Станислав Романов Времеры на одной мировой линии --------------------------------------------------------------- (с) Станислав Романов Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия автора запрещено. --------------------------------------------------------------- Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать наряду с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия? Козьма Прутков 1911 Приехали - конечная. Он лежал на спине, с трудом сдерживая стон, - после ускорителя все тело скулило, ныло и требовало к себе сочувствия; казалось, что каждая кость сломана, по меньшей мере, дважды. Он перевернулся на живот, и его стошнило вязкой зеленоватой дрянью, похожей на оливковое масло, - наглотался-таки амортизационной жидкости во время запуска. Он весь был покрыт этой маслянистой гадостью, с ног до головы, и мелкий морской песок облепил его голую кожу. Рыча от боли, он подтянул к груди руки, уперся ладонями в песок и, титаническим усилием оттолкнув от себя земной шар, встал на четвереньки. Хорошо. Он сделал еще одно усилие-насилие над бурно протестующим телом - выпрямился во весь рост, но устоять не смог, его повело в сторону, шаг, еще шаг, еще-еще-еще... Он упал в набегавшую на пустынный пляж волну. Волна накатила и схлынула, оставив его тело лежать на мокром песке, но он уже почувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы проползти пару шагов и оказаться в море. Он перевернулся на спину и отдался морской волне; ленивый прибой трепал его тело возле берега, словно тушу дохлого дельфина. Утро еще только начиналось, и пляж все еще был пуст, когда он освеженным и обновленным человеком вышел из моря. Он подобрал с песка свой багаж, герметически запечатанный в пластиковый пакет, и сел на камушек обсушиться в нежных лучах восходящего солнца; он ощущал кожей это благодатное тепло и вновь чувствовал себя живым. Пакет он распорол острым осколком морской раковины, достал одежду и некую кожаную емкость с ручкой, называвшуюся смешным старинным словом "саквояж". Одежда была скроена по здешнему фасону и потому казалась неудобной. Закончив с нарядом, он заглянул в саквояж. Так, минимум необходимого: швейцарские часы в золотом корпусе, золотой крестик на золотой цепочке, пара золотых перстней с бриллиантами чистой воды, тысяча рублей в ассигнациях, тысяча североамериканских долларов, паспорт гражданина США, шприц для подкожных инъекций и четыре стеклянные ампулы с цветовой маркировкой. Прочие необходимые мелочи - бритву, например, или зубную щетку - предполагается приобрести на месте. Он вывернул пластиковую упаковку багажа наизнанку, наружу черной стороной, посмотрел, как она сморщивается и тает под солнечными лучами, напоследок окинул пристальным взором пляж - по-прежнему пустой, и, повернувшись спиной к морю, зашагал в сторону города, который должен был быть где-то неподалеку. Ему многое предстояло сделать здесь. Ему предстояло спасти мир. 2031 Штайну снился сюрреалистический бред: он сам, маленький и ничтожный, среди огромных сухих деревьев, на сучьях которых тяжело обвисли размякшие механические часы, и часы с пятью стрелками, и часы с тринадцатью числами на циферблате. А потом все эти механические чудовища вдруг разом зазвонили, и время остановилось... Штайн проснулся в холодном поту. Звонил телефон. Дежурный по Службе Контроля при МВ передавал срочный вызов, чрезвычайное происшествие первой степени. Штайна словно катапультой вышвырнуло из постели: ЧП первой степени - это, братцы, серьезно. "ЧП, - думал Штайн, собираясь по-армейски быстро, - ясно, что за ЧП, раз уж вызывают человека моей специализации, - кто-то опять рискнул покуситься на закон Трэвиса." Самая суть закона Трэвиса была выражена двумя предложениями первого параграфа: "Всякая попытка вмешательства в прошлое с целью внести какие-либо изменения в известную последовательность исторических событий является тягчайшим преступлением. Таким же преступлением является несанкционированное проникновение в прошлое..." Ну и так далее; остальные двенадцать страниц закона Трэвиса были чистой юридической казуистикой, шелухой необязательных слов. Главное - нарушение закона каралось смертью. "Дура лекс, сэд лекс". Суровость закона определялась особенностями путешествий во времени. Казалось бы: чего проще предотвратить убийство пресловутого дедушки каким-нибудь полоумным времером, отправившись в прошлое на день назад и перехватив внучка еще до того, как он залез в машину времени с пистолетом в кармане. Но, как оказалось, время имеет странную и до сих пор никем не объясненную структуру - путешествия в прошлое возможны лишь на промежутки, кратные двенадцати годам; то есть из 2031 года можно попасть в 2019, или в 2007, или в 1995... все глубже и глубже, насколько хватит мощности машины времени. Да и сама машина времени никакая не машина, а, скорее, катапульта - зашвырнула в прошлое и - привет - обратно извольте добираться своим ходом. И тут выясняется еще одна, самая потрясающая особенность: времер в прошлом не стареет! К счастью для человечества, эксперименты со временем чрезвычайно сложны как в научно-техническом. так и в финансово-экономическом плане, поэтому они с самого начала оказались под строгим межгосударственным контролем. А то мотался бы в прошлое всякий кому не лень, и в истории был бы полный бедлам, или того хуже: никакой истории не было бы вовсе. Штайн гнал машину по тихому предутреннему городу на запрещенной скорости, проскакивая пустынные перекрестки под мигающий желтый свет светофоров. Он очень торопился, но все равно немного опоздал. В кабинете старшего координатора Дубова за обширным столом в этот ранний час собрались: сам хозяин кабинета, контролер Костецкий, психолог Крючков и пухлый компьютерный гений Сеня Голованов все свои, работающие при МВ. Из не своих, но отнюдь не посторонний здесь, присутствовал прокурорский работник Строгов. Дубов подождал, пока Штайн не займет одно из свободных кресел возле стола, и только после этого заговорил: - Предполагаемая картина происшествия такова: оператор ускорителя Петр Слепых, готовивший машину к завтрашнему запуску, перепрограммировал компьютер ускорителя по своему собственному плану. Приблизительно в 23.20 