о своем народе. Оно сделало так, что среди нас появились люди, перенявшие от белых последние достижения науки. Социологи, инженеры, ученые, врачи организовали методическую раскорчевку девственного леса и добились того, что континент, на 3/4 необитаемый, стал пригодным для жизни. Менее чем за один век в идеально подходящем для нас климате численность нашего народа увеличилась в 100 раз. Были воздвигнуты гигантские города, построены заводы с передовой технологией; во всех отраслях производства удалось достичь высочайшего уровня. И тогда наши мучители еще раз испугались и объявили войну потомкам черных рабов, привезенных в трюмах кораблей из Африки. Мы знаем, что эта война неизбежна, и готовились к ней уже двадцать лет. И мы победим в этой войне. Да что я говорю: мы уже победили!

На протяжении своей речи Черный Император все сильнее возбуждался. На его покрывшемся каплями пота лице появилось выражение свирепой радости. Неожиданно он схватил со стола маску из красного дерева и двинулся к зрителям. Его фигура увеличилась, вышла из экрана и остановилась посреди салона. При этом его кривые ноги словно увязли в пышном букете гортензий. Все вокруг осветили золотое сияние его туники. Двое мужчин, инстинктивно вжавшихся в спинки своих кресел, смотрели, как гигантская фигура потрясает гримасой своего божества над их головами.

–  Завтра вся Америка, и Северная, и Южная станет черной. Да будет Вновь Обретенный с нами! Наш победный путь только начинается!

Золотое сияние внезапно поблекло. В одну секунду черный гигант исчез, и красная комната пропала вместе с ним. В стене гостиной осталось окно, распахнутое на площадь. Тысячи женщин, детей, стариков-негров в ярких одеждах вопили и танцевали от радости. Толстая женщина подпрыгивала на месте, воздев руки к небу. Она пронзительным голосом выкрикивала молитву, разрывая на себе одежды. Ее груди, словно две огромные наполовину опустевшие чаши, болтались у нее на животе. Женщина бросилась на землю, разинув большой рот, закатив глаза и бесстыдно раздвинув ноги. Она все еще выкрикивала что-то, и ее пронзительный голос взлетел над однообразным шумом толпы. Вокруг нее вихрем распространилась истерия. Мужчины и женщины бросались на землю, раздирая на себе одежду, царапая лицо; их тела корчились и взлетали вверх, словно подбрасываемые пружиной. Вскоре площадь представляла собой безбрежное море кишащих тел, среди которых резвясь носились маленькие дети. Горячий запах пота и мускуса, исходящий от влажных тел, доносился до зрителей.

Легран встал и выключил аппарат. Одновременно с криками и изображением исчез запах, но обоняние двух юношей продолжало ощущать его. Франсуа яростно запыхтел своей трубкой, Легран прижал к лицу носовой платок, смоченный розовой водой.

Они молчали. Увиденное ошеломило их.

Первым пришел в себя Легран.

–  Это ужасно, – сказал он. – Завтра весь мир мобилизует свои силы …

Франсуа пожал плечами. Драматические сцены, только что увиденные им на экране, взволновали его гораздо сильнее, чем сами новости, которые он, в общем-то, давно ожидал.

–  Мы сами виноваты в том, что произошло, – сказал он. – Человек высвободил чудовищные силы природы, которые она предусмотрительно спрятала как можно дальше от людей. Они решили, что стали хозяевами этой мощи. У них это называется Прогрессом. Но это ничто иное, как ускоренная прогрессия к смерти. Вот уже много лет люди используют эти силы для созидания; но однажды поскольку люди всегда остаются людьми, то есть существами, у которых зло обычно побеждает добро, потому что их моральный прогресс далеко отстает от прогресса их науки, они обращают достижения науки на разрушение. На этот раз начала черная раса, и только Господь знает, кто закончит, черные или белые; в любом случае, победителей останется совсем немного.

–  А пока, раз уж нам нужно подождать еще немного, – продолжал он, – постараемся забыть о неминуемых катастрофах и послушаем немного музыку …

В комнате зазвучала старинная, немного меланхоличная, но сохранившая старомодное изящество джазовая мелодия. Нежные стоны трубы, вздохи саксофона, плавный рокот ударников заставляли вспомнить далекое прошлое и радости жизни в те времена. На экране сменяли друг друга кадры из старинных фильмов, драгоценные документы эпохи, неопровержимые свидетельства прошлых лет. На эстраде дансинга женщины в вечерних платьях с глубоким декольте медленно двигались в объятиях мужчин во фраках. Вокруг танцующих за столиками сидели другие пары, лихо расправляющиеся с шампанским.

Затем крупным планом показали юные пары, целующиеся в самой разной обстановке, в то время, как певцы того времени исполняли отрывки песен, говоривших о любви, о морских пляжах, о водопадах, о загородных ресторанах, о садах и снова, снова о любви.

–  Ах, какие это были времена! – вздохнул Легран.

Ему ответил голос диктора, сообщивший:

–  Вы видели ретроспективу “Жизнь Парижа в 1939 году.”

Франсуа принялся умиротворенно набивать трубку. Неожиданно экран побледнел, стал однотонно серым, почти погас одновременно с почти полным исчезновением звука. Заметно ослабело и освещение в комнате. Шум на улице показался друзьям более глухим, словно доносящимся сквозь слой ваты. Это продолжалось секунд 10, но затем все вернулось к норме.

–  Опять эти перебои с электричеством, – пожал плечами Легран. – Но теперь они сильнее, чем прошлой зимой.

–  Переключись на “Последнюю минутку”. Если ты прав, они должны сказать что-нибудь об этом.

–  “… выиграл кругосветную гонку Касабланка – Касабланка без посадок, показав время 10 ч. 37 мин. 13 сек. Он сказал, что в следующий раз надеется показать лучшее время.

Вы слушаете “Последнюю минутку”!

Заявление Черного Императора вызвало сильную тревогу во всем мире. Был немедленно созван большой Европейский Совет. Со своей стороны, Император Азии собрал руководителей правительств стран региона. Завтра утром ожидается сообщение о всеобщей мобилизации. Никаких известий пока не поступало из Северной Америки. Все линии проводной связи с ней нарушены. Что касается радиосвязи, то практически одновременно все передатчики прекратили работу. Неизвестно, с чем это связано – или они не хотят, чтобы их засекли, или они уже уничтожены. Черные передатчики прекратили все передачи открытым текстом; каждые несколько минут они передают непонятные звуковые сигналы.

Вы слушаете “Последнюю минутку”!

Министерство национальной и континентальной безопасности сообщает: “С момента передачи настоящего сообщения запрещается всем французам обеих полов возрастом от 14 до 60 лет покидать свое жилое или рабочее место”. Мы повторяем: “С момента …”.

–  Ты слышал? Кажется, началось, – сказал Легран.

–  Да, это будет интересный балет – города начнут вальсировать, горы закружатся …

–  Тише, слушай!

–  “Вы слушаете Последнюю минутку”!

“Радио-300” просит всех своих слушателей не выключать приемники. Большое гала, открытие новой звезды Регины Вокс, начнется в 21 час. По четвертому сигналу будет ровно 20 ч. 58 мин. Бип-бип-бип …”

–  Ладно, старина, поверни немного ручку настройки...

–  Значит, эта сказочная Регина Вокс, имя которой вот уже три недели звучит на всех диапазонах, это твоя маленькая Бланшетт, девчонка с голыми коленками, фото которой ты как-то показал мне?

–  Да, это она! Знаешь, она совсем выросла и окончательно выбрала свой путь …

Экран ярко засветился, потом по нему пробежало несколько вспышек, в то время, как из репродуктора полилась триумфальное соло трубы. Солнца, спирали, разноцветные волны появлялись, разрастались во весь экран, лопались, рассыпаясь дождем веселых звездочек, сменяли друг друга, уступали место нежным тонам, на фоне которых вспыхивали новые метеориты. Все оттенки зеленого и голубого, словно в гигантской радуге, непрерывно сменяли друг друга; появлялись и исчезали пылающие красные тропические, лимонно-желтые, глубокие, словно пропасть, фиолетовые цвета.

Непрерывно сменялись, никогда не смешиваясь друг с другом, самые неожиданные запахи: шипра, сандала, лаванды, гвоздики, дыни, жасмина, ладана, спелых персиков, розы, бананов, сирени, древесных опилок, лилии, ландыша, свежего хлеба, фиалки, моря, кожи – сильные, резкие или тонкие.

“Радио-300” исполняло прелюдию.

Вот один запах вытеснил все остальные и остался. Так пахнет старая стена из неотесанных камней, согретая солнцем, у которой растут левкои и гвоздики.

Цвета, словно подчинившись таинственному приказу, отступили вглубь экрана, поблекли, стали более tстественными, перегруппировались и сквозь них постепенно проступило сияющее лицо.

–  Бланшетт! – пробормотал Франсуа.

–  Регина Вокс! – ответил аппарат. – Регина Вокс, весь мир ожидает вас, весь мир приник к приемникам. Миллионы людей смотрят на вас, ожидая, когда они услышат волшебные звуки вашего голоса. Регина Вокс, спойте нам!

Губы девушки раздвинулись в улыбке, демонстрируя безупречные белоснежные зубы.

Франсуа стиснул руками подлокотники кресла. Трубка хрустнула у него во рту.

Внезапно, упав подобно камню, на экран обрушилась темнота. Вместе с приемником погасли, все разом, светильники на потолке.

–  Черт, у меня перегорели пробки! Вот уж не во-время! – выругался Легран.

Поднявшись с кресла, он наощупь двинулся к стене, натыкаясь на предметы обстановки.

–  Подожди! – воскликнул Франсуа. – Прислушайся!

В воздухе повисло нечто странное. Казалось, что погасшее освещение унесло с собой весь окружающий мир. Франсуа и хозяин почувствовали себя заброшенными на вершину горы, где они очутились наедине с огромной пустотой и молчанием неба.

–  Что-то на улице ... – выдохнул Франсуа.

Подбежав к окну, он распахнул занавески, открыл створку и склонился вниз. К нему тут же присоединился Легран.

Город был затоплен темнотой. И обычные городские шумы все до одного умерли.

Друзья различали черные силуэты автомобилей, застывших на светящемся пластике, и китайские тени их пассажиров, хлопавших дверцами, выскакивавших на мостовую, пытавшихся копаться в двигателе и беспомощно воздымавших руки к небу. Вскоре свечение пластика ослабло; затем мостовые погасли. Теперь ничто не пыталось бороться с ночью, если не считать узкого серпа Луны в первой четверти да редких жалких огоньков зажигалок.

До ушей Франсуа и Легрена, избавившихся от вечного рокота моторов, донеслись необычные звуки, звуки человеческой речи. Слева от окна ругался мужчина, справа что-то кричала женщина. Слышались удивленные возгласы, шаги множества ног по тротуару.

–  Ты видишь, дело совсем не в твоих пробках; во всем городе нет ни одного огонька.

–  И все автомобили остановились ...

–  Смотри: у них даже сигнальные огни не горят!

–  Но что же это такое, что происходит?

–  Я думаю, – сказал Франсуа, – что это такие же фокусы электричества, как те, что были недавною Только на этот раз дело обстоит гораздо серьезнее. Ведь даже люминесцентный пластик погас. А это значит, что явление радиоактивности тоже оказалось затронутым ... Давай, проверим твой телефон.

Он чиркнул спичкой.

Легран добрался до телефона в стене. нажал на кнопку, назвал одни за другими три номера, рассердился и несколько раз стукнул кулаком по молчавшему микрофону, вмонтированному в перегородку.

–  Ничего! И телефон сдох!

–  Вот видишь! Я хочу спуститься вниз, посмотреть вблизи, что происходит на улице. Ты идешь?

–  Пошли!

Лестничная клетка была залита мраком, как чернилами.

На каждой площадке открывались двери, щелкали зажигалки, освещая встревоженные лица. Между вторым и третьим этажами в остановившемся лифте голосили двое или трое несчастных. Электрический замок на выходных дверях оказался заблокированным, и они постучались к консьержу. В одних кальсонах, тот устанавливал на столе горящую свечу высотой не меньше, чем в полметра. Он уныло сообщил:

–  К счастью, я сохранил эту свечу с похорон своей жены. Видите, даже память может когда-нибудь пригодиться ...

Он распахнул окно в комнате. Юноши быстро вскарабкались на подоконник и спрыгнули на тротуар, запруженный плотной толпой.

Из кафе, кинотеатра, телезалов, театров выплескивался сплошной поток посетителей. Многие из них, у которых отказали магнитные застежки, оказались полураздетыми. Они судорожно и безуспешно пытались соединить края одежды, не понимая, почему им это не удается. Встречные с ужасом шарахались от привидений в нижнем белье, освещенных призрачно голубоватым светом полумесяца, плывшего по безоблачному небу. Повседневная реальность внезапно исчезла, уступив место абсурду.

Какая-то женщина, у которой вся одежда внезапно упала к ногам, решила, что она сошла с ума. Ведь одежда не может вести себя таким образом в нормальном мире. Она рассмеялась, увидев себя в белоснежной наготе под луной из сна. Взяв свои груди в ладони, она решила преподнести их какому-то мужчине в рубашке, с ужасом смотревшим на нее. Ей было не менее 70 лет. Другая женщина, на которой не было ничего, кроме бандажа против грыжи, с воплями спасалась от воображаемого преступника, который, наверное, и содрал с нее одежды. Она бежала, ничего не видя перед собой, натыкаясь на прохожих, стены, автомобили, все глубже и глубже уходя в безумие. Он нее, как от упавшего в воду камня, кругами расходилась паника. Мужчины и женщины внезапно бросались бежать куда глаза глядят, и каждый выкрикивал, не надеясь на ответ, вопросы, только что заданные Леграном:

–  Что происходит? В чем дело? Что случилось? Что будет с нами?

Разум перепуганных людей еще не мог понять, не мог осознать, что перевернулось все вверх дном, что изменение произошло в недрах самой природы, и пытались дать самим себе успокаивающий ответ, единственный, представлявшийся им логичным.

–  Так или иначе, но это не может долго продолжаться. Все станет как прежде через несколько секунд, вот сейчас, сейчас ...

Но секунды проходили, а освещение не появлялось. Ужас сжимал сердца. Если разум не понимал сущности происходящего, то инстинкт не мог не улавливать, насколько серьезным было все происходящее.

Конечно, не обходилось и без попыток объяснить случившееся. В толпе было немало людей, имевших отношение к логике и науке.

–  Это все проделки негров. Они остановили у нас двигатели с помощью особых лучей большого радиуса действия! – крикнул какой-то слушатель “Радио-300”.

–  Нет, это правительство остановило все установки, чтобы их нельзя было засечь, – сообщил господин, доверяющий правительственным авторитетам.

–  Это революция! – простонал мелкий коммерсант.

С некоторыми вариантами эти объяснения слышались то тут, то там. Франсуа пожал плечами, сошел на мостовую и подошел к водителю, который, держа в одной руке зажигалку, другой копался во внутреностях двигателя.

–  Так что у тебя случилось с мотором?

–  Не знаю! Ничего не сломалось, но в аккумуляторах не осталось ни капли энергии. И у всех остальных то же самое. Даже атомные батареи разряжены. Сухие, как губка.

Он махнул рукой в сторону столпившихся на мостовой неподвижных автомобилей.

–  Все тачки разом превратились в роликовые коньки!

Франсуа рассмеялся, но внезапный порыв ветра, обдавший его пылью, оборвал смех.

Большой темный предмет на мгновение закрыл Луну и что-то с грохотом обрушилось на бульвар. Это был самолет. Его падение притормозил огромный парашют, покрывший белой волной большую площадь мостовой и тротуара. Человек 50 оказались пленниками в его складках. Охваченные ужасом, они вопили, пытаясь разорвать ткань, и бились в стропах, все более и более запутываясь.

Со стороны порта Сен-Мартэн донесся грохот тяжелого удара, заставившего вздрогнуть землю. Затем такие же удары послышались со всех сторон. Каждый из них сопровождался новой волной криков, катившейся по улицам. За испугом пришел ужас. Весь город вопил в ночи от ужаса.

–  Это падают самолеты!

–  Город бомбят!

–  Это неприятельские торпеды!

–  Спасайтесь, это землетрясение!

У тысячи самолетов, круживших над Парижем, двигатели разом остановились, как у автомобилей, и они устремились к земле кратчайшим путем, подчиняясь закону всемирного тяготения. У многих из них парашют не срабатывал, и если они не оказались за пределами Парижа, то камнем падали на здания.

Людские толпы, охваченные паникой, метались по содрогавшимся от ударов улицам, среди рушившихся зданий.

Внезапно Франсуа подумал, что на другой стороне океана грозный полет воздушных торпед также должен был прерваться; вероятно, многие из них могли упасть в пределах владений Черного Императора. Может быть, конечно, исчезновение электричества сделало их безобидными. Но не исключено, что у них остановился только двигатель, и смерть настигала тех, кто послал ее своим соседям.

Франсуа стиснул локоть Леграна.

–  Природа принялась наводить порядок, – сказал он.

–  Какой еще порядок? – ответил ему чей-то раздраженный голос.

Франсуа поднял голову и заметил, что держит за руку совершенно незнакомого ему человека. Легран исчез, поглощенный толпой и ночью.

Отпустив незнакомца, Франсуа пожал плечами. Все это не имело сейчас никакого значения. Внезапная смерть моторов возвращала человеку и земному шару их относительные размеры. В одну секунду такая близкая Америка снова оказалась там же, где была в древности, то есть на краю света. Если нынешнее состояние продлится долгие годы, никто много лет не узнает, что произошло за океаном сегодня вечером. Человек неожиданно снова очутился во вселенной, соответствующей остроте его органов чувств, длине ног, силе мышц. Император Робинсон отошел в область легенд. Реальность для каждого парижанина теперь ограничивалась его домом, его улицей, его городом.

Франсуа решил вернуться домой. Осмотревшись, он направился бегом в сторону площади Оперы. Оттуда доносился сильный шум. По мере приближения к площади, он продвигался все медленнее, с трудом пробиваясь через становившуюся все более плотной толпу.

Женщина с растрепанной прической бросилась к нему и вцепилась в его одежду мертвой хваткой. Она рыдала:

–  Мсье, они дерутся в метро! Они дерутся в темноте, словно крысы! О, возьмите меня с собой, мсье, уведите меня отсюда!

Франсуа разжал руки женщины, обхватившие его шею и позволил им вцепиться в другого прохожего.

Из входов в метро доносился глухой рев. Любопытный юноша, старавшийся проследить за всеми подробностями невероятного события, приблизился к одному из них. По лестницам, спотыкаясь, поднимались люди; очутившись под открытым небом, они бросались опрометью куда глаза глядят.

Мужчина, державший руки перед собой, словно он нес драгоценный груз, задыхаясь рухнул к ногам Франсуа. Тот наклонился и взял его за руки, чтобы помочь подняться. Мужчина взвыл:

–  Не трогайте мои руки!

Схватив незнакомца за плечи, Франсуа усадил его на мраморный парапет.

–  Что происходит в метро? Что случилось с вами?

Мужчина ответил, едва переводя дыхание:

–  Не знаю. Я возвращался из Версаля к себе домой, в Венсенн. Я сел в прямой поезд на пятом уровне. Мы ехали не больше двух минут, когда внезапно погас свет. Поезд затормозил и остановился. Пассажиры, находившиеся в вагоне, долго ждали, но свет не включался. Тогда мы спустились из вагонов в темноту, на пути, и пошли по рельсам, касаясь рукой стен туннеля. В полном мраке мы то и дело встречались с толпами с других поездов, пробиравшимися в другом направлении. Некоторое время нам удавалось продвигаться вперед, но все с бoльшим и бoльшим трудом. Толкотня превратилась в давку; и скоро всем пришлось остановиться, потому что на нас давили со всех сторон сразу. Нас становилось все больше, толпа становилась все более плотной. Мы начали задыхаться. Послышались дикие крики упавших, которых топтала толпа, потому что никто не мог даже перешагнуть через оказавшиеся под ногами тела. Чтобы разобраться в происходящем, кто-то принялся поджигать в вагонах газеты и куски обшивки сидений. Вскоре загорелись вагоны, затем очень быстро огонь дошел до моторных вагонов – не знаю, что там вспыхнуло – то ли смазка, то ли еще что-нибудь. И все, кто оказался прижат к вагонам, стали поджариваться, как сосиски. Я бился, карабкался кому-то на плечи, пытался шагать по головам, потом упал в огонь … Больше я ничего не помню … Очнулся уже на лестнице, по которой поднималась плотная людская масса. И я поднимался вместе с ней, то пытаясь шагать, то отдаваясь несущей меня лавине. И вот я наверху, с обгоревшими руками … О, мои бедные руки … Но что происходит здесь? Почему все огни погасли? Почему остановились автомобили? Здесь тоже что-то случилось? Здесь тоже страшно, но там, внизу, был настоящий ад …

Мужчина застонал и потерял сознание. Франсуа осторожно опустил его на землю, повернулся, выбрался из толпы, пересек бульвар, затем перебрался на другой берег Сены. Вокруг него в разных направлениях спешили люди, кто к себе домой, кто к казавшемуся безопасным месту. Повсюду самолеты то и дело рушились на дома, превращавшиеся в апокалиптическом грохоте в груды развалин, или на улицы, где гибли сотни пешеходов.

Франсуа торопился вернуться на Монпарнас. Он твердил на бегу:

–  Я ничем не могу сейчас помочь ей … Я ничего не могу сделать для нее … Нужно подождать до завтра.

Франсуа не переставая думал о Бланш, пытался догадаться, что могло случиться с ней. Если бы мог, то птицей полетел бы к ней на помощь. Но пока не рассвело, сделать что-нибудь было невозможно.

Добравшись домой, он лег спать, надеясь быстро заснуть, чтобы хорошенько отдохнуть к утру, но взбудораженное сознание не давало ему покоя. Он крутился в постели, прокручивая в памяти трагедию сегодняшнего вечера, пытаясь предугадать дальнейшие события, вскакивал, метался по комнате. Его бесконечно волновало происходящее. Внезапно он осознал, что давно наступила тишина. Очевидно, в воздухе над городом не осталось ни одного самолета. Франсуа снова бросился в постель и через некоторое время ему удалось задремать, но вскоре возбуждение опять разбудило его. За ночь он не поспал и двух часов, и заря застала его на ногах.

Глава 2

Представление, на котором должен был состояться дебют Регины Вокс, собрало избранную публику. Весь Париж, элита высшего света и полусвета, известные журналисты, люди искусства, литературы, кино и радио, видные бизнесмены заняли места в роскошных креслах зала презентаций. На мужчинах была униформа вечерних приемов – белый комбинезон с серебряными или золотыми молниями. Женщины, в соответствии с требованиями моды, были одеты в темно-голубые комбинезоны. Жена одного банкира, высокая худая брюнетка, показалась с каким-то подростком с усталыми глазами. Оба были одеты в комбинезоны такого бледного голубого цвета, что они казались белыми, что вызвало шепот неодобрительных комментариев.

В ложе рядом с Жеромом Сейта пожилой министр радиокоммуникаций с любопытством поглядывал на сцену, отделенную от зала герметичной стеной из пластика. За этой прозрачной преградой вот-вот должен был разыграться спектакль, который планировалось передать всей Земле с помощью антенн “Радио-300”. Когда внезапно на зал и сцену обрушилась темнота, кое-где раздались смешки, а друзья Сейты в душе приветствовали столь необычное начало.

Менюизье, редактор отдела светской хроники “Полночный Париж”, прозванный коллегами “последней бородой” как за свой стиль, так и за анахроничное украшение из волос на подбородке, ухмыльнулся и громко воскликнул:

–  Обезьяна забыла зажечь свой фонарик!

Эти слова произвели эффект небольшого скандала. Соседи редактора толкали друг друга локтями. Кто-то из дам ахнул. В общем, все забавлялись, как могли.

После того, как вспыхнули первые огоньки зажигалок, раздался общий смех, послышались возгласы изумления. Чрезмерно элегантный корреспондент “Журнала мод”, претендовавший на постоянное опережение прогресса в области одежды, прошел на прием в мозаичном комбинезоне, множество кусочков которого скреплялось в одно целое с помощью магнитных застежек. Все вместе создавало восхитительную арабеску полосок блестящего металла, выделявшихся на фоне матовой белой ткани, и все присутствовавшие сразу же обратили внимание на этот наряд. Сейчас же бедняга, охваченный ужасом, оказался в свете зажигалок в нижнем белье перед небольшой грудой кусочков металла и материи. Никто не представлял, кто проделал с ним этот трюк, но все находили ситуацию крайне забавной.

Как только погас свет, Жером бросился к лестнице, которая вела из его ложи за кулисы.

На ощупь он добрался до кабины, откуда производился контроль над передачами и яростно закричал в темноту.

–  Лемэтр, вы здесь?

–  Здесь, мсье, – ответил голос главного инженера.

–  Вы что, свихнулись? Почему не включаете наш резервный генератор? Чего вы ждете?

–  Он не работает, мсье.

–  А атомные батареи?

–  Пустые. Ни капли энергии.

–  Обычные аккумуляторы?

–  По нулям.

Это была катастрофа. Сейта попытался осознать происходящее. Ему в голову пришло единственное объяснение.

–  Это заговор! – Он тут же рассвирепел. – Мерзавцы! Они дорого заплатят мне за это! Лемэтр, позвоните в префектуру полиции.

–  Телефон не работает, мсье. Я уже пытался дозвониться до комиссариата нашего сектора.

–  Значит, они вывели из строя даже телефон? Ужасно! Ладно, тогда вам придется спуститься вниз, в полицейский участок, и пригласить сюда комиссара. Ну, давайте же, шевелитесь!

–  Лифт остановился, мсье!

–  Как? И лифт тоже?

Сейта потерял дар речи. Лемэтр спокойно продолжал:

–  Должен обратить ваше внимание, мсье, что эта авария, похоже, имеет всеобщий характер, так что если это действительно заговор, то он направлен не только против нашей радиостанции. Если вы соблаговолите взглянуть сюда …

Жером Сейта подошел к прозрачной стенке, едва выделявшейся слабым свечением на фоне царившей в помещении абсолютной темноты.

Он прижался лицом к толстому стеклу. То, что он увидел, довело его смятение до предела. Париж исчез. На месте обычного столпотворения огней распахнулась черная пропасть.

Его грудь стиснуло предчувствие страшной беды. Потом он попытался успокоить себя: “Радио-300” не имело отношения к постигшему его передачу фиаско. Похоже, что в столице все остановилось. Ему будет совсем не сложно оправдаться перед зрителями, как только все вернется к норме и возобновится прежняя жизнь. Он выпрямился, словно уже оказался лицом к лицу с хулителями, и провел пальцем по усам. Однако удар невероятной силы выбил у него почву из-под ног и швырнул наземь. В помещении с грохотом опрокинулась мебель, с потолка посыпалась штукатурка. Инженеры, механики, рабочие тоже оказались на полу. Не успели они подняться, как второй удар, почти такой же мощный, как первый, снова сбил всех с ног.

–  Господи! Наша аппаратура! – закричал Лемэтр.

Он чиркнул зажигалкой и бросился в аппаратную; за ним следовал Сейта. Они увидели хаос перепутанных проводов, ламп, разбитых приборов, среди которых барахтались техники, пытавшиеся выбраться из-под обломков. Лемэтр позвал помощников и тут же бросился помогать сотрудникам, многие из которых были ранены. Сейта вернулся в презентационный зал.

Здесь господствовало всеобщее смятение. Служащие едва успели наладить скудное освещение с помощью свечей и зажигалок, когда первый удар погасил жалкие огоньки и посеял панику среди присутствующих. Едва зрители вскочили со своих мест, как второй удар снова швырнул их в кресла. Последовавшие затем новые и новые удары усилили всеобщую растерянность. Со всех сторон доносились крики, неразборчивые вопросы и такие же бессвязные ответы.

Жером Сейта из своей ложи обратился к гостям, попросив их сесть на места и успокоиться.

–  Несомненно, все с минуты на минуту нормализуется, – сказал он. К несчастью, представление невозможно будет возобновить, потому что вся наша техника погибла. Но я советую вам не расходиться, а подождать, пока не дадут ток, потому что лифты не работают.

–  Ох! – дружно отозвались присутствующие.

–  Что же касается причин этого всеобщего отключения электричества, а также ударов, потрясших Лучистый город, то я знаю об этом не больше вас.

Не успел он закончить, как еще один удар, гораздо более сильный, чем два первых, подбросил массивные кресла. С потолка посыпались куски обшивки. Министр вскочил на ноги, вытирая кровь, сочившуюся из глубокой ссадины на лбу.

–  Уходим отсюда! Скорей! – пронзительно выкрикнул он. – Я должен немедленно вернуться домой, к жене. Я ухожу! Ухожу!

–  Но вам придется спуститься пешком на 96 этажей! – предупредил Сейта.

–  Тем хуже, тем хуже! Скорее отсюда!

В сплошном гомоне испуганных или возмущенных голосов все зрители вскочили со своих мест и двинулись к выходу, повторяя хором последнюю фразу министра:

–  Скорее отсюда! Скорее отсюда!

Жером Сейта с зажигалкой в руке указывал гостям путь к лестнице.

В конце коридора он открыл дверь и очутился на лестничной площадке.

–  К счастью, – сообщил старичок-министр, потирая руки, – я живу здесь же, на 37 этаже. Мне не нужно будет спускаться до самого низа!

Перед замершими на месте гостями открылась лестничная клетка – широкий бездонный черный колодец, наполненный странными шумами. Небольшие язычки пламени в руках некоторых наиболее предусмотрительных мужчин освещали лишь несколько первых ступенек, тогда как все остальные исчезали в полной темноте, откуда доносились неразборчивые восклицания, усиливаемые эхом, невнятное бормотание.

Жером Сейта шагнул в сторону, сделав приглашающий жест рукой. После нескольких секунд колебания, гости начали спускаться. Толстый ковер заглушал звуки шагов. Женщины цеплялись за мужчин, негромко успокаивавших спутниц. Несколько еще горевших свечей скоро погасли; вскоре группа, вначале компактная, растянулась на несколько этажей. На каждой площадке из дверей выходили встревоженные люди, тоже начинавшие бесконечный спуск вниз. На лестницу не выходило ни одно окно. В заполнявшем лестничную клетку мраке едва мерцали неуверенные огоньки зажигалок.

Старичок-министр начал считать этажи. Вскоре он в ужасе остановился. Сколько он уже прошел? Вот этот, на котором он сейчас находится, по счету это семнадцатый. Внезапно ему показалось, что семнадцатым был предыдущий этаж. Значит, он опустился не на 17, а на 18 этажей? Боже, какая неразрешимая проблема! Но решить ее, оставаясь на месте, все равно было невозможно. Министр решил, что он будет считать этот этаж 17, начиная сверху. Когда он доберется до 37 этажа, он проверит, и если его квартиры на этом этаже не окажется, он спустится еще на один этаж. Облегченно вздохнув, министр продолжал спуск. Вокруг него шум заметно усилился; внезапно обнаружилось, что его спутники исчезли. Он начал звать их, крича все громче и громче. Крики, многократно повторяемые эхом, смешивались с глухим гулом тысяч ног, шагавших по ступенькам. Постепенно министром овладевали усталость и тревога. Ему казалось, что он никогда, никогда не доберется до своего этажа.

–  Может быть, еще один этаж вниз? Нет, нужно не спускаться, а подняться на один этаж. Да, я должен подняться … Что же делать? Подниматься, или спускаться?

Седой старичок-министр остановился, затем, колеблясь, двинулся ниже, забыл сосчитать очередной этаж, спохватился десятью ступеньками ниже, испугался, что он пропустил таким образом уже много этажей, и заметался, словно малое дитя, в полнейшей растерянности. В итоге он окончательно запутался, но продолжал спускаться, плохо представляя, куда и почему он спускается на подгибающихся ногах – может, потому, что все вокруг него спускаются? Или потому, что его все толкают? Нет, просто потому, что нужно куда-то спускаться …

Одному из спускавшихся пришла в голову мысль воспользоваться столь удачно наступившей темнотой. Он остановился, и на него тут же натолкнулся шедший сзади министр. Он хотел пройти мимо, но остановившийся придержал его руками.

–  Послушайте, мсье, посторонитесь же ! Дайте мне пройти!

Говоривший тут же почувствовал, что его раздражение сменилось испугом. Неизвестный обхватил его шею мускулистой рукой, в то время, как другая рука обшаривала карманы несчастного. Невероятным усилием тому все же удалось высвободиться; оттолкнув нападавшего, он бросился в темноту с криком:

–  Спасите! Убивают!

В толпе началась давка. По ступенькам покатились упавшие, сбивавшие с ног всех, кто попадался им на пути. Мужчины бросались вперед, выставив кулаки, женщины пытались забиться в безопасные уголки, визжали, требовали света.

–  Не отвлекайтесь, Андре! – проскрипел чей-то голос. – Поддержите меня. У такого крепкого молодого человека, как вы, достаточно сил, чтобы помочь бедному старику спуститься на несколько этажей!

–  Обопритесь на мое плечо, дядюшка!

–  Прошу вас, идите со стороны перил, Андре! О чем вы только думаете? Боже, вы все тот же сумасброд, что и всегда! – ухмыльнулся кто-то старческим голосом в темноте. – Не сомневаюсь, что вы все еще мечтаете о моем наследстве! Вы слишком много думаете об этом! Ха-ха! … Ах! Что вы делаете, Андре? Как, вы хотите нести меня на руках? Какая забота о дряхлом дядюшке! Но … Андре-е-е-е-е …

Молодой человек, сбросивший дядюшку через перила, почувствовал невероятное облегчение. Довольный, он потер руки и пустился вниз, перепрыгивая через ступеньки. Вопль агонии старика все еще слышался далеко внизу; его тело проносилось мимо спускающихся по лестнице, словно падающая ракета; и оно падало, падало, все ниже и ниже, бесконечно долго. Ничто не могло остановить это падение. Все сердца дрогнули, отозвавшись на крик ужаса.

На всей лестнице не осталось ни одного человека, сохранившего хладнокровие. Каждый сражался со всеми, кто попадался ему на пути, падал, вскакивал, кричал, задыхался, обливался потом от страха. В столпотворении погасли все жалкие язычки огня. С самого верха до самого низа бесконечной лестницы, в полнейшем мраке воцарились ужас и безумие.

Нескольким счастливчикам удалось добраться до уровня земли. Но … указатели того, что вы оказались на 1 этаже, отсутствовали. Поэтому самые быстрые продолжали спускаться – ведь ниже 1-го этажа было еще 10 подземных этажей. Когда кончились ступеньки, они стали блуждать в полной темноте в огромном помещении, натыкаясь на еще теплые молчаливые машины, касаясь трясущимися руками неподвижных шатунов и шестеренок. Они быстро заблудились в помещении гигантского подземного завода, потеряв лестницу, по которой спустились. Они в отчаянии блуждали в ночи, звали на помощь, но им откликались только голоса других заблудившихся да иногда отзывалось эхо. Они бродили до полного изнеможения, до полной потери надежды, после чего падали в изнеможении в каком-нибудь закоулке этого лабиринта мрака. Они больше не хотели и не могли найти выход. Они решили ожидать света или смерти.

Маленький седой министр был захвачен бегущей толпой, словно соломинка ураганом, и очутился в самом низу лестницы. Весь в синяках и болезненных ссадинах, оглушенный страхом, он наконец достиг – и это было почти невероятно – места, откуда дальше спускаться было некуда. Всякий раз, когда он выставлял вперед ногу, он встречал почву на том же уровне, как и под другой ногой. Он долго пытался нащупать очередную ступеньку, но перед ним во всех направлениях был ровный, надежный гладкий пол.

