ПЬЕР БУЛЬ

Игры разума

(с) Игорь Найденков, перевод с французского, 2002
Текст опубликован в архиве TarraNova с разрешения переводчика.
Любое коммерческое использование данного текста, а также любые
публикации и перепечатки в электронном виде без ведома и согласия
переводчика (naidenk@ns_igs_ac_by // заменить _ на точку)запрещены.

ЧАСТЬ I

Прозвучал звонок. Кандидаты, уже полчаса толпившиеся в ожидании, вяло обмениваясь несколько натянуто звучавшими фразами в попытках отвлечься и успокоиться, замолчали, как по команде. Несмотря на свойственное им умение владеть собой, все почувствовали почти одинаковое волнение, сопровождавшееся сильным сердцебиением. Сторож в расшитой золотом униформе медленно распахнул тяжелую дверь Института и жестом пригласил их войти. Они проследовали за ним длинным мрачным коридором в огромный зал с расположенными амфитеатром рядами сидений. Здесь и должно было состояться испытание.

Фауэлл вошел в зал одним из первых. Как и остальные двенадцать кандидатов, мужчин и женщин в возрасте от 35 до 50 лет, он ничего не захватил с собой. Сегодня для них не существовало ни справочников, ни таблиц логарифмов, ни даже простых логарифмических линеек. Во время последнего экзамена они имели право пользоваться только резервами своей памяти, своего ума и воображения.

Этот экзамен или, скорее, конкурс, в результате которого нужно было выбрать лучшего из группы, был последним звеном в длинной цепи серьезнейшей проверки знаний, продолжавшейся уже более трех месяцев. За это время кандидаты выдержали внушительную серию экзаменов, каждый из которых заканчивался отсеиванием многих и многих неудачников.

Сначала участникам конкурса были предложены задачи по высшей математике, теоретической и экспериментальной физике, химии, астрономии, астрофизике, психологиии различным отраслям биологических наук. И победителям пришлось показать глубокие познания в широком круге проблем, относящихся к наиболее благородным областям деятельности человеческого разума.

В связи с тем, что средний уровень подготовки кандидатов был весьма высок (все они закончили наиболее престижные высшие учебные заведения, а многие из них уже успели успешно проявить себя в теоретических или прикладных исследованиях), каждое из испытаний содержало множество специально подобранных труднейших элементов. Для их решения требовалось не только уметь применять на практике полученные во время учебы знания, но и проявлять творческий подход. Чуть ли не каждое задание по степени сложности можно было сравнить с докторской диссертацией. Участникам конкурса разрешалось не только использовать по своему усмотрению любые таблицы и карманные калькуляторы, но и подключаться к институтским компьютерам и обращаться за любой справкой в библиотеку Института, хранившую практически весь объем накопленных человечеством знаний. Конечно, речь не шла о том, чтобы продемонстрировать способность к зубрежке; на всех экзаменах требовалось прежде всего показать высокий уровень интеллекта. Экзаменационные вопросы были подготовлены комиссией, включавшей в себя непререкаемые научные авторитеты по всем областям знаний — практически все члены комиссии были «нобелями», то есть лауреатами Нобелевской премии, учеными, добившимися высшего признания своей деятельности.

На протяжении трех долгих месяцев, пока длились предварительные испытания, кандидаты не имели права покидать стены Института. Они могли свободно пользоваться любыми вычислительными устройствами, работать в любой лаборатории или в библиотеке, но им не разрешалось общаться с внешним миром. Они даже спали в Институте, в небольших, похожих на монашеские кельи комнатках, специально оборудованных для этой цели.

Экзаменаторами тоже были нобели. Их никто не смог бы заменить, учитывая невероятно высокий уровень отобранных заданий. Они судили без малейшего снисхождения, полностью проникшись сознанием своей величайшей ответственности.

Чем дольше продолжались экзамены, тем сильнее редели ряды участников, которых вначале насчитывалось несколько тысяч. Три первых экзамена — по математике, теоретической физике и химии — были предназначены для того, чтобы произвести жесточайший отбор, а поэтому любой кандидат, не набравший 16 баллов из 20, немедленно отсеивался. Неудачников на этом этапе оказалось подавляющее большинство — только сотне участников удалось пройти во второй тур испытаний. После окончания второго тура всем было разрешено на время покинуть Институт, пока члены нобелевского жюри, запершись в одном из кабинетов, выбирали наиболее достойных.

Через несколько дней результаты второго тура были опубликованы в газетах. Из сотни претендентов осталось всего тринадцать счастливчиков. Впрочем, эта цифра была не случайной — с самого начала было известно, что на третий тур пройдет всего тринадцать человек. В их числе оказался и Фауэлл.

Он отыскал предназначавшееся ему место. Его коллеги тоже быстро разобрались с местами, после чего все уселись и стали молча ожидать конвертов с заданиями.

Просторный амфитеатр, способный вместить добрую тысячу студентов, выглядел непривычно пустым. Тринадцать кандидатов были рассажены как можно дальше друг от друга. И не столько с целью избежать элементарного списывания, так как сам характер заданий полностью исключал такую возможность, да и честность кандидатов не вызывала сомнений, сколко для того, чтобы позволить им полностью и без помех сконцентрироваться на выполнении задания. Фауэлл, прекрасно понимавший все это, тем не менее почувствовал, что изолированность от коллег неприятно давит на сознание. Несмотря на солидный опыт, приобретенный в ходе бесчисленных экзаменов, он внезапно осознал, что охвачен сильнейшим волнением, позабытым со времен далекой юности. Он внимательно посмотрел на коллег, пытаясь уловить в их поведении следы такого же волнения.

Ближе других к нему оказались два его старых приятеля— Йоранн и миссис Бетти Хэн. Когда-то они вместе учились в университете, да и после его окончания не теряли друг друга из виду. Француз Йоранн был чистым математиком, много времени проводил в США. Американец Фауэлл время от времени использовал его способности, чтобы решить очередную сложнейшую математическую задачу — ему приходилось сталкиваться с подобными проблемами в ходе своих исследований весьма часто, и он весьма высоко ценил способность Йоранна к логическому мышлению и дедукции. Сам Фауэлл занимался ядерной физикой. После окончания университета некоторое время работал под руководством одного из наиболее известных ученых своего времени, нобеля О’Керна. Позднее, уже отправившись в самостоятельный полет, он завоевал признание ученых всего мира, совершив несколько важных открытий в физике античастиц.

Как и Йоранну, ему было немногим более сорока, что давало ему возможность участвовать в конкурсе: возраст кандидатов строжайшим образом ограничивался, так как обязанности, которые предполагалось возложить на тринадцать избранных и в особенности на победителя, были несовместимы как с зеленой молодостью, так и со склерозом чрезмерно зрелого возраста.

Миссис Бетти Хэн, для друзей просто Бетти, сидела на первом, самом нижнем ряду. Она оказалась единственной женщиной, пробившейся в финал, что не могло не вызвать нескольких неодобрительных замечаний со стороны кандидаток-неудачниц. Тем не менее все их высказывания не имели последствий, поскольку объективность и честность членов нобелевского жюри были вне всяких подозрений.

Фауэлл был рад увидеть Бетти, так как испытывал серьезные опасения, что она могла не пройти в финал.

Разумеется, уровень ее интеллекта не вызывал сомнений, но Бетти была не слишком сильна в высшей математике и теоретической физике. Начав с занятий серьезной наукой, вскоре оставила ее, заинтересовавшись литературой, а затем углубившись в дебри философии. В конце концов остановилась на психологии. Здесь тоже быстро завоевала высокое положение, хотя многие ее друзья подшучивали над тем, как низко она пала… Успех же в настоящем конкурсе, когда она оставила позади многих видных специалистов в классических отраслях знания, не только подтвердил высочайший уровень ее интеллекта, но и показал ее удивительную работоспособность, поскольку всего за несколько недель перед самым конкурсом ей пришлось восстанавливать в памяти огромный объем давно забытой информации.

Фауэлл, постоянно помогавший ей своими советами, искренне радовался ее успеху, потому что, в отличие от многих, отнюдь не недооценивал значение психологии и считал весьма желательным видеть Бетти в числе тринадцати претендентов, пришедших к финалу. Когда Фауэлл поздравил ее, Бетти не без иронии заметила, что познания в области психологии оказались весьма полезными даже во время экзамена по математике, когда она придумала новую форму представления результатов, что буквально очаровало членов жюри.

Бетти, китаянка по национальности, давно разошлась со своим мужем-американцем, сохранив при этом, несмотря на все передряги, гражданство. И это позволяло поддерживать самые тесные контакты с учеными Запада. Впрочем, в научных кругах, в которых вращались ученые уровня Йоранна или Фауэлла, расовая и национальная принадлежность и религиозные взгляды давно перестали быть предметом для обсуждения.

Фауэлл, у которого была восемнадцатилетняя дочь, не имел ничего против того, чтобы Рут вышла замуж за русского, сына известного астронома, Николая Зарянова.

Конечно, физик предпочел бы видеть своим зятем кого-нибудь из молодых ученых, но и Николай был достаточно подходящей парой для его дочери. В свои двадцать шесть лет он уже сделал блестящую карьеру в авиации, а увлекшись астронавтикой, имел возможность сделать карьеру еще более блестящую. Да и отец его был другом Фауэлла, и он искренне восхищался едва ли не мистической преданностью астронома науке. Словом, никто не возражал против намеченного брака, но, учитывая молодость Рут, все согласились, что надо на год-два отложить свадьбу.

Зарянов-старший был здесь, в зале. Обернувшись назад, Фауэлл увидел его в самом верхнем ряду и улыбнулся, подумав, что случай предоставил астроному самое высокое место не иначе как с учетом объекта его интересов: русский астроном, специалист высочайшего уровня, обладал обширнейшими научными познаниями и богатым воображением. То же самое можно было сказать и о Йоранне, легко расправлявшемся с самыми трудными задачами.

Остальных претендентов он знал хуже. Большинство были физиками; кроме них — два биолога и химик…

Фауэлл перевел взгляд на центральный помост, куда в этот момент служитель торжественно вывел трех членов комиссии.

Из трех знаменитых ученых во фраках первым шел не кто иной, как О’Керн, наиболее известный представитель клана нобелей и их признанный старейшина (именно в его лаборатории довольно долго работал Фауэлл). Он выглядел весьма импозантно, в полном соответствии со своей репутацией аристократа. Глаза блестели необычным блеском, лицо изрезали глубокие морщины — следы страстной преданности науке и плоды глубоких размышлений. Ореол непокорных седых волос делал его несколько похожим на известные фотографии Эйнштейна. Говорили, что он иногда сознательно старался увеличить это сходство, старательно приводя свои волосы в художественный беспорядок.

Переглянувшись, участники конкурса, словно по команде, встали со своих мест. Фауэлл не смог сдержать улыбку, подумав, что они автоматически подчинились сформированному в юности рефлексу. Трое членов жюри, похоже, почувствовали себя польщенными, и О’Керн благодушно замахал рукой, показывая, что они могут сесть. Потом поднял над головой большой конверт.

— Дамы и господа, вот ваше задание. Я констатирую… вернее, мы констатируем, что сургучная печать на конверте не нарушена. Вы, впрочем, тоже можете видеть это со своих мест. Хотя,— добавил с улыбкой,— если у кого-нибудь есть хоть малейшее сомнение по этому поводу, он может подойти и проверить лично.

По залу прокатился легкий шум, выражавший всеобщий вежливый протест: никто и мысли не допускал о возможности нечестной игры. Внезапно в негромком бормотании появились нотки удивления: с места неожиданно поднялась миссис Бетти Хэн, самая юная из числа претендентов, и решительно направилась к возвышению для членов жюри. Она спокойно приблизилась к нобелям, удивленно взиравшим на нее. Стоявший на краю помоста О’Керн по-прежнему держал конверт в руке. Бетти, ничуть не смущенная повышенным вниманием к своей особе, поднялась по ступенькам и остановилась перед О’Керном. Тот протянул ей конверт. Внимательно осмотрев его, Бетти вернула конверт председателю комиссии.

— Вы удовлетворены? — спокойно спросил О’Керн.

— Все в порядке, профессор.

— Значит, вы не доверяете нам?

— Профессор,— хладнокровно ответила Бетти,— в такой ситуации я не могу верить на слово никому, даже трем нобелям.

О’Керн вопросительно посмотрел на нее, потом медленно кивнул. Хорошо знавший его Фауэлл понял, что профессор правильно оценил поступок Бетти и не обиделся.

Бетти, заработав первое очко, вернулась на место. В наступившем чуть ли не благоговейном молчании О’Керн распечатал конверт и достал задание — 16 экземпляров, каждый всего на двух страничках. О’Керн оставил один из них себе, передал по одному своим коллегам и остальные отдал служителю, чтобы тот разнес их кандидатам. После того как в руках у каждого из них оказались заветные листки, О’Керн откашлялся и торжественно заявил:

— Дамы и господа, теперь вы получили задания, точнее, задание, поскольку оно одинаково для всех. Сейчас я прочту его вслух. Прошу выслушать меня внимательно. Если какая-нибудь фраза покажется вам неясной, можете тут же остановить меня и задать вопрос.

Кандидаты внимательно склонились над лежавшими перед ними листами бумаги. О’Керн взял в руки текст и начал читать.

— Конкурс претендентов на место президента Всемирного Научного Правительства.— Здесь он остановился и пояснил: — Прежде чем изложить суть задания, я должен напомнить вам цель этого испытания и правила, по которым оно проводится. Данный конкурс является первым испытанием подобного рода. Участвовать в нем может и имеет право только тот, кто уже избран в состав мирового правительства: из их числа будет избран президент. Отбор производился на основании результатов продолжительной серии экзаменов, позволивших определить уровень знаний претендентов по главным отраслям знания, непосредственно определяющим будущее нашей планеты и всего человечества. Главной задачей последнего испытания является выявление среди членов уже сформированного правительства кандидата, наиболее подходящего на пост его главы.

Кандидат, который по единогласному решению нобелей представит лучшую работу на предложенную вам тему, автоматически займет пост верховного руководителя Земли. Кандидат, который по единогласному мнению совета займет по результатам конкурса второе место, будет назначен вице-президентом; в его функции будет входить замещение должности президента в случае смерти последнего или при невозможности выполнять свои обязанности. Остальные будут распределены по различным министерским постам по решению президента. Тем не менее каждый из них получит номер, соответствующий занятому им на конкурсе месту.

Всемирное правительство ученых (сокращенно ВПУ) приступит к исполнению своих обязанностей немедленно после оглашения результатов конкурса. Одновременно прекратит функционирование временная администрация, образованная общим собранием нобелей. Президент ВПУ будет занимать свой пост в течение девяти лет, если за этот период не будет высказан протест абсолютным большинством нобелей, совет которых должен собираться для утверждения решений правительства по всем вопросам исключительной важности, а также регулярно не реже одного раза в год для общей оценки деятельности правительства.

О’Керн остановился и положил бумаги.

— Все ясно?

После единодушного подтверждения продолжил:

— Перейдем теперь непосредственно к заданию. Вот оно. «Кандидаты должны изложить основные программы своей деятельности в случае их избрания на пост президента ВПУ. Программа должна быть изложена строго научным стилем, но кандидаты могут, если посчитают это необходимым, приводить и соображения иного плана, в частности ссылаться на нужды и чаяния народных масс. В целом в процессе работы над программой кандидаты не ограничиваются никакими жесткими правилами или требованиями».

Закончив, О’Керн еще раз поинтересовался, нет ли у кого-нибудь вопросов. Потом посмотрел на настенные часы.

— Прекрасно. Итак, дамы и господа, конкурс начинается. Момент начала — 10 мая, 9 часов 10 минут. Поскольку президент должен быть назначен на срок в 9 лет, вам предоставляется для работы ровно 9 дней. 19 мая в 9 часов 10 минут ваши проекты должны быть сданы комиссии. Напоминаю, что вы не имеете права пользоваться каким бы то ни было справочным материалом. Желаю всем успеха.

Фауэлл довольно долго сидел, не приступая к работе и рассеянно поглядывая на других кандидатов, уже что-то писавших. Обменялся дружескими улыбками с Бетти и Йоранном, и ощущение духовной близости с ними помогло ему избавиться от излишнего напряжения, снова почувствовать себя собранным и уверенным.

Революция, задуманная учеными, или «заговор нобелей», как ее иногда называли (и совершенно несправедливо, потому что инициатива исходила не от них), по-настоящему оформилась в Калифорнии, в кругу небольшой группы ученых, работавших в центре ядерной промышленности.

Физики, приехавшие сюда со всего мира, чтобы продолжать свои исследования и все дальше и дальше проникать в тайны строения вещества, привыкли встречаться по вечерам, обмениваться результатами наблюдений, а то и просто обсудить ту или иную модную теорию, поболтать на темы, имеющие отношение к физике.

Постоянно встречаясь и обмениваясь мнениями, ученые постепенно осознали, что их сообщество образует единственный подлинный интернационал: наука для них была одновременно и душой окружающего их мира, и единственной силой, способной повлиять на его судьбы, если бы удалось отобрать рычаг воздействия на мир у невежественных и болтливых политиков, занимающихся никому не нужной, бесполезной и бессмысленной деятельностью. Таким образом, в ходе бесчисленных дружеских бесед постепенно оформилось представление о блистательном будущем объединенной планеты, управляемой знанием и мудростью. Разумеется, это очертание будущего было весьма смутным, нечетким, и хотя все понимали, что возникшие в умах ученых идеи основывались на здравом смысле, до их практической реализации было еще очень далеко.

Искры новых идей вспыхнули в среде молодых ученых, приглашенных Фауэллом в бунгало, где он жил вместе с дочерью. Женившись рано, он вскоре потерял жену; его дочь тогда была еще маленьким ребенком. Всецело поглощенный наукой, он так и не нашел времени на личную жизнь и больше не женился. Рут, хотя и не отличалась большой склонностью к учебе, все же занималась достаточно хорошо, чтобы не огорчать отца, которого очень любила. Кроме того, она выполняла роль хозяйки дома, что было совершенно несложно, учитывая безразличие, с которым Фауэлл относился к обыденной стороне бытия.

Поводом для внезапной вспышки идей явился совершенно обычный, незначительный случай. Шла банальная телевизионная передача, раздражавшая всех собравшихся у Фауэлла нескольких физиков и математиков из разных стран, в том числе Йоранна, не только занимавшегося своими собственными проблемами, для чего ему не нужно было ничего другого, кроме листа бумаги и карандаша, но и постоянно помогавшего всем друзьям и знакомым, что охотно использовали его аналитические способности для решения самых разных задач. Присутствовала и Бетти Хэн, находившаяся здесь проездом.

Наполнив стаканы и проверив, достаточно ли на столе разных напитков и закуски, Рут извинилась перед гостями и покинула собравшихся, так как хорошо знала, что предстоящая беседа будет чисто научной. Но беседа не задалась, казалось, все присутствовавшие, хотя и не говорили об этом открыто, были озабочены какой-то иной проблемой, отвлекшей сегодня их внимание от традиционной темы разговора.

Фауэлл включил телевизор. Некоторое время все молча смотрели на экран. Надо сказать, картина была прелюбопытная: группа ученых, застывших в самых разных позах со стаканами в руках, с нахмуренными напряженными лицами следивших за передачей. Казалось, их реакция на происходящее на экране отражала не содержание передачи, а какое-то общее раздражение, буквально витавшее в воздухе. Это было тем более странно, что передавалось стандартное интервью с одним из политиков.

И только когда высказывания политика превзошли все возможные пределы человеческой глупости, с чем, похоже, были согласны все присутствующие, Фауэлл резким движением руки выключил телевизор и обратился к друзьям.

— Мы все слышали то, что повторяется изо дня в день почти без изменений. И это говорят люди, претендующие на то, чтобы управлять страной.

— О, во Франции мне приходилось встречаться с вещами и похуже этого! — заявил Йоранн.

В поднявшемся в комнате шуме то и дело слышались оценки «невыносимо», «нетерпимо», и одно это казалось удивительным: обычно ученые не придавали подобным банальностям особого значения, сегодня же безразличных не было.

— Вы правы, далее это продолжаться не может,— произнес Фауэлл несколько необычным тоном, так что все замолчали и повернулись к нему.— Это не-тер-пи-мо! И мы все согласны с этой оценкой. Надеюсь, никто не станет возражать, если я скажу, что то, что является нетерпимым, терпеть нельзя!

— Во всяком случае, уж я-то не стану возражать! — бросил Йоранн.

— Следовательно, мы просто обязаны действовать…

Не успел Фауэлл закончить фразу, как в комнате появился еще один завсегдатай вечерних бесед. Его внезапное вторжение и примечательный облик — перепутанные в беспорядке волосы, небрежно застегнутый пиджак и комнатные шлепанцы — могли бы удивить многих даже в этом дружеском кругу, где никто не отличался приверженностью к правилам хорошего тона, если бы речь не шла об астрономе Зарянове. Он был хорошо известен в научных кругах ставшей легендарной рассеянностью, неожиданными взрывами энтузиазма, страстной увлеченностью астрономией, иногда проявлявшейся в виде лирических порывов, а также талантливой игрой в шахматы. Пожалуй, среди всех любителей этой игры только Йоранн был в состоянии иногда одержать над ним верх.

— Что-то произошло? — спросил Фауэлл.— Мы не рассчитывали увидеть вас сегодня вечером, потому что Йоранн сказал нам, что вы с головой ушли в работу. Ради Бога, не принимайте мои слова за упрек. Мы рады видеть вас, и вряд ли вы могли появиться более кстати, чем сегодня.

— Извините меня,— смутился астроном, выглядевший словно заблудившийся и не понимающий, где он очутился, человек.

— Я должен срочно поговорить с кем-нибудь. Мне пришлось спасаться бегством… Это телевидение…

— Телевидение? — переспросил Фауэлл, протягивая неожиданному гостю стакан с виски.

Зарянов проглотил спиртное, даже не заметив этого, и продолжил:

— Да, я работал, но у меня ничего не получалось, словно я запутался в сети неразрешимых противоречий. И тогда я поддался нелепой мысли, что телевизор поможет мне хоть немного отвлечься.

— Все ясно! — заявила Бетти.— Он тоже смотрел это интервью.

— Никаких интервью! — запротестовал Зарянов.— За кого вы меня принимаете? Нет, на этот крючок я никогда не попадусь! После первых же фраз я немедленно переключился на третий канал. Теперь вы понимаете?

— Что именно?

— Что именно? Ну, если вы не смотрели третий канал, то вы, конечно, ничего не понимаете.

— Что же там передавали?

— Игры!

— Что? Игры?

— Да, игры,— повторил астроном жалобным тоном.

— Кажется, я понимаю,— пробормотал Йоранн.

—Я тоже,— сказал Фауэлл.— Увы, я знаю, что это такое!

Тем не менее Зарянов попытался объяснить, что так сильно расстроило его, продолжив свой рассказ все тем же жалобным тоном, словно призывая небо в свидетели своего несчастья.

— Игры, представляете? И это они называют игрой! Тогда как во Вселенной, несомненно, есть мыслящие существа, безнадежно взывающие к нам на неизвестной длины радиоволнах, эти кретины, разделившись на две группы по двенадцать человек в каждой, занимаются тем, что тянут в разные стороны одну и ту же веревку под восторженные вопли беснующейся толпы. В то время, как…

— Хватит, хватит, дружище,— перебил Йоранн.— Тебе же сказали, что понимают тебя, что все присутствующие разделяют твое возмущение. Твой вывод? Ты пришел к какому-нибудь решению?

— Это нетерпимо! — вскричал диким голосом Зарянов.

Присутствующие разразились хохотом.

— Значит, все мы думаем одинаково,— заключил Фауэлл.

— Давайте-ка успокоимся и допьем то, что еще осталось в наших стаканах. Хорошо, что вы зашли к нам, это исключительно своевременно.

Астроному рассказали о содержании предыдущей беседы и о набросках намечающегося плана, после чего общая дискуссия и обмен мнениями продолжились.

— Нашей первейшей обязанностью,— говорил Фауэлл,— должно стать стремление изменить существующее положение.

Мы не имеем права не вмешиваться, когда на наших глазах мир идет к гибели. Уверен: в нашей стране все люди науки согласятся со мной.

— И не только в вашей…— заявил Йоранн.

— Да, да,— стал заверять Зарянов,— недоверие осталось в прошлом. Уверен, что все изменилось коренным образом и все наши ученые, действительно достойные этого звания, являются сторонниками рациональной организации мира. В этом нет ничего удивительного: разве не мы были пионерами интернационализма?

Последовали одобрительные аплодисменты. Решение одно: на современной стадии общественного развития жизненно важным для всего человечества стало создание всемирного правительства ученых.

— Согласен, этого хочет большинство ученых Земли, — заключил Йоранн.— Но ведь не все люди — ученые…

Да и молодежь…

— Рут будет за,— заверил его Фауэлл.— Как и все ее друзья.

— Николай тоже,— поддержал Зарянов.— Мы с ним нередко беседовали на эту тему.

— Ну, и Рут, и Николай находятся под воздействием интеллектуальной среды своих семей… Но можно ли быть уверенным в единодушной поддержке всех ученых планеты?

Например, кто знает, как отреагируют китайцы?

— Бетти, как вы думаете?

— Мне кажется, я могу успокоить вас,— ответила китаянка, прищурив глаза.— Дело в том, что идея, возникшая у вас сегодня вечером, для меня далеко не нова. Я уже давно поняла, что рано или поздно ученые будут вынуждены перейти к действиям. В нашей стране ученые думают так же, как вы, считая, что необходимо единое интернациональное правительство. Разумеется, единственным правительством подобного рода, способным взять власть и достойно управлять Землей, может быть только правительство ученых. Все мы сыты по горло беспомощностью политиков. Глупость тоже — увы! — интернациональна.

— Рад слышать ваше мнение. Но народ? Примут ли простые люди подобную революцию?

Бетти немного помолчала, прежде чем ответить, и ее глаза еще больше сощурились, что являлось признаком интенсивной работы мысли.

— Вполне возможно,— сказала она наконец.— Но будут и трудности. Впрочем, прежде всего я хотела бы знать, как вы предполагаете реализовать саму идею? У вас уже есть практический план?

Ученые озадаченно переглянулись. Плана не было. Тем более плана практических действий.

—То, что нетерпимо, нельзя терпеть,— еще раз вернулся к сжатой форме чистого силлогизма Йоранн.— Раздробленность мира на жалкие кусочки, представляющие нации, которыми руководят бесспорные ослы, является далее нетерпимой.

Следовательно, нужно положить конец подобному положению вещей.

— Но я вижу ряд практических трудностей,— настаивала Бетти.

— Разве нам привыкать преодолевать трудности?

— Где вы видите особые трудности? — энергично вмешался в обсуждение Зарянов.— Имея перед собой в качестве противника явных невежд, мы обладаем всей мощью, которую только способно дать знание. Вы, физики, наверное, забыли, что именно в последние годы изобретено несколько видов страшного, неотразимого оружия?

— Да, мы изобрели это оружие, но не являемся хозяевами этих изобретений! — высказал сожаление Фауэлл.— Они в руках целой армии промышленников, техников, рабочих. Вот почему нуждаемся в их поддержке. Только с их поддержкой мы будем иметь возможность говорить с позиции силы и добиться своего. Но можем ли мы рассчитывать на подобное сотрудничество? А главное: хотим ли этого? Мне кажется, что именно здесь кроется серьезная опасность.

После короткого, но ожесточенного спора ученым удалось прийти к некоторому согласию.

— Если допустить, что мы сможем победить в таких условиях,— заключил Йоранн,— то все неизбежно закончится тем, что мир окажется во власти мафии крупных промышленников, заинтересованных исключительно в земном преломлении идеи: для ее реализации они создадут послушную администрацию, действия которой направят на создание материального благополучия…

— То есть на то, чего мы ни в коем случае не хотим,— резко вмешался в разговор Фауэлл,— так как мы уже имели возможность наблюдать модель подобно общества.

…—Или во всем мире будет установлена диктатура пролетариата…

— Перспектива, которую нельзя назвать иначе, как катастрофической! — воскликнул на этот раз Зарянов.

— Я того же мнения,— поддержала его Бетти.

Фауэлл решительно высказался за то, чтобы наука сохранила полный контроль над происходящим.

— Наверное, нужно, чтобы появилось новое оружие, угрожающее существованию всей цивилизации, и секрет его должен остаться в руках ученых,— задумчиво заметил Зарянов.— Скажете: его не существует в природе? Что ж, я всего лишь теоретик астрономии, Йоранн — математик, и мы не в состоянии сделать практическую разработку. Но неужели у вас, физиков, нет спрятанной в рукаве козырной карты — какой-нибудь новинки, вроде неотразимых лучей смерти, одно упоминание о которых заставит сдаться на нашу милость всех этих управленцев?

— Нет, нет,— возразил Фауэлл.— Я не хочу сказать, что такое изобретение в принципе невозможно. Возьмись мы всерьез за реализацию этой идеи… Однако практическое осуществление изобретения все равно потребовало бы сотрудничества с промышленниками и целой армией техников.

— Если физика не может самостоятельно осуществить практическую реализацию проекта, то что в этом обескураживающего?

— Послушайте, Зарянов,— обращался теперь только к нему Фауэлл,— я расскажу вам одну небольшую историю. Она поможет вам лучше понять наши возможности. Это случилось несколько лет назад в лаборатории О’Керна, крупнейшего из современных ученых-физиков. В то время я работал в этой лаборатории и был самым опытным среди прочих его ассистентов, а поэтому выполнял обязанности начальника лаборатории. Сам О’Керн, в это время уже нобелевский лауреат, мало вмешивался в дела лаборатории.

К тому времени, о котором идет речь, я проработал уже около двух лет, руководил десятком молодых ученых, впрочем, достаточно опытных и толковых. О’Керн постоянно подчеркивал, что я должен без малейших колебаний немедленно увольнять всех неспособных, а заодно с ними и тех, кого можно было обвинить разве что в недостатке воображения.

У всех сотрудников были достаточно высокие научные степени и серьезный опыт работы.

— Мы все знаем это.

— Ну, хорошо. Кроме исключительно тонких и чувствительных приборов, в числе лабораторного оборудования было несколько обычных электрических двигателей. В частности, мы постоянно использовали один синхронный двигатель обычной, широко распространенной модели, к тому же довольно маломощный — если мне не изменяет память, он был мощностью около 1—2 киловатт. Такие двигатели можно увидеть в любой мастерской, и ими у нас занимался специальный механик.

Однажды вечером я ушел домой, оставив двух талантливых сотрудников, так как на завершение опыта требовалось еще несколько часов. Уже собирался пойти спать, когда один из ассистентов позвонил в дверь.

— Что-нибудь случилось? — встревожился я, так как у него было весьма растерянное выражение лица.— Авария?

Для проведения запланированного опыта требовалось использование значительной энергии; если бы она вырвалась из-под контроля, то это могло привести не только к разрушению лаборатории, но и к серьезным повреждениям окружающих зданий. Конечно, я доверял своим сотрудникам, и был рад услышать, что делал это не напрасно, — ассистент быстро успокоил меня.

— Дело в том,— сказал он,— что у нас возникла небольшая неувязка, требующая безотлагательного решения. Вот и подумали, что лучше посоветоваться с вами.

— Ну, и о чем же идет речь?

— Дело в том, что… Этот синхронный двигатель…

— Что с ним случилось? Он вышел из строя?

— Нет, совсем наоборот…

— Что значит — наоборот?

Ассистент казался все более и более смущенным.

— Он работает!—сказал он, не поднимая на меня глаз.

— Что? Он работает как-нибудь не так, как нужно? Да говорите же! — нетерпеливо воскликнул я.

В итоге он все же рассказал мне все, что их тревожило, покраснев при этом до корней волос.

— Понимаете, двигатель работает, и мы не можем остановить его. Джо ушел домой, а мы ничего не смыслим в контрольном щите: вдруг сделаем что-нибудь не так и это приведет к выходу из строя не только самого двигателя, но и других приборов?

Джо работал у нас механиком. Я забыл его фамилию, но хорошо помню: простой малообразованный негритянский парень, на редкость старательно выполнявший свои несложные обязанности.

Я иронично присвистнул.

— Ну и дела! Вот уж поистине проблема исключительной сложности! Значит, вы хотите, чтобы начальник лаборатории вернулся на работу — в такое-то время! — только для того, чтобы нажать на кнопку или выключить рубильник?

Вы что, один в лаборатории?

— Нет, со мной там второй ассистент. Только…

— Только что?

— У него такие же затруднения. Он тоже не представляет, как остановить двигатель. Но его ведь нельзя оставить включенным на всю ночь?

