Элеонора Раткевич Меч без рукояти Роман ------------------------------------------------------------- (с) Элеонора Раткевич, 1999 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия автора и/или его агента запрещено. -------------------------------------------------------------- Часть 2 Глава 4. Байхин над словами Хэсситая призадумался очень даже креп- ко. Времени у него было предостаточно: вечер, ночь и последую- щие сутки -- ровно настолько он с Хэсситаем застрял на постоя- лом дворе. Байхин настолько погрузился в свои размышления, что Хэсситаю повиновался почти безотчетно, а оттого и безропотно: отсыпался, отъедался, просто отлеживался. Хэсситая его кро- тость насторожила, а когда Байхин без единого возражения сог- ласился пожертвовать отдыха ради вечерним уроком и по канату не ходить, Хэсситай и вовсе запоглядывал на него с подозрени- ем: слишком уж ему было памятно, чем закончилось столь же бе- зоговорочное подчинение Байхина так недавно. Байхин же его косых взглядов и вовсе не замечал. Он так ревностно обматывал целебными припарками свои больные ноги, словно его ничто боль- ше в целом свете не интересовало. Хэсситай окончательно утвер- дился в мысли, что его подмастерье собирается предпринять неч- то несусветное. Днем он без особой надобности комнату старался не покидать, а ночью выспался прескверно, ибо спал вполглаза: Байхина в таком состоянии не следовало оставлять без присмотра. Наутро третьего дня, когда обоим киэн пришла пора соби- раться в дорогу, а ничего непотребного вроде бы не случилось, Хэсситай вздохнул с облегчением: похоже, присмирел парень, за ум взялся. И ноги свои в порядок привел. Теперь Хэсситаю уже не придется тащиться по дороге со скоростью объевшейся улитки. Конечно, ради ученика ему пришлось задержаться дольше, чем он рассчитывал, но дело того стоило: теперь, когда Байхин вновь в состоянии передвигаться, упущенное время они наверстают с лих- вой. Теперь главное -- побыстрей дорожные сумки собрать да се- бя в порядок привести, и в путь. Вот Байхин и поспешает со сборами. Да как старательно! Какой глянец на себя навел -- глазам больно смотреть! Кафтанец свой холщовый перепоясал с особым тщанием, складки заложил од- на к одной -- ну совсем как хайю выглядит, если особо не приг- лядываться. Главное, что и цвет подходящий -- если с натяжкой, то его вполне можно назвать синим. И волосы парень причесал на воинский манер, даже с головной повязкой расстался, хотя она в пути куда как удобнее парадной воинской заколки. А стать, а выправка... ну ни дать ни взять -- младший сынок из семьи ка- кой-нибудь захолустной родовитой знати. Из тех, что обедают раз в три дня, а зубочисткой во рту орудуют по три раза на дню. Словом, если бы гонором можно было наполнить кошелек, па- рень всю столицу скупил бы, да еще на мелкие расходы бы оста- лось. Ну, да это можно понять. Прилюдно ляпнуться с лестницы вверх тормашками -- каково это воину, пусть даже и бывшему? Наверняка сейчас его достоинство страдает мучительно, кроваво страдает... вот и пытается бедняга восстановить его хотя бы в собственных глазах. Пусть пытается. Выглядят его потуги забав- но, но вреда от них никакого. Однако Хэсситай ошибался. Байхин даже и не бумал лелеять ушибленное чувство собственного достоинства. Другое у него бы- ло на уме. Днем он бодро вышагивал рядом с Хэсситаем, насвистывая какой-то озорной мотивчик. Но ближе к вечеру, когда киэн уже настолько приблизились к городской стене, что ворота в ней бы- ли отчетливо различимы, Байхин задумчиво высвистал какую-то особо замысловатую фиоритуру и разом смолк. Лицо его сделалось сначала отрешенным, а потом приняло выражение такого холодного высокомерия, что Хэсситай встревоженно покачал головой. Полно, да не ошибся ли он, приняв парня своим учеником? Может, нужно было гнать его в три шеи, пока не поздно? Подумаешь, с лестни- цы свалился всего-то навсего... и как же его задело за живое. А ведь для киэн вечно больное ущемленное самолюбие -- непозво- лительная роскошь. -- Где мы собираемся расположиться?