Дмитрий Карп ГУЛЯ ------------------------------------------------------------- (с) Дмитрий Карп, 1999 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия автора запрещено. -------------------------------------------------------------- Как вам известно, в Латвии для несовершеннолетних сирот и беспризорных детей созданы приюты, детские дома и интернаты. Вопреки сложившемуся мнению многие из этих учреждений больше похожи на детские сады и школы, чем на тюрьмы и изоляторы. И это очень хорошо, потому что дети всегда остаются детьми. Им нужна любовь и свобода. В таких, казалось бы, неоспоримых истинах я убедился на собственном опыте, поработав три года воспитателем в одном из интернатов, куда направляли беспризорных малолетних преступников в возрасте от десяти до четырнадцати лет. В принципе, работать там было не сложно. Детям изначально необходимы забота и общество взрослых людей, поэтому мальчишки, в ответ на мои незначительные знаки внимания, инстинктивно тянулись ко мне и, в конце концов, их симпатия перерастала в глубокую привязанность. Я же, зная этот секрет, дарил им скупую мужскую доброжелательность и без труда справлялся с служебными обязанностями. Проходя по коридорам интерната или занимаясь с детишками в спортивном зале, я всегда замечал, как они наблюдали за мной -- настороженно и искоса, но без вызова и, даже наоборот, с какой-то тайной надеждой. И тогда я удивлял их, делая едва заметный жест узнавания -- кивал им головой или слегка похлопывал по плечу. Это радовало детей настолько, что они переставали коситься на меня и приступали к занятиям или своим делам. А мой авторитет укреплялся все больше и больше. Эти взаимоотношения с подростками приносили мне огромное удовольствие. Будь они моими детьми, я без сомнения уделял бы им большее внимание, но должность воспитателя накладывала на меня свои ограничения. Тем не менее, проходя через притихший плац, я часто останавливался рядом с каким-нибудь мальчишкой и задавал ему пустяковый вопрос -- о жизни, об успехах в учебе. Парень хмурился. Его взгляд уходил куда-то в сторону, выражая детскую концентрацию мыслей или мнимое безразличие к моему появлению. И тогда я ерошил ему волосы, а он отвечал мне быстрой признательной улыбкой или еще больше хмурился, показывая свою "крутизну". Я полагаю, это были вполне естественные выражения симпатии. Они не накладывали на нас обязательств и воспринимались почти как символические, но более старшие мальчики, замечая мою открытость к "малышам", тоже старались привлечь к себе мое внимание. А вокруг бушевали перемены. По детским исправительным учреждениям прокатилась волна бурных новшеств, связанных с законом о государственном языке. Многих профессионалов уволили, вместо них пришли неподготовленные люди -- пусть хорошие и добрые, но в большинстве своем некомпетентные в вопросах детской психологии. В интернате наметилась угроза тотального отчуждения мальчишек и воспитателей. Возможно, поэтому я и собирал вокруг себя ребят. Мне хотелось показать им, что на самом деле ничего не изменилось. Однажды воскресным вечером, за час до начала своего дежурства, я подъехал к воротам, где меня уже поджидало несколько подростков. Увидев мою машину, они замахали руками. Я подал им знак, и четверо мальчишек забрались на заднее сидение. Это был наш ритуал, который мы выполняли почти каждый день в течение трех лет. В нем участвовали все дети интерната. К нам поступали разные ребята, порою грубые и обозленные или, наоборот, забитые жизнью, необщительные тихони, но и они однажды говорили себе: "Завтра я тоже подам ему знак. Махну рукой, и он возьмет меня покататься на машине." Мы выезжали на трассу, ведущую в город, вливались в бесконечный поток транспорта и минут через десять уже мчались по улицам Риги. Дети жадно смотрели в окна на высокие дома, на витрины магазинов и аллеи парков. Они кивали девчонкам на тротуарах, корчили рожи и показывали средний палец городским пацанам. А потом я делал разворот у центрального вокзала и отвозил их в интернат. На обратном пути мы беседовали о прошлой и будущей жизни -- о семьях, родителях, сестрах и братьях. Я старательно притворялся, что ничего не знаю об их биографиях, о приводах в полицию и сведениях о родных и близких. Они выдумывали для себя приключения и подвиги, фантазировали, как маленькие бароны Мюнгхаузены, но это