Элеонора Раткевич Рукоять меча Роман ------------------------------------------------------------- (с) Элеонора Раткевич, 1999 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия автора и/или его агента запрещено. -------------------------------------------------------------- Часть 1. ГОБЭЙ. ПРОЛОГ. -- Оставь немедленно свои дурацкие фитюльки! -- Слушаюсь, ваше величество,-- Юкенна разжал пальцы, и гадальные бирки заструились из его руки на стол. -- Перестань кривляться,-- недовольно произнес Юкайгин.-- Можно подумать, что я, гнусный тиран, вынуждаю тебя во славу великих предков оторвать себе нос. А от тебя всего-то и просят не отвлекаться. -- Великая жертва,-- скорбно вздохнул Юкенна и, с трудом сдерживая смех, возвел очи к небесам. За отсутствием в коро- левских покоях небес взгляд Юкенны уперся в потолок. На потол- ке не происходило ровным счетом ничего интересного. Юкенна посозерцал потолок, снова тяжко вздохнул и с видом оскорблен- ной невинности мрачно уставился на противоположный конец сто- ла. Прямо перед собой Юкенна старался не смотреть, ибо перед ним возлежали его верительные грамоты. Каллиграфически вы- писанные знаки едва успели просохнуть, от них еще явственно, хотя и слабо пахло свежей тушью. -- Ну когда ты за ум возьмешься?-- укоризненно воскликнул его величество князь-король Юкайгин. -- Послезавтра утром,-- незамедлительно ответил Юкенна. -- Послезавтра утром ты должен уезжать,-- напомнил Юкай- гин. -- Вот именно,-- Юкенна лениво перебирал пальцами гадаль- ные бирки.-- Послезавтра с первыми лучами рассвета я на десять лет отбываю из столицы. Над этим грех смеяться. -- Ты считаешь, что я отправляю тебя в ссылку?-- вкрадчи- во осведомился Юкайгин, начиная потихоньку свирепеть: хотя он и привык к выходкам своего племянника, но сегодня вечером Юкенна утратил чувство меры. -- Нет,-- ответил Юкенна.-- Я считаю, что только теперь я перестану скучать. -- По-твоему, должность посла учредили для развлечений? -- Нет,-- усмехнулся Юкенна.-- Иначе бы я удавился с го- ря. Мне скучно развлекаться. Я двадцать пять лет только тем и занят, что развлечениями. -- У тебя странные понятия о развлечениях,-- проворчал Юкайгин.-- Надо думать, когда ты три года назад раскрыл тот жуткий заговор, ты развлекался? -- Нет,-- вновь усмехнулся Юкенна.-- Тогда я радовался жизни. Целых пять дней. А потом заговор был раскрыт, и я опять стал... э-э... развлекаться. -- Начинаю понимать,-- задумчиво произнес князь-король.-- Значит, когда тебя и пятерых твоих оболтусов-приятелей прошлой весной во время охоты паводок отрезал, и ты голодал и искал способ спастись, пока вы на своем островке не померли, ты тоже радовался жизни? -- И еще как радовался,-- Юкенна припомнил все обстоя- тельства той злополучной охоты, и на его устах засияла блажен- ная улыбка.-- А потом опять развлекался. -- Если так,-- сухо заметил князь-король,-- ближайшие десять лет скучать тебе не придется. А поводов для радости у тебя будет более чем достаточно. Быть послом в Загорье -- не самый приятный способ свести счеты с жизнью. Там постоянно что-нибудь случается. До сих пор я меньше всего на свете хотел отправлять в эту миссию именно тебя. -- Но все-таки отправляешь, хоть и против воли?-- полюбо- пытствовал Юкенна.-- Если не секрет, чему я обязан таким счастьем? -- В Загорье полагают,-- с отвращением произнес Юкайгин и чуть скривился,-- что прислав к ним долгосрочным послом всего лишь вельможу, мы не проявили к ним должного уважения. -- Воистину так,-- подтвердил Юкенна.-- Насколько я пом- ню, мой предшественник в пьяном виде вечно читает своим сотра- пезникам поэму собственного сочинения, а в трезвом боится мы- шей и не любит ездить верхом. А еще у него лысина потеет. Юкайгин бросил на Юкенну взгляд, весьма далекий от одоб- рительного. -- На сей раз от меня потребовали прислать особу коро- левской крови,-- ядовито произнес князь-король.-- Ради все то- го же уважения. Они же не знают, что единственная особа коро- левской крови, которую я могу сейчас назначить послом -- это ты. -- Скоро узнают,-- утешительно пообещал Юкенна. -- Вообще-то я подумывал ответить, что единственный под- ходящий по возрасту член королевской семьи -- оболтус и раз- гильдяй, каких поискать. Но потом передумал. Ты, конечно, оболтус, но на тебя просто невозможно обидеться всерьез. -- А для посла это -- немалое достоинство,-- кивнул Юкен- на. -- Я начинаю думать, что это не единственное твое досто- инство,-- устало ответил Юкайгин.-- Пожалуй, если ты предпочи- таешь не развлекаться, а радоваться жизни, да еще и по столь необычным поводам... пожалуй, я сделал лучший выбор, чем мне казалось. Кстати, о развлечениях... сейчас ты развлекался или радовался жизни? -- Думаю, скорее радовался,-- после минутного молчания ответил Юкенна. -- Тогда сделай милость -- когда прибудешь к месту назна- чения, постарайся радоваться менее противным образом. Иначе как бы мне потом не пришлось радоваться жизни. -- Обещаю,-- совершенно серьезно произнес Юкенна. -- А если ты посмеешь нарушить обещание,-- ехидно продол- жил князь-король,-- или сплоховать как-нибудь иначе, я тебя не в темницу посажу и не в ссылку отправлю. Я тебя отправлю на пиры с танцовщицами, понял? Ты у меня всю оставшуюся жизнь бу- дешь принудительно развлекаться и бездельничать. -- Может, лучше в темницу?-- уныло осведомился Юкенна. -- Ишь, чего захотел,-- отпарировал князь-король.