Слепых напал на дежурного энергетика, оглушил его и связал, после чего самостоятельно задействовал силовую установку ускорителя... Слепых, как помнилось Штайну, был мужик здоровый, габаритный, вполне мог не то что субтильного энергетика, но и кого-нибудь из охраны оглушить. - Произведя подготовку к запуску, - продолжал Дубов, - Слепых погрузился в амортизационную камеру ускорителя. Запуск произошел в автоматическом режиме в 23.37 - как раз в это время была зарегистрирована перегрузка в энергосистеме Южного района. - Вы располагаете какой-либо информацией о целях его... э... поступка? - скрипуче вопросил старшего координатора Строгов. - Может быть, он просто захотел прибавить себе несколько лет жизни, - пробормотал Костецкий вполголоса. Дубов подарил ему строгий начальственный взгляд и сказал: - Пока мы ничего не знаем. Наши аналитики в составе оперативной группы выехали на квартиру Слепых, они сейчас работают, собирают предварительную информацию... - Слепых не прошел отбор на времера, - вставил свое замечание психолог. - Он неуравновешен, импульсивен, имеет склонность к необдуманным действиям. - В этот-то раз он, похоже, все как следует обдумал, - проворчал Дубов. Тут и Сеня Голованов решил высказаться: - Я просмотрел программу запуска, составленную Слепых. Локализация - морское побережье рядом с Одессой, глубина проникновения - сто двадцать лет. "Сто двадцать!" - мысленно ахнул Штайн, с трудом сохранив подобающее контролеру внешнее спокойствие - еще никто не забирался в прошлое так глубоко. Сообщение Сени Голованова потрясло не только Штайна, даже Строгов, который до сих пор сидел, как замороженный, похоже оттаял и нервно забарабанил пальцами по крышке дубовского стола. - Это, надо полагать... - Строгов замешкался, производя в уме подсчет, - надо полагать, 1911 год. - Совершенно верно, - поддакнул Сеня Голованов. - Может быть, Одесса как-нибудь связана с целью поступка Слепых? - спросил Строгов у старшего координатора. - Вряд ли, - ответил Дубов. - Просто морское побережье рядом с крупным городом - стратегически правильное место для появления в прошлом. - Что ж, господа. - Строгов энергично припечатал к столу обе ладони. - Нарушен закон Трэвиса, это несомненно. Я представлю все полученные от вас сведения судье - вердикт, полагаю, будет вынесен к полудню. Он обернулся к Дубову. - Кто ваш времер-контролер? Старшиий координатор вперил оценивающий взгляд в лицо Штайна, затем так же тщательно осмотрел Костецкого. Дубов сам был времером, ходил в прошлое на четыре дюжины, и теперь выбирал времера, согласуясь с собственным опытом. - Борис, - произнес наконец Дубов полувопросительным тоном. - Да, - отозвался Штайн, невольно затаив дыхание. - Пойдешь ты, - весомо произнес старший координатор. Он решил. - Да, - сказал Штайн еще раз, но уже с совершенно другой интонацией. Он посмотрел на Костецкого, ища его взгляд, но коллега-контролер отчего-то упорно смотрел в сторону. Все было обсуждено, все было решено - и все зашевелились, двигая кресла и поднимаясь из-за стола. Первым кабинет старшего координатора покинул Строгов - наверное, торопился в прокуратуру. Вслед за ним ушли Крючков и Сеня Голованов; они на ходу вполголоса обсуждали поступок Слепых и его мотивы, у каждого на этот счет была своя теория. Штайн не торопился уходить; к нему приблизился Костецкий, видно, хотел что-то сказать, ободрить, но, не найдя правильных слов, просто дружески хлопнул по плечу и тоже вышел. В кабинете остались только Дубов и Штайн. - Ну, чего ты ждешь? - спросил Дубов. - Напутственного слова, что ли? Так ты еще никуда пока не едешь. Иди, готовься - к Бондарю загляни и в архив. Десять дюжин - не шутка, сам понимаешь... - Понимаю, - сказал Штайн. И ушел. Бондарь, майор запаса, заведовал специальной подготовкой контролеров: учил их стрелять из всех существующих и существовавших видов огнестрельного оружия, учил их драться - с оружием, голыми руками, а также при помощи подручных средств, Говорили, что до выхода в отставку Бондарь служил чуть ли не в самой "Омеге" - спецподразделении настолько секретном, что даже неизвестно было в точности, существует ли оно на самом деле... С самого раннего утра Бондарь уже был в спортзале; он безжалостно терзал новую кандидатскую группу будущих контролеров. Постояв пять минут в уголке спортзала и поглядев на измочаленных новичков, Штайн припомнил свое недавнее прошлое и преисполнился сочувствия к кандидатам. Бондарь соизволил наконец обратить внимание на Штайна. - Ну, чего тебе? Штайн вкратце изложил майору цель своего прихода. Бондарь покивал и пробасил, обращаясь к своим подопечным: - Ладно, орелики, посидите маленько в уголке, а я пока этим вот гавриком займусь - будет вам бесплатное кино. Орелики, кряхтя и постанывая, сползлись на деревянную скамейку возле стены, а Бондарь встал на маты посредине зала поманил к себе Штайна. - Может, я сперва переоденусь? - осторожно поинтересовался Штайн. - Ничего, - сказал Бондарь. - Так даже лучше. Штайн с опаской приблизился к майору. - Так ты говоришь, этот Слепых примерно моего телосложения? - уточнил Бондарь с ухмылкой. - Ага, - ответил Штайн и шумно сглотнул. - Очень примерно. Бондарь был на полголовы выше беглого оператора и килограммов на десять тяжелее. - Ладно, начали, - скомандовал Бондарь и повернулся к Штайну спиной. Штайн попытался сзади обеими руками вцепиться майору в шею, но едва он протянул руки, как Бондарь проворно схватил его за запястье и плечо и перебросил через себя далеко вперед. На скамейке захихикали орелики. Штайн, поднимаясь на ноги, бросил на них сердитый взгляд, удивляясь тому, что еще недавно сочувствовал этим мерзавцам. - Попробуй-ка еще разок, - сказал Бондарь, подставляя спину. Штайн попробовал - с тем же результатом. На скамейке потешались вовсю. - Учишь вас, учишь, - проворчал Бондарь с неудовольствием. - Вставай, я тебе покажу, как это делается. Штайн встал. Бондарь подкрался сзади, схватил своими ручищами и тут же отступил назад, опрокинув контролера на спину. - Вот так. Штайн поднялся, повертел головой - шея, кажется, была цела. - Теперь давай сбоку, - сказал Бондарь. Взяв майора за толстое запястье, Штайн попытался вывернуть ему руку, но Бондарь