-- повелительно и хо- лодно спросил Байхин, опуская ресницы, словно бы он взирал на Хэсситая сверху вниз, едва ли не с подножия трона. -- В "Свином подворье",-- невозмутимо ответил Хэсситай. Вообще-то он собирался избрать совсем другой постоялый двор, но для сопляка, готового лопнуть от вельможной спеси, заведе- ние с названием "Свиное подворье" -- самое подходящее место. Пусть охолонет малость. -- Согласен,-- милостиво кивнул Байхин. Добро же, малыш. Я не я буду, если не запихаю тебя в са- мую свинскую комнату этого подворья. "Свиное подворье" оправдывало свою вывеску. Прадед нынеш- него хозяина нажил недурное состояние, торгуя закопченной осо- бым образом умопомрачительно вкусной свининой. На часть выру- ченных денег он открыл небольшой постоялый двор, где проживаю- щие могли вдоволь наесться все той же копченой свинины. А поскольку плату за нее хитроумный свиновод взимал с постояль- цев меньшую, нежели с простых покупателей, то комнаты "Свиного подворья" не пустовали. Покупным мясом шустрый старикан брез- говал, и свиней своих откармливал исключительно сам. Помещение для них -- к слову сказать, куда более обширное, чем для постояльцев -- он отвел на заднем дворе, но предвкушающих, а тем более вкушающих знаменитую ветчину путников это соседство не смущало. Живность свою старик содержал в отменной чистоте, так что от избытков запаха не страдал никто, а некоторые даже находили особую приятность в том, что со стороны заднего двора постоянно доносится неумолчное, как шум прибоя, жизнерадостное хрюканье. Поскольку от добра, как известно, добра не ищут, сыновья оборотистого старика не изменили отцовскому промыслу. И сы- новья их, и внуки продолжали по-прежнему ревностно холить сво- их упитанных свинок и потчевать постояльцев восхитительной ветчиной, принесшей в семью достаток. И по-прежнему доносилось со стороны заднего двора могучее хрюканье, перемежаемое то и дело заливистым тявканьем: собак на "Свином подворье" водилось множество. Постоялец, он ведь разный бывает -- иному мало коп- ченой поросятинки, он и поросеночка норовит под полой унести. Конечно, настоящую могучую псину охранять свиное поголовье не поставишь: неровен час, еще цапнет будущую ветчину за жирнень- кий бочок, а то и в посетителя вцепится. Нет, хозяева "Под- ворья" настоящих сторожевых собак не держали. За свиньями на- дежно присматривали пушистые беленькие созданьица из тех, кого владельцы огромных цепных псов с нескрываемым презрением име- нуют пустолайками. Но здешние собачонки вышколены были отменно и попусту лаем не разражались. Конечно, одинокий заполошный собачий визг вполне мог означать: "ну и свинья же ты, свинья! Весь хвост отдавила!" Но уж слаженный перелай нескольких воз- мущенных комочков шерсти означал только одно: вторжение в свя- тая святых свинячьего царства злонамеренного незнакомца. Хоро- шие были собачки, веселые, ласковые. Постояльцы их охотно под- кармливали, старались не наступить на хвост по забывчивости -- впрочем, собачки всегда вовремя напоминали о себе коротким не- годующим взвизгом. Ну, а Хэсситай благодаря выходке Байхина так и вовсе запомнил их на всю оставшуюся жизнь. Как и в большинстве городских гостиниц и постоялых дво- ров, трапезная зала располагалась на нижнем этаже. Обычно сто- ит лишь дверь распахнуть, чтобы шагнуть из уличного гама в ку- хонный чад. Но прадедушка-свиновод рассудил иначе. Добрую по- ловину дохода "Свиное подворье" получало не от постояльцев, а от завсегдатаев трапезной. По большей части то был народ со- лидный, любители поесть плотно, основательно и неторопливо. А о какой такой основательности может идти речь на обычном постоялом дворе? Не успел ты за столом расположиться -- а по- зади тебя то и дело хлопает дверь, народишко посторонний ту- да-сюда шмыгает, а потную спину охлестывает неугомонным сквоз- няком? Где уж тут неспешно насладиться куском нежно-розовой или медово-коричневой свинины? Несолидно и необстоятельно. Эдакого безобразия даже самый верный завсегдатай не выдержит. Так что если хочешь остановиться на "Свином подворье", мил-друг, будь любезен прямо с улицы подняться наверх, на вто- рой этаж, пройти по галерее, а уж тогда по узенькой лесенке, ведущей с галереи в трапезную -- милости просим. Ни шума улич- ного, ни грязи, ни попрошаек и безденежных зевак. Благодать, да и только. К таинству поглощения пищи вот уже четыре поколе- ния владельцев "Подворья" относились благоговейно. Хэсситай на галерее замешкался на долю мгновения, чтобы поправить на себе дорожный кафтан -- вот Байхин его и опере- дил... во всяком разе, так Хэсситаю в тот момент показалось. Он только и успел досадливо фыркнуть, когда мимо него вели- чественным шагом