И старичок-министр двинулся вперед с блаженной улыбкой на лице, выставив вперед руки, чтобы исследовать эту ровную поверхность. Он шел очень долго. Он поворачивал то вправо, то налево, чтобы убедиться, что все вокруг одинаково ровно. Он не встретил ни одного препятствия. Наконец его руки коснулись стены. Он нажал, стена поддалась. Она оказалась дверью. И за этой дверью – о чудо! – горел свет.

Шагнув через порог, он оказался на широкой улице. С обеих сторон за толстыми стеклами витрин сидели и стояли одинаково одетые мужчины в черных фраках и женщины в розовых платьях с вышитыми голубыми цветами, внимательно следившие за вошедшим. Над витринами висели таблички с их именами. Старичок-министр двинулся дальше по улице. Ему то и дело встречались такие же широкие поперечные улицы, уходившие в великом молчании вправо и влево в бесконечность. На каждом перекрестке с потолка свисал горящий ровным неярким светом ночник, заправленный ароматизированным маслом. После кошмара давки на лестнице, старичок-министр был счастлив оказаться среди идеально неподвижных людей. Чувствуя себя совершенно разбитым, он приблизился к витрине, за которой в одиночестве улыбалась юная девушка. У нее были большие глаза цвета моря и отблески света ночника золотили ее бледные щеки. Министр прочел ее имя на табличке, улегся у основания витрины и со вздохом облегчения закрыл глаза. Перед тем, как уснуть, он несколько раз тихо повторил “Алиса”. Потом он спокойно уснул посреди мертвецов, которые уже начали медленно оттаивать.

Глава 3

Проводив последнего из гостей, печальный Жером Сейта закрыл за ним дверь и поспешил на сцену. Он думал о Регине, которую нашел спокойно сидевшей за туалетным столиком. Возле нее, вокруг скудных огоньков, небольшими группами толпились артисты, техники, авторы, инженеры, оживленно обсуждавшие произошедшее.

Они засыпали вопросами Сейту, надеясь услышать от него что-нибудь утешительное.

–  Что происходит? Я знаю об этом не больше вашего. Что вам сейчас делать? Я советую оставаться здесь до тех пор, пока все не войдет в норму. Вы же понимаете. что это не может долго продолжаться. Власти, несомненно, принимают сейчас все необходимые меры. Так что не стоит беспокоиться. Город не может оставаться долгое время без энергии и света. Что касается нашей аппаратуры, то она, очевидно, сильно повреждена. С завтрашнего же утра мы возьмемся за ее восстановление или замену; надеюсь, что мы сможем возобновить передачи уже к вечеру.

Сейта сам себя успокоил этой речью. Он приказал, чтобы завтра каждый сотрудник находился на своем месте с самого начала рабочего дня. Он назначил Лемэтра ответственным за восстановление радиостанции. Затем продиктовал дюжину телефонограмм секретарше, случайно оказавшейся на месте. Она записала послания на оборотной стороне программ при свете свечи с помощью карандаша для бровей. Предусмотрев таким образом возвращение всего, что исчезло, Сейта убеждал себя в том, что приближает это возвращение. Он повернулся к Бланш.

–  Сейчас вы не сможете вернуться в свою комнатку в Латинском квартале, – сказал он. – Я сожалею, но ваши апартаменты здесь пока не совсем готовы. Поэтому я приглашаю вас отдохнуть у меня …

Взяв девушку под руку, он проводил ее до своих апартаментов.

Подойдя к стеклянной стене, они застыли перед панорамой мертвого Парижа.

Где-то далеко на севере столицы пожар окрашивал в темно-красный цвет часть неба. Весь остальной город был затоплен полным мраком.

Сейта вновь почувствовал, как его охватывает ужас перед необъяснимым. Происходило нечто очень серьезное. Но что именно? Он выпрямился. В конце концов, разве он не защищен от любой возможной опасности? Война? Он будет мобилизован на своем месте Министерством Пропаганды. Ах, какие великолепные передачи, драматичные, сенсационные, он сможет создать! Революция? Если возникнет необходимость, скоростной стратосферный самолет, созданный по специальному заказу, в кратчайший срок, не опасаясь преследования, доставит его к антиподам. И где бы он ни приземлился, в местном банке найдется счет, открытый на имя Сейты.

Успокоившись, он засмеялся.

–  Что бы ни случилось, – обратился он к девушке, – что бы ни произошло с нами, это не будет иметь особого значения, хотя не исключено, что будет несколько неприятным. Мы уладим любую проблему. А сейчас вы можете устроиться на моей постели. Я позабочусь о вас, и завтра, если не вернется порядок и сохранится хотя бы малейшая опасность, мы сядем на самолет и отправимся куда-нибудь переждать тяжелое время. Мы поживем в моем замке в Турине или на вилле в Помпеях, а может быть еще где-нибудь. Все равно где, пока не восстановится нормальная жизнь.

Бланш ответила тяжелым вздохом. У нее не осталось ни сил, ни мужества. Ее не интересовало, что будет завтра. Ее будущее должно было решиться сегодня вечером. Но судьба не дала ей ни малейшего шанса. Едва она открыла рот, как вокруг нее замкнулись черные стены, словно стены тюрьмы. Все закончилось, даже не начавшись. Нельзя безнаказанно упустить подобную возможность. Она никогда не станет звездой. Все погибло.

Сейта подошел к ней и попытался обнять. Она резко высвободилась:

–  Оставьте меня!

–  Регина, малышка моя, что с вами? Не стоит так огорчаться! Завтра …

–  Я не Регина! Я никогда не буду Региной!

Она бросилась ничком на диван, который обрушившиеся на город удары сдвинули почти на середину комнаты, и зарыдала. Завтра! Что толку говорить ей про завтра! Ей не нужны были объяснения. Она прекрасно знала, что ее блестящее будущее исчезло вместе с электричеством. Завтра возможен только возврат к прошлому. Завтра она снова станет Бланш Руже. Все остальное было прекрасным сном. И теперь она проснулась посреди ночи …

На девушке было белое платье, расшитое разноцветными металлическими чешуйками. Рыдания, сотрясавшие ее тело, заставляли метаться по стенам и потолку комнаты бледные световые зайчики. Постепенно она успокоилась; осталось лишь ощущение невероятной усталости. Огорчение разбило ее, словно падение с большой высоты. Она всхлипнула, вздрогнула и перестала думать о своих сожалениях и надеждах, позволив усталости, словно приливной волне, затопить себя. Потом она заснула.

Сейта укрыл девушку одеялом. В задумчивости он обошел свои апартаменты. Он проверил все телефоны, нажал на все кнопки, повернул все верньеры. Ничто не захотело подчиниться ему. Все застыло в молчании …

Глава 4

Франсуа присел на край постели и задумался. Через несколько минут у него созрел план действий. Он бросил в рюкзак несколько предметов, продел руки в лямки и вышел из комнаты.

На улице он остановился, чтобы прислушаться. Вокруг царила мертвая тишина, и только из соседнего переулка доносились звуки чьих-то шагов. Казалось, что они заполняли улицу, квартал, весь город. В сквере напротив несколько пичужек приветствовало щебетанием наступивший день. Было слышно как они возились в листве деревьев.

Франсуа покачал головой и широкими шагами двинулся в сторону Лучезарного города. Температура воздуха за ночь понизилась совсем незначительно, но воздух, освобожденный от автомобильных выхлопов, был гораздо легче и приятнее. Стоявшие на мостовой покинутые владельцами автомобили уже выглядели дряхлыми развалинами. Франсуа прошел, не останавливаясь, мимо квартала, на который рухнул огромный грузовой самолет, уничтоживший здания на протяжении добрых двух сотен метров. От зданий и от самолета остались только исковерканные обломки. Скоро сюда прибудут пожарные, чтобы попытаться извлечь из-под груды развалин тела погибших.

По мере того, как Франсуа приближался к Лучезарному городу, навстречу ему попадалось все больше и больше людей с испуганными лицами, спешащих с чемоданами в руках.

Наконец, он оказался между гигантскими опорами, поддерживавшими огромное сооружение и подходившие к нему поднятые над землей автострады. Возле больших дверей между центральными опорами суетилось множество людей, словно муравьи из муравейника, разрушенного неосторожным сапогом.

По одной из лестниц Франсуа поднялся до холла, находившегося на уровне автострад. Огромное помещение, настоящая площадь, размерами способная поспорить с площадью Согласия, была обрамлена многочисленными роскошными магазинами, шикарными кафе и ресторанами, театрами и кинотеатрами. Обычно эти заведения сверкали множеством огней под куполом небесно-голубого цвета; сегодня же все было погружено в полумрак. Через стеклянные стены, сквозь которые в зал просачивался тусклый дневной свет, можно было видеть широкие автострады, устремлявшиеся к четырем сторонам горизонта …

Не колеблясь, Франсуа, хорошо знавший эту площадь, место прогулок и свиданий всего Парижа, направился к центру, где находилась огромная шестигранная призма-колонна высотой около 20 м, вырезанная из цельной глыбы белого мрамора; на ее гранях были перечислены учреждения и жилые помещения, до которых можно было добраться с помощью 126 лифтов и 63 лестниц.

В нижней части колонны напротив буквы “Р” он нашел то, что искал – строчку хромированных букв и цифр: “Радио-300” 3-96-17, что означало: 3 крыло, 96 этаж, 17 коридор.

На другой грани колонны Франсуа увидел, что до 17-го коридора 3-го крыла можно добраться по лестнице 31-2.

Мозаичный рисунок на полу у него под ногами указал ему нужное направление; двинувшись в ту сторону, он быстро добрался до нужной ему лестницы.

Глава 5

В этот же час в зале Совета министерства воздушных сообщений под председательством самого Министра, одновременно являвшегося главой правительства, проходило самое необычное совещание, которое когда-либо видели старые стены зала.

Еще ночью посыльные отправились, кто пешком, кто на велосипеде, во все концы Парижа, чтобы пригласить на совет министров. Члены кабинета прибывали в разное время, измученные бессонной ночью, с отросшей за сутки щетиной. Они давно отвыкли передвигаться пешком. Но они задыхались не столько от усталости, сколько от удивления, так как в зале заседаний в канделябрах, к которым вернулось их давно позабытое назначение, горели свечи, и на паркет капал расплавленный воск.

Его превосходительство Тапинье, глава правительства, появился поздно утром. Это был решительный молодой человек с резкими движениями. Он немедленно взял слово:

–  Господа, хотя мы еще не в полном составе, я открываю заседание, поскольку нет смысла ожидать отсутствующих членов правительства. Министр общественных работ совершает поездку по провинции, министр радиосвязи, очевидно, находится все еще на 96 этаже Лучезарного города; посыльному не удалось проникнуть в здание, где находятся апартаменты министра торговли, так как электрические двери дома были заблокированы. Министр спорта сообщил, что он не в состоянии добраться до нас пешком из Пасси. Что касается военного министра, то мы не знаем, где он сейчас.

Должен проинформировать вас, что отправил посыльного за Полем Портэном, президентом нашей Академии наук, физиком с мировой известностью. Пока он не прибыл, считаю своим долгом сообщить вам печальные новости …

Неожиданно его резко прервал министр связи. Это был коренастый человек с красным лицом и типично французской фамилией Дюфур. Он грохнул кулаком по столу и вскочил на ноги, побагровев от возмущения.

–  Мой дорогой Тапинье, прежде всего вы должны сказать нам правду! Кто прервал подачу электроэнергии в городе? Если это происки реакционеров, то я считаю долгом торжественно заявить от лица народа, который я представляю, что рабочие не позволят таким образом лишить их руки работы, а рты их детей хлеба.

Вмешательство Дюфура вызвало лавину протестов или возгласов бурного одобрения.

Все присутствующие министры – их оказалось 31 человек – вскочили и заговорили разом. Наиболее возбужденный барон Бурно, министр социального прогресса, один из трех парижан, придерживавшихся в одежде моды прошлого века, то есть носивший панталоны, жилет и пиджак, завопил, завопил, размахивая моноклем:

–  Реакционеры? Не морочьте нам голову, мсье Дюфур. Признайтесь лучше, что это очевидные происки поджигателей и головорезов из ваших крайне правых профсоюзов, которые хотят таким образом добиться трехмесячного оплачиваемого отпуска от своих несчастных работодателей. Вот куда ведут нас подлости, заискивание элиты перед канальями со все возрастающими требованиями! Но эти сделки не смогут погасить светоч французской культуры и национальных традиций. Если уж нам суждено погибнуть под ножом пьяных бандитов, мы должны отстаивать свои ценности до последней капли крови.

–  Дюфур прав! – воскликнул министр общественного образования, его превосходительство Лавуэн, весельчак-брюнет, заросший бородой до самых глаз. – Не так уж трудно разглядеть за всем этим мерзкую тень священнослужителей, мечтающих вновь погрузить народ в мрак средневековья.

–  Господи, прости ему этот грех, он не знает, что говорит, – пробормотал аббат Легран, круглолицый и розовощекий министр морального здоровья. – Если только он не захочет поменять ориентиры и бросится на защиту своих друзей франкмасонов …

–  Господа, господа, прошу вас успокоиться!

Громовой голос Тапинье восстановил порядок.

–  Господа, что сказал бы народ, если бы увидел вас сейчас, народ, который сегодня больше чем когда-либо имеет право рассчитывать, что наше правительство национального Союза сможет твердо держать руль, проводя корабль нации среди рифов и бурь, связанных с нынешней ситуацией. Усмирите свое озлобление. Речь не идет о заговоре. Событие гораздо более серьезное. Современная обстановка, которую я должен охарактеризовать, потребуют от людей власти, то есть от вас и от меня, мои дорогие коллеги, далеко не стандартной работы, преданности общественным интересам и самопожертвования с учетом интересов Родины. Я уверен, что смогу рассчитывать на каждого из вас. Я прошу вас ответить мне: “Да здравствует Франция!”

Гальванизированные сдержанным красноречием главы правительства, министры хором воскликнули: “Да здравствует Франция!” и через несколько секунд, успокоившись, уселись на свои места.

–  Как я только что сообщил вам, – продолжал Тапинье, – речь идет не о заговоре, но о явлении естественного порядка, как можно заключить из первого доклада, поступившего на мое имя от Поля Портэна, который с минуты на минуту должен лично прибыть сюда, чтобы лично доложить о результатах своих исследований. На протяжении последней зимы подобные нарушения с электричеством уже происходили неоднократно. А вчера в конце дня все лаборатории мира вновь отметили падение напряжения. Через небольшой промежуток времени электричество полностью исчезло. Все данные позволяют сказать, что феномен носит всеобщий характер. На всей Земле остановились двигатели, как внутреннего сгорания, так и атомные. Все самолеты, находившиеся в воздухе, рухнули на землю. Мне становится плохо, когда я думаю о электропоездах без тормозов, несущихся на полной скорости по путям с вышедшими из строя автоматическими стрелками. Но вернемся к Франции, поскольку именно она доверила нам свою судьбу. Во всех концах нашей страны должны были произойти ужасные катастрофы. Нам придется также скорбеть о множестве несчастных случаев на заводах, где все оборудование было снабжено электрическими устройствами регулировки и безопасности. Мы уже знаем, что в метро произошли многочисленные трагедии. Паника там была чудовищная. Короче говоря, господа, наши более чем скромные возможности получения информации в условиях, когда ни радио, ни телефон, ни телеграф больше не работают, заставляют опасаться, что этот неожиданный каприз природы привел к гибели десятков тысяч человек …

В этот момент двери зала совета с грохотом распахнулись, и на пороге появился генерал Морблан, военный министр. Он был в штатском, в ярко-красном костюме, но его осанка и походка выдавали в нем профессионального военного. Его седые усы, торчавшие в стороны, грозно подрагивали. Ноги, согнутые дугой, что позволяло догадаться о его карьере в кавалерии, этой вечной армейской элите, беспокойно переступали, заставляя подумать о лошади, бьющей копытом. Он воздел к потолку обе руки, одна из которых сжимала хлыст, и воскликнул:

–  Господа, я только что спас Францию!

Естественно, фраза была воспринята как сенсация.

–  Да услышит вас Господь! – перекрестился аббат Легрен.

–  Мой дорогой генерал, объясните, что произошло, – попросил глава правительства.

Генерал Монблан подошел к столу, со стуком бросил на него хлыст и приступил к разъяснениям.

–  Господа, – прорычал он, – никому не удастся задурить голову старому вояке, поседевшему на службе. Эти истории о неграх не говорят мне ничего стоящего. Ничего стоящего! От подобных россказней за версту несет выдумкой. Но я всегда остаюсь начеку. И когда вчера вечером электричество скисло, мне потребовалось три секунды – три секунды! – чтобы угадать за всем этим происки нашего заклятого врага …

Речь генерала прервал всплеск возмущенных восклицаний:

–  Мой дорогой генерал, – любезно заметил Тапинье, – вы, кажется забыли, что Франция вот уже добрую сотню лет находится в мире со всей остальной Европой и что она поддерживает прекрасные отношения с другими континентами …

Физиономия генерала приняла кирпично-красный оттенок. Он грохнул кулаком по столу:

–  Он свихнулся или подкуплен! – рявкнул он. – У Франции всегда были заклятые враги, как на востоке, так и на севере или на юге. Но у нас есть армия, чтобы разгромить этих врагов. Она готова выполнить свой долг!

Тапинье не стал реагировать на оскорбление. Пожав плечами, он продолжал слушать генерала.

–  Враг решил, что мы будем обезоружены, – вещал военный министр. – Но его надежды не оправдались. Я должен рассказать вам все по порядку. Этой ночью на подземном испытательном стенде Плесси-Робинсон группа национальных гвардейцев отрабатывала стрельбу из скоростной пушки трассирующими снарядами. Господа, все пушки разорвало. Разорвало! Точно так же, как ствола ружей, пулеметов, револьверов. Разорвало! Даже не разорвало – они превратились в пыль. В пыль! Стрелявшие были серьезно обожжены. Капитан, руководивший стрельбами, немедленно проверил автомат. И его разорвало тоже. Полковник тут же послал мне донесение с конным нарочным.

На стрелковом стенде в одной из парижских казарм я приказал проверить при свете свечей как самые древние, так и новейшие виды стрелкового оружия. Все стволы разорвало. И не просто на куски, господа. Нет, они превратились в пыль. В пыль! Что касается военной техники, воздушной, наземной или подземной, то она отказывается двигаться! – Генерал ухмыльнулся. – Мы остались без лучей К, без огнестрельного оружия – наверное, враги думают, что мы сами сдадимся его варварским ордам. К счастью для Франции, в трудные часы ее истории Провидение всегда посылает стране людей, в которых она нуждается! Господа, с того момента, как я стал военным министром, я начал секретное производство огромное количество штыков модели 1842 года, модификация 1916 года. Господа, вы должны знать, что штык – это традиционное оружие французского солдата. И я был уверен, что его время вернется. Так и случилось! Пусть приходит враг – мы достойно встретим его! Я немедленно собираюсь раздать штыки всем подразделениям нашей армии. Штык еще раз спасет Францию!

Военный министр с вызовом взглянул на главу правительства, взял со стола хлыст, громко хлестнул по столу, резко повернулся и вышел.

–  Господа, – вздохнул Тапинье, – я прошу вас зафиксировать из этого выступления только тот факт, что огнестрельное оружие отныне стало бесполезным. Очевидно, одновременно с исчезновением электричества изменились свойства металлов, в результате чего они перестали выдерживать взрыв пороха.

–  Я могу добавить в связи с этим, – вмешался господин Менье, министр производства и координации. – На ряде заводов взорвались паровые котлы. Похоже, что некоторые металлы стали хрупкими в результате совместного воздействия повышенной температуры и высокого давления. Учтите, что резервуары для хранения сжатого газа и медные паровые котлы остались целыми, тогда как такие же котлы из сплавов железа превратились в порошок. К несчастью, это вызвало множество смертельных случаев. В любом случае, в итоге мы оказались без средств транспорта и без заводов. Господин глава правительства, я лишился смысла своего существования. Прошу вас принять мою отставку.

Министр финансов, банкир Коластье, подпрыгнул, словно в сиденье его кресла кто-то подложил иголки.

–  Господа, господа, – закричал он, – меня внезапно посетила ужасная мысль: оставшись без электричества, мы одновременно лишились и золота. Новая система защиты Французского Банка, установленная в прошлом году, была полностью электрифицирована. Подвалы, где дремлет наш золотой запас, оказались блокированы. Золото осталось за 4-мя дверями из сплошного титана, каждая толщиной 3 метра. Они снабжены замками, управляемыми короткими волнами, и открываются с помощью электрических лебедок. Ничто в мире не сможет сдвинуть их даже на миллиметр …

В этот момент медленно поднялся доктор Мартэн, министр бесплатной обязательной медицинской помощи. Он был бледен, и его неподвижный взгляд, казалось, остановился на каком-то жутком зрелище. Он открыл рот. Повернувшиеся к нему коллеги замерли, задержав дыхание.

–  Дорогие коллеги, – тихо произнес доктор, – вы только что услышали много странных новостей. Но они все не имеют никакого значения по сравнению с той, что я собираюсь вам сообщить. Как известно, население Франции сейчас насчитывает 150 миллионов человек …

–  Но, вы ошибаетесь, мой дорогой доктор, – перебил его председатель.

–  Прошу вас, позвольте мне закончить. Я не ошибся, когда назвал цифру в 150 миллионов человек – из них 80 миллионов живых и 70 миллионов мертвых, бережно хранимых наследниками в их апартаментах или в подземельях под городом. Так вот, если в ближайшее время электричество не вернется, мертвые выгонят живых из города. Господа, мертвые начали оттаивать!

Глава 6

Утром на просторной площади Правосудия перед министерством Воздушных Сообщений начала собираться толпа. Парижане, лишенные сразу всего – метро, автобусов, такси, работы, радио, – полностью дезориентированные, надеялись услышать последние новости. Смутно они уже догадывались о масштабах катастрофы, и инстинктивно искали защиты у власти. Буржуа, рабочие, служащие, коммерсанты сплотились воедино перед лицом несчастья. Они не чувствовали никаких социальных различий. Обращаясь друг к другу, они даже с незнакомыми людьми разговаривали сердечным тоном, словно обращались к членам своего семейства. Угроза общей беды заставила их забыть на время все мелкие заботы и несчастья. Каждый чувствовал, что ему, возможно, будет необходима поддержка соседа, и каждый был готов оказать соседу любую необходимую помощь.

Восходящее солнце уже окрасило в розовый цвет крыши домов. Толпа дрогнула и заволновалась. На площадь выехала странная повозка, явно собиравшаяся пересечь ее. Два посыльных в своих традиционных костюмах – коротких брюках и с цепью на шее – тянули за собой древнюю скрипучую тачку. На нее было водружено кресло, в котором сидел дряхлый старец. В толпе, судя по всему, его узнали. Обрамленное седыми волосами, лицо почти столетнего президента Академии наук Поля Портэна можно было сотни раз увидеть на экранах. Народный комитет распространения научных знаний довел до сведения каждого гражданина результаты его исследований структуры атома. Даже лавочники и рабочие, даже люди в возрасте, не получившие систематического образования, смутно представляли, что атомы – это невероятно мелкие шарики, передвигаемые электрическими силами с чудовищной скоростью, и что мышцы человека, а также деревянные столы, воздух, строительные камни просто напичканы этими атомами. Столкнувшись с неожиданной кончиной электричества, люди задавались вопросом: а не исчезли ли и атомы? И смогут ли они жить дальше без них?

Толпа сгустилась вокруг тачки. Все чувствовали себя увереннее в присутствии человека, овладевшего тайнами природы. Каждый ощущал, что находится рядом с самой Наукой, Наукой, которая все объясняет и может все.

Какой-то тощий господин выхватил у находившейся рядом служанки ведро, перевернул его и взгромоздился на него, словно на постамент. Затем он провозгласил хриплым голосом:

–  Дамы, господа, граждане …

–  У-у-у! – ответила толпа.

–  Я не собираюсь надоедать вам речью, я просто предлагаю от имени всех присутствующих попросить нашего выдающегося ученого объяснить нам явление, перевернувшее нашу жизнь. Я …

–  Да здравствует Портэн! Слово Портэну! Портэн! Портэн! Портэн!

Взволнованный ученый, сидя в своем кресле пытался жестами успокоить толпу. В этот момент к тачке пробился рабочий-гигант. По внешнему виду было ясно, что это металлург с лицом, иссушенным десятками лет работы с огнем и металлом. Его правая рука, в которой он привык держать молот, была крепко сжата вокруг воображаемой рукоятки.

–  Послушайте, мсье Портэн, мы ничего не знаем, но мы хотим знать. Вы, ваша наука, вы знаете … Надо бы рассказать нам … Что случилось? Когда это кончится?

Старик-ученый с трудом поднялся из кресла. Он заметно дрожал.

–  Мои дорогие друзья, – начал он.

Его дребезжащий голос был не слышен даже в 10 шагах от тачки.

–  Мои дорогие друзья, я ничего не могу сказать вам, потому что ничего не знаю. Никто никогда не сталкивался ни с чем подобным. Наша наука – это наука экспериментальная. Так вот, явление, только что потрясшее всех нас, не соответствует ничему из того, что нам известно. Электричество исчезло вопреки всем законам природы и логики. Но еще более невероятно, что несмотря на исчезновение электричества мы с вами остались в живых. Все это похоже на сплошное безумие. Это антинаучный, иррациональный кошмар. Все наши теории, все законы рухнули разом. Увидеть такое на закате моей карьеры ученого …

Портэн тяжело рухнул в кресло. Стоявшие в первых рядах слушатели увидели крупные слезы, выступившие на его глазах и скатившиеся по щекам до седых усов. Но зрители, находившиеся в отдалении, сгорающие от любопытства или обеспокоенные, тоже хотели видеть и слышать. Те, кто повыше, приподнимались на носках, те, кто пониже, цеплялись за высоких. Мальчишки карабкались на фонарные столбы. Стоявшие впереди передавали задним обрывки фраз:

–  Он говорит, что электричество пропало.

–  Бедняга, он говорит, что ничего не понимает.

–  Он говорит, что это война.

–  Он говорит, что приведет все в порядок.

Присутствующие хотели знать об этом больше. Со всех сторон задние начали напирать на передних. Толпа мгновенно превратилась в единую компактную массу, в один напряженный мускул. Местами возникли колебания, водовороты; затрещала рвущаяся одежда, хрустнули ломающиеся ребра. Тачка, на которой восседал господин Портэн, перевернулась несколько раз и исчезла. Дряхлый ученый взлетел в воздух и приземлился на головы. Его можно было видеть еще несколько секунд, затем он также исчез.

Кто-то из окна выкрикнул короткую фразу. Перелетая от одного к другому, повторяемая то шепотом, то громко, она растворила толпу, словно кислота. Мужчины и женщины кинулись врассыпную по всем улицам, охваченные опасением, что могут не успеть. На площади остались только две неподвижно лежавшие женщины, совершенно расплющенные, и господин Поль Портэн, свернувшийся комком на земле, с подбородком, упирающимся в спину, и с окровавленной бородой.

Опустевшую площадь неторопливо пересек мальчуган. Перед собой он подталкивал ногой круглый камешек, повторяя на мотив веселой мелодии слова, которые он только что услышал:

–  Воды не будет, воды не будет …

Глава 7

Франсуа заставил себя медленно подниматься по бесконечным ступенькам, чтобы не сбить дыхание. На каждом этаже за массивными дверями из молочно-белого пластика открывались взгляду уходящие вдаль коридоры. Широкие, словно улицы, они обеспечивали доступ к многочисленным квартирам, заканчиваясь стеклянной стеной. Несмотря на свою длину, они давали достаточно света, чтобы передвигаться по лестнице. На каждой двери, выходившей на лестничную клетку, были написаны черным цветом номера этажей и коридоров.

Лестничные ступеньки были загромождены остатками ночной паники – деталями одежды, путавшимися под ногами у Франсуа, чемоданами, шляпами. Навстречу Франсуа все еще спускались мужчины и женщины, отупевшие от бесконечной, последовательности ступенек, ничего не видящие перед собой, автоматически увлекаемые вниз чемоданами и свертками и своим собственным весом. То и дело они натыкались на Франсуа, едва не сбивая его с ног, но до извинений дело не доходило, так как они, похоже, даже не осознавали, что столкнулись с кем-то. Вскоре он выбрал наилучший способ продвижения вдоль стены, подальше от перил. Каждый раз, когда он в полумраке угадывал двигающуюся ему навстречу более темную тень, он останавливался и прижимался к стене. Подобрав попавшуюся ему на глаза трость, он выставлял ее перед собой, держа горизонтально и зажав ручку под мышкой.

Ему удалось остановить несколько людей в полуметре от столкновения с помощью этого копья, удар которого заставлял встречных вскрикивать и шарахаться в сторону. Потом они продолжали спуск, увлекаемые силой тяжести, на подгибающихся ногах, с пустой головой. Женщина, спускавшаяся бегом, оказалась едва не нанизана на трость. Франсуа удержал ее от падения, так и не поняв, потеряла ли она сознание, или скончалась на месте. Теплая и мягкая, как только что убитый кролик, она пахла потом и духами. Франсуа опустил ее на ступеньки и двинулся дальше.

Он продвигался медленнее, чем рассчитывал. За 20 минут ему удалось достичь только 25 этажа.

Глава 8

После того, как Бланш уснула, Сейта некоторое время нервно метался по комнате. Потом он улегся прямо на ковре и уснул. Проснувшись утром, он прежде всего кинулся к телефону. Телефон оставался немым. Сейта нажал на кнопку вызова слуги и не получил ответа. Таков же был результат при попытке связаться с секретарем. Частный лифт оставался заблокированным. Светящийся потолок был темным. Страшная авария все еще не была ликвидирована.

Бланш проснулась и уселась на краю дивана, спустив ноги на пол. Она была очаровательна, с взъерошенными волосами, немного припухшими глазами и недовольно надутыми губками.

–  Надеюсь, вы хорошо отдохнули, моя дорогая, – обратился к ней Сейта. – Не представляю, что случилось с прислугой … Придется мне самому заняться приготовлением ванны.

Он скрылся за дверью, но почти сразу же вернулся, огорченный.

–  В кранах больше нет воды, – сообщил он. – На все этажи нашего здания вода подавалась электрическими насосами. Они, несомненно, остановились, как и все другие электрические устройства. Впрочем, воды не будет во всем городе, потому что насосные и очистные станции Парижа работали на электроэнергии.

Он на мгновение замолчал, потом продолжал упавшим голосом:

–  Послушайте, Бланш, нам нужно уходить, и как можно быстрее. Мы сядем на один из моих самолетов и отправимся в мое имение в Турени. Там мы подождем, пока правительство не наведет порядок. Я все еще не знаю, имеем ли мы дело с саботажем, с забастовкой, с результатом военных действий или с аварией. Так или иначе, для нас лучшим решением будет исчезнуть отсюда до того момента, когда все придет в норму.

Он отвел Бланш в ванную. Девушка яростно протерла себе лицо и руки одеколоном, защипавшим ей кожу и мгновенно прогнавшим остатки сна. Ее вчерашние огорчения были забыты. Немногих часов отдыха оказалось достаточно, чтобы к ней вернулся свойственный ее возрасту оптимизм. Вот уже несколько недель она была баловнем судьбы. Все, что случилось с ней за последнее время – успех на конкурсе “Радио-300”, обручение, гигантская рекламная компания в связи с первым выступлением по телевидению, сорвавшаяся премьера, странные происшествия в Лучезарном городе, так неожиданно охваченном параличом – все это было весьма далеко от серых будней. У нее даже возникло ощущение, будто она смотрит какой-то невероятный фильм, в котором одновременно играет роль главной героини. Это неизмеримо увеличивало удовольствие. Что произойдет с ней дальше? Впрочем, она скоро узнает об этом. Несомненно, что-то весьма далекое от банальности.

Бланш принялась причесываться, мурлыкая романс, который собиралась исполнить накануне перед микрофоном. Опуская гребень на полочку перед зеркалом, она с удивлением заметила, что зеркало как будто затуманилось, и находившееся напротив нее ее отражение стало чужим. Чужое лицо с любопытством посмотрело на нее. Странный гул заполнил пространство, ванная комната начала медленно вращаться вокруг нее, потом резко наклонилась. Бланш судорожно ухватилась обеими руками за край раковины, изо всех сил зажмурилась, потом снова открыла глаза. Все вокруг было спокойно. Очевидно, это был приступ обычного головокружения, вызванного усталостью. Она завязала волосы узлом и вышла из ванной.

Сейта забрался в свой гардероб в поисках чистого белья и запасной одежды. Но без помощи камердинера он не представлял, где находится самое необходимое. В гардеробе, помещении размером с большую комнату, рядами висело множество костюмов всех цветов из самых необычных материалов. Летние костюмы, легкие словно бумага; зимние костюмы из термических волокон, температура которых увеличивалась по мере понижения температуры, тяжелые и неудобные костюмы из натуральной шерсти – анахронизм, доступный лишь самым богатым.

Сейта, запутавшийся в этом изобилии, вышел из себя. Он с яростью расшвыривал в стороны рукава и штанины, которые лезли ему в лицо, и едва не задохнулся под лавиной одежды, которую вызвал своими беспорядочными действиями. И все же ему удалось найти два спортивных комбинезона на молниях. Желтый он отдал Бланш, себе оставил оранжевый.

Пока девушка одевалась, он закрылся в ванной, откуда вышел в новой одежде, благоухавшей от обильной дозы одеколона. Его электрическая бритва стала бесполезным предметом, поэтому он вынужден был сохранить на щеках вчерашнюю щетину, придававшую его смуглому лицу синеватый оттенок.

–  Теперь – сказал он девушке, – если вы готовы, то мы можем отправляться. Позавтракаем мы на месте …

По частной лестнице они поднялись на крышу здания в ангар, в котором находились двенадцать личных самолетов Сейты.

Механизмы, инструменты, бидоны с горючим загромождали помещение. Среди груд металлического хлама стояли самолеты, большинство из которых было явно не пригодно для использования. Только небольшой голубой аппарат, на котором молодые люди летали в Шотландию, казался неповрежденным.

Жером и Бланш подошли к самолету. Едва Сейта распахнул дверцу кабины, как из недр аппарата до него донеслось какое-то невнятное ворчание.

Оказалось, что глубоко в двигателе возился пилот Сейты Гастон. Увидев шефа, он выпрямился и сердито сообщил:

–  Вот уже несколько часов, как я пытаюсь понять, что случилось с мотором, и ничего не получается. Похоже, что в аппарате не осталось ни капли энергии. Как, впрочем, и во всех остальных …

–  Так в чем же тут дело, Гастон? – в голосе Сейты слышалась тревога. – Двигатель вышел из строя?

Пилот с удивлением посмотрел на шефа.

–  Вы что, не знаете, что случилось? Вчера вечером одновременно остановились двигатели всех самолетов, и как раз в тот момент, когда везде отключилась подача электричества. Все аппараты, которые готовились начать спуск или уже заходили на посадку, дождем посыпались на землю. Вы разве ничего не слышали на своем этаже?