вывернулся сам, и оказалось, что это он держит контролера, заломив ему руку за спину. Поваляв Штайна разными способами примерно полчаса, Бондарь наконец отпустил его с миром. - А вообще, ты с тем мужиком справишься, - утешил майор. - Он в спецвойсках не служил. - Вам-то откуда знать? - пропыхтел Штайн, ощупывая ребра. - Если б он служил, - ответил Бондарь, - я бы про это знал. Штайн ему поверил. Бондарь всегда знал, что говорит. Потратив порядочное количество времени на приведение себя в приличный вид после наставлений Бондаря, Штайн посмотрел на часы и решил, что можно уже и в архив заглянуть. Во всем обширном здании архив занимал одну только комнату, да и то не самую просторную, и не было там ни книг, ни пыльных папок с документами, ни пожелтевших старых газет, ни выцветших фотоснимков - только компьютер, подключенный к глобальной информационной сети, да старичок при том компьютере. Старичок носил строгий черный костюм и очки со стеклянными линзами; лицо у него было темное, все в глубоких морщинах, а на голове, вместо волос, прилип какой-то белый пух. Старичок был весь такой аккуратненький, сухой и легонький - божий одуванчик, короче. Все именовали его Архивариусом - вот так, с большой буквы. Разумеется, у старичка было имя, но, наверное, такое древнее, что никто его уже не помнил. Да и он сам говорил про себя: "Я - Архивариус". Так его и называли. Манера разговаривать у старичка тоже была весьма необычная - он говорил медленно, продолжительными паузами разбивая фразы на отдельные слова и словосочетания. - Ну-с. Молодой человек. Зачем пожаловали. Вопросительная интонация если и была, то потерялась где-то в промежутках. - Доброе утро, - сказал Штайн для начала, а продолжил уже более деловито: - Я ухожу в 1911 год, мне нужна правдоподобная легенда и примерный план существования на последующие сто двадцать лет. - Ах. Ах. Как интересно. Сто двадцать. Да. Лет. - Старичок лучисто улыбался, покачивая седенькой головенкой. - Такой долгий срок. Штайн предпочитал не зацикливаться на цифре, потому что цифра в самом деле была внушительная. И страшная. - Какие места. Вам. Надлежит посетить. - Архивариус, кажется, задал вопрос. - Сначала - Одесса. Потом - не знаю. - Против воли Штайн заговорил, подражая собеседнику. Потом спохватился: "Неловко как-то. Еще подумает, что я дразнюсь," - и продолжил более плавно: - После выполнения миссии мне нужно будет как можно спокойнее и незаметнее протянуть до сегодняшнего дня. - Сначала. Ваша миссия, - сказал Архивариус. - В 1911 году. Люди. Русские. Разговаривали иначе. Не так. Как сейчас. "Это уж точно," - подумал Штайн. - Сто двадцать лет. Язык изменился, - проговорил Архивариус и неожиданно спросил: - Ваша фамилия Штайн? Штайн несколько опешил. - Да. - Иностранный язык. Знаете. Английский. Например. - Мой второй язык, - ответил Штайн. - I lived in New York for five years. You see, my father is a diplomat and... - Ах. Ах. Замечательно. - Архивариус пришел в тихий восторг. - Американский акцент. Настоящий. Знаете. Вы будете иностранец. Гражданин США. Вот тебе и раз! А соображал-то старичок совсем неплохо, и маразм его пока не одолел, как казалось поначалу. Штайн посмотрел на Архивариуса с растущим уважением; до него стало доходить, что Дубов - не тот человек, который из родственных чувств станет устраивать при МВ богадельню. Штайн и Архивариус неторопливо, но очень мило побеседовали еще некоторое время. Память у старичка, несмотря на солидный возраст, была на удивление крепка, и Штайн узнал массу любопытных деталей из жизни в прошлом столетии. Архивариус начинал нравиться Штайну, он бы с удовольствием поговорил с ним подольше, но на столе старичка глухо забренчал массивный телефонный аппарат. Телефон был включен во внутреннюю линию, так что, скорее всего, звонил старший координатор Дубов. Архивариус неторопливым движением руки снял с аппарата трубку. - Архив. Посмотрел на Штайна поверх очков. - Да. Здесь. Хорошо. Архивариус отнял телефонную трубку от уха и протянул ее Штайну, воздев при этом очи горе: - Вас. Начальство. Штайн принял трубку из дряблой пергаментной руки старика и сказал в микрофон: - Слушаю. - Борис, - прогудел из телефона плохоузнаваемый голос Дубова, - давай ко мне, тут у меня уже Сеня Голованов сидит с информацией на Слепых. Оперативники, аналитики, компьютерщики - все ребята славно поработали, разобрали подлеца по косточкам. Приходи - будем тебя загружать. - Иду, - сказал Штайн и опустил трубку на аппарат. Посмотрел на Архивариуса. Архивариус молча смотрел на него. - Прошу прощения, - сказал Штайн. - Я должен идти. Вы, пожалуйста, подготовьте для меня схему отхода. В кабинете Дубова Сеня Голованов колдовал над компьютером шефа, а сам старший координатор зачарованно наблюдал за сим действием со стороны. Штайн придвинул одно из кресел поближе к столу и, покосившись на экран монитора, где творилось что-то непонятное, подчиняющееся чутким пальцам пухлого гения Сени, сказал: - Давайте, загружайте меня. - Ну, во-первых, - проговорил Сеня Голованов, бросив терзать дубовский компьютер, - как мы выяснили, Слепых был членом партии патриотических монархистов. - Ну и что, - сказал Штайн, оглянувшись на Дубова. - У нас демократическая страна, и гражданин волен быть членом любой партии, если она не запрещена. Эта самая патриотическая-монархическая ведь не запрещена? - Не запрещена, не запрещена, - проворчал Дубов. - Ты слушай, о чем тебе рассказывают, вникай. - У Слепых была своя фишка, - сказал Сеня Голованов. - Или, как выразился бы Крючков, идея фикс. Слепых считал, что если бы в 1911 году... - Сеня выдержал многозначительную паузу, - тогдашний российский премьер-министр Столыпин не был убит террористом Богровым, то он, я имею в виду премьера, проводя правильную политику, смог бы предотвратить революцию и сохранить Великую Российскую империю. - К вопросу о роли личности в истории, - задумчиво проговорил Штайн. - Столыпин, значит. 