Дик  СТЭЛЛАН

"ВЛАСТЕЛИН  КРАСНОГО  БОРА"

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

ЛИСЫ  СОРОЧЬЕГО  БРОДА

Меня не удовлетворяет возможность описывать наружность и внутренности животного, хотя и существует взгляд, что это самое необходимое. Я считаю, что нужно не жалеть времени и места для описания жизни и поведения животных. Наши корифеи науки... расчленяют и систематизируют множество материала... и на наблюдения за животными уже не остается времени.

Альфред Брем

-----------------------------------

СОРОЧИЙ  БРОД

Я не берусь быть судьей и воспитателем общества и не претендую сказать миру новое слово. Я только хочу помочь, в меру моих сил, тем безмолвным существам, среди которых протекла моя жизнь...

Щедрая Природа подарила большие богатства своим детям, и если человек возьмет свою долю, это будет вполне справедливо и честно; но он не должен обижать другие существа и отнимать у них необходимое, они тоже хотят жить...

Серая Сова - Вэша Куоннезин ("Рассказы опустевшей хижины")

-----------------------------------

    В верховье речки Стугны, у самого её истока, с незапамятных времен старилось большое тростниковое болото. Оно занимало обширную низину и с годами стало топким у берегов, где водоросли и болотные растения образовали коварные зыбуны, на которых зеленели травы и осоки.

    Окрестности болота, отдаленные и глухие, пользовались в нашем поселке дурной славой. Даже на макушке лета - в самые жары, когда в горячий полдень от зноя дрожит горизонт, пастухи избегали выпасать там стада, хотя в эту пору трясина подсыхала у берегов и кое-где домашний скот мог доступиться до воды. Все обходили эти гиблые места стороной, и только в памяти старожилов поселка хранилось то время, когда через болотистую низину можно было перебраться по старой гати от земляной дамбы. То место исстари звалось - Сорочий Брод.

    Где-то там на лесных косогорах, спускавшихся к топкому берегу, или в куртинах - небольших островках соснового леса, окруженных со всех сторон полями, - обитала лисица, воровавшая домашних птиц. Разумеется, в округе встречались и другие лисы, но ту, что таскала хозяйских кур средь бела дня, посельчане знали давно. Её так и прозвали: Лисица с Сорочьего Брода.

    А вот кем она была в действительности, так это частью дикой природы, которую человеку так и не удалось подчинить себе, несмотря на все старания. Той самой природы, из которой вышел когда-то и сам человек, и которая продолжает давать приют каждому живому существу, рожденному свободным, передавая из поколения в поколения свои извечные законы, создавшие гармонию всего сущего на земле.

    Раз уж пошла о ней такая слава, то хотела она того или нет, только теперь ей надо было жить согласно со своей славой и ввек быть осмотрительней вдвойне и вдвое хитрее. Потому что грехи всех лисиц, равно как и все беды посельчан, валились чохом на ославившегося зверя, и всякий, кто мало-мальски был причастен к охоте, считал своим долгом выследить её и подстрелить как можно скорее. Правда, пока что похвастаться в поселке было некому: эту именитую лисицу ещё никому не удалось перехитрить.

    Между тем все местные охотники охотились на неё долго и по разному: подстерегали на тропах с ружьём, устраивали загоны в лесу, выслеживали по пороше, травили собаками, даже засыпали нору, куда лиса пряталась от преследователей, - словом, добывали её всеми дозволенными и недозволенными способами. Однако все попытки заполучить заветный трофей до сих пор не увенчались успехом, мало того - нисколько не вредили ей и не мешали устраивать очередной погром в поселке несколько дней спустя. Казалось, она поступала так в отместку и не пропускала ни одного курятника, обходя поочередно все дворы, выходившие огородами в поле.