Что касается меня, то моя маленькая квартирка рядом с ангаром только чудом уцелела. Когда грохнулся пассажирский второй линии, меня подбросило к потолку, как блин на сковородке … Вы посмотрите только, что делается снаружи – ну и дела были вечером! Хорошо еще, что строители предусмотрели возможность несчастных случаев и террасы на крыше сделали такими, что они могут выдержать подобные удары. Иначе самолеты пробивали бы все этажи до самой земли! А сейчас я пытаюсь понять, почему этот двигатель отказывается завестись …

Сейта понял причину ударов, потрясших вечером Лучезарный город и, следовательно, потерял какую-либо надежду покинуть Париж по воздуху. И все же он попытался бороться против очевидного. Теперь он был не один. Рядом с ним находился один из его подчиненных. Он снова мог отдавать приказания. Присутствие Гастона частично освободило его от отвратительного чувства беспомощности, ощущения одиночества, терзавшего его с момента пробуждения.

Сейта выпрямился, погладил двумя пальцами шершавый подбородок и приказал прежним уверенным тоном:

–  Пока мы сходим наружу, чтобы посмотреть, что там происходит, проверьте еще раз этот двигатель. Он совсем новый, и с ним ни разу ничего не случалось. Совершенно невероятно, чтобы вы не смогли запустить его. Конечно, если вы на деле знаете свою профессию.

–  Конечно, я постараюсь разобраться, что там у него внутри, – пообещал Гастон.

Жером и Бланш вышли из гаража.

Огромный шар солнца поднимался над горизонтом прямо напротив них, заливая багровым светом террасу, по которой словно пронесся ураган.

Не менее трех десятков самолетов разных размеров и три огромных пассажирских транспорта разбились на террасе; большинство из них разлетелось на части, словно лопнувшие гранаты. Удар разбросал во все стороны обломки аппаратов и истерзанные останки пассажиров. Материал корпуса самолетов, пластик, менее прочный, чем у железнодорожных вагонов, не выдержал. Немногочисленные сооружения, возвышавшиеся над бесконечной поверхностью террасы, почти не пострадали. Полностью был разрушен только вокзал аэробусов. На его месте сейчас находилась бесформенная груда бетонных глыб, торчавших во все стороны прутьев металлической арматуры и кусков пластика. Все это окрашивалось лучами восходящего солнца в странные цвета пожара.

Группы спасателей безуспешно пытались извлечь из-под обломков уцелевших пассажиров.

Потрясенные Жером и Бланш вернулись к Гастону. Тот окончательно отказался продолжать попытки запустить двигатель.

То, что Сейта увидел на террасе, убедило его, наконец, в серьезности ситуации. Он понял, что отныне нельзя рассчитывать на машины.

Но тогда, что будет с обществом? Если нынешнее положение вещей продлится, вся современная цивилизация рухнет. Для Сейты это было гораздо больше, чем конец эры; это был конец мира, конец его мира. Он ощущал себя Робинзоном, неожиданно заброшенным с пустыми руками в самое сердце пустыни. Что будет с ним, человеком, привыкшим перемещаться с помощью механизмов, позволявших ему проделать за день несколько тысяч километров, но для которого 500 метров казались чудовищным расстоянием, если эту дистанцию нужно было проделать пешком? Он никогда ничего не делал своими руками. Для реализации любых желаний у него всегда имелась под рукой армия слуг, вооруженных совершенными аппаратами. Их безупречная служба казалась ему столь же естественной, как и нормальное функционирование органов его тела. И вот, в одно мгновение все обслуживавшее его окружение исчезло; оказались ампутированными бесчисленные технические устройства, он остался один на один со своими более чем скромными физическими способностями.

Бланш ухватилась за плечо Жерома. Она почувствовала, что у нее подгибаются ноги.

Сейта усадил девушку на скамью и погладил ее по руке:

–  Что с тобой, моя малышка, что-то не в порядке?

–  Не знаю … У меня немного кружится голова. Это пустяки …

Гастон извлек откуда-то бутылку рома и налил стаканчик девушке. Сделав большой глоток, она поперхнулась и лицо ее стало пунцовым.

–  Спасибо, мне уже стало лучше …

–  Тогда, – вмешался Сейта, – мы можем начать спускаться вниз.

–  Боюсь, что я не смогу уйти достаточно далеко, – вздохнула девушка. – Мне кажется, что все вокруг стало каким-то неустойчивым, что весь Лучезарный город перевернется кверху дном. если я встану. Может быть, если я смогу немного перекусить, то все сразу пройдет. Я не обедала вчера, чтобы чувствовать себя легче во время выступления. Думаю, что в этом единственная причина моей слабости.

Сейма деликатно обнял девушку за талию и отвел ее в свои апартаменты. Бланш прилегла на диван. Она чувствовала, как у нее в висках пульсирует кровь, а в ушах гудит, словно она оказалась в вагоне метро.

Жером притащил к дивану все, что ему удалось отыскать на кухне: пригоршню вишни с плодами без косточек и персик размером с дыню. Пока Бланш рассеянно отправляла в рот одну вишню за другой, он снова отправился на кухню, откуда вернулся с большим остро заточенным ножом, вполне пригодным для того, чтобы нарезать персик. Однако, взявшись за эту операцию, он тут же неловким движением порезал себе левую ладонь.

При виде крови, смешивавшейся с соком персика, Бланш громко вскрикнула, поднесла руки к закатившимся глазам и упала без чувств.

Сейта выругался, отшвырнул персик вместе с ножом в другой конец комнаты, достал платок и попытался перевязать им ладонь. Потом он склонился над девушкой. Он сразу же обратил внимание на темные круги под глазами молодой девушки. Он принялся растирать ей виски одеколоном, но не получил ожидаемого эффекта. Испугавшись, он стал хлопать ее сначала по рукам, затем по щекам. Бланш вздохнула и открыла глаза.

–  Как вы себя чувствуете, Регина? Что у вас болит?

Девушка попыталась улыбнуться и прошептала слабым голосом:

–  Не знаю, что со мной. Мне кажется, что меня ударили сразу по голове и в живот …

Сейта проверил пульс. Сердце Бланш билось быстро и неравномерно, что было верным признаком болезни.

За стеклянными стенами непрерывно накапливался жар солнечных лучей. Проветрить помещение было невозможно. Архитектор предусмотрел все, чтобы избежать контакта между наружной атмосферой и воздухом внутри помещения, температуру которого обитатели Высоких городов устанавливали по своему желанию.

Сейта вытер выступившие на лбу капли пота. Бланш, лежавшая неподвижно с закрытыми глазами, начала тихо стонать.

Сейта метался по комнате в поисках успокаивающих таблеток, но не находил их. Правой рукой он сжимал платок, пропитанный кровью. Он обливался потом. Подойдя к постели Бланш, он снова проверил пульс. Состояние девушки явно ухудшилось. Тысячи мелких капелек пота покрывали все ее лицо.

–  Регина! – позвал Сейта. – Регина, ответьте мне!

Девушка не пошевелилась.

Дав выход раздражению, Сейта набросился на знакомые устройства, всегда облегчавшие ему жизнь, а со вчерашнего вечера отказавшиеся служить ему. Он поддал ногой онемевший телефон, грохнул кулаком по кнопкам, которые сейчас не хотели никого вызывать. Изливая свой гнев на мир инертных вещей, Сейта швырнул кухонный нож в экран на своем ночном столике.

Жара усиливалась. Казалось, что солнце еще никогда так не свирепствовало. Немного успокоившись, Сейта снова подошел к Бланш. Пот стекал струйками по ее неподвижному лицу. Нос девушки заострился, дыхание со свистом вырывалось из ее груди, но она перестала стонать.

–  Послушайте, Регина, я сейчас схожу за врачом. В этом блоке у меня есть знакомый врач. Не волнуйтесь, отдыхайте. Я скоро вернусь.

Ему показалось, что девушка не услышала его, и он повторил эти несколько слов на листке бумаги, который вложил в руку больной, чтобы она, если придет в себя, не подумала, что ее бросили одну.

Он знал, что профессор Леруа, крупный ученый, изобретатель поливалентной пилюли, которую каждый гражданин принимал один раз в месяц, чтобы предохранить себя от многих болезней, жил на 58 этаже Лучезарного города. Нужно было найти его любой ценой.

Он не помнил, чтобы когда-либо в своей жизни поднимался вверх больше, чем на один этаж. Сможет ли он преодолеть 40 этажей? Но он должен был попытаться ...

Глава 9

Позволив себе только два или три коротких отдыха, Франсуа добрался до 65 этажа за час с четвертью. Здесь он снова присел на несколько минут на ступеньку.

Когда он встал, чтобы продолжить восхождение, какой-то мужчина споткнулся несколькими ступеньками выше и рухнул на него, врезавшись головой в живот. Оба кубарем скатились вниз до ближайшей площадки, что основательно вывело Франсуа из себя. Сообразив, что он потерял свою трость, Франсуа достал спички, чтобы отыскать ее. Едва спичка вспыхнула, как он бросил ее и схватил за пиджак сбившего его мужчину, который поднялся пошатываясь и, похоже, собирался двинуться дальше. В слабом огоньке спички он разглядел Жерома Сейту.

Во время рекламной кампании газеты опубликовали множество фотографий Регины Вокс, на которых частенько можно было увидеть и юного директора “Радно-300”. Франсуа разглядывал эти фотографии с любопытством, смешанным с раздражением. Каждая деталь этого тонкого лица навсегда запечатлелась в памяти художника. Он узнал его, несмотря на темноту, спутанные волосы и пятна засохшей крови. Полным тревоги голосом он спросил:

–  Где сейчас Бланш?

Они стояли друг против друга в полумраке; Франсуа положил свои широкие ладони на плечи Сейты.

–  Послушайте, меня зовут Франсуа Дешан, я друг детства Бланш. Я решил, что могу ей понадобиться. И я пришел сюда, чтобы найти ее. Но где она? Что вы с ней сделали? Да отвечайте же!

Сейта, которого трясли сильные руки, окончательно пришел в себя. Он снова был в состоянии вести светскую беседу.

–  Ах, значит, вы и есть мсье Дешан? Да, она говорила мне о вас. Она немного устала. Я хотел спуститься на несколько этажей, чтобы позвать к ней врача ...

Франсуа, получивший такую информацию, заворчал, как рассерженный пес:

–  Вы, что, полагаете, что ваш врач, если он еще у себя, согласится подняться на 30 этажей, чтобы оказать помощь неизвестной женщине? Вы прекрасно знаете, что он откажется. Это всего лишь повод. Уверен, что она больна и не может идти, поэтому вы оставили ее одну и удрали. Так вот, вы сейчас пойдете со мной наверх, и если окажется, что с ней что-то случилось, берегитесь!

Он схватил Сейту за воротник и толкнул его перед собой. Гнев и тревога умножили его силы. Менее, чем за полчаса они добрались до цели, и последним пинком Франсуа втолкнул шатающегося Сейту в его апартаменты.

Они едва не отшатнулись, охваченные волной горячего воздуха. Бланш лежала на том же месте, где ее оставил Сейта. Она обливалась потом, и ее одежда промокла насквозь. Девушка часто и тяжело дышала, не открывая глаз, пульс был частым и неправильным.

–  Найдите мне салфетки, быстро! – скомандовал Франсуа.

Он осторожно вытер пот со лба своей подружки и наклонился к ней:

–  Бланш, моя Бланшетт, это я, Франсуа, я с тобой. Я нашел тебя. Я заберу тебя и отвезу к матери. Не беспокойся ни о чем, все будет хорошо.

Очевидно, девушка ничего не услышала из произнесенного Франсуа.

Прежде всего Франсуа задернул бархатные шторы, чтобы отгородиться от слепящих лучей солнца. Сейта тяжело рухнул на стул.

Дешан принялся вышагивать по комнате, засунув руки в карманы, нахмурившись и опустив голову. Он прикидывал, как спустить девушку вниз. Нести ее на руках? Взвалить на спину? Сейчас он хорошо представлял, какие для этого потребуются усилия; ему придется то и дело останавливаться для отдыха. Но девушку нужно было как можно быстрее доставить туда, где ей могли оказать помощь ...

Сидевший молча Сейта увидел, как юноша неожиданно достал из кармана кусок бечевки, наклонился, измерил расстояние между ножками кресла, выскочил из комнаты и почти сразу вернулся.

–  Отлично. У лестницы достаточно широкие перила. Мы посадим Бланш в кресло, поставим его на перила и будем спускать вниз, как по направляющей. У вас в квартире найдутся веревки?

–  Я думаю ... Вряд ли.

–  Тем хуже, но мы обойдемся без них. Найдите мне ножницы.

Сейта с трудом поднялся со стула, вышел из помещения и вскоре вернулся с ножницами. Франсуа схватил их и принялся резать на полосы простыни и покрывало с постели. Он привязал Бланш к креслу, затем закрепил на его подлокотниках несколько прочных веревок разной длины, сплетенных из полосок простыни.

–  Я обвяжу короткие веревки себе вокруг пояса; вы сделаете то же с длинными и пойдете позади меня. Я буду держать кресло один; вы должны только подстраховывать меня, если потребуется. Скажем, если я споткнусь, вам придется удержать кресло в равновесии на перилах, иначе она рухнет вниз и разобьется. Чувствуете ли вы себя в состоянии сделать это?

Сейта вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

–  Вы можете рассчитывать на меня.

Они быстро водрузили кресло с привязанной к нему Бланш на перила, повернув его спинкой вниз. Начался спуск. Франсуа, удерживавший кресло привязанными к его поясу веревками, осторожно переставлял ноги со ступеньку на ступеньку, чтобы не споткнуться о какой-либо предмет, потерянный обитателями Лучистого города во время бегства. На каждой площадке он останавливался на минуту-другую, чтобы проверить узлы. Потом медленное погружение в о мрак продолжалось.

Сейта из последних сил боролся с усталостью, собрав в кулак всю свою силу воли зажав в тугой узел самолюбие. Он никогда так не ощущал свое тело, вес его плоти и крови. При каждом шаге ему казалось, что от удара подошвы о ступеньку его мышцы сейчас оторвутся от костей, внутренности протаранят хлипкую оболочку кожи и ребер и вывалятся наружу. Ноги его подгибались, не выдерживая веса тела. Его плоть стремилась вырваться из-под контроля сознания, чтобы наконец свободно отдаться влекущей ее силе тяготения.

Ему казалось, что если он забудется хотя бы на миг, его тело рассыплется на множество звонких шариков, которые катясь и подпрыгивая, бесконечным потоком устремятся к самому центру Земли.

Франсуа не догадывался о происходившем с его спутником. Все его внимание было направлено на кресло с больной девушкой. Иногда он замечал краем глаза мелькавшие вокруг смутные силуэты, до его слуха то и дело доносились, словно издалека, жалобные вопли и призывы на помощь. Но он продолжал, не отвлекаясь, спускаться вниз, выполняя одновременно роль двигателя и тормоза. Веревка, обхватывающая его вокруг пояса, тянула его вниз. Он откидывался назад всем своим весом.

Внезапно он почувствовал под ногой что-то круглое, очевидно, это была бутылка; она покатилась вперед, Франсуа споткнулся, попытался устоять на ногах, перешагнул сразу через две ступеньки и чудом удержался на ногах. Однако Сейта, которого резко дернула внезапно натянувшаяся веревка, не смог устоять и рухнул на Франсуа, сбив его с ног. В то время, как они вдвоем катились вниз по ступенькам, кресло без тормозов заскользило вниз набирая скорость. Франсуа попытался, хотя и безуспешно, поймать привязанные к креслу веревки, соскользнувшие с его пояса. В то же время он с ужасом следил за удалявшимся в темноту креслом, ожидая каждую секунду услышать грохот падения.

То, что он услышал, вернуло ему надежду. Раздался глухой удар, кто-то закричал, потом послышались ругательства. Франсуа одним прыжком пролетел несколько ступенек, отделявших его от очередной площадки. Кресло на повороте перил сорвалось и рухнуло на бок, сбив по пути двух мужчин. Бланш, надежно привязанная к креслу, осталась на месте. Франсуа поднял кресло и охваченный радостным возбуждением крепко обнял все еще находившуюся без сознания девушку, затем поцеловал ее.

Затем он поднялся к Сейте. Тот сидел на ступеньках, положив подбородок на ладони рук, упирающихся локтями в колени. Он пробормотал:

–  Я вымотался полностью, я больше не могу. Я не смог удержать бедную Регину. Я не должен был соглашаться помогать вам. У меня нет для этого сил. Я не привык работать физически ...

После каждой фразы он стонал. Казалось, он полностью потерял голову. Франсуа заставил его встать на ноги:

–  Успокойтесь, Бланш уцелела. Но я страшно перепугался. Нам не стоит продолжать такой спуск. Лучше я понесу ее на себе. Вы поможете привязать мне ее на спину ...

Он устроил так и не пришедшую в себя девушку на своей широкой спине и крепко привязал ее с помощью Сейты.

–  Теперь вы будете спускаться впереди меня. Я не хочу снова споткнуться о какую-нибудь дрянь. Постарайтесь, чтобы ступеньки были свободны ...

Тяжело шагая, он продолжил спуск. Голова Бланш лежала у него на плече. Их дыхание соединилось.

Коленями он то и дело подталкивал перед собой шатающегося Сейту.

Наконец, они спустились на транспортный уровень.

–  Спускаемся дальше, в сад, – сказал Франсуа. – Я знаю, что у главного садовника есть конная повозка, на которой он обычно катает детей. Он одолжит ее нам, уж я постараюсь, чтобы он не колебался...

Глава 10

Отвязав Бланш, Франсуа взял ее на руки и спустился этажом ниже. Они оказались в саду, который архитекторы Лучистого города разместили непосредственно между опорами небоскреба.

Здесь, в постоянной тени, трава приобрела новый оттенок, промежуточный между зеленым и желтым. Садовники выращивали здесь огромные цветы палевой окраски, почти без стеблей. Сад тянулся и дальше, вокруг огромного здания.

По поверхности искусственного озера скользили красные, голубые и черные в белый горошек лебеди. Изящные птицы с тремя или пятью головами то сворачивали, то снова раскрывали с неоднократно повторяющейся грацией букет своих гибких шей. Их отражения колебались в прозрачной воде среди рыбок-колес, рыбок-лент, рыбок-многохвосток, рыбок-аистов, радужных угрей и стаек хрустальных пресноводных медуз. Эти животные были созданы, чтобы служить усладой для зрения, специальной лабораторией, производившей животных для удовольствия. Биологи обеспечивали появление восхитительных монстров путем химического или физического вмешательства в развитие зародыша еще на стадии яйца.

На берегу озера возвышался стоявший на тонкой опоре и похожий на гриб домик старшего садовника.

Этот архитектурный стиль отвечал двум потребностям времени: с одной стороны, он оставлял максимум свободного пространства для транспорта; с другой он обеспечивал наилучшие условия освещенности для жилых помещений. Жилой блок мог поворачиваться на опоре, подставляя солнцу ту или другую сторону в соответствии с желанием жильцов. В ноге-опоре размещались лифт, лестница и мусоропровод.

В соответствии с этими принципами на западе Парижа были построены рабочие кварталы на сто тысяч семей.

Чтобы избежать однообразия, старший архитектор предоставил полную свободу своим подчиненным в том, что касалось стиля жилых помещений. Таким образом, на сотне тысяч совершенно идентичных бетонных столбов, размещенных строго по линейке, помещались здания бесконечно менявшегося облика, от швейцарского шале до миниатюрного замка в стиле Ренессанс, от охотничьего домика до нормандской хижины и от домика из пригородов 30-х годов до ультрасовременных конструкций в виде хромированного цилиндра, пластмассового куба или бетонной сферы со стальным коническим хоботом. Самым удачным и самым совершенным зданием было здание мэрии. Оно имело форму плоской таблетки, но каждое утро вырастало, словно складной цилиндр. Вечером, после ухода служащих, консьерж нажимал кнопку, верхние этажи вставлялись в нижние, предметы мебели сплющивались, потолки укладывались на пол и здание уменьшалось до ¹/₁₀ своей обычной высоты.

На поверхности земли, почти полностью освободившейся благодаря вознесению зданий в небеса, урбанисты разместили сады, посадив деревья и устроив многочисленные водотоки, населенные голодными рыбами. Рабочие, возвращаясь с заводов и фабрик, могли отдыхать, сидя с удочкой прямо под своим обеденным столом или диван-кроватью. Они получали, вытянув на берег форель или уклейку, бесплатное эстетическое наслаждение. Не могло быть и речи о том, чтобы поедать эти миниатюрные существа, полные костей, в то время, как фабрики изготовляли филе камбалы, размерами превышавшей кита, или рыбные ломтики с восхитительным вкусом лосося и, разумеется, без костей.

Рядом с домом старшего садовника располагалось невысокое строение, прижавшееся к земле, словно жаба у ног аиста, предназначавшееся для конюшни и каретного сарая, в котором хранились повозка и разное снаряжение.

В тот момент, когда молодые люди подошли к конюшне, из нее выехала повозка, запряженная великолепной белой с черным лошадью, хорошо знакомой окрестной детворе. На двухколесной лакированной повозке сидел садовник в окружении нескольких громадных узлов. Было ясно, что он уезжал отсюда.

Сейта бросился навстречу и задержал лошадь. Увидев транспортное средство, которое могло позволить ему перебраться в более гостеприимные края, он почувствовал прилив энергии. Садовник, мужчина лет пятидесяти, с большими усами, натянул поводья и спросил хриплым голосом:

–  Что вам нужно?

–  Мсье, вы видите, что с нами больная девушка. Не будете ли вы столь любезны, чтобы отвезти ее к моему другу, на Монпарнас ...

–  Мне некогда! Вы что, не знаете, что происходит? Что в этом городе больше ничто не действует? Я уезжаю отсюда. Ну-ка не мешайте мне проехать! Выпутывайтесь сами, как знаете.

Сейта улыбнулся. Он подумал о могущественном средстве, которым обладал, и против которого никто никогда не мог устоять. Ухватившись одной рукой за уздечку, он полез другой к себе в карман, из которого извлек пачку банкнот.

–  Держите, – бросил он. – Я плачу вам пять тысяч франков за небольшой крюк. Мне кажется, это неплохие деньги.

–  Мне плевать на ваши деньги!

–  Я покупаю вашу лошадь. Сколько вы хотите за нее? 50 тысяч, 100 тысяч, 200 тысяч, 500 ...

После каждой суммы садовник отрицательно качал головой. Удивленный этим упорством Сейта продолжал набавлять цену. Наконец, рассвирепевший мужчина вскочил на ноги.

–  Моя лошадь стоит дороже, чем все ваши бумажки. Ну-ка, отойдите в сторону!

Поскольку Сейта продолжал цепляться за уздечку, садовник наклонился вперед и со всего размаха ударил его по голове рукояткой хлыста.

Сейта упал. Лошадь и коляска переехали неподвижное тело.

Франсуа положил Бланш на траву и кинулся наперерез. Он быстро догнал коляску на повороте и схватил скачущую лошадь за ноздри, позволив ей волочить себя. Садовник, стоя в коляске, осыпал ударами хлыста лошадь и юношу. Перепуганная лошадь трясла головой, пытаясь освободиться от болезненной хватки, мешавшей дышать. В итоге она была вынуждена остановиться. Франсуа отпустил лошадь встал на ось колеса и одним прыжком оказался в коляске. Взбешенный садовник попытался ударить его кулаком в лицо. Франсуа уклонился от удара, схватил противника одной рукой за воротник, другой - за ремень брюк, поднял его над головой и швырнул оземь. Оглушенный, тот попытался подняться, но Франсуа кинулся на него, надавил коленями на грудь, поднял его голову за волосы и окончательно уложил ударом кулака в подбородок.

Швырнув узлы с барахлом на землю, Франсуа успокоил дрожавшую лошадь и повернул ее назад.

Сейта все еще лежал на дороге. Наклонившись над ним, Франсуа увидел, что лошадь перебила несчастному шею копытом. Сейта был мертв. Франсуа положил его на траву и быстро проверил содержимое карманов. Он обнаружил там несколько чековых книжек и множество банкнот стоимостью от 5 до 50 тысяч франков. Франсуа снова запихал эти бесполезные бумажки в карманы погибшего. “Теперь нам будут нужны другие ценности”, - подумал он.

Когда он поднял Бланш, чтобы положить в коляску, что-то сверкнуло на пальце девушки. Это было кольцо с большим бриллиантом. Франсуа осторожно снял кольцо, с восхищением некоторое время рассматривал великолепно ограненный камень и потом небрежно бросил его в траву возле тела Сейты. Потом он поцеловал избавившиеся от украшения пальцы и спрыгнул с коляски. Взяв лошадь под уздцы, он двинулся к Монпарнасу.

Глава 11

За происшествием наблюдали многие зрители, но каждому было наплевать, что делается рядом с ним; прохожие были озабочены только своей судьбой.

Тем не менее, лошадь могла вызвать нежелательное внимание. Франсуа предусмотрительно обмотал ремень хлыста вокруг руки и положил тяжелый хлыст рукояткой себе на плечо.

Выехав из тени небоскреба, он был удивлен необычно сильно палившим солнцем. Небо, темно-синее над головой, становилось почти черным у горизонта. Франсуа машинально глянул на часы, поднес их к уху, потом пожал плечами, расстегнул браслет и выбросил навсегда замерший механизм. Он решил без сожаления расставаться со всеми предметами, ставшими бесполезными, со всеми привычками и угрызениями совести, ставшими нелепыми и устаревшими. Он оценил время тем же способом, который с успехом применял на ферме родителей: по солнцу. Вряд ли сейчас было намного больше 9 часов, но ему казалось, что он выехал полдня назад.

Стараясь привлекать как можно меньше внимания к своему экипажу, он выбирал самые малолюдные улицы. Проезжая через миниатюрную площадь, на которой помещались только липа, фонарь и туалет, он заметил дряхлое кафе с пыльной витриной. Он разбудил лысого хозяина, так мирно дремавшего за прилавком, словно он оказался вне мира и вне времени, и приобрел ящик минеральной воды. Вскоре он подъехал к своему дому.

За узкими воротами открывался длинный темный туннель, выходивший на большой мощеный булыжником двор; вокруг него теснились полуразрушенные одноэтажные домишки, в которых художники оборудовали свои мастерские. Один из домиков был снабжен забавной застекленной надстройкой – это было ателье художника, сооруженное по капризу владельца, и подняться в ателье можно было по узкой наружной лестница. Здесь и нашел жилье Франсуа. Он пришел в восторг, обнаружив такой спокойный уголок; окончательно его соблазнил каштан, вздымавшийся посреди двора куполом густой зелени, густо заселенной воробьями. Франсуа удобно расположился в этой скворечне; единственной его соседкой была консьержка. Другие пустовавшие помещения использовались главным образом как складские помещения для хранения мебели.

Консьержка, мадам Велэн, занимала одну комнату без окон, застекленная дверь которой выходила в коридор. Она всегда одевалась в черное, по моде прошлого века. Свой лысый череп она прикрывала рыжим париком, который то сползал на затылок, открывая высокий лоб, то съезжал вперед, закрывая глаза.

Когда она увидела Франсуа, подъезжающего к дому на небольшом экипаже, она воздела руки к небу.

–  Ах, мсье Дешан, и откуда это вы приехали таким образом? А вы знаете, что здесь происходит? Боже мой, бедная девушка! Но это же мадмуазель Бланш! Что с ней? А у нас сейчас нет электричества, нет воды, нет молока ... Вы понимаете что-нибудь в этом, мсье Дешан, вы ведь человек образованный? В мое время ничего похожего не происходило. Это настоящая анархия! А это животное, которым вы управляете, ведь это лошадь, правда? Ну конечно, это лошадь! Когда я была маленькой, я видела лошадей. И потом, несколько лет назад они участвовали в праздничном шествии на Елисейских полях. Но где вы раздобыли ее? А эта бедная девушка, что с малышкой?

–  Она больна, мадам Велэн. Ее нельзя было оставить одну. Она будет лежать у меня.

Он привязал лошадь под окном, осторожно снял девушку с коляски и перенес ее наверх.

Уложив Бланш на диван, он спустился во двор, распряг лошадь и, к величайшему ужасу мадам Велэн, завел ее в коридор. Консьержка, всплескивая руками, ковыляла за ним:

–  Но куда вы собираетесь поместить бедное животное, мсье Дешан? Вы ведь не заставите ее карабкаться вверх по лестнице? Она же переломает себе ноги! А что вы дадите бедняжке поесть? Она любит молоко? Я могла бы приготовить для нее немного пойла. О, боже, но ведь молока больше нет! Что же я дам моим бедным кошкам?

Не отвечая болтливой старушке, Франсуа завел лошадь в одно из помещений первого этажа, когда-то служившее слесарной мастерской. Он бросил лошади охапку сена, которая нашлась в коляске. Этого должно было хватить дня на три-четыре.

Устроив лошадь, он вернулся к коляске и разобрал ее на части с помощью ключей, обнаруженных в мастерской. Все детали от коляски он тоже затащил в мастерскую. Потом он поднялся к Бланш, крепко растер ее, переодел в свою пижаму, в которую она могла бы завернуться 2-3 раза, уложил ее на чистые простыни и отправился на поиски врача.

Ему повезло – он застал доктора дома. Это был большой смуглый лионец по фамилии Фок, бородатый и разговорчивый, которого он знал как отзывчивого человека и хорошего специалиста. Доктор отправился вместе с Франсуа; осмотрев девушку, он покачал головой.

–  Мой дорогой мальчик, – сказал он наконец, – это уже двенадцатый случай одного и того же заболевания – меня почти непрерывно, начиная с прошлой ночи, вызывают к больным. Но что это такое, скажу вам честно, я не знаю.

Он запустил пятерню в густую бороду и устроился поудобнее на краю постели.

–  Я встречался с двумя своими коллегами, которым тоже пришлось наблюдать не один десяток больных, страдающим тем же странным заболеванием. Я говорю “странным”, потому что оно не поражает ни мужчин, ни детей, ни замужних женщин. Только молодых девушек и девочек, достигших половой зрелости. Короче говоря, девственниц.

–  Вы уверены в этом, доктор?

–  Знаете, в этой деликатной области трудно быть уверенным в чем-либо. Я могу сказать вам, что сегодня, когда я возвращался домой после последнего визита, я почти не сомневался, что застану свою дочь заболевшей. Но она чувствовала себя отлично. Из этого я сделал вывод, что или моя теория никуда не годится, или же я плохо воспитывал свою дочь после того, как умерла жена ... Но увы! При здравом размышлении я решил, что этот особый случай только подтвердил мою гипотезу.

–  Но что можно сделать, доктор? Как лечить эту болезнь?

Доктор Фок воздел руки к небу:

–  Что я должен вам ответить? Я ничего не знаю. Во всяком случае, это заболевание явно не микробного характера. Скорее всего, оно связано с тем, что сейчас произошло с электричеством. Можно полагать, что девственность – состояние, которому с начала мира все цивилизации придавали столь большое значение, – нечто бoльшее, чем просто печать плоти; это общее состояние организма, несомненно, соответствующее какому-то загадочному электрическому равновесию. Сейчас это равновесие было резко нарушено, за что и приходится расплачиваться бедным девушкам ...

Впрочем, почему я говорю только о девушках … Я только что видел заболевшую женщину лет 40 – она уже давно замужем, да, мсье, замужем! За противным жирным типом ... Бедная женщина!

–  Значит, вы считаете, что эта болезнь связана с исчезновением электричества?

–  Но электричество не исчезло, мой юный друг. Если бы оно исчезло, нас бы уже не было, мы все ушли бы в ничто вместе со всей вселенной. И мы, и этот стол, и камни мостовой – все они всего лишь чудесные комбинации силовых полей. Материя и энергия – это единое целое. Ничто по отдельности не может исчезнуть – только все сразу. То, что случилось – это всего лишь изменение в характере проявления электрического флюида. Изменение, потрясшее нас, разрушившее построенное нами величественное здание человеческой науки и всей цивилизации, но, несомненно, имеющее для вселенной значение не более важное, чем взмах крыла бабочки. Очевидно, что некоторые вещества, в частности металлы, обладавшие способностью в определенных условиях улавливать, проводить и сохранять этот флюид, внезапно утратили свою способность. Каприз природы или божественное предупреждение? Мы живем во вселенной, которую считали неизменной только потому, что в течение короткого промежутка времени видели, что она подчиняется одним и тем же законам. Но ничто не запрещает любое внезапное изменение. К примеру, сахар может стать горьким, а свинец легким, камни могут взлетать вверх вместо того, чтобы падать, когда их выпустишь из рук. Мы – ничто, мой юный друг, и мы ничего, ничего не знаем ...

Доктор Фок тяжело вздохнул и встал.

–  Что касается малышки, мы попробуем поддержать ее уколами, пока она не придет в себя. – Он пожал плечами. – Это все, что мы можем сейчас сделать. Но вы не беспокойтесь. Все может прийти в норму не сегодня, так завтра, – добавил он своим типичным для представителя медицины тоном, который пациенты считают оптимистическим, тогда как он просто безразличный.

Доктор нацарапал рецепт и ушел. Франсуа бросился в ближайшую аптеку за прописанными лекарствами. По улице проносились порывы горячего ветра, поднимавшие на мостовой небольшие смерчи из пыли и клочков бумаги.

Отовсюду доносились встревоженные голоса. Стоя на пороге домов, люди обменивались своими страхами, своей неуверенностью. Металлические шторы оставались опущенными на большинстве магазинов.

Франсуа поднялся к Бланш и сделал ей первый укол. После этого он решил выйти, чтобы узнать новости.

Поручив Бланш заботам мадам Велэн, он отправился к вокзалу Монпарнас. Пробегая узкими улочками, он старался держаться в тени. Можно было видеть, как на освещенных солнцем участках земли над раскаленной почвой поднимаются волны горячего воздуха. Казалось, что дувший с юга ветер примчался сюда, пролетев над огромными пылающими пространствами. Он забирался своими пылающими словно угли пальцами в самые тенистые закоулки, высушивал одним дуновением пот, струившийся по лицам прохожих.

На привокзальной площади бурлила обезумевшая толпа. Многие прибежали сюда в надежде взять билет и уехать в какой-нибудь другой город, свободный от здешней напасти. Но на закрытых дверях висело написанное от руки объявление, сообщавшее, что вокзал не работает.

Многие мужчины привели с собой семьи в праздничной одежде; и женщины и дети были загружены поклажей. Подойдя к вокзалу и наткнувшись на закрытые двери, они читали объявление и, перепуганные окончательно, отправлялись домой. Что делать, куда идти, как уехать из столицы, где скоро не останется ни продовольствия, ни питья, что было гораздо важнее? Некоторые в отчаянии усаживались на чемоданы, и слезы смешивались с потом, струившимся по их лицам.

Крики детей, плач, ругательства, призывы и глухой шум тысяч ног, шаркающих по асфальту, поднимались над медленными водоворотами толпы.

Перед дверьми всех кафе выстроились бесконечные очереди.

Неожиданно раздался грохот копыт, и с улицы Ренн на площадь галопом вылетели четверо конных национальных гвардейцев. В боевых кирасах из отражающей смертоносные лучи металлической ткани, в шлемах с антеннами, они походили на изображения насекомых из серебра, которые женщины XX века прикрепляли к своим корсажам. Но короткие антенны теперь бесполезно раскачивались над шлемами – исчезнувшие электромагнитные волны не могли передать на них ни одного приказа.

Всадники остановились посреди площади, и их немедленно окружила толпа возбужденных людей, с радостью увидевших проявление власти, хотя бы в такой форме.

Один из всадников приложил к губам рожок и громко затрубил. Из соседних улиц и переулков к площади устремились новые толпы. Скоро вся привокзальная площадь превратилась в сплошное море голов.