была не ложь, а детские мечты. И я делал вид, что принимаю их слова за чистую монету. Был у нас один мальчишка, которого звали Гулей. Прозвище он получил из-за любви к голубям. Стоило ему увидеть их, как он тут же заводил свое "гули-гули". И не знаю, то ли голос у парня был такой, то ли доброта души лучилась из него, как свет, но птицы, слетая с карнизов и крыш, садились к нему на голову и плечи. Его привезли к нам из центра профилактики беспризорных детей. Обычно, если у ребенка есть родители, его не отправляют в интернат. Но Гуля божился, что раньше жил в нормальной семье вместе с матерью и братьями. Он даже имена их называл: одного звали Юрисом, а другого -- Юрием. -- Юрий и Юрис?-- удивился я. -- Ну да. -- Это одно и то же имя -- только на русском и латышском языках. Когда мы вернулись в интернат, я взял личное дело Гули и прояснил для себя суть вопроса. Он был беспризорником и полным сиротой. Его переводили из одного детского дома в другой, но этот озорной мальчишка любил свободу, как птица. За ним числилось восемь побегов. В последнее время он бродяжничал на рижском центральном рынке, где и был пойман на карманной краже. Пролистав журнал учета почтовых отправлений, я обнаружил, что Гуля писал письма регулярно -- причем, одному и тому же адресату, Марте Вентере. А вот Марта Вентере никогда не отвечала ему. Такой поворот событий показалось мне странным. На следующий день я задал Гуле несколько вопросов, и он ответил, что Марта, его мать, больна и не может писать ему письма. Я позвонил в отдел социального обеспечения того предместья, где проживала семья Вентере. Мне пообещали разобраться в этом деле. Через неделю, катая Гулю в машине, я снова начал расспрашивать его о семье. Он говорил о том же -- о маме Марте и братьях. Только в этот раз он называл их Юрием и Юлийсом. -- А раньше ты рассказывал о Юрисе,-- отметил я. -- Нет-нет, вы просто забыли,-- ответил Гуля. В его глазах была такая тревога, что я тут же перевел разговор на другую тему. Этот маленький и хитрый паренек делился со мной историей, которая сплошь состояла из вымысла. Буквы в имени мнимого брата он заменил для того, чтобы избавиться от лишних вопросов. И я понимал его. Он стыдился быть безродным бродяжкой, без семьи и родственников. Мальчик выдумал их для себя, чтобы никто не мог упрекнуть его в отсутствии отца и матери. Ему не хотелось верить в простые и жестокие правила нашего мира, где всем было безразлично, жив он или мертв. Все это тронуло меня, и я не стал убеждать Гулю в том, что страна и чуткое правительство заменят ему родителей и позаботятся о его благополучии. Я просто улыбнулся мальчишке и сочувственно кивнул. Вскоре на мой запрос пришел ответ, в котором сообщалось, что Марта Вентере действительно проживала по указанному адресу и что она действительно имела двух детей -- Юриса и Юрия. В беседе с участковым инспектором эта женщина заявила о том, что знает Гулю как бездомного бродяжку, который несколько раз ночевал в ее дровяном сарае. Да, Марта получала его письма, но никогда не отвечала на них, потому что в своих посланиях он называл ее "мамочкой", а она не была его матерью и не собиралась играть такую роль. Марта Вентере была степенной женщиной, прихожанкой церкви, и она не желала разрушать свою семью какими-то отношениями с малолетним бездомным бандитом. Но я знал, что Гуля не преступник. Его желание иметь семью было таким огромным, а дисциплинарные записи -- такими невинными и незначительными, что я начал чувствовать себя перед ним как бы в чем-то обязанным. Однажды во время прогулки по плацу он присоединился ко мне, и я снова задал ему несколько вопросов о "матери". Он мог рассказывать о ней только в общих чертах. Она была для него очень красивой, честной и строгой. "Мама" Марта любила детей. Ее дом в грезах Гули выглядел сказочным раем -- чистым и светлым, уютным и теплым. Было ясно, что мальчишку тянуло к этой женщине. Наверное, он наблюдал за ней, прячась в сарае или в кустах за забором. Гуля видел, как она заботилась о Юрисе и Юрие, и он представлял себя на их месте. Мальчик отдал бы все на свете, чтобы стать ее сыном, чтобы "мама" Марта приняла его и спасла от тоскливого одиночества. Но он не знал главного. Он не знал, как открыть ее сердце. -- Вот у тебя такая прекрасная мать,-- сказал я ему.