    Но в отличие от других лисиц, которые тотчас обращались в бегство при виде человека или собаки, Лисица с Сорочьего Брода вела себя иначе. Она затаивалась в огородах среди картофельной ботвы или в малиннике, а то и прямо на заросшей бурьяном меже, где поджидала удобный момент для решающего броска. Нападала всегда внезапно, как гром с ясного неба врывалась на хозяйское подворье, в мгновение ока чинила расправу - хватала намеченную жертву, и прежде, чем поднимался птичий переполох, её чёрный хвост уже мелькал за околицей поселка.

    Из года в год с методичностью сборщика налогов Лисица с Сорочьего Брода взимала пернатую дань с посельчан и, несмотря на все попытки охотников пресечь лисий грабеж, оставалась цела и невредима и благоденствовала на протяжении многих лет. Но в эту весну произошли перемены, смутившие привольное течение её жизни.

    Но вслух он этого не сказал, не заведено было у них в семье загадывать что-либо наперед, тем более распространяться об этом. В сельской местности такое не больно поощрялось, даже порицалось как верная примета для сглазу и всякого нарекания. В поселке говорили так: "Цыплят по осени считают". И Дима полагал - правильно считают.

    Так вот насчёт цыплят: пропало их сразу двое. Исчезли бесследно. Ясное дело, лиса утащила, да хитренько так, что никто и не заметил. А дело под вечер было. Серафима Маева -миловидная женщина с набожно-печальными глазами, пошла задать цыплятам пшена, чтобы им сытнее ночью спалось, а двоих цыплят и нет. Их-то не много было, всего полторы дюжины, сосчитать несложно.

    Она возвратилась в избу расстроенная.

    - Двоих не стало,- говорит. Это она своим мужчинам говорит, мужу и сыну, стало быть. Дима в то время на кухне вертелся, время-то к ужину шло, а у него сегодня ещё и день рождения. Мать испекла пирог с вишнями и всякое такое, чтобы вкусно поесть; дни рождений в поселке особо не праздновали.

    - И до нас лисица чёрная добралась,- упавшим голосом сообщила она.- Хоть бы околела, окаянная.

    А сама чуть не плачет, настолько цыплят жалко. Да и упитанные были цыплята, ядреные. И клевали исправно.

    Вот тут отец и говорит:

    - Не мешало бы проучить её как следует. Жаль, трактор у меня не на ходу, а посевная не сегодня-завтра начнется.

    Он комбайнером работал и заодно трактористом, когда комбайну в поле делать нечего. Видный такой мужчина, строгий с виду, но справедливый. Чёрные брови, сходившиеся почти вплотную на переносице, придавали его лицу совсем суровый вид, а постоянная работа в поле - так она никого не делает моложе своих лет и к сорока годам любому изрежет лицо глубокими морщинами.

    Как большинство коренных жителей поселка, он говорил мало, уравновешенный характер имел, - жизнь приучила. Уже за столом, когда сели за этот самый пирог с вишнями, он и обмолвился про лисицу, вроде как невзначай. А чаще всего о делах каких важных именно так и говорят, как бы между прочим. Тут каждое слово ловить нужно.

    Так вот, он и говорит:

    - А что, дам я Димке ружьё, пусть поохотится. Неровен час и пришибёт эту бестию.

    - Мал он ещё по охотам ходить,- возражает мать. Но возражает не настойчиво, а так, для порядка. Вроде как и на самом деле рановато.

    Только это может быть в городе и рановато, но не в деревенской местности. Здесь, если человек может заглянуть на другой бок коровы, поверх её спины разумеется, то на него уже взваливают любую работу по хозяйству. И он способен её потянуть без особой скидки на возраст. А если его в работе за взрослого принимают, то из-за возраста считать ребенком как-то совестно даже.

    В общем, так оно и вышло - досталось Диме отцовское ружьё на неопределенный срок, и задался он целью выследить ту лисицу. Хотя, по правде говоря, особой неприязни к ней он не имел, - на то она и лисица, чтобы не травой и не сеном питаться. Но и цыплят бройлерных скармливать ей не хотелось. В таком деле спуску давать нельзя, чтобы не повадилась курей таскать безнаказанно. Иначе к осени - и считать нечего.