-- Знаю я тебя. Никакой темницы ты не боишься. Такая угроза тебе нипо- чем. А вот теперь ты будешь относиться к делу, как надле- жит. Князь-король был прав: темницы Юкенна действительно не боялся. От темницы у него остались самые приятные воспомина- ния. С тех пор, как он девяти лет от роду удрал от своего учи- теля каллиграфии и полторы недели кряду успешно прятался от него в этой самой темнице, устрашить его подобной угрозой было невозможно. А вот возможность продолжительного безделья пугала Юкенну невыразимо. Его деятельный ум жаждал работы. Артисти- ческая натура его искала выхода во всевозможных проделках и розыгрышах. Природная общительность и легкий авантюризм делали его непременным участником любого мало-мальски заметного собы- тия. Его руки так и тянулись к любому еще неизведанному ору- дию, будь то меч, кисть для письма или гадальные бирки -- собственно, он и выучился далеко не великосветскому искусству гадания только для того, чтобы занять руки. Словом, должность посла была словно нарочно для него создана. И подумать только -- если бы не какой-то надутый спесивец из Загорья, Юкенна мог бы и не получить этого назначения. Юкенна еще не знал, кто именно выдвинул столь абсурдное и надменное требование, но уже испытывал к этому человеку симпатию. Он мысленно поклялся се- бе, что никогда не позволит себе в присутствии этого человека ни малейшей вольности, ни единой выходки. И дело тут не только в том, что посол должен вести себя солидно -- в этом Юкенна как раз весьма и весьма сомневался. Просто он и помыслить не мог о том, чтобы обидеть ненароком того напыщенного кретина, которому он обязан своим счастьем. Неблагодарность в число не- достатков Юкенны не входила. Глава 1. КРЫСИЛЬНЯ. Покойник проснулся первым. Он долго, но негромко кашлял, потом почти равнодушно выругался и сел. Его ругань и пробудила остальных побегайцев. Разбуженный раньше обычного Бантик зябко поводил спросонья могучими плечами. В глазах возмущенного Кастета еще плавала просоночная муть. Гвоздь глядел на Кильку и Морехода в упор; глаза его с сильным прищуром были совершено ясными и осмысленными, словно проснулся Гвоздь не мгновением назад, а по меньшей мере час, и уже успел умыться и сытно по- завтракать. -- Вы все еще тут?-- тихо осведомился он. Килька и Мореход съежились. -- Мы уже вернулись,-- слабо пискнул Мореход, потряхивая большой связкой рыбы. Покойник вновь закашлялся. -- Почему в такую рань?-- поинтересовался Гвоздь. Вопрос был задан скорее для приличия, нежели по существу: судя по нахмуренному лицу Гвоздя, он если и не знал ответ, то по мень- шей мере догадывался, и догадка не радовала главаря побегайцев. -- А клев сегодня такой,-- Килька неопределенно пошевелил в воздухе пальцами, изображая тем самым небывалое великолепие предрассветного клева.-- Рыба так и идет, так и идет... -- Скверно,-- скривился Гвоздь.-- Ладно, после поглядим... Он встал и с хрустом потянулся. Кэссин подумал, что утро началось отчего-то не только ра- но, но и плохо. В хорошем настроении Гвоздь говорил на таком густом портовом жаргоне, что Кэссин, новичок среди побегайцев, не всегда его и понимал. Чистая грамотная речь слетала с уст Гвоздя лишь в те минуты, когда с Гвоздем лучше не связываться. Разозлить Гвоздя обычно не так-то просто, и уж тем более не могло вывести его из себя раннее пробуждение. Спал Гвоздь чут- ко, просыпался легко... нет, определенно случилась какая-то неприятность. Вот только какая? Покуда Кэссин размышлял, Гвоздь, Кастет, Покойник и Бан- тик уже умылись. Теперь к бочке с водой имели право подойти остальные побегайцы -- пониже рангом и помоложе годами. Кэссин не без удовольствия наблюдал за утренним умыванием Грязнули. Этот тощий парень словно задался сегодня целью оправдать свое прозвище. Он даже не сделал вид, что набирает полную пригоршню воды, а омочил пальцы и принялся размазывать грязь по лицу. Гвоздь неслышным шагом подошел к нему, схватил за волосы и с размаху окунул головой в воду. -- Завшивеешь -- выгоню,-- негромко пообещал он.-- Понял, рожа немытая? И снова макнул Грязнулю. Заверещать в голос Грязнуля не осмелился, но все же за- визжал тихонечко: вода все-таки холодная. Визг его потонул в бочке и всплыл наверх гирляндой пузырей. Только после этого карающая длань Гвоздя отпустила провинившегося. -- Жрать охота,-- вздохнул Бантик.-- А жареным и не пах- нет. -- А кто сегодня должен рыбу жарить?-- тоном провокатора осведомился Килька. Он был счастлив, что сегодня эта многот- рудная миссия выпала не ему: ловить рыбу он умел и любил, а вот чистить ее, потрошить и жарить... нет уж, дудки! -- По-моему, Баржа,-- предположил Покойник. -- Точно, Баржа,-- кивнул Гвоздь, хмурясь все сильнее. Плохо дело, опять подумал Кэссин. Утро не только нача- лось, но и продолжалось из рук вон скверно. Размышления его оборвал мощный рык Кастета. -- Разбудите Баржу!!! И действительно, Баржа -- единственный среди всех побе- гайцев -- все еще спал. В него немедленно полетел ковшик для воды, сандалия Кэссина, небольшое полено и прочие предметы первой необходимости.. Но Баржа продолжал спать, страдальчески морщась и вытянув губы трубочкой. -- Дрыхнет, паразит! -- Утопить Баржу! -- Во силен храпеть-то! Гвоздь и Бантик протолкались к спящему Барже. Губы Гвоздя стянулись в острую линию. -- Да ну его,-- презрительно протянул Покойник.-- Без не- го управимся. Он нам спросонья такого нажарит, что даже крысы жрать не станут. Гвоздь слегка заколебался: есть то, что приготовит разбу- женный Баржа, ему не хотелось, но и падения дисциплины он до- пускать не собирался. -- Я приготовлю, Гвоздь,-- не без опаски вмешался Кэссин. -- Твой черед третьего дня был,-- напомнил ему Гвоздь. -- Ну и что,-- не сдавался Кэссин.