С.В. Соловьев ET CETERA стихотворения из сборника =============================================================== (c) С.В. Соловьев, 2000 г. Все права защищены законом. Публикация всего произведения или отдельной его части только с письменного разрешения автора. =============================================================== * * * Серый божественный свет - это дневная луна. Тени изрезали снег в цвет сухого вина. Нежное масло белья, тающего под ногами. Говорю, только зря: я буду с вами - куклы в замочном окне взгляда, идущего врозь с тенью, снегами, но не с прошлым, в котором я гость хуже татар и войны: память - затупленный меч, - мятый кушак луны, снятый небрежно с плеч. январь 2000 г. Актеон Мне говорят, что я живу в томленье, когда все улицы - мои, и город, спящий словно приведенье, что тает от несбывшейся любви к себе - в моих глазах, в моих печалях. Закрою веки, простираю длань: Мне кажется, что где-то за плечами трепещет ускользающая лань любви в чащобе будничных метаний. Шепчу заклятья, снятые с лица, оставленной за горизонтом тайны в вселенском ожидании конца. 2000, январь, 19-ое С рассвета до рассвета Я счастлив тем, что я несчастлив, несовершенен в совершенстве, я не пластичен, но податлив, я голодающий - в блаженстве быть узником, но по свободе стенать с рассвета до рассвета, и слыша фальшь земных рапсодий, не ждать небесного ответа на тот вопрос, что задан мною сквозь зубы, сквозь кулак, сквозь веко, и быть избитою судьбою в обличье бога-человека. 2000, январь, 23-ое * * * Забудь этот город, забудь жену, которой, впрочем, и нет. Забудь календарные дни, профиль любви, мелкий скарб, - идя на войну с временем, забудь провиант. Никого не вини, споткнувшись о волны пространства и падежей, когда устал говорить языком перспектив. Забудь о сраме своём - ты всегда в неглиже венозных мелодий - они на один мотив. Забудь арифметику - ничего не счесть, кроме потерь, их сумма всегда равна нулю. Не впитывай ухом весть: это - не твой народ, не твоя страна. На каменном судоржье разных эпох не пытайся слиться с историей, прильнув щекой к монументальному, не восклицай: "мой бог!" - он, такой же как ты, изгой. Забудь вердикты судей подъездных врат: фотография юности отцвела, потеряв лоск. Напрасно шарить рукой, взбивая гладь обыденного, напрасно морщинить мозг, пытаясь понять шёпот вакуума. Но немота стола говорит гораздо громче резины или свинца. Забудь полуправду жизни, - она постоянно лгала, что будет что-то ещё, помимо конца. 2 апреля 2000 г. Диалог на фоне молчания Мы с тобой говорим на разных языках: я - на языке времени, ты - пространств. Красота ландшафта застыла в твоих глазах, у меня - недоверие к блеску убранств Флоры с Фауной, Купидона с царём преисподней - Аида, и прочая, и прочая. Ты отдал свою речь в долгосрочный наём многословию жизни, я - многоточию. Любое слово, ровным счётом, ничто на фоне молчания, любой жест - не искренен актёра в отсутствие зрителя, даже в самом простом он - предосудителен. В этой игре в некое подражание ей же остаётся место лишь для совместного отчаянья: ты и я - только длинные паузы между словами богов в диалоге на фоне молчания. 2000, апрель, 4-ое * * * Я тихо, как проклятье, прошепчу, гортань свернув в попытке умолчанья: не столько видеть я тебя хочу, как сам момент венчанья и не на царствие, и не на брак, на жизнь, что пополам с извёсткой смерти, куда вплетён узор тенистый бра и Шостакович с Верди. Раздвину комнатный покой рукой, и волны сновидений поднимая, нарушу, может быть, далёкий твой покой, тебя уже не принимая; ты помнишь, вечер тёплым был, асфальт чурался зелени, и губы извивались при поцелуях, южный город плыл в закате молодильном раздеваясь до наготы холодных звёзд, до пустоты часов отлива тел, - она отчасти наполнялась нами... Так оседала накипь прошлого, так ты переродилась спутанными снами теперь и здесь. Закат и вечера, отлив телес, стук о стекло ветвей, огрызки смеха... Шепчу проклятья. В свете жёлтом бра густеют тихо осложненья эха: "Я тихо, как проклятье, прошепчу, гортань свернув в попытке умолчанья: не столько видеть я тебя хочу, как сам момент венчанья..." 