прошествовал Байхин, отворотя в сторону лицо, бледное и высокомерное, словно иссеченная из самолучшего мра- мора храмовая маска Демона Гордыни. А еще секундой позже над- менный демон неловко подвернул ногу и ссыпался вниз по лестни- це. Хэсситай так и замер. Нескончаемо долго, словно во сне, Байхин рушился вниз, ступенька за ступенькой, и его падение сопровождалось нелепым дробным "бум... бум... бум..." -- и при каждом таком "бум" оцепеневший Хэсситай ждал треска сломанных костей... но нет, хвала Богам... и снова нет... только в ответ на очередное "бум" в груди у Хэсситая тоже бухает по ребрам и замирает... бухает и замирает... После четвертого "бум" Хэсси- тай перекинул ногу через перильца и спрыгнул с галереи вниз, между столов, чтобы подхватить Байхина -- и только тогда по- нял, что спасать этого мерзавца вовсе не требуется. Приземлился Байхин на четвереньки, нос к носу с беленькой собачонкой. Псинка от неожиданности даже не тявкнула, а то- ненько икнула и присела на задние лапы. Подался чуть назад и Байхин, отклячив задницу и задрав голову. Рожа у него была глупая донельзя. Словно бы молодой кичливый аристократ недоу- менно вопросил самого себя: " Как, и это посмело прои- зойти со мной?"-- да так и застыл; и только потом до него мед- ленно-медленно с превеликим трудом начало доходить, что именно это с ним и произошло. Стыд, спесь, смятение... о, на лице Байхина можно было прочесть много всякого -- на любой вы- бор. Он был смешон, смешон невероятно, как бывает смешон вся- кий напыщенный гордец, угодивший в нелепую ситуацию, да еще на глазах у презираемых им людишек. Великолепный господин воин -- и маленькая такая собачка... беленькая такая... с хвостиком и лапками... По трапезной прокатился сдавленный смешок. Может, им бы дело и ограничилось... но тут собачонка оправилась от пережитого испуга и рявкнула возмущенным фальцетом -- а Бай- хин, округлив бессмысленные глаза, невыразимо жалостно произ- нес с горьким недоумением безнадежного полудурка тонким-пре- тонким протяжным голосом: "тя-я-яф..." Трапезная взорвалась хохотом. Хозяин аж пополам перег- нулся от смеха -- а поскольку стоял он с подносом в руках, то прямехонько лбом в поднос (по счастью, пустой) и угодил. Звон раздался не хуже, чем от храмового гонга. Даже новый взрыв смеха не сумел заглушить его. И тут Байхин встал, отряхнулся, подошел к Хэсситаю и спросил, чуть задыхаясь: "Ну как, мастер? Получилось"? -- Получилось,-- сдержанно ответил Хэсситай. Больше всего ему хотелось свернуть ученику шею -- и за "мастера", и за все остальное... но не при людях же. Когда спесивый молодой воин, словно по волшебству, преоб- ражается в улыбчивого парня, трудно не уразуметь, что к чему. -- Киэн, значит?-- благодушно спросил хозяин у Хэсситая: ведь именно его только что поименовали мастером, да и годами он явно постарше будет. -- Киэн,-- ответил Хэсситай. -- А это, стало быть, ученик ваш?-- поинтересовался смеш- ливый хозяин.-- Так сразу и не догадаешься. Хорошо парень ра- ботает. Всех нас провел! -- Работает неплохо,-- небрежно кивнул Хэсситай.-- Только вот вечно забывает, как отработает, публике поклониться... И с этими словами Хэсситай звучно припечатал мощной дланью Байхинов загривок. Байхин охнул и склонился под увесистым тумаком. Поклон его был встречен такими одобритель- ными возгласами, что Хэсситаю пришлось незаметно дать ученику тычка, чтоб распрямиться не забыл. Ох, и разнос устроил Хэсситай -- вообразить себе страшно! -- Балбес!-- шепотом орал он.-- Недоумок! И где ты только такого нахватался? Ах ты, маленький мерзавец! Байхин выслушивал мастера на удивление спокойно, и лишь в ответ на эти последние слова чуть заметно повел плечом: Хэсси- тая и самого ростом Боги не обидели, а Байхин его выше на доб- рую ширину ладони -- какой же он маленький? Он вовсе даже большой мерзавец. -- Ну, что смотришь на меня, как тигр на капусту?-- вне- запно спросил Хэсситай.-- Я тут распинаюсь, а тебе и дела нет! -- Говори, что хочешь,-- покаянно улыбнулся Байхин.-- Са- мого страшного слова ты так и не сказал, а остальное... -- Какого слова?-- против воли заинтересовался Хэсситай. -- Бездарность,-- очень тихо произнес Байхин. -- Еще недоставало, чтоб я душой кривил,-- возмутился Хэсситай.