    А в отношении того, чтобы ошибиться или спутать её с какой-нибудь другой лисой, Дима даже сомнения не имел. Её прозвали "чёрной" не за чёрные делишки, а за масть, так что узнать её было проще простого: она отличалась необычной темной окраской, с приметным чёрным пятном на груди, и хвост её тоже был чёрный. Зная эти приметы, Дима не сомневался, что рано или поздно найдёт "Чернохвостую",- так он её прозвал, и не жалея сил каждый свободный день проводил в поисках.

    Как все поселковые охотники, Дима был уверен, что лисицы живут в норе, как собаки в конуре, и та злополучная лисица где-нибудь да жила. А раз так, то дело сводилось якобы к тому, чтобы разыскать её нору.

    Было известно, что после набега, Чернохвостая уходит в сторону болота - это знал чуть ли не каждый в поселке, так что не возникало никаких сомнений, что живет она где-то у Сорочьего Брода. Однако охотники поговаривали, дескать, выследить её невозможно, потому что она часто меняла нору и таким образом жила повсюду недолго, так чтоб её нигде нельзя было застать. Но тому была своя причина: человек, побывав возле норы, оставляет там бесспорное доказательство своего посещение, как если бы лиса увидела его воочию, - следы с ненавистным лисице запахом человека. Выходило так, что лиса покидала обжитую нору не по собственной прихоти, как мог бы кто-то подумать, - виной всему была небрежность самих охотников. И Дима имел намерения не совершать подобных ошибок.

    День ото дня, едва выпадало свободное время, он выходил за околицу поселка, находил отпечатки лисьих лап на оттаявшей земле или снегу и отправлялся на поиски в поля, определяя по следам, куда направилась лиса. Он шел по следу и торжествовал: "Она сама приведёт меня к своей норе!" Но всякий раз следы терялись, путались со следами других лисиц, так что охотник, в конце концов, сбивался и ни с чем возвращался домой. Но нет худа без добра, и каждый день приносил ему новые сведения, обогащал знаниями повадок Чернохвостой лисы.

    Дима нарисовал план местности, где обитала эта лисица, и помечал места, где чаще всего встречались её следы. Он понимал, что лисий след непременно приведёт к норе, и учился разбираться в следах, постигал искусство следопыта. Так он обратил внимание, что у одной и той же лисы следы неодинаковы. Размер отпечатков зависел от того, по какой почве прошла лиса: чем мягче была почва, тем короче становился лисий шаг и шире отпечатывался след.

    Дима знал, что лисицы растут на протяжении всей жизни и к старости становятся особенно большими, и лиса, которую он выслеживал, была старой лисой, это было видно по её следам. По ним он изучал места охоты, переходы и тропы, которыми пользовалась Чернохвостая, и полагал, что знает о ней всё. В одном не везло: никак не удавалось увидеть её в поле при возвращении к норе.

    Без сомнения, рано или поздно лиса попалась бы ему на глаза, но такая неопределенность охотника не устраивала. Для успешной охоты нужно было найти такое место, где Чернохвостая бывала каждый день. И одним из таких мест была нора. Поэтому, едва начал сходить снег, охотник взялся за поиски самих лисьих нор, вместо того чтобы распутывать лисьи следы, петляющие по полям и оврагам.

    Расчёт был прост: зная все норы в округе, он легко определит, в какой из них живет Чернохвостая. А вот тогда удастся устроить засаду возле норы.

НОРА  В  ОВРАГЕ

У нас ещё нет этики природы, но мы хотя бы приблизились к признанию того факта, что птицы должны существовать в силу своего биологического права независимо от того, выгодно это нам или нет...