-- От меня не убудет. А Баржа вместо меня бочку натаскает. Бантик заржал. -- Ладно,-- Гвоздь чуть приметно кивнул, давая свое ми- лостивое соизволение на такую замену. Кэссин выхватил у Морехода рыбу и опрометью выскочил за дверь. Не то, чтобы он горел желанием возиться с готовкой не в свой черед. Просто Баржу ожидает куда более суровое возмездие, чем Грязнулю. Этого удивительно нечистоплотного пацана макали в воду головой, а то и запихивали туда по крайней мере дважды в месяц. Принудительное купание Грязнули успело превратиться для побегайцев во что-то вроде привычного утреннего развлече- ния. Пожалуй, они бы затосковали, надумай Грязнуля мыться по утрам, как все остальные. А вот проступок Баржи куда серьез- нее. Говорят, при прежнем вожаке дело обстояло иначе, но Гвоздь поддерживал среди побегайцев железную дисциплину. Каж- дое утро двое пацанов вскакивали еще затемно и отправлялись на рыбную ловлю к песчаной косе -- лучше всего перед рассветом рыба клевала именно там. Вернувшись с уловом, рыбаки будили остальных. Пока население Крысильни продирало глаза, ругалось, одевалось, умывалось и наслаждалось созерцанием мытья Грязну- ли, кто-то один готовил рыбу. Насытившись, побегайцы отправля- лись в порт. Там среди мешков и ящиков передвигались высшие существа, кумиры, полубоги и покровители побегайцев -- грузчи- ки, такие огромные и великолепные, могущественные и мудро снисходительные. Побегайцы смотрели, разиня рот, как их герои ворочают пудовые мешки с зерном или пряностями, как они поды- мают громадные ящики с заморскими фруктами или несут длинные тяжелые ковры. Боги побегайцев были воистину могучими -- под их шагами гнулись сходни. Время от времени один из этих горо- подобных созданий словно бы спотыкался, ящик летел наземь, разбивался, и тогда -- не зазевайся, побегаяц!-- во все сторо- ны катились яблоки, тяжело шлепалось в пыль копченое мясо, с сухим шелестом высыпались сухари... Побегайцы мигом расхваты- вали эти бесценные сокровища и тут же давали деру, а грузчик уже втолковывал степенно бедолаге-купцу: "Так ведь ящик ну совсем гнилой. И кто вам, почтеннейший, такую заваль спихнул? Совсем ведь барахло негодящее..." Подобная божественная ми- лость взывала к благодарности побегайцев, и побегайцы стара- лись: они бегали в лавку за едой для своих покровителей, таскали им воду для умывания, ходили по всевозможным мелким поручениям, а особо доверенные побегайцы из тех, кто посильнее и постарше, даже помогали грузчикам. Зачастую они и сами ста- новились впоследствии грузчиками. Грузчик для этих бездомных подростков олицетворял высшую мудрость и милосердие, он был подателем хлеба насущного. А потому стоило грузчику обер- нуться, и он видел рядом шустрого побегайца, нетерпеливо прип- лясывающего, готового бежать куда угодно и исполнять любое по- ручение. Ни у одной из уличных шаек не было такой привольной и сытой жизни, как у побегайцев, и те вовсе не собирались ее ли- шаться. А ведь именно этим и могла окончиться выходка Баржи. Либо побегайцам придется идти в порт голодными -- а из голод- ного какой же работник? Либо нужно разбудить Баржу и дождаться завтрака, а уж потом идти в порт. А в порту тебя никто ждать не станет: пришел -- а место твое, глядишь, уже и занято. Мало ли в городе совершенно таких же уличных мальчишек! И ведь не выставишь их потом из порта: разборок среди своих подопечных -- будь то с применением оружия или без него -- грузчики не жаловали. Попробуй только затеять сколько-нибудь серьезную драку, и порт мигом окажется запретной территорией. Тогда при- дется распроститься с сытой жизнью, с теплой Крысильней, с дармовыми опилками и щепками для растопки, которые побегайцы мешками таскали с верфи, и уподобиться многострадальным шай- кам, имеющим несчастье прозябать где-нибудь в торговых кварта- лах. Уже несколько раз именно таким образом состав побегайцев менялся -- частично, а то и полностью. Но Гвоздь поклялся, что пока он остается главарем побегайцев, ничего подобного не про- изойдет, и до сих пор слово свое держал. Ох, и набьют же морду Барже -- подумать страшно! Вообще-то отлупить Баржу не так-то просто: для своих пятнадцати лет Баржа был невероятно высок, широк в плечах и силен. Его могучие телеса вызывали бешеную зависть у хилого Кильки, который вечно ворчал, что уж он-то на месте Баржи знал бы, как распорядиться такой силой. Но на сей раз Баржа ухитрился восстановить против себя тех немногих, кто действительно мог навешать ему плюх -- Гвоздя, Бантика и Кастета. Кастет, мечтавший о карьере воина, был хотя пониже ростом, но дрался, как и подобает будущему воину. В последнее время он начал неожиданно быстро расти и был вечно голоден. Сама мысль о возможности остаться без еды приводила его в умо- исступление. Даже Бантик не так мучительно нуждался в еде, хо- тя и его налитое тяжелой силой тело было нелегко прокормить. Сын приграничного кузнеца, погибшего во время последней войны, Бантик привык много есть и очень много работать, и кулак его ударял с силой и скоростью кузнечного молота. Этого громадно- го, сумрачно застенчивого подростка недаром назвали Бантиком: свое право на пребывание среди побегайцев он доказал, завязав бантиком железный дрын, попавший ему под руку. Бантик мечтал сделаться грузчиком, и мечта его должна была не сегодня-завтра осуществиться: он не только работал, но и выглядел, как взрослый. Ему предстояло вот-вот покинуть Крысильню и присое- диниться к сонму громадных полуголых полубогов с мешками на широких плечах. И чтобы все рухнуло в одночасье из-за како- го-то Баржи... ну уж нет! Что касается Гвоздя, то он не был сильнее Баржи, но как будущий вор знал такие ухватки и приемы, против которых тяжеловесный