-- Не сказал -- и не скажу. Нет, ты не бездарность, ты хуже! Байхина оторопь взяла. Он не мог взять в толк, похвалил его мастер на свой язвительный лад или ругательски изругал. Вот и пойми, что теперь делать -- то ли радоваться, то ли огорчаться, то ли спросить напрямик, что может быть хуже без- дарности, то ли просто помалкивать. -- Ты хоть понимаешь, что все могло обернуться совсем иначе?-- ядовито поинтересовался Хэсситай.-- Ладно еще, тебе собачонка подвернулась. А не окажись собачонки, что бы тогда делать стал -- об этом ты подумал? -- Что-нибудь,-- пожал плечами Байхин.-- Конечно, с соба- кой мне просто повезло... -- Просто?!-- взвыл Хэсситай.-- Нет, парень, ты безнаде- жен. "Просто", подумать только! Не бывает у киэн "просто везе- ния". В нашем деле мало одного таланта, мало работы, мало упорства -- нужна еще и удача. Или у киэн есть удача, или это не киэн. А ты... да я от тебя скоро поседею! Ты удачлив, ты умеешь не упустить своей удачи -- и ты совершенно не в состоя- нии осознать это своей безмозглой башкой! Теперь-то я понимаю, почему ты дважды с лестницы навернулся вниз головой, а дурее не стал. У тебя же там мозгов столько, что клопу насытиться не хватит! Да нет, какие мозги -- у тебя промеж ушей одна сплош- ная кость! Он яростно выдохнул и замолк. Байхин было решил, что вы- волочка окончилась, но вместо облегчения испытывал неловкость: молчание затягивалось, и Байхин словно на иголках сидел, не смея ни встать без дозволения мастера, ни испросить дозволе- ния. Он смутно догадывался, что подобная просьба у Хэсситая восторга не вызовет. -- Ты нарочно из себя спесивца корчил, или это тоже само собой получилось?-- нарушил молчание Хэсситай. -- Нарочно,-- охотно ответил Байхин.-- Это я еще на прош- лом ночлеге придумал. Правда, что дальше делать, толком не ре- шил. Собирался на себя поднос с едой вывернуть или еще что в том же роде. Это мне просто...-- он замялся, судорожно глотнул воздух и, чуть покосившись на Хэсситая, торопливо попра- вился,-- в общем, повезло мне с лестницей. Я ее как увидел, решил другого случая дураком себя выставить не дожидаться. Так она славно к моей придумке подходила. Это же смешно -- гордый господин воин -- и вдруг чебурахнулся вверх тормашками... -- Смешно,-- задумчиво согласился Хэсситай.-- По правде говоря, у тебя другого способа людей рассмешить и не было. Сам по себе ты ведь не смешной. Вот хозяин здешний, этот -- да, смешной. Забавный. А ты? Высокий, ладный, плечистый, да и с лица недурен -- что тут смешного? Тебе обычные клоунские штуч- ки не годятся -- свои придется придумывать. И одну ты уже при- думал. Высокомерный напыщенный придурок... да, пожалуй, эту маску тебе и стоит разрабатывать... эдакий самовлюбленный мускулистый балбес... Страшно было?-- спросил он, мгновенно меняя тему. -- Очень,-- сознался Байхин.-- На верхней ступеньке когда стоял, так на меня накатило... чуть было и в самом деле не грохнулся... а потом вроде и ничего. -- Везучий ты,-- усмехнулся Хэсситай.-- Ладно. Вот мы завтра твое везение и проверим. -- Ты о чем?-- удивился Байхин. -- Будешь завтра со мной работать,-- пояснил Хэсситай. -- Но я же почти ничего не умею,-- ужаснулся Байхин. -- Вот это самое "почти" и делать будешь,-- безжалостно ответил Хэсситай. -- Да ведь я тебе все представление испорчу... -- Испортишь,-- безмятежно согласился Хэсситай.-- Рано или поздно тебе все равно пришлось бы это сделать -- так отче- го не сейчас? Раз уж ты так нравишься зрителям... Байхин зарделся и опустил голову. -- На самостоятельную работу ты пока не тянешь, но и оставлять тебя без дела нельзя,-- продолжал Хэсситай.-- Не то сбесишься. Самая пора тебя на публику выпускать, пока ты еще чего-нибудь не вытворил. Он встал и потянулся. -- Так что сегодня урока не будет,-- заключил он.-- Завт- ра перед работой потренируешься. А сегодня тебе надо выспаться... да и мне тоже. Я с тебя, паршивца, двое суток глаз не спускал. Байхин безропотно выпил отвар сон-травы и золотистого лисичника, велел себе не думать о том неизбежном, что поджида- ет его завтра на городской площади, укутался поплотнее одеялом -- и все же не смог уснуть. -- Что ты все вертишься?-- сонно спросил Хэсситай из про- тивоположного угла комнаты.