Что ж, несмотря на отвратительное настроение, я понял, что должен отправиться на работу. Натянул верхнюю одежду прямо на пижаму и взялся за дверную ручку. Все нужные для этого движения проделал машинально, не задумываясь, так как все время ругал себя напропалую за непредусмотрительность: нужно было заранее проверить ассистентов, подготовив к выполнению простейших технических операций.

Мы отправились в лабораторию, находившуюся, к счастью, недалеко от моего дома. Внезапно меня осенила одна несколько запоздалая мысль, и я невольно замедлил шаги.

— Не кажется ли вам, что самым простым решением было бы отправиться за Джо, чтобы он сам выключил двигатель?

Ассистент возвел глаза к небу и терпеливо пояснил, что именно с этого они и начали, но найти Джо не удалось. Это значительно ухудшило мое и так уже неважное настроение, потому что к этому времени, должен признаться, я уже сообразил, что не смогу выключить этот чертов двигатель, хотя и проработал в лаборатории около двух лет.

— Я так и предполагала,— невозмутимо заметила Бетти.

— Тем не менее отступать было некуда. Мы поднялись в лабораторию. Двигатель работал, как часы, под наблюдением второго ассистента, который, увидев нас, облегченно вздохнул.

Я неуверенно остановился перед распределительным щитом, не решаясь нажать на какую-нибудь кнопку, чтобы не вызвать аварию. Но деваться было некуда, и я, помедлив некоторое время, должен был признаться в своей некомпетентности, после чего мы все весело рассмеялись.

— И все же мы должны найти выход из сложившейся ситуации,— сказал я наконец.— Где-то в лаборатории должна быть схема монтажа, которая поможет нам справиться с непокорной машиной.

Мы принялись копаться в ящиках столов и на полках шкафов. Напрасный труд! Ни следов, ни малейших указаний на то, как был смонтирован распределительный щит, все медные детали которого Джо так старательно полировал почти ежедневно. Двигатель продолжал мерно работать, и нам чудилось, что его мурлыканье преисполнено едкого сарказма.

Тогда мы все дружно взялись за проводку, пытаясь проследить подходящие к щиту многочисленные провода, исчезавшие за массивной эбонитовой панелью. Неожиданно дверь лаборатории распахнулась, и мы с удивлением увидели на пороге самого О’Керна. Оказалось, что патрон, возвращавшийся домой пешком, увидел свет в окнах лаборатории и решил заглянуть на огонек. Стыд, с которым мы признались ему в своей некомпетентности, был порядком разбавлен изрядной долей облегчения, так как мы были уверены, что теперь-то наступил конец нашим мучениям.

После того как я рассказал шефу о случившемся, его первая реакция поразительно напомнила мое поведение. Сначала на его лице появилась снисходительная усмешка, потом он сначала нахмурился, затем покраснел. Я сразу все понял. О’Керн, величайший ученый наших дней, создавший этот исследовательский центр, точно так же, как мы, был неспособен остановить вульгарный двигатель. Мы посмотрели друг на друга, и тогда О’Керн, к счастью не лишенный чувства юмора, весело рассмеялся.

Окончание этой истории не представляет для вас интереса. Я организовал постоянное дежурство молодых ассистентов, на протяжении ночи сменявших друг друга на посту возле двигателя. Впрочем, трудно объяснить, зачем это было сделано,— ведь если бы двигателю вдруг взбрело пойти вразнос, никто из нас не смог бы ему помешать. Мы ограничились тем, что время от времени капали в подшипник немного масла, как это делал Джо. В итоге все кончилось хорошо, и когда пресловутый Джо наконец появился в лаборатории на следующее утро, двигатель послушно замер, стоило ему нажать на нужную кнопку. Я, разумеется, не буду приводить сейчас эпитеты, которыми мы щедро наградили незадачливого механика…

— Понятно,— констатировал Йоранн.— Остается только выразить сожаление, ведь у меня было для вас интересное предложение. Вы, ученые-атомщики, хозяева чудовищной энергии, а все еще не придумали, как изменить наклон земной оси, чтобы изменить климат на планете. Никто не смог бы остаться безучастным перед лицом столь страшной угрозы… Скажете, что это для вас не проблема, но вам при этом обязательно придется воспользоваться услугами целой армии Джо.

— Разумеется. Но вы должны понимать, что на современном уровне развития науки подобный проект вряд ли реализуем.

— Да, да, знаю,— согласился Йоранн.— Но невежды, управляющие нами, понятия об этом не имеют. Может, начать с распространения слухов о новом грандиозном открытии? Подготовим публику, а затем выступим с угрозами. В свое время даже высокие чины восприняли атомную бомбу как чудо, вот мы и подбросим им новое… Они обязательно клюнут на эту чепуху и страшно перепугаются. И не надо быть пророком, чтобы предвидеть подобный исход.

— Верно,— вмешался Зарянов.— Мне как-то пришлось встретиться с одним министром. И пары минут не потребовалось, чтобы понять, как гордится он знанием того, что Земля вращается вокруг Солнца. Но его познания об окружающем мире этим и ограничивались. Он понятия не имел о том, что Солнце — обычная звезда; а уж что касается Галактики, то он воспринимал ее просто как поэтическое выражение, не имеющее реального смысла.

— Психологу есть что добавить?—осведомился Фауэлл.

— Несомненно, с известной долей ловкости и удачи мы можем заставить их проглотить любую глупость, но мне кажется, подобный подход неправильный. Угрозы такого рода выставят ученых перед мировой общественностью в неприглядном свете, а нам нужна поддержка простых людей или, по крайней мере, их доброжелательный нейтралитет. Стоит же выступить с угрозами, как нас обвинят в стремлении к диктатуре. Нет, нет, действовать надо иначе.

— И как именно?

Китаянка помолчала, прищурив прекрасные раскосые глаза.

— Наша сила — в нашей репутации мудрецов. И мы должны любой ценой сохранить ее. Нужны не угрозы, а нечто совсем иное, что примет любое общество. Погодите, погодите! Мне кажется, проще — гораздо проще, чем ставить ультиматум и угрожать новым оружием, убедить руководителей всех стран добровольно уступить власть ученым.

— Уступить! Да они никогда не согласятся лишиться власти!

— Согласятся! — настаивала Бетти.— Все народы окажутся на нашей стороне, если план преобразований будет изложен с необходимой убедительностью и его поддержат неоспоримые авторитеты. Конечно, поначалу он вызовет изумление, а то и отрицательную реакцию, но в конце концов политики будут признательны нам за то, что мы готовы избавить их от непосильной ноши обязанностей, от груза, ставшего непомерно большим по сравнению с узостью современного мышления. Убеждена, что все произойдет именно так.

— Что ж, похоже,— заметил Фауэлл,— за последние годы произошла определенная эволюция различных политических группировок. Наметилась такая тенденция, как пресыщенность властью; складывается впечатление, что политические лидеры начинают осознавать себя посредственностями, некомпетентными перед лицом все более и более сложных проблем современного мира. Я могу припомнить по меньшей мере два случая, когда та или другая страна оказывалась в сложном положении при выборах главы государства. Кандидаты просто не решались выдвигать свои кандидатуры, а те, кто отваживался на подобный шаг, отнюдь не пылали энтузиазмом.

— Вот видите! Если предоставить правителям возможность уйти с достоинством, они с радостью ухватятся за нее. И общественное мнение окажется на нашей стороне. К чему привела серия печально известных экспериментов, представляется сейчас в истинном свете. Последствия их во многих странах просто катастрофические, и многим стало ясно, что ими всегда руководили люди, неспособные распорядиться предоставленной им властью во благо народов. И все же, повторяюсь, надо действовать исключительно хитро, стараясь использовать малейший шанс.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, есть два обязательных условия успеха. Во-первых, во главе проекта должны стоять неоспоримые научные авторитеты. Поймите меня правильно…— Бетти Хэн сглотнула слюну, затем продолжила, несколько понизив голос:

— Я имею в виду не просто крупных ученых, а ученых знаменитых, чьи утверждения никто в мире не решится оспаривать, так как и для простого народа, и для вождей степень их известности является символом знания и мудрости… Не хотела бы задеть вас, Фауэлл, и вас, Йоранн; знаю, что вы так же, если не лучше, осведомлены об всех проблемах науки, как и те, кого я имею в виду. Но вы не будете иметь ни малейшего шанса добиться всеобщего одобрения, если сами выступите с проектом создания всемирного правительства. Только определенный круг лиц сможет сдвинуть махину общественного мнения…

— Понимаю, понимаю,— пробормотал наконец Зарянов.

— Вы имеете в виду нобелей? — уточнил Фауэлл.

— Да! Надо привлечь их на свою сторону. Еще лучше — убедить их выдвинуть наш проект от своего имени. Без них ничего не получится, можете не сомневаться, с ними же мы достигнем всего, чего хотим.

Последовал короткий обмен мнениями, и вскоре все согласились с Бетти.

— Конечно же, мы наметили только линию поведения,— продолжила она.— Фауэлл, вам, как наиболее близкому сотруднику одного из наиболее известных и влиятельных из них — я имею в виду О’Керна,— нужно встретиться с ним как можно скорее, чтобы убедить встать на нашу сторону.

— Сегодня же,— вскочил тот со стула,— лечу в Нью-Йорк. Уже утром увижу О’Керна. Но для большей убедительности не помешало бы, чтобы кто-то из вас отправился со мной. Оживленное обсуждение закончилось тем, что решили: к старейшине клана нобелей отправится целая делегация — Фауэлл, Йоранн, Бетти Хэн и Зарянов. Вчетвером они представляли достаточно широкий спектр научных изысканий и каждый из них был достаточно хорошо известен в своей области, чтобы иметь право говорить от имени всех.

— Вы сказали, что есть два условия нашего успеха,— напомнил Фауэлл.— С первым мы разобрались. А второе?

—Энтузиазм! Необходимы настроение страстного подъема, эмоциональный всплеск…

Все с любопытством уставились на нее: рассуждая об энтузиазме и эмоциях, она вела себя с хладнокровием математика, доказывающего очередную геометрическую теорему.

— Поддержка нобелей,— как ни в чем не бывало продолжала она,— может оказаться решающей для того, чтобы проект был запущен. Но, уверена, нужно нечто большее.

— И что же?

— В случае успеха мы будем вынуждены искать новые приемы влияния на настроения масс. Подобные приемы существуют…

— Что-то не так? — негромко поинтересовался Фауэлл, наклонившись к математику, сидевшему с отсутствующим выражением лица.— Вы не согласны с решением обратиться к О’Керну и другим нобелям?

Йоранн покачал головой.

— Нет-нет. Просто у меня возникла одна странная идея. Ни к селу ни к городу. Не стоит и говорить!

— И все же?

Йоранн расхохотался.

— После произошедшей с вами истории я не могу отделаться от мысли: не лучше ли сразу позвать на помощь Джо?

Наступил четвертый день конкурса. Тринадцать кандидатов заняли свои места на скамьях гигантского амфитеатра, полукругом возвышавшегося вокруг площадки, где постоянно сменяли друг друга за столом члены комиссии нобелей.

Фауэлл бегло просмотрел покрытые мелким четким почерком листки — результат трех предыдущих дней — и остался доволен, с полным на то основанием: вопрос рассмотрен на достаточно хорошем уровне; кроме того, теперь он ощущал себя более свободным, так как разделался с необходимым, но вызвавшим скуку разделом. Теперь можно приступать к самому главному.

В первом разделе рассмотрены материальные причины, мешавшие прогрессу человечества, вынуждавшие всех находиться в состоянии постоянной тревоги за свое будущее, пугавшие тяжким бременем голода и массовых эпидемий. И Фауэлл не ограничился простой констатацией, так как прекрасно осознавал: никакой грандиозный проект не реализовать до тех пор, пока люди не перестанут страдать от недоедания и болезней, от тяжкого, порабощающего их труда.

К тому же, надо признаться, хотел вызвать удивление у экзаменаторов: те явно ожидали, что он, специалист по ядерной физике, предложит немедленно мобилизовать все человечество на выполнение ускоренной программы ядерных исследований. Однако, поразмыслив, Фауэлл пришел к выводу, что если говорить обо всем человечестве, необходим определенный, предваряющий подобную программу период организационной деятельности. Что это, если не способность смотреть на вещи не только со своей колокольни? А для руководителя всемирного государства это качество просто необходимо.

Кроме того, он помнил оживленную дискуссию, разгоревшуюся между нобелями во время одного из собраний, на котором обсуждалась структура будущего единого государства. У физиков на уме были только интересы науки, их заботило только то, как получить как можно более полную информацию о неживой материи путем изучения неизмеримо малых ее частиц. В результате — пришлось выслушать резкую отповедь коллег-физиологов и медиков: Земля ведь тоже является достаточно важным элементом мироздания, о чем частенько забывают физики, и она населена живыми существами, в частности людьми, наделенными многочисленными потребностями и подверженными различным болезням. Если живые клетки и состоят из атомов и электронов, то это не может служить основанием для того, чтобы не учитывалась их специфическая структура. Нельзя забывать и об исследованиях биологии, имеющих целью совершенствование нашего рода и обеспечение его дальнейшей гармоничной эволюции…

Обо всем этом размышлял и Фауэлл, поэтому, отбросив свои первоначальные побуждения, решил рассмотреть вопросы, связанные с жизнью людей, с их материальным существованием. Начал с обоснования оптимальной численности населения Земли, прибегнув к материалам, изложенным в многочисленных работах и хранившимся в его безупречной памяти. Конечно же, не раз пожалел, что лишен доступа к документам, без которых оценкам не хватало точности. Но полученная цифра показалась весьма реальной, и он без колебаний привел ее (примерно 4 миллиарда), изложив ряд весьма убедительных доводов для обоснования ее достоверности.

Не забыл подчеркнуть, что в настоящее время не стоит вопрос о начале новой эры, эры детей, выращенных в колбе, как описал в своем романе Олдос Хаксли. Вопросы регулирования рождаемости связаны прежде всего со строжайшей личной дисциплиной жителей Земли, контролируемой соответствующими учреждениями; учитывая преимущества ограниченного роста населения планеты, можно было предвидеть, что в дальнейшем человечество примет его добровольно.

Для решения всех предварительных задач предусматривался срок в три года. Не ограничиваясь простым их перечислением, Фауэлл детально рассмотрел две из них, которые посчитал не только наиболее срочными, но и способными поразить воображение экзаменаторов: голод и рак. Показал, что первая проблема может быть решена сравнительно легко, ведь если человечество до сих пор не справилось с голодом, то исключительно по причине своей лености и отсутствия координации в действиях различных правительств.

Фауэлл предлагал в первые же месяцы работы единого правительства привлечь к перевозке продовольствия все военные транспортные средства — сколько их было на Земле, знал, пожалуй, один Господь Бог. Даже одного военного флота со всеми его гигантскими транспортными кораблями, десятками тысяч самолетов и вертолетов, поступивших в распоряжение продовольственной организации, с лихвой хватило бы (и Фауэлл подтвердил это расчетами), чтобы доставить излишки продовольствия из стран-производителей в регионы, где его хронически не хватало. Более же детальные подсчеты, учитывавшие оптимальную плотность населения, позволяли определить необходимую площадь возделываемых земель в любой части света, рассчитать количество требующихся удобрений, производство которых должно было быть немедленно налажено. Предусматривались и необходимые ирригационные работы, никогда ранее не планировавшиеся в таких масштабах. По проекту физика, значительные площади современных пустынь должны были стать плодородными землями и не позднее чем через три года можно было ожидать решения проблемы в целом. Этот же срок Фауэлл отводил будущему правительству и для борьбы с раком. И не будучи специалистом, он располагал достаточно подробными и достоверными данными, чтобы высказать следующее суждение: «Учитывая высокий уровень биологических и медицинских исследований (пусть даже они проводятся довольно беспорядочно и бессистемно, без какой-либо координации между отдельными странами), следует увеличить объемы выделяемых на эти исследования средств и отметить высочайший уровень квалификации занимающихся этими вопросами научных работников (ловкий реверанс в адрес нобелей-физиологов, сдержанность реакции которых при назначении на пост президента Земли ученого-физика была более чем вероятна). И тогда можно с уверенностью сказать, что исследования будут быстро и успешно завершены. В особенности если создать — убежден, что это наиболее правильный путь! — организацию типа НАСА, естественно, имеющую иные цели, но такую же организованную и, главное, воодушевленную тем же духом неизбежной победы, обязательного достижения единственной цели — освобождения человечества от рака. Выделенные средства должны соответствовать значимости цели…»

Что касается финансирования, то Фауэлл, не вдаваясь в детали, явно излишние в рамках предпринятого исследования, показал, какие ресурсы окажутся в распоряжении единого земного правительства только по той причине, что оно будет правительством всемирным, единственным на Земле и тем самым сэкономит огромные средства. Один из источников экономии, хотя и отнюдь не самый значительный, — немедленная ликвидация министерств иностранных дел во всех государствах. Значительно большие средства освободятся после ликвидации министерств обороны и уничтожения армий и складов вооружений (за исключением тех, что будут необходимы правительству для поддержания порядка). Да и объединение всех прочих многочисленных министерств в несколько централизованных организаций несравненно удешевит их содержание. Для приведения планеты в порядок требовалось решить и множество других вопросов, о которых Фауэлл только упомянул, приведя несколько вариантов возможных решений. В подтверждение он привел пример НАСА, использование огромных средств и рациональная организация работы которого дают возможность добиваться желаемого результата.

Если и не все достижения НАСА оказались столь значительными с научной точки зрения, как первая в истории человечества высадка на другом небесном теле, то ответственность за это следовало возложить исключительно на политиков, настоявших на постановке иных, второстепенных, задач (Фауэлл знал, что в свое время большинство нобелей выступало против проекта «Аполлон», но, естественно, умолчал об этом). В будущем только правительство ученых должно ставить задачи перед человечеством, научно обосновывая избранные приоритеты, и тогда человечество успешно справится с любой самой сложной задачей.

Рассмотрев таким образом материальные проблемы и предложив план мероприятий, необходимых для наведения порядка на планете, до последнего времени предоставленной на милость анархии и некомпетентности, Фауэлл перешел к духовной области, к сфере, развитие которой являлось смыслом и целью существования всемирного правительства ученых. Что потребовало от него напряжения всех умственных способностей.

Сейчас, в начале XXI века, разум играл главенствующую роль. Для таких ученых, как Фауэлл, Йоранн и Зарянов, наука была философией, едва ли не религией — религией, загадочное божество которой, недостижимое в данный момент, отождествлялось с духом Вселенной, с ее сутью. Единственно приемлемыми ритуалами служения этому божеству стали непрерывные исследования, главная догма которых — познание Вселенной — несла в себе много своеобразного, специфического. Прежде всего, она ежедневно подвергалась сомнению: ее то отбрасывали, то снова возрождали, обновляли, воссоздавали с помощью хитроумных рассуждений, иногда озаряемых ослепительной вспышкой гениальной мысли, но всегда основанных на непрерывно возобновляющихся исследованиях.

Строгий позитивизм XIX века остался далеко в прошлом. Когда-то великий Эйнштейн короткой фразой определил его границы: теория может быть проверена опытом, но нет путей, ведущих от опыта к созданию теории. Позднее он часто говорил о некой «космической религиозности», и эта формулировка до сих пор соблазняла многих астрономов, к числу которых относился и Зарянов.

Затем, во второй половине ХХ века, презираемая начиная с эпохи Декарта метафизика начала постепенно вновь завоевывать науку. По крайней мере в том, что относилось к физике, потому что большинство биологов, как ни странно, всячески поносило метафизику от лица интеллектуальной элиты, продолжая утверждать, что ничего не существует вне опыта. Физики же, включая Фауэлла, и страстные поклонники космогонии, включая Зарянова, были насквозь пропитаны метафизическим духом. Возможно, это объяснялось тем, что сфера их интересов охватывала у первого —неизмеримо малые, а у второго—неизмеримо огромные объекты, что многое нередко ускользало от непосредственного наблюдения по мере того, как ученые все более и более углублялись в изучение стоящих перед ними проблем. В результате вынужденно прибегали к более или менее обоснованным спекуляциям, стараясь компенсировать таким образом несовершенство имеющихся в их распоряжении приборов. Иногда даже населяли область неведомого тайнами и загадками.

Если в ХХ веке казалось, что временно упрочивший свое положение уклонизм в какой-то момент нацелил науку на служение бездушной, не имеющей достойной цели индустриализации, руководимой штабом из роботов и компьютеров, то истинные ученые не могли нести ответственность за эту ересь, и их реакция не заставила себя долго ждать. Сначала это были единичные протесты и обращения к общественности, но сегодня, на заре XXI века, обозначенная ими цель — приобретение знаний, постепенное проникновение в тайны природы — уже не вызывала сомнения у наиболее могучих умов. Развитие техники, материальный прогресс сами по себе их не интересовали. Они поклялись всегда рассматривать компьютеры и другие устройства и приборы лишь как инструменты, пусть весьма удобные и совершенные, но в любых условиях остающиеся только инструментами. Если сам Фауэлл признавал или даже считал необходимым прикладное применение результатов научных исследований, то лишь по той причине, что это позволяло освободить человека от грубой, отупляющей работы, дать ему возможность посвящать все больше времени приобретению священных знаний.

Таков был дух науки этого века. Словно завороженные, ученые предполагали бросить все ресурсы Земли на службу своему божеству, возложить к его ногам все богатства планеты, до последнего времени бессмысленно разбазариваемые, отвлекаемые от своего естественного предназначения убогими национальными интересами, создаваемыми частной собственностью препонами, устаревшими верованиями, обычно опирающимися на предрассудки.

Разумеется, были определенные нюансы в представлениях физиков о своем божестве. Для одних речь шла об абсолютном творении человеческого разума, для других — об открытиях или даже завоеваниях. Первые под влиянием Бергсона, хотя ими охотно цитировались некоторые высказывания профессора Самюэля Александера, утверждали, что мир тяготеет к божественному, но не бог создал мир, а мир находится в процессе сотворения божества после того, как им создано промежуточное звено, то есть человек. Другие, будучи пантеистами, испытали множество самых разнообразных воздействий и влияний, начиная от Фалеса (с его «все предметы содержат множество божеств») и кончая Тейяром де Шарденом; в качестве промежуточных этапов фигурировали идеи диалектического материализма в интерпретации профессора Д.Б.С. Алдана и упражнения ряда поэтов-философов, захватывающие тезисы которых очень любил цитировать Зарянов (например, слов Анри Фоконье из Малайзии о том, что в любой частичке материи есть капелька разума). Но физики этого направления вдохновлялись все же преимущественно отцом Тейяром, интерпретируя то, что они считали его основной мыслью, по-своему: во Вселенной нет инертной материи, эволюция подчиняется космическим законам — еще на стадии атома материя начинает подвергаться воздействию мощи космического сознания, присутствующего в любой, даже самой мельчайшей частичке. Влияние же космического сознания на человека проявляется уже в несравнимо более крупных масштабах; и его эволюция должна завершиться полным слиянием разума со всей Вселенной — полным проникновением во все ее тайны.

Разумеется, имелось немало вариантов этих простейших формулировок, немало расхождений между ними и христианской убежденностью отца-иезуита, и вряд ли сам Тейяр причислил бы их к своим последователям, но сами ученые считали все расхождения несущественными. Фауэлл, также принадлежавший к этой школе, если и отбрасывал все, связанное в учении Тейяра с христианством, это ничуть не уменьшало его восхищения перед величием ума этого человека. Божество же, которое увлеченно преследовал в ходе своих исследований строения вещества, называл духом Вселенной, а то, что о нем говорили как о Всемирном Христе, полагая, что вся эволюция представляет собой всего лишь так называемый христогенез, не имело для него никакого значения.

Друзья Фауэлла, с которыми он любил порассуждать на эту тему, не всегда придерживались его точки зрения. Например, Йоранн и Зарянов достаточно резко критиковали попытку синтеза науки и веры, предпринятую религиозными учеными, нередко обвиняя Фауэлла в иезуитстве. Казалось довольно странным, что, как только начиналась подобная дискуссия, Бетти, всегда стоявшая (хотя бы одной ногой) на твердой почве фактов и разум которой отнюдь не тяготел к космической религиозности, решительно становилась на сторону ученого-иезуита. Впрочем, делала это довольно своеобразно. Утверждала, что подобный синтез, на профессиональный взгляд психолога, представлял собой величественную попытку человеческого разума объединить не только разнородные, но и противоречивые элементы. Если в этой страстной мечте, почти реализовавшейся, и замечалась некоторая доля иезуитства, то иезуитства гениального, перед которым она склоняла голову. Правда, когда она доходила в своих рассуждениях до подобных высказываний, все начинали посматривать на нее с недоуменными улыбками: образ Бетти, пышущей энтузиазмом, чем-то озадачивал, выглядя почти нелепым. Физики обычно находили общий язык, соглашаясь, что в будущем мир ждет подлинное познание идеала как результат священного процесса познания, биологи же, тоже ставившие познание в ряд первейших своих интересов, яростно протестовали против самого незначительного метафизического искушения.

Так было не всегда. На протяжении первой половины ХХ века кое-кто из них блестяще доказывал, что появление человеческого мозга естественным путем — событие настолько маловероятное, что его следовало считать невозможным, если не допускать сверхъестественного вмешательства в ход эволюции. Сейчас же эти рассуждения резко критикуются, причем как современными биологами, так и современными физиками. Первые утверждают, что если случайные сочетания атомов, приведшие к появлению мозга и, соответственно, сознания, действительно являются невероятными, то столь же невероятна и любая другая комбинация атомов, не завершившаяся появлением мозга. Например, если в лотерее, включающей миллиарды миллиардов номеров, все же совершенно неизбежным является выпадение какого-то конкретного числа, то оно априори будет иметь столь же чудесный характер, как и возникновение человеческого мозга. Поэтому можно легко допустить, что мозг появился в результате игры случайностей, случайностей столь исключительных, что на их повторение где-либо во Вселенной нет ни малейшего шанса. Физики же, убежденные материалисты (в том смысле, который обычно придается этому понятию сейчас), заранее отрицали возможность вмешательства какой-либо сверхъестественной силы, способной управлять Вселенной.

Фауэлл часто упрекал биологов и математиков старого толка в том, что они рассматривают атомы как твердые шарики, а материальные тела — как мешки, наполненные этими шариками. Для подобных представлений действительно годится подход, основанный на теории вероятностей, который, при желании, вполне можно проиллюстрировать примером с обезьянами, посаженными за пишущие машинки. Но все размышления Фауэлла, весь его опыт, приобретенный при изучении сверхмалых частиц, привели его к убеждению, что материальные тела отнюдь не являются мешками, набитыми инертными шариками. Материя являлась чем-то совершенно иным… Святая Материя, частенько повторял он, пользуясь формулировкой отца Тейяра, многочисленные отрывки и цитаты из трудов которого знал наизусть,— и имел в виду при этому ту материю, которая, в соответствии со своей природой, породила разум. Возможно, не только на Земле, но и на других планетах.

Таким образом, у биологов и физиков оказалось достаточно много позиций, по которым их взгляды диаметрально расходились. Тем не менее это редко приводило к дискуссиям, потому что они почти не общались друг с другом; а случалось—ограничивались язвительными замечаниями в адрес противников. Любопытно, что при этом одни и те же термины использовались в разном смысле. Так, например, термином «антропоцентристы» О’Керн выражал свое презрение к нобелям-физиологам, рассматривающим чело века как уникальный результат игры случая и сводящим науку к результатам выполненных наблюдений. В то же время биологи называли антропоцентристами физиков-неоматериалистов, что должно было означать ироническое отношение к попыткам установить взаимоотношения между человеческим мозгом и космосом. Безусловно, само слово обычно не произносилось, потому что и те и другие расценивали его как самое страшное ругательство, после которого только и оставалось, что вызвать оскорбившего на дуэль.

Выходило, что идеал, определяемый как знание, был общим полюсом для всех ученых умов этой эпохи. Правда, для физиков при этом речь шла о подлинной религии, тогда как биологами это воспринималось чем-то вроде этического кодекса, бескорыстного акта, необходимость которого они смутно ощущали как нечто обязательное, позволяющее избавиться от вызывающего отчаяние ощущения полной пустоты. И те и другие полагали при этом, что абсолютное знание может быть достигнуто только совместными усилиями всего человечества. Наверное, нет необходимости разъяснять, насколько мир, о котором мечтали ученые, отличался от «лучшего из миров» Олдоса Хаксли.

Фауэлл позволил себе немного поразмышлять, приведя в порядок довольно беспорядочные мысли, обуревавшие его начиная с бессонной ночи. Выводы вызвали чувство острого разочарования, но они вытекали из реалистического взгляда на современное состояние дел в мире. Конечно, его терзало страстное желание приступить к разработке комплексного плана научных исследований, особенно в той области физики, которой занимался сам. Но приходилось признавать, что даже после решения ряда наиболее насущных материальных проблем понадобится долгий период духовного развития человечества — прежде всего, образования. Фауэлл легко представлял себя на высшем посту, но понимал, что первое мировое правительство будет всего лишь переходным: его задачей, его первейшей обязанностью станет подготовка условий для последующего грандиозного взлета. Это не очень вдохновляло, но такой период неизбежен и займет по меньшей мере пять-шесть лет, и не более двух лет останется у него для того, чтобы приступить к выполнению главной задачи.

Конечно же, Фауэлл рассматривал конкурс как уменьшенную модель реальности и, набросав схематичный план важнейших научных исследований, собирался уделить большую часть времени проблеме образования. Именно с этого раздела он и начал: образование в мире, наконец-то избавленном от унизительных забот и получившем возможность преодолеть невежество,— при условии, что центральные органы власти выполнят свои обязательства, направляя движение человечества по избранному пути.

Отец Тейяр и здесь оказал неоценимую помощь: Фауэлл, в подтверждение своих мыслей, привел поразившую его фразу из «Феномена человека»: «…Наступит время — оно обязательно должно наступить, когда Человек… признает, что наука является для него не побочным занятием, а главной формой деятельности, естественным выходом для излишков энергии… Земля, на которой свободное время людей будет непрерывно увеличиваться, а интерес к познанию нового непрерывно возрастать, сможет предоставить человеку жизненный выход в реализации стремления все изведать, все углубить, все развить. Земля, на которой не только для небольшой армии профессиональных исследователей, но и для простого человека с улицы самой насущной проблемой станет очередная победа над загадками природы, возможность раскрыть еще одну тайну, вырвав ее у элементарных частиц, у звезд или у организованной материи».

Если бы Фауэллу удалось показать, как довести человека (по выражению Г. Дж. Уэллса) до сублимации интереса, то все стало бы доступным и возможным. Преодолеть же этот этап всего за несколько лет отнюдь не просто. Уэллс полагал, что на это уйдет не менее 150 лет, но его «современное государство» не было действительно государством ученых, а Фауэлл видел реальную возможность продвигаться вперед гораздо быстрее.

Проект создания всемирного правительства окончательно оформился благодаря гению О’Керна, который принял делегацию молодых ученых доброжелательно, так как хорошо знал спутников Фауэлла. Когда Фауэлл рассказал ему обо всем, великий ученый не выказал удивления и не стал возражать.

— Я сам частенько подумывал о подобной возможности, считая, что в будущем всемирное правительство будет совершенно необходимо. Так полагал, кстати, Эйнштейн, так думали многие другие великие умы. Но, казалось, это возможно скорее на руинах после очередной войны, когда общее правительство оказалось бы единственным оставшимся миру шансом спастись от гибели. Вы же предлагаете осуществить мирную революцию, и что может быть лучше! В любом случае, очевидно, что создание подобного правительства смогут осуществить только ученые, хотя… Не думали о том, какой вопль поднимется по всей Земле, едва вы заикнетесь о необходимости ликвидировать нации?

— Наука уже ликвидировала их.

— Да, но общественное мнение сильно отличается от мнения ученых. Вы ведь знаете, что подобный проект предлагается не впервые. И кто бы ни призывал к «всемирной администрации » или «всемирной федерации» — от Гэри Дэвиса до Эйнштейна,— всех без исключения обзывали пустыми мечтателями, фантазерами или утопистами. Даже после робких попыток локальной координации в весьма скромных масштабах в Европе критика обрушивалась лавиной. Так что можете представить, что начнется, едва вы заговорите о всемирном правительстве… Вижу, у миссис Хэн другое мнение? Не стесняйтесь, говорите все, что думаете.

— Я просто хотела отметить,— Бетти едва сдерживала протестующий жест,— что вся критика всегда велась с позиций реализма. Недостаточная реалистичность мышления —вот главный упрек в адрес тех, кто пытался ускорить этот процесс. И я хотела бы спросить вас, мэтр, можно ли выдвигать этот аргумент в том случае, если центральное руководство планетой будет поручено бесспорным реалистам нашего мира — ученым?

— Такие возражения все равно будут выдвигаться, хотя я и должен признать, что вы рассуждаете весьма обоснованно.