-- Зачем же ты тогда воровал на рынке? Гуля промолчал, не в силах ответить на этот вопрос. Его совесть и ум противились новой лжи. Мальчик понимал, что, имея такую прекрасную мать, он никогда не пошел бы на кражи. И раз уж его поймали на рынке... Гуля взглянул на меня, но я лишь печально вздохнул и развел руками. Мы просто не знали, что делать дальше. К несчастью, моя переписка с отделом социального обеспечения заинтересовала нашу новую директрису. Выяснив у меня подробности дела, она решила провести беседу с Гулей. -- Мы должны разорвать этот круг порочной лжи,-- изрекла моя начальница.-- Печально, что вы -- человек, которому государство доверило воспитание несчастных сирот,-- потворствуете их хулиганским выходкам. Кстати, у вас какая категория языка -- вторая или третья? -- Третья. А что касается мальчика, вам надо учесть... -- Только не учите меня тому, что мне "надо"! Похоже, вы забыли, кто управляет этим учреждением! Я делаю вам официальное предупреждение! Либо вы выполняете мои указания, либо ищите для себя другую работу. Гулю вызвали в кабинет директрисы. Я ждал его в приемной и время от времени слышал сердитые выкрики начальницы: "Я не позволю оскорблять честь женщины...", "...ты, маленький подлый лгун...", "у тебя нет семьи -- запомни это раз и навсегда!" Когда он вышел, я был просто поражен столь видимым эффектом современной "педагогики". Вся его бравая уверенность угасла. Он стоял беззащитный и напуганный -- не как обманщик, уличенный во лжи, а как бездомный ребенок, у которого отняли последнее: надежду, веру в чудо. Мы, взрослые люди, защитники моральных устоев и правдокопатели, уничтожили фундамент его гордости -- вернее, саму суть его человеческого достоинства. Мы уничтожили Гулю... На следующий день он заболел. Доктор сказал, что это туберкулез, но я не мог отделаться от чувства вины. Мне казалось, что причиной болезни были не микробы, а то унижение, которому подвергся мальчик. Я написал Марте Вентере и изложил ей всю историю о бездомном ребенке, который боготворил ее и избрал своей матерью. Она ответила мне строгим письмом, напомнив, что не несет за него никакой ответственности. Кроме того, Гуля был русским мальчиком, а она -- консервативной латышкой. Марта Вентере не знала, как вести себя с беспризорными детьми, и даже думать боялась о встрече с "малолетним преступником". Надо сказать, что туберкулез -- это очень странная и загадочная болезнь. Иногда она проявляется внезапно, в самой худшей форме, и за несколько дней приводит к летальному исходу. Гуля, вырванный из мира сказочных грез -- из мира, где у него была семья и мама,-- угасал невероятно быстро. По словам доктора, надежды не было никакой. В приступе отчаяния я послал Марте Вентере телеграмму, умоляя приехать. И она приехала. Эта женщина оказалась очень порядочной и очень доброй. Узнав, что ситуация действительно серьезная, она без суеты и колебаний окружила Гулю заботой и вниманием, как своего родного ребенка. Весь приют решил, что она на самом деле была его мамой. Марта сидела у постели мальчика два дня, рассказывая ему о Юрие и Юрисе, о том, как вся их семья ожидает того момента, когда он вернется к ним в дом. Она изливала на Гулю свою любовь, нисколько не пугаясь опасной и заразной болезни. Марта дарила ему все, о чем он мечтал. Иногда я заходил к ним в палату изолятора и слушал, как они говорили о поездке на хутор в Смарду, о том, какие вкусные печенья делает бабушка Инга и какие книги ему понадобятся, когда он отправится осенью в школу. Гуля смотрел на нее, не отрывая глаз. Время от времени он благодарно кивал мне головой, но я продолжал винить себя за то, что не могу вернуть ему здоровья. В тот дождливый печальный день, когда мы готовились к его похоронам, Марта Вентере сказала мне: -- Пожалуйста, укажите на кресте, что он мой сын. Так и напишите -- Янис Вентере. О, Господи! Почему я не отвечала на его письма! -- Вы сделали все, что могли,-- ответил я.-- Смерть приходит без спроса. Она не щадит ни старых, ни молодых. -- Нет,-- покачав головой, возразила женщина.-- Если бы мальчик был со мной, смерть бы не пришла. И даже если бы пришла, он умирал бы, зная, что у него есть дом и семья. Что кто-то будет вспоминать о нем с любовью и грустью... После похорон она уехала домой. И я тоже уехал -- уволился и уехал, потому что больше не имел возможности выполнять работу так, как мог бы выполнять.