-- Спи, кому велено... Байхин приподнялся на локте. -- Я вот все думаю,-- отозвался он,-- что же это может быть такое, что хуже бездарности? -- Талант,-- отрезал Хэсситай, завернулся в одеяло и мгновенно заснул. Наутро Байхин, казалось, нимало не был встревожен предстоящим выступлением. Но Хэсситай его уравновешенностью не обманывался. Он-то прекрасно знал, что сейчас испытывает его ученик. Спокойствие Байхина было подобно протаявшей изнутри сосульке -- холодное, ослепительное и обманчиво прочное, а на деле готовое разлететься вдребезги. Оно могло ввести в заблуж- дение разве что самого Байхина. Привычка подавлять страх, столь естественная для воина, сыграла с парнем дурную шутку: он боялся, сам того не замечая. Накануне решительной схватки воля напрочь отсекает разум от всего остального тела, не давая ему осознать, как мучительно тянет под ложечкой, а то и под- ташнивает, как немеют плечи и потеют ладони. Неплохая привычка для воина -- но для киэн, тем более для начинающего, очень скверная. Ведь воину во время битвы бояться некогда: надо за- щищаться и нападать. А вот у киэн времени, чтобы испугаться, предостаточно. Неосознанный страх может помочь воину перемах- нуть через широченную пропасть -- и тот же самый страх заста- вит киэн грохнуться и сломать себе шею на ровном месте. Первое выступление непохоже на бой, хотя бы и первый. Ни одному но- вичку, даже самому трусливому, двое противников не покажутся войском -- а начинающему комедианту десяток зевак почудятся тысячной толпой. Воину достаточно на время забыть о своем страхе -- а комедиант обязан осознать его заранее и преодо- леть. -- Ешь,-- потребовал Хэсситай, приметив, что еды в миске Байхина не убавляется. -- Да не хочется что-то,-- смущенно улыбнулся Байхин. Ну так и есть, мутит парня вовсю. -- Натощак работать собрался?-- прищурился Хэсситай.-- Ну-ну. Интересно, сколько ты продержишься, пока голова не зак- ружится от слабости. И нечего рожи строить! Лопай, кому гово- рят! Еще недоставало, чтоб ты прямо на канате от голода сомлел. Упоминание о канате подействовало. Байхин томно посмотрел на свой завтрак, вздохнул и откусил маленький кусочек лепешки. -- А не отяжелею?-- спросил он, нехотя ковыряясь в миске. -- Не с чего,-- успокоил ученика Хэсситай.-- Я ведь тебе самую малость и даю. Ты на мою миску посмотри. Действительно, покуда Байхин пялился на еду, Хэсситай успел одолеть вдвое большую порцию -- тоже, впрочем, неспособ- ную толком насытить. -- Тут едва хватает червячка заморить -- но уж это ты обязан съесть дочиста. И поторапливайся. -- Миску вылизать?-- хмуро съязвил Байхин. -- Да нет,-- спокойно отпарировал Хэсситай.-- Не успеешь. Байхин осекся и принялся за еду. Хэсситай тем временем раскрыл свою котомку и извлек из нее несколько маленьких коробочек, склянку с маслянистой жид- костью и пару кистей. -- Поди сюда,-- окликнул он Байхина, едва тот встал из-за стола. -- Что это?-- недоуменно спросил Байхин: никогда еще он не видел Хэсситая за подобными приготовлениями. -- Это для тебя,-- ответил киэн.-- Ну-ка, поверни лицо к свету... вот так. Он всунул в руку Байхину маленькое, тщательно отполиро- ванное зеркало. -- Смотри и запоминай, как это делается,-- велел он. Не давая озадаченному Байхину опомниться, Хэсситай быстро протер его лицо жидкостью из склянки, потом набрал кончиками пальцев краску из коробочки и принялся растирать ее легкими энергичными движениями. -- Я что, уличная девка, чтобы краситься?-- проворчал Байхин, когда Хэсситай нанес ему на скулы румяна. -- Что ты сказал?-- опасным тихим голосом поинтересовался Хэсситай.-- А ну-ка, повтори. -- Но, мастер,-- губы Байхина дрогнули, голос сорвался,-- ты ведь сам лицо не красишь. Зачем же... -- А затем, что ты столько лет на свете не живешь, сколь- ко я на площадях провел!-- рявкнул Хэсситай.-- Вот когда отра- ботаешь с мое, опыта поднаберешься, тогда и выступай хоть с голым лицом, хоть с голым задом! А сейчас я тебя с голым лицом не выпущу, так и знай! У тебя такая рожа, что ее не на площади впору выставлять, а на вывеске похоронных дел мастера! С под- писью: "Нашими усилиями ваши покойники выглядят совсем как жи- вые". Умничать вздумал! Будешь краситься? -- Да,-- виновато прошептал Байхин.-- Прости. Хэсситай сердито хмыкнул и обмакнул кисть в краску. -- Притом же я буду стоять всего-навсего на помосте,-- произнес он уже почти спокойно,-- а ты на канате. Тебя снизу видно плоховато. Не заставляй зрителей напрягать зрение, чтобы рассмотреть твое лицо -- иначе на него они и будут пялиться. А смотреть должны на твои руки,-- с этими словами Хэсситай обвел глаза Байхина вдоль ресниц четкой темно-синей чертой.