1911 год. - Слепых, как и Столыпина, звали Петром Аркадьевичем, - сказал Голованов, и Штайн отметил, что Сеня уже говорит о беглом операторе в прошедшем времени. - Психоаналитики пришли к мнению, что Слепых слишком углубился в изучение истории и биографии премьер-министра, и в его сознании произошло определенное отождествление собственной личности с личностью Столыпина. Мы уверены, Слепых отправился в прошлое, чтобы предотвратить покушение на Столыпина, которое произошло 1 сентября 1911 года. - Как вы все разложили, - восхищенно-недоверчиво сказал Штайн и покачал головой. - Можно подумать, будто Слепых оставил вам прощальное письмо. - Вроде того, - серьезно ответил Сеня Голованов. - Слепых разрабатывал план на домашней персоналке и туда же заносил свои дневниковые записи. Нам оставалось только все это прочитать. - А разве он не позаботился о том, чтобы стереть все свои записи? - полюбопытствовал Штайн. - Разумеется, он их стер. - Сеня Голованов снисходительно улыбнулся. - Как все чайники, он думал, что информацию можно уничтожить одним нажатием клавиши Delete. - Полегче насчет чайника, - буркнул Штайн. Дубов, долго молчавший и сидевший в своем мягком кресле с дремотным видом, наконец пошевелился и спросил у Штайна: - Архивариус тебе что-нибудь дельное посоветовал? - Он посоветовал мне заделаться американцем, - сказал Штайн. - Because I know a few words in English. - Американец? Нормально, - одобрил Дубов. - Тем более фамилия у тебя такая... - Какая "такая"? - спросил Штайн подозрительно. - Иностранная, - усмехнувшись, ответил Дубов. - И отход легче в Америке осуществить. В России ты сто двадцать лет не протянешь. Я свяжусь с Time Control, попрошу их о содействии. Мы им как-то помогали... А напоследок Дубов сказал Штайну: - Ты, главное, пиши нам - не забывай. - Обязательно, - кивнул Штайн. Речь шла о времерских письмах до востребования: всякий времер, находящийся в прошлом, обязан был вести дневник, в который записывал все события каждого прожитого дня. Накопившиеся за год записи времер закладывал в заранее определенное место - например, в депозитный банковский сейф. По истечении контрольного срока после запуска все тайники вскрывались, дневниковые записи времера тщательно изучались историками и анализировались психиатрами. Вообще-то, для историков интерес в дневниках времера был минимальный, поскольку времер просто обязан был держаться в стороне от любых мало-мальски значимых исторических событий, чтобы, не дай бог, не внести в прошлое никаких изменений. Дневники главным образом предназначались для контроля психического состояния времера, и если психиатры находили отклонения, выходившие за определенные рамки, - горе несчастному! - вступал в действие закон Трэвиса... Словно еще не родившийся младенец, он плавал нагишом в амортизационной жидкости, заполнявшей капсулу ускорителя; дышал он через маску. Он ничего не видел и ничего не слышал, не чувствовал ни тепла и ни холода, - он даже тела своего не чувствовал. Все еще находясь в этом мире, он уже был отрезан от него. Он вдруг испугался того, что вот-вот должно будет произойти. И тогда он, никогда прежде не молившийся, мысленно обратился к кому-то безымянному: "Помоги мне," - и ему стало легче. И тут он ощутил, что падает, падает все быстрее и быстрее в узкий темный колодец. На самом дне колодца он различил огромные часы, и стрелки этих часов вращались вспять... 1911 От Одессы до Киева Штайн ехал поездом. Вагоны поезда тащил самый настоящий паровоз, пускавший из большой трубы клубы черного угольного дыма. Комфорт был весьма относительный, зато очень экзотично. В попутчики Штайну досталась семья из трех человек: толстый краснолицый мужчина лет сорока с пышными пшеничными усами и блестящей плешью на темени, его супруга, дама также довольно крупных форм, и их дочь, девочка-подросток лет двенадцати, тонкая, тихая, даже какая-то бледная - на родителей своих она совсем не была похожа. Штайн не знал, как себя вести, потому был очень сдержан и молчалив. Зато попутчики были чрезвычайно общительны, сразу же после отправления поезда Штайну довелось испытать их общительность на себе. - Позвольте представиться, - проговорил толстяк, располагающе улыбнувшись. - Смирнов, Василий Петрович. А это - моя супруга, Анна Сергеевна... Дама крупных форм подарила Штайну улыбку, которую, должно быть, полагалось считать очаровательной. - Наша дочь Ольга. Бледное дитя на мгновение отвернулось от окна и совершило меланхолический кивок. Штайн принялся разыгрывать из себя иностранца. - Oh, - выдал он для начала, - pleased to meet You... Он запнулся, как бы спохватившись, и заговорил по-русски, не стараясь изломать язык нарочитым акцентом, просто выговаривая слова тщательно и медленно: - Очень приятно познакомиться с вами и вашей семьей. Меня зовут Борис Штайн. - Ах! Так вы иностранец? - экзальтированно воскликнула Анна Сергеевна, голос у нее был неприятно резковат. - Да, американец, - ответствовал Штайн. От натужной приветственной улыбки у него начинало сводить судорогой скулы. - А вы очень хорошо говорите по-русски, - одобрительно заметил Василий Петрович. - Где это вы так насобачились? - Насобачился? - Штайн сменил приветственную улыбку на недоуменную. - Простите?.. - Папа имел в виду: где вы так хорошо научились говорить по-русски? - тихим голосом объяснила от окна бледная Ольга. - А-а, - сказал Штайн. - Моя мама говорила по-русски. - Он вошел во вкус, изображая иностранца. - Она говорила - я слушался... слушал... - Неужели ваша матушка - русская? - живо поинтересовалась Анна Сергеевна. - Да. - И как поживает ваша матушка? - Она умерла, - сухо ответил Штайн. Повисла неловкая пауза. Монотонно и ритмично постукивал колесами на стыках рельс поезд, вагон едва заметно покачивался, за окном разматывался, уплывая назад, малороссийский пейзаж. - О, простите, - пробормотал Василий Петрович. - Мне ужасно неловко, что мы своими настойчивыми расспросами вновь напомнили вам о вашей утрате. Простите. У его супруги, однако, любопытство возобладало над деликатностью. - Отчего же умерла ваша матушка? Она болела? - Анна, - укоризненно проговорил Василий Петрович, бросая на Штайна извиняющийся взгляд. - На нее наехал автомобиль, - холодно сказал Штайн, надеясь закрыть этим тему. - Какая трагедия! - Анна Сергеевна закатила глаза. - Я всегда считала, что эти автомобили ужасны, просто ужасны! Штайн почувствовал настоятельную необходимость выйти вон, на первый раз с него было довольно