Стражник достал из седельной сумки бумагу, развернул ее и начал читать в полной тишине. Он произносил слова медленно и громко. Он почти кричал чтобы все могли его услышать.

Он огласил обращение правительства к горожанам, в котором предписывалось держать краны закрытыми и использовать воду только для питья.

–  Очень вовремя! Когда воды нет совсем!

–  И всегда так!

–  Помолчите, дайте послушать!

В обращении говорилось, что парижане могут использовать для питья воду из Сены при условии, что будут добавлять несколько капель жавелевой воды. Оно заканчивалось словами:

“Правительство и муниципальный совет Парижа просят население города сохранять спокойствие. Будут приняты все меры для обеспечения граждан продовольствием и питьевой водой. Обо всех действиях население будет оповещаться глашатаями на перекрестках.”

Затем последовало еще одно объявление. Более короткое, оно сообщало о введении военного положения и о том, что военное правительство обязуется сохранять порядок. Оно также напоминало, что наказанием для любого грабителя будет смерть.

Национальный гвардеец свернул бумаги и спрятал их в сумку. Его лошадь рассекла грудью молчаливую людскую массу; трое других гвардейцев последовали за ним. Выбравшись из толпы, они пустили лошадей в галоп и быстро исчезли в направлении площади Инвалидов.

В это момент на площади появилась группа моторизованных полицейских. Они оставили свои парализованные электрические мотоциклы и пересели на велосипеды, явно извлеченные из пыльных складов префектуры. Им приходилось основательно попотеть, нажимая на педали.

Полицейские рассеялись по площади и принялись закрывать еще работавшие кафе и лавки, заставляя расходиться стоявших в очереди граждан.

Но толпа, которую жара заставила забыть о голоде, все сильнее и сильнее ощущала жажду.

Стоявшие в очереди первыми, перед носом которых захлопывались двери, бурно протестовали. Кое-где возникли стычки. Полицейские, которых толкали со всех сторон, стали отвечать. Некоторые, испугавшись, попытались воспользоваться своими автоматами, но те стали взрываться у них в руках. Полицейских сбили с ног, оглушили, затоптали. Потом разъяренная толпа накинулась на велосипеды. Некоторое время их вырывали друг у друга, тянули в разные стороны и быстро разломали на части без какой-либо пользы.

Зазвенели, разлетаясь на куски, стекла витрин и дверей кафе. Ворвавшиеся внутрь мужчины, перепрыгивая через стулья и столики, устремились к полкам с разноцветными бутылками. Они сражались за эти сокровища, как волки дерутся за ягненка. Нередко приходилось разбивать о головы две бутылки, чтобы завладеть третьей. Из открытых кранов струилось вино и пиво, заполняя подвернувшиеся емкости, которые в дикой сумятице тут же опрокидывались.

Первые из грабителей, спустившиеся в подвалы, так и не вернулись на поверхность. Они погибли во влажной темноте, среди разбитых бочек, осколков бутылок, раздавленные и затоптанные хлынувшей за ними толпой. Подошвы скользили в лужах разлитого ликера, и несчастные, не удержавшиеся на ногах, гибли, напоровшись на острые осколки бутылок. Тысячи ног топтали их тела, путались в вывалившихся внутренностях, вбивали крики боли и ужаса в еще живые рты. Из жуткой мешанины наружу поднимался запах свежей крови, дешевого вина и пота.

Некоторым баловням судьбы удавалось вырваться на свободу с парой литровых бутылок в руках; они потрясали своей добычей, словно дубинками. Один из бегущих остановился возле Франсуа. Он держал обеими руками одну-единственную бутылку. Посмотрев на этикетку, он громко выругался. Крупными буквами там было написано: “Сироп”. Мужчина в бешенстве отшвырнул бутыль и снова кинулся в схватку.

Франсуа решил, что увидел достаточно, чтобы понять: закон джунглей стал законом города.

Глава 12

По возвращении домой его ждала большая радость – Бланш пришла в себя. Еще очень слабая, она повернула к нему голову и на ее лице появилась бледная улыбка. Франсуа опустился на колени перед диваном и громко расцеловал девушку в обе щеки.

–  Моя Бланшетт, как ты меня напугала! Как ты себя чувствуешь сейчас?

–  Мне кажется, что я бесконечно устала. Все тело болит, словно меня долго избивали. Каждый мускул причиняет боль. И так до самых кончиков пальцев. Но что со мной случилось? Эта женщина, мадам Велэн, рассказала, что ты привез меня сюда в коляске, запряженной лошадью ...

Франсуа рассказал все, произошедшее с раннего утра. Он обошел молчанием смерть Сейты. Чтобы не волновать больную, он лишь сказал, что они потеряли друг друга в толпе.

Бланш не проявила беспокойства по поводу этого исчезновения. Она была слишком слаба, чтобы заботиться о ком бы то ни было. Она наслаждалась чувством безопасности, которое обеспечивало ей присутствие Франсуа. Сейта, хотя и считался ее женихом, все же оставался для нее чужим человеком, тогда как ее большой Франсуа был почти родным, на кого она могла рассчитывать в любых обстоятельствах. Она подумала, что было бы приличным скрыть свое обручальное кольцо. Но когда она хотела повернуть его камнем внутрь, то обнаружила, что кольцо исчезло с ее пальца. Франсуа, заметивший ее удивление, улыбнулся. Посмотрев на юношу, Бланш покраснела, поняв, что произошло нечто, о чем Франсуа ей не рассказал, открыла рот, чтобы расспросить его, но тут же замолчала. Нет, все же она была слишком утомлена. Ее друг склонился над ней:

–  Ты проголодалась? Может быть, хочешь пить?

Она отрицательно покачала головой и вздохнула:

–  Я думаю, мне лучше подремать.

–  Спи, моя Бланшетт. Но если тебе что-нибудь понадобится, сразу скажи мне.

Франсуа пригласил мадам Велэн пообедать с ним.

Он ел аппетитом, в то время, как старушка деликатно похрустывала, устроившись рядом. Бланш уснула, и Франсуа с удовлетворением прислушивался к ее спокойному дыханию.

Несмотря на задернутые шторы, жара в помещении усиливалась с каждой минутой. Мадам Велэн выглядела выброшенной на песок рыбой; закончив обед, она тут же исчезла. Поднявшееся в зенит солнце безжалостно палило, нагревая через стеклянную крышу помещение ателье. Жгучий ветер, врывавшийся через открытые окна, колыхал тяжелые шторы.

Франсуа заглянул к своей лошади. Та нетерпеливо била копытом.

–  Ты хочешь пить, старина? Как же быть? Я ведь не могу угостить тебя минеральной водой ...

Тут ему в голову пришла одна идея. Он принялся рыться в груде барахла, заполнявшей дальний угол ателье и вскоре нашел дырявое ведро. Дырку он заткнул деревянной пробкой, обернутой лоскутком ткани, и направился к ближайшему скверу. Люди разошлись по домам, покинув улицы, на которых камни тротуаров обжигали ноги через подошвы туфель. Плотно закрыв ставни, они ждали в полном оцепенении, когда зайдет солнце.

Добравшись до сквера, Франсуа понял, что хорошая идея посетила не только его. Бассейн, в котором ребятишки квартала пускали кораблики, был почти сухим. Его вычерпало окрестное население. Только на самом дне оставался тонкий слой отвратительно грязной воды. Тем не менее, Франсуа наполнил этой водой свое ведро и вернулся, чтобы напоить лошадь, которой дал кличку Миньон.

Животное недоверчиво принюхалось к предложенному питью, фыркнуло, тряхнуло головой и не стало пить.

Франсуа произвел дополнительные раскопки в недрах своей мастерской и извлек на свет три больших металлических бочки, которые заполнил принесенной дурно пахнувшей жидкостью. Только после того, как вода в бочках отстоялась, Миньон позволил напоить себя.

Бланш проснулась розовой и улыбающейся. У нее был нормальный пульс. Похоже, что от болезни осталась лишь усталость и ноющая боль во всех мышцах. Она немного поела. Франсуа решил, что она в состоянии вынести правду и рассказал ей о гибели Сейты.

–  Я положил возле него кольцо, которое он тебе подарил, – сказал он. – Это был его первый взнос, когда он покупал тебя. Поскольку договор был расторгнут, я счел естественным, чтобы затраты покупателя были возмещены ...

Бланш выпрямилась с возмущением.

–  Он покупал меня? Тебе не откажешь в отваге - ты оскорбляешь больную и мертвого!

Франсуа улыбнулся, взял Бланш за подбородок и поцеловал ее.

–  Мертвый он или живой, не думай, что я ревную тебя к этому человечку. Не случись эти события, я все равно помешал бы вашему браку. Ты ведь моя Бланшетт, поэтому не пытайся вообразить, что я позволю кому бы то ни было увести тебя.

Девушка пожала плечами, легла и повернулась спиной к Франсуа. Он решил отдохнуть, чтобы бодрствовать следующей ночью. Бросив одеяло на пол в углу мастерской, он растянулся на нем.

Когда Бланш по спокойному дыханию Франсуа поняла, что тот уснул, она повернулась к нему и с нежностью улыбнулась. Она видела капельки пота, выступившие на лбу юноши. Ей захотелось встать, чтобы промокнуть ему лоб и, может быть, вернуть поцелуй, оказавшийся столь кратким.

Но ее ноги подогнулись от слабости, и она упала возле постели. Внезапно разбуженный Франсуа снова уложил ее в постель, сердито ворча при этом. Бланш плакала, расстроенная и немного испуганная своей слабостью. Она ни за что не хотела сказать Франсуа, почему пыталась встать. Франсуа, заподозривший самую прозаическую причину, быстро сбегал в ближайшую аптеку и вернулся с большим пакетом. Он развернул его и отправил к Бланш мадам Венэн, вооруженную большим ночным горшком.

Глава 13

Ветер теперь дул непрерывно, без малейшего затишья. Он сбрасывал с крыш плохо закрепленную черепицу, срывал афиши, которые взлетали выше крыш, спускались, снова поднимались, то сворачиваясь, то разворачиваясь, словно взмахивающие крыльями большие бабочки. На стройках ветер обрушивал леса. Горячее плечо ветра наваливалось на обращенные к югу окна, заставляя звенеть стекла, трещать дерево и скрипеть железо.

По Итальянскому бульвару торопливо шел национальный гвардеец со срочным письмом. Он прижимался к стенам, чтобы хоть немного укрыться от ветра и солнца. На несколько минут он задержался в подворотне, чтобы закурить сигарету. Он был на службе, в форме и при оружии. Он не должен был курить. Это было нарушением. Но по сравнению с происходившими потрясениями такое незначительное нарушение действительно не имело значения.

Непрерывные вереницы брошенных автомобилей занимали все полосы проезжей части бульвара. Они стояли вплотную друг к другу. По пять-шесть машин в ряд, от одного конца города до другого, с востока до запада Парижа, от Версаля до Венсенна они стояли без малейшего просвета.

Ветер хлопал оставшимися открытыми дверцами, словно дверями покинутого дома. Несмотря на свирепую жару и ураганный ветер, среди автомобилей то и дело мелькали грабители. Они проверяли дверцы, взламывали их, переворачивали все внутри в поисках спрятанных драгоценностей. Время от времени среди воришек вспыхивали ссоры.

Национальный гвардеец почти докурил сигарету. Он решил продолжать свой путь. Ему нужно было пересечь раскаленный бульвар. Вздохнув, он скользнул между машинами. Дыхание его перехватил насыщенный запахом бензина горячий воздух. Он закашлялся и бросил окурок.

Фонтаном ударило пламя со звуком хлопающей на ветру простыни. Гвардеец слепо закрутился на одном месте и упал. Пламя с треском охватило извивающееся на земле тело. Так закончилась его работа посыльным. Ветер принялся играть с языками пламени. Он скручивал их, бросал плашмя на землю, отрывал от земли и подбрасывал в воздух, словно цветы. Баки соседних автомобилей взорвались новыми вспышками огня, рассеивая пылающие обломки на десятки метров во все стороны. Пламя понеслось к востоку и к западу, перескакивая с одной машины на другую. Пылающая жидкость струилась по асфальту. Ручьи огня стекали через решетки канализационных отверстий.

Красные парики с гулом метались на ветру, лизали двери соседних лавочек. Металлические шторы скручивались в огне, стекла с треском осыпались. Вся северная сторона бульвара оказалась охваченной огнем, и ветер погнал его дальше к северу. В то же время он продолжал распространяться к востоку и западу по проезжей части. Площадь Согласия вскоре превратилась в сплошной костер из тысячи автомобилей. Отдельные языки огня слились в огромное пламя; ветер сплющил его и прижал к шеренге зданий; огонь словно приклеился к ним.

Рычащее пламя устремлялось в переулки; одним прыжком оно взлетало до чердаков, охватывало стропила и с триумфом пробивалось наружу через крыши. Оно тут же перескакивало на соседние крыши, с радостным треском встречавшие его.

Обезумевшая толпа с ревом неслась по улицам в северном направлении, пытаясь спастись из ада. Не осталось ничего – ни уважения к другому, ни семьи, ни любви. Каждый старался спасти только свою шкуру. Лавочники оставляли деньги в кассе, матери бросали младенцев в колыбелях. Все, способные бежать, бежали, подгоняемые ветром, несшим запахи дыма и обгоревшей плоти. Все новые и новые пожары вспыхивали то тут, то там. Несчастные могли бежать изо всех сил, надрывая себе сердце и легкие, но внезапно над головами бегущих впереди они видели столб черного дыма и яркие кровавые отблески. Огонь уже подкарауливал их на перекрестке. Они пытались обогнуть его, отступали, бросались в сторону, взывая к богу, но повсюду наталкиваясь на стену огня.

Многие надеялись найти спасение в скверах и парках. Но огонь и здесь добрался до них. Окруженные пламенем, они были сожжены заживо, убиты нестерпимым жаром, задушены дымом.

Все колокола еще не охваченной пожаром части Парижа звонили набат. Но в водопроводе давно не осталось воды, и все насосы, как электрические, так и бензиновые, установленные на пожарных машинах, превратились в бесполезные железки. Что касается ручных насосов, то сохранился только один экземпляр в Музее искусств и ремесел.

Неожиданно начали возникать людские цепочки – одна, десять, сто – протянувшиеся от Сены к очагам пожара. Десятки тысяч парижан передавали друг другу в одну сторону полные ведра, в другую – пустые на протяжении многих часов, забыв о своих проблемах и своих страхах, пытаясь бороться с несчастьем, обрушившимся на город. В конце концов им пришлось оставить надежду и отступить перед чудовищным жаром, распространявшимся от огня.

С морем огня могло справиться лишь другое бедствие, нечто вроде нового потопа. Но небо продолжало оставаться безмятежно чистым; только на севере его перегораживала черная стена дыма и пепла.

Глава 14

Разбуженный набатом, Франсуа бросился на пожар и занял место в цепочке. Он вернулся измотанным, черным от дыма и сажи, с ужасом в глазах. Он едва был способен отвечать на вопросы встревоженной Бланш.

Приведя себя в порядок, он спустился вниз, чтобы запустить свой дистиллятор под кузнечным горном слесаря.

В цепочке на пожаре он встретил парня из своего квартала, механика, занимавшегося наладкой аппаратуры на фабрике продовольствия в Монруж. Этот рабочий, Пьер Дюрийо, невысокий худощавый блондин с постоянной улыбкой на лице, развлекался тем, что писал картины в свободные часы. Он иногда показывал свои полотна Франсуа, дававшего ему полезные советы.

В цепочке, несмотря на свой небольшой рост, Дюрийо выделялся неутомимостью и упорством. Как и Франсуа, он отказался от борьбы только после того, как стала очевидной бесполезность любых усилий. Они вместе отправились по домам, и Франсуа предложил приятелю объединить усилия, чтобы выжить и выбраться из Парижа. Пьер с радостью согласился. Год назад он женился и сейчас ждал сына. Он страшился будущего, и заявил, что готов полностью и во всем подчиняться Франсуа, которого он считал более сильным и более решительным. Франсуа, со своей стороны, был рад, что теперь будет не один.

–  У тебя есть деньги? – спросил Франсуа.

–  Не слишком много, так, кое-что, что удалось сэкономить.

–  У меня тоже найдется несколько су. Впрочем, через 2-3 дня, если не через несколько часов, деньги ничего не будут стоить. Пока не поздно, мы должны их использовать – конечно, если у нас еще есть время. Вот все, что у меня есть. Сходи домой и возьми все свои сбережения. Потом ты должен будешь постараться раздобыть за любую цену то, что я тебе назову.

К вечеру Пьер вернулся с рюкзаками, дорожными картами, большими запасами спичек и множеством других предметов, о применении которых он даже не задумывался.

В соответствии с инструкциями Франсуа, он не принял участия в грабеже продовольственных магазинов.

Затащив свои покупки в мастерскую, он спустился к Франсуа. Тот показал ему перегонный аппарат.

–  Имея это устройство и воду из Сены, мы получим столько питьевой воды, сколько нужно. Можем даже в обмен на воду, которая скоро превратится в разменную монету, получить все, что понадобится. А Миньон даст нам мясо.

–  Миньон?

–  Да, загляни в дальний угол.

–  О, да это же лошадь! Это то, что нам нужно, чтобы уехать отсюда!

–  Да, сначала я тоже так думал. Тем более, что у меня есть и коляска – в разобранном виде. Но я боюсь, что состояние здоровья Бланш не позволит нам двинуться в путь раньше, чем через десять-двенадцать дней. А за это время Миньон сдохнет от голода.

–  Я буду пасти его в скверах.

–  Конечно, и тебя там тут же пристукнут, а лошадь уведут. К тому же, это очень заметный и очень неудобный вид транспорта. Мы не сможем проехать везде, где будет нужно. И мы рискуем подвергнуться не одному нападению, прежде чем выберемся из Парижа. Нет ничего более уязвимого, чем лошадь – одно движение ножом, и она вышла из строя, и мы вынуждены передвигаться пешком. Наконец, мы столкнемся с проблемой воды. Такое большое животное пьет очень много. Короче говоря, я решил пожертвовать лошадью. Но чтобы заменить ее, нам потребуются велосипеды. Это будет для тебя задание на завтра. А этой ночью нам нужно будет решить одну более срочную проблему: мы должны раздобыть как можно больше еды ... Ты хорошо знаешь фабрику продовольствия в Монруж, где работал?

–  Как свой карман.

–  Хорошо. Попытаемся проникнуть туда и раздобыть продуктов на пару недель; если удастся, то на месяц. Что вы там выращивали?

– Всего понемногу, но главным образом сою, пшеницу и овощи.

–  Отлично, сейчас я займусь поисками тачки, чтобы привезти все, что сможем найти.

–  Не беспокойся, у меня есть то, что нам нужно. Это коляска моего малыша.

В ответ на удивленный взгляд Франсуа Пьер уточнил:

–  Конечно, он еще не родился, нужно ждать еще месяца четыре, но ты знаешь, что такое женщины ... Моя супруга купила детскую коляску уже месяца полтора назад. Она обшила ее новой тканью и заботится, как о чем-то самом дорогом. Коляска постоянно стоит у нас в столовой, и каждый день она прогуливается с ней вокруг стола, словно в ней уже лежит малыш. Сейчас я прикачу ее сюда; она будет удобнее, чем тачка.

Глава 15

После захода солнца ветер немного утих, и над городом проносились только отдельные вихри. Было слышно, как он мчится издалека, из самой глубины ночи, завывая на перекрестках, со свистом проносясь узкими переулками, с шумом вырываясь на широкие проспекты. Когда он налетал на вас, это походило на оплеуху. Потом мимо проносилась плотная масса воздуха, похожая на волну. Последний порыв хлопал на прощание ставней о стену и раскачивал деревья. А издали уже доносился шум, оповещающий о приближении следующего вихря.

На южном берегу Сены кишела плотная людская масса. Одна половина Парижа наблюдала, как горит другая половина. После полудня спасатели столкнули в реку часть автомашин, остановившихся на мосту, чтобы разорвать цепочку, по которой распространялся огонь. Можно было надеяться, что благодаря встречному ветру пожар не затронет левый берег. Но на правом берегу его ничто не могло остановить. Пламя кувыркалось на улицах, словно кошка; оно то устраивалось подремать на рядах домов, то снова принималось играть; оно ласково мурлыкало и выгибало спину, потом, внезапно придя в ярость, бросалось, взъерошив шерсть и выпустив когти, на нависший над городом потолок мрака, облизывая его языками огня.

В толпе вряд ли можно было найти человека, мужчину или женщину, у которого не было бы кого-нибудь близкого в горниле пожара. Не было ни одного парижанина, вплоть до последнего бродяги, у которого не сжималось бы сердце при виде горящего великого города.

Тем не менее, чувством, овладевшим толпой, более сильным, чем жалость и боль, все же было любопытство. И, поскольку кроме того, чтобы пожирать глазами происходящее парижане ничего сделать не могли, они смотрели во все глаза.

Ветер кидался, сломя голову, на клокочущую стену огня и иногда пробивал в ней огромные дыры, через которые можно было увидеть другие, более далекие пожары. Море огня билось о стены Золотого города. Столбы огня то лизали, то грызли его горделивую массу. Толпа могла наблюдать, как она постепенно становилась красной, затем белой, постепенно деформировалась, оседала, обрушивалась огромными глыбами. Панели фасада вздувались пузырями и медленно оползали чудовищными каплями.

Уши зрителей давно не воспринимали царивший вокруг постоянный шум, треск и грохот, настолько они были непрерывны. Время от времени взрывался склад горючих материалов, рушилась шеренга зданий, поднимая при этом шума не больше, чем падающая в море во время бури скала.

Группы фанатиков, вопивших о конце света, добрались до колокольни Нотр-дам и беспорядочно звонили в главный колокол собора. И его монотонный звон, полный отчаяния, добавлял трагичную человеческую ноту к свирепому рычанию разгневанного божества.

Иногда ветер ослабевал и адская жара волной захлестывала южный берег Сены. Мощным дуновением она касалась единого потного лица монолитной толпы, на котором тысячекратно отражалась пляска огня. Толпа с воем откатывалась в ночь, преследуемая запахом адского горнила. Все что знали эти люди, все что они любили, все, к чему они прикасались и что ели, их плоть, ткани, древесина, стены, земля, воздух, все остальное, превращенное в пламя, в свет, сливалось в этом запахе. Это был запах, о котором никто не мог вспомнить, потому что о нем ничто не напоминало, но который никто не смог бы забыть, потому что он сжег всем ноздри, высушил легкие. Это был запах мира, который рождается или умирает, запах пылающей звезды.

Во всех церквях, с распахнутыми настежь дверями, колокола которых без устали призывали верующих к покаянию, священники сменяли друг друга, чтобы без перерыва отправлять службу перед огромными толпами коленопреклоненных верующих, бесконечные ряды которых заполняли церкви и продолжались на улицах. Мужчины и женщины кричали о своих прегрешениях, призывали кару божью на свои головы, лишь бы только Господь избавил их от бедствия, которое он обрушил на город.

К полуночи пронесся слух, что кардинал Буасселье произнесет проповедь с Эйфелевой башни. На вершине старой башни какая-то общественная организация воздвигла накануне наступления 2000 года золотой алтарь. Каждое Рождество с высоты кардинал-архиепископ благословлял город. Эта традиция сохранилась даже после того, как церковь Сакре-К¨р была перенесена на террасу Высокого города и перехватила у Эйфелевой башни рекорд по высоте.

Сейчас церковь Сакре-К¨р была разрушена, и алтарь башни снова одиноко возвышался над израненной столицей.

Со всех концов города верующие, предупрежденные таинственным образом, стекались на Марсово поле. Священники шли сюда в стихарях, с крестом в руке, окруженные размахивавшими кадильницами детьми-хористами и сопровождаемые всеми верующими своих приходов, которые распевали псалмы, сжимая в ладонях зажженные в церкви свечи.

Процессии продвигались по улицам, залитые золотым сиянием, в облаках запаха, в которых ароматы благовоний смешивались с запахом пота, и рокот сотен голосов, над которым время от времени взлетало сопрано старых дев, вздымался над рядами верующих. При приближении процессии в домах распахивались все выходящие на улицу окна. Потрясенные ужасом, безразличные к вере скептики и атеисты чувствовали себя охваченными сомнением. Потрясенные, в слезах, они в конце концов присоединялись к толпе.

Длинные светящиеся гусеницы стягивались со всех сторон к Эйфелевой башне, сливались в единое море сотен тысяч колеблющихся огоньков. Ветер к этому времени полностью утих, словно для того, чтобы не задувать свечи. Толпа усмотрела в этом знак свыше, и пыл верующих удвоился. Два десятка разных псалмов, каждый из которых исполнялся многотысячным хором, слились в величественный хорал, взлетевший над толпой подобно мольбе самого города.

Преподобный кардинал Буасселье, восьмидесятилетний старец, не захотел, чтобы ему помогали при восхождении по ступенькам башни. Он самостоятельно преодолел 123 ступени, после чего упал, сраженный как физическим усилием, так и эмоциональной нагрузкой. Сопровождавшие его 4 молодых священника подхватили бесчувственное тело и продолжили восхождение. За ними следом поднимались по узким ступеням все остальные священники. Толпа верующих видела, как цепочка огоньков спиралью ввинчивается все выше и выше и, наконец, достигает последней платформы. Сильнейший жар поднимается к священнослужителям, возносится выше, сливаясь с дымной тучей, заволакивающей небо. Самый юный из четырех аббатов начинает службу. Внизу воцаряется мертвая тишина. Внезапно огоньки свечей заколебались, охваченные общим движением – толпа опустилась на колени. Все молчат. Все слушают. Толпа превратилась в одно огромное ухо, обращенное к вершине башни. Но звуки мессы не долетают до земли. Толпа слышит только тяжелое ворчание пожара.

На берегу Сены поднимается с колен священник. Во всю силу своих легких он выкрикивает первую строку древней молитвы: “Отче наш иже еси на небесах ...”. Все окружающие вторят ему. Руки тянутся к гневному пастырю. Одна за другой, строфы молитвы прокатываются по площади, словно волны прилива. Молитва оканчивается, толпа начинает повторять ее и останавливается на двух словах: “Помилуй нас! Помилуй нас!”. Эти слова повторяются снова и снова; толпа выкрикивает их, распевает; она рычит их. “Помилуй нас! Помилуй нас!” ...

На другом берегу Сены поток горящего бензина добирается в подвалах казарм Шайо до складов, где хранились материалы лаборатории по изучению пороха. Чудовищный взрыв вскрывает холм, как консервную банку. Части стен, колонны, глыбы земли, тонны обломков устремляются в воздух, перелетают реку и обрушиваются на коленопреклоненную толпу, выкрикивающую свое обожание и свой страх, раскалывая черепа, отрывая конечности, ломая позвоночники. Огромная масса земли и бетона одним махом расплющивает половину верующих прихода Гро-Кайу. На вершине башни пылающий обломок вырывает кадило из рук потрясенного священника. Он воспринимает это как божью кару, раздирает свой стихарь и громко кается в грехах. Он завидовал, нарушал клятву, предавался блуду. Ему, несомненно, уготован ад. Он призывает Сатану и тут же отправляется на встречу с ним. Перешагнув через балюстраду, он устремляется в пустоту. Его тело разбивается о железные балки, переворачивается несколько раз и дождем останков достигает земли.

Снова поднимается ветер. Сильный порыв прижимает к земле облако раскаленного дыма, пронизанного красными языками. Дикий ужас охватывает толпу. Это ад, это демоны ада! Спасение в бегстве! Завихрения смерча гасят последние горящие свечи. Бог не собирается миловать свою паству.

Глава 16

В красных отблесках пламени и голубом свете луны, с преследующей их четкой тенью и бегущей впереди тенью колеблющейся, Франсуа и Пьер быстрыми шагами двигались к Mонруж. Пьер катил перед собой детскую коляску на высоких колесах, украшенную кружевами. Франсуа вооружился куском свинцовой трубы и тащил моток веревки, раздобытой из коляски садовника.

Когда они оказались недалеко от фабрики, они увидели перед собой выбитые двери, перед которыми расположилась группа национальных гвардейцев с обнаженными саблями в руках.

–  Стоп! – воскликнул Пьер. – Мы опоздали. Парни из здешнего квартала уже славно потрудились ... Ну, ничего. Подожди меня с этим самосвалом, я попробую навешать лапши на уши этим хранителям руин ...

Франсуа увидел, как один из стражников грозно взмахнул саблей при приближении Пьера; тот не дрогнул, сабля опустилась и завязался разговор. Через пару минут Пьер вернулся и передал Франсуа его содержание.

–  Ты видел этого верзилу, который хотел зарубить меня? Я успокоил его, сказав, что я работник этой фирмы. Они здесь охраняют пустые помещения. Все было очищено еще в середине дня.

–  Нам ничего не остается, как вернуться. Придется искать другой источник пропитания.

–  Подожди, не торопись! Сначала мы сходим к резервным топкам. Руководство фабрики засыпало туда несколько тонн соевых бобов, которые не соответствовали стандарту, чтобы использовать их как топливо. Вряд ли грабители догадались забраться в подвал, где хранится уголь.

–  Конечно, туда стоит заглянуть!

–  Отлично, идем туда!

Они свернули в боковую улочку, затем в переулок, мощеный допотопным булыжником. Остроконечные крыши складов четко вырисовывались на фоне багрового неба. Франсуа толкал подпрыгивающую на камнях коляску. Впереди они заметили отблески луны на металлической кольчуге национального гвардейца, шагавшего взад и вперед перед полураспахнутыми воротами. Очевидно, он не представлял, что делать со своим архаичным оружием и то опускал саблю на плечо, то пользовался ею, как тростью.

–  Идем дальше с невинным видом, – шепнул Франсуа. – Возьми свинцовую трубу и жди моей команды.

Они продолжали двигаться вперед. Франсуа постарался, чтобы траектория их движения прошла как можно ближе к охраннику. Оказавшись рядом с ним, Франсуа внезапно бросил коляску и кинулся на гвардейца. Он обхватил его правой рукой, одновременно зажав рот левой. Бесполезная сабля оказалась зажатой между двумя телами.

–  Пьер, сними с него каску и оглуши его.

Гвардеец отчаянно пытался высвободиться, но Франсуа сжимал его стальной хваткой, одновременно не давая не только кричать, но и дышать. Его левая ладонь буквально расплющила лицо бедняги. Пьер неуверенно стукнул его трубой по затылку.

–  Сильнее, старина!

–  Ну и работа! Как-то непривычно для меня ...

Послышался второй удар, и тело охранника обмякло в руках Франсуа.

Едва опустив бесчувственного гвардейца на землю, он тут же был вынужден подхватить падающего Пьера.

–  Баба несчастная! Что это еще за фокусы! Если не хочешь подохнуть с голода вместе с женой, ты должен спрятать подальше свою чувствительность. Да успокойся же, старина ты ведь не убил его! Лучше помоги связать его покрепче. Давай, быстрее!

Ворота, преграждавшие путь во двор фабрики, также были взломаны. Парни уложили связанного сторожа под огромную пустую бочку и придавили ее большим камнем.

Фабричный корпус вздымался перед ними черной массой. На стене плясали зловещие отблески пожара. Распахнутые двери казались черными дырами.

–  Иди за мной, – прошептал Пьер.

Они вошли в зал, заставленный огромными баками. Через стеклянную крышу, находившуюся на высоте десятиэтажного дома, в помещение падал ледяной лунный свет. Подступая к стенам, баки вздымались все выше и выше, словно ступени гигантской лестницы. В тишине, господствовавшей в зале, гулко раздавался стук капель и легкое журчание струек воды. От воды, лужи которой поблескивали на полу, поднимался удушливый туман, в котором смешивались запахи теплого навоза, жавелевой воды и вишневой настойки. Заполнявшие зал испарения то и дело рассеивались струями свежего воздуха, врывавшимися через выбитые двери.

Пьер коротко объяснил, как работала фабрика.

Обычно система вентиляции не позволяла образовываться парам, а тем более конденсироваться влаге. На полу не должно было быть ни капли влаги. Очевидно, грабители опрокинули несколько баков. Обычно вода, насыщенная химическими веществами, небольшими порциями поступала из более высоких баков в более низкие. Затем автоматические насосы снова поднимали раствор на самый высокий уровень. В этой жидкости на решетках из никеля росли овощи и зерновые культуры, забывшие о земле. Температура раствора изменялась в зависимости от стадии развития растения. Здесь можно было не бояться капризов погоды. Кроме того, семена не теряли несколько месяцев на сон под снегом. За 6 недель одно зерно отборной пшеницы нового сорта давало до двух десятков зрелых колосьев. Здесь каждый день приходилось и сеять, и снимать урожай.

Пьер говорил негромко, указывая на баки для выращивания картофеля, сои, пшеницы, салата-латука, груш. Но всю технику вокруг них можно было считать допотопной. Эта сельскохозяйственная фабрика была одна из самых старых, и хотя она прошла много этапов модернизации, но не избавилась от древних конвейеров для выращивания культур в баках. В соседнем зале размещалась более совершенная линия с радаром. Пьер привел туда Франсуа. Зал представлял собой галерею длиной около 200 м, по оси которой располагалась конвейерная линия. Она походила на монолитную глыбу блестящего металла высотой примерно в двухэтажное здание, протянувшуюся вдоль всей галереи. В призрачном свете луны блестели идеально гладкие боковые плоскости механизма, и взгляду не на чем было задержаться, так как не было видно ни единого отверстия, ни одного болта, ремня, шестеренки или светящейся шкалы прибора.

Два приятеля смотрели с высоты балкона на бесконечную массу мертвого металла, дальний конец которой почти терялся во мраке. У них под ногами виднелось загрузочное отверстие, простая горизонтальная щель, в которую уходила лента сейчас неподвижного конвейера. Пьер объяснил:

–  Конвейер переносит семена. Каждое зерно пшеницы помещено зародышем кверху в специальную капсулу. Едва оно попадает внутрь машины, как его пронизывают излучения, заставляющие зерно прорастать, затем развиваться в растение ...

–  Я знаю, – прервал его Франсуа. – Все это я изучал в школе.

Хотя он никогда не видел столь совершенную линию в работе, но знал теорию, на основе которой она действовала. В подобном устройстве семена не нуждались в каком-либо питании, даже жидком. Энергию они получали в виде излучения, которое с поразительной скоростью преобразовывали в материю. Процесс фотосинтеза, столько лет интриговавший ученых XX века, чудо, столь же древнее, как мир, благодаря которому растения преобразовывали солнечную энергию, стало для промышленников 2052 года старой игрушкой, давно не представлявшей ни малейшего интереса.

В устройстве наиболее современной модели зерну пшеницы требовалось всего несколько часов, чтобы прорасти, развиться в растение и дать новые зерна. И все это без малейшего участия крупинки земли, капельки воды и луча солнечного света. Внутри машины непрерывно происходили процессы посева, роста, жатвы, молотьбы, помола, просеивания муки и выпечки хлеба. Зерно пшеницы, попадавшее в устройство с одной стороны, выходило с другой стороны в виде свежего хлеба. Одновременно машина превращала отруби в десятки необходимых продуктов - в сахар, керосин, звукоизолирующие кирпичи, спирт, радиоактивный углерод или в любое другое вещество. Солома тоже претерпевала превращения, становясь необыкновенно легкой тканью. Одновременно механизм отбирал самые крупные зерна, которые тут же направлялись к входному конвейеру …

–  Вот это машина! – с восхищением произнес Франсуа. – И что она давала?