-- Понял? -- Да,-- чуть слышно выговорил Байхин. Путь до городской площади -- три с половиной улицы и вет- хий, пропахший плохо отстиранным бельем переулок -- показался Байхину нескончаемым. Он шел, не разбирая дороги, не глядя ни под ноги, ни по сторонам, ни даже перед собой; взгляд его неп- рикаянно болтался туда-сюда, как развязавшийся ремешок санда- лий. Стыд согнал всякое подобие румянца со щек, и оттого нало- женные на скулы румяна заполыхали особенно ярко. Нарисованное лицо словно бы плыло по воздуху само по себе, отделившись от Байхина, подставляя солнечным лучам то висок, то улыбку -- а из-под него явственно проступала свинцово-бледная маска, раз- малеванная стыдом... и где-то под ней таилось еще одно лицо, подлинное, незримое. Байхину казалось, что он сейчас умрет от стыда. Умрет или сойдет с ума. О да, конечно, у киэн раскрашивать себе лица в обычае. Он и сам не раз видел киэн с лицом, покрытым гримом куда более густо, чем его собственное. И не находил в том ни- чего постыдного или неестественного. Но сам-то он еще не ки- эн... хотя уже и не воин, конечно... он... кто он такой? Ему чудилось, что он смотрит на себя со стороны: долговязый юнец, размалеванный, как шлюха в борделе, неизвестно зачем и почему. Вот если бы он неким волшебством сразу перенесся из "Свиного подворья" да прямо на площадь -- там он мог бы перестать сты- диться, там он был бы при деле, и краска на его щеках переста- ла быть краской и сделалась бы одним из орудий его ремесла, как потертые деревянные шарики, как канат, как одолженная у Хэсситая головная повязка с изображением разноцветных мячиков и колец. Но здесь, на улице, посреди толпы... Байхин не видел, что никакой толпы по раннему времени и не было -- нельзя же, в самом деле, называть толпой пару-тройку прохожих, озабоченных своими делами куда больше, нежели физиономией встречного под- мастерья киэн. Байхин и вообще почти ничего не видел: стыд ук- рыл от него действительность знойным звенящим маревом... и очень жаль, что не видел. Возможно, взгляды прохожих привели бы его в чувство, ибо ничего особенного в них не было -- даже удивления. Когда под негнущимися ногами Байхина заскрипели деревян- ные ступеньки помоста, марево схлынуло. Свет ударил в глаза, звуки хлынули в уши, разлетелись на сотни голосов, шумов, писков и грохотов, дрогнули и слились окончательно в нестрой- ное: "а-аа..." Байхин даже зажмуриться не посмел. Он застыл посреди помоста в самой что ни на есть нелепой позе, ослеплен- ный, оглушенный, неподвижный. Хэсситай что есть силы огрел его промеж лопаток. -- Ч-что?-- выдавил из себя Байхин, неудержимо моргая. -- Глотни,-- велел Хэсситай и протянул ему флягу. Байхин послушно глотнул, закашлялся и очнулся. Вода во фляге была прохладная, с освежающей кислинкой. -- Еще глоток,-- скомандовал Хэсситай.-- Вот теперь хва- тит.-- Он отобрал у Байхина флягу и плотно завинтил ее.-- Да- вай сюда канат. Он снял канат с плеча остолбеневшего подмастерья, прошел к двум массивным шестам, торчавшим посреди помоста, и сноро- висто закрепил на них канат -- но не на высоте колена, как привык Байхин, а на высоте собственного роста. -- С ума сойти,-- вырвалось у Байхина не то испуганно, не то восхищенно. Хэсситай обернулся к нему. -- Это тот же самый канат,-- с какой-то особой вескостью произнес Хэсситай.-- Ты понял. Байхин недоуменно кивнул. -- Ничего ты не понял,-- процедил сквозь зубы Хэсситай и повторил настойчиво,-- это тот же самый канат. А теперь поле- зай. Да не по шесту, дурья башка. Хэсситай приопустился на одно колено и протянул ладонь, огромную и твердую, как разделочная доска. Поначалу Байхин не понял -- но Хэсситай повелительно скосил взгляд, и повинуясь этому взгляду Байхин подошел и ступил левой ногой на его ла- донь, а с нее правой -- на подставленное плечо. -- Медленно,-- шептал Хэсситай, пока его тело выпрямля- лось, вознося Байхина вверх.