— Думаю, Бетти права, мэтр,— вступил в беседу Йоранн.— Если и можно назвать пустыми мечтателями ученых-теоретиков, таких, например, как я, то подобное определение ни в коем случае не подходит для физиков, всю жизнь занимающихся анализом и изучением материи,— людей, поразительно глубоко проникающих в самое сердце реальности.

— И еще меньше это может быть отнесено на счет тех,— добавила Бетти,— кто ежедневно занимается изучением живой клетки.

Лицо О’Керна помрачнело.

— Это надо понимать так, что вы собираетесь привлечь к вашему проекту и специалистов так называемых естественных наук? Разных там биологов и физиологов? — спросил он, не скрывая презрения.

— После некоторого размышления мы нашли это необходимым. Было очевидно, что нобелевскому лауреату по физике подобная перспектива не нравится.

— Вслед за Пифагором и Эйнштейном я полагаю, что истина существует независимо от человека. И разве не истина является объектом науки?

— Тут и говорить не о чем,— пробормотал Зарянов.

— Я тоже так думаю, мэтр,— вмешался Фауэлл.— Но постижение истины называется познанием. Так вот, на современном этапе эволюции, и по крайней мере на нашей Земле, это познание нуждается в человеческом мозге.

— Без Эйнштейна или другого равного ему по гениальности ученого,— настойчиво продолжала Бетти,— истина, содержащаяся в его теориях, оставалась бы скрытой от нас.

— Тем не менее от этого она не перестала бы существовать, — буркнул О’Керн, по существу, уже признавая, что Фауэлл и его друзья правы и каким бы ни оказалось правительство, оно должно будет включить в сферу своих интересов людей. С участием же биологов и врачей тезис о реализме станет неуязвимым.— Ладно. Ваш проект достаточно реалистичен, и я готов помочь вам. Конечно, в меру возможностей, потому что я уже стар и давно не отношу себя к людям действия. А для того, чтобы управлять миром, потребуется бездна энергии и невероятно высокий авторитет.

Когда Фауэлл сказал ему о необходимости поддержки нобелей, совместные усилия которых могли обеспечить победу, О’Керн неожиданно нахмурился.

— Среди нас пока только ученые,— медленно сказал он.— Допустим, что вы относите к ученым и физиологов. Но ведь есть нобелевские лауреаты по литературе.

Четверо посланников переглянулись с несколько смущенным видом.

— Должен признаться, что этот аспект проблемы мы не учли,— наконец признался Фауэлл.

— Да, да, необходимо, чтобы шефство над проектом взяли на себя все нобели без исключения,— не колебалась китаянка.— Мы обратимся не только к нобелям-литераторам, способным успокоить интеллигенцию, но и к лауреатам Нобелевской премии Мира.

— Ввести литератора в научное правительство,— не соглашался Фауэлл,— кажется мне невозможным. Как говорил когда-то Уэллс: «Эстетическая жизнь всегда обусловлена эпохой, тогда как наука сама обусловливает эту эпоху».

— Вот, вот! Об этом не может быть и речи! — вскричал О’Керн, хлопнув ладонью по столу, уже не только согласившись с предложенным проектом, но и восприняв его как свое собственное детище: мозг ученого, интенсивно работавший на протяжении всей беседы, уже вырабатывал план практической его реализации: — Ни один нобель не должен принимать участия в правительстве!

— Но если они согласятся поддержать нас, то обязательно потребуют участия в проекте!

— Этого нужно избежать любой ценой. Вы можете представить, что старый хрыч Алекс Кин правит миром? Да он приведет его к катастрофе еще быстрее, чем нынешние руководители!

Сэр Алекс Кин, специализировавшийся в бактериологии, завоевал всеобщее признание своими исследованиями микроорганизмов. Он был единственным серьезным соперником О’Керна в борьбе за первое место среди нобелей, хотя и занимал в нобелевской табели о рангах несколько более низкое положение. Вероятно, поэтому О’Керн взял решение на себя, предложив предоставить нобелям право назначать членов правительства по итогам конкурса, на котором им отводилась роль экзаменаторов.

— Даю голову на отсечение — ни один из них даже не подумает о том, чтобы самому записаться в число экзаменующихся!

— Почему?!

— Потому что неизбежно провалится! Вы представляете себе сэра Алекса Кина, решающего задачку по ядерной физике, в то время как он и понятия не имеет о строении атома? Насколько я понимаю, экзамены будут весьма серьезными; чтобы сдать их с успехом потребуются обширные научные познания. Только относительно молодые ученые, такие, как вы, найдут в себе мужество и смогут проявить достаточное упорство, чтобы проделать огромную подготовительную работу и доказать, что достойны власти. А я уже знаю, какие задачки подкину на экзамене…

Провожая гостей к выходу, О’Керн придержал за локоть Бетти и, заговорщически оглянувшись, шепнул:

— Миссис Хэн, вы были тысячу раз правы: нужно привлечь к проекту всех нобелей, без исключения. И в особенности лауреатов премии Мира. Знаете почему?

— Чтобы вызвать доверие у народов, давно мечтающих о всеобщем мире.

— Несомненно. Но еще и для того, чтобы иметь возможность поддерживать мир и согласие между моими коллегами! Сомневаюсь, что вы подумали об этом!

— Мэтр,— ответила Бетти, прищурив в вежливой улыбке прекрасные раскосые глаза,— это не было моим главным аргументом в споре, но психолог не мог отбросить и эту деталь.

«Господа Президенты»,— начиналось письмо, адресованное нобелями руководителям всех государств Земли после того, как они на специальном конгрессе, проведенном по настоянию О’Керна, решили поддержать проект создания всемирного правительства ученых.— Прежде, чем перейти к сути данного послания, мы хотели бы напомнить вам некоторые общеизвестные факты, опровергнуть которые не будет пытаться даже тот, кто считает себя способным к объективному анализу.

Современный мир (его духовный и материальный аспекты) был создан наукой. Без науки мир оставался бы дикими джунглями, наука обеспечила появление двух важнейших полюсов притяжения для всего разумного человечества — знания и могущества.

Знание включает в себя все, что человек знает о Вселенной, в которой обитает, все, что было открыто, понято и объяснено нами, людьми науки, из великой плеяды которых уместно упомянуть только несколько наиболее ярких звезд — Левкиппа, Пифагора, Галилея, Ньютона, Дарвина, Павлова, Эйнштейна. О живущих в наши дни мы промолчим из скромности, хотя благодаря не только им, а и нам тоже (осмеливаемся утверждать мы, их наследники и ученики, способные, по крайней мере, понимать и объяснять их гениальные откровения) мир знает сегодня, что Земля вращается вокруг Солнца, являясь не центром Вселенной, а всего лишь бесконечно малой пылинкой, похожей на миллиарды других планет, вращающихся вокруг миллиардов звезд, сестер нашего Солнца, что звезды образуют галактики, миллиарды галактик составляют нашу существующую во времени и пространстве Вселенную. Только сейчас мы начинаем оценивать ее истинные размеры (хотя некоторые считают это принципиально невозможным), понимать условия ее рождения (которое некоторые отрицают), а также предвидеть ее старение и смерть (что некоторые оспаривают)…»

Каждая фраза этого параграфа была предметом яростных дискуссий, так как не все ученые были согласны с некоторыми утверждениями. Когда Бетти познакомилась с письмом, составлением которого занимались исключительно нобели (его содержание хранилось в тайне вплоть до момента опубликования), то заключила с Фауэллом пари (на обед в ресторане), что фразы в скобках были добавлены позднее к уже подготовленному тексту. И выиграла. Как подтвердил позднее О’Керн, вставки были сделаны по требованию меньшинства, яростно восстававшего против общепринятых взглядов на природу Вселенной.

В документе, составленном наиболее крупными учеными мира, в котором каждое слово было взвешено и проанализировано, весьма примечательным моментом было отсутствие какого-либо логического порядка. Длинный перечень положений создавал впечатление случайно набросанных на бумаге мыслей, записывавшихся по мере того, как они приходили на ум составителям.

На деле же все обстояло совершенно иначе. Кажущийся беспорядок явился результатом скрупулезных оценок и отчаянных попыток нобелевских лауреатов премии Мира удовлетворить притязания специалистов самых разных направлений, настаивавших на том, чтобы достижения их научной сферы были упомянуты раньше, чем все остальные.

Основное соперничество разворачивалось между двумя большими группами ученых физиков и медиков; то к одним, то к другим на разных этапах присоединялись химики, действовавшие в зависимости от преобладания тех или иных тенденций. Помимо их метафизических противоречий, как точно подметил О’Керн, первая группа ученых интересовалась Вселенной, абстрагируясь не только от человека, но и от жизни вообще, вторые, напротив, полагали, что изучение жизни, совершенно фантастическим образом возникшей на Земле, является единственной задачей науки.

Физики, считавшие себя единственно достойными научными авторитетами, приводили только те достижения науки, которые были получены при изучении неорганической материи. Сначала дискуссия вспыхнула внутри их клана, где отдавали предпочтение области бесконечно малых величин, имеющих отношение к строению атома, другие же, увлекавшиеся изучением законов взаимодействия гигантских масс материи, яростно отстаивали приоритет макроскопического видения мира.

Накал дискуссии нарастал. Она постепенно превращалась в ожесточенную перепалку, в ходе которой некоторым участникам почудилось произнесенное кем-то из противников страшное оскорбление, а именно слово «антропоцентризм ». Кто-то даже утверждал, что его презрительно бросил в адрес сэра Алекса Кина сам О’Керн. Сэр Кин побледнел от бешенства, и кто знает, чем бы закончился диспут, если бы не поспешили вмешаться лауреаты Нобелевской премии Мира. По их настоянию физику пришлось поклясться, что он не произносил этого слова, благодаря чему страсти понемногу улеглись. Переходя от одной группы ученых к другой, изощряясь в придумывании устраивавших оба клана формулировок, нобели Мира добились в конце концов общего согласия. Продолжение письма оказалось менее сложным, и все написанное быстро получило всеобщее одобрение.

«…Это, господа Президенты,— главное из того, что сейчас знает мир благодаря усилиям ученых. И следует отметить, что в этом тысячелетнем титаническом труде разума, в этой непрерывной череде опытов, рассуждений, озарений, то и дело освещаемых ослепительной вспышкой гения, во всем, что составляет в наших глазах главную цель человечества, никто из вас никогда не принимал ни малейшего участия (может быть, за исключением Томаса Джефферсона).

Так же, как и сонмам сотрудников, помогающих в выполнении ваших функций, называемых функциями управления, вам неведом тот порыв, который увлек нас, заставив сражаться за постижение истины. Большей частью вы оставались более невежественными в области перечисленных выше достижений науки, чем человек с улицы, все же иногда хоть что-то читавший.

Добавим, что очень часто вы были не только безразличны, но даже враждебны научному поиску: отказывали лабораториям в финансовой помощи, тут же выбрасывая средства на ветер или растрачивая на опасные, а то и преступные предприятия.

В результате вашего безответственного или злонамеренного поведения, господа Президенты, наука не достигла тех высот, которых могла достичь; отсюда ряд уродливых пробелов в наших знаниях, пробелов, которые мы хотели бы упомянуть здесь, несмотря на всю их унизительность для нас…»

Следовало перечисление, столь же длинное, как и предыдущее, и точно так же лишенное логического порядка, которое заканчивалось следующим образом:

«…Все эти пробелы, как и многие другие, не являются чем-то недоступным для познания, но, чтобы исследовать и решить имеющиеся проблемы, потребуется мобилизация всех духовных и материальных ресурсов Земли, ресурсов, которые вы так бессмысленно транжирили до сих пор, и рациональная организация научного поиска во всемирном масштабе. Очевидно, что вы не можете этого себе даже представить, но такая организация вполне реальна при наличии мира и свободы — понятий, достаточно химерических для вас.

Вот, господа Президенты, что мы хотели бы напомнить вам. Мы были по возможности кратки, зная, что научные проблемы незнакомы вам и их суть вы все равно не сможете уловить, но более основательно остановимся на второй ценности, которой мир обязан ученым.

Речь — о могуществе, о власти над природой, к которой вы, господа Президенты, также никакого отношения не имеете: вы получили эти открытия, не только не поняв их духа и даже не пытаясь его понять, но еще и изуродовав их так, чтобы они служили исключительно вашей лени, стремлению к благополучию и, более того, чудовищным преступлениям — систематически организуемым вами бойням среди тех, кого вы в своем безумии называете чужаками, чужестранцами.

Каждый раз, когда какое-либо из научных открытий попадало в ваши невежественные или даже злодейские руки (просим извинить нас за употребляемые термины, но мы, нобели, используем их здесь вполне осознанно), вы всячески изощрялись, чтобы исказить его истинный смысл, уничтожить его научную суть. В итоге все положительное, содержавшееся в том или ином открытии, замещалось новым, поистине дьявольским содержанием; эту извращенность вашего мышления прекрасно охарактеризовал еще Джон Мильтон в «Потерянном рае»:

Падший ангел, слабость — это жалкое страдание, Но будь уверен в одном: наша роль никогда не будет Состоять в творении добра; вечно творить зло — вот В чем мы находим единственное наше наслаждение, Так как это противно Его Высочайшей Воле, Которой мы постоянно противостоим.

Если Провидение пытается обратить Зло в Добро, То нашей целью является нечто совершенно противоположное; Мы стремимся открыть путь Злу, исходя из Добра, И это наше предприятие имеет шансы на успех».

Эта поэтическая вставка явилась вкладом нобелей-литераторов. Все поначалу возражали против включения в послание поэтического пассажа, резко отличавшегося по стилю от характера столь важного документа. Однако литераторы настаивали, и поскольку до сих пор они держались исключительно скромно, едва ли не униженно, то им позволили хотя бы в этом случае настоять на своем. Тем более, что ученые, после того как им разъяснили смысл стихов Мильтона, вынуждены были признать, что цитата оказалась весьма кстати: наука могла рассматриваться как символ Добра, а политические силы — как силы Зла. Было совсем несложно найти примеры, иллюстрирующие поэтические строки:

«…Мы дали вам огонь, чтобы согреваться в зимние холода и готовить пищу. Вы же воспользовались им для того, чтобы ковать мечи и сжигать города.

Мы изобрели машины, чтобы облегчить жизнь. Вы изменили их назначение, превратив в механизмы, несущие человеку смерть на земле, на море и в воздухе.

Мы открыли многие виды энергии. Вы использовали ее, чтобы уничтожать целые города…

Не вытекает ли из сказанного, что вы, господа Президенты, не имеете права держать в своих руках бразды правления миром или отдельными государствами. Печальный итог вашей власти — цепь бесплодных дискуссий и жалких стычек, приведших к гибели целых народов в смертоносных войнах, которые вы, по вашему собственному признанию, оказались не в состоянии предотвратить после того, как сделали все, чтобы спровоцировать их своей слепотой, своим невежеством и безрассудством.

Итак, мы подходим к цели этого послания. Мы, нобелевские лауреаты, собравшиеся на общий съезд, единодушны в том, что наш долг — положить конец нелепой и крайне опасной ситуации, и просим вас сделать тот единственный шаг, который покажет, что и вы окажетесь полезными человечеству: сложить с себя полномочия и передать их Науке, которая обязуется управлять Землей в интересах всех. Неловкие попытки, предпринимавшиеся в прошлом различными международными организациями, завершались неудачами, что было совершенно неизбежно, потому что члены этих организаций назначались правительствами.

Поймите, мы требуем передать власть не нам, нобелевским лауреатам, она должна быть предоставлена достаточно молодым людям, достаточно авторитетным и способным проявить динамизм, прежде доказав свою пригодность, о чем судить будем мы.

В ожидании же того момента, когда будет создано новое правительство, настоятельная потребность в котором все сильнее ощущается во всем мире, мы будем осуществлять временный надзор за теми существующими сейчас административными органами, которые вы посчитаете нужным сохранить. Избранные нами члены правительства впоследствии займутся преобразованием существующих во всех странах беспорядочных структур в несколько центральных министерств.

Нам остается сделать несколько дополнительных замечаний. Убежденные в том, что ваша сознательность могла претерпеть некоторые изменения от изложенных выше соображений и вы все же готовы уйти в отставку, мы тем не менее вынуждены предусмотреть противоположную возможность, в связи с чем мы обменялись результатами наших последних исследований по самым разным отраслям знания. В том числе и в сфере совершенствования наступательного и оборонительного оружия. И ставим вас в известность, что все ученые, нанятые вами для работы над так называемыми проблемами национальной обороны, а также множество работающих вместе с ними технических работников были освобождены нами, нобелевскими лауреатами, от обязательств о неразглашении тайны.

Итак, господа Президенты, в тот самый момент, когда мы пишем это письмо, ученые Советского Союза не только знают самые последние научные теории, разработанные в США и касающиеся антиматерии, космических излучений и других передовых научных направлений, но и осведомлены — до малейших деталей — о практических приемах изготовления наиболее секретных видов нашего ядерного оружия, о дальности действия и точности попадания в цель новейших американских ракет, в то время как американские ученые знают все о русских военных секретах, включая сведения о расположении подземных убежищ для их генерального штаба и правительства. Китайские ученые-математики получили точную информацию о секретных шифрах, разработанных их коллегами в других странах. Соответственно, израильские эксперты в этой области сейчас оказались в состоянии расшифровать любые, даже самые секретные китайские послания.

Наконец, мы информируем вас: для того чтобы обеспечить триумф научной революции и спасение Земли, данные обо всех исследователях и проводимых ими исследованиях в области химических и бактериологических вооружений в настоящий момент передаются всем научным центрам мира.

В качестве приложения к настоящему письму помещаем ряд документов, считавшихся вами ультрасекретными (описание процессов промышленного производства ряда видов вооружений, размещение военных баз и складов, различные расчетные характеристики и т. д.), которые должны показать вам, что наши заявления ни в коей мере не являются простой угрозой.

Хотелось бы, господа Президенты, чтобы наши доводы убедили вас в необходимости выполнить в кратчайший срок то, чего мы ожидаем от вас».

Ниже, в алфавитном порядке, располагались подписи всех ныне здравствующих нобелевских лауреатов планеты.

Всемирный праздник был назначен на первый день августа, обещавший, по утверждению экспертов-метеорологов, наилучшие погодные условия на всех континентах Земли и безоблачное небо в Нью-Йорке, где празднество, в присутствии президента, должно было достичь наибольшего размаха. Разумеется, подобный праздник надо бы отмечать повсеместно одновременно, но из-за наличия часовых поясов это представлялось невозможным.

Эксперты не ошиблись. Лазурный небосвод без единого облачка простирался над старым зданием Объединенных Наций, когда Фауэлл, глава первого всемирного правительства, вышел из него в сопровождении нескольких офицеров.

После краткой остановки перед группой фотографов он уселся в автомобиль и отправился принимать парад. Всемирное правительство, функционировавшее уже несколько месяцев, до сих пор не разрешило проблем размещения. После некоторых колебаний в качестве временной резиденции было выбрано здание ООН, незадолго до этого покинутое своими некомпетентными обитателями и очищенное от никому не нужных пыльных архивов: решили использовать его, пока завершается строительство нового величественного центра, достойного укрыть в своих стенах мозг и сердце мира. План комплекса разрабатывался при непосредственном участии Фауэлла, выбор Нью-Йорка не вызывал возражений, так как он прекрасно связан с большинством городов Земли и давно приобрел интернациональный характер как по составу населения, так и по устройству жизни.

Если оглянуться назад, самым поразительным являлось то, с какой легкостью и быстротой победила научная революция. Правда, ее организаторы гораздо раньше, чем предполагали, столкнулись с множеством конкретных проблем, но Бетти оказалась права: письмо нобелей появилось в самый подходящий момент. Престиж ученых, их вес в обществе, их единодушие (существование многочисленных противоречий тщательно скрывалось от широкой публики) произвели на всех неизгладимое впечатление. Угроза же раскрыть самые важные военные секреты, устранив все барьеры в обмене научной информацией, сделала положение руководителей государств безнадежным. Почти все они согласились с предложением нобелей, немногочисленные упорствующие были вынуждены тоже уйти в отставку, дабы не оказаться сметенными бурей общественного мнения, категорически требовавшего их ухода.

В конкурсе на место президента блестящую победу одержал Фауэлл. Йоранн и Бетти разделили второе и третье места, набрав одинаковое количество баллов. По правде говоря, сочинение математика ставило его несколько выше соперницы, но жюри приняло точку зрения О’Керна и учло надбавку за решимость Бетти проверить конверты с заданиями. Подобное поведение говорило о сильном характере и большей способности управлять, чем у других. Астроном Зарянов оказался четвертым; таким образом, те, кто выдвинул идею всемирного правительства ученых, оказались главными его участниками, что совершенно справедливо. Предоставленное Фауэллу право самому выбрать вице-президента он использовал, после некоторых колебаний остановившись на кандидатуре Йоранна, которого высоко ценил за ясность ума и математический талант. Не вызывало сомнения, что эти способности понадобятся при наведении порядка в запущенном мировом хозяйстве, тем более, что всегда можно было воспользоваться советами Бетти в том, что требовало тонкого и острого психологического чутья.

Сразу после избрания Фауэлл приступил к осуществлению своей программы. Начало оказалось успешным, хотя претворялось все в жизнь медленнее, чем он рассчитывал. Вроде и открытой оппозиции не наблюдалось, а планы реализовывались с какой-то непонятной вялостью, что вызывало беспокойство. Поинтересовался мнением Бетти.

— Все от недостатка энтузиазма,— без колебаний пояснила та.— Я ведь уже говорила об этом. Народ, несомненно, уважает науку, но не воспринимает ее так, как мы. Общего же представления о цели недостаточно — им не зажечь людские сердца, не заставить трудиться с удвоенным усердием. Надо постараться воздействовать на чувства людей.

— Согласен. Никогда ничего важного не делается без страсти, но как, как пробудить пыл в массах?

— Есть разные способы, в том числе очень простые.

И Бетти перечислила некоторые из них, полагая, что энтузиазм граждан Всемирного государства, к примеру, мог быть вызван введением всемирного гимна, всемирного флага и организацией всемирного праздника с музыкой, парадами и фейерверками.

И вот праздник наступил. Члены правительства разъехались по самым крупным городам, чтобы возглавить торжественные церемонии, и не только в Нью-Йорке официальный кортеж прежде всего направлялся к площади Науки; почти везде на планете появились площади Науки на месте старых исторических площадей: Красной площади в Москве, площади генерала Де Голля в Париже, Трафальгар-сквера в Лондоне. На каждой из них предполагалось воздвигнуть величественный монумент, напоминающий о великих победах человеческого разума, пока же, так как праздник нельзя было отложить, соорудили временные арки, увитые зелеными ветвями, для которых по просьбе нобелевских лауреатов премии Мира использовались исключительно ветки олив.

Кортеж в Нью-Йорке остановился у подножия такой арки, где, сопровождаемый О’Керном и сэром Алексом Кином, Фауэлл возложил простой лавровый венок к подножию стеллы, посвященной мученикам науки. Оркестр грянул всемирный гимн, в свое время вызвавший немало дискуссий в правительстве. Некоторые считали, что достаточно слегка приспособить старый «Интернационал», изменив некоторые слова. Большинство же считало, что дух научной революции не соответствовал духу революции пролетарской, и нельзя было рисковать разбудить в народе политические страсти. Решили создать новый текст, но чтобы не слишком сильно сбивать с толку тех, у кого в ушах все еще звучали националистические гимны, как в музыке, так и в словах сохранить отдельные элементы старых гимнов исчезнувших государств.

Сегодня новый гимн впервые исполнялся на публике, и Фауэлл не скрывал некоторой доли опасения. Над музыкой работали самые известные композиторы современности, ведь надлежало объединить в более или менее гармоничном сочетании целую вереницу мелодий, среди которых были «Боже, храни короля», «Марсельеза», «Звездно-полосатое знамя» и «Интернационал»; менее общеизвестные пассажи позаимствовали у таиландского «Таurasben Barami», турецкого «Istiklal Marsi», индийского «Jana Mana Gana» и других национальных мелодий.

Наибольшие трудности возникли при составлении текста. В конце концов он все же появился на свет:

О сияющая Вселенная, мы все твои дети,

Мы все твои дети.

Нас терзает жажда познания,

Мы мечтаем понять твои законы,

Проникнуть в тайну твоего рождения

И в сущность нашей веры.

Святая любовь к науке —

Только ты руководишь нашим разумом,

Только ты даешь нам надежду

На мир на объединенной Земле,

На мир на объединенной Земле…

Конечно, текст устраивал далеко не всех, и поэтому была создана комиссия для его доработки. Сегодня, в день первого всемирного праздника, звучала только музыка—и ощущение высокого эмоционального подъема не покидало Фауэлла. Он вернулся в машину и, стоя в ней и отвечая на приветствия толпы, медленно проехал часть Пятой авеню, чтобы занять место на официальной трибуне, оборудованной на площади Мэдисон-сквер.

Доброжелательно улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, выбрал момент, чтобы бросить критический взгляд на два ряда новых флагов, обрамлявших улицу и в свое время тоже оказавшихся объектом оживленных дискуссий. Яркие цвета прежних национальных флагов слишком открыто напоминали о недавнем националистическом прошлом, простое белое полотнище, символизирующее мир, казалось слишком примитивным, неспособным вызвать даже слабые эмоции… Кто-то предложил поместить на нем портрет ученого, наиболее ярко символизирующего взлет научной мысли,— портрет Эйнштейна. Фауэлл поддержал этот выбор, полагая, что по поводу этой кандидатуры невозможно возразить что-либо серьезное. Кроме того, имелось еще одно преимущество: этот ученый был достаточно хорошо известен широкой публике, его лицо с весьма характерными чертами в обрамлении его знаменитой шевелюры казалось способным вызвать романтический подъем, разумеется, если портрет напишет талантливый художник.

Увы! В результате соперничества между физиками и физиологами проект пришлось оставить.

Приемлемое для большинства решение на этот раз предложил Йоранн, блеснувший своей великолепной математической логикой.

— Мы спорим о предмете наших разногласий,— сказал он,— а должны бы вести себя совершенно иначе. Ведь есть то, по поводу чего все думают одинаково как об общем идеале, — и это истина!

Одобрительный гул прокатился по залу: появилась надежда выйти из тупика, в котором все оказались. А Йоранн продолжал:

— Итак, всемирное знамя должно символизировать истину. Более того, символ должен легко узнаваться даже выходцами из простого народа.

—С этим вряд ли поспоришь,— отвечали математику.— Но как вы представляете себе символ истины, причем такой, что станет доступным для понимания всех?

— Здесь не нужно ничего придумывать,— возразил Йоранн.— Он уже существует. Испокон веку для всего мира символ истины — обнаженная женщина, выбирающаяся из колодца.

Последовало продолжительное молчание. Ученые, привыкнув на протяжении многих лет терпеливого поиска рассматривать иногда даже факты, представлявшиеся на первый взгляд нелепыми, хотя и полученные в ходе опытов, не имели привычки с ходу отбрасывать предложение, каким бы фантастическим оно ни казалось. Старались проанализировать ситуацию, вникнуть в суть. И теперь, после размышлений, были вынуждены признать, что это единственное решение, способное вывести их из тупика.

— Вот уж действительно, гениальная идея, несмотря на всю ее поразительную простоту,— прокомментировал полученную информацию О’Керн.— Надо признать, математическая логика проявилась в данном случае с блеском.

Провели консультации со всеми нобелями; повторив ход описанных выше рассуждений, те высказали свое полное согласие. Изготовили с помощью знаменитого художника прототип знамени, и первый же вариант приняли единодушно и даже с энтузиазмом.

Таким образом, двигаясь по Пятой авеню между знаменами с изображением голой правды, которые легкий ветерок развевал довольно игриво, можно было любоваться прекрасным женским телом. Фауэлл пытался понять отношение окружавших его людей к символике нового знамени Земли, и, если честно, ему показалось, что реакция большинства более походила на ошеломление. Разумеется, он несколько огорчился этим, хотя и утешал себя тем, что, как всегда, потребуется определенное время, чтобы человечество привыкло к новому…

Начало главного шествия во всем мире отмечалось запуском гигантских ракет с баз, многие их которых находились достаточно близко, чтобы рев двигателей был хорошо слышен. Иногда он казался просто оглушительным, если не чудовищным, хотя предполагалось, что он пробудит коллективный энтузиазм.

Несколько лауреатов Нобелевской премии Мира пытались протестовать против адского грохота, слишком явно напоминавшего о смертельной опасности, которую совсем недавно воплощали собой ракеты. Их все же удалось довольно быстро успокоить, разъяснив истинный смысл этих запусков: сейчас вовсе не предполагалось, что эти посланцы смерти обрушатся на Землю,— достигнув апогея своих траекторий далеко за пределами атмосферы, они уничтожались взрывом. От них не оставалось ничего, кроме облаков пыли, постепенно рассеивавшихся в бесконечном пространстве. Планета при этом очищалась, освобождаясь от смертельно опасных зародышей зла.

Около сотни ракет взлетело в окрестностях Нью-Йорка. С улиц города виднелись белые полосы инверсионных следов, уходивших в зенит. Грохот двигателей сотрясал почву под ногами, и многие сердца невольно начинали биться сильнее. Наконец гром в небе затих; появились первые ряды праздничных колонн, двигавшихся мимо трибуны для официальных лиц; среди многих нобелей там находился и Фауэлл в сопровождении дочери.

Первые колонны состояли из членов национальных академий. В ожидании скорого объединения они пока выступали раздельно. Первым оказался завоевавший всемирное признание Французский институт, для которого зрители не пожалели аплодисментов. Торжество и задумывалось таким образом, что по улицам Нью-Йорка шествовали французские ученые; наиболее известные научные учреждения Америки дефилировали по улицам Москвы и Пекина; англичан приветствовали на улицах столицы Ирландии, а израильтян — на улицах арабских столиц. На этом настоял сам Фауэлл, стремившийся всячески подчеркнуть интернациональный характер праздника и окончательную ликвидацию всех государственных границ. Именитые деятели французской науки выглядели весьма польщенными тем, что им предоставили возможность пройти торжественным маршем перед главой всемирного правительства. В праздничной процессии участвовало большое количество представителей самых различных кругов французской интеллигенции—не только ученые, но и деятели литературы и искусства. Французская Академия яростно протестовала против первоначального намерения властей отстранить от участия в шествии литераторов; лауреаты Нобелевской премии по литературе поддержали французских писателей, и в итоге организаторам пришлось признать за деятелями литературы и искусства право на участие в демонстрации; ведь они тоже внесли свой вклад в духовный взлет мирового сообщества — хотя и довольно скромный, по мнению ученых.

Слушая крики восторга, сопровождавшие французских академиков, Фауэлл еще раз утвердился в правильности принятого решения. Французы заметно выделялись среди всех прочих демонстрантов прежде всего своей замечательной формой, разукрашенной эффектными вышивками, бросавшимися в глаза прическами и, главное, висевшими сбоку шпагами: многочисленные протесты общественности и требования убрать столь живописную составляющую формы завершились полным провалом. Сердца многих приверженцев старины и славных традиций, тосковавших по канувшим в прошлое военным парадам, отозвались радостно. Колонну академиков сопровождал оркестр, исполнявший мелодии на манер старинных военных маршей, хотя марширующим далеко не всегда удавалось идти в ногу. Их бурно приветствовали, и Фауэллу, следившему за происходящим, пришлось отметить, что демонстранты в мундирах вызвали гораздо более сильный энтузиазм публики, чем все остальные.

Демонстрация длилась много часов подряд: после самых знаменитых академий шли их провинциальные отделения, затем повалили разные научные ассоциации, научно-исследовательские лаборатории, толпы технических специалистов, непосредственно занимавшихся обслуживанием научного поиска. Среди прочих шагали и космонавты из разных стран, в том числе и из Советского Союза. Каждая колонна соблюдала обязательный для всех ритуал, имевший явно символическое значение. Во главе каждой группы демонстрантов, приближавшихся к трибуне, шли двое знаменосцев — один держал над головой новое знамя, второй нес старый национальный флаг. Приблизившись к подножию трибуны, второй из знаменосцев бросал утратившее свое былое значение знамя в специально вырытую для этого траншею, которая к концу шествия оказалась заполненной почти доверху. После этого начался следующий этап церемонии.

Цепочка полицейских оттеснила толпу зрителей назад. В заполненную флагами траншею вылили несколько канистр бензина, после чего к ней подошел Фауэлл с пылающим факелом, швырнул его, быстро отскочив в сторону от взвившихся к небу языков пламени, и вернулся на трибуну. В это же время знаменосцы, державшие всемирные флаги, образовали плотное кольцо вокруг ярко пылавшего костра, высоко вздымая над толпой изображение обнаженной красавицы. Снова грянул всемирный гимн, и даже президент всемирного правительства не удержался, чтобы не подхватить вполголоса зажигательную мелодию, хотя и несколько путался в слабо усвоенном тексте.