2000, апрель, 4-ое На переправе Пусть надо мною сук скрипит корявый, каблук изранит пыльный гравий, быть может, лишь на переправе коней менять. Глазницей мир делить не в праве, когда везде Помпей и Марий, стоять на брошенной заставе, не удирать. Ветра порвут голосовые связки, дни сокращая для острастки, под глиной чужеродной маски опять играть. Следы в асфальтье снова вязки, жизнь наполняют - шум и дрязги, но в каждой скоротечной встряске - не умирать. 2000, май, 14-15 * * * Храни меня мой ангел куцекрылый, мечом затупленным напасти отводить пытайся, - ведь душа уже простила: доспехам ржавым дух не защитить. Твой перст неверный мне дорогу укажет, по которой вновь кружить, а имя бесхарактерного Бога пустым заклятьем может послужить. Посмейся лик, истёртый небесами над тщетною попыткою не быть средь бытия, но слабыми руками тебе меня вовек не осенить. 2000, май, 16-ое Не скульптору Переродившись в желтизну ствола, утыканного прелостью изжоги, природа суточно брала губами свежевымытой дороги мои корявые следы, мои глаза, слезящийся путь пули траекторий - мой взгляд - он перспективам указал тщету пространственных викторий. Забытый след, забитый тяжестью в асфальт как гвоздь, как выдох, как асматик-диктор запутался в делах, в дождях, во снах, в лакунах диалога, в зыбких титрах. Твоя рука, лианой вытянувшись, - штрих к наброску автора, чьё имя - томик биографий, но голос чей уже замолк, притих на виноградных гроздьях чьих-то эпитафий. Пока что каменеет этот чёрный год, тебе - не скульптору, но Герострату, - укором стылым тычет: твой черёд судьбе отцеживать посильно плату в мозолях рук, в истерике щеки, в слезливом натрии, в бреду подушек, - платить, сквозя воспоминанием вески в восторженной мистерии удушья. 2000, май, 22-ое * * * Чтобы слышать стылый ропот прибоя, нужна тишина; чтобы взглядом объять империю, нужно жить в провинции, будучи анонимом, - только тогда разгорится война вещного космоса с временем - его проскрипцией. Всё происходит вычитанием от, не для: стихотворение от - поэта, его написавшего; возможная слава его - от забвения. На полях белизна листа как наличие будущего у пропавшего без вести. Отсюда стремление к краю, прыжку, струе под давлением, к лавру, - как следствие, к эпитафии, чтобы когда-нибудь кто-то, копаясь брезгливо в золе прочитал по берцовой всю твою биографию. июнь 2000 г. Воспоминания о будущем Я ошибусь, определяя, что такое родина. И, чтобы ошибиться, у меня нет нужды открывать второй том доктора Самуэля Джонсона или четвёртый Владимира Даля... Игорь Померанцев Я вернусь сюда, когда мне будет сорок. Может, найду сады. Может, портовый город. Реки потекут вспять, омелеет заметно площадь в лицах; там, где ревели авто, зацокает лошадь своим копытом. Барельеф на этом красном доме взгляду расскажет лишь то, что мы не знакомы. Улицы, петлявшие ранее, станут ровными и прямыми. Оставшиеся друзья окажутся немыми - и не моими. Лицо, закаменевшее от пафоса, парик оденув, вместо Вебера мне прочтёт позднее из Одена. Я буду уже немолод, буду устал и грузен, не столько от веса, сколько от избытка грусти, что накопил в путешествиях и натёр в ботинках - сколько помню, ходил с жизнью чужой в притирку. Эрос, как тот купидон, позеленеет от скуки, видя как гражданин прячет натуру в брюки новой культуры Как-Бы-Чего-Не-Сталось... Может, увижу берёзу, где мне бодалось как Солженицыну, - может, целую рощу, посаженную чьим-то потомком общим. Что мне грустить, поверну налево, зайду в кафетерий, выпью вина в ожидании киномистерий, разверну газету и своим хмелеющим оком снова прочту некролог по поводу Бога. Если позволят, вселюсь в старый дом, бывший музеем брачных афер гладиаторов Колизея с профилем лупонария. Буду растить гербарий на балконе, по выходным - буду играть в сафари с тараканом, с котом, с гостем, со звуком, залетевшим птицей в окно, и с лунным кругом на подражаниях Персии. Иногда, в час ранний буду с любовницей засыпать, устав от