Анны Сергеевны. Он поднялся и проговорил: - Прошу меня извинить, но я должен покинуть ваше милое общество на некоторое время. Это было настолько тонкое и изысканное хамство, что все сочли его за обычную вежливость. Шаткой морской походкой Штайн прошествовал через покачивающиеся на рельсах вагоны, пока не добрался до вагона-ресторана. Здесь звенела посуда и вкусно пахло едой, но посетителей пока было немного - наверное, пассажиры поезда еще не успели проголодаться. Штайн сел за один из свободных столиков, заказал официанту чашечку кофе и отвернулся к окну. Поезд подъезжал к какой-то станции, сбрасывал скорость и наконец, скрежеща и брякая железом, остановился. "Березовка", - прочитал Штайн вывеску на здании вокзала. Кто-то с тяжелым вздохом уселся на свободный стул за столиком Штайна. Штайн поморщился и перевел взгляд на незваного компаньона - это оказался Василий Петрович. Отдуваясь и вытирая со лба пот гигантским носовым платком, Смирнов сказал: - Господин Штайн, вы уж простите пожалуйста. Моя жена бывает чересчур настойчива в удовлетворении собственного любопытства. - Ничего, - сказал Штайн и добавил по-английски: - No matter. Василий Петрович помялся еще немного и спросил, запинаясь: - А куда вы направляетесь, если не секрет? В Киев? "Не только жены бывают любопытны," - мысленно усмехнулся Штайн. - В Киев, - утвердительно кивнул он и, упреждая следующий вопрос, быстро пояснил: - Я слышал, в городе состоятся торжества по случаю приезда императора Николая II. Очень интересно посмотреть. - А вы забронировали номер в гостинице? - деловито спросил Василий Петрович. - Нет, - ответил Штайн. - Надеюсь, удастся подыскать что-нибудь подходящее по приезду... - Вам сложно будет это сделать. - Василий Петрович с сомнением покачал головой. - Все номера в киевских гостиницах уже забронированы с двадцатого числа. Уж я-то знаю, поскольку сам служу в гостинице. - Да ладно, - беззаботно сказал Штайн, - придумаю что-нибудь. Василий Петрович совершенно по-детски поерзал на стуле, что выглядело весьма забавно для мужчины его возраста и габаритов, и как-то смущенно предложил Штайну альтернативу: - Мы были бы рады принять вас в своем доме. Штайн тут же подумал об Анне Сергеевне и отказался, стараясь быть вежливым, но категоричным: - Я очень благодарен вам за столь великодушное предложение, но мне ни в малейшей степени не хотелось бы вас стеснить. - Что вы, что вы, - замахал руками Василий Петрович. - Вы нас ничуть не стесните. "Ну и разговор у нас выходит, - подумал Штайн, - как в дешевом сентиментально-историческом романе." - Мы сейчас так цветисто с вами заговорили, - сказал он вслух. - Давайте сделаем беседу проще, будем разговаривать как нормальные люди. - Давайте, - с готовностью согласился Василий Петрович, подозвал официанта и заказал ему водки, икры, грибов и чего-нибудь горячего. Услышав про водку, Штайн мысленно застонал, но собрал волю в кулак и приказал себе крепиться - так надо для дела. - Вы упомянули, что служите в гостинице... Штайн многозначительно посмотрел на Смирнова. Василий Петрович кивнул. - Если моя просьба помочь мне с номером в гостинице вас не очень затруднит, я был бы чрезвычайно вам признателен. - Да конечно, - сказал Василий Петрович. - Какой разговор. Официант принес графинчик с водкой, рюмки, ловко расставил на столе тарелки. Василий Петрович разлил водку по рюмкам. - Ну, давай за знакомство... Вот так просто, благодаря случайному знакомству в поезде, для Штайна был решен жилищный вопрос. Не имей сто рублей... За четыре дня Штайн пешком исходил весь Киев; он исследовал местные условия с профессиональной точки зрения. Штайн не пытался искать Слепых, потому что не знал, где того можно найти. На случайную встречу на улице тоже было бы глупо надеяться - вероятность такой встречи исчислялась ничтожной долей процента. Штайн и не надеялся встретить Слепых на улице, он терпеливо ожидал часа Ч. По плану Слепых предотвратить убийство Столыпина следовало в самый последний момент, чтобы заговорщики не успели организовать покушение заново. Слепых намеревался "нейтрализовать" (такой эвфемизм он употребил в своем плане) террориста Богрова вечером первого сентября возле театра, в котором был (или будет?..) убит премьер-министр. По плану Штайна вечером первого сентября возле театра следовало "нейтрализовать" самого Слепых, чтобы Богров смог сделать свое черное дело, и чтобы история сохранилась в неизменности. ...Вечером первого сентября Штайн прогуливался неподалеку от театра. Музыка была неплохо слышна и на улице: играли "Сказку о царе Салтане". Темнело. В кармане у Штайна лежали стеклянные ампулы, а в кулаке он сжимал наполненный шприц; ладонь вспотела. Когда Штайн засек возле театра одинокую темную фигуру, он скорее угадал, нежели узнал в этом силуэте Слепых. Беглый оператор, одетый в легкий, серого цвета костюм, неторопливой походкой прилижался к театру; он шел, глубоко засунув руки в карманы пиджака. "Неправильно, - профессионально отметил Штайн. - Приличный господин в приличном костюме руки в карманах держать не станет." Он двинулся навстречу Слепых, спрятав за спину руку со шприцем. Слепых узнал Штайна только в самый последний момент, когда между ними оставалось расстояние в один короткий шаг - слишком поздно, чтобы спастись. Беглый оператор отшатнулся назад, но Штайн прямо-таки скакнул к нему, простирая руки, и облапил его с нарочито-восторженным восклицанием: - Петр Аркадьич! Дорогой! Сколько лет! Штайн играл на возможную публику, хотя на улице вроде бы никого не было - вся публика сидела в театре. Слепых дернулся, но Штайн уже вкатил ему хорошую дозу гиперазина прямо сквозь одежду. (Гиперазин - жуткая дрянь, синтезированная каким-то маньяком-психиатром, увлекавшимся еще и прикладной химией; одной инъекции достаточно для того, чтобы вырубить здорового человека из реальности как минимум на сутки, и еще трое суток требуется, чтобы прийти в норму.) Слепых моментально обмяк, превратившись в покорную тряпичную куклу. - Ну-ну, - сказал Штайн, перебрасывая безвольную руку Слепых себе через шею. - Петр Аркадьич, что уж вы так-то... Надо и меру знать. Пойдемте потихонечку. Штайн очень рассчитывал на то, что со стороны они похожи