Когда костер угас, организаторы торжества, казалось, несколько растерялись, но после короткой заминки Фауэлл начал аплодировать; за ним громко захлопали в ладоши все нобелевские лауреаты, и вскоре к овациям подключилась и вся толпа.

Прежде чем покинуть трибуну, президент произнес короткую речь, тут же донесенную радио- и телестанциями до слушателей во всем мире. Он взволнованно напомнил главные этапы научно-технической революции, кратко охарактеризовал суть планов нового правительства, сделав акцент на славном будущем объединенной Земли, некоторые черты которого уже прорисовывались сегодня. Подчеркнул, что рассматривает свое назначение как пост служителя всему человечеству и что такого же мнения придерживаются все министры. Отметил, что только что закончившаяся церемония ознаменовала окончательное разрушение позорных межнациональных барьеров. Увидев же, что выступление сопровождалось вежливо-почтительными, но довольно прохладными аплодисментами, перешел на более фамильярный тон. Извинился, что отвлекает внимание мировой общественности проблемами личного плана, но тем не менее счел необходимым сообщить о событии, имеющем символическое значение,— о браке своей дочери Рут и Николая Зарянова, гражданина бывшего СССР, двух граждан единого теперь мира. После того как космонавт по просьбе президента взошел на трибуну, Фауэлл высоко поднял над головами соединенные руки молодых людей, приветствовавших толпу. На этот раз ему показалось, что аплодисменты собравшихся на площади были более горячими.

Тем не менее только с наступлением ночи разгорелся подлинный энтузиазм простых людей Земли, ведь праздник на этом отнюдь не заканчивался. Гвоздем программы был фейерверк — множество разноцветных ракет, одновременно запущенных на ночной половине планеты, так что все небо превратилось в сплошное зарево, и феерические сполохи, наверное, можно было наблюдать даже из космоса. Особенно потрясал своими размерами и великолепием гигантский огненный букет, превосходивший все доступное воображению,— букет поистине всепланетного масштаба: ослепительная вспышка после взрыва сотен ядерных зарядов, каждый из которых мог соперничать по яркости с солнцем, заслонила небо фантастическим северным сиянием. Не успел угаснуть этот порожденный человеком небесный огонь, как новые волны грохота сообщили о том, что в пространство устремилась вторая волна ракет, за которой почти сразу же последовала третья.

Рут и Николай ужинали в ресторане на крыше небоскреба. Освещение вокруг, как, впрочем, и во всем городе, было выключено, чтобы ничто не мешало следить за величественным зрелищем пылающего космоса. Обнявшись, со слезами на глазах, молодые люди взволнованно наблюдали за историческим событием. Не успело небо погаснуть, как город охватило народное ликование, распространившееся по всей планете со скоростью, соответствовавшей скорости вращения Земли. Все новые и новые огненные букеты вспыхивали в ночном небе, изгоняя наступавшую тьму. Толпы народа, высыпавшего с песнями на улицы, танцевали, веселились, водили хороводы, сжигали случайно сохранившиеся национальные флаги на возникавших то тут, то там кострах. В течение всей ночи продолжался этот триумфальный фейерверк, знаменующий зарю наступающей эры. Казалось, все жители Земли осознали, что они наконец объединились в единую семью, семью граждан Земли, управляемой отныне разумом и мудростью, что человечество решительно двинулось навстречу новой, совершенно фантастической судьбе.

Бетти не ошиблась ни в своих расчетах, опиравшихся на глубокое знание человеческой натуры, ни в предвидении последствий празднества. Искусно спланированное ею торжество, проходившее хотя и с использованием довольно примитивных приемов, что вызвало протест группы ученых, достигло своей главной цели: праздник затронул тончайшие струны человеческих душ. Возникший при этом эмоциональный подъем оказался достаточно длительным и весьма эффективным. Людей внезапно охватило пламенное стремление преобразить свою Землю, сделать ее лучше и красивее, так как теперь она была их общей родиной, что позволило заметно продвинуться вперед на пути реализации программы Фауэлла. Тем более, что члены всемирного правительства, выбранные на свой пост за очевидные научные заслуги, оказались настолько же искусными преобразователями мира, насколько умелыми исследователями его глубинной сущности. Решения и поступки их были настолько же реалистичны, насколько талантливы теории. И все это — вопреки предсказаниям оппозиции.

Особенно успешно проявил себя в должности вице-президента Йоранн: благодаря именно его блестящему уму, инстинктивно улавливавшему суть любой проблемы и извлекавшему эту суть наружу из нагромождений второстепенных деталей, удалось навести порядок в мировой экономике в течение трех лет. По истечении этого срока правительство, докладывавшее результаты своей деятельности собранию нобелей, могло справедливо гордиться своими достижениями: понятие «гражданин мира» запечатлелось во всех умах, зловещие химеры национал-шовинизма рассеялись.

Не заходило и речи о войне. Вооружена была полиция, непосредственно подчинявшаяся правительству, к тому же использовавшаяся крайне осторожно, только для поддержания общественного порядка.

Численность населения мира стабилизировалась на уровне, позволявшем рационально использовать природные ресурсы, не транжиря их, но излишне и не экономя. О голоде уже не вспоминали. Как и предвидел Фауэлл, излишки продовольствия в отдельных регионах и развитие транспортных артерий позволили быстро выправить положение. Внедрение же в сельское хозяйство новых ценных культур позволило решить проблему продовольствия окончательно, тем более, что в сферу земледелия включили огромные орошаемые территории Сахары и некоторых азиатских пустынь.

Все население мира наконец получило жилье, соответствующее идеальным условиям гигиены и комфорта. Стали невозможны экологические кризисы, так как производство и торговля, оказавшиеся в руках одного центрального органа, поддерживались в состоянии постоянного равновесия, учитывавшего интересы всех.

Наконец, несомненно одним из важнейших результатов, весьма существенным для дальнейшего развития событий, явилось резкое снижение затрат физического труда. Поспособствовали этому централизация и умелая организация производства в промышленности и сельском хозяйстве, а также возросший уровень внедрения научных и технических разработок и использования механизмов и автоматов для выполнения самых тяжелых и непрестижных работ. Средняя продолжительность рабочего дня уменьшилась до двух часов, что оказалось вполне достаточным для того, чтобы обеспечить всему населению Земли гарантированно высокий уровень жизни. Более того, тенденция к дальнейшему сокращению рабочего времени сохранялась.

Результаты впечатляли, и Фауэлл, услышав поздравления нобелей, перешел к сфере духовной жизни, в которой большинство задач на должном уровне еще не решалось. Будучи реалистом, он не скрывал, что здесь их ждут серьезные трудности, преодолимые только при разумном выборе приоритетов и строгом соблюдении последовательности действий. Фауэлл, уверенный больше, чем когда-либо, что для достижения конечной цели были необходимы совместные усилия всей Земли, определил этот этап как этап научного осознания мира.

Крайне важно, несомненно, проникнуть в самые сокровенные тайны Вселенной. Но не менее важным было избежать того подводного рифа, о который в научно-фантастических романах разбилось столько благих намерений: разделения человечества на класс ученых, укрывшихся в башне из слоновой кости и потому неспособных осуществить подлинный взлет разума, и всех остальных, навечно осужденных заниматься грубой неквалифицированной работой.

Прежде всего, Фауэлл решил создать специальный координирующий орган для обеспечения всеобщего образования на достаточно высоком уровне, чего история человечества до сих пор не знала. Обычно попытки такого рода оказывались несовершенными, обеспечивая определенные преимущества ничтожной кучке представителей элиты…

— Будет правильнее назвать желаемое учреждение Всемирным министерством досуга,— поддержала идею Бетти. — Ведь дело не только в том, чтобы дать человеку образование, но и занять его свободное время. Разумеется, мы избавили людей от рабства, и они отдают себе отчет в этом и ценят наши усилия. Разумеется, для всех очевидно, что надо посвящать изучению наук значительную часть высвободившегося свободного времени. Но стоит ли создавать у людей впечатление, что единственной нашей целью является стремление взвалить на них другую — пусть и умственную — работу в появившиеся свободные часы? Образование должно стать привлекательным для широких масс.

— Именно это и является нашей подлинной целью! — вступил в разговор Зарянов.— Ничего иного, как заставить их посвятить свои свободные часы науке, никто не требует.

На его стороне оказался Йоранн, но Фауэлл поддержал Бетти, советы которой, учитывавшие тонкие психологические моменты, ценил весьма высоко.

— Думаю, права Бетти,— заявил он.— Человечеству нужно, прежде всего, осознать, что оно стало свободным. Люди должны сами, без какого-либо давления со стороны, прийти к науке, поэтому я — за Всемирное министерство досуга.

После всеобщего одобрения Всемирное министерство объединило два департамента: департамент образования и департамент развлечений. Их названия тоже предложила Бетти, отстоявшая их в споре с Йоранном и, особенно, с Заряновым, после того как он имел неосторожность посмотреть однажды вечером какую-то развлекательную телепрограмму, испытывавшим чуть ли не физическое недомогание от одного слова «игры». Как и Йоранн, Зарянов придерживался мнения, что научное правительство, достойное этого названия, не должно заниматься развлечениями.

— Игры совершенно обязательны для человека,— возразила Бетти.— Инстинкт соревнования присущ людям, и нельзя не учитывать его в наших планах, по крайней мере вначале… Кстати, разве вы не играете в шахматы?

Астроном пожал плечами, проворчав, что нет никакого сравнения между искусными шахматными комбинациями, заставляющими человека использовать весь интеллект, и бессодержательностью массовых развлечений. Однако Фауэлл поддержал Бетти, и правительство присоединилось к его мнению, хотя департамент развлечений и получил небольшой объем финансирования. Бетти не слишком огорчилась этим, заявив, что рано или поздно правительство пожалеет, что в свое время не прислушалось к мнению психолога.

ЧАСТЬ II

Утром Фауэлл нашел среди доставленной почты доклад Зарянова из Франции. Передав все остальные письма секретарю, приступил к чтению документа, который давно и с нетерпением ожидал.

Прошло почти два года, как Министерство досуга начало работать над образованием человечества, но поставленная задача оказалась настолько обширной, что достигнутые результаты казались незначительными.

Пропаганда научных знаний охватила весь мир: повсеместно появились грандиозные сооружения с многочисленными просторными залами в форме амфитеатров, где благодаря искусно продуманной смене работы за день могло побывать все окружающее население. Здесь же размещались огромные библиотеки, содержавшие миллионы экземпляров необходимых книг — от популярного изложения основ всех наук до подробнейшего описания наиболее современных и сложных теорий и гипотез.

В центрах обучения имелись учебные аудитории с проекционными аппаратами, микрофильмами и телепрограммами, позволявшими любому слушателю быстро освоиться со всеми аспектами познания Вселенной. В лабораториях, оснащенных наиболее современными приборами, любой мог заниматься опытами, позволявшими понять строение материи. Например, здесь можно было наблюдать распад атомов, следить при помощи циклотронов и бетатронов за магическими вихрями частиц в энергетических полях, измерять их свойства на невероятно чувствительных приборах, определять отрезки времени в миллиардные доли секунды, соответствующие продолжительности жизни некоторых мезонов.

Материальные средства, привлеченные для образования, были поистине огромны: правительству приходилось творить чудеса, чтобы высвободить необходимые ресурсы. Но цель оправдывала средства, и лучшие умы человечества с успехом разрешали то и дело возникающие проблемы.

Разумеется, была мобилизована целая армия профессоров, преподавателей и ассистентов высочайшей квалификации, направленная в распоряжение обучающегося человечества. Многие ученые даже вынужденно прервали исключительно важные для науки исследования, к чему их склонил Фауэлл, неустанно объяснявший всем и каждому, что не может быть более срочной задачи, более важной цели для ученого, чем передача знаний всему человечеству.

И речь шла не о питомнике новых ученых — масса простых обывателей Земли получила возможность изменить свою судьбу. Даже наиболее компетентные из ученых, входившие в состав всемирного правительства, должны были, по личному распоряжению президента, периодически посещать новые учебные центры в качестве советников или инспекторов. А то и читать лекции по своей специальности тем, кому они доступны.

Именно этим и занимался Зарянов во время своего пребывания во Франции, в одном из крупнейших центров астрономических исследований, поэтому Фауэлл так жадно набросился на его доклад.

Вот что писал Зарянов:

«…С первых часов пребывания во Франции мне показалось, что вряд ли можно считать полученные здесь результаты удовлетворительными. В народе отсутствует подлинная заинтересованность научными проблемами, жажда знаний еще не пробудилась. Конечно, люди приходят в центр. Слушают лекции. Заглядывают в библиотеку, где перелистывают попавшие под руку книги. Присутствуют на демонстрации учебных кинофильмов. Некоторые даже подходят к окуляру телескопа. Тем не менее все делается так, словно они выполняют обязательное предписание, бояться, что если не будут вести себя должным образом, то на них обратят внимание, а может быть, и упрекнут.

Я обратился с расспросами к студентам и выяснил, что некоторые из них запоминают прочитанные лекции, но не могут оценить их смысл и пересказать суть…»

— Отсутствие энтузиазма, как говорила Бетти,— с горечью пробормотал Фауэлл.— Это—наш главный противник.

«Я решил, что прочту две лекции сам, посвятив их Вселенной, рассматриваемой как единое целое, в процессе ее развития с момента рождения вплоть до возможной гибели. Первую уже прочел, приложив немало стараний, чтобы заполнить множество пробелов в знаниях слушателей и помочь им избавиться от многочисленных ложных представлений. Начал с общего описания картины космоса, представив его в том виде, в каком мы знаем его уже на протяжении столетия, и отправным пунктом выбрав планету Земля. Уверяю вас, заметив, что слушатели обладают весьма туманными представлениями о самых элементарных понятиях, я не пожалел ни времени, ни красноречия, чтобы просветить их».

Заключительная часть доклада свидетельствовала, что Зарянов был не единственным лицом, оценившим лекцию по достоинству, и хмурое чело президента просветлялось по мере того, как он читал завершающие оптимистически звучавшие фразы.

«…Когда закончил, раздались бурные аплодисменты, сопровождавшиеся восторженными восклицаниями, на многих лицах читались пробудившаяся у многих слушателей жажда знаний, любопытство и огромный интерес, отсутствие которых так огорчало меня поначалу. У студентов появились многочисленные вопросы, показавшие, что они смогли уяснить главное—грандиозность изложенных проблем и их значение для человечества.

Мой дорогой друг, в том, что касается астрономии, мы находимся, как мне кажется, на верном пути и, двигаясь дальше в этом направлении, достигнем своей цели. Только бы преподаватели читали лекции страстно, увлеченно, умело используя все преимущества красноречия!»

Фауэлл отложил письмо в сторону и долго сидел в глубокой задумчивости.

— Страстность и возвышенность стиля,— пробормотал он.— Да, Зарянов прав: все это совершенно необходимо преподавателю. Боюсь только, что на подобный заряд эмоций можно рассчитывать не слишком часто — многие привыкли излагать лекционный материал слишком сухо, если не сказать небрежно.

— Читайте!—обратился Фауэлл к Бетти, получив второй доклад Зарянова.

— В чем дело, Фауэлл? — спросила Бетти, внимательно глядя на президента.— У вас очень озабоченный вид. Неужели второй доклад менее оптимистичен, чем первый?

— Читайте же,— повторил Фауэлл с мрачным видом.

Бетти взяла письмо и начала вполголоса читать.

«…Я начал с картины, завершившей первое выступление: расширяющаяся Вселенная, в которой каждая молекула от всех других молекул, каждая галактика — от любой другой галактики удаляются со скоростью, прямо пропорциональной разделяющему их расстоянию, решил как можно ярче отобразить удивительный, парадоксальный, почти колдовской характер этого явления.

Ведь если галактики сегодня удаляются друг от друга, то совершенно очевидно, что в какую-то предшествующую эпоху они находились друг к другу гораздо ближе: тогда бездны пространства еще не разделяли отдельные космические тела. Погрузившись в прошлое так далеко, как только позволяет воображение, мы могли бы увидеть, что косми ческие архипелаги так сближены, что буквально сливаются в одно целое. Одни звезды вдавлены в другие, одни атомы прилипли к другим; в итоге Вселенная так невероятно мала, что вещество находится в исключительно плотном состоянии — кубический сантиметр ее может весить несколько сотен миллионов тонн!

Читая лекцию, я использовал ряд последовательно расположенных картин, попытавшись оживить магию тех времен, когда рождалась Вселенная. Мне казалось, что никто не может оставаться безразличным к этим фантастическим образам, и я не ошибся: аудитория буквально замерла, ловя каждое слово. Эта тишина была хорошим признаком: возрождение интереса к науке, когда-то предсказанное Уэллсом, словно совершалось на моих глазах.

В конце концов я подвел своих слушателей к началу времен, позволив себе развить некоторые теории, основанные на изложенной мною гипотезе. Упомянул о первичном атоме Леметра, процитировал его поэтичное высказывание:

«Эволюцию мира можно сравнить с угасшим фейерверком: несколько еще продолжающих тлеть фитилей, много пепла и дым. Находясь на небольшом уцелевшем от огня холодном угольке мы наблюдаем, как вокруг нас одно за другим гаснут солнца, и пытаемся восстановить исчезнувшее великолепие периода, когда происходило образование миров».

Почувствовав, как по амфитеатру пробежала волна восторга, предложил слушателям не сдерживать свое воображение, а позволить ему, увлекаемому потоком времени, устремиться к далекому будущему. Показал им Вселенную, в которой галактики разбегаются все быстрее и быстрее, оказываются все дальше и дальше друг от друга, предупредив, что в конце концов мы перестанем получать информацию от тех из них, для которых скорость разбегания превысит роковой предел: скорость света. Отметил, что с большой долей вероятности можно полагать, что это уже произошло примерно с 99% общего количества галактик; даже при условии фантастического усовершенствования астрономических приборов мы сможем наблюдать не более одного процента общего числа материальных тел Вселенной, и их доля с каждой секундой будет продолжать уменьшаться.

Мне очень хотелось, чтобы мои слушатели ощутили ужас, чтобы до них дошел весь драматизм ситуации: если мы не поспешим, если наука и техника не устремятся вперед гигантскими шагами, то сможем наблюдать в не слишком отдаленном будущем лишь незначительную частицу существующего мира!

Разумеется, я связал это расширение, эту неравновесность Вселенной с гениальными идеями Эйнштейна и нарисовал перед слушателями величественную пространственно-временную картину мироздания, созданную гениальным ученым. Остановившись на его теории, основанной на концепциях относительности пространства и времени, развернул перед внимающей аудиторией грандиозную картину пульсирующей Вселенной, в которой период сжатия сменяется периодом расширения и затем — нового сжатия, когда вещество вновь возвращается к состоянию невероятной плотности, после чего новый взрыв первичного атома знаменует начало новых времен, означает начало нового цикла…

«Биение фантастического сердца, сердца Божества…» — сравнение из поэмы «Эврика» Эдгара По подходило как нельзя кстати, хотя и уводило от строгих научных истин: космологическая поэма гениального писателя не может не вызывать волнения. Ведь и я никогда не мог понять, силой какого волшебства, основываясь только на скудных и неточных данных, имевшихся у науки его времени, ничего не зная о теории Эйнштейна о расширении Вселенной, используя во многом ошибочные представления физики тех лет и весьма несовершенные рассуждения, По смог угадать картину мира, сегодня представляющуюся наиболее вероятной многим крупнейшим ученым. Поэтому и предоставил слушателям возможность поразмышлять над этим парадоксом.

Уверяю вас, мой дорогой друг, что я совершил невозможное, чтобы передать слушателям хотя бы небольшую толику страсти к познанию, пылающей в умах ученых, закончив лекцию цитатой из Эйнштейна: «Космический религиозный опыт — это всего лишь повод для наиболее глубоких и благородных научных исследований».

— До сих пор,— отозвалась Бетти,— не вижу никаких оснований для вашего плохого настроения: лекция составлена и прочитана весьма искусно, хотя и не лишена, надо признать, некоторого налета мистицизма. Но мы же знаем Зарянова: ученый с сердцем поэта…

— Да, да! Я был захвачен его выступлением с самого начала, несмотря на то, что хорошо знаком с темой доклада.

— Вы хотите сказать, что для слушателей все выглядело несколько по-другому?

— Продолжайте чтение — вы найдете там ответ на ваш вопрос,— удрученно пробормотал Фауэлл.

«…Итак, мой дорогой друг,— продолжала читать Бетти, — теперь я должен рассказать вам об одном удручающем происшествии, оставившем у меня в душе неприятный осадок.

Я вышел из зала-амфитеатра, провожаемый громом аплодисментов. Уверяю вас, у слушателей буквально горели глаза, а меня после получасового перерыва на отдых пригласили в один из залов для собеседования, где меня ожидали человек двенадцать из тех, кто слушал лекцию. Поблагодарил их за проявленный интерес, внимательно изучая лица: среди собравшихся были рабочие, служащие, домохозяйки, светские дамы — от 16 до 60 лет, но на лицах читался не только горячий интерес, но и какое-то непонятное беспокойство. Сперва подумал, что это связано с исключительным умственным напряжением, пережитым во время лекции, или с опасением, что упущена какая-нибудь важная деталь и они могут ступить, даже не догадываясь об этом, на ложный путь…»

— Я помню подобное состояние,— прервала чтение Бетти, — в те годы, когда училась в университете.

— Зарянов тоже наверняка сталкивался с этим раньше, иначе он не говорил бы таким образом,— глухо произнес Фауэлл.— Да и не он один. Мне даже сейчас приходится время от времени проводить бессонные ночи в бесплодных попытках справиться с подобными страхами. Но продолжайте!

«…Первым взял слово мужчина лет пятидесяти. Он выглядел как энергичный руководитель, способный взять на себя при необходимости всю полноту ответственности. И действительно, позднее я узнал, что он принадлежит к сословию профессиональных управляющих и занимает достаточно высокий пост в местной администрации. Будучи человеком с ясным практическим умом, он оказал нам важные услуги в области координации транспортных связей между различными удаленными регионами.

— Профессор,— обратился он ко мне на удивление робко, — мой вопрос, несомненно, вызван моим невежеством. Но все же я… я хотел бы знать…

Здесь его голос задрожал, и он умолк. Я попросил его продолжать без ложной скромности, подчеркнув, что любопытство и жажда знаний заранее являются отпущением любых грехов, в том числе и греха случайной ошибки. После этого он продолжил, уже более уверенно:

— Дело вот в чем. Это вопрос, уже давно мучающий меня, и я не сомневаюсь, что ответ на него давно очевиден для вас, профессор. Так вот, я хотел бы знать, действительно ли доминирующая планета…

— Вы сказали: доминирующая планета? — переспросил я с удивлением.

— Ее еще иногда называют легислативной,— уточнил он.— Так вот, я хотел бы знать, может ли легислативная планета оказать влияние на восходящую планету в то время, когда она находится в сочетании с какой-нибудь из этих галактик, заполняющих небосвод, и про которые вы с таким красноречием только что рассказали нам?

Вы можете представить себе мое потрясение, мой дорогой друг, когда после нескольких секунд настоящего шока я до конца осознал, о чем говорил мой слушатель? Речь шла ни больше ни меньше, как об астрологии и гороскопах. Моего собеседника волновал именно этот аспект всех космогонических проблем. И не успел я ответить, как женщина, довольно скромно одетая, пробившись через передние ряды, бросилась передо мной на колени. Она разослала на паркете большой лист бумаги, покрытый сложными диаграммами, и принялась умолять меня познакомиться с чертежами и сказать ей, правильно ли составлен одним известным астрологом гороскоп и может ли она доверять предсказанной ей судьбе, ибо после моей лекции у нее сложилось впечатление, что в природе существует гораздо больше небесных тел, чем используют астрологи при составлении гороскопов. Она надеялась, что такой великий ученый, как я, способен предсказать ее судьбу гораздо более надежно и точно.

Все остальные были настроены подобным же образом, забив головы представлениями о «домах», «светилах», «восходящих и нисходящих телах», «благоприятных или неблагоприятных знаках» и прочей чепухой. Гороскопы оказались единственной интересующей их темой. Они заговорили все разом, размахивая неизвестно откуда появившимися в руках диаграммами и обрушивая на меня множество дурацких вопросов по поводу всей этой астрологической чепухи, которой шарлатаны много лет подряд забивали головы простолюдинам, в надежде, что я дополню или уточню предсказания колдунов!

Предоставляю вам, мой дорогой друг, интерпретировать это происшествие так, как сочтете нужным. Я же был так потрясен всем случившимся, что до сих пор не в состоянии дать ему оценку.

К сказанному остается лишь добавить, что я все же попытался спокойно разъяснить присутствующим потрясающую нелепость подобных представлений, использовав весь набор аргументов, всегда казавшихся мне неопровержимыми. Они вежливо выслушали, не перебивая и не задавая других вопросов, но было ясно, что я потерял в их глазах весь свой авторитет, что пропасть как разделяла, так и разделяет нас. Почувствовал, что постепенно теряю способность говорить убедительно. Короче говоря, после того как я в полной растерянности замолчал, мужчина, заговоривший со мной в самом начале, недоверчиво покачал головой:

— Тем не менее один мой знакомый недавно умер именно в марте, как было предсказано в его гороскопе.

Было бесполезно говорить ему о теории вероятности. Я понял, что проиграл, и распрощался с ними, оставшись сидеть за столом в состоянии, близком к отчаянию».

— Вот так-то, Бетти,— сказал Фауэлл.— Теперь вы понимаете, почему я показался вам таким расстроенным?

Фауэлл выглядел настолько огорченным, что Бетти, воздержавшись от каких-либо критических замечаний, постаралась успокоить его.

— Может быть, подобные отклонения являются неизбежными на пути к истинному знанию? Ведь вот же писал Кеплер: «Если бы у вас не теплилась надежда прочесть на небе свою судьбу, хватило бы у вас мудрости, чтобы изучать астрономию ради самой астрономии?»

— Между нами — бездна! — повторил Фауэлл за Заряновым.

— Это всего лишь один из достаточно обычных, хотя и важных для нас сигналов. Тем более, что проверка в другом месте может дать совершенно другие результаты!

— Я сам провел другую такую проверку,— уныло сообщил Фауэлл, выглядевший все более мрачным.— Я тоже прочел лекцию: структура материи и ее единство во Вселенной. Не буду пересказывать ее содержание, но, можете не сомневаться, я приложил все свои способности, чтобы пробудить у слушателей если не страстный интерес, то хотя бы внимание. Уверяю вас, они поняли! О, они все прекрасно поняли! Но когда после окончания лекции ко мне явилась делегация… Знаете, какой вопрос — единственный вопрос! — они мне задали?

— Похоже, что он произвел на вас гнетущее впечатление…

— Они спросили, как сделать золото! — вскричал Фауэлл так неожиданно, что Бетти вздрогнула.— Вы понимаете? Поскольку все тела состоят в конечном итоге из одних и тех же элементарных частиц, то я должен был, по их убеждению, владеть простым и общедоступным рецептом, как с помощью примуса и реторты превратить в золото гальку с морского пляжа или булыжники, валяющиеся вокруг дома!

Психологу снова пришлось приложить все старания, чтобы правильно отреагировать и найти убедительные слова.

— В любом случае, это говорит о том, что слушатели все же кое-что поняли. Возможно, на начальном этапе просто необходимо сохранение каких-то предрассудков… Я полагаю, что…

Ее рассуждения прервал телефонный звонок. Звонил Йоранн, из Пекина. Фауэлл долго слушал его, не перебивая. Когда же тот закончил свой рассказ, не стал его комментировать.

—Мы поговорим об этом на совете после вашего возвращения,— только и сказал. Но когда повернулся к Бетти, вид у него был неважный. Фауэлл долго сидел молча, углубившись в свои мысли.

— Может быть, вы все же сообщите, как относятся к науке мои соотечественники? — спросила наконец китаянка.

— Йоранн рассказывал о статистике и теории вероятностей, — нехотя ответил Фауэлл.— При этом старался особенно подчеркнуть, что эти понятия крайне важны не только в повседневной человеческой деятельности, но и в жизни Вселенной.

— И что же?

— После лекции ему задали только один вопрос. Не догадываетесь, какой?

— Я видела выражение вашего лица,— спокойно ответила Бетти,— несложно догадаться.

Фауэлл в бешенстве грохнул кулаком по столу.

— Они просили его… Они на коленях умоляли его сообщить беспроигрышный вариант ставки при игре в рулетку!

Многочисленные проверки во всех регионах земного шара дали аналогичные малоутешительные результаты. После этого образование заняло одно из первых мест в ряду важнейших задач правительства Земли. Вскоре появились и другие поводы для беспокойства, как ни странно, связанные с той частью населения, которая искренне хотела следовать предложенным учеными путем. Люди, по достоинству оценивавшие значение научного прогресса, были бесконечно признательны правительству, освободившему их от грубого физического труда, и всеми силами стремились использовать оказавшееся в их распоряжении свободное время для своего всестороннего развития, безоговорочно следуя всем предписаниям всемирной администрации. Так вот, именно среди них вдруг появились симптомы заболевания.

Первым пострадавшим, над которым удалось установить наблюдение, чтобы изучить новую болезнь, оказался космонавт Зарянов. Началось с того, что при одинаково неясных обстоятельствах произошли два несчастных случая, в которых погибли два космонавта, что встревожило руководство космической программой. Первым погиб Джим Барли, когда во время отпуска пилотировал свой личный самолет. Непосредственно перед катастрофой состоялся странный разговор между пилотом и контрольной службой аэропорта, к сожалению, не записанный на пленку: его пересказ показался настолько бессвязным, что служащего, участвовавшего в переговорах с пилотом, заподозрили в сознательном искажении фактов. Согласно тому, что он смог вспомнить, Барли заявил, что не может произвести посадку, несмотря на то, что управление в полном порядке, а видимость просто отличная. Причина осталась невыясненной, так как пересказ того, что говорил якобы сам Барли, ничего не объяснял. Все закончилось трагично. Самолет, по неизвестной причине вышедший из-под контроля, перевернулся и разбился; среди обломков обнаружили тело погибшего пилота, но следствие не дало никаких результатов.

ВАС (Всемирный Астронавтический Союз) пришел к заключению, что имело место внезапное ухудшение самочувствия пилота; на этом дело и закрылось бы, если бы через несколько дней такая же трагедия не произошла еще с одним космонавтом, пилотировавшим небольшой самолет туристского класса. Как и в случае с Барли, он перед тем, как его самолет разбился, говорил что-то совершенно невразумительное. Причина несчастного случая также достоверно не установлена. Причина же подобного необъяснимого недомогания обоих пилотов явилась предметом яростных споров среди врачей ВАС и приглашенных для участия в дискуссии психологов. Информацию о необычных случаях в виде секретного доклада направили в правительство.

В то утро Николай Зарянов не мог скрыть радость: перед ним открывалась радужная перспектива после длительной напряженной работы провести в отпуске целых три месяца, и они с Рут планировали отправиться в постоянно откладывавшееся из-за срочных дел свадебное путешествие. Еще смакуя приятную новость, сел в машину и помчался к своему бунгало, забыв обо всех ограничениях скорости на дорогах. Рут нашел в саду.

— Все в порядке!—закричал еще издали.— Три месяца!

— О, дорогой, целых три месяца? Но почему…

— Да, три месяца. Первые два, как и было предусмотрено, за своевременное выполнение очередного задания на орбите, третий — как дополнительный, потому что…

— Потому?

Рут несколько обеспокоено смотрела на мужа. Ей показалось, что по его лицу скользнула тень, но следы необъяснимой тревоги рассеялись, и ответ прозвучал жизнерадостно:

— Ну, это медслужба ВАС сделала мне такой королевский подарок.

— Но я не понимаю, в связи с чем? У тебя что-то не в порядке со здоровьем?

— Никогда не чувствовал себя так хорошо! Только почему-то после серии анализов и тестов наши тубибы вообразили… Впрочем, я толком не понял, о чем шла речь. Пожалуй, они и сами не все и не до конца понимают… Короче, уловили какой-то намек на возможное нервное расстройство… Ты ведь понимаешь, насколько все это неопределенно! Но они пришли к выводу, что дополнительный месяц отдыха отнюдь не помешает моему здоровью. Вот и все.

— И ты не почувствовал никакого беспокойства в связи с этим?

— Какое беспокойство! — весело рявкнул Николай, засмеялся и, подхватив Рут на руки, закружился с ней в танце.— Это всего лишь повод компенсировать тот адский труд, который не отпускал меня на протяжении последних двух или даже трех лет! Врач, прочитавший заключение комиссии, сам пожимал плечами и улыбался. Кто знает — может, это твой отец исподтишка порекомендовал ВАС дать мне возможность провести такой сказочно длинный медовый месяц? Беспокойство… Да я никогда не чувствовал себя таким здоровым, полным сил и счастливым! Когда уезжаем?