–  Хлеб, шерсть и табак, – со вздохом сожаления ответил Пьер. – И как она работала! Поразительная отдача: каждое зерно пшеницы давало буханку хлеба, сигару и один носок ...

Он повернулся направо, чтобы показать Франсуа небольшую застекленную кабину, выдвигавшуюся за парапет и похожую на нависший над машиной нос старинного самолета-бомбардировщика.

–  Это кабина инженера-руководителя, – сказал он. – Он один управлял машиной. Вообще-то ему не приходилось слишком надрываться. Команды отдавались голосом перед микрофоном радара. Существует набор действий, запускаемых командами, содержащими звук “д”: это односложные слова, такие, как «да, ди, до, ду, дю, де» или многосложные, составленные из отдельных элементов; таких комбинаций существует много тысяч. Чаще всего он, конечно, использовал несколько команд – одну, чтобы запустить машину ...

–  Какую команду?

–  Да-да! И еще другую, чтобы остановить ее.

–  А это что за команда?

-  До-до! Все другие команды применялись при аварии, для чистки машины или когда по плану требовалось изменить схему переработки для получения другого продукта.

–  А если инженер ошибался?

–  Машина останавливалась и начинала свистеть. Если свисток включался больше трех раз за месяц, инженера штрафовали; если у него накапливалось больше 5 штрафов за год, то его просто выгоняли. Но я за все время работы ни разу не слышал свистка. Инженер просто не может ошибиться – у него схема команд всегда перед глазами. В большинстве случаев ему нужно использовать только два слова. Хорошая работенка, не правда ли? Утром "да-да", вечером – "до-до" ... Но чтобы занять эту должность, нужно, конечно, много знать.

Франсуа улыбнулся, подумав, что ему потребовалось бы еще почти 10 лет учебы, чтобы получить диплом инженера и научиться красиво, с выражением произносить "до-до" и "да-да".

Он похлопал Пьера по плечу.

–  Все это хорошо, старина, но теперь нам все же нужно заняться соей.

–  Пошли, это рядом, в подвале.

Как и предполагал Франсуа, хранилища для угля, куда сбрасывались запасы сои, предназначенной служить топливом, были очищены.

–  Надеюсь, не все еще потеряно, – сказал Пьер. – Ведь в нормальных условиях топки не работают, потому что баки подогреваются атомной энергией. Но инженер-руководитель постоянно держит их загруженными, чтобы в случае непредвиденной ситуации их можно было мгновенно запустить. Может быть, грабителям не пришло в голову заглянуть в топки...

Он подошел к стене, на которой можно было видеть ряд огромных чугунных дверей, и открыл одну их них.

–  Так и есть! Отсюда можно будет взять все, что нам нужно! – воскликнул он.

Франсуа подошел и заглянул внутрь. В слабом пламени свечи он разглядел огромную камеру длиной в несколько метров, наполовину заполненную бобами сои.

–  Инженер включал насос, обливал сою спиртом и поджигал, – объяснил Пьер. – В каждой топке помещается не меньше половины тонны. Это гораздо больше, чем мы сможем унести.

Они заполнили рюкзаки и в несколько приемов перетащили их к коляске. Скоро она была заполнена доверху.

Послышались стоны охранника, спрятанного под бочкой.

–  Когда придет смена, его найдут! – бросил Франсуа. – Сматываемся отсюда!

Он взялся за коляску; Пьер шел впереди, проверяя, не ожидают ли их неприятности на перекрестках. Так они быстро двигались к Монпарнасу.

Небо на севере походило на море, по которому поочередно прокатывались гигантские волны света и мрака. Ветер то и дело относил облака дыма в сторону, закрывая при этом бoльшую часть звездного неба и гася луну и звезды.

Глава 17

В одной из типографий, где внезапно остановившиеся ротационные машины все еще держали в зубах не до конца выплюнутые листы бумаги, небольшая команда полиграфистов всю ночь печатала на станках для пробных оттисков набранные вручную листовки.

На заре национальные гвардейцы расклеили листовки по городу. Перед ними сразу же стали собираться группы обывателей. Листовки были подписаны мэром XV округа, неким Пивэном Фортуне. Мэр заявлял, что все министры и военный губернатор Парижа могли погибнуть при пожаре, свирепствовавшем на правом берегу Сены. В этих трагических обстоятельствах, желая избежать анархии, он, Пивэн, берет на себя власть и всю ответственность за порядок в столице и за снабжение продовольствием его жителей. Его поддерживает полковник Готье, командир 26 батальона национальной гвардии.

Он призывал парижан проявить добрую волю, терпение и мужество, а также взаимопомощь.

Парижане увидели в этом призыве только подтверждение своих опасений. Их поразило самое страшное несчастье, которое только может обрушиться на граждан организованного разумным образом государства: у них больше не было правительства!

Этот мэр, невзрачный чиновник, был совершенно неизвестен большинству горожан. Можно ли доверять ему? Годился ли он еще на что-нибудь кроме чтения свода законов и произнесения речей по случаю бракосочетания? Вряд ли можно было надеяться, что жалкий представитель власти обеспечит им спасение.

После восхода солнца жара и буйство ветра усилили тревогу. Несмотря на это, нужно было отправляться на поиски воды и какой-нибудь еды. Продовольственные лавки и кафе, уцелевшие во время предыдущей вспышки грабежей, снова подверглись штурму со стороны голодных толп.

На улице Сен-Жак вооруженная ножами и дубинками банда очистила три здания подряд и увезла на тачках все съедобное. Двери квартир были взломаны, а их хозяева, пытавшиеся оказать сопротивление, погибли под ударами ножей.

Эта банда была организована задолго до событий последних дней, но теперь она осмелела и принялась действовать даже днем. Ее руководитель, известный рецидивист, отличавшийся необычной жестокостью и хитростью, быстро сориентировался в ситуации и извлек из нее максимальную выгоду.

Но даже многие люди, справедливо относившиеся к честным гражданам, не замедлили последовать его примеру. В последующие дни возникло множество шаек и банд, во главе которых обычно оказывались люди действия, способные принимать решение. Главной целью этих разбойных групп был грабеж продовольствия у более слабых и у одиночек.

Произошел ряд кровавых столкновений между бандитами и патрулями полицейских или национальных гвардейцев. Поскольку количество бандитов непрерывно возрастало, полиция вскоре оказалась бессильной, и в полуразрушенной столице воцарилось без каких-либо помех со стороны властей право сильного.

Несмотря на двойное остекление и вакуум, холод постепенно покинул комнаты предков и бережно сохранявшиеся тела усопших, главное сокровище семей, оказались обречены на разложение.

Их глаза потеряли ледяной блеск; кожа на лицах одрябла, выпрямленные пальцы скрючились. Крупные суставы вышли из строя позднее. Разбуженная на заре зловещим шумом, перепуганная женщина напрасно пыталась разглядеть в сумерках привычный силуэт своего дедушки, вот уже 20 лет стоявшего возле пианино с чашкой чая в левой руке и с бисквитом в правой. Она обнаружила его осевшим на пол возле табурета, с повисшей головой и уродливо согнутыми руками. Вышивка выпала из размягчившихся пальцев бабушки, заполнявшей кресло бесформенной массой с черной дырой рта.

Одна и та же драма разыгрывалась во всех квартирах. Предки теряли свои привычно благородные позы, их тела размягчались и падали, опрокидывая декорации. Усопшие становились обычными трупами.

Охваченные ужасом родственники запирали на ключ герметичные двери комнат-холодильников. Но они не могли не видеть через прозрачные стены, как тела их близких быстро зеленели, раздувались и расползались. Отвратительный запах, сначала слабый, затем все более и более сильный заполнил жилые помещения. Живые пытались разными способами избавиться от совсем еще недавно столь почитаемых усопших, превратившихся в очаги инфекции. Полуразложившиеся тела чаще все бросали в Сену, но река приносила столько же трупов, сколько уносила. Они медленно плыли по серой воде, часто полураздетые, со вздувшимися животами, натыкались на опоры мостов, огибали их, словно на ощупь, отдавались на милость слабому течению, замирали в мечтательной неподвижности возле берегов. Некоторые семьи попытались отнести тела своих близких на правый берег Сены, чтобы предать их огню, но чудовищный жар гигантского костра не позволял им приблизиться к огню. В конце концов, родственникам приходилось расставаться со ставшей опасной дорогой ношей, покидая ее среди еще горячих развалин, где они начинали медленно тлеть.

В конце концов большинство пришло к наиболее простому решению – трупы начали выкидывать из окон на улицу. В два-три дня богатые кварталы превратились в отвратительные свалки падали, и многие буржуа покинули их, чтобы перебраться в давно уже перенаселенные рабочие кварталы. Вскоре там стали обычными случаи убийства за кусок хлеба или глоток воды.

В общественных хранилищах стоял не слишком сильный, но непрерывный шум. Миллионы мертвых начали медленно шевелиться. Здесь потребовалось несколько больше времени на то, чтобы достичь стадии разложения по сравнению с мертвыми из частных хранилищ, и у них этот процесс происходил несколько иначе. Какой-то микроскопический голубой грибок завладел телами, покрыл их кожу и одежду пушистой плесенью и бледными нитями, превратив за несколько часов каждый рухнувший на пол труп в фосфоресцирующую губку.

Подземные некрополи представляли собой бесконечные галактики пульсирующих огоньков, которые постепенно начали подниматься на поверхность по почти незаметным трещинам, крысиным норам, муравьиным ходам.

Парижане, укрывшиеся в подвалах, были изгнаны оттуда этими холодными огоньками, обвивавшимися вокруг ног и следовавшими за отступавшими людьми по лестницам.

Один и тот же запах смерти заменил повсюду в столице многочисленные запахи жизни.

Глава 18

Франсуа быстро понял, что вдвоем с Пьером, имея на руках беременную женщину и не до конца поправившуюся Бланш, они не имеют никаких шансов выбраться целыми и невредимыми из Парижа.

Он занялся поисками новых членов своего небольшого сообщества. Ему пришлось выбирать из обитателей квартала, поскольку он не представлял, как найти в охваченном катаклизмом городе своих старых друзей.

Первым оказался скульптор по имени Нарцисс, бретонец по происхождению, крупный сорокалетний мужчина с большим животом, занимавший одну из мастерских неподалеку от жилища Франсуа. Соседи часто слышали, как он распевает, работая над глиной. У него была светло-золотистая бородка, редко сохранявшая свой естественный цвет, так как обычно была вымазана в глине – у него была привычка вытирать руки о бороду. Он с радостью согласился примкнуть к Франсуа и тут же переселился к нему, притащив на голове свою кровать. Франсуа быстро нашел и еще двух рекрутов - доктора Фока и его дочь Колетт. Последняя привлекла в группу знакомого студента юридического факультета, юношу с шевелюрой темнее чернил и смуглой кожей. Его звали Бернар Тест. Сама Колетт была крупной блондинкой, грудастой, с большими руками, не слишком красивой, но обращавшей на себя внимание благодаря неиссякаемой жизненной энергии. Малыш Тест, постоянно крутившийся вокруг нее, казался соломинкой, танцующей вокруг шара электростатической машины. Она постоянно трепала его, не давая ни секунды передышки. Тощий, со впалыми щеками и мрачным взглядом, он купался в волнах счастья.

У Франсуа появилась удачная мысль присоединить к группе Жоржа Пелиссона, бывшего велогонщика, содержавшего поблизости магазин по продаже велосипедов и небольшую мастерскую. Его магазин, конечно, давно разграбили. От этого события у него осталась ссадина на щеке. Тем не менее, он смог передать Франсуа четыре велосипеда, дюжину запасных колес и множество камер и покрышек. Все это хранилось у него в запаснике и не досталось грабителям. Ему было примерно 35 лет. В наследство от велоспорта, ему достались мощные ноги и жилистое тело, едва ли превосходившее по объему его бедро.

И, наконец, еще одним членом группы стал двоюродный племянник мадам Велэн, Андре Маршан, рабочий фирмы "Парижские хлебопекарни". Он заглянул навестить свою тетушку, единственную родную душу в Париже, и Франсуа оставил его в составе команды. Это был невысокий, но широкий в плечах парень, сильный, как бык. Блондину, с круглой розовой добродушной физиономией, с голубыми, как утреннее небо, глазами, только что исполнилось 20 лет.

Франсуа очистил заброшенный сарай, где обосновались новые члены отряда со своими спальными принадлежностями. Мастерская была отдана женщинам. Доктор Фок заявил, что пока остается в своей квартире и присоединится к компании лишь в день выхода. До этого он не хотел бросать своих больных.

Первой заботой Франсуа было вооружение отряда. Он сделал для всех мужчин кастеты; затем каждый вооружился, как сумел. Нарцисс раздобыл себе железную палицу весом более 10 кг и принялся тренироваться с нею во дворе, изображая ветряную мельницу и то и дело испуская боевой клич. Кроме того, он реквизировал из коллекции доктора саблю.

Когда все были снабжены ножами, топорами, шпагами, саблями и дубинками, Франсуа отрядил еще две экспедиции на фабрику в Монруж. Ее никто не стерег, и все прошло без сучка и задоринки.

Франсуа поручил Маршану раздобыть походную пекарню. Хотя хлеб давно изготавливался на фабриках "Парижских хлебопекарен", Маршан знал одного подпольного пекаря, который время от времени украдкой занимался выпечкой хлеба из выращенного на земле зерна.

Когда Маршан добрался до своего приятеля, оказалось, что он уже уехал со всем семейством; ему пришлось взломать двери, чтобы заполучить пекарню.

Франсуа был вынужден забить лошадь. Из Миньона получилось, после обработки, довольно много сушеного мяса.

В это время Пьер о занимался изготовлением двух легких, но достаточно вместительных тележек, цеплявшихся к велосипеду. Нарцисс и Бернар Тест, которые не умели ездить на велосипеде, срочно занялись освоением транспортного средства под руководством Пелиссона.

Однажды утром Пелиссон и Маршан возвращались от Сены с водой. Когда они с усилием толкали перед собой коляску, нагруженную бидонами, по улице Реймон-Мань мимо них вихрем промчались пять велосипедистов, затормозивших перед большим жилым домом.

Два человека остались охранять велосипеды, в то время, как трое остальных ворвались в здание. Пелиссон и Маршан услышали треск выбиваемых дверей и отчаянные крики. Через несколько мгновений тройка с мешками за спиной снова появилась на улице. Все быстро вскочили на велосипеды и скрылись из глаз.

Пелиссон воскликнул:

–  Я уже знаю одного из них! Я знаю его!

–  Одного из пятерки?

–  Ну да! Кто бы мог подумать, что он ... Это мой портной!

Они подошли к дому, подвергшемуся нападению. В коридоре хором стонали соседи. Через окно первого этажа Пелиссон увидел лежавшую на полу женщину с разбитой головой и брошенного к ее ногам убитого подростка.

Глава 19

В этот же вечер появился доктор Фок. Он направился к кузнечному горну и поставил кипятиться на горячих углях ванночку со шприцем.

Колетт, давно ожидавшая его, позвала всех обедать. Стол был накрыт во дворе – точнее, два круглых стола, добытые в каком-то мебельном магазине.

Доктор тяжело опустился на отведенное ему место.

–  Мне придется сделать всем прививку. В Париже холера.

Вилки выпали из рук у присутствующих. Мадам Дюрийо вскрикнула и схватилась за живот.

–  Желательно, чтобы все повременили с обедам, – сказал доктор. – Укол почти безболезненный, но потом возможна тошнота, особенно на полный желудок. Прививка безвредна для всех, за исключением несчастных, уже заразившихся холерой. К счастью, болезнь пока не встречается настолько часто, чтобы представлять для нас опасность. Я имел дело только с тремя случаями. Но дня через 2–3 болезнь распространится, словно наводнение. Это, впрочем, было неизбежно. Мертвые отравляют живых ...

Он встал, вылил воду из ванночки, взял шприц и со вздохом приготовился к работе.

–  В городе нужно ожидать настоящую эпидемию. Я побывал в институте, где готовят вакцины, но нашел там лишь одного препаратора, собиравшегося поджарить последнюю морскую свинку. Он дал мне несколько коробок с ампулами сравнительно свежей сыворотки. Будем надеяться, что она окажется достаточно эффективной. Знаете, культуры холерного вибриона давно стали большой редкостью. Медики полагали, что болезнь окончательно исчезла с поверхности Земли. Остается только предположить, что в определенных условиях болезнетворные микробы способны зарождаться при гниении ... Так или иначе, но у меня сейчас хватит сыворотки на 50 человек. К сожалению, не больше. Мой дорогой Дешан, если вы не против, мы начнем с вас.

За час доктор обработал всю компанию. Он сам тоже получил свою дозу– укол ему сделала дочь. Пелиссон и Маршан рассказали о происшествии, свидетелями которого оказались утром. Заинтересовавшийся этой историей Франсуа поручил Пелиссону отыскать этого портного-грабителя.

–  У них есть велосипеды и, очевидно, запасы продовольствия, то есть именно то, что нам нужно.

На следующий день Пелиссон вернулся к обеду с необходимыми сведениями.

–  Они обосновались у мясника. Похоже, что он руководит бандой. Я знаю его, это крепкий парень. Однажды он отказался дать мне в кредит мяса всего на пару франков. Их там человек двенадцать, все из числа мелких торговцев моего квартала. В то время, как часть отправляется на грабеж, другие остаются караулить свое пристанище. Сегодня утром я видел, как сначала уехали пятеро, а когда они вернулись, на добычу отправились шесть других членов банды.

Франсуа подробно расспросил о логове бандитов, потом сам отправился на разведку. Вернувшись домой, он собрал всех членов команды и дал подробные инструкции. Он возьмет с собой Нарцисса, Теста и Маршана. Другие мужчины останутся охранять лагерь.

Мясная лавка, убежище банды портного, находилась на короткой улочке Катрин-Ренон, обозначавшейся на старых планах как улица Ферма. Она заканчивалась у ворот стадиона, сооруженного в 2021 г. на месте кладбища Монпарнас.

Изложив членам отряда свой план, Франсуа отправил их спать.

На следующее утро он поднял всех до зари. Четверо мужчин выскользнули в едва намечавшийся рассвет. Каждый прятал под одеждой самодельное оружие.

Нарцисс нес свою тяжелую дубину, оформив ее как пакет, завернутый в газеты и перевязанный бечевкой. Саблю он спрятал в штанину своих брюк.

Франсуа смастерил себе копье – настоящее оружие кавалериста, прикрепив к прочному шесту кинжал, лезвие которого обернул бумагой.

Булочник Маршан раздобыл себе кулинарное оружие – шампур, с остро заточенным концом и разделочный нож, который он спрятал под рубашкой на груди, что заставляло его держаться прямо с поднятым подбородком.

Бедняга Тест позеленел, узнав, что должен принять участие в экспедиции. Стиснув зубы, он расщепил конец бамбуковой трости, вставил в расщеп ручную бритву и крепко привязал его.

Франсуа оставил Нарцисса и Теста на одном конце улицы, а сам в компании с Маршаном обосновался на противоположном.

После того, как окончательно рассвело, металлическая решетка на дверях лавки была сдвинута, и на улицу выбрались два велосипедиста, к рулю велосипедов у которых были прицеплены бидоны. Они тут же вскочили на велосипеды и исчезли. Через несколько минут вышли 5 человек, у 3 из них за спиной были пустые рюкзаки. Они тоже уселись на велосипеды и удалились. На пороге лавки их провожал толстяк – блондин с взъерошенной шевелюрой. Подняв глаза к небу, он оценил погоду на сегодня, зевнул, потянулся. Ему явно не удавалось отогнать утренний сон.

–  Быстро! – скомандовал Франсуа.

Завернув за угол, он устремился к лавке, держа древко своего копья на плече. За ним следовал Маршан. Он торопливо копался у себя за пазухой, словно охотился за надоевшим ему паразитом. Его сердце стучало так сильно, что удары отдавались в руке, сжимавшей рукоятку ножа.

С другого конца улицы появился Нарцисс. Он раскачивал на кончике пальца свой пакет и насвистывал. В двух шагах от него двигался элегантный Тест, державший в руке изящную трость. Если бы поблизости нашелся зритель, то он увидел бы, как у этого щеголя трясется нижняя челюсть. Ему было очень, очень страшно. Но он поклялся, что будет вести себя так, чтобы не пришлось краснеть перед Колетт.

Франсуа шел по проезжей части, примерно в 2 метрах от бровки тротуара. Он чувствовал только решимость, без злобы, без страха. Поравнявшись с лавкой, он выставил вперед копье, крепко сжав его в руках, и устремился вперед. Мужчина на пороге лавки едва успел заметить его приближение. В тот момент, когда он попытался крикнуть, кинжал, завернутый в белую бумагу, вонзился ему в рот. Франсуа с разбега влетел в лавку с трупом на конце своего копья. Его соратники устремились следом. Нарцисс со звуком "ха" радостно обрушил свою дубину на грудь человека, схватившегося за мясницкий нож. Масса металла смела его, словно картонную перегородку. Он рухнул с раздробленными ребрами. В соседнем помещении послышались крики. Нарцисс выхватил саблю, распахнул дверь и закричал: "Сдавайтесь!".

Ответом ему было рычание. Нарцисс очутился в узком коридоре, в конце которого открылась дверь и на пороге появился рыжий гигант. Судя по описанию Пелиссона, это был мясник, главарь банды. В одной руке он держал тонкий остро заточенный нож, почти такой же длинный, как сабля скульптора. В другой руке у него была крышка от стиральной машины, игравшая роль щита. Два противника какие-то секунды рассматривали друг друга, потом раздался свирепый рев, еще более усиленный резонатором коридора. Нарцисс почувствовал, что в нем вспыхнула ярость его предков-пиратов. Он кинулся вперед, высоко подняв саблю и едва не задевая потолок. Со всего размаха он обрушил саблю на противника. Тот вскинул над собой крышку-щит. Сабля легко рассекла ее надвое и вонзилась в плечо, дойдя до кости. Заревевший не столько от боли, сколько от гнева, рыжий великан рванулся вперед, нацелившись ножом в живот скульптору. Тот отскочил назад, натолкнулся на Маршана, сбив того с ног, и упал сам.

Рыжий мясник наклонился над ними с лицом, искаженным ненавистью, но Тест не оставил ему времени, чтобы нанести удар. С гримасой отвращения на лице, он вскинул перед собой дрожащую руку с тростью и провел ее концом под подбородком у противника. Ошеломленный гигант выпрямился и прижался к стене. Он попытался вздохнуть, поднес руки к горлу, оттуда выходил воздух с влажным свистом. Между пальцами брызнула кровь. Он понял, что умирает; его глаза расширились, потом помутнели. Он сполз по стене, оказавшись на коленях. Нарцисс и Маршан уже были на ногах, когда он рухнул, растянувшись во весь рост.

Заметив, что кто-то захлопнул дверь в конце коридора, Нарцисс швырнул в нее дубину и разнес ее в щепы. Франсуа и его товарищи бросились вперед и едва успели перехватить двух человек, открывавших окно, чтобы спастись бегством. Их скрутили и бросили в холодильную камеру. Две комнаты в трехкомнатной квартире оказались забиты самым разным продовольствием; в третьей из них прямо на полу лежали в два ряда матрасы.

Убедившись, что все бандиты в квартире обезврежены, Франсуа отдал приказание подготовить засаду на тех, кто должен был скоро вернуться. Решетка на дверях была наполовину закрыта, чтобы войти сразу мог только один человек. За решеткой висела красная занавеска, которую старательно задернули. Через небольшую дыру Маршан следил за улицей.

–  Водоносы возвращаются! – предупредил он.

Двое мужчин слезли с велосипедов перед входом в лавку и сняли бидоны с водой. Один из них вошел в полутемный коридор с бидоном в каждой руке и тут же рухнул с разбитой головой. Бидоны с грохотом покатились по полу.

–  Вот растяпа, черт бы его побрал! – выругался остановившийся снаружи. – Что там еще с тобой?

Он тоже вошел в коридор и его судьба была такой же. Франсуа вышел на улицу за велосипедами.

Через некоторое время вернулись члены банды, уезжавшие за добычей. Их было только четверо, и один из них держал на плече пятый велосипед. Их рюкзаки казались пустыми. Очевидно, они напоролись на серьезное сопротивление.

Первого вошедшего в дом оглушили без шума, но второй закричал после не совсем удачного удара по голове. Двое остановившихся попытались оседлать велосипеды, но выскочившие через окно Нарцисс и Тест перехватили их. С помощью Франсуа и Маршана они были быстро оглушены, связаны и затащены в лавку вместе с пятью велосипедами.

Несколько выходящих на улицу окон распахнулись и тут же захлопнулись. Редкие прохожие, оказавшиеся свидетелями схватки на тротуаре, поспешили скрыться. Никто не собирался вмешиваться в то, что выглядело как сведение счетов между двумя соперничающими бандами.

Франсуа подвел итоги экспедиции: множество банок самых разных консервов, деньги и драгоценности, на которые он не стал даже смотреть, семь велосипедов в хорошем состоянии, 4 топора, две дюжины больших ножей, 5 трупов, 3 умирающих, один легко раненый и два невредимых пленника.

При более внимательном осмотре помещения удалось обнаружить 4 больших ящика с мясом, засыпанным солью. Они были со штампами лучших фабрик Парижа.

Нарцисс, потирая руки, завел радостную бретонскую песню, но Франсуа остановил его.

–  Человечность требует, чтобы мы добили умирающих – не оставлять же их умирать в мучениях, – сказал скульптор, – но что делать с ранеными и пленниками? Я предлагаю держать их здесь взаперти, пока мы не перевезем к себе добычу. Потом их можно отпустить.

–  Если мы их отпустим, – ответил Франсуа, – они могут выследить нас, обнаружить наше жилье и поднять против нас соседей, сообщив им и наших запасах. Я знаю, что трудно убивать безоружных, но мы должны думать прежде всего о нашей общей безопасности. Мы живем в исключительных условиях, которые требуют исключительных действий. Из этого ада выйдут очень немногие. Если мы хотим быть в их числе, мы должны забыть про такое чувство, как жалость.

Он замолчал на несколько секунд, потом продолжил, внимательно глядя в глаза товарищам, лица которых быстро бледнели:

–  Мы не оставим здесь ни одного живого. Я мог бы сам проделать эту работу. И проделать без каких-либо угрызений совести. Но в наших общих интересах, чтобы каждый из вас привык подчиняться мне без возражений, что бы я ни приказал ...

Тест глубоко вздохнул и протянул руку. Он почувствовал удивление, что в пылу схватки перестал думать, о своих страхах. Победа в коридоре доставила ему странное удовольствие. Теперь он страстно хотел, чтобы топор достался ему, но Франсуа сказал "нет" и отдал его тому, кто казался наиболее потрясенным. Это был Маршан.

Юноша мертвенно побледнел. Он попытался инстинктивно оттолкнуть оружие, но под взглядом Франсуа встряхнулся, схватил топор и, смахнув рукой выступивший на лбу пот, направился в соседнюю комнату, где на матрасах рядом с трупами лежали раненые и связанные пленники.

Волна отчаянных воплей поднялась за перегородкой. Затем тяжелые удары резко оборвали сначала чей-то крик, потом еще чье-то хрипение. Еще один удар, и замолчал еще один голос. Последний из зловещего хора, охваченный невыразимым ужасом, продолжал вопить на сверхвысокой ноте. Удар топора оборвал ее. Воцарилась тишина. Медленно отворилась дверь. Появился приземистый силуэт Маршэна. В бессильно повисшей руке он держал топор. Он уставился на товарищей застывшим взглядом человека, только что испытавшего галлюцинацию.

Франсуа обратился к нему тоном легкого упрека:

–  Послушай, но нужно же вытереть топор!

Булочник повернулся и снова исчез в соседней комнате. Послышался треск раздираемой материи. Вернувшись к товарищам, Маршан тщательно обтер свое оружие куском рубашки.

За этой работой его лицо приняло обычное выражение. Но взгляд оставался по-прежнему жестким, лишенным характерного для него детской улыбчивости.

Потом он подошел к Франсуа и отдал ему блестевший топор.

–  После этого, – сказал он, – я готов на все.

Глава 20

Весь день и часть ночи они занимались перевозкой добычи в мастерскую Франсуа. Большие куски мяса подверглись той же обработке, что и бедный Миньон. Теперь нужно было выбрать дату ухода из города. Дальнейшая жизнь в Париже становилась невозможной.

По улицам, заваленным мусором, бродили отощавшие горожане со впалыми щеками, бросавшие друг на друга по-волчьи голодные взгляды. Старики, дети, женщины, которые не могли добыть себе пищу силой, копались в отбросах, раскидывали их по тротуарам, извлекая куски чего-то отвратительного, что тут же пожиралось на месте. То и дело кто-либо из них хватался за голову, падал в судорогах на землю и катался в грязи, стуча зубами, пока его не охватывала неподвижность смерти.

Трупы чернели за несколько минут и быстро разлагались на жарком солнце. Голодные псы с рычанием оспаривали друг у друга гниющие останки. Ночью крысы обгрызали головы и конечности. Кошки растаскивали куски человеческой плоти по крышам. Отвратительный запах сгустился над городом. На правом берегу Сены бурлящая стена пламени и дыма постепенно отходила на север, гонимая сильным ветром.

Все, кто мог передвигаться, давно покинули город, спасаясь от смерти. Беглецы надеялись, что у них будет больше шансов на выживание в других городах, и тем более в пустынной заброшенной сельской местности, где всегда можно было найти чистый воздух, пригодную для питья воду и даже что-нибудь съедобное.

В городе остались только слабые и больные, кто не мог передвигаться пешком на большие расстояния, а также немногочисленные оптимисты, надежда которых на скорое возвращение к нормальной жизни опиралась на запасы консервов и вина.

Оставались также грабители, профессиональные бандиты, и те, кто в течение всей своей респектабельной жизни был вынужден подавлять злобную зависть к достатку соседей; эти внешне честные граждане теперь могли дать свободу порочным инстинктам. Они забирались в покинутые квартиры, рылись в шкафах и столах, читали чужие письма, копались в белье, набивали карманы драгоценностями, уносили с собой одежду, последние новинки кухонной техники и сваливали весь этот бесполезный хлам в своих, осажденных смертью, жалких комнатенках, в которых рано или поздно их убивала холера.

Старики, бандиты, женщины, больные – все были вынуждены пить воду из Сены, пытаясь обезвредить ее всеми доступными им способами. И очень часто эта вода приносила в их организм семена черной болезни. С каждым днем на улицах попадалось все больше мертвых и все меньше живых.

Город агонизировал, и только маленький островок, на котором обосновались Франсуа и его друзья, оставался не затронутым этой агонией. С момента появления холеры доктор Фок тщательно дважды дистиллировал воду и поддерживал в лагере жесточайшую гигиену.

К раме каждого велосипеда были подвешены топоры и сабли, готовые к использованию в любой момент. Бланш и жена Пьера должны были тянуть одну тележку, Коллет и Тест – вторую. Остальные мужчины образовывали вокруг них кольцо охраны.

Организовав таким образом караван, Франсуа основывался на знании обычаев диких племен, о которых сообщали отчеты старинных путешественников. Их авторы не скрывали своего презрения к могучим воинам, которые заставляли женщин брести с тяжелой ношей, в то время, как сами шагали со свободными руками. Несомненно, что подобная традиция была продиктована суровой необходимостью. Воины кочевых народов должны были постоянно сохранять боевую готовность во время переходов. Наиболее слабые члены кочевого сообщества, то есть женщины, переносили имущество племени, тогда как воины с оружием в руках сохраняли свои силы для схватки с возможным противником.

Такая же необходимость обусловила аналогичные меры, принятые Франсуа.

Накануне выступления, Франсуа решил провести разведку маршрута, по которому предполагал провести свой отряд. Он позвал с собой Нарцисса. Основательно вооруженные разведчики выехали рано утром на велосипедах. Они быстро добрались до автострады No 9, по которой собирались двигаться на юг.

Тем не менее, они не смогли проехать достаточно далеко. После исчезновения электричества на трассе осталось огромное количество остановившихся автомобилей. Позднее множество беглецов, попытавшихся спастись из города, были поражены смертью в то время, как они пробирались между застывшими машинами. Изломанные судорогами агонии полуразложившиеся трупы валялись повсюду – под колесами, на капотах, внутри автомашин. Нередко тела образовывали настоящие нагромождения. Их распад шел настолько быстро, что тела, казалось, то и дело шевелились; зловонный ветер доносил до двух товарищей звуки распада гниющей плоти, похожие на кипение гигантского котла, в котором на медленном огне булькают пузырьки пара.

Все автострады, все скоростные автодороги были точно так же загромождены трупами людей и остовами автомобилей. Нужно было уходить по второстепенным дорогам, если это было возможно.

Вернувшись в лагерь, Франсуа долго изучал карты. На них была показана густая сеть автострад, своего рода скелет, на который нарастала плоть городов, спаянных друг с другом в единый ячеистый массив. Между городами, за исключением немногочисленных парков развлечений и отдыха и садов, протянувшихся вдоль дорог более чем на 50 километров от Парижа и заполненных виллами и особняками, а также за исключением южного региона, пересеченного гораздо более густой сетью дорог, на карте можно было увидеть большие территории, окрашенные в желтый цвет, которым обозначались заросшие кустарником пустоши, занявшие когда-то возделываемые земли и местные дороги.

Именно через эти пустоши и нужно было проложить маршрут отряда.

Франсуа изложил свое понимание обстановки товарищам.

–  Мы отправляемся завтра, – сказал он, – по старым дорогам, следы которых я обнаружил на картах, сохранившихся с прошлого века. У нас есть достаточно продовольствия. Немного еды мы оставил мадам Велэн, которая не может идти с нами. Я не сомневаюсь, что она не выдержала бы и нескольких переходов. Мы направляемся в Прованс. Это единственное место, где можно рассчитывать на помощь, когда начнется наша новая жизнь. Путешествие будет долгим, на пути нас ждет множество препятствий. Но мы дойдем. Нужно только очень хотеть этого.

Глава 21

Ожидалось, что первая часть путешествия, проходившая через сотню километров фабрик и заводов, рабочих поселков, садов и парков, которая должна была вывести отряд к границе зарослей, будет самой трудной и опасной. Действительно, путешественникам потребовалось две недели на то, чтобы преодолеть 25 лье. Это были две недели непрерывной борьбы с живыми и с мертвыми. От первых приходилось защищать свою жизнь и свое имущество, вторых приходилось убирать с пути. Передвигался отряд по ночам. Франсуа и Нарцисс шли впереди, вооружившись длинными шестами, которыми отодвигали в стороны трупы, нередко разваливавшиеся на куски. Затем двигались две тележки, окруженные мужчинами, каждый из которых одной рукой катил велосипед, а другой держал оружие. При наступлении дня Франсуа выбирал какой-нибудь покинутый хозяевами дом, где можно было укрыться вместе с тележками и забаррикадироваться. Как только опускалась ночь, отряд снова трогался в путь.

Однажды ночью, когда отряд вошел в один из пригородов, населенных черными рабочими, где концентрировались предприятия по переработке угля, Маршан, двигавшийся в авангарде, поравнялся со странным домом. На протяжении двух часов передвижения, он видел по сторонам дороги только мрачные, слабо освещенные луной, грязные стены фабрик, груды угля, шеренги одинаковых квадратных домов, покрытых копотью.