-- Плавно. Без рывков, но отчетли- во. Не мельтеши. Каждый шаг показывай четко. И-раз, и-и-два... На счете "три" Байхин ступил на канат. На тот же самый канат, как ему только что напомнил Хэсситай... тот же самый? Как бы не так! Сердце Байхина трепыхнулось отчаянно, оборва- лось и ухнуло вниз, вниз, в тошнотворно бесконечное падение, в бездонную пропасть, все быстрей и быстрей -- а на его месте под ребрами икало и захлебывалось что-то маленькое и буг- ристое. И сам Байхин едва не сорвался вослед за своим сердцем вниз с каната... пожалуй, он даже хотел бы сорваться и упасть, но не сумел: плечо Хэсситая почти касалось его босых ног, и падать было некуда. Словно во сне, Байхин сделал шаг по кана- ту... и еще шаг... и еще... и еще один. Нечто отдаленно подобное Байхин испытывал лишь раз в жиз- ни, когда совсем еще мальчонкой только-только начинал обу- чаться искусству верховой езды. Его толстенькая лошаденка, ед- ва способная на вялую рысцу, испугалась вспорхнувшей из-под копыт перепелки, прянула в сторону и понеслась с небывалой для себя резвостью. Впоследствии Байхину доводилось скакать во весь опор на горячем коне -- и все же никогда он не летел с такой непосильной для него быстротой, никогда тугой встречный воздух не стремился с такой силой выбросить его из седла, и никогда ни прежде, ни потом злобно выпучившая камни земля не вставала перед ним на дыбы в откровенном желании со всего маху ударить его по лицу. Но тогда смотреть на него было некому. А теперь... теперь все во сто крат хуже. Что бы там ни говорил Хэсситай, канат определенно не был тем же самым... не был тем же самым и Хэсситай. Его плечи находились вровень с канатом -- но его но- ги касались дощатого помоста... помоста, до которого так дале- ко падать... люди ведь не бывают такого роста, не могут быть -- или все-таки могут? Он ростом от земли до неба, он совсем рядом -- и одновременно там, внизу, в немыслимой дали, которая в такт шагам Байхина содрогается и колышется, и помост покачи- вается на ней, словно крохотная утлая лодочка. -- Шарики ,-- напомнил Хэсситай, и его негромкий голос вновь притянул небо к земле. Байхин кинул один шарик, за ним другой, третий, четвер- тый. Шарики взлетали в воздух легко и уверенно. Для них это было делом привычным, давно знакомым, они не стыдились и не боялись. Они кружили знакомыми путями -- а Байхин шел, держась за них, хватаясь то за один, то за другой, хватаясь и снова отпуская. Когда Байхин трижды прошел канат из конца в конец, Хэсси- тай сделал несколько шагов и сел скрестив ноги, прямо на по- мост. Он сидел совершенно неподвижно -- и все же приковывал к себе взгляды. Он сидел как бы посреди незримой картины, очер- ченной, словно рамкой, двумя шестами и канатом. По верхнему краю этой странной рамки разгуливал жонглер, но сама картина оставалась недвижимой -- и оттого еще более значимой. На нее просто необходимо было взглянуть... нельзя было не взглянуть. Не глядел на него лишь Байхин. Он смотрел только на шари- ки. Но мало-помалу сквозь их кружение начал проступать ка- кой-то блеск, словно бы под ним и вокруг него сияло звездами опрокинутое небо... чушь, вздор! Откуда днем взяться звездам? Да и блеск совсем другой... острый и в то же время неуловимо текучий, тяжелый и прыткий, как ртуть, и... и жаждущий че- го-то! Этот блеск перекатывался следом за ним, подобно взгля- ду... какое там "подобно" -- это и есть взгляд, это блестят глаза тех, кто внизу... внизу, под канатом, под помостом... там люди, и все они толкаются глазами, толкаются, раскачивают взглядом канат, хватают за руки... Байхин вздрогнул, едва не потерял равновесия, покачнулся, с трудом выровнялся -- но шарик скользнул мимо его ладони и рухнул вниз. Байхин сдуру едва не нагнулся подхватить его, но не успел: рука Хэсситая поймала шарик и сильным уверенным броском вернула его на то место в воздухе, где ему и полага- лось быть, когда бы не оплошка Байхина, туда, откуда Байхин сможет его взять без единого лишнего движения. Байхин и Хэсситай знали, что ученик только что упустил шарик и чуть не сверзился следом за ним прямехонько мастеру на загривок -- но со стороны их встречное движение показалось прекрасно задуманным и с великолепной согласованностью испол- ненным трюком. Толпа восторженно взревела -- и лишь Байхин за этим ревом услышал, как его Наставник, почти не разжимая губ, велел ему: "Повтори!" На обратном пути Байхин и повторил -- на сей раз созна- тельно, и оттого скованно. Он едва не промазал, но Хэсситаю удалось все же поймать шарик. На третий, а тем более четвертый раз трюк прошел без сучка, без задоринки. После пятого Хэсси- тай промолвил сквозь сжатые губы: "Хватит",-- и встал. Он сделал несколько шагов вперед, и в его руках словно сами собой появились расписные кольца. Хэсситай помедлил нем- ного и плавным неуловимым