— Послезавтра, если ты не против. Мне не потребуется много времени, чтобы сложить вещи и купить недостающее… Ну, а маршрут у нас с тобой согласован давно.

— Отлично! Я сейчас подскочу на аэродром: надо подвинтить кое-что у нашего старины Икара…

Икаром они назвали личный самолет Николая — подарок компании, в которой он несколько лет проработал пилотом-испытателем, после того, как он перешел в группу космонавтов-межпланетников. Всегда, когда удавалось освободиться хотя бы на несколько дней, он пользовался Икаром для коротких экскурсий с Рут, хотя тот, несмотря на свои небольшие размеры, годился и для кругосветного перелета.

Проверив самолет, Николай нашел его в идеальном состоянии. Тем не менее небольшие регулировочные работы перепоручил механикам. Вернувшись домой и заехав в гараж, столкнулся с небольшим, но неприятным происшествием, заставившим его нахмуриться. Как и все помещения бунгало, гараж был оборудован всеми техническими новинками. Николай обычно не только сам устанавливал их дома, но частенько изобретал и изготовлял. В гараже, к примеру, металлическими воротами управляло небольшое электронно-оптическое устройство: стоило в поле зрения системы появиться автомобилю, как срабатывал подъемник, и ворота открывались.

Давно привыкнув подлетать к воротам на большой скорости, точно рассчитанной, чтобы проскользнуть в гараж буквально в нескольких сантиметрах от нижней кромки поднимающейся металлической шторы, Николай и на этот раз не сбавлял скорость. Но автоматика почему-то не сработала. Он видел, что ворота не сдвинулись с места, но почему-то продолжал давить на акселератор, в каком-то оцепенении уставившись на стремительно приближающуюся металлическую дверь и судорожно сжимая руль руками: ощущение странной пустоты в голове не давало шевельнуть даже пальцем, словно тело парализовал какой-то нелепый страх. Рефлекс опытного автомобилиста, который должен бы заставить его нажать на тормоза, не сработал. Оцепенение, продолжавшееся каких-нибудь три-четыре секунды, внезапно исчезло, когда капот машины почти коснулся ворот, и Николай успел нажать на тормоз.

Вышел из машины не только взволнованный охватившим его непонятным ступором, а буквально взбешенный отказом автоматики. Несмотря на незначительность произошедшего, потребовалось не менее четверти часа, чтобы окончательно успокоиться, поднять ворота вручную и поставить, наконец, машину в гараж. Но и потом он не обрел прежней уверенности в себе, ведь ему пришлось даже некоторое время маневрировать, прежде чем машина оказалась на своем месте, рядом с автомобилем Рут.

Не удивился, что некоторое время сидел неподвижно, вспоминая о неопределенном заключении протокола медицинского освидетельствования. Потом пожал плечами, заставив себя переключиться на мысли о предстоящем путешествии. Когда он поднялся к Рут, то снова выглядел безмятежно счастливым.

Теперешний ВАС отличался от прежней НАСА США и других подобных организаций в разных странах не только возросшей финансовой мощью, но и целями, неизменно выбиравшимися на основе строго научных критериев. Сегодня не могло быть и речи о том, чтобы устроить бешеную гонку, имея конечной целью выиграть пари, для чего отправить двух-трех человек на Луну за небольшой пригоршней лунных камней. В области астронавтики, как, впрочем, и во всех других областях, главным критерием стал научный прогресс. Детально продуманная программа изучения космоса должна была в недалеком будущем позволить высококвалифицированным ученым обосновываться на различных телах Солнечной системы для проведения исследований. Конечно же, ждать эффектных результатов не приходилось, хотя большинство данных, полученных с помощью астронавтики, вполне обоснованно относились к разряду фундаментальных. Требовалось некоторое время для того, чтобы добиться единообразной политики бывших национальных космических организаций, существенно различавшихся между собой по целям и применявшимся средствам.

На орбите вокруг Земли работала орбитальная база размером с небольшой город, благодаря чему полеты на Луну превратились в рутинную операцию. И хоть Луна была единственным космическим телом, завоеванным человеком, ее уже начали обустраивать, оборудовав несколько обсерваторий и постоянно действующих лабораторий. База на околоземной орбите служила своего рода трамплином и для будущих экспедиций к другим планетам Солнечной системы. В самое ближайшее время в рамках принятых программ намечалось, например, начать исследование Марса. Пока только несколько кораблей облетело вокруг Марса, сообщив огромное количество важной информации, необходимой для дальнейшего его освоения.

Николай Зарянов возглавлял одну из последних марсианских экспедиций, ему пришлось провести в космическом пространстве несколько месяцев. И это Рут настояла на том, чтобы он согласился, так как успех экспедиции явно поспособствовал бы быстрому продвижению мужа по служебной лестнице.

Назначение Николая считалось вполне обоснованным, так как он всегда отличался хладнокровием, быстротой реакции, обретя практический опыт в ходе предыдущих полетов. Во времена, когда несовершенная автоматика то и дело выходила из строя, ему не раз приходилось браться за ручное управление, как это бывало еще у пионеров, впервые вырвавшихся в космос и добравшихся до Луны. Из всех драматических ситуаций Николай всегда выходил с честью; вряд ли с ними могли с большим эффектом справиться даже самые совершенные компьютеры того времени.

Справедливости ради надо отметить, что уже давненько ему не представлялась возможность действовать подобным образом, исправляя промахи недостаточно совершенной техники: отказы электронных устройств в последние годы стали исключительно редким явлением. ВАС принял постановление, согласно которому любой отказ автоматики считался совершенно недопустимым явлением, особенно если учесть, что в составе команд на борту космических кораблей все чаще и чаще оказывались крупнейшие ученые. Теперь надежность оборудования достигала не 98—99%, как было совсем недавно, а 99,999…%, где девяток хватало на целую строчку. Для Николая Зарянова, как и для всех его соратников, старых опытных космонавтов, случаи отказа оборудования остались в прошлом. Молодежь и вовсе восприняла бы фразу о возможном отказе бортового компьютера как неудачную шутку. Еще менее правдоподобным для них выглядело предположение, что могли возникнуть неполадки в оборудовании, находившемся на Земле, в гигантской системе обслуживания полетов, системе, способной безошибочно следить за всем, предвидеть все и постоянно руководить всеми действиями космонавтов. В ходе последнего полета вокруг Марса все оборудование экспедиции работало, как всегда, совершенно безупречно, и ее командир, Николай Зарянов, ни разу не столкнулся с нештатной ситуацией за все время полета. Траектория корабля контролировалась и постоянно корректировалась. Если же требовалось принять срочное решение, на которое отводились секунды или даже доли секунды, то подобную обязанность тут же брали на себя бортовые компьютеры: обладая неизмеримо более высокой чувствительностью, имея несравненно более быструю реакцию, чем любой самый опытный пилот, они мгновенно фиксировали все данные, тут же находили верное решение и реагировали на любое изменение обстановки. Как правило, космонавт нередко даже не успевал оценить ситуацию, а компьютеры уже производили все необходимые действия.

Правда, нужно было учитывать, что мощные наземные вычислительные устройства не могли вмешиваться в события, происходившие, к примеру, на марсианской орбите, потому что на прохождение сигнала от Марса до Земли и обратно требовалось довольно много времени. Их можно было применять только в ситуациях, когда в решении той или иной проблемы не было особой срочности.

Постепенно Николай привык полностью доверять электронике, в результате чего у него, как, впрочем, и у других космонавтов, появилось много свободного времени в ходе достаточно продолжительных космических полетов. Он использовал его для учебы, для повышения своего профессионального уровня, пользуясь присутствием на борту корабля светил мировой науки. Ученые всегда весьма охотно выполняли функции преподавателей, обычно организуя целый ряд курсов не только для руководителей экспедиции, но и для всех достаточно свободных членов команды, также избавившихся от постоянного напряжения, вызванного повышенной ответственностью за малейшую ошибку, могущую стать в космосе роковой, как это нередко случалось раньше. И все это время космический корабль, доверенный безупречным электронным мозгам, безошибочно устремлялся в нужную точку пространства, ни на сантиметр не отклоняясь от заранее рассчитанной траектории.

Рут ухитрилась уложить багаж к назначенному часу, и они с мужем подъехали к ожидавшему их Икару ясным солнечным утром, предвещавшим счастливые каникулы. Они поприветствовали механиков и немногих друзей, приехавших проводить их, поднялись в самолет. Николай уселся в кресло пилота. Последний раз он пилотировал самолет несколько месяцев назад, а поэтому накануне сделал несколько кругов над аэродромом, чтобы восстановить навыки управления. Ради подстраховки, так как Икар был оборудован современной навигационной аппаратурой, позволяющей непрерывно поддерживать связь с землей и даже совершать посадку вслепую, при полном отсутствии видимости.

Вот и теперь по его просьбе станции слежения подтвердили, что все в порядке, включая хорошую погоду по всему маршруту. Он улыбнулся Рут, чмокнул ее в щеку, совершил пробежку до конца взлетной полосы, проверил двигатель и взлетел.

База космических исследований, где они находились, располагалась в самом сердце Сахары, так как метеорологические условия здесь идеальны для запуска тяжелых ракет. Николай работал здесь с начала строительства космического центра, то есть с момента прихода к власти всемирного правительства ученых. Через два года после его помолвки с Рут та приехала сюда и они поженились. Николай участвовал в создании и развитии центра, на его глазах превращавшегося в один из крупнейших на Земле.

Шли преобразования и вокруг космодрома: один за другим прокладывались каналы, создавались искусственные озера, высаживались рощи, что постепенно привело к изменению климата к лучшему. Что-что, а окружающую космодром территорию он знал как свои пять пальцев: не только десятки раз пролетал над ней, но и пересекал во всех направлениях на автомобиле.

Совершив полет над Сахарой, они планировали совершить посадку в Марокко, а после однодневного отдыха продолжить полет и перелететь через Атлантический океан. Их Икар имел достаточно большой радиус действия, и океан не являлся для самолета такого класса непреодолимой преградой. После трансатлантического перелета они собирались двигаться короткими перелетами к северу вдоль восточного побережья Американского континента. В окрестностях Нью-Йорка, где сейчас находилась резиденция правительства, намечалась продолжительная остановка у родителей. Затем — путешествие через Канаду, Аляску и Азию к старой Европе.

Первый этап путешествия проходил без малейших происшествий. Посадка намечалась после трех часов полета, а пока они любовались Сахарой, удивительно изменившейся за несколько последних лет. То тут, то там появились пятна зелени, в разных направлениях протянулись серебристые полоски каналов, совершенно прямая линия железной дороги тянулась вдоль наиболее крупного из них, уходившего к горизонту.

Следуя вдоль этого идеального ориентира, они летели к недавно построенному городку, где их ожидали друзья. Рут наслаждалась полетом. Неожиданно и без какого-либо внешнего повода ей показалось, что обстановка на борту самолета резко изменилась. Погода по-прежнему не внушала опасений. Самолет плавно скользил над идеально просматривавшейся во все стороны равниной, в небе — ни облачка.

Тем не менее хорошее настроение исчезло, и Рут не могла понять, что произошло. Не сразу, но все же разобралась, что неприятные ощущения вызваны изменившимся поведением мужа: его нельзя было назвать не только ненормальным, но даже тревожным, однако если после взлета он то и дело обращался к Рут, улыбался, весело болтал и шутил, то теперь, и уже довольно долго, вел себя совершенно иначе. Перестал не только шутить, но и оборачиваться, и именно это его непонятное молчание производило такое гнетущее впечатление.

Рут внимательно присмотрелась к мужу, как и прежде сидевшему в том же положении за рычагами управления… Впрочем, не совсем так, как прежде: Николай застыл в необычно напряженной позе… Это казалось тем более странным, что обычно он пилотировал свой самолетик как бы играя, без малейших усилий.

— Дорогой, у тебя все в порядке? Ты не устал?

Рут обратилась к мужу почти непроизвольно. Николай ответил, но с небольшой, почти незаметной паузой; при этом не обернулся к ней. Тембр голоса свидетельствовал о непонятно чем вызванной озабоченности.

— Нет, нет. Все в порядке. Вот только… Нет, впрочем, ничего, извини…

Он оборвал фразу, чтобы связаться со станцией слежения, над которой они как раз должны были пролетать.

После установления контакта с оператором, обратился к тому с вопросом, и Рут уловила в голосе мужа нотки непонятного беспокойства.

— Вы видите меня на экране своего радара?

— Минутку, господин Зарянов,— почтительно отозвался оператор.

Зарянова хорошо знали не только в среде космонавтов, но и среди пилотов-профессионалов не только как космонавта, но и как зятя президента всемирного правительства.

— Да, вижу вашу метку. Сейчас вы должны находиться над железной дорогой. Очень скоро будете пролетать над станцией.

По просьбе пилота оператор указал примерное расстояние до станции и скорость самолета, насколько ее можно было определить с земли.

— Не могли бы вы дать мне более точные сведения, особенно о расстоянии? — настойчиво требовал Николай.

— Одиннадцать километров триста пятьдесят метров,— ответил оператор, не пытаясь скрыть удивление.— Вы находитесь сейчас почти над каменным мостом.

— Почти над мостом! — воскликнул космонавт.

Рут буквально подскочила: в голосе мужа слышалось раздражение, для которого не было ни малейшего основания. Но Николай так же неожиданно успокоился и сказал с очевидным облегчением:

— Верно, верно! Я действительно нахожусь прямо над каменным мостом. Я узнаю его.

— Думаю, у вас не слишком много шансов ошибиться,— бросил с легкой иронией оператор.

Действительно, мост, о котором шла речь, был единственным в своем роде во всей Северной Африке. Его воздвиг здесь инженер, у которого мозги оказались несколько набекрень: вместо того чтобы построить что-нибудь современное и легкое, скопировал один из мостов старой Европы, где подобные сооружения насчитывали не одну сотню лет. Когда наконец начальство разобралось в фантазиях инженера, оказалось поздно что-либо менять. Мост уже построили. Хотели даже поначалу разрушить, но в конце концов махнули рукой, решив оставить в качестве местной достопримечательности. Для нормальной же эксплуатации возвели другой, вполне современный мост, расположившийся поблизости от антикварного сооружения. При всем желании, никто не смог бы принять каменный мост за что-нибудь другое.

— Вам больше ничего не нужно, господин Зарянов? — вежливо поинтересовался оператор.

— Нет, конечно… Минутку, прошу вас, не отключайтесь!

Рут почувствовала, что ей становится страшно. Николай почти кричал, и в голосе звучал непритворный ужас. Никогда раньше она не видела мужа в таком состоянии.

— У вас на борту что-нибудь не в порядке? — удивленно поинтересовался оператор.

— Нет, все нормально… Я просто хотел проверить… Не могли бы вы дать мне мою точную высоту?

— Ваш альтиметр вышел из строя?

— Я не знаю… Впрочем, приборы такого типа всегда страдали большой погрешностью измерений. Ваш радар кажется мне более надежным.

— Сейчас вы на высоте 2300 метров.

Это были те же цифры, что и на циферблате бортового прибора. Рут показалось, что Николай испытал явное облегчение. Тем не менее он продолжал говорить, словно не мог решиться прервать связь:

— Вы можете указать мне мой курс?

Получив ответ, задал еще один вопрос, показавшийся весьма странным не только оператору, но и Рут:

— Не могли бы вы переключить мой самолет на автоматический полет по радиолучу?

В голосе оператора, на этот раз отозвавшегося после некоторой задержки, чувствовалось глубокое изумление. Он попросил Николая повторить запрос, что тот и сделал с явным нетерпением.

— Послушайте, господин Зарянов, если я правильно понял вас, вы хотите, чтобы вас вели по радиолучу? Разумеется, это вполне возможно. Но вы сейчас находитесь на высоте немного более 2000 метров, погода во всем районе великолепная, видимость идеальная. Перед вами ни облачка до самого пункта посадки, маршрут идеально протрассирован совершенно прямой железной дорогой…

— Все верно,— пробормотал Зарянов, как будто слова давались ему с большим трудом,— все так и есть. Я вижу железную дорогу и канал.

Оператор снова поинтересовался:

— Вы уверены, что на борту все в порядке?

— Все нормально. Все в порядке и с самолетом, и с пилотом.

— Но вы все же хотите, чтобы вас вели по радио?

— Нет, конечно, вы совершенно правы. Мне нужно всего лишь держаться железной дороги.

— Что ж, господин Зарянов, до свидания, и счастливого пути!

— До свидания.

На этих словах Николай отключил связь и, явно успокоенный, улыбнулся Рут, не открывавшей рта во время его переговоров с землей.

— Почему ты интересовался всем этим, дорогой? — наконец решилась прервать молчание Рут.— Ведь мы не рискуем сбиться с курса в такую погоду. Даже я узнаю местность внизу. Вот, например, старая деревушка, мимо которой проходит автотрасса. Мы заезжали туда вскоре после свадьбы. Виден даже отель с бассейном, где мы останавливались.

— Лишние предосторожности не помешают, дорогая,— отозвался он строго.

Нет, ничем не напоминал теперь Николай ее отважного и всегда немного безрассудного мужа. Рут вспомнила, с какими сомнениями медики отпустили Николая в путешествие, и подумала, что он наверняка серьезно заболел. Не выказывая усиливающегося беспокойства, небрежно заметила:

— Мы прибываем на место через двадцать минут. Наверное, чета Хадсонов уже ждет нас, ведь это у них мы собирались провести сегодняшний вечер и переночевать.

Николай ничего не ответил. Он уже несколько минут пытался связаться с аэропортом назначения и, поскольку ему это не удавалось, опять начал проявлять признаки нервозности.

— Ну что за дичь! Как можно оставить самолет, затерявшийся в небе, без постоянной связи с землей? Я буду жаловаться, — бормотал он.

Как и раньше, самолет словно висел на одном месте в кристально чистом воздухе. Рут не осмеливалась что-нибудь сказать, и в кабине надолго воцарилось напряженное молчание. Николай, казалось, по мере того как они приближались к цели, все более и более тревожился.

— Мы находимся совсем близко от аэропорта Хадсона, — сказала наконец Рут. Николай не ответил. Он сидел в напряженной позе, глядя прямо перед собой и даже не пытаясь взглянуть на землю. Самолет продолжал лететь на той же высоте, что тоже сильно удивило Рут. Она не новичок в авиации и прекрасно знала, что их самолет уже должен был начать снижаться. Едва же открыла рот, чтобы сказать об этом мужу, как тому удалось наконец установить связь с аэропортом и буквально тут же обрушить на оператора целый град вопросов: на каком расстоянии он от аэродрома? на какой высоте? нужно ли начинать снижение? под каким углом к горизонту?

Ответы пришли с некоторой задержкой и ответил не оператор, а Хадсон:

— Ну и шутник ты, Николай! Не узнай я твой голос, решил бы, что самолет ведет круглый идиот!

— Я вовсе не шучу,— жалким голосом ответил Николай.

— Мне надо начинать спуск или нет?

Хадсон, поняв, что пилот говорит серьезно, воскликнул:

— Ну конечно! Если, впрочем, ты не передумал поужинать с нами сегодня вечером! Но тебе придется сделать несколько кругов перед посадкой — ведь ты сейчас находишься прямо над нами.

— Прямо над вами?

— Ты не видишь посадочную полосу?

— Прямо над вами, прямо над вами,— забормотал, словно испорченный автомат, Николай.

Действительно, Рут уже могла разглядеть все детали и посадочной полосы, и небольших аэродромных строений — контрольную вышку, длинные ангары. Но Николай по-прежнему даже не пытался взглянуть вниз и вел себя, словно чувствовал себя заблудившимся ребенком.

— Ладно, я буду спускаться,— неуверенно пробормотал он и, поскольку собеседник не ответил, тут же впал в совершенно необъяснимую ярость.

— Чего ты там ждешь, черт возьми? Дай мне, наконец, координаты, курс, высоту, угол снижения... Только высоту сообщай каждую секунду, слышишь? Каждую секунду! И вообще, разве ты не можешь взять управление на себя и посадить самолет по радиолучу?

— Если бы это был не ты,— ответил Хадсон, помолчав,— то я решил бы, что пилот мертвецки пьян. Солнце хорошо освещает полосу, и ты должен видеть ее сам.

— Солнце... Солнце...— голос Николая странно прерывался. Похоже, Хадсон только теперь понял, что на борту самолета происходит нечто серьезное.

— Николай, ты плохо себя чувствуешь? Отвечай немедленно!

Но все, на что тот оказался способен,— растерянно посмотреть на жену и прошептать:

— Дорогая, они бросили нас. Я не знаю, что делать дальше.

В этот день Фауэлл пригласил к себе вице-президента Йоранна, чтобы попытаться вдвоем разобраться в тревожной ситуации. Подумав, попросил присоединиться к ним и Бетти: мнение эксперта-психолога обязательно должно учитываться при обсуждении способов борьбы с неудачами, которые одну за другой терпели ученые мужи в попытках наладить обучение на должном уровне. Дела шли все хуже и хуже: в лучшем случае повсеместно проявлялось безразличие к науке, в худшем — отвращение. Даже тогда, когда наблюдался некоторый интерес, выяснялось, что он не имел ничего общего с научными идеалами.

— Мы все виноваты в том, что долго тешили себя беспочвенными иллюзиями,— начал президент суровым голосом, — избрав неверный путь. Несмотря на все усилия, не наблюдается стремления к фундаментальным знаниям. Если продолжать в том же духе, мы придем к тому, чего хотим избежать: человечество разделится на две категории. С одной стороны окажется каста ученых и других привилегированных членов общества, с другой — те, кого неизбежно придется заставлять выполнять грубую неквалифицированную работу: бесцветные, невыразительные, легко взаимозаменяемые личности, может быть, по-своему даже счастливые, но обреченные на то, чтобы никогда не изведать чистое наслаждение разума,— люди, неизбежно становящиеся для человечества балластом на пути к прогрессу. И пропасть между двумя группами будет все больше углубляться.

— Если позволите,— перебила Фауэлла Бетти,— то хотелось бы сказать, что мой взгляд на сложившуюся ситуацию еще более пессимистичен. Если я правильно проанализировала современную обстановку в области образования, то следует ожидать, что в итоге возникнут разные психические отклонения, в том числе и опасные.

— Я прекрасно понимаю это,— пробурчал Фауэлл.— Или вы полагаете, что я ничего из происходящего не понял?

Бетти имела в виду крайне тревожное явления, все чаще и чаще наблюдавшееся в самых разных районах. Население Земли, даже не пытавшееся обогатить свой интеллектуальный уровень, проникая в тайны природы, интересовалось исключительно прикладными результатами открытий, совершенных фундаментальной наукой. И не просто интересовалось, а все более настойчиво требовало самых утонченных плодов научных открытий. Эти требования возрастали с каждым днем, нередко приобретая самые нелепые формы, но предъявлялись все настойчивее и настойчивее, отвлекая в результате внимание правительства от реализации очередных благородных проектов.

— Сегодня эскимосы требуют жаворонков! — вздохнул Йоранн.

После того как проблема продовольствия разрешилась, народы, когда-то страдавшие от постоянного недоедания, не захотели довольствоваться научно рассчитанными рационами, дававшими необходимое количество калорий, требуя все более изысканных яств, и государственные службы сбивались с ног, стараясь удовлетворить растущие запросы. Во всемирном государстве, основанном на принципе равноправия, действительно, могло показаться несправедливым и нелогичным, чтобы редкие и изысканные блюда из свежих продуктов были доступны только жителям отдельных районов с благоприятным климатом, тогда как все остальные граждане довольствуются замороженными. Правительство прилагало невероятные усилия, привлекая для решения проблемы самых крупных ученых и специалистов. В озерах, образовавшихся среди бывших пустынь Азии и Африки, специально выводились породы лосося и форели с деликатесным мясом; в посаженных вокруг водоемов лесах нашли убежище многочисленные популяции фазанов и куропаток. После терпеливой селекционной работы биологам даже удалось вывести весьма неприхотливую породу осетровых, быстро размножавшихся и обеспечивавших черной икрой население районов, где раньше о подобном лакомстве и не слышали. Одновременно специальные учебные учреждения ежемесячно выпускали тысячи специалистов по кулинарии, способных приготовлять самые разнообразные блюда и тончайшие соусы, совсем недавно доступные лишь элите общества.

Похожая ситуация сложилась и с жильем. Поднялся большой шум в связи с якобы имевшей место дискриминацией определенных слоев населения. Вместо давно снесенных с лица Земли трущоб возникли кварталы современных жилых домов, чистых, удобных, снабженных всем, что входило в понятие современного комфорта. Тем не менее обитателям бывших трущоб этого показалось недостаточно, и они настойчиво требовали повсюду кондиционированный воздух, телефоны и телевизоры, окна и шторы, способные автоматически открываться и закрываться, двери и окна, которыми можно было управлять на расстоянии. Разумеется, каждой семье требовалась индивидуальная вилла с садом и бассейном; каждый дом предлагалось оборудовать полным набором механических, электрических и электронных устройств, позволяющих его обитателям избегать даже самых незначительных физических усилий.

Это стремление к полному благополучию, желание всех и каждого иметь в своем распоряжении все плоды новейших открытий науки, наиболее современные технические новинки, не вникая в их суть и не прилагая ни малейших интеллектуальных усилий для их реализации, не ограничивалось только жильем. Для удовлетворения настоятельно высказывавшихся требований оказалось недостаточно построить новые большие города, улицы которых согревались зимой и охлаждались летом. Понадобилась сеть наземных коммуникаций, связывавших эти города и имевших достаточную пропускную способность, чтобы избежать заторов даже в сезоны наиболее интенсивной миграции населения. Понадобилось множество новых воздушных линий, позволявших каждому отправиться куда угодно в любое время дня и ночи, множество посадочных площадок непосредственно в городах, чтобы ограничить до минимума потери времени на поездки в аэропорт и из него. Короче говоря, требовалось создание новых высокопроизводительных отраслей промышленности, включая крупные заводы, мощные электростанции, среди которых многие основывались на совершенно новых источниках энергии.

В числе первых за работу взялись физики, так как государство и на этот раз уступило требованию: если для кого-то существовали сверхкомфортные условия, то и все остальные вправе рассчитывать на такие же удобства. Во всем этом настораживало то, что для реализации новой программы требовалось задействовать значительную часть материальных ресурсов Земли.

...— И нам неизбежно придется использовать огромные интеллектуальные ресурсы,— подчеркнула Бетти в ходе очередной дискуссии, развернувшейся при следующей встрече трех Великих Руководителей.

Она была права, и понимание этого пробудило у Фауэлла нечто вроде священного ужаса. Ученые (бесценный мозг человечества) должны прервать или приостановить свои исследования фундаментального характера, направленные на достижение истинного прогресса всей цивилизации, и превратиться в слуг наименее образованной части человечества, чтобы удовлетворять его неумеренные требования комфорта, роскоши, материальных излишеств?!

Находясь на этой неутешительной стадии анализа сложившейся ситуации, Фауэлл удивился, услышав телефонный звонок: накануне встречи с Йоранном и Бетти он распорядился не отвлекать его без крайней надобности.

Звонил встревоженный бессвязными фразами Николая, то и дело прерывавшимися просьбами и уговорами Рут, Хадсон, и для них не составило труда сравнить происходящее с двумя предыдущими несчастными случаями. Была поднята по тревоге вся медицинская служба. Поспешно началось обсуждение сложившейся ситуации с компетентными лицами, находившимися в самых разных концах Земли; в обсуждении, при использовании всех видов связи, не только телефонной, но и космической, приняли участие врачи, физиологи, психологи — все, кому приходилось заниматься делами Джима Барли и второго погибшего космонавта, но никто не смог предложить ничего конкретного.

— Третий случай,— тихо сказал Фауэлл, переменившись в лице, находившимся рядом друзьям.— На этот раз в беде оказался Николай. С ним — Рут.

Все внимательно выслушали имевшуюся на этот момент информацию о происходящем. Фауэлл, от понятного волнения утративший способность к решительным действиям, умоляюще смотрел на друзей, ожидая от них и только от них помощи. Йоранн молчал. Психолог, знакомая с двумя предыдущими случаями с профессиональной точки зрения, размышляла, сохраняя полное хладнокровие в соответствии со своей привычкой не терять головы при любых обстоятельствах.

— Что сейчас делает Николай? — спросила она, едва докладывавший обстановку замолчал.

— Описывает круги над аэродромом, и его невозможно убедить начать снижение. Через каждую минуту ему изменяют курс, чтобы самолет летал по кругу.

— И он выполняет ваши указания?

— Он следует им самым тщательным образом, но это, похоже, все, на что он сейчас способен.

— А если дать ему угол снижения?

— Мы пробовали. Ничего не получилось. Едва самолет начинает снижаться, как он тут же выравнивает его. Объясняет же свои действия тем, что не может никому доверять, что предпочел бы слепую посадку. К сожалению, это исключено — видимость сегодня прекрасная.

— Это не имеет значения,— нетерпеливо прервала собеседника Бетти.— Нужно заставить его сесть.

— Мы именно это и обдумываем в настоящий момент... Но я говорил, что мы испробовали уже все, что только смогли придумать. И все пока безрезультатно.

— Почему? Он же указал вам на весьма важное обстоятельство... Но сейчас я хотела бы, чтобы вы точно передали мне все, что говорил Николай, даже если вам его фразы кажутся бессмысленными. Это очень важно. Повторите мне их в точности,— потребовала Бетти.

— Рассматривайте это как приказ самого президента, — вмешался в разговор Фауэлл, который, похоже, ухватился за это предложение, словно за спасательный круг.

После недолгого молчания тот сказал:

— Из всего, что он говорил, мы смогли разобрать только следующее: «Я не могу, не могу... Видна посадочная полоса... Я же говорю вам, что вижу полосу, и это...» Дальше что-то совершенно бессвязное.

— У него еще много горючего?

— Более чем достаточно. У него самолет, рассчитанный на большую дальность полета, и перед стартом все баки заполнили под завязку.

— Оставайтесь пока на связи,— велела Бетти.— Дайте мне подумать.

Она обхватила голову руками и полностью отключилась от всего окружающего. Фауэлл и Йоранн следили за ней в тревожном молчании, не решаясь прервать ее размышления. Через некоторое время Бетти резко выпрямилась.

— У меня есть идея, Фауэлл. Скажите, аэродром, над которым сейчас кружится Николай, находится на самой кромке Сахары, не так ли? Вблизи от первых отрогов Марокканского хребта? Да отвечайте же скорее!

— Не дальше, чем в пятидесяти километрах,— вмешался Йоранн.— Я знаю этот район.

— Но вблизи от гор даже в Сахаре иногда наблюдаются облака, бывает туман?

Йоранн пристально посмотрел на Бетти. Затем у него в глазах вспыхнул огонек понимания. Его живой ум мгновенно уловил идею Бетти, и он громко воскликнул:

— А если тумана сейчас нет, то мы можем создать его искусственно! Там находится одна из наших метеостанций, на которой недавно проводились весьма обнадеживающие опыты по образованию облаков. Фауэлл, если ты не возражаешь, я прикажу, чтобы... Нельзя терять ни минуты.

Не ожидая согласия президента, Йоранн бросился ко второму телефону и мгновенно поднял на ноги все необходимые службы.

— Где находится ваша станция? Там поблизости есть аэродром? Дайте мне точные координаты,— потребовала Бетти.

Йоранн тут же сообщил ей все, что знал сам, продолжая напряженно ожидать ответа с метеостанции. Бетти тем временем вернулась к первому аппарату. Фауэлл, слишком подавленный, чтобы действовать вместе с ними, знаком показал, что предоставляет друзьям полную свободу действий.

— Слушайте, сейчас я расскажу вам, что вы должны делать, — сказала Бетти.

Пока Йоранн объяснял сотрудникам метеостанции, что они должны немедленно сконцентрировать вокруг нее как можно более плотную облачность и, по возможности, устроить грозовые дожди над всем прилегающим районом, Бетти передала короткие инструкции Хадсону, предупредив, что рассчитывает на их строжайшее соблюдение.

В итоге всех переговоров Николаю задали новый курс, и его самолет послушно направился в сторону горного массива. Через полчаса он оказался в густом тумане, после чего самолет перевели на радиоуправление и вскоре привели к аэродрому. Разразившаяся к этому моменту гроза обеспечила практически нулевую видимость.

Теперь, когда действовали самые разные службы обеспечения безопасности, оказалось возможным транслировать все переговоры с бортом самолета непосредственно в кабинет президента. Таким образом, Фауэлл и его друзья получили возможность лично следить за всеми перипетиями заключительного этапа разыгравшейся в воздухе драмы. С огромным облегчением они отметили очень странный факт, впрочем, совсем не удививший психолога: по мере того как самолет углублялся в зону низкой облачности, голос пилота звучал все более отчетливо и уверенно. Когда же он оказался в полном мраке, создалось впечатление, что Николай вновь обрел свое обычное хладнокровие и способность действовать со свойственной ему безошибочностью. Он точно реагировал на приказы, передаваемые ему автоматическими устройствами.