И вот на перекрестке перед ним возвышалось вычурное сооружение, явно сохранившееся с начала ХХ века, характерный для старинной деревни особняк, поглощенный городом, посреди которого он выглядел островком чистоты. Лунный свет ярко отражался от недавно побеленных стен, подчеркивал тенями тысячи деталей лепного фасада, обрисовывал пустоту под балконом, покрывал голубым налетом черепицу на его куполах. Наглухо закрытые двери и окна не могли скрыть кипевшую внутри здания жизнь. Через щели наружу пробивался яркий свет, доносился женский смех и пение мужчин.

Пораженный, Маршан остановился и приблизился к окну, чтобы разглядеть происходящее в помещении. Через щель ему удалось увидеть обнаженные женские плечи, угол стола, заваленного разнообразной снедью, пылающий канделябр с большими свечами, мужскую руку, поднимающую бокал с шампанским, кружева, волну золотистых волос, хлынувшую на спинку высокого кресла.

Рука, порождение мрака, опустилась на его плечо. Он резко обернулся, подняв топор.

–  Не стоит, – негромко прозвучал чей-то голос. – Вы только еще раз убьете уже мертвого. Посмотрите. Похож ли я на живого?

Глаза Маршана, ослепленные ярким светом, постепенно привыкали к темноте. Перед ним стоял старик, лицо которого утопало в белоснежной бороде. Из прорех на рукавах выглядывали его костлявые локти. Через большую дыру на животе можно было увидеть дугу ребер. Над босыми ступнями лохмотья штанин болтались вокруг тощих ног, похожих на палки. Он опирался на самодельное копье, сооруженное из шеста, к которому был привязан большой кривой нож. Довольный впечатлением, которое он произвел на пришельца, старик рассмеялся негромким скрипучим и зловещим смехом. Маршан содрогнулся.

–  Я мог бы выпустить всем потроха прежде, чем вы услышали мои шаги, – прохрипел он. – Опустите свой топор. Вам удастся разрубить им только старый мешок с костями. Да, я мог убить вас, когда вы пялились в окно. Вы начисто забыли о необходимости соблюдать осторожность. Впрочем, все, кто приближается к этому дому, перестают заботиться о своей жизни. Вы должны уйти. В этом доме живут семь дочерей Адмирала. Я хорошо знаю их. Я видел, как они прибывали сюда одна за другой – отец привозил их со всех концов света, где им довелось родиться. Их привозили совсем малышками, на руках кормилиц с кожей того света, что у ребенка. Теперь старшей исполнилось 30 лет. Это полная блондинка с Севера, и глаза у нее цвета меда. Самой младшей только 15 лет. Это девушка восточной желтой расы, с блестящими, словно лакированными волосами и ногтями цвета крови.

Их отец уехал на ловлю жемчуга на острова архипелага. Он присылает дочерям жемчуг целыми чемоданами, и они тут же обменивают их на самые разные источники удовольствия. Отец девушек никогда на сможет вернуться. Он должен продолжать ловлю жемчуга и присылать своим дочерям все новые и новые сокровища. А ведь он даже не видел, как они выросли. Самые красивые молодые люди города приходили в этот дом, чтобы прикоснуться губами к кружевам той или другой дочери Адмирала.

Чума, голод, страшная катастрофа, обрушившаяся на нас, ничего не изменила. Если вы молоды и красивы, если вы приходите сюда с руками, полными деликатесов, вы можете стучаться в двери, вас признают за своего и примут с радостью. Но если вы приходите сюда с пустыми руками и впалыми от голода щеками, если ваше лицо несет печать возраста и невзгод, никто даже не услышит вашего стука в дверь. В этом случае вам лучше всего продолжить свой путь. Не стоит уподобляться этим несчастным ...

Старик протянул руку в ночь, и Маршан скорее угадал, чем увидел, во всех темных углах тощие силуэты бродяг, окруживших дом с жадностью голодных волков.

–  Это те, кто не смог уйти. Их удерживают здесь голод, жажда и все, что находится в доме. Я хотел бы помешать им погасить сияющий в доме огонь. Это последний в мире огонь радости. До сих пор эти несчастные не пытались предпринять что-либо. Мне удалось напугать их. Но так не может долго продолжаться. Это будет продолжаться совсем недолго. Они перестают бояться смерти.

Старик ухмыльнулся и сделал угрожающий выпад своим копьем в темноту. Маршан услышал скрип дряхлых суставов и угадал шорох отступления и шум бегства в ночи. Но темнота снова быстро заполнилась чужим присутствием, стала плотной и угрожающей. Нарастал шум, состоявший из топота босых ног, бормотания, зубовного скрежета. Старик взволнованно приплясывал на месте, смеялся, осыпал голодных ругательствами, описывал большие круги своей косой. Его белая борода развевалась в лунном свете. Похоже, что он забыл о Маршане, и тот воспользовался моментом, чтобы отступить. Перед его внутренним взором все еще стояли отблески обнаженной плоти и огни свечей, которые ему удалось увидеть через щель в ставне, а в ушах все еще раздавался скрип суставов старика и его хриплый голос.

Присоединившись к каравану, Маршан остановил товарищей и рассказал им о своем приключении. Франсуа рассмеялся.

–  Так ты не узнал это дом? Любому парижанину знакомы три его купола и изваяния на его фасаде. Это "Дельта", самый популярный публичный дом столицы. А у твоего старика, скорее всего, мозги стали набекрень из-за голода. Может быть, девочки выходят из положения, требуя оплаты за услуги продовольствием и надеясь таким образом дотянуть до лучших времен. Но это им может дорого обойтись. Впрочем, так или иначе, но мы пройдем мимо без остановки.

Маршан получил новое указание и двинулся в другом направлении. Не успел он удалиться на достаточное расстояние от "Дельты", как за его спиной раздались дикие крики. Голодающие пошли на штурм белого особняка.

На следующий вечер примерно десяток людей, вооруженных ножами, неожиданно напал на арьергард колонны. Сабли и топоры показали себя гораздо более смертоносным оружием, но в схватке погиб Пелиссон. Когда последние оставшиеся в живых из нападавших обратились в бегство, Франсуа остановил их и предложил войти в состав отряда при условии, что они поклянутся полностью подчиняться ему. Это было проделано уцелевшими немедленно и с радостью.

Таким образом, в состав отряда вошли Фийон, типографский рабочий, сапожник Дебекер и адвокат Леже.

Они последний раз ели три дня назад, а пили лишь накануне.

Затем группа увеличилась еще на пять человек. Это были конные национальные гвардейцы, остатки большой группы, попытавшейся уйти из города с лошадьми, запряженными в фургоны. За 8 дней большинство членов группы было уничтожено холерой, страхом и постоянными нападениями голодных, которые кидались на лошадей с ножами в руках и пытались отрезать куски мяса, даже не попытавшись убить животных. Доктор Фок сделал новичкам прививки от холеры; при этом погибли Дебекер и один гвардеец. Выжившие двинулись дальше с отрядом. На всем пути их сопровождал сильнейший запах разложения. Они привыкли и почти не обращали на него внимания. Их носы давно потеряли былую чувствительность. Власть перешла к примитивным древним инстинктам и насущным потребностям клана: спасать свою шкуру, помогать членам клана, подчиняться главарю.

Наконец, здания по сторонам дороги стали встречаться все реже и реже, и однажды утром отряд окружили деревья паркового пояса Парижа. Но и под деревьями повсюду виднелись, словно ядовитые грибы, трупы погибших, все новые и новые трупы, черные тела, группами усеивавшие траву.

Рано утром отряд подошел к высокой стене, окружавшей просторный парк. Через приоткрытые металлические ворота можно было видеть в конце гравийной аллеи большое четырехэтажное здание в стиле ХХ века. Здание казалось покинутым.

Франсуа убедился, что ворота могут закрываться изнутри и решил, что это будет идеальное место для дневного отдыха. Отряд прошел через ворота, которые были тут же закрыты, и расположился в укромном месте возле стены. Франсуа позвал с собой верного Маршана и, держа наготове топор, направился к зданию.

Несколько каменных ступеней вело на невысокую площадку перед входом. Сбоку от него на стене висела небольшая пластина из черного мрамора с выгравированной надписью:

"Институт ментальной электротерапии No 149"

–  Вот тебе и на! – воскликнул Маршан. – Мы попали в гости к шизикам!

Большинство граждан в эти годы было осведомлено, что в окрестностях Парижа располагалось 617 психиатрических заведений, так называемых институтов, где лечили душевнобольных в соответствии с методикой, разработанной одним из психиатров ХХ века. Со временем его метод был усовершенствован, но принцип сохранился. Пациента усаживали на электрический стул и подвергали серии высоковольтных разрядов, интенсивность и частота которых были строжайшим образом рассчитаны. В большинстве случаев электрошок возвращал память страдающим амнезией, оптимизм подверженным депрессии, скромность страдающим манией величия, умеренность эротоманам. Короче говоря, большинству больных возвращался тот своеобразный способ восприятия окружающего мира, который обычно называют разумом. Доля выздоровевших достигала 80 %.

Министр медицины, носивший соответствующую его должности фамилию Депик¨р, был настолько увлечен эффективностью электротерапии, что превратил ее в национальную традицию. Именно благодаря ему парижане увидели появление вокруг столицы учреждений, предназначенных защищать их от безумия путем применения электрошока.

Аналогичные институты возникли и вокруг других городов. Народная молва дала этим заведениям, а также широко используемым в них инструментам название, происходящее от фамилии министра. Этот случайный обладатель министерского портфеля постепенно становился столь же популярным и незабвенным, как в свое время господа Кинке и Пубель⁰⁰⁴ .

Работа на фабриках, радио и алкоголь нередко разрушительно действовали на многие мозги. Удостоверение здоровья, которое каждый гражданин получал при рождении, и благодаря наличию которого он не мог избежать обязательных процедур, в которые входили 12 вакцинаций и 27 уколов, позволяло следить за психическим состоянием как каждого отдельного гражданина, так и всего общества. В 2026 г. нахлынула волна нервных расстройств, угрожавшая существованию нации и вызвавшая невероятный рост числа разводов и самоубийств. По рекомендации Большого медицинского совета правительство срочно издало декрет, по которому все население в обязательном порядке должно было пройти через электрошоковую терапию. Все – мужчины, женщины, дети, старики – получили свой удар от Депик¨ра.

Полученные результаты были столь обнадеживающие, что был принят закон об обязательной ежегодной проверке психики всех граждан. После этого экзамена каждую весну большое количество психически неполноценных отправлялось к Депик¨ру. Это были просто невротики, тревожащиеся по пустякам, бедняги, страдающие тиками, гримасничающие, заикающиеся, робкие, краснеющие по пустякам, засыпающие на ходу, забывчивые, разговаривающие во сне, рассеянные, скрипящие зубами, трясущиеся, хвастуны, болтуны, неразговорчивые, разини, чересчур эмоциональные, мягкие, раздражительные, меланхоличные. Все эти люди, страдающие лишь незначительными отклонениями, получали небольшой разряд, который возвращал их на правильный путь среднего человека, с которого они могли сойти.

Благодаря этой процедуре в выигрыше оказывалось здоровье общества, а также поддерживалось на должном уровне количество рабочей силы, физической и интеллектуальной. Многие крупные предприятия, на которых исключительно тяжелая работа способствовала неумеренному употреблению рабочими спиртного, добивались установки депик¨ров прямо на фабрике, между столовой и туалетом. Каждый рабочий, у которого замечали снижение производительности труда, получал здесь свой электрошок.

Чтобы излечить серьезно больных психически, одержимых и свихнувшихся, требовались более мощные разряды, которые сводили им мышцы судорогой, встряхивали костный мозг, доводили едва ли не до кипения серое вещество. Многие при этом возвращались к норме. Считавшие себя Наполеоном или Богом-Отцом оказывались токарями, служащими банка, контролерами метрополитена. Они всегда были в хорошем настроении; это доказывает, что человек легко примиряется со своей участью. Во всяком случае, все они снова становились полезными членами общества.

Упорствующие, те, кто продолжал цепляться за свои бредни, корчились на стуле с пеной на губах, с выпученными глазами, выдерживая удары, каждый из которых мог убить несколько ослов. Они предпочитали вывести машину из строя, но не соглашались, чтобы им вправили мозги ... Через несколько месяцев их вновь подвергали обработке.

Один норвежский физик недавно открыл новые лучи. Пресса много говорила о его работах, не давая подробного описания его прибора, газеты писали, что главным его элементом является лампа с позолоченными стеклами, внутри которой помещается нить из металла, недавно полученного в результате частичной управляемой дезинтеграции сплава на основе меди. Эта нить, находившаяся в среде инертного газа, подвергалась воздействию крайне сильного тока. Физик из Осло установил, что при этом его прибор испускал лучи, которые он назвал именем своего города. Эти лучи легко поглощались больным организмом и давали ему энергию, способствовавшую быстрому излечению

Он облучал своими лучами животных, которые заражались разными болезнями или подвергались травмам.

Морская свинка, находившаяся в последней стадии заражения чумой, излечилась через несколько часов. Сломанная нога у взрослой коровы срослась за одну ночь. Физик провел любопытные эксперименты. Он, например, ощипал живую курицу и облучил ее своими лучами. Перья начали отрастать буквально на глазах и через два дня перьевой покров курицы полностью восстановился. Когда он разбивал раковину у улиток, то через час у них появлялись новые раковины. У собаки было покрыто разрезами все тело и распорото брюхо – все это зажило и зарубцевалось за полтора часа. Десяток сельдей провел три недели без воды; они не только выжили, но и прибавили в весе ...

Короче говоря, все происходило так, словно лучи Осло снабжали организм энергией, которую тот использовал в пораженных органах, и тем быстрее, чем сильнее проявлялось нарушение нормальной деятельности организма.

Несколько моментов, на которых популярные издания не останавливались, не позволяли использовать эти лучи для лечения людей.

Париж, всегда находившийся в авангарде прогресса и науки, первым совершил этот прорыв. Институты-"депик¨ры" получили мощные электрические установки. Несколько из них были оборудованы аппаратами Осло-лучей. Большой медицинский совет решил испытать их на неизлечимых больных. Члены совета не сомневались, что таинственная энергия сможет обнаружить в лабиринтах мозга этих несчастных поражения, которым они обязаны своим безумием, и, разумеется, устранит их. В радиорепортаже было объявлено, что скоро состоится большая сенсация – начало опыта, но больше об этом никто ничего не слышал.

Этот опыт продолжался, как вспомнил Франсуа, в институтах, имевших номера с 147 до 152. И именно на территорию одного из них и проник его отряд. В здании не было замечено ни малейших признаков жизни. Казалось, институт был покинут. Франсуа послал Маршана за доктором Фоком. Они подошли к двери, и Франсуа постучался. Никто не отозвался на стук. Франсуа повернул ручку, и дверь открылась. Они очутились в круглом вестибюле с белыми стенами, возле которых стояли два дивана и круглый стол, прикрепленный к полу. Из вестибюля выходило 4 двери; три из них были снабжены табличками "Секретариат", "Эконом", "Дирекция". За первыми двумя оказались пустые комнаты. За дверью с табличкой "Дирекция" вошедшие увидели письменный стол, несколько старинных кресел и большой книжный шкаф, заполненный редкими изданиями. На столе лежала раскрытая папка, которую, очевидно, кто-то просматривал перед тем, как покинул институт. На папке Франсуа увидел наклейку с названием: "Доклад о попытке излечения пяти мифоманов, считающихся неизлечимыми, с применением так называемых "лучей Осло".

Доктор Фок завладел отчетом и быстро пробежал взглядом несколько страниц, покрытых мелким шрифтом графофона, этого замечательного аппарата, печатавшего с голоса.

Заинтересовавшись несколькими строчками, он знаком предложил Франсуа продолжить обход без него, уселся в кресло и принялся читать более внимательно.

В отчете, после детальных сведений о пяти больных и о применявшемся лечении, следовали достаточно пессимистические выводы. У больных не только не наблюдалось улучшения, но они, казалось, почерпнули в переданной им энергии новую пищу для своего безумия. Получилось, что эта энергия не только не боролась с болезнью их мозга, но даже поддерживала ее. Придя к этому выводу, директор института 149 счел своим долгом прекратить лечение. Результаты были катастрофическими. У больных проявилась исключительно бурная реакция, выразившаяся у троих из них в виде материализации иллюзий больного, после чего неминуемо наступал летальный исход. Создавалось впечатление, что поглощенная больными энергия внезапно освобождалась, используя канал их безумия, придавая видениям столь большую интенсивность, что они переходили в область реального.

После прекращения лечения больной No 1, считавший себя Жанной д'Арк, подвергся заболеванию, которое вначале проявилось как охвативший весь организм приступ крапивницы, быстро сменившейся более серьезными нарушениями. Воспаление превратилось в раны, становившиеся все более глубокими, аналогичные тем, которые могут возникнуть при сильных ожогах. Через несколько часов раны достигли костей скелета, кожа на всем теле почернела, словно обуглилась, мышечные ткани разлагались, распространялся сильнейший запах горелого мяса. Не было затронуто только лицо больного, на котором появилось выражение глубочайшего блаженства, абсолютного счастья человека, который, наконец, достиг реализации своей мечты. Несомненно, человек погиб, сожженный внутренним огнем, огнем, который его искалеченная болезнью воля создала благодаря огромному количеству поглощенной им и внезапно высвободившейся энергии.

Больной No 4 скончался в течении часа от кровотечения из носа, которое не удалось остановить всеми применявшимися средствами. Его последними словами, произнесенными с радостью, граничившей с экстазом, были: "Я перевернулся!". Он явно считал себя полулитровой бутылкой.

Сумасшедший No 5, плюгавый мужчина, считавший себя Гераклом, странным образом резко потяжелел, что обнаружилось при очередном взвешивании. Тем не менее, ни его размеры, ни внешний облик не претерпел каких-либо изменений. В тот же вечер, когда было прекращено лечение, он вдребезги разнес двери своей камеры, уложил несколькими ударами кулака сбежавшихся санитаров и исчез. Ночью директор института узнал, что беглец, очевидно, решил повторить подвиги своего прототипа, но в обратном порядке, начиная с последнего. Он ворвался в женское училище и принялся, не интересуясь мнением пансионерок, совершать тринадцатый подвиг Геракла. Никто не мог остановить его. Лишь бегство позволило спастись нескольким наиболее добродетельным ученицам. Но большинство девушек оказались во власти какого-то странного оцепенения, не позволившего им покинуть место действия. По крайней мере, так они объяснили свое поведение. Директриса заведения, разбуженная одной из жертв, вызвала полицию, которая застрелила безумца, не позволив ему добиться полного успеха.

В отчете приводилось замечание, что вмешательство полиции следует считать весьма прискорбным событием, и науке остается лишь сожалеть, что No 5 не было позволено продолжать свои подвиги.

Два последних больных были спасены благодаря возобновлению лечения лучами Осло. Это были больные No 2 и No 3, один из которых считал себя Иисусом Христосом, а другой – Смертью.

Далее в отчете директор института просил инструкций у своего начальства.

«Опыт, – писал он, – нельзя считать бесполезным. Я надеюсь, что результаты, хотя они и оказались противоположным тем, на которые мы рассчитывали, позволят пролить свет на некоторые случаи проявления "чудотворных" способностей. С другой стороны, возможно, этот метод, с осторожностью применяемый к психически нормальным субъектам, позволит добиться излечения органических нарушений, а также необыкновенной производительности труда при выполнении конкретных работ. Тем не менее, – добавлял директор института 149, – я позволю себе усомниться в этом, так как одним из элементов возникновения "чудес", при которых мы присутствовали, было, несомненно, упорство, с которым больные придерживались своей идеи. Можно предположить, что ни один здоровый человек не будет способен проявить подобное упорство».

И он закончил:

"С тех пор, как больные No 2 и No 3 подверглись дальнейшему лечению, они поглотили почти в 2 раза больше энергии, чем NoNo 1, 4 и 5. Что произойдет, если мы прекратим лечение? Должен ли я внезапно прекратить облучение в интересах науки, но во вред пациентам, или же я должен попытаться спасти их, подвергнув процедуре постепенной "деэлектризации"? Я ожидаю инструкций от господина министра."

Доктор Фок заканчивал чтение отчета, когда возвратились Франсуа и Маршан.

–  Ни одного живого существа во всем здании, – сообщил Франсуа. – Очевидно, после катастрофы все покинули институт – больные, врачи и санитары. Но мы не смогли заглянуть в подвал, дверь в который закрыта на ключ. Прежде чем решить, будем ли мы разбивать лагерь на территории института, я хотел бы знать, что находится у нас под ногами.

–  Мне кажется, я знаю это, – медленно произнес доктор Фок.

Он кратко пересказал Франсуа содержание отчета и обратил его внимание на последние страницы.

–  За бронированной дверью, которую вы не могли открыть, наверняка находятся генераторы Осло- лучей. А вот, скорее всего, ключи от этой двери. – И он указал на лежавшую на письменном столе связку никелированных ключей.

–  Ну, как, пойдем посмотрим, что там в подвале?

–  Конечно! – воскликнул заинтересованный Франсуа. – Хотелось бы познакомиться с этой установкой.

В конце короткой терявшейся в полумраке лестницы блестел металл подвальной двери. Они спустились вниз. Негромкое шуршанье их подошв по устилавшему лестницу ковру было единственным звуком, раздававшимся в здании института. Доктор Фок провел рукой по холодному металлу двери, нащупал замочную скважину и вставил в нее самый большой ключ из связки. Повернув его, он навалился всем телом на массивную пластину двери, медленно и бесшумно повернувшуюся на петлях. За дверью царил полный мрак. Франсуа крутанул колесико своей зажигалки, и слабый язычок пламени многократно отразился на гладких металлических стенах узкого коридора. На правой и левой стенах были видны двери, с крупными, номерами над ними. С потолка свисали светильники, сейчас, разумеется, не работавшие. Вошедший первым в подвал доктор различил на ближайших ко входу дверях номера 1 и 10.

–  Вот за этими дверями и находятся излучатели, – сказал он. Доктор произнес эту фразу почти шепотом. Он обладал умом, одновременно научным и скептическим, который избавлял его от излишних эмоций. Но в этом подвале за бронированной дверью, где пятеро больных подверглись необычному лечению, закончившемуся для трех из них появлением чудесных способностей, он чувствовал, что его охватило необычное Франсуа волнение. Было ли это результатом полной тишины, царившей вокруг, темноты или странного запаха, в котором смешивались аромат благовоний и запах серы? Они почувствовали его, как только проникли в подвальный коридор. Доктор чувствовал, что его, с одной стороны, толкало вперед научное любопытство, а с другой – останавливало нечто вроде неясной тревоги. Его сердце билось так же сильно, как в тот день, когда он, юный интерн, впервые коснулся электроскальпелем тела больного.

Стоявшие за доктором Франсуа и Маршан не испытывали подобного волнения. Тем не менее, они почувствовали неуверенность доктора, и на них тоже подействовала необычность обстановки.

Наконец, доктор взял в себя в руки, выпрямился, и, дергая себя за бороду одной рукой, другой взялся за ручку двери с номером 10. Та легко повернулась, и все трое вошли в помещение. В свете зажигалки они разглядели, что находятся в небольшой круглой камере диаметром не более двух метров, стены которой были покрыты тем же блестящим металлом, что и стены коридора. Доктор Фок, тоже воспользовавшийся свой зажигалкой, поднял ее высоко над головой. Высокий потолок образовывал над их головами свод, нечто вроде вогнутого зеркала. В центре этого зеркала находилась ярко блестевшая золотом лампа, очевидно, излучатель Осло.

–  Этот излучатель, как мне кажется, никогда не использовался, – пожал плечами доктор. – Давайте, заглянем в камеру No 1, там наверняка облучали больного, сгоревшего заживо.

Дверь напротив также открылась без сопротивления, но внутренности камеры выглядели совершенно по-другому. Стены и пол потеряли свой блеск; при более внимательном осмотре оказалось, что металл словно изъеден кислотой настолько, что превратился в пористую массу, такую рыхлую, что палец легко погружался в нее на добрый сантиметр. Стоявшая на полу металлическая койка рассыпалась в пыль, когда Маршан толкнул ее ногой. Потолок казавшийся матовым, очевидно тоже испытал подобное же воздействие. Только золотая лампа слабо блестела в полумраке.

–  Выйдем отсюда побыстрее, друзья мои, – в голосе доктора Фока слышалась тревога. – В камере наверняка сохранилось опасное излучение.

Франсуа захлопнул дверь камеры и направился в конец коридора, к камере No 5, той, где должен был находиться новый Геракл. Как только он коснулся ручки, как дверь распахнулась, едва не придавив его. Она была почти сорвана с петель и поковеркана чудовищными ударами. Внутренности камеры выглядели точно так же, как и в камере No 1.

Доктор Фок, в свою очередь, нажал на ручку двери камеры No 2, где находился больной, считавший себя сыном Божьим, но дверь не открылась.

–  Дверь закрыта, – взволнованно воскликнул доктор Фок. – Франсуа, идите сюда! Возможно, кто-то находится в камере.

–  В любом случае, там может находиться только мертвец, – ответил юноша, присоединившийся к доктору. – Ведь прошло столько времени! … Множество признаков свидетельствует, что это здание было покинуто давно, может быть, сразу после катастрофы ...

–  Тихо! – прервал его отец Коллет. – Слушайте!

Сначала никто из троих не услышал ничего, затем до их ушей донесся шум, похожий на шорох капель слабого отдаленного дождя. Его источником была камера No 5, оставленная открытой Франсуа. Очевидно, это распадался металл стенок камеры. За запертой дверью камеры No 2 все было по-прежнему тихо. Неожиданно доктор Фок принялся колотить в нее кулаком.

–  Есть тут кто-нибудь? – крикнул он.

Ответом ему была все та же тишина.

–  Посмотрите, может быть в вашей связке ключей найдется нужный, – спокойно посоветовал ему Франсуа.

–  Ну, конечно! Где была моя голова!

Первый ключ вошел в скважину, но отказался поворачиваться. Второй даже не вошел. Третий застрял в замке. Он не поворачивался и его невозможно было извлечь. Доктор нервно дергал его, рискуя согнуть или даже сломать. Франсуа осторожно отодвинул доктора в сторону и взял у него из рук связку ключей. Он без труда извлек из замка застрявший ключ и вставил в скважину следующий. Тот легко вошел и повернулся. Ручка поддалась нажиму. Франсуа потянул дверь на себя.

Доктор Фок не ошибся, когда сказал, что в камере кто-то есть. Столпившиеся у открытой двери мужчины с перехваченным дыханием смотрели на странное зрелище, открывшееся их взорам. На полу камеры, ногами к двери, среди обломков койки лежал обнаженный человек. На каждой ступне его ног была видна круглая рана, окруженная засохшей кровью. Руки, скрещенные на животе, были с такими же ранами. Глубокий порез виднелся также на боку человека.

–  Стигматы Христа, – ошеломленно пробормотал доктор.

–  Невероятно! – тихо ответил Франсуа.

Потрясенный Маршан негромко стучал зубами за их спинами. Он начал быстро креститься, пошатнулся и привалился к стене коридора. Он ни за что на свете не решился бы войти в камеру.

Доктор Фок, к которому вернулась профессиональное спокойствие, наклонился и коснулся груди лежавшего. Его тело было холодным. Сердце не билось. Доктор приподнял веко, поднес к глазу пламя зажигалки и выпрямился. Человек остался лежать с открытым глазом. Длинная черная борода курчавилась на его подбородке. Он был лысым.

–  Он, несомненно, умер, – заключил доктор. – У него уже прошла стадия окоченения, но почему-то отсутствуют какие-либо признаки разложения. Может быть, он сохранился благодаря этому. – И доктор указал пальцем на серую пыль, осыпавшуюся с металлических стен, изъеденных до бетонной основы и тонкой пленкой покрывавшую пол и тело мертвеца.

–  Вы заметили? У него нет ни крупинки пыли на лице и на ранах!

–  Да это очень странно!

–  Идем к остальным нашим товарищам. Раз уж мы решили оставаться здесь, я вернусь в камеру после того, как посплю немного. Я собираюсь осмотреть труп при дневном свете и мне хочется произвести вскрытие.

Доктор пропустил вперед Франсуа, но едва они шагнули к двери камеры, как замерли на месте, с ослабевшими ногами и зашевелившимися от ужаса волосами на голове.

Позади них мертвец громко вздохнул. Они медленно обернулись. Им было невыносимо страшно увидеть что-либо, но еще страшнее было иметь нечто жуткое за спиной.

Лежавший на полу открыл второй глаз, затем сел и повернул лицо к посетителям.

–  Но ведь … – голос доктора прерывался от волнения. – Я ведь не мог ошибиться. Он действительно был мертвым!

–  Наверное, на протяжении не менее двух недель, которые он закрыт здесь, – поддержал его Франсуа.

Ужас, вызванный неожиданностью, прошел. Теперь его охватило чувство, что он оказался свидетелем необычайного. То, что происходило перед его глазами, казалось вполне логичным. Этого следовало ожидать после того, как доктор рассказал о других случаях. Сумасшедший No 2, лечение которого внезапно прекратилось из-за исчезновения электричества, отреагировал на это так же, как остальные. Он сотворил себе стигматы, он даже стал мертвецом, может быть, конечно, только внешне, и теперь ...

Безумец медленно встал и подошел к замершим на месте мужчинам. Он поднял руку и произнес строгим голосом:

–  Люди, страдающие недостатком веры, почему вы так удивлены? Разве я уже не возрождался к жизни в прошлом?

Он почти касался рукой лица доктора. В повернутой к нему ладони тот видел открытую рану, а в ней – сухожилия и кости. Доктор вытолкнул Франсуа в коридор и тут же выскочил вслед за ним. Воскресший мертвец следовал за ними. Остановившись в коридоре, он огляделся.

–  До чего же здесь темно, – отметил он. Потом он поднял руку и произнес:

–  Да будет свет!

–  Прошу прощения, – заметил Франсуа, – но вы ошибаетесь. Это прерогатива Бога-Отца.

-  Разве мы не едины, он и я? – ответил с оттенком легкого упрека воскресший.

Он снова вытянул вперед пробитые гвоздями руки и потрясенные Франсуа и его товарищи оказались внезапно залиты голубым светом, похожим на сияние голубого неба. Свет, казалось, не исходил ниоткуда и не давал теней. Стены коридора начали раздвигаться до бесконечности, пол со страшной скоростью соединился с небом на противоположной стороне планеты, потолок взлетел выше солнца. Пространство исчезло, материя перестала существовать. Ноги не чувствовали тверди под собой, глаза не различали никаких предметов, пальцы не касались ничего осязаемого, уши слышали лишь музыку абсолютной тишины, свет проник в плоть людей и поглотил ее.

Это продолжалось только секунду вечности. Свет так же внезапно ослабел. Люди снова ощутили присутствие своих тел. Затем вернулась темнота. Они едва успели заметить, как фигура воскресшего мелькнула на верхних ступенях лестницы.

Маршан упал на колени и зарыдал, закрыв лицо ладонями, потрясенный сожалением о мелькнувшем и исчезнувшем блаженстве.

Франсуа чувствовал себя изгнанником из рая. Шли минуты, и он постепенно терял ощущение только что охватившего его озарения. Это было как сон, лучистое присутствие следов которого, проснувшись, ты еще улавливаешь за захлопнувшейся дверью сознания. Остается только чувство ностальгии. И его оказывается достаточно, чтобы осознать, насколько ты тяжел, несовершенен, глуп, неловок, груб и не слишком ароматен. Франсуа было ясно, что он не сможет иметь в своей жизни другой цели, кроме как снова обрести этот мир света, в который он только что окунулся. Но где? И как? Его ноги навечно увязли в почве обыденности.

–  Я вешу, наверное, добрую тонну, – пробормотал он.

И его голос проскрежетал в его собственных ушах, словно хрип жабы. Как ни тяжелы были его мысли, но они все же привели его к идее, что, возможно, существует путь. Он ведь уже находился на пути света. У него было предвидение. До этого он никогда не был так близок к миру блаженства. В его сознании появился образ Бланш. Голубизна ее глаз была точно такой же глубины, как и только что осенивший их чудесный свет. Волна счастья захлестнула его сердце. Он теперь знал, где найдет свой рай.

–  Ну что, дети мои, что вы скажете об этом? – раздался восторженный голос доктора. – Вы отдаете себе отчет, какой фантастической энергией располагает это существо? Как только аура рассеется, он снова умрет, на этот раз уже навсегда. Но хотел бы я знать, что еще он успеет сотворить ... Сейчас мы быстро заглянем в камеру No 3, а потом я постараюсь отыскать эту копию сына Божьего ...

Доктор ликовал. Его критический ум быстро вернул его в реальный мир. Он видел в случившемся только взаимодействие сил, проявление удивительных возможностей, но возможностей, которые могут быть подвергнуты исследованию; очевидно, это было связано с новой формой энергии.

Он уже попробовал два ключа, пытаясь открыть дверь в камеру No 3. Франсуа постепенно подошел к нему и взял за руку.

–  Доктор, прежде, чем открывать, подумайте как следует. То, что мы видели, свидетельствует, что мы попали в сферу действия опасных сил. Что мы можем увидеть в камере, где должен находиться тот, кто считает себя смертью?

–  О, я ничего не боюсь. Случившееся слишком удивительно, чтобы я отказался от продолжения; я должен разобраться во всем до конца. Я не хочу, чтобы потом говорили, что я испугался, когда мне предоставилась возможность встретиться лицом к лицу с самой смертью!

Франсуа, тоже испытывавший сильное любопытство, не стал настаивать. Продолжая говорить, доктор пробовал один за другим ключи из связки. Он то и дело ошибался, путал их, пробовал один и тот же повторно. Франсуа повернулся, отошел ко все еще рыдавшему, хотя и не так самозабвенно, Маршану, взял его за плечи и поднял с земли. В этот момент доктор, которому удалось открыть замок, поднял перед собой зажигалку и открыл дверь.

Пронизывающий холод охватил в тот же миг коридор. Франсуа и Маршан увидели, как доктор попятился, повернул к ним лицо искаженное ужасом, с почти вышедшими из орбит глазами. Очевидно он увидел за порогом то, что они не могли видеть со своего места, и это был сам Ужас ... Из-за проникшего в коридор холода у них уже закоченели мышцы, кожа отвердела и словно превратилась в корку льда. Они не могли пошевельнуться – холод проникал в их тела все глубже, достиг ребер, легких ... В этот момент доктор упал на дверь, и она с глухим щелчком захлопнулась.

Холод быстро исчезал. И было ли действительно так холодно? Франсуа чувствует, что его плечи словно все еще сведены судорогой, а кожа приобрела странную чувствительность, будто от солнечного ожога. Но доктор Фок все еще не вставал. Франсуа схватил его под мышки, быстро поволок вверх по лестнице, уложил на пол в светлом вестибюле. На лице доктора застыло выражение безграничного ужаса. Его сердце перестало биться. Он был мертв, он уже окоченел, и тело его казалось поразительно холодным, словно глыба мяса, извлеченная из морозильника.

Франсуа выпрямился. Ему в голову пришла идея, совершенно безумная идея. Но разве они не оказались в самой гуще безумия с того момента, как открыли бронированную дверь в подвал?

Он снова поднял бездыханное тело и устремился по кровавым следам, оставленным псевдо-Христом. Он должен найти его. Он попросит вернуть мертвеца из царства мертвых. Он потребует сотворить это чудо.