Считать, что дикие животные созданы для того, чтобы в них стреляли или на них смотрели, - непростительное заблуждение.

    Олдо Леопольд ("Календарь песчаного графства")

    Oldo Leopold ("A SAND COUNTY ALMANAC")

-----------------------------------

    В такое время Дима и нашел лисьи норы...

    В тот день он пробирался по заросшему сосняком косогору над болотом, а привели его сюда следы лисицы, отчетливые на подтаивающем снегу. Лисица шла поперек склона среди кустарника и не петляла, не искала поживы, она шла по лесу напрямик, явно с какой-то определенной целью. Охотник сообразил,- то, что её интересовало, находилось в этой куртине, и, идя по следу, он часто останавливался, поглядывал вперед за деревья.

    Ровная цепочка следа прервалась, и на снегу четко отпечатались все четыре лапы - лиса остановилась. Остановился и он чуть выше по склону, чтобы лучше видеть всё, что могла заметить лиса. Поэтому и удалось ему разглядеть нору издали, в то время как лисе вряд ли что было видно за ветками кустов; она могла только учуять или определить на слух, что у норы нет никакой опасности.

    Она подошла против ветра - обычный прием, которым пользуется любое животное, наделенное обонянием в достаточной мере, чтоб доверить ему свою жизнь. И, должно быть, лисица долго стояла так, принюхиваясь и прислушиваясь, потому что снег под её лапами протаял до самой хвои. А когда лиса пошла к норе, её лапы лишь вминали снег, и не было видно вытаявших хвоинок.

    Вход в нору был вырыт под корнем сосны на крутом склоне и в глубине оказался настолько узок, что Дима засомневался даже, могла ли лисица вообще протиснуться в него? Но рыжие шерстинки на стенах подземного хода свидетельствовали о том, что лисице он как раз впору. Дима замерил его ширину и невольно присвистнул от удивления - всего-то двадцать сантиметров. Ни одна дворовая собака, рослая разумеется, не протиснулась бы в такую узкую щель. Да и для лисы нора могла бы быть в полтора, два раза шире.

    В пяти метрах от первого хода чернел в снегу второй, такой же узкий, но уходивший под землю не так круто. И в нём на оттаявшей земле виднелись четкие следы. Но не ровной цепочкой, как обычно ходит лиса, - следы лап отпечатались широко друг от друга, и Дима догадался, что в норе лисица шла пригнувшись, почти ползком, ставя лапы пошире.

    Будь я лисицей,- подумал он,- расширил бы ход, чтобы идти свободно. Однако чуть позже сообразил, что тогда в нору проникнет зверь крупнее лисицы, так что пришлось признать лисью предусмотрительность.

    Рассматривая следы, Дима низко наклонился, и на него пахнуло резким запахом из норы. Лисица находилась рядом, совсем близко от входа, в который вошла; из него сильнее разило лисьим духом. Но была ли это Чернохвостая? Следы, уходившие в нору, не отличались большими размерами и скорее всего принадлежали какой-нибудь молодой лисе.

    Лисий поселок! - восторженно думал он, оглядывая овраг.

    Позже выяснилось, что нора была одна, но насколько разветвленными были её подземные лабиринты!.. А сколько следов было вокруг! Точно лисицы со всей округи наведывались сюда засвидетельствовать своё присутствие.

    Как же могло так быть, что вот они тут живут себе потихоньку, а он об этом до сих пор ничего не знал? И судя по тому, какая большущая здесь нора, лисицы обитают в ней давным-давно, может быть даже столько же лет, сколько сам Дима живет в поселке. Но, почему-то, в этот овраг он никогда не заглядывал, хотя исколесил на велосипеде всю округу. Между прочим и сюда доводилось ему ездить по здешней полевой дороге, когда за ивняком для кроликов отправлялся к болоту. Бывать-то здесь Дима бывал, но внимания на этот овражек не обращал. Неприметный он, длиною всего-то метров полтораста, весь заросший кустами дикой малины. Ещё вот груша тут росла, а у неё ветки ужас какие колючие.