— Поздравляю, Бетти! — воскликнул Йоранн.— Ваша идея оказалась верной!

Фауэлл, к которому еще только возвращался дар речи, молча поцеловал ее в щеку. Он тоже наконец понял, что происходит.

Слепая посадка в невероятно плотном, напоминавшем густой кисель тумане, была выполнена на удивление легко. После того как официальные лица станции встретили у трапа несколько растерянного Николая и заплаканную Рут, они так и не смогли добиться у пилота объяснения его странного поведения. Единственным его ответом на все вопросы было:

— Не понимаю, что это на меня нашло.

Надо сказать, что отмечались и другие случаи этого странного заболевания, причем снова среди космонавтов. Одно время даже существовало мнение, что оно связано только с этой профессией. Симптомы могли принимать самый разный характер, от совершенно невинных нарушений психики до настоящего безумия. Так, например, один из космонавтов, пораженный острым приступом болезни в тот момент, когда он находился за рулем машины, вынужденно резко затормозил и остановился, создав помехи общему движению и вызвав чуть ли не панику среди окружающих отчаянными воплями. Он кричал, чтобы кто-нибудь позвонил в ближайшее отделение ВАС и расспросил о том, что нужно делать, когда управляешь автомобилем, не в состоянии вспомнить это самостоятельно.

Постепенно по всему миру распространилась тревога: выяснилось, что болезнь встречается не только среди космонавтов, и, значит, никто не мог считать себя в безопасности. Несмотря на разные формы проявления, во всех случаях находилось много общего. Бетти, проанализировав все известные ей случаи с подлинно профессиональной увлеченностью, определила эту общую особенность как потерю доверия к самому себе, потерю уверенности в себе, обозначив ее аббревиатурой ПДС — потеря доверия к себе. Болезнь продолжала свирепствовать, ее проявления иногда принимали комический характер, но иногда приводили к настоящей трагедии. Примеры?

После того как в одном крупном отеле наблюдавший за работой компьютера, автоматически обеспечивавшего связь между абонентами, служащий, весьма квалифицированный специалист в этой области, оказался неспособным воткнуть фишку с проводом в соответствующее отверстие панели коммутатора и принялся истерически вопить, требуя немедленного включения запасного компьютера. В одном из жилых домов, где постоянная температура поддерживалась, как, впрочем, и во всех других домах, с помощью автоматики, неожиданно вышли из строя термостаты. Обслуживающий аппаратуру работник оказался не в состоянии нажать на кнопку, чтобы включить котел, несмотря на то, что температура в здании упала ниже допустимого предела. Бухгалтер, лишенный во время поездки в командировку постоянной помощи своего компьютера, оказался неспособным расплатиться за гостиничный номер, так как не мог отсчитать требующуюся сумму в банковских билетах.

Стал известен и совершенно курьезный случай, когда знаменитый писатель, закончивший свой очередной роман объемом около тысячи страниц, не смог подписать крайне выгодный контракт с издателем: настолько привык работать с диктофоном и стенографисткой, что полностью утратил навыки письма. В результате издателю пришлось довольствоваться устным соглашением и поставленным в нужном месте крестиком вместо подписи.

Случай совершенно иного рода закончился трагедией, похожей на упоминавшиеся ранее, но уже с больными, пораженными полиомиелитом: болезнь так и не удалось вычеркнуть из списка все еще встречающихся опасных заболеваний, большинство которых было побеждено раз и навсегда, может быть, потому, что давно разработанная вакцина с течением времени утратила значительную долю своей эффективности, так что больные полиомиелитом встречались достаточно часто. Конечно, врачам всегда удавалось справиться с болезнью без каких-либо серьезных последствий для заболевших, но сам процесс лечения был весьма продолжительным. Самым неприятным при этом было то, что жизнедеятельность пациента приходилось поддерживать на протяжении ряда месяцев с помощью искусственного легкого. Созданные в достаточном количестве специализированные больницы, оборудованные совершенной медицинской аппаратурой, могли без труда обеспечить лечение всех нуждающихся. В итоге полное излечение достигалось примерно в девяти случаев из десяти. Тем не менее оказалось, что некоторые больные, поставленные на ноги с помощью аппаратов искусственного дыхания, теряли способность дышать с помощью своих собственных легких. Это не было вирусным заболеванием; отсутствовали какие-либо признаки поражения как спинного, так и головного мозга. Организм пострадавших находился в нормальном состоянии, что подтверждали проводившиеся в каждом подобном случае тщательные проверки. Больные просто-напросто разучивались дышать за то время, пока пользовались искусственным легким, потеряв доверие к себе. Несчастные теряли уверенность в том, что могут дышать самостоятельно, без помощи сложных приборов, столь неожиданно, что некоторых из них не удавалось спасти.

В то время когда всемирное правительство ученых терпело неудачу за неудачей, то и дело встречаясь со ставившими его в тупик проблемами, на мир обрушилась новая страшная эпидемия, вызвавшая жуткие ночные кошмары Фауэлла,— эпидемия самоубийств.

Неумолимая статистика не могла не привести в ужас. Фауэлл понимал, что если кривая числа самоубийств будет продолжать расти и дальше с той же скоростью, что и на протяжении нескольких последних недель (а математик Йоранн считал, что так и будет, если не произойдет нечто совершенно непредвиденное), то это могло означать только одно: человечество быстро и уверенно двигалось к самоуничтожению. Надлежало устранить причины, заставлявшие людей добровольно уходить из жизни, но никто как раз и не мог понять, что заставляло здоровых, полных жизненной энергией и не имевших материальных проблем людей сводить счеты с жизнью.

Комиссия ученых, занимавшаяся этой проблемой, в отчаянии высказала предположение, что на Земле началась эпидемия трагедий несчастной любви, хотя тотчас же проведенное расследование опровергло их гипотезу. На тысячу случаев самоубийства только один или два случая оказались связанными с любовными драмами. Причина всех остальных оставалась полной загадкой; казалось, что их вообще невозможно объяснить с научных позиций.

Оценивая результат деятельности своего правительства (эту процедуру Фауэлл выполнял всегда со всей ответственностью и без малейшего снисхождения к себе и коллегам), он вынужден был сделать весьма неприятный вывод: если им и удалось отрегулировать многие проблемы, имевшие отношение к материальной стороне жизнедеятельности людей, добившись здесь несомненных успехов, то в духовной сфере неудача следовала за неудачей. Впору было впасть в отчаяние. Даже среди членов правительства чуть ли не ежедневно звучала острая критика, вызванная столь непредвиденным поворотом событий. Противоречия, на короткое время смягченные первыми серьезными успехами, буквально раздирали кабинет министров. Снова проявилось резкое противостояние ученых. Дискуссии, нередко крайне горячие и острые, почти всегда возникали по одному и тому же вопросу, наиболее важному для всех: можно ли рассматривать Вселенную, не учитывая присутствия в ней человека, или же, напротив, ее следовало изучать как нечто производное от человека (этого тезиса придерживались все биологи). Надо сказать, что биологи находились в весьма выигрышной позиции, заявляя, что имевшие место неудачи вызваны как раз тем, что физики не учитывали человеческий фактор, что их наука являлась воплощением бесчеловечности. И хотя в состав правительства входили всего два биолога, их голоса раздавались все чаще и все громче.

Биологи считали, что если и можно согласиться с тем, что президентом правительства оказался физик, то назначение на пост вице-президента математика уже совершенно ненормально, поскольку тот мало чем от физика отличался.

Таким образом, два высших на Земле поста принадлежали людям, не знающим человеческой природы, живущим в химерическом мире мертвых цифр и непонятных частиц. Не стоило удивляться, говорили биологи, что человечество так быстро оказалось в тупике, поскольку большинство министров, естественно, находившихся под влиянием высших лиц государства, также принадлежало к их клану. Эта точка зрения негласно поддерживалась нобелями-биологами, потихоньку распространявшими слухи о том, что подбор испытаний на конкурсе был явно предвзятым. Кое-кто даже заявлял о необходимости распустить нынешнее правительство и провести новые, более справедливые испытания.

В ответ на эту кампанию, тайно поддерживавшуюся сэром Алексом Кином, последовали энергичные действия О’Керна. Известность и авторитет последнего оказались решающими в спасении правительства и самого президента, к этому времени настолько упавшего духом, что уже всерьез подумывавшего об отставке.

Во время общего собрания нобелей, рассматривавших отставку президента и правительства наряду с другими вариантами выхода из кризиса, О’Керну без труда удалось доказать, что признание неудачи нового курса человечества повлечет за собой совершенно катастрофические последствия для всего мира.

— Не только иерархия членов правительства,— резко заявил он,— но и их подбор не являются результатом случайного выбора. Правительство подобрано по результатам весьма жесткого конкурса, организованного не кем-нибудь, а нами, нобелями, самыми строгими и беспристрастными судьями. Сегодня мы не имеем права обвинять правительство в некомпетентности, не повредив при этом своему же собственному престижу, то есть в конечном итоге престижу науки, в укреплении которого мы сейчас нуждаемся больше, чем когда-либо.

Очевидность этого была несомненна, и большинство нобелей поддержало О’Керна. Затем он напомнил, что первые годы деятельности всемирного правительства завершились блестящим успехом, и высказал убежденность, что ни правительство, ни его глава не лишились доверия народных масс. Конечно, он признал, что некоторые только что возникшие проблемы, похоже, никем ранее не предвиделись.

— Но я не вижу никаких оснований полагать, что эти тревожные и весьма прискорбные явления относятся больше к компетенции биологов, чем физиков и математиков.

Сэр Алекс Кин позволил себе язвительно усмехнуться, а среди нобелей-физиологов раздались возгласы протеста. Тем не менее О’Керн продолжал со всей решительностью, на которую только был способен:

— Я повторяю: эти проблемы не относятся к компетенции одних только биологов, точно так же, как их не смогут самостоятельно решить физики. Речь в данном случае идет не о какой-либо болезни, например такой, как рак, при ликвидации которого, как мы знаем, биологи проявили чудеса изобретательности и самоотверженности. Речь не о микробах, вирусах или бактериях. Мы ведь убедились, что имеем дело с заболеванием психики, что относится к компетенции психологов. Несомненно, все мы оказались не правы, не придав должного значения тому, что способности человеческого разума к адаптации ограниченны. Но теперь нет смысла предаваться самобичеванию. Нужно искать выход. Человеческий разум болен; нужно привлечь к работе не только специалистов по деятельности мозга, но и тех, кто занимается врачеванием нарушений психики. Для этого не потребуются ни какие-либо чрезвычайные усилия, ни коренные изменения в составе правительства, ведь членом кабинета министров является самый крупный, самый блестящий специалист в этой области.

И предложил, что ввиду сложившихся обстоятельств именно психолог должен стать сейчас вторым лицом в правительстве, соответственно, приобретя больше власти и расширив свои полномочия. Эта перестановка, по его мнению, будет иметь скорее косметический характер при взгляде со стороны и полностью соответствовать правилам, установленным еще до формирования правительства.

Нобели ничего не смогли возразить, и Фауэлл немедленно последовал решению, встретившись с Йоранном. У Бетти Хэн при встрече, после того как она согласилась принять пост вице-президента, спросил, не скрывая тревоги:

— Как вы полагаете, есть надежда выправить сложившуюся ситуацию?

— Как любая другая наука,— сказала она,— психология не может обойтись без научных центров, лабораторий и квалифицированных специалистов.

— У вас будет все, что потребуется,— заявил президент, рассматривавший психолога как единственного человека, способного найти выход из тупика, в котором очутилось население Земли.— Я предоставляю вам полную свободу действий.

ЧАСТЬ III

На огромном стадионе могло свободно разместиться не менее пятисот тысяч зрителей. Все места, находившиеся в отдалении, были снабжены биноклями, позволявшими различать малейшие детали зрелища не хуже, чем с самых первых рядов. Конечно, он не смог вместить толпы болельщиков, стремившихся во что бы то ни стало присутствовать на Играх, пришлось мобилизовать все телевизионные каналы, провести радиорелейные линии и оборудовать ретрансляторы, позволявшие наблюдать зрелище в любом, даже самом глухом уголке земного шара. Таким образом, все желающие, фактически почти все жители Земли, могли наблюдать за прямой трансляцией финала чемпионата мира по командному суперкэтчу. Все, кто не смог попасть в число пятисот тысяч счастливчиков, оставили свои занятия и развлечения и устроились перед экранами телевизоров задолго до начала встречи, опасаясь пропустить какой-нибудь интересный момент матча. Случалось, даже при небольшом опоздании к началу трансляции можно было пропустить заключительные моменты поединка в случае молниеносной победы одной из команд, как это случилось однажды в ходе одного из полуфинальных матчей.

Даже Бетти Хэн решила понаблюдать за матчем, и ее появление в правительственной ложе вызвало бурные овации.

Ее популярность в последние месяцы необыкновенно возросла, зрители приветствовали в ее лице женщину, победившую мрачную меланхолию и обуздавшую трагическую эпидемию самоубийств. Все полагали, что она и только она с помощью смелых нововведений, разработанных в стенах руководимого ею министерства, дала возможность множеству несчастных снова обрести уверенность в себе. Некоторые министры, завидовавшие популярности Бетти, не захотели прийти на матч. Фауэлл тоже отсутствовал, но по другой причине: он не хотел, чтобы хоть часть успеха пришлась на его долю, ибо считал, что все заслуги принадлежали вице-президенту Бетти Хэн. Так что из членов правительства присутствовали только Йоранн и Зарянов, поддавшийся уговорам с большим трудом.

Бетти повернулась к оркестру, который в установившейся тишине исполнил всемирный гимн. Когда музыка отзвучала, по трибунам прокатился сдержанный гул, тут же оборвавшийся.

— Я объявляю,— обратилась ко всем Бетти Хэн,— финал чемпионата мира по суперкэтчу для смешанных команд открытым. Желаю участникам успеха. Вперед! Пусть победит достойнейший!

Она вскинула руки в постепенно становившемся традиционным приветствии, олицетворяющем вечное стремление науки к вершинам прогресса. Восемь участников финала ответили ей тем же. Освещение на трибунах выключили, и только ринг оставался залитым слепящим светом прожекторов. Один из арбитров представил команды:

— Справа от меня команда «Альфа», представляющая сторонников квантовой теории. Слева — команда «Бета», чемпион в классе неодарвинистов.

Каждая из команд, по мере того как ее называл судья, приветствовала зрителей, и толпа отвечала им восторженными воплями. Затем последовало представление каждого игрока обеих команд. Кэтчистов и кэтчисток встречали горячими аплодисментами и криками «браво». Пожалуй, больше всего энтузиазма зрители проявили в адрес юной мисс Ловели, показавшей себя отважным бойцом в ходе отборочных игр и полуфинала. Она выглядела удивительно гибкой и грациозной, красоту лица не портили даже слишком коротко подстриженные волосы. Когда она сбросила халат, зрителям предстало тело великолепных пропорций, резко контрастировавшее с грубыми массивными фигурами остальных бойцов, тем более, что она оказалась единственной почти полностью обнаженной участницей поединка. Движение, одновременно изящное и вызывающее, которым она отбросила в сторону свой халат, вызвало новый шквал аплодисментов. Она словно участвовала в стриптизе, сознательно добавляя эротической остроты в обычную процедуру представления. Когда она вскинула руки в общепринятом приветствии, поворачиваясь при этом во все стороны, ее задорная молодая грудь вызывающе предстала на всеобщее обозрение.

— Схватка в продолжение раунда должна закончиться полным уничтожением одной из команд! — добавил арбитр во всеуслышанье.

Раздался гром гонга, и почти церковная тишина охватила стадион, пока бойцы, завершая приготовления к схватке, извлекали из висевших у каждого на боку ножен опасно сверкающие в холодном свете прожекторов кинжалы.

Матч начался довольно необычно. Как правило, в подобных встречах сразу же после сигнала образовывались четыре равноценные пары — мужчины сражались с мужчинами, а женщины — с женщинами. На этот раз один из самых опасных бойцов, по прозвищу Убийца, гигант с волосатым торсом гориллы, оказался с паре с мисс Ловели. Казалось, он полностью подавлял ее своей могучей фигурой, и многие зрители энергично протестовали против явно нечестной игры. Мисс Ловели выигрывала в сравнении с любой другой женщиной из команды «Бета», но если бы ее вывели из строя в самом начале встречи (а вряд ли у нее был хотя бы малейший шанс на удачу в схватке с атлетом весом более 120 килограммов), то вся команда «Альфа» тут же оказалась бы в положении проигрывающего. По трибунам прокатилась волна негодующих возгласов и свиста, но главный арбитр поднял руку, требуя тишины. Когда трибуны несколько угомонились, он жестом показал, что не видит никакого нарушения правил и матч должен продолжиться. Мисс Ловели с улыбкой приняла вызов и повернулась лицом к противнику. Что ж, согласно утвержденным правилам игры, для кэтчистов не существовало каких-либо ограничений или запретов, за исключением возможности покинуть ринг до окончания встречи или применять любое оружие, кроме особенных, специально утвержденных федерацией суперкэтча кинжалов. Все остальное (наносить удары руками и ногами, кусаться, выдавливать пальцами глаза, душить и, разумеется, использовать любым способом кинжал) разрешалось.

Постепенно свист прекратился, зрители в напряженном молчании следили за происходившим на арене. Убийца явно собирался покончить с противницей как можно быстрее, ведь одной из женщин его команды неизбежно должен был противостоять мужчина из «Альфы», и, несмотря на то что для нее хитроумно подобрали наиболее слабого из противников, та вряд ли могла рассчитывать на успех — в лучшем случае она могла продержаться до тех пор, пока Убийца не расправится с мисс Ловели и не поспешит ей на помощь.

Прикрыв согнутой рукой грудь, чтобы защитить сердце, Убийца стремительно кинулся на девушку, высоко подняв над головой кинжал. Мисс Ловели ожидала его, не двигаясь и внимательно отслеживая каждое движение. Первая атака Убийцы оказалась безрезультатной: девушка одним движением гибкого торса легко уклонилась от встречи со смертоносным клинком. Зрители взорвались аплодисментами, когда сразу же после защитного маневра она скользнула к потерявшему ориентировку гиганту и нанесла точный удар. Острие кинжала распороло тому плечо, окрасив его кровью. Тем не менее рана оказалась не слишком опасной, потому что была неглубокой и не затронула крупных кровеносных сосудов или сухожилий. Короче говоря, для гориллы это был незначительный укол; исполосованные шрамами руки и плечи его свидетельствовали о том, что он привык к подобным царапинам.

Помимо огромного роста и нечеловеческой силы, Убийца обладал по-звериному молниеносной реакцией. Он мгновенно развернулся и снова устремился в атаку, стараясь не дать девушке передышки. В тот момент, когда она пыталась восстановить равновесие после предыдущего пируэта, гигант врезался в нее всей массой своих 120 килограммов, проведя прием в лучших традициях почти забытого вида спорта.

Мисс Ловели, похоже, едва не потерявшая сознание от удара при столкновении, рухнула на землю, выронив кинжал. Толпа взвыла от огорчения, когда Убийца, тут же оказавшийся на ногах, одним прыжком очутился над поверженной противницей и вскинул над головой кинжал.

То, что произошло затем, совершилось настолько молниеносно, что большинство просто не успело понять, что случилось с гигантом. Только благодаря телевидению, позднее многократно прокрутившему в замедленном темпе этот эпизод схватки, болельщики увидели, с каким мастерством, с каким хладнокровием действовала мисс Ловели.

Она отнюдь не находилась в шоке, и если ее левая рука зримо для всех судорожно царапала песок арены, то отнюдь не из-за болевого спазма, как полагали и зрители, и Убийца. Решив, что девушка находится целиком в его власти, он, забыв о всякой осторожности, занес кинжал для последнего удара и... тут же получил в лицо пригоршню песка.

Ослепленный, отшатнулся, взвыл от боли, выронив оружие и прижав руки к глазам. Не теряя ни секунды, Ловели подхватила его кинжал и вонзила ему в сердце.

Гигант рухнул замертво; все произошло так быстро, что Ловели не успела увернуться, и ее обнаженная грудь оказалась залитой потоками крови. Некоторые зрители даже решили, что девушка тоже ранена, может быть, даже смертельно, и над стадионом воцарилась напряженная тишина.

Только когда Ловели, гибкая и ловкая, как пантера, вскочила на ноги, торжествуя победу над поверженным врагом, тело которого все еще корчилось в последних конвульсиях, зрители поняли, что произошло на арене. Чаша стадиона буквально содрогнулась от шквала аплодисментов и диких криков: все, словно обезумев, приветствовали успех фаворитки, в несколько мгновений превратившейся в идола толпы.

Бетти оценила победу ума и ловкости над грубой силой с улыбкой специалиста, наблюдая, как пятьсот тысяч глоток скандировали имя Ловели, а нобели-физики проявляли отнюдь не меньший энтузиазм, чем простые зрители, поскольку «Альфа», представлявшая сторонников квантовой теории, теперь получила явное преимущество. С пылающими от возбуждения лицами, как будто они оказались главными героями этой победы, физики заметно выделялись среди окружающей толпы.

— Ну, и что ты думаешь об этом? — с иронией обратился Йоранн к Зарянову, у которого перехватило дыхание в самый критический момент. Зарянов вздрогнул от неожиданности и смущенно огляделся. Увидев, что творилось вокруг, только развел руки и пожал плечами.

Теперь все взгляды обратились к остальным участникам поединка. Схватка одной из пар уже заканчивалась — и достаточно трагично: женщина, вначале защищавшаяся весьма отважно и умело, получила несколько ранений, и было очевидно, что она долго не продержится. Ее противник уже приближался к ней с явным намерением нанести последний удар, но совершенно неожиданно, вместо того, чтобы достойно встретить смерть, как это полагалось участнику турнира, та, шатаясь от потери крови, чувствуя себя побежденной, бросилась на колени перед грозно надвигающимся противником и с жалким видом опустила голову, скрестив руки на залитой кровью груди.

Публика взвыла от негодования, и на несчастную жертву сквозь прутья ограждения посыпался град самых разных предметов. Ее поведение откровенно противоречило правилам, согласно которым атлеты должны сражаться до конца, лишь смерть избавляла их от продолжения борьбы. Тотчас вмешался арбитр, с помощью револьвера заставляя встать несчастную израненную женщину.

Шатаясь, та поднялась на ноги, и толпа опять взревела, увидев, что ее противник отбросил кинжал в сторону. Арбитр подбежал, собираясь снова вмешаться, так как не сразу понял, зачем тот это сделал. Оказывается, кэтчиста напрасно подозревали в проявлении жалости к поверженному противнику. Он не собирался щадить свою жертву, напротив — намеревался покончить с ней голыми руками! Одним ударом кулака швырнул он на землю свою противницу и покончил с ней, задушив...

Толпа приветствовала эту победу новым шквалом аплодисментов, хотя поединок и не стал шедевром артистизма, как в предыдущем случае.

Теперь уже никто не сомневался в победе команды «Альфа», хотя в одной из двух оставшихся пар чаша весов заметно склонялась в сторону представителя команды «Бета». Игрок «Альфы», опрокинутый на песок, сломал руку и оказался не в состоянии защищаться по-настоящему. Перекатываясь по земле, он пытался увернуться от сыпавшихся на него градом ударов, пока, наконец, сильнейший удар, пришедшийся в голову, не оглушил его. Но триумф его противника продолжался недолго: едва тот опустился на колено, чтобы добить поверженного врага, на что толпа отозвалась одобрительным ревом, тут же оборвавшимся, потому что на явного победителя этой пары тигрицей бросилась мисс Ловели, недавно выскользнувшая из предсмертных объятий своего противника и мгновенно разобравшаяся в обстановке. После нескольких секунд напряженной тишины толпа восторженно взвыла: кинжал отважной девушки сверкнул подобно молнии и вонзился между лопатками уже предвкушавшего победу игрока.

Спектакль подходил к концу; по крайней мере, так казалось большинству зрителей. Два игрока «Альфы», не получившие до сих пор даже царапины, готовились вмешаться в схватку, чтобы помочь второй своей женщине. Но ее соперница, увидев, что в ее сторону направились мисс Ловели со своим напарником, тут же поняла, что ожидает ее, и пришла в ужас. Она в полном отчаянии опустила оружие и прекратила всякое сопротивление, что вызвало очередную бурю возмущения на трибунах. Беснующиеся зрители обрушили на несчастную лавину свиста и самых непристойных ругательств, но та, несмотря на это, бросила кинжал и попыталась спастись бегством. Кинулась к решетке, окружавшей ринг, принялась изо всех сил трясти ее, пытаясь опрокинуть или раздвинуть прутья. Разумеется, у нее ничего не получилось. К тому же по периметру ограждения стояла стража, вооруженная копьями; нанося несчастной уколы через прутья, она заставила ее отступить к центру площадки, где ее спокойно поджидали сразу трое. Остановившись, та закрыла лицо руками и стала покорно ожидать свой неизбежный конец.

— Оставьте ее мне! — неожиданно крикнула Ловели, и толпа, догадавшаяся, что ее фаворитка задумала что-то необычное, одобрительно загудела.

Вмешательство Ловели внесло в течение завершающегося матча элемент неожиданности, и потому все с нетерпением ждали развития событий. Уже поднявшиеся со своих мест зрители снова усаживались.

— Ло-ве-ли! — ревели они.— Ло-ве-ли! Ло-ве-ли!

— Оставьте ее мне,— настойчиво повторила девушка.— Прошу вас, сделайте, как я хочу. Обещаю: премия все равно будет ваша!

Эти слова сыграли свою роль, и оба игрока отошли в сторону с улыбками, что-то оживленно обсуждая между собой. Разумеется, дело не только в деньгах: они не хотели огорчить своим отказом публику. Тем более, что причины для тревоги не было — их напарнице ничто не угрожало. Хотя кэтчистка-бета и выглядела гораздо мощнее Ловели, она была совершенно измотана и деморализована и не могла оказать серьезное сопротивление.

Тем временем Ловели отбросила в сторону кинжал и бросилась на противницу с голыми руками. Последовал настоящий фейерверк приемов классического кэтча; моментами поединок напоминал великие схватки древности, и можно было не сомневаться, что никто из присутствующих не сможет забыть увиденное до конца своих дней. Вдохновленная одобрительными возгласами полумиллионной толпы, опьяненная уже достигнутым успехом, девушка стремилась блеснуть своим мастерством, показать все, на что способна.

Неутомимая Ловели, казалось, все убыстряла и так невероятно быстрый темп поединка. Ее прекрасное обнаженное тело, покрытое кровью предыдущих жертв, то напрягалось, как струна, то взвивалось в воздух, словно подброшенное пружинами великолепных мышц. Нанеся ногами очередной удар, она мягко приземлялась на руки, иногда перекатываясь через голову, и тут же мгновенно оказывалась снова на ногах. Казалось, она бросает вызов силам тяготения своей почти сверхъестественной демонстрацией силы, ловкости и красоты.

Бесчисленные толпы зрителей, арбитры, уцелевшие в схватке бойцы — все заворожено следили за каждым движением кэтчистки, то замирая, затаив дыхание, то взрываясь криками восторга. Энтузиазм толпы, казалось, достиг предела возможного; подобное напряжение не могло долго сохраняться. Наступало время поставить точку в затянувшейся игре. И Ловели проделала это с искусством великого мастера. Ее противница, оглушенная очередной серией ударов, беспомощно валялась на песке; девушка наклонилась над поверженным телом, схватила его одной рукой за бедро, другой за плечо и резким напряжением всех мышц взметнула над собой на вытянутых руках. Это казалось чем-то невероятным, фантастическим — хрупкая девушка без видимого напряжения держала над собой тело, чуть ли не вдвое больших размеров...

Не реагируя на новый шквал аплодисментов, Ловели начала вращать тело несчастной жертвы над головой, словно желая показать зрителям его со всех сторон: один, раз, два, три, пять, десять — пока от этой триумфальной карусели всем присутствующим не показалось, что у них закружилась голова. Затем швырнула тело несчастной на землю.

Переставшие сдерживать свои эмоции люди принялись крушить сиденья, разбивать бинокли, ломать все, что попадало под руку; яростными воплями они выражали восторг победой своего идола.

Доклад Бетти Хэн, тремя месяцами ранее представленный правительственному совету, содержал тщательный научный анализ происходящего. Отмечалось, что мир страдает от меланхолии и самоубийства — прямой результат этого. Причина? Своевременно не продумали, как использовать огромное количество свободного времени, образовавшегося в результате рациональной организации трудовой деятельности. Образование, которому придавалось столь большое значение, не смогло заполнить часы безделья, удовлетворить тягу к развлечениям и занять разум. Министерство досуга отнеслось недостаточно внимательно к деятельности Департамента Игр, который, имея в своем распоряжении совершенно жалкие средства, не мог предпринять ничего более или менее серьезного. Прежние спортивные соревнования между национальными сборными, когда-то вызывавшие всеобщий интерес, исчезли, и замены им не нашлось. А ведь инстинкт, заставляющий человека стремиться к зрелищам,— один из самых мощных.

Что же касается потери уверенности в себе, в своих силах, то здесь имелся целый ряд причин. И главная из них, особенно в среде космонавтов,— привычка полностью полагаться на никогда не ошибавшиеся компьютеры.

Чтобы избавить мир от меланхолии, в создавшейся весьма сложной ситуации требовалось шоковое лечение, использование средства, способного вызвать страстный интерес, увлечь людей. Нужно было придумать сенсационные развлечения, позволяющие вернуть веру в возможности человека не только тем, кто принимал участие в игре, но и зрителям. И специалисты после логических рассуждений пришли к идее грубого, жестокого соревнования, участие в котором требовало полной отдачи, использования всех сил, как физических, так и моральных,— схватки со смертельным исходом.

Эксперты предсказывали, что эмоции, вызванные зрелищем, приведут к улучшению психологического климата в обществе, но этого явно недостаточно, чтобы поддерживать на должном уровне психическое здоровье всего человечества. Бетти Хэн заглядывала дальше, чем специалисты, а поэтому, не ожидая одобрения самого принципа игр, поручила психологам начать работу над программами представлений большего размаха и сложности.

Поначалу и министры, и Фауэлл поддались чувству возмущения, поклявшись ни в коем случае не давать согласия на применение столь варварских методов. Тем не менее, являясь прежде всего учеными, привыкшими приходить к истине путем рассуждений, вскоре оставили эмоции и вернулись к обсуждению проекта. Важность его была столь велика, что в обсуждении участвовали нобели во главе с О’Керном. Именно тот в свое время оказал сильное давление на правительство, настояв, чтобы видное место в его составе занимал психолог.

Дискуссия оказалась оживленной. Выступления министров с резкой критикой проекта, с осуждением его с позиции морали и обычной человечности, Бетти выслушала спокойно. Используя игру слов, заметила, что именно человечности вместе с человечеством сейчас грозило полное исчезновение; затем обратилась к рационализму ученых, без труда доказав, что смерть нескольких участников зрелищ окажется неизмеримо меньшим злом, чем чудовищная гекатомба самоубийств, поскольку с их помощью можно положить конец зловещей эпидемии, как утверждали наиболее компетентные специалисты в области психологии масс. Позицию противников проекта, таким образом, она ослабила, и критические выпады стали менее язвительными и резкими. Наиболее яростно возражал Зарянов, хотя и связывал свои возражения с вопросами морали или человечности. Он протестовал против идеи игр как таковых, но позицию его не поддержали. Отвечая на вопрос Бетти о статистике самоубийств, Фауэлл даже не пытался хоть немного скрыть истинное положение дел. Ситуация оказалась гораздо хуже, чем могли предвидеть наиболее пессимистически настроенные ученые. В зале повисла тишина, словно все присутствующие еще раз осознали всю тяжесть своей ответственности, всю важность принятия правильного решения.

— Если допустить, что мы решимся проверить это предложение на практике, то понадобятся добровольцы для участия в смертельно опасном предприятии,— медленно сказал Фауэлл.

Бетти тут же успокоила его и, опираясь на свой авторитет психолога, заявила, что сможет найти их, что добровольцев, несомненно, окажется больше, чем требуется, и придется устраивать конкурс для отбора наиболее достойных. Весьма вероятно, что даже возможность славно погибнуть на глазах у тысяч зрителей может привлечь тех, для кого нынешнее существование кажется невыносимо унылым и пресным: героический конец гораздо предпочтительнее, чем жалкая одинокая смерть в петле или в грязных водах какой-нибудь канавы.