Трагические следы привели его к калитке, находящейся с задней стороны здания. Они продолжались и за оградой. Везде, где ступали израненные ноги, пожухлая трава, пожелтевшая от сухости, поднималась и зеленела. Вновь расцвели полевые цветы, и вокруг них вились бабочки. Франсуа увидел в парке, на расстоянии в две сотни метров, белый силуэт человека, прогуливающегося под деревьями. Он бросился бежать. Он прижимал к себе тело, холод от которого леденил ему грудь. За ним спешил Маршан, задыхающийся от волнения. Добежав до человека в белом, Франсуа опустился на одно колено и бережно опустил на траву тело доктора.

Человек в белом повернул к ним безмятежное лицо. На его плече сидела голубка, а в густой бороде запутался лапками птенец-воробей. Он пищал и трепетал своими маленькими крылышками.

Вокруг человека кружились, испуская радостные крики, сойки, дрозды, соловьи, славки, воробьи, трясогузки, вороны, малиновки, сороки, щеглы и даже совы и цапли. Он видел двух молодых людей, преклонивших перед ним колени возле мертвого тела. Он все понял. Разве он не воскресил уже Лазаря?

Он улыбнулся. Он был счастлив, что может совершить это небольшое чудо. Он хотел совершить требующийся жест. Ему нужно было только поднять руку. Он должен поднять руку, протянуть ее к телу несчастного ...

Маршан закрывает глаза. Франсуа пытается еще шире раскрыть свои глаза. Он чувствует пульсацию крови в ушах, слышит, как безумно стучит его сердце ...

У человека, пытающегося поднять руку, на лице появилась гримаса недоумения. Это так трудно – поднять руку. Для этого нужно собрать все силы ...

Но сил у него недостаточно. Пожалуй, их нет совсем. Его рука, так и не поднявшись, падает вниз. Его ноги слабеют. Он оседает на траву. Птицы дружно разлетаются и рассаживаются по ветвям деревьев.

Франсуа перепрыгивает через тело доктора, склоняется над человеком в белом, пытается встряхнуть его. Но его руки погружаются в плоть, охваченную разложением. Отвратительный запах заставляет его отшатнуться. Он видит, как полужидкая масса сползает с костей, расплывается по земле. Кожа черепа трескается и расползается. Обнажившиеся кости пальцев ног торчат кверху.

С вершины дерева на падаль спускаются вороны.

Глава 22

Нарцисс, оставшийся охранять караван, начал беспокоиться. Он уже собирался отправиться на поиски товарищей, когда в конце аллеи появился Франсуа. Он медленно двигался в сторону лагеря; на одном плече он нес мертвого доктора Фока, на другом - потерявшего сознание Маршана.

Коллет с рыданиями бросилась к телу отца. Франсуа кратко рассказал о происшедшем. Пришедший в себя Маршан подтвердил его слова. Он видел все до того момента, когда тело безумца в белом начало разлагаться на глазах. Он до сих пор не мог полностью прийти в себя.

Отдав доктору последний долг, караван двинулся дальше и остановился для отдыха под сенью группы деревьев, с которых небывалая жара стряхнула почти всю листву. Вечером они двинулись дальше на юг. Ушло еще два дня на то, чтобы отряд оказался в местности, где он мог пройти несколько десятков метров, не встретив ни одного трупа.

Первый этап похода через заросли прошел без происшествий. Когда после восхода солнца Пьер закончил свои два часа дежурства в авангарде, Франсуа поручил следующие два часа разведки Леже, которому он не стал бы давать это поручение ночью. Действительно, адвокат был немного близорук и вел себя довольно наивно в отношениях с реальным миром, несмотря на живой ум и высокую культуру. Леже с трудом взобрался на лошадь одного из гвардейцев. Смирное животное, за которое он цеплялся изо всех сил, медленно увлекло вперед его высокую тощую фигуру. Он двигался трусцой впереди каравана по старой дороге, заросшей сорняками, но по которой велосипеды и прицепы могли катиться без особых затруднений.

Не прошло и часа, как все с тревогой увидели возвращающегося к ним галопом адвоката. Поравнявшись с отрядом, он так сильно натянул поводья, что лошадь встала на дыбы. Леже скатился на землю и лошадь едва не упала на него. Как только отважный наездник поднялся на ноги, потирая бока, все увидели необычное волнение на его длинном бледном лице, еще более удлинявшемся трехнедельной черной бородкой. Он нелепо размахивал своими длинными руками. Ему никак не удавалось объяснить случившееся с ним.

–  Я оказался среди необычных деревьев без стволов, равномерно расположенных на просторном поле. Вокруг этих деревьев бродили странные птицы, похожие на огромных воробьев, которые скребли землю лапами и клевали ее.

После того, как он успокоился, к нему вернулся тон делового адвоката, излагавшего клиенту состояние процесса:

–  Равномерность распределения этих деревьев заставляет думать, что к этому была приложена рука человека. Точно так же, само поле отнюдь не выглядит диким, подобно необитаемой местности. Я думаю, – обратился он к Франсуа, – что лучше всего вам самому взглянуть на эту местность, прежде чем там окажется караван.

Франсуа вместе с адвокатом проехал около половины километра. За очередным поворотом дороги он увидел зрелище, вызвавшее столь поспешное возвращение адвоката, и рассмеялся так жизнерадостно, как ему давно уже не приходилось смеяться.

–  Знаете ли вы, что это за необычные деревья, мой дорогой мэтр?

–  Нет, – пожал плечами несколько уязвленный Леже.

–  Это снопы пшеницы! А птицы, которых вы назвали воробьями, это куры.

–  Куры? Ах, надо же! Я бы хотел рассмотреть их поближе. Разве это не то самое животное, про которое король Генрих IV сказал, что хотел бы видеть его в горшке каждого француза по воскресеньям?

–  Совершенно верно.

–  Странное высказывание! – пробормотал адвокат.

Франсуа стремился во что бы то ни стало избежать конфликта с крестьянами. Он знал, что те, оставшись без замершей в отсутствии электричества техники, будут готовы пойти на любой риск, лишь бы завладеть лошадьми отряда. Следовательно, нужно было быстрее миновать ферму, о существовании которой говорило это поле с убранной пшеницей. Но увидев кур, Франсуа заколебался. Ему очень хотелось попробовать курятины, и он решил рискнуть. Впрочем, строения фермы должны были находиться достаточно далеко от поля, потому что их нельзя было увидеть.

Франсуа вырезал из ветки соседнего дерева дубинку и, держа ее наготове, медленно приблизился к снопу, вокруг которого скопилось больше всего кудахтающих наседок. Затем он внезапно обрушился на куриную стаю и уложил на месте штук шесть, прежде чем все остальные с кудахтаньем разлетелись во все стороны.

Он привязал свою добычу за шеи к палке и бегом вернулся к адвокату, гордый своей успешной охотой.

Через час караван остановился возле фермы, вид которой свидетельствовал, что обитатели давно покинули ее.

–  Я постараюсь прояснить для вас загадку курицы в горшке, – обратился Франсуа к адвокату, после того, как внимательно осмотрел ферму.

Разыскав огромный горшок, в котором варили картошку для свиней, он принялся чистить его, отправив Бланш на участок, явно бывший когда-то огородом. Здесь она разыскала среди травы немного одичавших овощей, наполовину высушенных солнцем, но все же способных, неимением лучшего, придать вкус бульону.

–  В общем, – заявила мадам Дюрийо, с явным недоверием рассматривавшая этих пернатых животных, – в общем, вы собираетесь приготовить одно блюдо … Его под названием “тушеное мясо с овощами” готовила фабрика, что на бульваре Сен-Жак, поблизости от нас?

–  Совершенно верно!

–  Ладно, я тоже займусь этим, – сказала молодая женщина тоном хорошей хозяйки. – Это была моя обязанность дома. Пьеро обычно облизывал пальчики.

Она засуетилась, довольная, что сможет похвастаться своими достоинствами.

Франсуа решил сделать здесь остановку на пару дней. Расставив по местам часовых, он взял моток тонкой латунной проволоки и плоскогубцы, предусмотрительно захваченные им из Парижа, и отошел в сторону от фермы. Он собирался поставить петли, чтобы получить добавку к завтрашнему обеду. Его сопровождала Бланш.

Они отсутствовали явно дольше, чем требовалось для установления нескольких петель. Когда они вернулись, главной заботой Франсуа были хлопоты вокруг горшка с варевом. Колетт и мадам Дюрийо поддерживали огонь в очаге. Из-под накрывавшей горшок крышки вырывались веселые струйки пара. Но этот пар почему-то сопровождался не слишком приятным запахом. Франсуа с тревогой посмотрел на мадам Дюрийо, суетившейся вокруг огня со смущенным видом. Наконец она пожала плечами и высоко подняла брови.

–  Я сделала все, что было нужно, по-моему, но блюдо кажется не очень получилось. Конечно, эта идея поесть таких странных животных …

Франсуа снял крышку и не смог сдержать потрясения.

Среди булькающей зеленоватой массы плавали взьерошенные трупы кур, которых мадам Дюрийо бросила в горшок, не выщипав перья и не выпотрошив.

=================================================

Часть III

ПУТЬ ПЕПЛА

“… Я думаю, что будет жарко
и подует ветер с моря.”

Рабле

Глава 1

На следующий день, прежде чем отдать приказание тронуться в путь, Франсуа решил попрощаться с Парижем.

Он поднялся на ближайший холм и вскарабкался на вершину венчавшего его дуба.

Отсюда он долго осматривал окрестности.

Когда он вернулся в лагерь, все обратили внимание на его озабоченный вид. Франсуа собрал команду во дворе фермы.

–  Друзья, – сказал он, – я только что бросил последний взгляд на Париж. Мы вовремя покинули его. Весь город в огне. Очевидно, возник новый пожар, где-то в южной части города. С дерева было видно сплошное море огня и дыма.

На всех автострадах, ведущих из города, тоже все горит. Огонь добрался и до ближайших к Парижу пригородов. Очевидно, автомобили, баки которых были заполнены доверху, и невероятная сушь привели к многочисленным возгораниям. Если жара будет продолжаться, сгорит все. Сначала огонь устремится вдоль дорог, уничтожая на своем пути города, потом он переберется в кустарниковые заросли – трава там такая сухая, что вспыхнет как порох от малейшей искры. Огонь остановится только добравшись до обработанных полей. На этот раз нас ожидает настоящий огненный потоп.

Единственная возможность спастись от огня – как можно быстрее добраться до большой реки. Но, конечно, не настолько большой, чтобы быть судоходной – на таких реках расположено множество городов, которые будут пылать все сразу.

Мы не можем терять время. День клонится к вечеру. Готовьтесь продолжить поход. Мы выходим через час.

Ни слова ни говоря, все принялись собирать лагерь. Хорошее настроение, еще недавно царившее среди членов отряда, мгновенно угасло под холодным душем последних новостей.

Будь они в одиночестве, эти люди неизбежно поддались бы отчаянию и страху. Находясь в группе, каждый рассчитывал на поддержку со стороны остальных и был готов сражаться за них до конца. Они не сомневались, что выйдут живыми из предстоящей им схватки.

Началась ужасная гонка. Ветер утих, словно исчерпав силы, но солнце с каждым днем пекло все сильнее и сильнее. Вся растительность погибла. С деревьев кое-где еще свисали скрученные пожелтевшие листья. Очаги огня то и дело вспыхивали в окрестности, и ночи из черных стали красными.

Пожары окрашивали небосвод в багровые цвета со всех сторон горизонта. Франсуа давно не произносил ни одной фразы, которая не была бы приказом. Он выбрал себе самую нервную из пяти лошадей. Остальные тащили прицепы и везли женщин. Их молодой командир проводил ночи в почти непрерывной скачке, выбирая свободную от огня дорогу, разыскивая проходы в огненных стенах, узкие извилистые тропинки, по которым мог пройти отряд. Десять, двенадцать раз за ночь приходилось распрягать лошадей, чтобы перенести на руках тележки и все снаряжение через овраги, через густые заросли кустарников. В результате отряд продвигался вперед со скоростью черепахи. Еще хорошо, что всегда более или менее близкий пожар освещал местность, облегчая преодоление препятствий.

Люди вымотались до предела. Франсуа стал тощим и жилистым, словно старая виноградная лоза. Утром, в конце очередного перехода, когда он находил подходящее место для лагеря и раздавал последние приказания дежурным, он падал на землю и забывался мертвым сном. Бланш тогда склонялась над его погрубевшим лицом, поросшим бородкой пепельного цвета. Она вытирала его лоб, целовала закрытые глаза, укладывалась рядом, брала мозолистую руку в свои нежные ладони и доверчиво засыпала. Когда в пути, отправившись на разведку, он надолго исчезал впереди отряда, Бланш ощущала, по мере того, как уходили минута за минутой, растущую в ее сердце тревогу, которой она измеряла свою любовь. Но едва Франсуа возвращался, как она начинала упрекать себя за бесполезные волнения. Она смотрела на силуэт черного кентавра, вырисовывающийся на красном фоне неба, и не сомневалась, что такой капитан обязательно приведет свой корабль в порт назначения. Франсуа, казалось, не обращал на нее внимания. Опасность пробудила в нем стальную волю и поразительную способность к предвидению. Смерть витала повсюду. Он должен был победить ее.

Однажды утром они расположились лагерем в небольшой роще на берегу не очень широкой, но глубокой реки. После полудня дежуривший национальный гвардеец задремал, и Франсуа проснулся от треска горевших деревьев. Огонь двигался вниз по течению, сразу но двум берегам. Франсуа потряс за плечо заснувшего часового, показал ему рукой на приближающийся огонь и тут же одним ударом топора раскроил ему череп. Затем он закричал, чтобы поднять на ноги всех спящих. Их багаж, тележка, лошади всегда были готовы мгновенно двинуться с места. Менее чем через пять минут караван уже быстро двигался по тропе вдоль реки.

Они прошли несколько километров в самом быстром темпе, который только позволяло состояние дороги. Но нужно было продвигаться еще быстрее, чтобы уйти от огня. Перед ними тропа круто уходила вверх на возвышенность, вокруг которой река делала крутую излучину. Когда беглецы оказались на вершине, они увидели, что весь горизонт впереди затянут пеленой огня. Слева и справа от них огненный фронт, от которого они убегали, соединялся с другим огненным фронтом ниже по течению. Они оказались в пылающем кольце.

Франсуа приподнялся на стременах. Он отчаянно пытался найти выход. Но с высоты, на которой они находились, любой мог видеть столь же отчетливо, как он, что в стене огня вокруг них не было ни единого разрыва. Похоже, что теперь действительно приближался конец. Те, кто умел плавать, могли попытаться спастись по воде. А остальные? Им оставалось ждать, пока огненный ад не обрушится на них.

Tест разразился рыданиями, словно ребенок, и бросился в объятия Колетт. Нарцисс принялся ругаться на всех языках Монпарнаса. Он выхватил саблю, висевшую на руле его велосипеда, и принялся размахивать ею в воздухе. Он закричал:

–  Кто хочет немедленно свести счеты с жизнью? Кто предпочитает, чтобы ему выпустили кишки вместо того, чтобы поджариться? Давайте, подходите по очереди!

Он проклинал огонь, природу, Вселенную.

Мадам Дюрийо, приникшая к шее лошади, стонала все громче и громче. Она явно была на грани нервного срыва.

–  Мой малыш, мое дитя, моя крошка, мой дорогой …

Франсуа спрыгнул с лошади.

–  Заставь замолчать свою жену! – крикнул он Пьеру.

Сам он кинулся к Нарциссу, обезумевшему от бессильного бешенства и продолжавшему отчаянно жестикулировать. Он вырвал из его рук саблю и ударом рукоятки в живот отправил беднягу корчиться на земле.

После этого Франсуа заставил своих людей взяться за топоры, чтобы срубить два достаточно толстых тополя.

–  Огонь будет здесь не раньше, чем через полчаса. Эти деревья нужно повалить за десять минут.

Не истек назначенный срок, как деревья со страшным треском ломающихся ветвей рухнули на землю. Нарцисс, красный от стыда, присоединился к товарищам.

Со всех сторон к спасительному островку среди огня сбегались дикие животные. Куропатки с лету ударялись в лица людей, в сухой траве кишели кролики, лисы, змеи, жабы, белки, крысы – все, кто спасался от огня, теперь копошился под ногами у людей. К диким зверям присоединилось несколько кур и баран, сбежавшие с какой-то покинутой фермы, уничтоженной огнем. Леже попятился от козла, угрожающе надвигавшегося на него с опущенными рогами.

Пьеро пристыдил адвоката.

–  Дайте ему пинка ногой! Вы увидите, что он не опасен, этот дуралей!

Успокоенный адвокат снова взялся за работу рядом с лежавшим на траве тощим взъерошенным волком, которого он принял за собаку.

Дружно навалившись, они отволокли к берегу стволы, очищенные от ветвей. Для соединения бревен использовали велосипеды – передние колеса закрепили на одном бревне, задние – на другом. В итоге получился весьма неуклюжий плот, на который беглецы поспешно погрузили самое ценное из своих припасов.

На берег обрушились тучи насекомых и стаи мелких птиц, которые были не в состоянии преодолеть стену огня. Их число все время увеличивалось; огонь неумолимо надвигался.

Удушливо-горячий воздух обжигал лица и легкие, хлопья горячего пепла забивали рты и носы у людей. На вершине холма появились первые языки пламени. Животные на берегу взвыли от ужаса. Перепуганные лошади рвались со своих привязей, прядали ушами, пытались встать на дыбы.

–  Каждый берет поводья своей лошади! – крикнул Франсуа гвардейцам.

Одна из лошадей бешено забилась, попав копытом в лицо бедняге Леже, рухнувшему замертво с раскроенным черепом. Потом лошадь рванулась в сторону, потащив за собой гвардейца, вцепившегося в поводья. Налетев на пень у самой границы огня, лошадь распорола себе брюхо и упала на человека. На них тут же рухнуло пылающее дерево. Огонь устремился вниз по склону. Мужчины по команде столкнули плот с берега. Он с плеском упал в воду и закачался на мелкой волне. Когда женщины забрались на него и легли на бревна, вцепившись кто во что мог, плот оттолкнули от берега. Остальные члены отряда бросились в воду и поплыли, уцепившись за плот. Гвардейцы потянули своих лошадей в теплые струи.

Из плотной массы животных первым на плот прыгнул волк, застрял лапой в спицах, вытащил ее и уселся, прижав уши и оскалив зубы. За ним посыпалось остальное зверье. На обоих берегах реки вспыхнули деревья.

Плот двинулся вниз по реке, медленно увлекаемый течением, направляемый Франсуа спереди и Пьеро сзади,. И женщины, и мужчины то и дело погружали лица в воду и поднимали их только для того, чтобы перевести дыхание. Горящие ветки, снопы искр, языки пламени достигали середины реки. Сгустки огня с шипением врезались в воду – это были сгоревшие на лету птицы.

Река уходила в самое сердце гигантского костра. Стволы деревьев трещали в огне, как кости, разгрызаемые хищником. Теплая вода в реке становилась горячей. Обуглившиеся обломки веток почти сплошным слоем покрывали ее поверхность. Взъерошенные морды кабанов и острые мордочки мелких животных прорезали в этой корке тут же затягивавшиеся полосы. Плот поравнялся с оленем, в рогах которого застряла горящая ветка.

Как бы ни медленно тащило плот течение, все же через некоторое время он удалился от центра пожара. Теперь он плавно двигался среди обугленных стволов деревьев, пламя с которых перекинулось дальше. Излучаемое ими тепло заставляло подниматься пар с поверхности воды. Беглецы задыхались в горячем воздухе, заполненном пеплом и насыщенном горячим паром, захлебывались в чуть менее горячей воде. На берегу то и дело с треском раскалывался снизу доверху светящийся красным ствол, вскрывая алую сердцевину, и падал в воду, окруженный саваном пара.

Неожиданно жар стал менее свирепым. Багровые стволы на берегах реки сменились почерневшими. Теперь уже можно было не прятать голову в воду. Маршан заметил захлебывающегося соседа – это был Тест – схватил его за волосы и вытолкнул из воды на плот. За ним все остальные дружно вскарабкались на плот.

Волк со свернувшимся от жара ухом, обгоревшими усами и хвостом потерял всякую агрессивность. Когда на повороте реки течение поднесло плот близко к берегу, волк воспользовался этим, чтобы прыгнуть на берег. Едва коснувшись земли, он дико завыл, подпрыгнул, тряся лапами, и снова завыл, опять коснувшись земли. Он успел совершить еще несколько таких прыжков, поднимая тучи пепла, затем упал, забился с воем и затих. Его шерсть на раскаленной почве дымилась и трещала.

Пришлось плыть несколько часов, прежде чем появилась возможность пристать к берегу. Наконец, плот коснулся остывшей земли и остановился. Его крепко привязали к пню. Быстро перекусив, изможденные беглецы упали на землю и заснули, не дожидаясь наступления ночи.

На следующее утро отдохнувшие беглецы, глаза которых уже не застилала пелена ужаса, смогли оглядеться. Они очутились в пустыне, покрытой сплошным слоем пепла. Далеко на севере поднимались дымы пожарища. На юге, западе и востоке, насколько хватало глаз, не оставалось ни клочка растительности. От почвы поднимался сильный запах обожженной глины. При малейшем дуновении ветерка в воздух вздымались тучи пепла. Огрызки сгоревших деревьев усеивали эту пустыню исковерканными черными столбами.

Поскольку в этой пустыне было невозможно найти укрытие от солнца, Франсуа решил немедленно двинуться в путь по воде и плыть до наступления ночи. Все устроились как можно удобнее на плоту. Неторопливое плавание продолжалось. Скоро жар солнечных лучей стал невыносимым. Приходилось постоянно обливаться водой или плыть, держась за плот.

На берегах реки медленно уходил назад молчаливый пейзаж, нарисованный черной и серой красками, выжженный, неподвижный. Ни единого стебелька травы, ни малейшего звериного шороха, ни жужжанья хотя бы одного насекомого.

Глава 2

К полудню скорость течения реки увеличилась, тогда как ее глубина уменьшилась. Скоро лошади коснулись дна ногами, и теперь вода разбивалась о их крупы. Скорость движения плота стала опасной. Франсуа спрыгнул в воду и вместе с последовавшими за ним мужчинами и попытался удержать плот за причальную веревку и подтянуть его к берегу, но течение, несшееся теперь со скоростью курьерского поезда, увлекло тяжелый плот вместе с уцепившимися за веревку мужчинами. Перепуганные женщины тоже спрыгнули в воду. Пьеро бросил веревку, чтобы спасти свою тонущую жену. Бланш и Колетт удачно ухватились за зеленую от тины скалу, которую понизившийся уровень воды обнажил посреди реки. Мужчинам пришлось бросить плот, чтобы заняться своим собственным спасением. Вода продолжала бешено стремиться к уже близкому водопаду, грохот которого, подобный грому, заглушал все остальные звуки. Плот рванулся вперед со скоростью ракеты, его задняя часть поднялась в воздух, и он исчез.

Пока его товарищи выбирались из воды, Франсуа вскочил на свою лошадь, заставил ее выйти из воды и галопом помчался вслед за плотом. Он надеялся перехватить его ниже водопада, где течение должно было успокоиться.

Он был удивлен. Ему казалось, что в этом районе Франции не должно быть таких резких перепадов русла. Но едва он поравнялся с водопадом, как тут же понял, что здесь произошло.

Какой-то страшный катаклизм заставили расколоться земную кору, образовав расщелину шириной в десятки метров. Расщелина протягивалась в обе стороны вплоть до горизонта. Масса воды С ужасным грохотом обрушивалась в бездонную пропасть. Казалось, что земля дрожит под ногами. Облака водяной пыли поднимались из разверстой пасти.

Когда к Франсуа присоединились его спутники, он показал им на плот, заклинившийся между стенками расщелины на глубине нескольких метров. Струи воды разбивалась о него, постепенно отрывая привязанные к нему пожитки.

–  Попробуем спасти хотя бы что-нибудь, – сказал молодой командир, – но нельзя терять ни секунды.

Он приказал мужчинам раздеться, разорвал на полосы их комбинезоны и связал их за концы, получив таким образом веревку. Один конец импровизированного каната он привязал к стволу повисшего над провалом дерева, ухватился за другой и скользнул вниз. Ему удалось добраться до плота и встать на него. Едва удерживаясь на ногах под весом рушащейся на его плечи массы воды и задыхаясь, он торопливо привязал большой сверток к веревке, перерезал петли, крепившие его к плоту и скомандовал поднимать. Веревка тут же снова была спущена к нему. Но Франсуа уже выбился из сил. Он был полностью разбит. Казалось, будто сотни колоколов звонили у него в голове, что мышцы плеч и груди у него были раздавлены. Вода сорвала с него остатки одежды. Последним усилием он вырвался из готовой поглотить его пасти. Он сделал знак Мартэну.

–  Твоя очередь. Попытайся спасти, что сможешь.

С помощью веревки Мартэн быстро спустился к плоту и принялся привязывать к нему велосипед. Тугие струи воды разбивались о его широкую спину. Товарищи склонившиеся над пропастью, переживали за него. Нарцисс уже готовился к тому, чтобы сменить Мартэна. В этот момент обернувшийся на мгновение Тест отчаянно закричал. Течение со страшной скоростью несло к водопаду огромное бревно, хотя и сильно обгоревшее, но весившее не одну тонну.

Все закричали, пытаясь предупредить Мартэна; тот услышал их, несмотря на грохот воды и разглядел сквозь брызги их предупредительные жесты. Но едва он протянул руку к веревке, как черное бревно перелетело через край расщелины и обрушилось на человека, раздробив ему кости. Вместе с обломками плота тело исчезло в бездне. Теперь струи воды стеной падали вниз, и ничто не заставляло их разбиваться в брызги.

Оцепенев от ужаса, свидетели мгновенно разыгравшейся трагедии продолжали смотреть в пропасть, где исчез маленький булочник. Колетт разразилась рыданиями.

–  Друзья, – с трудом произнес Франсуа, – не стоит больше думать о нем. Мы все любили его. Это был прекрасный товарищ. Я не прошу забывать погибших друзей, но вы должны думать прежде всего о себе и живых товарищах. Когда мы достигнем нашей цели, мы восстановим память о тех, кто погиб в пути. А сейчас нужно до наступления ночи найти переход через расщелину. Она преградила нам дорогу на юг. Мы должны или перейти через нее, или добраться до ее конца.

Франсуа просмотрел содержимое тюка, который ему удалось спасти. Там были консервы, инструменты и детали к велосипеду, ставшие теперь бесполезными.

Веревка из комбинезонов была оторвана и унесена вместе с плотом.

Чтобы привязать на спины лошадей мешки с консервами, Франсуа попросил товарищей пожертвовать нижним бельем. Он оставил им только рубашки, чтобы защищать спину, грудь и живот от жгучих лучей солнца.

Сам он вытряхнул консервы из мешка, проделал в дне дыры для головы и рук и надел импровизированную хламиду, доходившею ему до середины бедер.

Три женщины заняли место в седле. Мужчинам осталась четвертая лошадь, на которой они должны были ехать по очереди. И караван снова двинулся в путь, на этот раз на восток.

Они продвигались в сплошном облаке пепла. Каждый путник держал перед лицом клочок ткани, чтобы не вдыхать тонкую пыль. По-прежнему свирепствовала невыносимая жара. Небольшая группка, казавшаяся ничтожной в бесконечности пространства, покрытого сгоревшими зарослями, двигалась параллельно черной расщелине. На противоположной ее стороне виднелся край того, что недавно было большим лесом.

Бесчисленные черные стволы уничтоженных огнем деревьев тянулись к удивительно чистому синему небу.

После часа пути отряд оказался возле сужения расщелины. Между ее краями здесь было расстояние не более метра. И люди, и лошади легко преодолели эту преграду.

По совету Франсуа, все постарались выпить как можно больше воды перед тем, как тронуться в путь, выпить больше, чем им хотелось. Но большинство уже начало ощущать жажду.

Отряд, не теряя ни минуты, вновь устремился на юг. Благодаря солнцу, проблем с выбором направления не возникало. Двигаясь в ту сторону, куда текла прерванная трещиной река, Франсуа рассчитывал пересечь хотя бы один из ее притоков. Единственным спасением было достичь его как можно быстрее.

Через несколько шагов они очутились среди первых деревьев мертвого леса.

Глава 3

До того, как по этой местности прошел огонь, здесь шумел высокий лес, листва которого создавала потолок между небом и землей. В зеленой живой массе, вознесенной высоко вверх ветками миллионов деревьев-гигантов, мелькали мириады птиц, щебечущих и распевающих на все лады. Белки грызли орехи и другую съедобную мелочь. Муравьи, караваны черных работяг, преодолевали хребты и долины коры, перетаскивая в пещеры, где обитало их племя, груз сокровищ, обожаемых теми, ко живет, ест и может быть съеден.

На земле кишели мелкие боязливые ползающие и бегающие существа, и грибы пробивались через слои опавших листьев, торопясь прожить свою короткую жизнь. Не выспавшиеся кабаны сердито похрюкивали в кустах. Олени обгладывали молодые побеги.

Великолепные зеленые своды рассеивали в небе всю кровь леса, всю поглощенную ими влагу, которая еще недавно конденсировалась там, наверху, стадами белых барашков, розовыми полотнищами, быстро растворявшимися в лазури. Потом наступил момент, когда земля, давно не орошаемая дождем, не смогла давать сок листьям. И листья съежились на своих черенках и впустили в лес солнце. Мох у подножия деревьев стал таким хрупким, что рассыпался в пыль под ногами умирающих от жажды ланей. Потом листья опали с шумом, похожим на шуршание старой бумаги.

Огонь добрался до высохшего леса и мгновенно поджег его. Птицы, млекопитающие, рептилии, земноводные, насекомые и разная невидимая простым глазом мелочь дали дополнительную пищу огню множеством своих золотистых душ. Самый высокий язык пламени днем пронзил голубизну неба, ночью же нарушил непроницаемую темноту своими отблесками.

Семь мужчин, три женщины и четыре лошади проникли в лесной труп. Сотня миллионов стволов пробивалась сквозь слой пепла, вздымаясь колоннами черного мрамора. Маленькая группа живых существ отважно прокладывала путь между ними. Позади короткой цепочки в воздухе оставалось висеть облако пепла, похожее на змею.

Мужчины проваливались в пепел по колено. Каждый шаг вздымал фонтанчики пепла. Копыта лошадей разбрызгивали пепел по сторонам. Облако мелкой пепельной пыли обволакивало караван, словно ватой. Куски ткани, прижатые к лицу, задерживали бoльшую часть пыли. Но лошади не переставали чихать и отфыркиваться.

Никто не осмеливался сказать, что хочет пить. Пепел, смешанный со слюной, хрустел на зубах.

Они шли уже много часов. Время от времени стряхивали с себя образовавшуюся оболочку пепла. Шли прямо на юг. Они не понимали, что причиняет им больше всего страдания – обожженная кожа, кровоточащие ноги, пересохший рот или воспаленные глаза.

Иногда, по воле случая, деревья выстраивались параллельными рядами и взгляд уходил в бесконечность между бесконечными шеренгами олицетворяющих отчаяние колонн.

Скоро лошади начали спотыкаться от усталости. Сидевшая в седле Бланш кувырком скатилась в пепел. Ее падение было отмечено настоящим взрывом пепла. Франсуа поднял девушку и нежно привлек ее к себе, чтобы передать частицу своей силы и успокоить. Белое облако пыли, медленно вращаясь вокруг них, постепенно оседало. Франсуа нежным движением смахнул пыль с лица Бланш и поцеловал ее Он почувствовал сильный запах угля и пота. На ее щеках слезы нарисовали тонкие серые полоски.

–  Мужайся, моя Бланшетт, мы выйдем отсюда, я обещаю тебе. Но ты должна сохранять веру. И постарайся улыбнуться …

Она подняла на него взгляд. Буйно разросшаяся борода покрывала щеки и шею, прятала рот. От пепла волосы стали еще более жесткими. В них запутались кусочки угля. Корка грязи покрывала лоб. Но глаза юноши сверкали тем же живым блеском, который она знала раньше. Бланш перестала плакать, сильнее прижалась к нему и улыбнулась.

Теперь у членов отряда осталось только одно оружие – карманный нож одного из гвардейцев. Франсуа достал его и вскрыл вены агонизирующей лошади. Кровь расплылась алым пятном у подножья черного дерева. Когда лошадь издохла, Франсуа вспорол ей кожу и вырезал из мышц крупа и спины широкие полосы мяса, которое раздал спутникам.

–  Ешьте. Ешьте, если даже вам противно, – приказал он.

Все принялись дружно жевать нежное и еще теплое мясо. Тест никак не мог решиться проглотить эту необычную пищу. После третьей попытки его стошнило. Опираясь о ствол дерева, он извергал пепел и желчь. Дерево затрещало и рухнуло на него дождем легких кусков угля. Колетт извлекла беднягу из-под груды обугленных обломков, отряхнула его, убаюкала. Тест почувствовал, как в нем вспыхнуло бешенство. Шагнув к лошади, он отрезал от нее кусок больше первого, вонзил в него зубы и проглотил, почти не разжевывая.

Отряд двинулся в путь. Жажда уже не казалась такой невыносимой. Но это продлилось не долго. Скоро жажда вновь проникла до самых внутренностей, превратила н¨бо в пергамент, воспалило язык. Иногда под ногой путника трещал спрятанный под пеплом скелет какого-то крупного животного, распадались почерневшие ребра, и их обломки вонзались в сухую пену, оставшуюся от легких.

Упала вторая лошадь. Люди снова принялись жевать теплое мясо. Глотая кровавый сок с запахом усталости и смерти, они выплевывали жилы. Солнце опустилось за горизонт. Его горизонтально расходящиеся лучи придали кровавый оттенок облакам пыли, поднимающейся при движении каравана. Тень от стволов пересекала тучи пыли черными стенами.

Ночь опустилась раньше, чем Франсуа нашел хотя бы намек на дорогу или источник с водой. Теперь, после захода солнца, жара не падала с неба, а поднималась от земли. Пепел обжигал ноги. Караван двигался так, чтобы Полярная звезда оставалась за спиной. Путники шагали не думая, почти автоматически. К двум часам ночи они достигли долины, в которую по склонам спускались стволы сгоревшего леса.

Шедший первым Франсуа не смог удержаться, и сила тяжести повлекла его вниз. Он налетел на ствол, покатился под градом обломков угля, поднялся и побежал дальше. Внизу, на дне долины, наверняка должна была течь вода. Он помчался еще быстрее. Широко раскрытым ртом он глотал пепел, взлетающий в воздух под его ногами. Он стремился почувствовать воду вокруг своих ног. Его спутники лавиной катились со склона за своим предводителем, увлекаемые надеждой увидеть хрустально чистую воду, журчащий и смеющийся поток, куда можно было бы нырнуть с открытым ртом. Они представляли, как бросятся в воду, упадут на колени и будут пить и пить до тех пор, пока их животы не раздуются. Они будут ополаскивать водой лицо и рот, они будут пить руками, животом, ногами, всей кожей.

И они увидели перед собой широкое русло полностью высохшего ручья.

Глава 4

Они рухнули, как и их надежда, упали в песок и пепел и не могли подняться. У них больше не было сил. Теперь они могли позволить себе умереть.

В тишине, опустившейся на неподвижные тела, раздался странный звук: это Тест скрипел зубами. Колетт оплеухой заставила его утихнуть. Огромный гвардеец зарыдал. Две лошади, упавшие на бок с вытянутыми ногами, часто и тяжело дышали.