медлительный Баржа не выстоял бы и минуты, даже вздумай он сопротивляться. Словом, любой из троих одержал бы победу над Баржой и в одиночку, а уж тем более втроем они справятся с ним шутя. Бантик почти никогда не дрался, но Бантика почти никогда и никто не видел сердитым. Кэссин думал, что не существует на свете причины, способной разгневать Бантика, Гвоздя и Кастета одновременно. Он ошибся. Впервые Бантик присоединился к жаждущим возмездия Гвоздю и Кастету. Кара Баржу ждет суровая и неминуемая. Кэссин предпо- чел не видеть подробностей расправы:уж лучше рыбой заняться. Кстати, о рыбе -- пора бы прекратить размышления о го- рестной судьбе Баржи и заняться рыбой. Промедли Кэссин еще немного, и вина за всеобщее опоздание падет уже не на Баржу, а на него самого. Тогда впору будет размышлять уже о том, где завтра ночевать и что сегодня есть: если Баржу только поколо- тят, то Кэссина почти наверняка еще и прогонят. С полминуты Кэссин сосредоточенно разглядывал улов. Рыби- ны были крупные, и на связке их болталось слишком много. Пока он успеет начистить и выпотрошить, а потом еще и изжарить всю эту груду рыбы... нет, лучше не тратить время на такие глу- пости. Зачем жарить рыбу, когда ее можно целиком запечь на уг- лях. Правда, Гвоздь и Покойник предпочитают жареную рыбу пече- ной, но вряд ли они будут сегодня особо придираться. Гвоздь не только не стал придираться, но даже удостоил Кэссина похвалы за сообразительность. Когда Кэссин внес в Крысильню печеную рыбу, хмурое выражение на лице Гвоздя несколько смягчилось. -- Смекаешь, Помело,-- одобрил Гвоздь, отламывая большой кусок еще дымящейся рыбины и дуя себе на пальцы.-- Бывают же и у тебя дельные мысли. Может, еще и поспеем вовремя. Побегайцы налетели на рыбу, совершенно не заботясь о том, что младшие хватают еду вперед старших, и те не возражали: ка- кое там уважение, сейчас главное -- успеть! Последним робко приблизился к еде Баржа. К удивлению Кэссина, физиономию Баржи украшал один-единственный синяк -- судя по размерам, появлени- ем своим синяк был обязан кулаку Бантика. Тем не менее вид у Баржи был несчастный до невозможности. Когда все, обжигаясь и шипя от боли, кое-как насытились, Гвоздь вывел всю честную компанию в порт. Быстрым шагом шли побегайцы вдоль морского берега. Погода стояла замечательная. Утреннее солнце грело вовсю, легкий ветерок приятно щекотал теплой пылью босые ноги, небо было безоблачным. Но ни синее небо, ни яркое солнце никак не повлияли на мрачное настроение Гвоздя. Всю дорогу он зло насвистывал что-то сквозь стиснутые зубы. Наконец Гвоздь не выдержал. -- Воробей,-- распорядился он,-- живо дуй в порт. Посмот- ри, что там и как. Самый быстроногий среди побегайцев, юркий загорелый пар- нишка по кличке Воробей, опрометью помчался в порт. Кэссин не- доумевал, зачем Гвоздь послал Воробья на разведку. Да что та- кого необычного может случиться в порту? Вряд ли какие-нибудь ушлые соперники уже заняли место побегайцев: благодаря осенив- шему Кэссина наитию побегайцы если и опаздывали, то самую ма- лость. Непонятное что-то сегодня с Гвоздем творится... Воробей вернулся так быстро, а Гвоздь при виде его так нахмурился, что Кэссин не успел довести свои соображения до конца. -- Новые корабли пришли?-- нетерпеливо спросил Гвоздь, не давая Воробью толком отдышаться. Воробей замотал головой, еще не в силах говорить после быстрого бега. -- В море тоже никто не вышел,-- сообщил он, с трудом пе- реводя дух.-- Так и стоят. -- На якорях стоят или швартуются?-- переспросил Гвоздь. -- Швартуются,-- кое-как выговорил Воробей. -- Так я и знал,-- с отвращением произнес Гвоздь.-- Се- годня у нас работы будет самую малость. По крайней мере, с ут- ра. Вот разве что поближе к вечеру... -- Но почему?-- изумился Кэссин вслух: искусству держать язык за зубами он пока еще толком не научился. До личного объяснения Гвоздь не снизошел. -- Мореход,-- сплюнул Гвоздь,-- объясни придурку. Маленький Мореход выпятил тощую грудь и шагнул вперед. -- Шторм потому что, вот почему,-- произнес гордый ока- занным доверием Мореход. -- Какой шторм?-- еще больше удивился Кэссин.-- Так, ве- терок еле-еле... Мореход длинно и важно сплюнул, подражая не столько Гвоз- дю, сколько тому матросу, который когда-то подарил ему самый настоящий морской талисман: бляшка бронзовая, на одной стороне мостик горбатенький, а на другой -- лодочка под парусом. Моряк говорил, что на его родине почти все матросы носят такие вот талисманы, чтобы и на море не потонуть, и дома с моста в реку не свалиться. С того дня Мореход и стал Мореходом: этот тще- душный малыш всерьез вознамерился стать со временем моряком, а потом и капитаном. Никто из побегайцев не знал о море столько, сколько Мореход -- кроме разве что Гвоздя, да и то вряд ли. Он всегда был рад случаю поговорить о море, о приглубых берегах и всяких там подводных течениях, и мог заговорить без малого насмерть всякого, у кого достанет легкомыслия прислушаться к нему. Обычно Гвоздь не давал ему долго излагать свои соображе- ния, но теперь он сам велел... час Морехода пробил, и он соби- рался насладиться своей ролью знатока морей сполна. -- Сам ты еле-еле,-- сказал Мореход, обдавая невыразимым презрением безнадежно сухопутного Кэссина.-- Это здесь вете- рок, а вон там... да нет же, куда ты смотришь? Ну, Помело и есть Помело. Вон туда смотри -- видишь? Кэссин не сразу понял, на что указывает Мореход: поначалу он принял облако за продолжение горной гряды. Но камни не мо- гут двигаться, а облако двигалось, и притом невероятно быстро. Облако было длинное, темное и такое тяжелое, что казалось, будто оно не по воздуху движется, а плывет, перекатываясь с волны на волну, прямо по воде. -- Опять же вода какая темная,-- подробно разъяснял Море- ход.