движением послал их в полет. Теперь Байхин вдвойне остерегался смотреть на что-то, кроме своих шариков. Он и смотрел только на них, хотя искуше- ние скосить глаза вниз и вправо было почти непреодолимым. И боязнь его, и восторг, который Байхин ощутил лишь тогда, когда он схлынул, исчезли. Осталась сосредоточенная отрешенность да легкая печаль. Байхин уже не гордился и не страшился того, что он вознесен над публикой на канате. Он почти по-детски печа- лился оттого, что он не может раздвоиться и оказаться не толь- ко на канате, но и внизу, посреди той самой публики, которая взирает с радостным восхищением, не может это восхищение раз- делить... оттого, что он не стоит посреди толпы, задрав голо- ву... оттого, что все-все вокруг глазеют на искусство его мастера, а ему это удовольствие заказано. Он только и может, что ходить по канату взад-вперед и ловить шарики, покуда там, внизу и справа, вершится настоящее чудо. Спустя не то минуту, не то час -- Байхин совершенно утра- тил ощущение времени -- толпу сотряс особенно густой и мощный рев. Сквозь этот восторженный гул прорезалось короткое и пове- лительное: "Прыгай". Байхин собрал из воздуха все четыре шари- ка и неловко соскочил в подставленные руки Хэсситая. У него мгновенно закружилась голова... странно, с чего бы это? На ка- нате ведь не кружилась... -- Кланяйся,-- шепнул ему на ухо Хэсситай, и Байхин по- корно переломился в поклоне одновременно с ним. Толпа в ответ взвыла так радостно, что задыхающийся Байхин одарил публику столь ослепительно небрежной улыбкой бывалого комедианта, буд- то ему и вовсе не впервой ходить над головами по веревке. -- Можешь отдохнуть,-- негромко произнес Хэсситай, взгля- дом указывая, где именно -- возле шеста. Там, где лежала его сумка, из которой торчала наружу оплетенная кожаными ремешками фляга. Лишь теперь Байхин ощутил, как мучительно пересохло у него в горле. -- И не вздумай пить,-- предостерег Хэсситай, без труда сообразив на что Байхин смотрит с таким вожделением.-- Горло только прополощи. Если совсем станет худо -- один глоток, не больше. Тебе еще работать. И снова Байхин ничего толком не увидел. Он отдыхал, при- валясь спиной к шесту, покуда Хэсситай показывал фокусы и сме- шил толпу. Он был совсем рядом и мог бы увидеть... но он был весь во власти того возбуждения, которое во время битвы заме- няет страх, а после битвы нередко сменяется им. Он был без остатка поглощен безрадостным восторгом победителя, и мир плыл перед его глазами, делаясь то режуще угловатым, то туманно расплывчатым, и отдельные детали проступали сквозь этот туман с искажающей ясностью. Где уж ему отдать должное мастерству фокусника, когда площадь извлекает из себя, словно из шкатулки с потайным дном, то чье-то лицо, то кошку на дальней крыше, то заплатанный башмак, то канат... рассекающий небо надвое ка- нат... Байхина внезапно затрясло, и он, позабыв запрет Хэсси- тая, судорожно глотнул из фляги. -- Отдохнул?-- Хэсситай склонился к нему, Байхин дернулся и вскочил на ноги. Вода из фляги плеснула ему в ухо. Хэсситай усмехнулся, отобрал у Байхина флягу, тщательно укупорил ее и положил в сумку. -- Готов?-- спросил он. Байхин кивнул. -- Тогда полезай наверх,-- и Хэсситай снова преклонил ко- лено перед канатом. Так повторялось четырежды. Сначала Байхин ходил по кана- ту, потом, упрочив внимание зрителей, в дело вступал Хэсситай, потом Байхин покидал канат на время фокусов и клоунских трю- ков, отдыхал и делал глоток-другой из оплетенной фляги. С каж- дым разом вода становилась все теплее, а фляга все тяжелее. Байхин и не замечал, как в его тело постепенно вливается уста- лость: он был так измотан, что напрочь лишился способности ощущать. Во время последней ходки п канату он чувствовал толь- ко одно: канат не то свернулся змеей, не то и вовсе завязался узлом. По таком канату невозможно ходить, с него можно только упасть... он и упал бы -- но глаза толпы по-прежнему толкали его снизу... толкали вверх и вперед... неотрывным взглядом пе- реставляли его ноги... эти глаза блестели прежней радостью, и радость плотным мерцанием окутывала его, не давая упасть, низвергнуться, свалиться, рухнуть вниз на распростертые доски и отдаться изнеможению, как отдаются на милость победителя... вверх и вперед... вверх и вперед... пока хриплый от усталость голос Хэсситая не прокаркал снизу долгожданное: "Прыгай!"