    А лисицы, стало быть, здесь обосновались. Возможно, даже Лисица с Сорочьего Брода тут живет. Надо лишь выяснить, где именно: либо в глубинке леса на косогоре, либо в этой норе, в овраге.

    По всему оврагу снег истолчен лисьими лапами настолько, что от обилия следов рябило в глазах. И если раньше, встречая следы Чернохвостой на околице поселка, Дима сразу их узнавал, то теперь был озадачен. Понадеявшись на зрительную память, он не сумел их распознать. Но замешательство охотника длилось недолго, он быстро сообразил как безошибочно узнавать отпечатки лисьих лап где бы то ни было: надо перерисовать их, чтобы иметь под рукой для сравнения.

    Не откладывая дело в долгий ящик, Дима завёл блокнот с листиками в клеточку и на следующий день обследовал край поля у поселка, нашел следы Чернохвостой и начал их рисовать. Он уже обратил внимание, что отпечатки лисьих лап выглядят по-разному: на раскисшей, оттаявшей земле они отпечатывались шире, массивнее, приобретая сходство с собачьими. Поэтому Дима не ограничился несколькими рисунками, а брался за карандаш всякий раз, как только находил след, чем-либо отличавшийся от встреченных раньше.

    Со временем он научился пользоваться стеклографом - специальным карандашом для рисования по стеклу. О нём Дима узнал из книги, взятой в школьной библиотеке. Он и раньше любил почитать что-нибудь о природе - рассказы, повести очень похожие на сказки, и случайно наткнулся на эту самую книгу с рисованием по стеклу. Это была азбука ихнологии - науки о следах. Оказывается, не только дети, но и взрослые следы зверей перерисовывают, что, в общем-то, было для Димы неожиданностью.

    Может быть вы не знаете: если опустить стекло под воду как можно глубже, то там, в толще воды, оно режется ножницами как обычный картон. Края его, правда, получаются иззубрены, но это дело поправимое, их можно обклеить лейкопластырем или ещё чем-нибудь.

    Сомневаться в достоинствах стеклянных рамок не приходилось. Следы, переснятые с их помощью, давали более точную копию оригинала, чем рисованные от руки. Рамки были удобны ещё и тем, что нанесенные на них рисунки можно принести домой и, не торопясь, срисовать на бумагу, приложив её к стеклу подсвеченному снизу. Или можно ещё против солнца смотреть.

    Так постепенно Дима становился натуралистом. Блокнот с листиками в клеточку, мягкий карандаш и резинка стали его постоянными спутниками в походах. К этому походному набору прибавились ещё стеклянные рамки и стеклограф - толстый такой карандаш, у которого грифель желтый и мягкий как глина. И ещё Дима обзавелся матерчатым швейным метром, им удобно замерять длину шага лисицы. Причём длина шагов левых и правых лап неодинакова и замеряется отдельно.

    Как известно, на бегу задние лапы лисицы, как и собаки, попадают в след передних, затаптывая их. Это при обычной, спокойной побежке, когда лисица движется с постоянной, так сказать крейсерской скоростью. Если же обычный бег ускоряется, задние ноги выносятся дальше вперед - и этим определяется скорость передвижения зверя.

    При прыжках отпечатки лап становятся массивней и четче, и когда Дима впервые увидел следы Чернохвостой в прыжке, то поразился их размерам - передние пятипалые лапы вместе с когтями достигали десяти сантиметров в длину!.. Обычный же след едва превышал три дюйма.

    Этот рекордный отпечаток Дима нашел теплым утром на обочине вспаханного поля, где лиса пересекла просёлочную дорогу, и мягкая глина безукоризненно сохранила черты подлинной конфигурации лап. Выбрав лучший из оттисков, он вырезал в глине квадрат со следом внутри и сделал подкоп с одной стороны, чтобы подвести лезвие ножа снизу и отделить квадратик от почвы. Добытый таким образом глиняный кирпичик, он тут же просушил на солнце, чтоб не разломился по дороге к дому, а после обжег на огне. Так появился этот редкостный экземпляр в его будущей коллекции натуральных следов.