-- И прилив высокий. Быстрый и очень высокий. Ветром в бухту воду нагоняет. Поэтому корабли и становятся на крепкие швартовы. Тут одним якорем не обойдешься. И зыбь вовсю... Кэссин покорно вздохнул: сам он под страхом смертной каз- ни не разобрался бы, что такое рябь, а что -- зыбь. Но Морехо- ду видней. Раз он сказал, что зыбь, значит, так и есть. Гвоздь шагал рядом, с непонятным удовольствием вслушива- ясь в речь Морехода. -- Скорее всего, шторм стороной пройдет,-- продолжал рассуждать Мореход,-- хотя наверняка сказать трудно. Если мимо пройдет, тогда у нас вечером работы будет навалом. Сейчас ко- раблей нет, потому как их шторм задерживает. Пока они из него выберутся... ну, а если к вечеру и здесь заштормит, тогда, ясное дело, никто ничего разгружать не будет. -- Я так и понял, что штормит сегодня,-- заметил Гвоздь, и Мореход одарил его уважительным взглядом: ничего не скажешь, понимающий человек этот Гвоздь. -- Еще в Крысильне?-- не поверил Кэссин. -- Салага ты,-- пренебрежительно протянул Мореход.-- Ког- да это мы столько рыбы приносили, да еще так быстро? Перед штормом рыба к песчаной косе сбивается. А штормяга здоровен- ный, столько ее сегодня там было -- в уме помрачиться можно. Хоть голыми руками из воды выбирай. Только теперь Кэссин понял, отчего богатый улов привел Гвоздя в столь скверное расположение духа. -- Так выходит, ты и правда знал!-- воскликнул Кэссин. -- Ясное дело,-- ответил Гвоздь не оборачиваясь.-- Если бы я надеялся, что у нас сегодня работа будет, я бы Баржу за такие дела вовсе бы прибил на месте. Считай, повезло дармоеду. А так никто по нас особо не страдает. Вот только покажемся в порту, сгоняем разок-другой, куда пошлют, а там видно будет. Гвоздь оказался прав. Сгонять разок-другой действительно пришлось, но после того, как последний грузчик с хрустом вгрызся в принесенное расторопным побегайцем яблоко, стало ясно, что другой работы на сегодня нет и не предвидится. На всякий случай побегайцы не стали расходиться, а пристроились в походе между складами с тем расчетом, чтобы не терять из виду ни моря, ни причал, ни грузчиков. Место для вынужденного отды- ха Гвоздь выбрал не без умысла: не только побегайцы могли ви- деть все, как на ладони, но и их самих нельзя было не заме- тить. Любой грузчик, решивший скрасить ожидание корабля за- куской, а то выпивкой, мог не сходя с места махнуть рукой лю- бому пацану из тех, что с таким уютом разместились на куче старых ящиков. -- Давай, Помело,-- распорядился Гвоздь, устремив взор куда-то за линию горизонта.-- Заснул, что ли? Побегайцы, уже было совсем расположившиеся на отдых, зад- вигались нестройно и радостно. Обычно Помело метет языком только по вечерам, перед сном, и то недолго. Не успеешь заслу- шаться толком, а неумолимый Гвоздь уже обрывает рассказчика, и Крысильня неохотно отрывается от захватывающей дух истории. Нет худа без добра -- хотя надвигающийся шторм и лишил побе- гайцев заслуженного приработка, зато уж они смогут насладиться всевозможными байками в полную сласть: времени до вечера вон еще сколько! -- Рассказывают,-- неспешно начал Кэссин, обведя слушате- лей долгим взглядом,-- что один великий воин... Через три часа Кэссин изнемогал. Ему ни разу еще не при- ходилось рассказывать подолгу, без умолку, без малейшего отды- ха. У него всегда было в запасе время от одного вечера до дру- гого -- припомнить читанную или слышанную когда-то историю, а то и придумать свою, склеив ее наскоро из обрывков других, не менее захватывающих повествований. На сей раз особо раздумы- вать было некогда: Кэссин был вынужден говорить, говорить, го- ворить... Кэссину начало казаться, что во рту у него не язык, а по меньшей мере весло: внутри не помещается и двигаться должным образом не хочет. Не только усталость была тому причи- ной. Шторм приблизился, и его приближение было ощутимо даже для неопытного Кэссина. Ветер не усилился -- наоборот, даже вроде утих -- но в воздухе куда сильнее обычного пахло солью, и этот соленый воздух давил, плотно облегал кожу. Дышать предштормовым воздухом было трудно. Тем более тяжело приходи- лось рассказчику. Но великие воины, тем не менее, исправно по- беждали страшных чудовищ, а великие маги творили и вовсе умо- помрачительные чудеса, хотя у их создателя и пересохло в глот- ке. -- Здорово,-- сосредоточенно одобрил Гвоздь, не глядя на Кэссина и вытянув правую ногу над дорожной пылью. Во время рассказов он то и дело взмахивал босой ногой, безошибочно вы- лавливая ее пальцами песчаных прыгунчиков: насекомых наподобие кузнечика, только раза в два поменьше и куда более прытких. Кэссин не мог определить, к чему относится одобрение Гвоздя -- к его рассказу или к удачной поимке очередного прыгунчика. -- Действительно, хорошо,-- произнес незнакомый голос.-- Я прямо-таки заслушался. Из-за кучи ящиков показался неброско одетый человек само- го неопределенного возраста -- эдак от двадцати пяти до пяти- десяти двух лет: лицо без глубоких морщин, а волосы с проседью. -- Я хоть и по своим делам шел, а мимо пройти не смог,-- доброжелательно улыбнулся незнакомец. К удивлению Кэссина, Гвоздь улыбнулся в ответ. Только тогда Кэссин и сам осмелился ответить улыбкой нежданному слу- шателю. Не иначе, Гвоздю так понравился последний рассказ, что он пришел в невероятно хорошее расположение духа. Да, так оно и есть. Иначе с чего бы это Гвоздь так разулыбался. Ему бы впору помрачнеть: ведь незнакомец подошел так, что его ни По- койник, ни Кастет, ни сам Гвоздь не услышал. Тут бы главарю побегайцев рвать и метать, а он ухмыляется до ушей. Да, стран- ные дела сегодня творятся. -- Держи, парень,-- произнес незнакомец, и в руку обал- девшего Кэссина скользнула крупная серебряная монета.