на двух закадычных друзей, один из которых мертвецки пьян и не в состоянии передвигаться самостоятельно, а другой добрый друг помогает ему идти. Но при ближайшем рассмотрении Слепых не был похож на пьяного, он был похож на мягкий манекен. Если бы Штайну вздумалось оставить его, он бы не упал, а остался бы стоять до тех пор, пока не кончится действие гиперазина, или пока его кто-нибудь не найдет. Штайн не собирался оставлять Слепых посреди улицы. Он завел нарушителя закона Трэвиса в какой-то парк и посадил его на скамеечку. Сел рядом, отдышался и проверил чужие карманы на предмет наличия артефактов, не принадлежащих нынешнему времени. Никаких документов Штайн не нашел, только некоторое количество бумажных денег и маленький браунинг. Подумав, Штайн оставил все, как есть. Потом он извлек из своего кармана ампулу с морфием в концентрации отнюдь не медицинской, отломил стеклянный носик ампулы, набрал полный шприц и сделал Слепых еще один укол. Две неиспользованных ампулы с морфием переложил из своего кармана в карман нарушителя, шприц оставил у него на коленях. Кажется, все. Штайн подержал Слепых за запястье, нащупывая пульс. Пульса не было. Все. Мир устоял. Штайн спас его, а мир этого не заметил. 1991 Восемьдесят лет - это целая жизнь: рождение, детство, юность, зрелость, старость и, в конце концов, смерть - зачастую гораздо раньше названного срока. А Штайн за восемьдесят лет не изменился. Он отпускал усы и бороду, стриг волосы коротко и позволял им отрасти до плеч, был блондином, шатеном, брюнетом и даже рыжим - но это все были чисто косметческие ухищрения, маскировка. Всякий раз, заглянув в зеркало, он видел одно и то же - ничуть не состарившееся лицо. И только в глубине глаз, наверное, можно было заметить изменения настоящие, внутренние - Штайн стал старше на восемьдесят лет. За восемьдесят лет Штайн исколесил вдоль и поперек почти всю страну: Нью-Йорк - Чикаго - Сиэттл - Сан-Франциско - Лос-Анжелес - Солт-Лейк-Сити - Денвер - Омаха - Сент-Луис - Мемфис - Атланта - Майами... Ни на одном месте он не задерживался подолгу - три-четыре года, и снова в путь. Все эти годы Штайн прилежно вел дневник, записыввал события каждого прожитого дня. Как много было этих дней! Как много? Две тысячи девятьсот семьдесят. И Штайн помнил каждый из этих дней. Порой ему казалось, что это - проклятие... Среди обычных людей Штайн жил словно замаскированный пришелец. Собственно говоря, он и был пришельцем, пришельцем из будущего, времером. Штайн ни с кем не поддерживал тесных знакомств; он, вообще, старался избегать длительных взаимоотношений. В особенности это касалось женщин... ...13 июля Штайн встретил Джоан Лэм. На окраине города Санкт-Петербург, штат Флорида, сквозь запыленное ветровое стекло своего подержанного "форда" Штайн увидел стоящую на обочине шоссе светловолосую девушку в типично хич-хайкерском прикиде: джинсы, куртка с надписью "ГЕЙНСВИЛЛ. УНИВЕРСИТЕТ" и потрепанный рюкзачок. Заметив приближающуюся машину, девушка выставила руку с оттопыренным из кулачка большим пальцем, помахала. Штайн притормозил возле студенточки, грех было не притормозить, и спросил: - Тебе куда? - Отсюда! - ответила девушка весьма решительным тоном. - Это по пути, - сказал Штайн серьезно. - Садись. Девушка помедлила, посмотрела на Штайна прстальнее, затем открыла дверцу и села на переднее сиденье, рядом с водительским. - Спасибо, мистер. - Не за что, мисс. Она засмеялась, и от ее шелестящего смеха у Штайна по коже забегали мурашки, приятные такие мурашки. Он тоже улыбнулся и тронул машину с места. - Хорошо, я поняла, - сказала девушка, сохраняя на губах улыбку. - Акт первый, сцена первая: знакомство. Итак: меня зовут Джоан Лэм, и я решила на некоторое время умотать из университета, попутешествовать по стране. - Борис Стейн. - Штайн произнес свою фамилию на американский манер, а в имени перенес ударение на первый слог: `Boris. - Знаешь, довольно рискованная затея - путешествовать автостопом. Джоан скорчила недовольную гримаску. - Ты мне не папочка, Борис. - Это верно, - согласился Штайн. - А жаль. Улыбка Джоан слегка изменилась, она уже не была такой приветливой. И голос ее тоже изменился: - Ты, наверное, хочешь стащить с меня джинсы и отшлепать по попке? "Вот черт! - подумал Штайн. - Ну и язычок у девки." - Может, и стоило бы это сделать, - проворчал он, краснея. - Боже мой, он покраснел, - сказала Джоан как будто даже с удивлением. - Ты что, мормон какой-нибудь? Впрочем, нет, - поправила она сама себя. - Борис - это, кажется, русское имя. Ты - русский? Штайн был рад, что Джоан сменила тему. - В некотором роде, - ответил он, на мгновение отведя глаза от дороги, чтобы взглянуть на Джоан. Джоан смотрела на него с интересом. Здорово. Приятно все же, прожив на свете столько лет, чувствовать себя интересным красивой девушке. - Моя мама была русская, - сказал Штайн. И, помолчав, тихо добавил: - Она умерла. - Соболезную, - так же тихо проговорила Джоан. - Да нет, ничего. Это случилось давно. - Штайн подумал, что "двадцать лет назад" или, тем более, "сто лет назад" - неправильное выражение для события, которое еще не произошло. Или все-таки произошло? Черт ногу сломит в этих временных парадоксах... - Мне тогда было десять лет, - сказал Штайн. - А сколько тебе сейчас? - поинтересовалась Джоан с невинным выражением лица. - Сто десять. - Штайн состроил некую загадочную улыбку - говори святую правду и при этом улыбайся подобным образом, и тебе никто не поверит. Вот и Джоан приняла его откровенный ответ за своеобразную игру и поддержала ее. - А ты неплохо выглядишь для своего столь почтенного возраста - больше тридцати не дашь. - По другому календарю мне как раз тридцать, - сказал Штайн. - И какой же из этих двух календарей правильный? - Оба. - Ну, ладно. - Джоан, похоже, наскучила эта игра, и она попросила Штайна: - Скажи что-нибудь по-русски. - Что сказать? - Не знаю. Что-нибудь. - Хорошо, - согласился Штайн и перешел на русский, чего, вроде, не делал ни разу за последние восемьдесят лет. - Ты очень красивая, и очень мне нравишься. - Интересно, но непонятно, - задумчиво сказала Джоан. - Такое странное ощущение - мне показалось, что ты говорил обо мне... - Я сказал, что ты