    Имея перед собой "наглядное пособие" и рисунки в блокноте, Дима без труда подметил общеизвестную особенность лисьего следа: между передними пальцами и боковыми можно положить соломинку. Этого нельзя было не заметить, потому что в "наглядном пособии" - так вообще можно было класть карандаш.

    Очень похожий на след Чернохвостой оставляла ещё одна матерая лиса, и на первых порах Дима путался в их следах. Но после того как на страничках его блокнота появились рисунки всех четырех лап Чернохвостой, стал известен отличительный признак - на левой передней лапе, с наружной стороны недоставало когтя, и этот боковой палец оставлял неправильный отпечаток. Видно лисица когда-то поранила лапу, наступив на осколок стекла или ещё на что острое. Со временем рана зажила, но рубец остался, и был заметен на следах. Подметив это, Дима уже не путал "кривой" след ни с каким другим.

    Рисовал он, конечно, не только следы лисиц, но и других животных. И по мере того, как заполнялись странички его блокнота с лаконичными записями - где и когда был найден след, он всё больше поражался тому, как много разнообразных зверьков населяют окрестности. Его интерес к животному миру возрастал с каждым днем по мере того, как он узнавал что-либо новое о четвероногих обитателях своей местности.

    Он взял за правило перерисовывать каждый новый след. Так появились в блокноте следы ласки, горностая, куницы, хорька, ондатры и других мелких зверьков, о чьем присутствии Дима даже не догадывался. И если раньше был одержим одной лишь целью - поисками Чернохвостой, то теперь часы, проведенные на природе, наполняли его волнующим чувством естествоиспытателя. А неудачи в выслеживании злополучной лисы доставляли не такое, как прежде, жгучее огорчение; его скрашивала радость познания дикой природы.

    Случались и маленькие открытия - к примеру, следы молодого русака с пятью коготками на задних лапах. Ошибиться Дима не мог, так как срисовал их при помощи стеклянной рамки, которую клал сверху на отпечаток заячьей лапки и отмечал на стекле каждый штрих следа желтым стеклографом.

    Благодаря этим стеклянным рамкам, Дима довольно скоро научился разбираться в следах. Но когда вообразил, что полностью постиг искусство следопыта, случайно встретил следок какой-то мелкой зверушки. Разумеется, он аккуратно перерисовал его, однако очень долго ломал голову - кому же он принадлежит?

    Дима обращал внимание на все следы, которые во множестве оставляли обитатели леса и степи на оттаявшей по весне земле. Но основным его интересом, конечно же, были лисицы. Он понимал, что изучение лисьих повадок крайне необходимо. Ведь Чернохвостая была представителем лисьего племени, следовательно, ей было присуще всё то, что и остальным лисам. И рассуждая так, он невольно развенчивал миф о хитрости и сверхъестественных способностях, которыми людская молва наделила этого зверя.

ПЕРВАЯ  ОХОТА

Нужно взять в дюймах длину следа передней лапы, умножить на восемь, и вы получите ... рост до плеча. Проверьте, и вы сами убедитесь. У небольшой собаки лапа примерно два с половиной дюйма, значит, рост её приблизительно восемнадцать дюймов.

Эрнст Сетон-Томпсон

Ernst Thompson Seton

-----------------------------------

    Прошел почти месяц с тех пор, как Дима начал охоту на Чернохвостую лисицу. За это время он научился разбираться в следах и теперь мог с уверенностью сказать, что она приходит в овраг у сосновой куртины, - неоднократно он узнавал её следы у норы. Помимо Чернохвостой туда наведывались ещё две лисицы: у одной отпечатки лап совсем маленькие, у второй - след узкий и продолговатый, с большим соотношением длины следа к его ширине.