-- На ба- заре за такую работу больше платят... ну так не взыщи, на ба- заре слушателей много. Кэссин хотя бы поклониться сообразил -- и то хорошо. Он не успел найти приличествующих для изъявления благодарности слов: незнакомец уже удалялся быстрым широким шагом. Небось, заслушался да и опоздал по этим своим делам, и клянет сейчас последними словами и себя, и пустомелю-пацана, который задер- жал его своими побасенками. А за рассказы заплатил. Ничего не скажешь, понимает, что такое вежливое обхождение. -- Да чтоб я сдох!-- восхищенно прошептал Килька. Кэссин опомнился и протянул Гвоздю сверкающую монету. У него и мысли не возникло оставить монету себе. Конечно, отби- рать его законный заработок Гвоздь ни за что не станет, но... нет, нет, лучше и не пытаться. -- Ай да Помело,-- протянул Гвоздь.-- Добытчик. Может, из тебя еще толк и будет. Он встал и окинул взглядом море и порт. -- Как думаешь, Мореход, шторм сюда, пожалуй, через час-другой доберется?-- произнес он не столько вопросительно, сколько утвердительно. Мореход подумал недолго, тоже посмотрел на море и кивнул. -- Может, даже и раньше,-- заявил он. -- Значит, сегодня работы не будет,-- подытожил Гвоздь.-- Тогда так. Бантик, бери деньгу и дуй в лавку. Покупай на все,-- и он вручил Бантику монету,-- и для всех. Помелу двой- ная доля: его добыча. Пусть там в лавке посчитают, возьмешь его вторую часть медяками, а на остальное покупай. Кастет со мной идет на верфь, за опилками. Баржа наполняет бочку. Всем остальным -- живо в Крысильню, пока никого в море не посмыва- ло. Кэссин не вполне понял, как именно Гвоздь распорядился нежданными деньгами. С него уже и того хватало, что не ему предстоит бегать с ведрами, тщетно надеясь успеть наполнить бочку прежде, чем его настигнет ливень. Кстати, а зачем вообще бегать с ведрами накануне шторма? Достаточно выкатить бочку из Крысильни, а там уже ливень сам о ней позаботится. Кэссин бы так и сделал... а вот Барже, похоже, придется побегать с пол- ными ведрами под проливным дождем. И похоже, что Гвоздь еще с утра принял решение. Недаром на физиономии Баржи красовался один-единственный синяк, и разукрасил Баржу вовсе не Гвоздь. Да, так оно и есть. Вздумай Баржа затеять драку, и быть бы ему битым. Но проступок Баржи был иного рода. Баржа поленился -- и теперь ему придется поработать всерьез. Мореход не ошибся: едва побегайцы успели добежать до Крысильни, как небо начало заволакиваться быстрыми тяжелыми темными облаками. Небо вспорола трескучая сухая молния, осве- тив Бантика с целым мешком всевозможных вкусностей на могучих плечах. Потом ахнул гром, и мгновением спустя Крысильню накрыл шторм. Когда побегайцы скинули влажные куртки и выжали волосы, дверь отворилась, и в Крысильню был вброшен мешок. Спустя не- долгое время дверь отворилась снова. Голые, в одних набедрен- ных повязках, со свернутой в жгуты одеждой, вошли Гвоздь и Кастет. Теперь все были в сборе. К удивлению Кэссина, когда Кастет разложил мокрые одежды на просушку, они оказались чистыми, да и сам Кастет не уво- зился в дорожной грязи по самые уши, как можно было ожидать. Вот почему парни сначала вбросили в Крысильню мешок с опилка- ми, и только потом вошли сами. Ливень смыл с них грязь и выстирал их одежду. Ай да Гвоздь! Эту его уловку Кэссину стоит запомнить. -- Вот сдача,-- сообщил Бантик, пересыпая в руку Гвоздя горсть медной мелочи.-- По-моему, верно сосчитано. Гвоздь немного помедлил, пошевелил губами, затем кивнул. -- До последнего гроша,-- подтвердил он.-- Держи, Помело. Это твоя доля. Медяки оказались тяжелыми и неожиданно теплыми: очевидно, они согрелись в большом кулаке Бантика. У Кэссина давно не бы- ло собственных, только ему принадлежащих денег... Давно? Да почитай, что и никогда. Кэссин обалдело таращился на ровную кучку медяков, остывающих на его ладони, безотчетно пересчиты- вая их в уме еще и еще раз. После четвертого или пятого подсчета он наконец сообразил, что означали загадочные распо- ряжения Гвоздя. К общему числу побегайцев Бантик попросту при- бавил еще одного человека и разделил деньги между всеми поров- ну. На все доли кроме этой последней он и накупил разносолов для предстоящей пирушки. Последнюю долю он взял деньгами. Именно они и принадлежали Кэссину как его законный заработок. -- Показывай, что принес,-- распорядился Гвоздь, накло- нясь над мешком со снедью. -- Показывай...-- пробурчал вечно голодный Кастет.-- Еда как еда. Чего ее показывать? Ее есть надо... Содержимое мешка было извлечено на свет под радостные восклицания всей ватаги побегайцев и разделено по справедли- вости. В общей пирушке не принимал участия только Баржа. Его долю никто не тронул, но приступить к ней Барже доведется не скоро. Покуда остальные наслаждались непривычными лакомствами, Баржа подхватывал ведра и выносил их под дождь. Когда ведра наполнялись, он вновь выходил, подхватывал ведра, с шумом вы- ливал их в бочку и опять выставлял их под дождь. Привычные к суровым мерам Гвоздя, побегайцы восприняли это как должное. Ясно, как день, что Гвоздь еще не простил Баржу за утреннюю выходку, и не дозволит Барже присоединиться к трапезе, пока бочка не наполнится. И все же Баржа неосмотрительно попытался поканючить, решив по лености ума, что сытый Гвоздь окажется снисходительней Гвоздя голодного. -- Ну, Гвоздик...