очень красивая, и очень мне нравишься, - перевел Штайн самого себя на английский. - Ты меня кадришь, что ли? - настороженно спросила Джоан. Штайн пожал плечами. - Я просто стараюсь быть любезным. Джоан усмехнулась. - Следующей любезностью, наверное, будет приглашение поужинать вместе? - А ты согласишься? - быстро отреагировал Штайн. - За твой счет - почему бы и нет. Я сэкономлю себе немного денег на дальнейшие странствия. - Значит, договорились? - Договорились. Совместный ужин состоялся в Новом Орлеане. Штайн выбрал небольшой ресторанчик, куда пускают в джинсах и не требуют надеть галстук, - уютное местечко с почти домашней кухней. Штайн был корректен и предупредителен с Джоан, не более. Он не форсировал событий, не старался немедленно затащить Джоан в постель, но ночь они все-таки провели вместе, она сама так захотела. А на следующий день они поехали дальше - вместе. Через неделю, в Фениксе, они по-прежнему были вместе. Джоан наравилась Штайну. Может быть, он даже был в нее немного влюблен и знал, что тоже ей не совсем безразличен. Но вместо радости по этому поводу Штайн испытывал беспокойство, и это беспокойство росло. Он знал, что у них с Джоан не может быть совместного будущего, но он не знал, как прекратить их совместное настоящее; да, признаться честно, он и не хотел его прекращать. "Завтра, - говорил себе Штайн. - Завтра я скажу Джоан "прощай", и все закончится." И все действительно закончилось на следующий день, только совсем не так, как предполагал Штайн. Говорить Джоан "прощай" ему не пришлось. Из-за предстоящего, наверняка неприятного и нервного разговора и вполне вероятной ссоры с руганью и слезами Штайн чувствовал себя несколько виноватым перед Джоан и потому легко позволил ей уговорить себя на поездку в Лас-Вегас. - Как будто у тебя есть состояние, которое можно просадить в рулетку, - ворчал Штайн, уже согласившись. - Какой же ты темный, папочка, - хихикала Джоан. - К твоему сведениею, если ты не житель штата Невада, то почти в каждом казино тебе дадут разок сыграть бесплатно... Она оказалась права, она даже выиграла почти тысячу долларов в "Луксоре", начав с одной бесплатной фишки. - Новичкам везет, - завистливо кряхтел Штайн. Он проиграл около двух сотен и разумно предпочел не продолжать, хотя финансовый вопрос его не беспокоил. Джоан тоже остановилась, как только начала проигрывать. Обменяв фишки на деньги, она потащила Штайна в ресторан приказино. - Теперь, разбогатев, и я могу угостить тебя ужином, жалкий неудачник. Глаза ее странно блестели. Штайн не возражал: "Пусть делает, что хочет. Это ее день." - Такое обязательно следует отметить, - весело тараторила Джоан. - Я закажу шампанского, "Дом Периньон". - Она, лукаво прищурившись, искоса взглянула на Штайна. - А ты не угощал меня шампанским, скряга. - Ты бы подумала, что я пытаюсь тебя напоить, - попробовал отшутиться Штайн. - Может, и подумала бы, - сказала Джоан, - но попытаться стоило. - Хорошо, - сказал Штайн. - Я угощу тебя шампанским сегодня. - Ну уж нет, - отказалась Джоан. - Сегодня я плачу за тебя, а ты будешь моим должником. Штайн вздохнул. По части употребления алкоголя Штайн никогда не был силен, можно сказать, он был трезвенником. От выпитого шампанского Штайн почувствовал легкое головокружение и тихий звон в ушах. Джоан же разрумянилась, вовсю засверкала глазками. Вообще, ужин был бы просто великолепен, если бы оба не молчали все время. Странный ты человек, Борис, - сказала вдруг Джоан. - Каждый день своей тихой жизни ты увековечиваешь в дневнике и трахаешься только в презервативе. Штайна неприятно царапнуло слово "трахаешься". - Я выбираю безопасный секс, - деликатно заметил он в ответ на выпад Джоан. - Ты ведешь себя, как Нил Армстронг на Луне, - сказала Джоан. - Не приведи господь что-нибудь случится с твоим скафандром. - Вот уж не думал, что ты знаешь имя человека, который ступил на Луну еще до твоего рождения. - Это имя я знаю. Не уклоняйся от темы, Борис. - Прошу прощения. А какая тема у нашей беседы? - Мы говорим о тебе, Борис. - Ну, это неинтересно, - сказал Штайн. - Лучше давай не будем обо мне говорить. - Хорошо. Давай не будем говоритьо тебе. Давай вообще не будем ни о чем говорить, - сказала Джоан резко. Она со звоном бросила на тарелку вилку и нож. - Я больше не хочу ужинать. Я хочу уйти. - Ну ладно, ладно, - примирительным тоном проговорил Штайн. - Извини, если что-нибудь не так. - Да все не так! - Джоан чересчур порывисто поднялась из-за стола и опрокинула на пол хрустальный бокал. Звон бьющегося стекла пресек разговоры за соседними столиками, посетители ресторана с недоумением смотрели на ссорящуюся пару. - Ч-черт! - сказал Штайн... Ночной Лас-Вегас сверкал разноцветными огнями совсем как рождественская елка в Рокфеллер-центре. Прошлое Рождество Штайн как раз встречал в Нью-Йорке и видел ту самую знаменитую елку собственными глазами. Лас-Вегас был весь такой - город-праздник, яркая обертка. Штайн подумал, что в этом городе нельзя жить, можно только приезжать сюда время от времени, когда захочется повеселиться до полного сумасшествия. Что-то неладное происходило с Джоан, она вела себя так странно. На улице у Джоан опять переменилось настроение - в лучшую сторону; она повеселела. Отбежав от Штайна на пару шагов, Джоан обернулась и крикнула, смеясь: - Я побегу, а ты лови меня - или я убегу от тебя насовсем. А Штайн наоборот замедлил шаги, услышав где-то неподалеку полицейские сирены. - Джоан... - неуверенно сказал он. Но она, хохоча, уже пробежала по улице несколько шагов и остановилась на краю тротуара, там, где одну улицу пересекала другая. Звук полицейской сирены становился громче, он приближался. Штайн уже слышал рев автомобильных двигателей. - Джоан! Она оцепенела на краю дороги, совсем как маленький беззащитный зверек, глядя в ослепившие ее глаза-фары несущегося на запредельной скорости автомобиля. - ДЖОАН! Он не успел к ней. Автомобиль сбил Джоан, отшвырнул далеко в сторону, вылетел на встречную полосу и столкнулся с другим автомобилем. Лязг, скрежет, крики. Джоан лежала на асфальте сломанной куклой. Штайн подбежал к ней, упал на колени, поднял ее на руки, заглянул в лицо. Лицо ее было удивленным и немного обиженным, словно она хотела спросить: "Почему это случилось со мной?" Или она хотела спросить: "Почему ты не спас меня?.." Штайн запрокинул голову и глухо застонал. Свысока, освещенный лучами прожекторов, холодно улыбался сфинкс. Вокруг начали собираться люди. Подвывая сиреной и мигая красно-синими огнями, подъехала полицейская машина, остановилась позади Штайна, скрипнув тормозами. Один из полицейских подошел к Штайну, а другой побежал к столкнувшимся автомобилям, заглянул внутрь салона машины, сбившей Джоан, крикнул своему напарнику: - Эй, Дик, этот ублюдок не пристегнулся. Похоже, он готов. Полицейский, который стоял рядом со Штайном, опустил ему на плечо тяжелую ладонь. - Сэр, мы уже вызвали по радио санитарную машину, она вот-вот подъедет. - Поздно, - сказал Штайн сквозь зубы. - Уже поздно. 