Франсуа встал. Пока в нем сохранилась хотя бы капля жизни, он не хотел сдаваться. Он знал, что среди сохранившихся съестных запасов есть две больших пятикилограммовых банки сои в соусе. Он развернул тюк. Товарищи, лежавшие в полубессознательном состоянии, услышали как он загремел банками. Найдя то, что ему было нужно, он пробил дыры в крышках и обошел лежавших. Он наклонялся, встряхивал густую массу, командовал: “Открой рот!”, находил в темноте отверстие рта и осторожно тонкой струйкой лил туда драгоценную жидкость. Он узнал голос Бланш, прошептавшей ему “Спасибо”. Подойдя к мадам Дюрийо, лежавшей возле мужа, он отмерил беременной женщине двойную порцию. Когда жидкость закончилась, он открыл полностью банки и попытался съесть немного бобов, но не смог проглотить их. Тем не менее, эти несколько капель густой жидкости вернули часть жизни его товарищам. Уверенный, что все услышат его, он громко обратился к Пьеро:

–  Пьеро, ты возьмешь лошадь, которая еще способна передвигать ногами, и отправишься на поиски воды. Я уверен, что ты вернешься, потому что здесь остается твоя жена и твой будущий ребенок. Я советую тебе двинуться вниз по руслу ручья. Эта дорога обязательно приведет тебя к реке. Может быть, у нее поблизости есть другие притоки, и в них сохранилась вода. Если нет, то двигайся по руслу реки на юг до тех пор, пока не найдешь воду – может быть, в другой реке, в которую впадает первая. С собой возьми эти две банки. Если не найдешь другого подходящего сосуда, привези то, что поместится в этих банках. Весь отряд будет отдыхать еще несколько часов, а потом мы двинемся по твоим следам. Мы будем идти, пока сможем. Главной нашей надеждой будет твое возвращение. Наши жизни зависят от тебя. Попрощайся с женой и немедленно отправляйся в путь …

*   *   *

Франсуа негромко зовет:

–  Бланшетт, ты где?

–  Я здесь …

Франсуа падает на землю рядом с девушкой. Он вздыхает. Сейчас он чувствует ожоги, нанесенные ему солнцем. Едва он лег, как его охватила горячка от перегрева. Он перестает сопротивляться приступу, предупредив Бланш, чтобы та не пугалась.

–  Через час-два все пройдет …

Гвардеец снова плачет, и все слышат его нервные рыдания, которые он не может сдержать. Оставшаяся лошадь хрипит. Слышен треск – это падает сгоревшее дерево. За ним почти сразу же еще одно. Лежащие люди видят черные изломанные силуэты деревьев на фоне звездного неба. Жара немного ослабевает, охлаждающаяся обуглившаяся древесина сжимается и стволы растрескиваются. Эти звуки раздаются все чаще, и скоро ночь заполняется ими. Легкий ветерок проносится между обугленными колоннами, перескакивая легкими прыжками с одного ствола на другой, насвистывает какую-то мелодию в случайно подвернувшейся трещине, поднимает с земли серое привидение из пепла и гонит его вниз по долине. Тысячи мертвых деревьев медленно потягиваются, расправляя в наступающей прохладе черные кости.

Среди скрипящих скелетов кто-то проносится бархатным полетом. Потом – еще и еще. Бесчисленные молчаливые крылья почти касаются обугленной коры. И вот вся долина заполняется изломанными траекториями полета. Колетт пронзительно вскрикивает – ей в лицо вцепилась летучая мышь. Серое покрывало в несколько мгновений обволакивает людей и лошадь. Взбесившаяся от ужаса лошадь встает на дыбы и брыкается в туче крылатых существ. Люди тоже вскакивают на ноги. Франсуа, все еще сотрясаемый лихорадкой, совершает сверхчеловеческое усилие, чтобы вернуть власть над физическими силами и рассудком. Уцелевшие от огня в своих пещерах, летучие мыши вот уже несколько дней оставались без пищи. Им уже не попадаются насекомые во время вечерней охоты. Голод толкает этих обычно безобидных зверьков в атаку.

С огромной площади сгоревшего леса они устремляются в небольшую долинку, где сохранились признаки жизни. Воздух, пульсирует насыщенный зигзагообразными траекториями. Огромная стая летучих мышей заволакивает небо, закрывая звезды, наполняет долину жутким кишением. Они пищат, как крысы, кусают людей за нос, за уши, пытаются прокусить кожу. Беглецы срывают их с тела, судорожно бьются под массой крыльев, когтей, острых мордочек, десятками сбивая взбесившихся летунов каждым взмахом руки. Франсуа раскрывает оба лезвия ножа, который он сохранил, привязанным к запястью и размахивая им, образует сверкающий круг, внутри которого он и Бланш. Множество зверьков с распоротыми животами, рассеченных надвое, обезглавленных, падает к их ногам. Окровавленные трупы тут же покрываются слоем живых существ, высасывающих из них остатки крови. Копыто бьющейся лошади проносится в нескольких сантиметрах от виска Бланш и пробивает большую брешь в стене отвратительных животных. Франсуа кидается к четвероногому спутнику, хватает его за ноздри и вонзает в глаз нож, доходящий до его мозга. Потом он несколькими ударами ножа отсекает куски еще трепещущей плоти несчастной лошади. На них тут же набрасываются летающие крысы, жаждущие крови. Туча млекопитающих зверьков вокруг людей становится менее плотной. Франсуа собирает свой отряд. Гвардеец, который только что громко рыдал, погиб. Его тело покрыто сплошным шевелящимся слоем летучих мышей. Франсуа приказывает двигаться к реке. Оказывается, его спутники, только что умиравшие от усталости, способны бежать. Страх придал им новые силы. Едва они останавливаются. как бархатные крылья снова овевают их щеки. Ночь полна мечущихся теней. Фийон падает. Живое покрывало обрушивается на него. Франсуа давит животных ногами, приподнимает упавшего, встряхивает его. Фийон молча качает головой и безвольно оседает. Ему теперь все равно.

Колетт пострадала первой – ее укусили в ухо. Она дрожит от ужаса. Ей не удается успокоиться. Перепончатое крыло бьет ее по лицу. Она с криком останавливается, закрывает голову руками. Тест хватает ее за руку и увлекает за собой. Она сопротивляется, не видя смысла в бегстве – опасность одинакова как впереди, так и позади, повсюду носятся голодные животные. Колетт хочет спрятаться. Она садится на землю и сжимается в комок, уткнувшись лицом в колени. Когти цепляют ее волосы. Она кричит, срывает с себя комбинезон, чтобы закрыть им голову. Зверьки набрасываются на обнаженную грудь, кусают и раздирают ее когтями. Они жадно пьют кровь. Колетт дико воет, умоляет о смерти, катается по земле. Тест кричит: “Нож!”. Франсуа в темноте нащупывает его руку и вкладывает в нее нож. Тест бросается на землю рядом с девушкой, разгребает руками кишащих на ней зверьков, отыскивает на ощупь израненное горло и вонзает в него нож, подарив несчастной избавление от мук.

Франсуа тоже опускается на землю. Тест не встает. Он пронзил себе сердце на теле любимой. Франсуа вырывает нож из его ребер. Нож еще пригодится, чтобы защищаться до рассвета. Или для того, чтобы умереть.

Глава 5

Пьеро бьет пяткой в бок свою лошадь. Исчерпавшее силы животное пытается бежать рысью, но через десять метров переходит на шаг и тут же останавливается. Пьеро приходит в себя, ворчит, снова бьет лошадь, та находит в себе силы сделать несколько шагов. При каждом шаге пустые банки грохочут на крупе животного, сначала громко, затем все тише и тише. Пьеро, задремав, утыкается носом в гриву лошади и просыпается, ругаясь. Когда он выпрямляется в седле, его поясница скрипит, подобно старой двери.

Очевидно, русло реки изменило направление, слегка отклонившись к востоку, потому что он добрался до нее быстрее, чем рассчитывал. Но и в реке он не находит ни капли воды. Чувство жажды усиливается. Язык распух во рту. Кажется, он заполняет всю голову, превращается в тлеющую головешку.

Его мозг – пепел, его череп –уголь. Седло жжет ягодицы. Раскаленная кочерга обжигает поясницу. В желудке пылает кузнечный горн. Из легких он выдыхает пламя. Руки пригоршнями разбрасывают искры. Ему хочется спрыгнуть с обжигающей лошади, которая идет шагом, бежит рысью, унося его в огненную ночь. Но он не может. Огонь сплавил их в единое целое, в кентавра. Он скачет все быстрее и быстрее, несется, словно буря, мчится со всех ног – четырех, двенадцати, двадцати, ста – под грохот кастрюль, молотков, бьющих по наковальне, паровых молотов, тысяч сталелитейных заводов, громыхающих раскаленным железом. За ним, как за кометой, тянется хвост огня.

Лошадь резко останавливается. Пьеро перелетает через ее голову, катится по земле, плюхается головой вперед в воду. Он открывает рот … и встает только через четверть часа.

Он делает несколько шагов, колеблется, оборачивается и снова ложится в воду, впитывая ее всем своим телом, как губка. Он снова набирает свой вес взрослого мужчины. Он чувствует как вода в его теле опускается все ниже и ниже, до самых ног. Его кожа набухает и становится эластичной. Он смеется, плачет, потеет, мочится. Вода пропитала его насквозь.

Когда он напился до отвала, он удивился вкусу воды. Она была теплой и отдавала тушеным мясом. Интересно, в какой гигантской кастрюле варился этот суп? Вода поступала из притока, впадавшего в главное русло под острым углом. Среди камней она текла ручьем в шаг шириной и ладонь глубиной. В месте слияния двух русел лежал остров, на котором можно было разглядеть полуразрушенное здание, наверное, развалины фабрики по переработке рыбы. Его лошадь уже перебралась на остров и теперь щипала сухую траву. Каким-то чудом пожар обошел этот клочок земли.

Пьеро решает осмотреть строение. Оно состоит из четырех комнат. в двух из которых потолок обрушился. Он пытается найти какую-нибудь емкость, более подходящую для перевозки воды, чем банки без крышек, но не находит ничего, кроме мятого и ржавого железа.

Он оторвал лошадь от ее пиршества, привязал, как смог, свои емкости, напился в последний раз и двинулся в обратный путь.

На черных колоннах заблестели первые блики розовой зари, когда он наткнулся на уцелевших членов группы.

Они лежали на песке цепочкой, растянувшейся на добрые три сотни метров. Пьеро прежде всего отыскал свою жену. У нее нашлось достаточно сил, чтобы уйти дальше всех, к своему любимому Пьеро. Ее лицо было исцарапано когтями, на пальцах была кровь. Она слабо дышала. Пьеро усадил ее, дал ей воды. Она открыла глаза, узнала мужа, глубоко и счастливо вздохнула и перестала пить, чтобы поцеловать его. Только после этого она снова поднесла к губам жестянку. в которую капали ее слезы.

В банках оставалось еще не менее, чем по литру воды на каждого живого. Она окончательно вернула им жизнь и способность говорить.

Пьеро узнал о том, что произошло за время его отсутствия. Франсуа согнул руки, чтобы встать и вскрикнул от боли. При малейшем движении его обожженная кожа кровоточила.

Он рассказал о нападении летучих мышей. Но Пьеро не нашел никаких следов огромной стаи, ни одного трупа, ни одного отпечатка лап, ни одного укуса. На исцарапанных лицах были видны только следы от когтей. Лошадь была ранена только ножом. Колетт лежала, вцепившись себе в бок ногтями. На телах гвардейца и Фийона не было ни одной ранки.

–  Значит, все это нам привиделось, – испуганно прошептала Бланш.

–  Да, мы оказались жертвами отвратительного кошмара …

–  Но мертвые... – пробормотал последний оставшийся в живых гвардеец, – от чего они умерли? Ведь они умерли!

–  Мы подверглись, вероятно, коллективной галлюцинации, – предположил Нарцисс. – Первой закричала Колетт. Усталость и жажда вызвали у нас истерический криз. Возможно, что она действительно видала летучую мышь. Ну, а всех остальных она вообразила. Мы были так же близки к полному изнеможению и безумию, как она. Когда она разбудила нас своими криками, мы увидели все, о чем она кричала.

–  Мы сражались сами с собой, со страхом, с пустотой. Сошедший с ума Тест убил Колетт, которая была не более разумна, чем он, а потом покончил с собой.

–  Ну, а еще двое мертвых? Отчего погибли они? – настойчиво допытывался гвардеец.

–  Они умерли потому, что сдались. В пылу схватки, когда вся их энергия была израсходована против воображаемого врага, они позволили себе стать побежденными, они согласились на смерть и смерть пришла.

Гвардеец проворчал что-то про себя и умолк. Он не понимал, что произошло. Он с враждебным видом уставился на тело своего товарища. Потом его нахмуренный лоб разгладился, он наклонился и с трудом стащил с мертвого рубашку.

Глава 6

Убитую лошадь разделали, а мясо перенесли на островок. Но уцелевшие, едва прикрытые лохмотьями рубашек, люди не сохранили при себе ни одного нужного в пути предмета. У них не было ни зажигалки, ни спички. Франсуа нашел на каменной отмели несколько кремней, расколол их, чтобы получить искры. У него слишком болели руки, и он не мог взяться за эту работу.

У Нарцисса на бесплодные попытки ушла добрая половина дня. Он тысячи раз бил кремнем о кремень, сопровождая удары громкими ругательствами, прежде чем достиг желаемого результата. Когда он увидел, наконец, струйку дыма, тонкую и прямую, словно стебель пшеницы, поднимающуюся над кучкой сухого мха, над которой он трудился, он испустил вопль триумфа. Скоро в камине полуразрушенного дома на острове пылало яркое пламя. Впервые за много дней шесть уцелевших из отряда человек смогли поесть жареного мяса.

Они оставались на оcтровке в течение четырех дней. Оставшаяся конина была переработана. Сначала ее подкоптили, потом разложили на солнце. За несколько часов кусочки мяса были полностью высушены.

Франсуа натянул на плечи рубашку Фийона. Его руки начали заживать, и он уже страдал не так сильно. Пьеро с восторгом наблюдал за своей женой; все приключения не помешали ей носить ребенка, их надежду.

–  Это будет отличный парень! – с гордостью повторял он.

Единственная уцелевшая лошадь была навьючена свертком с сушеной кониной и большим тюком с сеном. Караван тронулся в путь по руслу реки, вдоль тонкой струйки текущей воды. Идти по камням было легче, чем по пеплу. И журчанье воды между камней ласкало слух измученных путников как песня самой жизни.

Река уходила все дальше и дальше в обугленный лес. Стук конских копыт разносился до бесконечности среди черных колонн.

На закате третьего дня пути отряд остановился на отдых в месте, где к реке близко подступили высокие берега, хорошо защищавшие путников от солнца.

Люди улеглись прямо на камни. Они долго ворочались, вытаскивая из-под себя острые камни, раздвигали гравий ягодицами, пытались укрыть животы обрывками ткани. Они неосознанно повторяли защитный жест своих пещерных предков, прикрывая перед сном сложенной лодочкой рукой интимное место.

С наступлением дня прилетел ветер. Он прилетел с другого конца света и принес с собой пепел Востока. Сначала это был как бы легкая, едва заметная дымка, но микроскопическая пыль проникала в ноздри, набивалась под веки. Затем ветер поднял с земли более плотные облака пыли, начал образовывать завихрения вокруг мертвых деревьев. Сила ветра увеличилась, и дымка превратилась в плотный туман.

Беглецы прижались к обрывистому берегу; мужчины пытались закрыть лица рубашками, женщины сняли комбинезоны и обмотали их вокруг головы.

Через несколько мгновений ветер резко усиливается, превращается в бурю. Он поднимает огромные волны в слое пыли, распыляет пепел в воздухе, превращает в порошок, швыряет его в небо, оставляет там, высоко, в сверкающей атмосфере, и пепел продолжает медленно подниматься вверх, просвечивающими облаками, невесомыми, небольшими круглыми райскими облачками, слегка подкрашенными розовым.

На поверхности земли ураган поднимает в воздух смесь пепла с обломками угля, такую густую, что в ней, кажется, нет ничего другого. Мужчины и женщины, закрывая лицо тряпками, с огромным трудом находят в этом пюре частицы воздуха, чтобы наполнить свои пылающие легкие. Они задыхаются, заливающий лица пот приклеивает к ним грязную ткань. Самые мелкие частицы пепла проникают сквозь материю и заполняют им рот. Им неудержимо хочется сплюнуть и попить. Но им не остается ничего другого, как глотать насыщенную песком слюну. Франсуа устал кричать товарищам, чтобы никто не трогался с места, чтобы ни случилось, пока не кончится буря.

Снесенные ураганом обгоревшие стволы рушатся тысячами, разбрасывая вокруг грохот бьющейся посуды. Те, которым удалось устоять, завывают, как сирены, громыхают, как пустые ящики, в которые ураган швыряет огромные куски угля. Град мелких обломков скребет их со звуком наждачной бумаги, обрушивается на землю и тут же уносится ветром.

Франсуа обнимает одной рукой Бланш. Он крепко прижимает ее к себе, выкрикивает слова поддержки, и когда дорогой голос в ответ прорывается к нему сквозь колеблющуюся завесу пепла, чувствует, как крепнет его собственное мужество.

Пьер Дюрийо уткнулся лицом в живот своей жены и крепко обнимает ее. Он чувствует щекой, как шевелится его ребенок.

Гвардеец невыносимо мучается от жажды. Буря, как ему кажется, продолжается много часов, целую вечность. Его жажда неимоверно разрастается. Вода ведь так близко, всего несколько метров … Он вспоминает песню журчащего по камням ручья. Он слышит ее. Да и ветер, похоже, начал стихать. Почему он должен терпеть жажду? Достаточно сделать несколько шагов, и можно броситься плашмя на землю, погрузить лицо в воду … Образ воды становится отчетливее и извлекает его из укрытия под обрывом. Гвардеец встает. Ураган хватает его, обрушивает на него удары тысяч кулаков. Куски угля разбиваются о его голову. Пепел, остановленный в полете неожиданным препятствием, осыпается к его ногам. Гвардеец устремляется вперед, опускает рубашку, защищавшую ему лицо, открывает глаза и тут же закрывает их, полные пепла и слез. В эту единственную секунду он видит перед собой, на уровне своих зрачков, нечто непрозрачное и серое, какую-то касающуюся его массу. Он был чем-то вроде камня в монолитной кладке. Он наклоняется, хочет нащупать руками поток, но встречает лишь слой пепла. Его ноздри уже наполовину забиты пылью. Он чихает, плюет. Его глаза невыносимо болят. Он пытается передвигаться на четвереньках. Он задыхается, снова плюет, сморкается в рубашку, оборачивает опять ее вокруг головы, поворачивается спиной к ветру, немного переводит дух и двигается назад на четвереньках. Под пеплом он нащупывает твердые округлости галек. Но ведь за то время, что он ползет, он должен был добраться до потока и даже до противоположного берега. Он поворачивает под прямым углом. Через несколько метров он натыкается на обрыв. Он выходит из себя. Кровавые слезы текут у него из глаз. Он встает, прислоняется к стенке обрыва и снова шагает вперед, охваченный воющим ветром, который старается сбить его с ног. Вот здесь должна быть вода. Он срывает с головы рубашку, опускается на землю и его пальцы погружаются в густую грязь. Воды больше нет, вместо нее нечто вроде цементного раствора, теплой пасты. Он открывает рот, чтобы закричать, чтобы предупредить товарищей и предводителя. Буря врывается ему в глотку сухим кляпом. Он кашляет, нет он уже не может кашлять, он только хрипит, лицо его принимает фиолетовый оттенок. Он еще шире открывает рот, ему нужно вздохнуть, ему нужен воздух. Пепел забивает ему рот и ноздри, добирается до бронхов. Гвардеец падает, стискивает обеими руками горло. В закупоренные пеплом легкие не попадает ни глотка воздуха. Чем сильнее он пытается вдохнуть воздух, тем глубже проникает пробка пепла. Он катается по земле, корчится, раздирает на себе горло ногтями.

Вскоре руки разжимаются, ноги вытягиваются, тело расслабляется. Его страдания закончились. Он перестает чувствовать ужас.

В последние секунды он успевает подумать, что это было просто смешно, так страдать от жажды. Ведь теперь ему ничего не нужно.

Глава 7

Франсуа первым поднялся на ноги, когда в середине дня буря прекратилась. Ветер ослаб, но воздух остался насыщенным пылью, ухудшавшей видимость. Солнце только угадывалось в виде бледного диска. Можно было держать глаза открытыми, но для защиты легких Франсуа сделал себе нечто вроде маски вокруг подбородка. Услышав его голос, стали подниматься и его товарищи. Оказалось, что пропали гвардеец и лошадь. Правда гвардейца быстро отыскали в нескольких шагах от обрыва под небольшим холмиком пепла. Всех обеспокоило исчезновение воды.

Мужчины разгребли сухой пепел голыми руками, наткнулись на грязь, откинули ее в сторону, добрались до влажного гравия и выкопали в нем ямку глубиной сантиметров 30. В нее медленно стала набираться вода, сначала мутная, затем все более и более чистая. Сначала женщины, потом мужчины смогли утолить жажду. Сверток с вяленым мясом был извлечен из-под серого савана пепла, пятеро спасенных, перекусив, заснули.

Когда они проснулись вечером, воздух практически очистился от пепла.

Беглецы с удивлением огляделись. Мертвый лес, по которому они брели столько дней, полностью исчез.

Хрупкие стволы, снесенные бурей, упали, разлетелись на куски. Пепел покрыл обломки серым слегка неровным покрывалом. Слабо волнистая равнина продолжалась во все стороны до бесконечности, до плоского горизонта, и ее однообразие нарушалось только отдельными самыми толстыми стволами с твердой сердцевиной, которые устояли во время урагана и теперь вздымали то тут, то там свои мрачные силуэты, увенчанные серыми шапками.

Низкое солнце, едва закрытое облаками, казалось фонарем, в котором догорают последние капли масла.

Франсуа показал рукой направление на юг. Горизонт в этой стороне был не такой прямолинейный.

–  Мы на верном пути, – сказал он. – То, что мы видим на самом горизонте, это развалины городов вдоль Луары. Русло нашей реки ведет нас прямо туда.

Членам отряда пришлось пожертвовать последними лохмотьями, чтобы сделать узелки с остатками вяленого мяса. С наступлением ночи небольшая группа из пяти уцелевших двинулась на юг.

Она не смогла передвигаться по руслу реки. Ветер образовал в долине наносы пепла, мощностью иногда во много метров. После нескольких шагов Пьеро провалился в пепел по самую шею и мог погибнуть, если бы не шагавший рядом с ним Нарцисс.

Они выбрались на более высокий берег, почти очищенный ветром от пепла. Обнаженные, они передвигались почти белой ночью, белой от пепла, светившегося под луной; пять тощих, лохматых, грязных, упорных существ. Через несколько часов им пришлось отойти в сторону от реки, которая прорезала два холма, и пепел завалил эту долину почти до вершин холмов. Они обогнули восточный холм и оказались на склоне, с которого ветром сдуло почти весь пепел. На склоне валялось несколько черных тел. Подойдя ближе, они разглядели десятка три обуглившихся трупов, вцепившихся в землю. Они лежали, скорчившись в последнем страдании. Ветер наполнил пеплом разверстые рты. Иногда белая кость – ребро или лопатка – прорезала черную плоть, выглядывая наружу. Берцовая кость все еще тянулась вверх в оболочке из горелого мяса. Лицо цвета угля скалилось в лунном свете.

Глава 8

В полуметре впереди возвышались руины первых зданий. Последний переход привел беглецов к границе паркового пояса, отделявшего город от диких зарослей. Сейчас парки ничем не отличались от окружающего серого пространства, если не считать широкого бетонного ложа для воды, по которому она поступала в бассейны и небольшие декоративные каналы.

Они добрались сюда еще до наступления утра. Франсуа решил не продолжать передвижение в этом направлении, потому что в бетонном ложе, заполненном пеплом, найти воду было невозможно.

Они вырыли яму в гравии, выпили набравшуюся воду, подкрепились остатками еды и поспали. За это время солнце взошло, описало дугу по небосклону и зашло. Прежде чем тронуться в путь, они подождали, пока взойдет луна.

Едва ступив на территорию парка, они стали натыкаться на полузасыпанные пеплом трупы. Чем дальше они продвигались, тем сильнее был запах сгоревшего города. Это был запах обгоревшей падали, сажи, тлеющего тряпья, жженой резины. горелой краски, расплавившегося пластика.

Сначала они прошли мимо нескольких отдельно стоявших зданий. Крыши у них провалились между закопченных стен, на которых черными провалами зияли окна и двери. Потом они пересекли рабочий поселок в руинах. До пожара здесь возвышались дома на колоннах; сейчас эти опоры были погнуты, исковерканы, и находившиеся на них дома упали и разбились. Глыбы бетона и остатки опор все еще торчали кое-где из-под слоя пепла.

Из рабочего поселка широкая улица вела к реке мимо полуобвалившихся стен складов и заводов. Она была завалена самым разнообразным мусором – остовами автомобилей, глыбами бетона от разрушенных зданий. И все было покрыто слоем вездесущего пепла.

–  Ни единого следа, ни единого звука, – встревожено промолвил Нарцисс. – Неужели здесь не осталось ни одного живого человека?

–  Холеры и огня было достаточно, чтобы погубить всех, – ответил Франсуа, в голосе которого звучала та же тревога.

Они медленно продвигались вперед, перебирались через препятствия или обходя их, и настороженно осматривались. Франсуа опасался какой-нибудь неожиданности. Бланш старалась держаться как можно ближе к нему. Она ступала своими небольшими босыми ножками в глубокие следы, оставляемые ее другом. В свете луны руины бросали на дорогу причудливые тени, бездонные пропасти тьмы. После того, как улегся ветер, легкий пепел, словно снег, осел на посеревшие стены. Он покрывал бледно-серой оторочкой все вокруг.

Мадам Дюрийо следовала за Бланш. Из обрывков одежды она смастерила нечто вроде пояса, проходившего под большим животом и поддерживавшим его. Она шла впереди своего мужа, который не сводил с нее глаз. Замыкал процессию Нарцисс.

Улица закончилась мостом. Беглецы осторожно ступили на него. От воды к ним донеслись странные звуки. Это было не только журчание воды, но и что-то еще. Через несколько шагов они подошли к парапету и взглянули вниз.

Вода стояла необычно низко. Лодки, катера, буксиры, барки лежали на отмелях. По палубе некоторых суд¨нышек ползали человеческие существа, слишком слабые, чтобы передвигаться на ногах. Это были немногие спасшиеся из огненного ада и не затронутые черной болезнью, почти все обнаженные, скелетоподобные, изможденные. Полутрупы, ожидающие смерти. Некоторые тела лежали возле воды или прямо в воде. Многие уже не двигались, и было непонятно, уснули они или умерли. Иногда возле трупа собиралась небольшая группа умирающих от голода. Зубами и ногтями они отрывали у мертвеца куски плоти, пытаясь продлить свою жизнь за счет тех, кому это не удалось. От этой копошащейся массы, которую луна заливала ровным неярким светом, не доносилось ни одного крика, ни единого слова, которое напомнило бы, что эти человекоподобные личинки были все же людьми. Слышно было только негромкое ворчанье, бессвязные звуки, хрипы, чавканье и хлюпанье, бульканье воды, шорох от трения о гальку рук, бедер, животов. Тяжелые волны запахов, среди которых можно было различить запахи ила, дохлой рыбы, падали и экскрементов, достигали ноздрей пяти путников, которые, словно зачарованные, смотрели на ужасную сцену и не могли оторваться. Они сравнивали свои беды с этим ужасом. Обнаженные, но твердо стоящие на ногах, тощие, изголодавшиеся, но готовые продолжать борьбу, они были далеки от этого жестокого кошмара. Нет, они не отказались от человеческого достоинства. Они еще были людьми.

–  Пойдем дальше, дети мои, отсюда надо уйти как можно скорее, – сказал Франсуа.

Они двинулись дальше по загроможденному разным хламом мосту. Они не знали, что их ждет на другом берегу, какие новые испытания повстречаются им, какие преграды им придется преодолеть, прежде чем они достигнут Прованса, где им, может быть, предоставится возможность зажить новой жизнью.

Франсуа почувствовал в себе прилив новой энергии. Его мышцы хотя и уменьшились в объеме, идеально подчинялись хозяину, его разум оставался ясным, его сердце, надежно перекачивавшее кровь по телу, было одновременно насосом, снабжавшим его мужеством.

Его спутники следовали за ним с возрастающим с каждым днем доверием.

Мост остался позади. Франсуа ступил на южный берег Луары.

Глава 9

“Радуга-29”, один из небольших грузовых самолетов фирмы “Левер и С^о”, перевозивший из Парижа в Алжир 12 тонн семян цветов и овощей, находился над Центральным массивом на высоте 18 712 метров и 33 сантиметров, когда его двигатели замолчали. Отсек с парашютом не открылся. Самолет пролетел некоторое расстояние по инерции, наклонился, перевернулся, сошел с траектории и рухнул на обрывистые склоны одной из вершин хребта Маргерид. От удара он развалился на куски. Семена разлетелись по склонам горы и ближайшей долине. Эти отборные семена происходили от парниковых растений. На фабрике в Северной Африке они должны были прорасти и развиться в условиях повышенной температуры. Случайно посеянные в этой долине, где сохранилась влага, они оказались в подходящих условиях, укоренились, зазеленели и зацвели.

После пустыни пепла, сгоревшего города, пересохших рек, пятеро беглецов продолжали путь по другим пустыням пепла, другим погибшим городам, другим пространствам, покрытым зарослями и лесами, уцелевшими от огня, но погибших от засухи. Они достигли верховьев долины Аллье.

Франсуа рассчитывал повернуть на восток, прежде, чем они доберутся до горы Жербье-де-Жонк, пересечь хребет Веллэй в том месте, где он пересекает горы Виварэ, и оказаться над долиной Ардеш. Он надеялся, что после этого главные трудности будут позади.

Они медленно поднимались вверх по долине, на дне которой среди камней журчали тоненькие струйки воды. Они питались рыбой, пойманной руками в небольших ямах с водой.

Трое мужчин стали худыми и жесткими; Бланш утратила все женские округлости. Ее фигура напоминала фигуру девочки-подростка, у которой кости растут быстрее, чем мышцы.

Несчастная жена Пьеро с трудом несла перед собой большой сильно загоревший живот, размеры которого еще сильнее подчеркивала худоба ее конечностей. Под кожей, натянутой настолько, что она блестела, ребенок то и дело шевелился, и будущая мамаша с любовью гладила бугорки, появлявшиеся к востоку, западу или югу от ее пупка.

Однажды утром они преодолели крутой поворот долины и остановились, пораженные. Солнце, еще находившееся за хребтом, касалось своими лучами только вершин скалистых гор Маргерид, но ниже, прямо перед ними, всего в нескольких шагах, все дно долины покрывала густя зелень, поднимавшаяся до середины склонов. На темной зелени яркими пятнами выделялись тысячи цветов разных оттенков. Райский аромат струился вниз по долине вслед за ручейком.

Жена Пьеро заворожено шагнула вперед, наклонилась и сорвала фиалку, такую большую, что она закрыла ей все лицо. Она воздела руки к небу в знак признательности, потом сцепила руки под животом и помчалась бегом по густой высокой траве.

Когда первая радость исчерпала силы, она осторожно опустилась на ложе из маргариток, каждая размером в тарелку. Ее муж склонился над ней. Лицо молодой женщины было мокрым от слез. Она тихо сказала ему.

–  Мой дорогой, мой Пьеро, ведь я вела себя очень мужественно, правда? Я держалась, пока могла. Но теперь, теперь я не могу нести его дальше …

Через несколько часов долина огласилась плачем новорожденного. В тот момент, когда солнце коснулось ее волос женщина успокоенно расслабила свое измученное тело. Франсуа при помощи ножа, использованного столько раз для полезных и трагических целей, перерезал пуповину. Это был мальчик, худенький и красный, как котенок со снятой шкурой. Через секунду после появления на свет он заорал так энергично, что его отец ударился в бегство, а материнское сердце переполнилось гордостью. Бесплодные вершины гор разнесли далеко вокруг, по всей пустынной округе, обожженной до смерти, эхо нового голоса.

В соседней долине нашлись человеческие уши, чтобы услышать этот крик. Там жила семья стариков, последняя чета древнего пастушьего племени. Мужу было около 80 лет, да и его жене ненамного меньше. Они жили в развалинах древней фермы с низкой крышей в компании с несколькими овцами и козами, козлом, бараном и лохматым псом. Питались они молоком и сыром от своих животных, одевались в их шкуры. Их лица были изрезаны морщинами, они были неимоверно грязны. Друг с другом они почти не разговаривали. Между ними все давно уже было сказано. Время от времени они обращались с несколькими словами к овцам или козам, когда доили их. Они продолжали жить, не думая о смерти. Они знали, что уйдут в один и тот же час, и тогда горы примут их животных. Лучше, чем звуки, издаваемые человеком, они понимали бормотание и тысячи видов молчания горных ручьев, деревьев и скал их вселенной.

Старик доил овцу, когда до его ушей донесся женский крик.

Он неторопливо выпрямился и пошел искать свою жену. Та срезала серую траву, связывая ее в сноп, чтобы разжечь огонь в очаге. Она тоже слышала крик. И тоже бросила свое занятие и отправилась искать мужа. Они встретились на пороге кухни. Взглянули друг на друга. Он протянул руку в направлении, откуда снова донесся крик. Она кивнула. Она прекрасно узнала этот крик, который испускают все женщины, когда от них отделяется часть, необходимая для продолжения жизни. У нее самой было трое детей. Последний давно покинул их и спустился вниз, в мир людей. В то время у нее еще были черные волосы и несколько зубов. С тех пор они ни разу не видели другого человека.

Старуха взяла деревянную чашку, вытерла ее рукавом, закрыла дверь на кухню. Она привязала собаку и заложила жердью ворота в хлев, выведя оттуда черно-белую козу. Она погнала животное перед собой хворостиной. Старик двинулся вслед за старухой. Втроем они начали подниматься к перевалу, откуда донесся крик. Коза трусила впереди, то и дело останавливаясь, чтобы подождать старика, и перехватывала во время остановки своими длинными зубами несколько стебельков травы. Старик шагал за козой медленным шагом горца, который никогда не ошибается, выбирая куда поставить ногу. Старуха шла последней. Она уже начала задыхаться. Пожалуй, это было от волнения, потому что вслед за криком женщины, послышался громкий плач ребенка.

Они добрались до соседней долины только после обеда. Среди цветов они нашли трех голых мужчин, высокую девушку, чем-то похожую на их козу, и женщину, у которой еще не перестала сочиться кровь. Возле нее – голенький малыш, спавший среди лютиков со стиснутыми кулачками.

Беглецы уже издалека заметили гостей и схватились за оружие, готовясь к обороне. Затем последовало удивление, потом радость при виде козы.

Франсуа хотел рассказать о испытанных ими приключениях двум старикам, которые еще не произнесли ни слова. Он начал:

–  Мы – последние жители Парижа, выжившие после катастрофы …

Старуха не слушала его. Встав на колени возле роженицы, она доила козу, подставив деревянную чашку под струйку молока. Увидев женщину, такую тощую и совсем обнаженную, она всплеснула руками.

Старик поднял к Франсуа свое грязное морщинистое лицо, открыл рот, прочистил глотку и с огромным усилием проскрипел:

–  Какой еще катастрофы?