-- заныл было он, печально гремя пустыми ведрами. -- Я те дам Гвоздика,-- ласково пообещал Гвоздь, не обо- рачиваясь.-- Я тебя самого в пол вколочу. По самую шляпку. Ра- дуйся, что сегодня шторм, не то ты бы у меня неделю с ведрами бегал. Баржа издал душераздирающе страстный вздох и поплелся к двери, укоризненно погромыхивая ведрами. -- Шторм -- это хорошо,-- задумчиво произнес Покойник, обсасывая утиную косточку.-- Не то пришлось бы нам сегодня Порченого кормить. -- Чтоб тебе на сходнях поскользнуться!-- возмутился Гвоздь.-- Нашел кого поминать. В самом деле, одно упоминание о Порченом могло испортить Гвоздю не только аппетит, но и настроение. Порченого Гвоздь ненавидел люто -- в значительной мере еще и потому, что не мог от него избавиться. Когда Гвоздь был самым младшим среди побегайцев, Порченый еще не был Порченым. Его звали Красавчик. Он и в самом деле был редкостно хорош собой, да притом и сметлив не по годам. Из Красавчика мог бы получиться неплохой вор или ярмарочный зазы- вала. Однако примерно в возрасте Гвоздя Красавчик прист- растился к "смолке" -- так называли в здешних краях наркоти- ческую смолу змеиного дерева. "Смолки" Красавчику требовалось все больше, а денег на нее было все меньше: когда руки дрожат, много не наворуешь. И Красавчик сменил профессию. Не пропадать же даром смазливой роже! Красавчик пустил ее в оборот. Он сде- лался сутенером-посредником. Находил для публичных домов хоро- шеньких девушек, порядочных, а потому неопытных и падких на лесть, соблазнял их, а затем сбывал заказчикам. Он больше не жил в Крысильне: у него в порту было свое, вполне законное жилье. Но Порченый частенько наведывался к побегайцам -- по- разглагольствовать о старых временах, а заодно и поживиться на дармовщинку. Избавиться от его посещений Гвоздь не мог: Порче- ный поставлял девиц не только сторожам, но и портовому на- чальству. По давней традиции оно смотрело сквозь пальцы на то, что заброшенный склад заморских красителей превратился в приют для банды бездомных мальчишек. Но если Порченого разозлить, он может устроить побегайцам уйму самых изощренных неприятностей. А уж изгнать побегайцев из Крысильни -- в два счета. Приходи- лось терпеть и надеяться, что когда-нибудь сгубит Порченого его пристрастие к "смолке". Другой бы на его месте давно сам на смолу растекся, а Порченому хоть бы что. Вот ведь какую мразь боги одарили несокрушимым здоровьем! Некоторое утешение приносили сентенции Покойника о том, что видал он таких здоро- вых, во всех видах видал. Поначалу будто и ничего, и потом -- ничего, и долго еще вроде как бы и ничего, а потом за считаные месяцы превращается "здоровый" в ходячий мешок с костями. Только надежда на это сладостное видение помогала побегайцам терпеливо сносить визиты Порченого. Правда, Кэссин был уверен, что Гвоздю одной надежды мало, и терпение его окончится в тот прекрасный день, когда он придумает, как разделаться с Порче- ным, чтобы побегайцы остались в стороне. -- Вкуснотища!-- невнятно промычал Килька с полным ртом. -- Угу,-- поддержал его Воробей.-- Вот бы каждый день так! -- Ну, каждый не каждый,-- протянул Гвоздь,-- а дело, если вдуматься, возможное. Ты ведь, Помело, совсем без ума жи- вешь. Я и раньше думал, что из тебя базарный рассказчик может выйти, а теперь точно уверился. Вышел бы с утра пораньше на рыночную площадь со своими байками -- и ничего больше не надо. Жил бы себе, как сундук в меняльной лавке: никуда бегать не надо, а денег прибавляется. Кэссин помотал головой. Он еще не был готов к серьезной работе, к долгим публичным представлениям. Слегка саднящее после непрерывных рассказов горло окончательно утвердило его в этой мысли: рано ему думать о карьере базарного рассказчика, не готов еще. Хотя, с другой стороны, если за небольшую хри- потцу, которая к утру минет, платят полновесным серебром... может, не так уж и неправ Гвоздь? Над этим определенно стоит подумать... но не сегодня, не сейчас, когда ему так хорошо, так уютно... когда его разморило после сытного ужина... когда он умудрился снискать одобрение Гвоздя, да притом не единож- ды... когда так мирно и приятно окончился для него день, су- ливший одни неприятности... когда еще не хочется спать по-настоящему, но сил соображать уже нет... У его ног, ласково мурлыча, пристроился Треножник -- на удивление тощий котенок с перебитой лапой, любимец и баловень побегайцев. Кормили его в Крысильне до отвала, но он каким-то непостижимым образом все рано оставался костлявым, как рыбий скелет. Обычно Кэссин при виде Треножника задумывался, как ему это удается, но сегодня он не был способен даже на такую неза- тейливую мысль. Он молча почесывал округлившееся пузико Тре- ножника. Гвоздь принялся за свой ежевечерний ритуал, за последние два года ставший для обитателей Крысильни таким же привычным и естественным явлением, как восход или закат. Когда Крысильня готовилась отойти ко сну, Гвоздь вынимал древний, некогда об- шарпанный сундучок, найденный им на свалке. После того, как над сундучком потрудились руки Бантика, Кастета и самого Гвоз- дя, признать в нем прежнюю рухлядь было невозможно. Теперь он выглядел хотя и старым, но добротным. Каждый вечер Гвоздь не- которое время оглаживал взглядом выпуклую крышку сундучка, по- том с тихим вздохом откидывал ее и извлекал наружу содержимое сундучка -- полную перемену платья, купленную Гвоздем по слу- чаю года полтора назад. Одежда, хотя и чуть поношенная, выгля- дела почти новой. Такой кафтан не стыдно надеть не только бо- гатому ремесленнику, но даже купцу средней руки. Кафтан был все еще великоват Гвоздю: краденый праздничный наряд Гвоздь купил на вырост. И каждый вечер