— Общество, как ни странно, страдает и от недостатка кумиров, подлинных идолов толпы,— объясняла Бетти,— и это отнюдь не самый последний по значимости пункт программы: всемирное государство не может обойтись без звезд мирового уровня.

— Надеюсь, все помнят, что мы реалисты,— поддержал О’Керн Бетти,— и не можем отвергнуть реальности. Считаю, надо проверить предложение на практике, и отрицать это не может никто.

Против голосовал только Зарянов. Игры же организовали в кратчайший срок. Сначала речь шла лишь о простых парных поединках на мечах, где противники, не придерживаясь правил фехтовальных турниров, могли перемещаться как угодно и использовать даже кулаки, если представлялась соответствующая возможность. В итоге пришли к боям, которые когда-то демонстрировались в фильмах «плаща и шпаги»,— с той только разницей, что оружие теперь было настоящим и поединок всегда заканчивался смертью одного из противников.

Первые же представления имели невероятный успех. Толпы народа устремлялись в цирк, чтобы не пропустить ни одного боя, и победители, как и предполагала Бетти, тут же возводились в ранг мировых звезд. Почти сразу после спектаклей, организованных по всему земному шару и транслировавшихся с помощью всех технических средств на все континенты, количество самоубийств уменьшилось на четверть. Бетти же получила карт-бланш на продолжение и дальнейшее совершенствование своей программы.

Конечно, она предвидела, что простые дуэли быстро наскучат публике, и поэтому старалась всеми способами поддерживать творческое рвение своих сотрудников. В лабораториях министерства трудились десятки коллективов исследователей, специализировавшихся на разработке целой гаммы все более и более увлекательных, все более возбуждающих игр, способных не только поддерживать на должном уровне энтузиазм публики, но и распалять бушующие страсти. Таким образом появился суперкэтч со смешанными командами.

После отборочных соревнований, проводившихся по отдельным регионам и имевших потрясающий успех, финал превзошел все мыслимые ожидания. Даже ожидания Йоранна, в чьем мозгу родилась эта идея.

После совершенно изнурительной работы в течение нескольких последних лет Йоранн наконец заимел немного свободного времени и использовал его отнюдь не для продолжения исследований в области высшей математики, как ожидалось, а, поддавшись странному влечению, начал размышлять над проектами Бетти. Он считал их весьма интересными и развлекался, стараясь путем логических рассуждений привнести в программу игр что-нибудь новое. В итоге пришел к выводу, что кэтч со смертельным исходом соответствует всем требованиям, предъявляемым зрелищу.

Вопреки его опасениям, Бетти не посмеялась над его предложением, а глубоко задумалась. Потом, горячо поблагодарив своего опешившего от неожиданности друга, поспешила с новой идеей в одну из лабораторий. Идею рассмотрели, проанализировали, отпрепарировали и усовершенствовали настолько, что в результате родилось изысканное зрелище. Последней щепоткой перца явилось включение в команду игроков-мужчин нескольких представительниц прекрасного пола, введя при этом правило, запрещающее им сражаться одетыми.

Что же до предложения давать противоборствующим командам названия различных научных направлений, то оно принадлежало самой миссис Хэн. Ведь это означало, что найдена замена эмоциям, разыгрывавшимся в свое время при встрече двух команд различной национальности. Фауэлл безоговорочно поддержал ее, тем более, что это могло вызвать определенный интерес публики к тем или иным научным дисциплинам, что в конечном итоге явилось бы своего рода рекламой научных теорий.

Хотя это и не оговаривалось специально в правилах, но получилось так, что команда «Альфа» почти всегда представляла физику, тогда как «Бета» чаще всего носила цвета науки, близкой специалистам-биологам.

После завершения всемирного чемпионата исследовательские работы продолжались, но ни одна из новых разработок Бетти не удовлетворила. Суперкэтч оказался своего рода шедевром, и любые новинки казались пресными. Даже разновидность регби, в котором участвовали игроки, снабженные шлемами со стальными остриями, или схватка конников, вооруженных старинными копьями, которые они пускали в ход во время стремительной встречной атаки. Предлагался проект, явно вдохновленный играми римских гладиаторов: в ходе встречи должны были чередоваться схватки гладиаторов и хищных животных. Но все не то, не то...

Суперкэтч, похоже, идеально соответствовал потребностям человечества. Кривая самоубийств опускалась все ниже и ниже и приближалась к обычному уровню. Фауэлл воспрянул духом. Фейерверк чемпионатов мира полыхал в разных концах Земли, питаемый воспоминаниями о том великолепном зрелище, во время которого столь ярко вспыхнула звезда мисс Ловели. Чувство обожания к ней толп простых людей во всем мире напоминало преклонение перед божеством: каждый день изливались все новые и новые дифирамбы ее отваге, восхвалялась ее несравненная красота. Счет поклонников шел на миллиарды, и Бетти делала все возможное, чтобы поддерживать это состояние лихорадочной страсти, успешно противостоявшее прошлогодней меланхолии. Вскоре свой триумф команде чемпионов мира пришлось отстаивать во встрече с совершенно неизвестной командой, тайком исключительно хорошо подготовившейся к поединку, и знаменитая команда проиграла, а песок арены оросился кровью мисс Ловели, оказавшейся такой же алой, как и кровь всех, побежденных ею. Заполнившие трибуны толпы застыли в трагическом оцепенении, тогда как новая героиня, еще более юная, чем повергнутый кумир, испускала истошные вопли, исполняя победный танец на теле соперницы.

Всеобщий траур, впрочем, продолжался недолго, так как юная чемпионка стала кумиром толпы; бушевавшие по поводу ее восторги превзошли по размаху безумства, творившиеся в честь прежней победительницы. И это говорило только о том, что звезды, появляющиеся в ходе турниров, отнюдь не рисковали состариться и закончить свои дни в нищете, забытые всеми, потому что род их занятий не оставлял никаких шансов продержаться на спортивном Олимпе больше чем несколько месяцев. Таким образом, интерес к соревнованиям и бушевавшие вокруг них страсти непрерывно обновлялись.

Единственно, что для потерявших веру в себя подобное лечение оказывалось малоэффективным. Особенно в среде космонавтов, в свое время оказавшихся в числе первых больных и пострадавших сильнее прочих. Состояние Николая Зарянова, к примеру, не улучшилось. После того как Рут настояла, чтобы он побывал на нескольких матчах, кстати, оказавшихся весьма захватывающими, у него не наступило ни малейшего улучшения.

Все медики и психиатры признавали свою беспомощность, поэтому Фауэлл, предвидящий развал семьи, решил посоветоваться с Бетти.

— Вижу только одно средство,— сказала та,— но пока не могу рассказать об этом ни вам, ни Рут. Обещаю, что поговорю с Николаем.

Больше они ничего от нее не добились, но слово свое Бетти сдержала. Она встретилась с Николаем в один из редких моментов улучшения и сказала, что единственную надежду на излечение могло дать участие в одной из игр — не присутствие на матче в качестве зрителя, а участие в нем в роли игрока.

Николай, с юных лет занимаясь спортом, обладал исключительно крепким телосложением. Он без труда позволил убедить себя и вскоре начал тайком готовиться к матчу. На подготовку ушло около месяца. Выступил в одном из туров — весьма успешно, что сразу же убедило его, насколько права психолог: в этом заключалась его последняя надежда на спасение, последний шанс вернуть себе здоровье и вырваться из тисков болезни.

Везение сопутствовало ему во время игры: он не только оказался в составе команды-победительницы, но своими собственными руками заколол кинжалом двух противников, мужчину и женщину, чем и увенчал схватку, обратившую на себя внимание публики и встреченную аплодисментами. Резкое улучшение наступило сразу же после игры; серьезная медицинская проверка констатировала, что заболевание прошло практически полностью: он перестал испытывать трудности при вождении автомашины или пилотировании самолета и вскоре был признан годным для работы в открытом космосе. Спустя некоторое время он признался Рут в содеянном, рассказав о весьма неординарном методе лечения, к которому вынужденно прибегнул. Рут, рыдая, обняла его и заставила поклясться, что он больше никогда не прибегнет к подобным средствам. Затем, с сердцем, полным печали и признательности, отнесла огромные букеты роз на могилы жертв, излечивших ее мужа ценой своей жизни. И другие заболевшие космонавты последовали примеру Николая, приняв участие в играх, и после первого же матча или излечились, или погибли. Так или иначе, но болезнь, в результате которой человек полностью терял уверенность в своих силах, исчезла с лица планеты.

Что же касается отсутствия интереса к науке, то в этом случае Министерство психологии вряд ли добилось заметных успехов. Если и наблюдался некоторый прогресс, то он, похоже, касался только ученых. Мир стал гораздо менее требовательным к материальным благам, и ученые, перестав ощущать гнет национальных правительств и крупных промышленников, смогли возобновить фундаментальные исследования.

Но будущее очерчивалось совсем не так, как когда-то мечтал Фауэлл: мир неуклонно двигался к разделению на классы, на два типа личности, осуждаемому им сравнительно недавно, а он вынужден принять это как меньшее зло. Нет-нет да и вспоминалось ему предсказание отца Тейяра: наступит момент (обязательно наступит!), когда человек признает, что наука для него не что-то вспомогательное, а главная форма деятельности, позволяющей расходовать высвобождаемую энергию. Пока же им удалось найти только весьма несовершенную замену — варварские игры, отвлекающие людей от меланхолии. Правда, такие термины, как атом, молекула, клетка, то и дело мелькали в беседах простых людей, обсуждавших очередной тур чемпионата мира. И оставалось надеяться, что со временем это пристрастие к символам той или иной научной теории постепенно перерастет в интерес к самой науке.

И вот, как и предвидела миссис Хэн, наступил день, когда суперкэтч уже не удовлетворял пристрастие к азартным играм. Чувствовалось, что развлечение скоро надоест всем. Фауэлл заехал к Бетти ранним утром, чтобы побеседовать без помех, так как то, что он собирался рассказать, являлось строго секретным и не допускало ни малейшей утечки информации: кривая числа самоубийств — не та, что печатали газеты, а подлинная, которую специальные службы ежедневно готовили для него,— внушала тревогу. Бегло взглянув на данные, психолог пожала плечами.

— Я в курсе. Не думаете же вы, что у меня нет соответствующих специалистов. Вижу только, что наши данные совпадают в главном. Самые же последние дни показывают, что, даже не будь у меня возможности с помощью приборов с точностью до децибела отслеживать интенсивность реакции зрителей на происходящее на арене, анализ поведения населения говорит о многом.

— Меланхолия? — мрачно поинтересовался Фауэлл.

— В открытой форме — пока еще нет, но угроза ее появления сохраняется.

В сущности, поведение зрителей нельзя было назвать настораживающим. То и дело на трибунах раздавались аплодисменты, иногда даже, когда кэтчистам удавалось превзойти самих себя, слышались восторженные крики. Тем не менее для наблюдателя с обостренным восприятием, каким обладают психологи, крики одобрения звучали иначе: в них отсутствовала страсть, что неизбежно сказывалось как на поведении игроков, так и на качестве игры. Подобно тому, как теряет часть своего артистического вдохновения артист, подозревающий, что аплодисменты зрителей вызваны элементарной вежливостью, кэтчист не поднимается до вершин мастерства без вдохновенной поддержки публики. Случалось, игрок, оказавшийся на песке, не хотел даже пальцем шевельнуть, предпочитая получить пулю в затылок из судейского пистолета, лишь бы не продолжать поединок. И единственная причина этого, оказывается,— поведение зрителей.

Весьма тревожные симптомы! — кривая самоубийств отражала всю серьезность ситуации. Йоранн, ежедневно изучавший данные по просьбе президента, легко мог предсказать дальнейшее: мир вступит в новую фазу депрессии.

— Надо придумать новую захватывающую игру, игру волнующую, эмоциональную, способную стать достойной заменой суперкэтча, ничего не дающего сегодня и в самом ближайшем будущем обреченного на забвение,— констатировала Бетти.

— И что же вы можете предложить?

— Предложить! — в голосе китаянки прозвучало раздражение. — Пока мы не нашли ничего достаточно интересного, но обязательно найдем то, что требуется, я уверена. Вот только когда?

— Вы ведь понимаете, что речь идет о днях, если не часах, оставшихся в нашем распоряжении.— Фауэлл становился все более мрачным.— Может быть, попробовать поединки всадников, о которых вы как-то рассказывали?

— Может быть,— согласилась та.

И проект стал поспешно воплощаться.

Организовали команды, каждая из пятидесяти всадников (психологи считали, что интерес зрителей к игре возрастает пропорционально количеству игроков) — мужчин и женщин, поскольку опыт показал, что это весьма удачно. Вооруженные копьями, всадники устремлялись навстречу друг другу. Уцелевшие после первого столкновения вновь занимали исходную позицию и снова бросались в атаку. Так продолжалось до тех пор, пока одна из команд не уничтожалась.

Для игры требовалось большое количество участников, ведь в итоге нередко все гибли (часто в живых оставался только кто-то один). Чтобы поддерживался темп игры, требовалось много запасных игроков, но добровольцев, как всегда, хватало.

Правительство, готовое пойти на любые жертвы, чтобы победить призрак меланхолии, грозная тень которого снова надвигалась на мир, не скупилось на расходы. Строились специальные стадионы для тренировок, создавались центры коневодства, оборудовались тщательно спланированные площадки для игры, так как обычные арены оказались недостаточно просторными. Чтобы усложнить игру и вызвать к ней дополнительный интерес, решили, что турниры будут происходить не на стадионах, а на пересеченной местности с разнообразными естественными препятствиями вроде ручья, оврагов и участков, покрытых лесом. Схватка должна была происходить после бешеной скачки по разделяющему противников нейтральному пространству протяженностью в несколько сотен метров. Подходящие участки, где можно было оборудовать трибуны для зрителей, не нарушая при этом естественную красоту местности, нашлись, помосты, между которыми и происходило столкновение двух противоборствующих команд, возведены.

Первая же игра увенчалась успехом. Две лавины всадников встретились на лесной поляне, завязав яростную схватку на глазах у многочисленных зрителей. Столкновение их оказалось весьма впечатляющим, и, поскольку каждый отряд двигался плотным строем, произошла чудовищная резня, в которой гибли все — мужчины, женщины, лошади...

Боевой настрой игроков был столь высок, что после четвертой атаки в живых осталось не более трех-четырех участников с каждой стороны. В финале же, после шестого столкновения, одна команда полегла полностью, а в составе команды-победительницы уцелели только два участника.

Зрители не стали сдерживать эмоции и наградили новых героев восторженными овациями: регистрирующая аппаратура показала весьма неплохой уровень подъема духа. Опыт психолога и предчувствия говорили Бетти, что достигнутый успех неизбежно окажется эфемерным. И она оказалась права: новые поединки имели лишь весьма посредственный успех. Вскоре интерес к конным схваткам угас, опять требовалось нечто иное. Призрак меланхолии отказывался покориться, его зловещая тень снова омрачила небо над единой Землей.

Миссис Хэн пребывала в отвратительном настроении, отправляясь в одну из лабораторий, занимавшихся психологическими исследованиями. По ее просьбе приехал Йоранн, к суждениям которого она относилась с уважением. Но, к сожалению, он тоже страдал от переутомления. Они вдвоем внимательно ознакомились с новой разработкой: проект казался достаточно оригинальным — поединки под водой между аквалангистами, вооруженными ружьями, что в свое время использовались для подводной охоты, хотя и несколько более мощными и, следовательно, более дальнобойными. Кроме ружей — только кинжалы. Сражения проходили в гигантских аквариумах с прозрачными стенками, вокруг которых амфитеатром размещались ряды кресел для зрителей.

— Ну, и как вам этот проект? — поинтересовалась Бетти у своего спутника.

Тот недовольно поморщился, но промолчал. Вокруг толпились сотрудники лаборатории: люди все больше молодые, некоторые еще продолжавшие учебу, другие только что завершившие ее. Именно на них, на свойственную юности силу воображения, возлагалось много надежд. Условия для работы были совершенны. В примыкавших к лаборатории мастерских с помощью актеров-добровольцев отрабатывался эффект воздействия задуманной игры на группу случайно подобранных зрителей. Кинокамеры и проекционный зал расширяли возможности исследователей, позволяя детально проанализировать все стадии очередной разработки и устранить все лишнее, оставив только то, что могло представлять реальный интерес.

Ученые обладали полной свободой действий. Работали над тем, что заслуживало, по их мнению, внимания, используя самые разнообразные методы. Одни, например, предпочитали собираться группами, чтобы обсудить и потом совместно детально проработать любое предложение. Другие привыкли работать в одиночку, доводя проект до логического завершения и только затем передавая начальству.

— А вы, Руссо,— обратилась Бетти к руководителю лаборатории, — что думаете об этом проекте?

— Проект любопытен,— ответил тот.— Иначе я не осмелился бы привлечь к нему ваше внимание.

— Объясните, что вы имеете в виду! — нетерпеливо бросила Бетти.— Вы явно что-то недоговариваете. Не бойтесь, говорите все, что думаете,— критикуйте, предлагайте! Я здесь для того, чтобы выслушать все ваши замечания.

— Так вот, мадам...

— Минутку, у меня есть замечание,— вмешался в разговор Йоранн.— Похоже, одна деталь ускользнула от внимания не только разработчиков проекта, но и вашего, мой дорогой Руссо... Мне кажется, что здесь слишком много крови, Бетти, слишком много крови!

— Слишком много крови? Что вы хотите этим сказать? — Бетти скорчила свирепую мину и возмущенно всплеснула руками.— Считаете, что крови прольется слишком много? Вы что, собираетесь переметнуться в лагерь чистоплюев, называющих нас палачами, несмотря на то, что принятые нами меры позволили сохранить тысячи человеческих жизней? Не ожидала, что услышу от вас что-нибудь подобное, Йоранн...

— Успокойтесь, Бетти! Вы меня неправильно поняли...

— Я, полагаю, могу объяснить, что вы имели в виду, господин Йоранн,— храбро вмешался в беседу своих высокопоставленных гостей юный руководитель лаборатории,— и заодно снять с себя обвинение в том, что упустил из виду нечто важное. Все объяснено в записке, приложенной к проекту,— вы просто не успели ее просмотреть.

— Что ж, изложите нам ее содержание.

— Один из главных отрицательных моментов подобных турниров,— продолжал Руссо,— то, что вода в бассейне станет после нескольких серьезных ран участников игры настолько мутной из-за пролитой крови, что это помешает зрителям наблюдать окончание схватки.

— Браво! — откликнулся Йоранн.— Я думал именно об этом.

— Должна признаться, что не обратила внимания на возможность такого поворота мысли,— пробормотала Бетти.

— Похоже, что об этом не подумали и сами авторы проекта! — с нескрываемым неодобрением заявил Руссо.— Впрочем, в записке я указываю, что вполне реален способ химической обработки воды, позволяющий избежать подобного неудобства при самых сильных кровопролитиях и обеспечивающий ее прозрачность. Конечно, это потребует дополнительных исследований.

— Итак, слишком много крови, согласна,— сказала Бетти.

— Еще что-нибудь?

— Как минимум, еще один серьезный недостаток, представляющийся мне гораздо более существенным.

— Какой именно?

— Если позволите, я хотел бы показать вам пробные съемки одного из испытаний. Думаю, вы сами обратите внимание на то, что я имею в виду.

— Вы проводили экспериментальные игры?

— Да, в довольно большом аквариуме, построенном рядом с нашим зданием. Правда, игра не доводилась до логического завершения. Стрелы, которыми заряжались ружья, не причиняли вреда участникам съемок, так как были сделаны из резины. Впрочем, для того, чтобы приблизить обстановку к реальной, при каждом попадании стрелы в воду выбрасывалось некоторое количество красящего вещества, имитировавшего кровь. Таким образом, вода в бассейне быстро становится мутной. Но есть и еще кое что...

— Давайте ваш фильм! Лучше один раз увидеть, чем...

Они направились в просмотровый зал. Вдруг Бетти остановилась и повернулась к Руссо, поведение которого показалось ей довольно странным.

— Вы что-то скрываете от меня. Показываете проект, пусть даже серьезно обоснованный, но находите в нем по крайней мере два серьезных недостатка. Я рассчитываю на честный ответ. Скажите, вы рассматриваете этот проект как заслуживающий применения? Да или нет?

— Нет! — не колеблясь ни секунды ответил юноша.

— Именно так я и думала. Тем не менее вы сочли необходимым провести для столь решительно отвергаемого вами проекта полный цикл испытаний и даже набрать персонал для пробных игр. Правда, постаравшись сохранить его...

— Гибель игроков не принесла бы никакой пользы для успеха пробного турнира,— словно извинился юноша.

— Я не упрекаю вас... Значит, для пробного показа, как вы говорите, построен гигантский аквариум и отснят фильм, что потребовало значительных сумм. Вы знаете, что я добьюсь любых кредитов для реализации ваших проектов и проведения любых исследований, но, конечно, при условии, что хотя бы некоторые из них дадут нужные нам результаты. Что же до этого проекта...

— Мадам, я убежден, что эксперимент оказался весьма полезным, несмотря на отрицательную оценку. Проект уже в ближайшем будущем принесет большую пользу человечеству. Бетти пожала плечами и вошла в демонстрационный зал вслед за Йоранном, уже ожидавшим их.

Бетти и Йоранн устроились в мягких креслах; Руссо, извинившись, отошел проинструктировать киномеханика.

Через минуту свет в помещении погас, началась демонстрация фильма. Первые же кадры показали, что пробная игра готовилась весьма тщательно. Искусно разработанное освещение создавало фантастическую игру красок вокруг игроков, отобранных за пластичность движений и умение нырять и плавать. Казалось, все они кружатся в волшебном танце в колдовской вселенной, лишенной оков гравитации. Они неутомимо преследовали друг друга, стараясь загнать противника в угол, чтобы затем спокойно расстрелять в упор. Тому же иногда удавалось, вихрем устремившись вдоль самого дна, угрем проскользнуть между ног нападающего, чтобы, изогнувшись, нанести удар ножом противнику в спину. Гибель игроков под водой выглядела совершенно иначе, чем на суше, и струившаяся из ран поддельная кровь добавляла к игре красок в аквариуме цветовые пятна, пульсировавшие, словно пурпурные медузы.

— Выглядит весьма недурно! — вполголоса прокомментировал зрелище Йоранн.

Бетти ничего не ответила. То, что она видела на экране, вполне соответствовало сказанному, но в этот момент она, охваченная необъяснимыми ощущениями, внезапно почувствовала себя на редкость отвратительно. И не в связи с тем, что вода в превратившемся в поле битвы аквариуме стала мутной после многочисленных имитаций ранений: в конце схватки видимость ухудшилась настолько, что они перестали различать игроков. Помутнение воды относилось к материальным факторам, которым, как сказал Руссо, можно было найти противодействие. Но ощущалось и что-то иное — какой-то неявный, но страшный дефект, который, как казалось Бетти, должен бы бросаться в глаза, но тем не менее ускользал при малейшей попытке извлечь его на свет. У Йоранна, похоже, возникло такое же ощущение, потому что он замолчал и ни слова не произнес до конца демонстрации фильма, продолжавшейся около четверти часа.

— Ну, и что вы думаете об этом?

Нервы у Бетти оказались настолько напряжены, что простой вопрос исследователя, правда, произнесенный у нее за спиной неожиданно громко, заставил ее буквально подскочить. Йоранн среагировал аналогично. Несмотря на то, что в зале зажегся свет, они продолжали сидеть неподвижно, не произнося ни слова, словно под воздействием какого-то странного гипноза.

Бетти, славившаяся своим хладнокровием, терпеть не могла те редкие ситуации, когда ее заставали «на месте преступления», то есть врасплох, и она не могла сдержать естественной реакции, продиктованной обычной нервозностью, резко обернулась к молодому руководителю лаборатории, бесшумно возвратившемуся в зал к концу демонстрации фильма и своим неожиданным вопросом спровоцировавшему вспышку гнева.

— Не советовала бы вам стараться застать меня врасплох! — бросила она, не скрывая раздражения.

— Приношу вам свои извинения, мадам,— смущенно промямлил тот,— но... я сделал это нарочно.

— Как? Даже нарочно?!

— Да, нарочно,— без колебаний подтвердил Руссо.— Это всего лишь продолжение опыта.

Йоранн повернулся и уставился на юношу с нескрываемым любопытством, а тот продолжал со смиренным видом:

— Это был небольшой психологический тест...

— Который вы проверили на нас, как на морских свинках, если я правильно поняла ситуацию,— отозвалась Бетти, настолько заинтригованная, что у нее прошло раздражение. — Но я не понимаю, каким образом.

— Дурацкий вопрос прозвучал специально для того, чтобы лучше выявить состояние, в котором вы оказались после просмотра, и ваша реакция подтверждает, что это состояние гораздо ближе к угнетенности, чем к воодушевлению.

— Может быть. И что, по-вашему, могло вызвать это угнетенное состояние?

— Разве вы не почувствовали, мадам? — спросил юноша, понизив голос и приняв таинственный вид.— Все дело в том, что мир аквариума — это мир безмолвия.

— Что вы несете? Какой еще мир безмолвия? — сердито переспросила Бетти.

— О, этот парень далеко пойдет! — внезапно закричал Йоранн, заставив вздрогнуть всех присутствующих.— Я все понял, Бетти!

— Ну, вам, значит, повезло больше, чем мне.

— Мадам, я попытаюсь объяснить, почему этот небольшой эксперимент имеет для нас огромную ценность: он выявил главный недостаток всех наших игр — отсутствие...

— Отсутствие звуков! — завопил Йоранн так громко, что все снова вздрогнули.— Я же сказал, что понял! Все происходило совершенно бесшумно, без единого звука! О, парень — настоящий гений...

— Бесшумно?! О, как же я...

Возглас оборвался, так как только теперь смысл происходящего дошел до Бетти. Она ведь давно догадывалась, что все предыдущие неудачи в организации игр обусловлены какой-то одной причиной, и очень простой, несмотря на то, что ее никак не удавалось выяснить.

— Понимаю, теперь-то я все понимаю,— пробормотала она.— Но все же хотелось бы, чтобы вы пояснили, что имеется в виду.

— Хорошо,— смущенно откашлялся тот.— Хотя еще рано представлять вам законченный проект, но, кажется, мне удалось обнаружить причину неудач всех предыдущих разработок. Возьмите, к примеру, суперкэтч. Зрительный образ великолепен, почти идеален, и именно поэтому игра продержалась так долго. Но в ней отсутствовали слуховые ощущения — не хватало звука, шумов. Нельзя всерьез увлечь зрителей, не воздействуя одновременно на все органы чувств.

— Он совершенно прав,— снова вмешался Йоранн.— Боже, какими же мы все были идиотами!

— И я в том числе! — с горечью воскликнула Бетти.— Не понимаю, как я, создательница всемирных фейерверков, автор гимна всей Земли, могла упустить из виду слуховые ощущения? Как мы могли так долго оставаться слепыми?

— Вы хотите сказать глухими, мадам,— с улыбкой прервал ее юноша.— Если мне будет позволено такое сравнение, я сказал бы, что наши игры напоминали немое кино. Да, и немое кино оставило шедевры, но зрителям быстро надоело отсутствие звука, и они потребовали, чтобы Великий Немой заговорил. Когда зрелище является таким возбуждающим, как в суперкэтче, отсутствие звука не особенно заметно, особенно вначале; толпа возмещает этот недостаток возгласами и аплодисментами, то есть шумом, который создает сама. Но через некоторое время этого становится недостаточно. Во время кавалерийских атак слышался топот лошадиных копыт и треск ломающихся копий, но, чтобы вызвать восторг толпы, нужна гораздо более существенная звуковая гамма. Что же касается подводной схватки, происходящей в абсолютной тишине, то, уверен, игра с самого начала обречена на неудачу. И я продемонстрировал ее вам только для того, чтобы наглядно показать препятствие, на которое мы наталкивались раз за разом.

— Гениально! — снова воскликнул Йоранн.

Бетти, уже полностью овладевшая чувствами, прекрасно понимала все значение этого открытия, но ей не хотелось слишком уж явно выказывать свое восхищение.

— Может быть,— вздохнула она,— но нужны конструктивные предложения. Сейчас нет ничего более важного и срочного.

Юноша, сказав, что все проводимые исследования учитывают новые аспекты, подчеркнул, что есть все основания надеяться на серьезные изменения к лучшему.

— Что ж, пока мы еще не имеем ничего позитивного, — пробормотал Йоранн,— но думаю, что мы совершили первый важный шаг. Надо все хорошенько обдумать и поговорить с Заряновым.

— Почему именно с Заряновым? Чем нам может помочь в данном случае астрономия?

— У него душа поэта, а поэты никогда не страдали от недостатка воображения.

— Но он же всегда был яростным противником игр!

— Вот именно — был! — воскликнул Йоранн, загадочно улыбаясь.

ЧАСТЬ IV

Вспыхнул телевизионный экран: гигантских размеров, соответствовавших значению событий, для отображения которых предназначался, он занимал почти всю стену. Стоявшие в свое время у стены бюсты Эйнштейна и других светил мировой науки по этому случаю сняли с постаментов и отправили в подвал. Диктор, молодая яркая блондинка, улыбнулась, сразу же очаровав всех присутствующих, и сообщила:

— Через несколько минут «Мондовизион» начнет прямую трансляцию, разумеется в цвете и объеме, четвертой игры из исторической серии. В настоящий момент команды находятся на исходных позициях. Учитывая обстоятельства, мы мобилизовали лучшие бригады телеоператоров и надеемся, что ни одно мгновение интереснейшей игры не ускользнет от вашего внимания. Дамы и господа, желаю вам хорошо провести увлекательные дни, великолепные вечера и волнующие ночи, потому что передача будет вестись непрерывно с начала матча и до его завершения. При этом,— ее улыбка стала еще более ослепительной, — никто не определит заранее, сколько времени для него потребуется.

Диктор исчезла. На экране появился циферблат, часы показывали без пяти минут двенадцать; при этом на месте цифры 12 стояла буква «Ч». По амфитеатру волной прокатилось возбуждение, все с волнением ожидали начала новой игры.

Такие же громадные телеэкраны размещались во всех крупных общественных зданиях по всей Земле: игру посчитали слишком опасной для того, чтобы за ее ходом можно было следить непосредственно на месте событий. Тем не менее телевизионная служба сделала все возможное для того, чтобы при трансляции изображения сохранились все особенности, характерные для непосредственного наблюдения, для чего задействовала целую армию ученых и техников.

Можно сказать, каждый крупный ученый считал своим долгом принять участие в разработке передачи: по своему размаху и использованным средствам она не имела себе равных за всю историю телевидения. Даже Фауэлл, некоторое время помогавший только советами, в конце концов сам засучил рукава и взялся за работу. Сам великий О’Керн забросил важнейшие исследования, поставив свой гений на службу технической акустики и всеми силами способствуя усовершенствованию воспроизведения и записи звука. И если учесть, что в ходе передачи с исключительной точностью воспроизводились соответствующие запахи, а размеры изображения значительно увеличивались без ущерба для качества, то телезрители получили возможность наблюдать самую суть игры. Трансляцию на все население Земли осуществляли десятки тысяч телецентров, сигнал подавался через систему спутников-ретрансляторов, в разработке которой активное участие принимал и Зарянов.

Нашлись, конечно, фанатики, которых не устраивала телепередача, и им разрешили следить за ходом игры непосредственно на месте, где разыгрывались события, на их страх и риск.

Часы исчезли с экрана, едва стрелка коснулась буквы «Ч». Спектакль начался панорамой местности: пейзажи, выглядевшие совершенно безлюдными, довольно долго сменялись один другим. Сначала зрители видели море, довольно спокойное, покрытое небольшими ровными волнами, в самых разных ракурсах — то виднелся уходящий к горизонту бескрайний простор, то более крупным планом показывалась прибрежная его часть, и сразу же возникал запах соленой воды и водорослей. Постепенно камеры поворачивались к берегу. Выплывал песчаный пляж, участками покрытый галькой, с разбросанными по нему приземистыми буграми, напоминавшими сглаженные морем скалы.

— Бетонные укрепления! — со смешком сообщил соседу слева сэр Алекс Кин.— Что ж, встреча должна быть более чем теплой.

Изображение стало более четким. Теперь большинство зрителей видело искусственные сооружения из камня и бетона; из их бойниц выглядывали жерла орудий и стволы пулеметов, направленные в сторону моря. Еще одна камера, пройдясь по безлюдному пляжу, выявила густую сеть колючей проволоки, местами укрепленную рядами заостренных стальных штырей. Затем последовала целая серия кадров, позволявших составить довольно точное впечатление о характере береговой линии на протяжении многих километров. После этого оператор постепенно снова перешел к панораме моря, но теперь море уже не казалось пустынным. Великая армада самых разных судов, неумолимо надвигавшаяся на побережье, постепенно заполнила весь экран. Вскоре уже просматривались контуры транспортных судов разных размеров, боевые корабли, ощетинившиеся орудийными стволами и пулеметами.