2001 19 ноября Штайн отмечал день своего рождения. В первый и в последний раз в своей жизни он напился до полной бессознательности. Помнится, папа-Штайн говорил, что младенец-Штайн появился на свет около десяти утра. Вот в десять утра Штайн и принял торжественно первую порцию, провозгласив тост за здоровье и долгую жизнь новорожденного. Он весь день просидел дома, в полном одиночестве, смотрел всякую муру по телевизору и употреблял загодя припасенный алкоголь. Вырубился он задолго до наступления вечера и задолго до истощения запасов спиртного. Ему привиделся кошмарный сон: будто безжалостный Сатурн схватил его длинными жадными руками и проглотил целиком; внутри было очень жарко и шумно, вращались огромные зубчатые колеса, и тикал чудовищный часовой механизм... Штайн проснулся посреди ночи совершенно трезвым. Было очень тихо: никаких запоздавших прохожих под окнами, никаких машин; не было даже ветра. Мертвая тишина. Штайну вдруг показалось, что он сходит с ума, и он испугался. 2011 Штайн, конечно, знал, что его будут искать, но очень надеялся, что не найдут. Зря, выходит, надеялся. В пятницу, вечером, Штайн вернулся со своей новой работы в свой новый дом и застал в квартире - кого бы вы думали? - старшего координатора Дубова. Дубов сидел на краю письменного стола, небрежно облокотившись на монитор штайновского домашнего компьютера, и покачивал ногой. Рисовался. - Ну, здравствуй, Борис, - негромко сказал Дубов с легкой улыбкой на постаревшем лице. "Нашли, - с отчаянием подумал Штайн, - все-таки они нашли меня." Он знал, зачем Дубов здесь; цель у старшего координатора была одна: защищать закон Трэвиса. Штайну нужно было как-то спасаться, но Дубов не простак - он тоже времер. Оставалось одно - способ под названием "заговаривать зубы"... - Здравствуй, Александр, - сказал Штайн. - Сто лет тебя не видел. "И еще бы сто лет не видать." - Это только по твоим часам сто лет, - сказал Дубов, продолжая улыбаться, - а по нашим - всего четыре года. - Постой, - спохватился Штайн, сделав небольшой шажок поближе к столу. - Ты ведь уже ходил в прошлое. Как это тебя отпустили во второй раз? - Не во второй, - ответил Дубов. - И даже не в третий. Я же сказал: прошло четыре года, наука и техника на месте не стоят. Был разработан механизм возврата, так что мы теперь скачем по временам туда-сюда, как блохи. Прогресс. - В любую точку? - Штайн придвинулся еще на шажок. Дубов покачал головой. - Увы - нет. Двенадцатилетнюю цикличность пока преодолеть не удается. Он вдруг усмехнулся. - Борис, ты что, пытаешься мне зубы заговорить? - Да, - откровенно признался Штайн. - Ничего-то от тебя не скроешь. - Польстив старшему координатору, он стал к нему еще немного ближе. - А меня вы как нашли? - Вот. - Дубов похлопал ладонью по корпусу компьютера. - Кто своей мамочке отправляет такие трогательные послания? - Но там же нет обратного адреса... - Может, и нет, а может, и есть, - сказал Дубов. - Ты лучше у Сени Голованова спроси, как он нам тебя нашел. Пришлось из него времера сделать, но не зря, не зря. - Ох уж эти мне компьютерные гении... - процедил Штайн. - Твоя мать умерла, Борис, - сказал Дубов тихо. - Ты должен принять это. - Она еще жива, - возразил Штайн. - Она даже не подозревает, что с ней случится вскоре. А что если это не случится? - Закон Трэвиса, Борис, - весомо произнес Дубов. - Ты должен понимать, ты же контролер... - И вот ты прибыл из будущего, чтобы остановить заблудшего коллегу, - с горечью сказал Штайн. - Ну как, прикончишь меня прямо здесь, или и в этом произошли прогрессивные изменения, и ты возьмешь меня в свое нерушимое будущее и организуешь показательный процесс над падшим времером с последующей публичной экзекуцией? Дубов покривился - не понравились ему слова Штайна, ох не понравились. - Куда я тебя возьму - в тридцать пятый год? - Он покачал головой. - Нет, Борис, мы тебя запрем. А выпустим в тридцать первом. Мы понимаем, сто двадцать лет - слишком долгий для времера срок, никогда такого не было и теперь уж не будет. Только, Борис, ради бога, давай без глупостей... Ну, ты понимаешь... - Не понимаю, - сказал Штайн. - Не могу понять. - Борис, - проникновенно сказал Дубов. - Ты не вправе менять прошлое. Никто не вправе. - Да мы же и так меняем прошлое одним только появлением в нем! - выкрикнул Штайн. - Джоан осталась бы в живых если бы не встретила меня. - Да, я знаю. - Дубов склонил голову. - Я читал твои дневники. Это та девушка... - Знаешь?! - вскричал Штайн, наступая на старшего координатора. - Знаешь? Тогда скажи, почему я могу убить кого-либо, но никого не могу спасти? Видимо, у Дубова не было ответа на этот вопрос, и он решил, что с разговорами о спасении заблудшей времерской души пора кончать. Как бы невзначай Дубов сунул руку в боковой карман куртки, но Штайн оказался проворнее (он тренировался каждый день, да и уроки Бондаря не прошли даром). Штайн нанес Дубову хлесткий удар ногой, и старший координатор грохнулся со стола на пол в обнимку с компьютером. Он еще попытался подняться, даже встал на четвереньки, но Штайн без сожаления врезал ему кулаком по затылку, и Дубов отключился. За спиной у Штайна тихо скрипнула дверь комнаты. Штайн резко обернулся - в дверях стоял Костецкий, слишком далеко, не достать. Пистолет в руке Костецкого смотрел на Штайна черным зрачком дула. "Все, - обреченно подумал Штайн, - Конец." И закрыл глаза. Закон Трэвиса... май 1996