брани. Что ещё вспомнить? Новый изыск в искусстве? Что написал имярек в "Иностранке" о бедном Прусте?.. Джунгли взломают брусчатку. Или северный полюс вяло к другому сползёт, чтобы гуще рос волос. Птицы все улетят на запад, вслед за детьми Сиона. И только пьяный меня убедит, что я дома, и ещё клумба, что заросла бычковатостью "примы" - живо напомнит мне, как наши года ранимы. Платье мне прошуршит, каблук отобьёт чечётку, плавным зигзагом лишая надежд на красотку. Рот, открываясь в натужном: "Постойте, дама", сплюнет в кусты с улыбкой упрямой. Будет стоять некий статуй с кирасой, чтобы какой гражданин седовласый внуку втирал про исход Куликовской в тёплом исподнем и верхнем неброском. За рекламой Забвения, - "кока-кола" и "чипсы". Может, что напишу как Борхес или как Ибсен, чтобы потом разбросать листья по веткам деревьев, тем укрепляя туземцев в их суеверьях. Дети будут расти из пробирок, божества - из машины, морща на телеэкранах свои плешины. Девки подешевеют, посему зачастят пилигримы не для того, чтоб любить, но быть любимым. Может, напьюсь и съежу кому-то по морде, сяду в вагон и уеду, чтобы на море видеть холста изнанку под ругань чаек, жарясь на солнце и откровенно скучая. Месяц в песках провалявшись, вернусь к обеду в шёлке долгов и от злости бледный... В каждый четверг, в три пополудни буду опять воскрешать ритм будний; так перейду к езидам следующего КиберПанка, чтобы уверовать в смерть - но уже без остатка, выраженного в надеждах, в слезах, в планах на завтра, кои теперь сократятся в размер: что съесть на завтрак. июнь 2000 г. Робинзонада Если захочешь славы - мрамора с лавром, медного купороса, стань Робинзоном: захвати континент, преврати его - в остров; нареки всех туземцев Пятницами, назови своим именем воды, что окружают сушу; введи календарь, в котором годы отменены, - счёт производи в днях от крушения, что в переводе на местный язык, - дня твоего рождения. Можешь наставить статуй, стать императором, пойти войною на континент соседний, на его очертания исходя слюною; можешь писать откровения, дифирамбы, или на песке писать кровью подданных дней недели, как полагает цезарю, - не шевеля бровью. Можешь искать золото, хлопок, берилл, свой Олимп, свою Этну, чтобы отрыть Тифона, внести лепту и кануть в Лету. июнь 2000 г. * * * У мира нет последствий, кроме жизни, когда глядишь из чьих-то мёртвых окон. Засим надень сюртук и парика на скулы наложи фальшивый локон, пугай детей, прихрамывая в шаг, на одалисок полуголых зри бесстыже, и если встретится не друг, но враг, - сам знаешь: он тебе гораздо ближе. У мира нет последствий, кроме нас. Засим не торопи беседу, шаг, размеры четверостишья, - твой усталый глаз весомей аргументов интерьера, бумаги, букв и пауз торжества... У мира нет последствий, кроме книги. И если вдруг зашелестит листва - то будут не апостолы, но МИГи. У мира нет последствий, кроме слов - банальных слов о счастье и ненастье... Щекою на подушке, полной снов, на автора причин раскинешь снасти. июль 2000 г. Мосты Ах, за что ты оставил меня, мой Бог, в круге света от этого фонаря, в тупике дорог? И теперь осени сырость бронхи полнит вином - как последняя милость, посетившая дом. И теперь каждодневно я вижу одну тоску, прижимая поближе зеркала к виску: вылетает мой профиль как упрёк, и так заглушает вопль, рвавшийся из-за рта. Ах, зачем снова осень, снова жёлтый лист, и наивен снова я как гимназист?.. Буду запах смерти каблуком будить, буду сладкий вермут вечерами пить; буду тщетно чёрным воскрешать мосты между сном и явью - белые листы. 20.10.2000 * * * Кого одели в кашемир, кого обули. Я, перед тем, как рухнет мир, - сижу на стуле; смотрю в унылое стекло, пишу в тетради. За то, что мне не повезло, я не в накладе. октябрь 2000 г. * * * Если что написать могу - только имя, вспомнить отчётливо - всплеск воды. Годы идут, и они - ранимы, так же ранимы как я и ты. Если что сделать - то только выйти, дверью не хлопая об косяк. В реку входить, для того чтобы плыть и помнить ещё, что ты не рыбак. октябрь 2000 г. 11