Наконец, зрители впервые увидели на палубе самоходных барж силуэты участников игры, принадлежавших к команде «Альфа»: те толпились на палубе, тесно прижавшись друг к другу, и от них не доносилось ни единого звука, хотя акустическая аппаратура старательно воспроизводила звуки, издаваемые судовыми двигателями, и шум морских волн.

Вскоре, правда, появился едва уловимый звук, быстро разросшийся до болезненно отдававшегося в ушах мощного гула, ритмично пульсировавшего в такт сменявшимся в углу экрана цифрам отсчета времени.

— Наши самолеты! — воскликнул О’Керн, с вызовом взглянув на сидевшего поблизости сэра Алекса Кина.

Да, это оказались самолеты, надвигавшиеся, как и флот, на побережье со стороны открытого моря. Вскоре они появились над кораблями, через минуту-другую обогнали их. За первой волной самолетов последовали другие, представлявшие машины иного типа, под крыльями которых отчетливо виднелся смертоносный груз.

Часы показывали половину первого. На экранах «Мондовизион» море исчезло, сменившись видом побережья. В ночи прозвучали резкие звуки команд. Редкие тени замелькали возле бетонных укреплений. Неожиданно раздался страшный грохот, обрушившийся на море, на берег и на воздушное пространство над ними. Огромный телеэкран вспыхнул ослепительным светом.

Никогда еще ни одна документальная съемка настоящего сражения не производила на зрителей такого захватывающего впечатления, как эта телепередача. Во время реальной высадки в Нормандии в 1944 году отснятое давало достаточно достоверное впечатление о кровопролитном характере сражения. Однако операторы снимали из укрытий, используя при этом весьма несовершенную аппаратуру и не имея столь продуманной организации съемок: они не могли находиться повсюду в одно и то же время, чтобы охватить все происходящее; в результате у зрителей не создавалось ощущения того, что они наблюдают единую гигантскую картину. Сейчас же телекамеры находились во всех ключевых точках береговой линии обороны; группы операторов были не только продублированы, но имели по три, четыре и даже пять резервных составов для самых горячих участков. Таким образом, телезрители могли не опасаться, что слепая случайность выведет из строя ту или иную телекамеру, снимающую какой-нибудь захватывающий момент игры. Аудиовизуальный ряд передачи казался безупречным, и зрители должны были быть по меньшей мере из мрамора, чтобы не оказаться захваченными зрелищем, потрясавшим до мозга костей.

Экран освещался непрерывными вспышками разрывов бомб. Искусные операторы прослеживали стремительное приближение смертоносного груза к земле вплоть до взрыва, сопровождавшегося чудовищным всплеском огня и фонтаном разлетавшейся во все стороны земли. Нередко подробно высвечивались маневры игроков команды «Бета», защищавших побережье. Непрерывный треск скорострельных орудий то и дело заглушался оглушительным грохотом пушек; все вместе создавало нечто вроде поразительной музыки. Впечатление от происходящего еще больше усиливалось благодаря целой симфонии обрушивавшихся на зрителя запахов боя, начиная от едкого аромата сгоревшего пороха и кончая приторным запахом свежей крови.

То и дело лучи прожекторов выхватывали из мрака движущиеся с большой скоростью самолеты. В потоках обрушивавшегося на них света они превращались в сверкающие звезды, в инкрустированные серебряные лезвия. Пойманный однажды световым лучом самолет уже не мог вырваться из него. Временами то один, то другой из их на миг заволакивался туманом, после чего появлялся снова уже в виде огненной точки с длинным дымным хвостом. Обычно телекамере удавалось удерживать сбитый самолет в поле зрения до финального взрыва при ударе о землю, и грохот этого взрыва перекрывал все остальные шумы, а вспышка от него молнией озаряла тяжелые груды облаков.

Феерия, в которой было нечто сверхъестественное, картины, проникнутые никогда не достигавшимся ранее драматизмом... Это чудовищное столкновение двух гигантских армий с непредсказуемым финалом было представлением, в котором участвовали лучшие специалисты своего дела, безупречно владевшие всеми секретами военного мастерства... Все, вместе взятое, создавало наэлектризованную атмосферу страстного напряженного ожидания, опьяняющего нервного возбуждения, которому неизбежно поддавались зрители. Да, призрак меланхолии был окончательно повержен. Даже Бетти Хэн не смогла удержаться и поддалась общему порыву энтузиазма.

Новая игра «Вторжение» была по своей сути исключительно проста: одна из команд пыталась высадиться на побережье Нормандии, другая старалась сбросить атакующих в море. Четвертая по счету игра из серии оказалась исключительно богатой на захватывающие сцены и завоевала, наконец, устойчивый интерес публики. Разработкой же проекта, предложенного молодым психологом, занимались Йоранн и Зарянов.

Когда Йоранн заглянул к своему приятелю, то застал его за столом в позе глубокой задумчивости, столь характерной для него. Тем не менее Зарянов не созерцал, как обычно, карту звездного неба, а рассматривал большой картонный прямоугольник, по которому передвигались цветные фишки двух цветов, изображавшие военные корабли двух враждебных флотов. Он только махнул рукой, что означало: я занят, и ничего не сказал. Что отнюдь не удивило математика. Йоранн взял стул и молча уселся с противоположной стороны стола, склонившись над тем же куском картона и принявшись изучать позицию, чтобы найти лучший вариант продолжения партии.

— Сейчас ход синих,— соизволил сообщить Зарянов.— Выбирай, какими будешь играть.

— Выбираю красных. Давай, ходи.

Старая игра, восстановленная приятелями по сохранившимся описаниям, предназначалась прежде всего для детей, но вскоре и взрослым игра заменила шахматы, не утомляя разум, ориентированный теперь совсем на другое. Игра продолжалась в полном молчании. Йоранн сдался после того, как потерял один за другим почти все свои корабли. Впрочем, признал себя побежденным без особого огорчения.

Зарянов, после вспышки безудержного ликования, замолчал, понимая, что подобное поражение приятеля довольно необычно.

— Ты поддался мне уже на втором ходу. А должен был любой ценой защищать авианосец! Это же элементарно! Йоранн согласился, сказав в свое оправдание, что голова сейчас занята совсем другим, и сразу посвятил Зарянова во все, происходившее в лаборатории психологии.

— Боже, да ведь нужно...— внезапно вскочил Зарянов.

— Конечно,— в то же мгновение вскричал Йоранн. Они так и не смогли выяснить потом, в ком первом вспыхнуло озарение. Ученым не потребовалось много времени и слов, чтобы обменяться мнениями и понять, что они подумали об одном и том же. Очень быстро пришло решение, и Йоранн тут же позвонил Бетти.

— Бетти, мы нашли! Мы сейчас такое придумали с Заряновым!

— Вы придумали? Что именно?

— Трафальгар.

— Трафальгар? В конце концов, почему бы и нет? — Бетти не потребовались пространные объяснения, и, попросив Йоранна не класть трубку, она обратилась к Руссо: — Они подумали про Трафальгар. Что вы скажете об этом? Впрочем, вы сами можете сообщить, к каким выводам мы только что пришли,— оборвала она себя, протягивая телефонную трубку Руссо.

— Да, конечно. Трафальгар? — Лицо юноши приняло несколько обиженное выражение.— Разумеется, это неплохая идея. Но я подумал... Точнее, мы с миссис Хэн сейчас думали о битве при Марне.

— Битва при Марне? — повторил Йоранн, покосившись на Зарянова.— Да, это весьма неплохая мысль.

— И все же,— вмешался астроном,— морской бой...

— Да мы обязательно проиграем и то и другое! — воскликнула Бетти, выхватив трубку у Руссо.— Спорить бессмысленно, нужно сотрудничать! Поздравляю всех. Это неисчерпаемая жила!

Так возникла идея исторических игр. Разумеется, речь не шла о том, чтобы в деталях копировать исторические факты, проигрывая их, как при съемках художественного фильма. Держащая зрителя в напряжении неопределенность конечного результата должна была любой ценой сохраняться до самого финала. Реально имевшее место событие служило всего-навсего сюжетом постановки. Как финал, так и промежуточные эпизоды могли существенно отличаться от исторической реальности, взятой за основу, ведь в дело вступали искусные команды, их опытные командиры. Противоборствующие команды сходились на том месте, где происходила реальная битва, ведь только знаменитые сражения прошлого могли по-настоящему увлечь зрителей. Участников игры, добровольцев, количество которых непрерывно возрастало с каждой игрой, найти оказалось нетрудно. Несколько иначе обстояло дело со снаряжением и боеприпасами. При подготовке первой игры, посвященной Трафальгарскому сражению, особых проблем не возникло: обе команды получили в свое распоряжение по 27 парусников с полной оснасткой и одинаковым вооружением.

Дальше участникам игры предоставлялась возможность действовать совершенно самостоятельно, готовиться к игре, выполняя все необходимые подготовительные операции по изготовлению оружия, снаряжения и боеприпасов. И если первоначально предписывалось строго ограничиваться изготовлением вооружения, существовавшего в действительности на момент того или иного исторического события, то вскоре решили, что подобное требование чрезмерно и слишком явно подавляет инициативу. После нескольких проб жесткость правила существенно ослабили: разрешалось усовершенствовать оружие эпохи при условии, что используемые для этого методы и приемы исключали применение каких-либо более поздних фундаментальных открытий и изобретений. Таким образом, разрешалось проводить исследования и даже делать открытия. В каждом конкретном случае решали, что разрешено и что категорически запрещено. Например, для игры «Ватерлоо», второй в серии исторических игр, запретили применение моторов, но разрешили применять более прочные орудия более крупного калибра, если кто-нибудь из противников оказывался в состоянии усовершенствовать применявшиеся в то время сплавы. Не запрещалось также менять соотношение составных частей пороха, чтобы получить более эффективные его разновидности. Конечно, подобные игры требовали продолжительного периода подготовки, но интерес, который они вызывали, удачно компенсировал неизбежную редкость спектаклей.

Подготовительный период к очередному турниру оказался даже на руку устроителям, так как это время превращалось в своего рода игру — игру умов, игру терпения и находчивости, в ходе которой требовалось использовать все предоставленные заранее или возникшие в ходе подготовки преимущества перед противником. При этом, разумеется, не возникал яростный азарт поединка, но все проводившиеся мероприятия поддерживали внимание зрителей в постоянном напряжении, иногда достигавшем высочайшего эмоционального уровня. И хотя значительная часть предварительной работы проводилась без излишней рекламы, а нередко была полностью засекречена, при огромном количестве участников сохранить тайну оказывалось невозможно. Даже при помощи служб информации, как скромно именовались органы разведки и контрразведки.

Невозможность знать заранее, будет ли исход игры соответствовать исторической реальности, или же победу одержит проигравший, только разжигала страсти болельщиков. Нередко заключались невероятные пари, становившиеся поистине фантастическими по мере того, как просачивалась новая информация. Иногда полученные в последний момент перед началом игры сведения обходились в целое состояние, что являлось дополнительным развлечением, немало способствуя тому, что все население Земли непрерывно находилось в напряжении и нигде в мире не наблюдалось и малейших признаков былой меланхолии. Иногда, как в случае с «Трафальгаром», в основном сохранялась историческая правда: команда «Альфа» под предводительством «адмирала Нельсона» одержала великолепную победу, полностью уничтожив вражеский флот. Адмирал уцелел во время поединка и стал настоящей звездой, в минуты откровенности признаваясь, что очень нервничал в ходе игры, так как страдал от излишней суеверности.

Напротив, в игре «Ватерлоо» победа досталась лагерю «французов»: «Наполеон» одержал победу благодаря тому, что «Блюхер» заблудился, получив неверную информацию.

В то же время, «битву при Марне» выиграла «немецкая» армия благодаря удачным действиям секретных служб и хорошо организованных групп саботажа.

Заключались многочисленные пари о поведении руководителей команд — интригующим было стремление угадать, насколько они будут следовать тактике, доказавшей в историческом прошлом свою результативность. Во время игры «Битва при Марне», однако, хорошо информированные благодаря разведке «немцы» ухитрились накануне решающего дня провести простую, но определившую исход игры операцию — агенты насыпали сахара в бензобаки всех парижских такси, и поэтому, когда прозвучал приказ о мобилизации всех машин, ни одна из них не сдвинулась с места. Телезрители хватались за животы от смеха, глядя на то, как суетились и ругались водители парижских такси, нередко разбиравшие до последнего винтика двигатели своих машин, но так и не понимавшие, что же случилось. В отличие от водителей, телезрители знали истинную причину, так как один из дикторов рассказал о трюке секретных служб. Съемки происходившего на парижских улицах напоминали лучшие образцы работы скрытой камерой в прошлом и, разумеется, завоевали огромный успех.

Подготовка к игре оказывалась тем сложнее и продолжительнее, чем ближе к современности происходило имитируемое игрой событие. Так, перед игрой «Ватерлоо» приготовления шли всего четыре месяца. Вооружение того времени изготовить было несложно; пожалуй, самыми хлопотными оказались поиски и тренировка лошадей. Хорошо еще, что до начала серии исторических игр иногда проводились турниры, в которых принимали участие кавалеристы...

Сложнее было с «Битвой на Марне», для которой требовалась гораздо более совершенная техника, на подготовку которой ушло целых шесть месяцев напряженной работы. Для «Высадки в Нормандии» подготовительный период составил целый год. Но даже этот срок оказался недостаточным — таков был размах готовящегося зрелища! И все же приходилось ограничивать срок одним годом, что было своего рода вызовом, брошенным командам, раздражителем, стимулировавшим их творческие способности и профессиональные знания, которые, благодаря сложившимся обстоятельствам, играли все большее и большее значение при подготовке игр. Именно при разработке «Высадки» ученые смогли наконец сыграть решающую роль.

Их буквально вырывали друг у друга противоборствующие команды, ведь без помощи ученых они заранее обрекали себя на поражение: мало кто в это время был способен изготовить порох или закалить орудийный ствол... Это время отмечено исключительно странным феноменом, предвидеть который не смог даже утонченный ум Бетти: простой народ постепенно начинал испытывать тягу к науке. Разумеется, не к чистой ее форме, но интерес к научным исследованиям возрастал, проявляясь несколько своеобразно: уровень научной деятельности, к сожалению, претерпевал заметную деградацию.

Эволюция взглядов, испытанная сначала Йоранном, а затем Заряновым, эта внезапно проявившаяся у них склонность к детским забавам, оказалась отнюдь не случайной. Подобному соблазну поддавались даже такие крупные ученые, как Фауэлл и О’Керн, испытывая сильнейший интерес к работам, так или иначе связанным с играми, хотя правила предусматривали применение несовершенных научных теорий прошлого. Нередко известный физик-ядерщик, автор многочисленных открытий, связанных с получением колоссальной энергии из микроскопических количеств вещества, радовался, как ребенок, комбинируя давно забытые сочетания, чтобы получить черный порох. Или один из специалистов-волновиков разработал систему оптической связи, основанной на принципе семафора, а крупный физик попытался повторить достижения Архимеда и поджечь вражеский флот с помощью гигантских зеркал. И хотя удалось уничтожить таким образом всего лишь одно небольшое суденышко, но это «изобретение» произвело фурор среди телезрителей и послужило источником несравненного наслаждения для самого ученого.

Нобели проявляли к играм такое же повышенное внимание, как и все остальные. Вообще-то они, как и члены правительства, не имели права принимать участие в подготовке игр, но многие настолько страстно желали победы своего клана, что то и дело шли на риск, соглашаясь давать конфиденциальные советы секретным агентам, посещавшим их тайком.

Йоранн, в свое время так блестяще проявивший свои способности в формулировке и начальной разработке идеи исторических игр, пока ничем особенным не выделялся. Он сортировал полученные сведения, сопоставляя их, оценивал, обрабатывал на основе теории вероятностей. В итоге всех манипуляций почти уверовал в очередную победу «Альфа », заключив несколько пари на очень крупные суммы. А так как он не относился к эгоистам, то решил дать возможность воспользоваться плодами своих изысканий Зарянову. Нашел друга за рабочим столом, в обычной для того позе, над картой звездного неба. Казалось, астроном снова взялся за любимую работу. Но стоило Йоранну рассказать ему о своих прогнозах, как у него в глазах мелькнул странный блеск.

— Ну и что? Кто победит, по-твоему?

— Победит «Альфа». Вероятность составляет девяносто девять процентов. Можешь спокойно ставить на нее.

— Спасибо, но я уже сделал ставку, потому что давно пришел к тому же выводу.

— На как ты мог о нем знать?

— Произвел кое-какие расчеты, мой вывод — не просто расчет вероятности, он научно обоснован.

— Откуда такая уверенность?

Астроном хитро улыбнулся, но не стал ничего объяснять.

Йоранн понял, что ничего не добьется, продолжая расспросы, и не стал даже пытаться. Главное, выводы их совпали.

После шокового эффекта первой бомбардировки, все переключили внимание на небо, где появились истребители. Физиков немало удивило, когда они заметили, что количество вражеских самолетов почти не уступало воздушной армаде «Альфы». Кроме того, они оказались почти такими же быстрыми и маневренными — авиация физиков несла большие потери, и было непонятно, каким образом биологам удалось всего за год построить такое множество эффективно действующих машин. Все небо над побережьем было исчерчено дымными полосами, и, учитывая, что каждая такая полоса — след от сбитого бомбардировщика, телевидение не упустило возможности ярко продемонстрировать зрелище. Вскоре появилась вторая волна самолетов, летевших на большой высоте, и с бортов на территорию, совершенно не затронутую военными действиями, посыпались парашютисты. Их ожидал неприятный сюрприз: когда они оказались на высоте не более сотни метров над землей, возникла новая линия фронта, новый театр военных действий, освещенный жестким светом мощных прожекторов, в лучах которых многочисленные пулеметы вели смертоносный огонь по беспомощно висящим под куполами парашютов десантникам.

— Предательство! — закричал Йоранн.

Очевидно, «Бета» была прекрасно осведомлена о планах десантирования, потому что лишь немногие из десантников достигли земли живыми. Оказавшись же в явном меньшинстве, погибли уже на земле.

— Измена! — заключил О’Керн, всматриваясь в сидевшего поблизости сэра Алекса Кина.

— Да, предательство,— подтвердил тот, улыбаясь с довольным видом, и тут же один из распорядителей игры, появившись на экране, сообщил об этом затаившим дыхание зрителям, не упустив напомнить, что подобные действия вполне допускались правилами игры.

Предварительная фаза высадки продолжалась дольше, чем предусматривалось. Истребители-бета помешали бомбардировщикам действовать согласно ранее разработанным планам, многие береговые батареи уцелели и теперь продолжали вести огонь, вызвавший беспорядок в действиях флота и фактически парализовавший его. В эти минуты командование «Альфы» бросило в бой резервную воздушную армию, на этот раз состоявшую из пикирующих бомбардировщиков, чтобы любой ценой подавить артиллерию обороняющихся.

Им это удалось, несмотря на тяжелые потери. В результате десантный флот восстановил порядок в своих рядах и с наступлением вечера десант смог высадиться на побережье, хотя по плану это должно было произойти еще утром, что соответствовало бы историческим фактам во время подлинной высадки. Впрочем, подобные расхождения только увеличивали интерес зрителей к происходящему.

После трех суток яростной схватки, несмотря на отчаянное сопротивление обороняющихся, на страшный урон, причиняемый атакующим, последним удалось в ряде мест зацепиться за захваченные участки, подбросить подкрепление и заметно продвинуться вперед. На экранах отчетливо было видно, что вскоре отдельные плацдармы должны соединиться, в результате чего «Альфа» могла создать непрерывный мощный фронт для решающего наступления. Растерянность и огорчение царили в рядах нобелей-физиологов.

Только сэру Алексу Кину удавалось сохранять полную невозмутимость, что, несомненно, имело какие-то тайные причины. И вскоре тайна перестала быть тайной: совершенно неожиданно произошло событие, в считанные часы полностью изменившее ситуацию и воспринятое как сенсация во всем мире.

Первый симптом чего-то непонятного отметил один из операторов на сравнительно спокойном участке фронта, на территории небольшого плацдарма, занятого отрядами наступающих «Альфа»: в то время как четверо бойцов суетились вокруг орудия, доставленного на берег в полуразобранном виде, и ничто не предвещало каких-либо неприятностей, внезапно один из них вскинул руки к голове, зашатался и рухнул на землю, хотя поблизости не прозвучало ни единого выстрела. Не успели другие десантники приблизиться к корчившемуся на земле товарищу, как второй из них оказался выведенным из строя подобным же образом. Вскоре за первыми двумя жертвами последовала третья, за ними — еще и еще...

Телеоператоры, немедленно предупрежденные режиссером передачи, принялись пристально следить за другими группами десантников в ожидании новых загадочных происшествий. Оказалось, что по всему побережью повторяется то же самое: члены команды «Альфа» гибли, как мухи, уничтожаемые невидимым врагом.

— Измена! — прорычал О’Керн.— Я узнаю во всем этим вмешательство...

Конец фразы затерялся в общем гвалте, поднявшемся в амфитеатре: все были ошеломлены тем, что совершалось на их глазах. Но Алекс Кин продолжал многозначительно улыбаться: зона гибели участников вторжения росла на глазах, смерть не щадила никого. Даже самолеты падали в море один за другим после того, как пилоты умирали за штурвалами своих машин.

Шум боя быстро затихал. Смерть, вырывавшая из рядов «Альфы» все больше и больше участников игры, заставляла умолкать пушки и пулеметы. Вскоре стрельба совершенно прекратилась. Ни один из участников игры, оборонявших побережье, не погиб: если судить по тому, что показывали телекамеры, все находились в прекрасной форме, шутили и смеялись.

Над лагерем «Альфы» воцарилась поистине мертвая тишина: в небе — ни одного самолета, море усеяно судами, беспомощно болтавшимися на небольшой волне, оставшиеся в живых потрясенно смотрели на усеянную трупами землю...

Мир застыл в ожидании объяснения всему произошедшему. Один из ведущих сообщил, что начато расследование и игра временно приостановлена до получения результатов.

Антракт продолжался около двух часов. Впрочем, подобные перерывы предусматривались правилами в тех случаях, когда игра затягивалась, чтобы дать зрителям немного передохнуть. Игроки во время таких перерывов оставались на своих местах, не пытаясь занять более выгодную позицию. Хотя, надо отметить, в этот раз игроки «Альфы» и в минуты перемирия продолжали падать на землю и умирать в страшных конвульсиях. Поражающий фактор не знал передышки...

На расследование потребовалось совсем немного времени; вскоре пришло подтверждение возникшего у многих при наблюдении игры подозрения: проведя в глубочайшей тайне ряд экспериментов с бациллой холеры, биологи вывели невероятно болезнетворную ее разновидность, вызывавшую едва ли не мгновенный летальный исход.

— Это бесчестное жульничество! — вскричал Фауэлл просто перед экраном.— Это подлое оружие — изобретение, не существовавшее в те годы, когда произошла высадка в Нормандии, и, следовательно, запрещенное правилами игры.

Сэр Алекс Кин, знаменитый бактериолог, взяв на себя труд ответить президенту, сделал это в подчеркнуто вежливой манере, хотя и не пытался сдержать презрительную усмешку.

— Наш досточтимый высокоученый президент,— сказал он,— являясь физиком, несомненно, заслуживает извинения за незнание того факта, что vibrio cholerae (перевожу специально для него: бацилла холеры в виде запятой) существует со времен, далеко предшествующих второй мировой войне. Позволю себе напомнить моему уважаемому коллеге, если он забыл, или просветить его, если он не знает, что еще Фукидид оставил нам описание эпидемии, опустошившей Африку в пятом веке до Рождества Христова, — эпидемии, которую мы, бактериологи, с уверенностью определяем как вызванную бациллой холеры. Гораздо ближе к нашему времени, в седьмом веке нашей эры, в Индии жертвой этой заразы пало множество людей; описание заболевания, оставленное Сусратой, не позволяет сомневаться в его характере. Но в соответствии с правилами игры, которые даже вы, господин президент, не можете игнорировать, игроки имеют право совершенствовать оружие или военное снаряжение, уже существовавшее в эпоху, когда происходило событие. Именно это мы и сделали. Мы...

— Мы! — загремел О’Керн.— Мы! Вы выдали себя!

— Когда я говорю мы, уважаемый коллега, то подразумеваю, как вам хорошо известно, мужественных игроков команды «Бета» и специалистов, работавших с ними. Это они, как я уже отметил, усовершенствовали уже существующий холерный вибрион с помощью процессов, не использующих ни одно позднейшее фундаментальное открытие.

Нашим ученым хватило терпения и искусства отбора. Я был в курсе их работы, но никоим образом не участвовал в ней. Следовательно, ни одно из правил не нарушено.

Фауэлл и другие физики думали иначе.

— Необходимо аннулировать результат игры и провести серьезное расследование. Физики уже побеждали, когда... Судьи не должны принимать во внимание...

— Спокойнее, спокойнее, Фауэлл. Нам ни к чему лишний шум. У нас никогда не будет необходимых доказательств, — успокаивал его О’Керн.— Я давно подозревал...— и дальше он говорил шепотом на ухо

Постепенно возмущение физика улеглось, и они заняли места перед экраном. Командующий армией «Бета» детальнейшим образом объяснил, что в начале игры было выпущено несколько снарядов, начиненных бациллами, но нет никаких оснований опасаться распространения эпидемии.

Опасная зона строжайшим образом ограничена. Кроме того, биологи создали вакцину, обеспечивающую полный иммунитет к болезни и имеющуюся в достаточных количествах. Эффективность ее доказана хотя бы тем, что все игроки, которым прививка сделана, находились в полном здравии. Сообщение заканчивалось словами, что невредимыми остались судьи и операторы телевидения, так как медики нашли удобный предлог, чтобы накануне сделать им прививки.

Запротестовал Йоранн, не согласившийся с правомерностью применения бактериологического оружия. Его расчеты, определявшие вероятного победителя, скорее всего, опирались на неверные предпосылки, и он видел, что все происходящее может закончиться для него потерей весьма значительной суммы. Его успокоил Зарянов, сидевший рядом и, несмотря на происходящее, не высказывавший ни малейшего огорчения.

— Да помолчи же. Смотри и слушай. Я убежден в победе наших.

— Неужели ты не видишь, что наши продолжают гибнуть каждую минуту даже во время перерыва? «Альфа» потеряла почти всех игроков и выходит из игры...

— Повторяю: я нисколько не сомневаюсь в нашей победе.

Сидевшая поблизости Бетти посмотрела на астронома с нескрываемым любопытством. Йоранн в бешенстве пожал плечами и выругался, но спокойствие и уверенность друга в конце концов заставили его замолчать. Впрочем, его протест не мог привести к какому-либо результату. Только что объявили решение жюри, в котором говорилось, что правила игры соблюдены. Игра возобновилась.

Приближалась развязка. Игроки «Беты» проникли на территорию плацдармов противника, не встретив ни малейшего сопротивления: бойцы «Альфы» не могли продолжать борьбу; их быстро перебили и принялись сбрасывать в море трупы и тела раненых: ни одного живого игрока не должно было остаться на побережье. Эта заключительная операция не представляла для зрителей уже никакого интереса, поэтому многие, посчитав спектакль законченным, уже собирались выключить свои телевизоры.

Раздавшийся в этот момент негромкий рокот двигателя заставил всех встрепенуться и снова прильнуть к экранам.

О’Керн подмигнул Фауэллу, тот радостно улыбнулся ему в ответ. Вскоре на экране появился самолет, один-единственный самолет, уцелевший после боя. Его на всякий случай держали в резерве на территории Англии, далеко от места сражения, и вот он приближался к пляжам Нормандии. Победители переглядывались в недоумении: по их сведениям, у «Альфы» не оставалось ни одного самолета, к тому же они смирились с поражением, потеряв после страшного удара бактериологического оружия всякую волю к продолжению борьбы. Впрочем, на самолете не было опознавательных знаков, как того требовали правила, и поэтому некоторые зрители подумали, что к месту сражения прибыли арбитры.

Те, кто думал подобным образом, глубоко заблуждались. Хозяева атома, властелины энергии, физики не могли смириться со столь унизительным поражением. Они решили предъявить последний козырь, дьявольски весомый и способный изменить ситуацию, и сознательно шли на некоторое нарушение правил игры. О’Керн был в курсе дела, так как именно он, высказавший подозрение в жульничестве со стороны своего главного соперника, тайно принимал самое активное участие в создании бомбы, всего одной бомбы, достаточной для того, чтобы еще раз кардинальным образом изменить обстановку. По-видимому, последнее, что достигло экранов телевизоров во всем мире, была ослепительная вспышка. После нее все экраны погасли.

Физики, полагавшие, что наука должна быть независимой от человека, повели себя в угрожающей ситуации совсем не так, как биологи. Если последние проявили хоть какую-то заботу о человеческой жизни, введя вакцину ни в чем не повинным работникам телевидения, то физики даже не подумали об их защите. Все они, как и арбитры, и руководители игры, не говоря уже об игроках, были испепелены в доли секунды.

Как оказалось, погибли не все. Уцелел один молодой телеоператор, находившийся достаточно далеко от места падения бомбы и за несколько мгновений до взрыва сообразивший укрыться вместе со своей камерой в покинутом защитниками побережья бетонном укрытии. Он не только не погиб, но даже смог через некоторое время выбраться на поверхность. Обожженный, полуослепший, полузадохнувшийся, непрерывно бомбардируемый ливнями смертоносных частиц, он проявил невероятную верность профессиональному долгу и воспользовался камерой, чтобы заснять последние сцены драматического финала игры. Профессиональное чутье заставило его направить камеру на море, на единственный объект, заслуживавший того, чтобы быть зафиксированным именно в этот момент.

Благодаря этому герою, телезрителям не пришлось испытать разочарование: вновь вспыхнули по всей Земле телевизионные экраны, и последняя сцена, переданная во все точки земного шара, достойно завершила незабываемое зрелище.

— Смотрите же! — завопил О’Керн, стиснув до боли плечо Фауэлла.— Смотрите, мы выигрываем!

Последним объектом передачи оказалась лодка, миниатюрная резиновая лодчонка с одним-единственным пассажиром на борту, неуклюже работавшим веслами. Тем не менее лодочка неуклонно приближалась к берегу. Вскоре все увидели, что это был один из командиров «Альфы», единственный, кто уцелел после двойного побоища.

Зрители, хорошо понимавшие его стремление добраться до берега, застыли, прильнув к экранам. Достигнет ли он цели?

Он достиг ее. Телеоператор, находившийся уже в состоянии агонии, проследил его путь до последнего момента.

Шатаясь, то и дело спотыкаясь, чудом удерживаясь на ногах, тот ступил сначала одной, затем второй ногой на берег. Замер, вскинув вверх, к отравленному радиацией небу, руки в последнем приветствии нового мира, в приветствии, символизирующем вечное движение науки к новым достижениям и окончательную, неоспоримую победу своего клана. Ведь для победы требовалось, чтобы хотя бы один игрок оказался на берегу после полного уничтожения команды противника.

Именно так и произошло. Весь мир оказался свидетелем этого, за исключением, разумеется, испарившихся при взрыве бомбы судей. Клан физиков одержал верх в соответствии с правилами игры, а командир «Альфы», отдав последнее приветствие, рухнул мертвым на песок нормандского побережья.

Математик потер кончиками пальцев виски.

— Мои расчеты оказались ошибочными,— медленно сказал он,— и я впервые должен признать это. Тем не менее они привели к верному результату. История науки богата примерами подобного рода... Впрочем, так или иначе, но я выиграл пари.

— Знаешь, Зарянов, чего мне хотелось бы больше всего сейчас? — спросила Бетти, прищурив глаза и окидывая его пристальным взглядом.— Скажи, каким образом ты мог быть настолько уверен в конечной победе в то время, как все мы были в ужасе от неминуемого поражения?

— Действительно,— заметил Фауэлл,— у меня появилась надежда после подсказки О’Керна, но вы же не знали о нашем последнем козыре, оказавшемся решающим!

— И совершенно ничего не знал,— ответил Зарянов.

— Так в чем же дело? — хором воскликнули его друзья.

— А вам обязательно нужно знать это? — улыбнулся тот с загадочным видом, потом, в ответ на настойчивые просьбы, достал из кармана лист бумаги, медленно развернул его и, положив на пюпитр, разгладил рукой.

Это оказалась карта звездного неба, над которой он обычно производил свои расчеты. На карте отчетливо виделись солнце и планеты, соединенные странными линиями.

— Так вот, я просто посоветовался со звездами,— пояснил Зарянов.— Согласно дате, местоположению и позиции в этот день Марса и Меркурия, какие-либо сомнения полностью исключались. Победа команды «Альфа» была гарантирована гороскопом.