Гвоздь мечтательно созерцал его, предаваясь упоительным видениям. Он мечтал о том времени, когда он станет не каким-то там побегайцем, а настоящим взрослым вором. Тогда он нарядится, как и подобает мужчине с достатком и поведет свою женщину в настоящее заведение, а не в припортовую забегаловку, где кроме кислого вина и жареных ось- миногов ничего не подают. Сладостный миг должен был наступить довольно скоро: среди взрослых воров Гвоздь уже пользовался уважением, уже несколько раз ходил с ними "на дело" и даже выбрал шайку, к которой хотел бы присоединиться. По слухам, он уже успел заручиться согласием вожака шайки, но подробстей этих переговоров Крысильня узнать не смогла. Гвоздь честно исполнял свою нелегкую обязанность главаря побегайцев, и не делал ничего, что могло им повредить. Он никогда не крал в порту или вблизи порта и никогда не распространялся среди по- бегайцев о своих воровских подвигах. Поговаривали, что недав- ние отлучки Гвоздя связаны со столь же недавними дерзкими кра- жами, о которых судачит весь город, что у него уже есть женщи- на, а то и две, и не девчонки какие-нибудь, а настоящие женщи- ны, и обе им премного довольны... но говорить можно о чем угодно. В присутствии Гвоздя разговоры стихали. Никто не осме- ливался пристать к Гвоздю с расспросами, никто и никогда не прерывал вечерний ритуал любования своим будущим воровским ве- ликолепием. Тем более никогда этого не делал Кэссин. Зато он мог вволю фантазировать о том, что именно предстает перед мысленным взором Гвоздя в такие минуты. Ему даже хотелось со- чинить очередную историю о мечтах Гвоздя, но он вовремя оду- мался. Такую байку нельзя рассказать никому. Историю эту Кэссин все же сочинил -- для самого себя -- и она приходила ему на ум всякий раз, когда Гвоздь тешился созерцанием наряда. Кэссин смотрел на Гвоздя и улыбался собственным выдумкам. На сей раз он не увидел, как Гвоздь любовно расправляет наряд, складывает его и со вздохом убирает в сундучок. Он заснул раньше, чем Гвоздь насладился своими мечтами. На плече Кэссина мирно спал Треножник, по временам издавая тихое сытое урчание. Наутро Крысильня вновь пробудилась необычно рано, хотя и по другой причине. Шторм за ночь отбушевал, и кораблей у при- чалов наверняка прибавилось. Разгружать их сегодня начнут ра- но, а значит, и побегайцам нужно поторапливаться. Гвоздь по такому случаю даже утреннюю рыбалку отменил: побегайцы наскоро перекусили остатками вчерашнего пиршества. Все же маленькое отступление от правил зачастую чревато большими последствиями, и Гвоздь отправил Покойника наловить рыбы и изжарить ее к при- ходу побегайцев: после вчерашнего шторма Покойник чувствовал себя скверно, и в порту от него толку не будет, а оставить его в Крысильне без видимой причины не так-то просто: самолюбие не позволяло Покойнику отлеживаться, покуда все остальные при де- ле. В такие дни Кэссин при полнейшем попустительстве Гвоздя притворялся больным, и Гвоздь оставлял Покойника "присматри- вать за этим задохликом недоделанным". Когда Кэссин впервые измыслил этот трюк, он до одури боялся, что Гвоздь поколотит его, а то и выгонит, но все же рискнул: когда бы не Покойник, который и привел его в порт, Кэссин давно помер бы с голоду. Однако все обошлось. Гвоздь не раскусил обмана. На самом деле Гвоздь разоблачил неумелого симулянта мгно- венно. Именно тогда он и решил, что Покойник не ошибся в но- вичке, и гнать его взашей, как он недавно намеревался, не сто- ит. Разумеется, он не сказал Помелу ни слова -- ни о том, что его неуклюжий обман раскрыт, ни о том, что его никто и никуда не выгонит. Незачем этому недоумку слишком много знать: изба- луется. Однако симпатии к Помелу у Гвоздя прибавилось: не каж- дый сможет и захочет с риском для себя выдумать для Покойника предлог отдохнуть, пощадив при этом его гордость. После Касте- та Покойник был самым близким другом Гвоздя, и Гвоздь оценил поступок Помела по достоинству. По счастью, сегодня Покойник в подобной услуге не нужда- ется. Пусть себе ловит рыбку, покуда остальные заняты в порту. Работы предстоит выше головы, знай только поспевай. В душе Кэссин был искренне благодарен Гвоздю за его реше- ние. Работы и впрямь оказалось столько, что здоровому человеку умотаться впору -- не то, что Покойнику. Когда грузчики устро- ились на обед, Гвоздь впервые на памяти Кэссина нарушил свое неписаное правило -- не отходить от них дальше, чем на десять шагов. Он увел изнемогающих побегайцев на ту груду ящиков, где они сидели вчера, и велел расположиться на недолгий отдых. -- Расскажи что-нибудь, Помело,-- отчаянно зевая, поп- росил Воробей.-- Не то усну, ей-слово. -- Дело говоришь,-- одобрил Гвоздь.-- Рассказывай, Помело. Кэссина пронизало предчувствие. Он начал рассказывать, дрожа от сдержанного ожидания, и совершенно не удивился, когда из-за ящиков вновь возник давешний незнакомец. У Кэссина мигом пересохло в глотке, но он не позволил себе сбиться или даже сглотнуть. По всей видимости, его усилия не пропали даром: никто из побегайцев не заметил вчерашнего случайного слушате- ля, никто даже не обернулся. Ай да Кэссин! Надо же, до чего увлеклись побегайцы его рассказом! Пожалуй, даже слишком... пора и прекратить его, не то отдых продлится больше, чем рассчитывал Гвоздь -- и вряд ли Гвоздь будет благодарен Кэсси- ну за задержку. -- А как воин обманул мага, я вам завтра расскажу,-- на- хально заявил Кэссин, спрыгивая с ящиков наземь. -- Непременно приду послушать,-- звучно, хоть и негромко произнес незнакомец.-- А пока держи, парень. Заработал. И в руке Кэссина вновь оказалась тяжелая серебряная моне- та.