    Те же следы встречались у норы в глубине соснового леса, так что предстояло ещё разобраться, в какой норе жила каждая из лисиц. Но нора в овраге больше подходила для засады. На опушке легко спрятаться за деревьями, в то время как овраг и прилегающее к нему озимое поле просматривались на большом расстоянии, и Чернохвостую удалось бы заметить издали и опознать по хвосту или чёрной метке на груди.

    О том, когда лиса приходит к норе, охотник имел весьма смутное представление - должно быть, утром. Но утро довольно растяжимое понятие. Если раннее утро - это перед восходом солнца, то позднее - едва ли не самое неопределенное время в течении суток, разве что до полудня. Поэтому Дима решил прийти на охоту к оврагу пораньше, ещё затемно и встретить рассвет возле лисьей норы. Должен же он выяснить, когда лисица заходит в нору.

    В ночь перед охотой он подхватился задолго до намеченного времени, поспешно оделся, набил карманы куртки патронами и вышел на крыльцо с ружьём в руках. Поёживаясь от холода, постоял немного, чтобы глаза обвыклись в темноте, прислушался. В хлеву шумно вздохнула корова, тявкнула соседская собака - негромко так, видать спросонья голос подала. Ей отозвалась другая, так же незаядло, за ней ещё одна обозвалась, похоже просто для порядка, давая себя знать. И вот уже весь кут поселка залился голосистым собачим лаем.

    Сопровождаемый разноголосым тявканьем, Дима спустился по ступенькам крыльца, прошел огородами в поле, вышел в тихую ночь. Ему предстояло пройти несколько километров по озимому полю на прямик и дальше по прямику, вдоль акациевой лесополосы - на Сорочий Брод.

    Светила луна, и в поле достаточно хорошо было видно всё вокруг. Но подойдя к сосновому лесу у болота, Дима слегка оробел; ночные страхи начали одолевать его. Ведь он ещё никогда не бывал ночью так далеко от дома. Остановившись на краю поля, он долго стоял в нерешительности, вглядываясь в сосновый лес.

    В лунном свете ближние деревья на опушке выглядели таинственно, будто живые существа с мохнатыми лапами вышли из непроницаемой тьмы. А под ними, словно их ноги, светлыми столбами белели в темноте стволы. За этими безмолвными исполинами ничего уже нельзя было разглядеть, за ними всё слилось воедино, соединенное густою чернотой ночи. А дальше в глубине леса только тьма-тьмущая и была.

    Как-то жутковато было заходить ночью в лес. В темноте всё выглядело загадочно, первобытно. Дима потоптался на месте, всматриваясь в непроглядную от темени лесную глубь.

    Эка тьмища,- размышлял он.- Покараулю-ка лучше в поле.

    И подался к скирде, чернеющей на пригорке под лесом.

    Выбрав углубление в соломе, он умостился поудобней и стал дожидаться рассвета, прислушиваясь, подозрительно поглядывая по сторонам. Тихо было вокруг, пустынно. Ничто не нарушало тишину убывающей ночи. Ни резкого звука, ни шороха. Только совсем рядом едва слышно попискивали мыши, возясь в падрине* под скирдой. И убаюканный их мирной возней, охотник незаметно задремал.

    Жаворонок пел всё громче, всё смелее. А как звонко лилась его одинокая песня по весеннему простору! Как призывно звучал голос птицы в утренней тишине! Как отрадно было слышать первого вестника весны!

    Дима слушал жаворонка будто впервые, и странное чувство охватывало его. Обычно для деревенского жителя пенье полевого жаворонка столь же привычно, как кудахтанье кур или лай дворовых собак, но в это утро песня птицы пробудила в душе охотника что-то новое, дремавшее до сих пор в тайниках сознания. Он ощутил себя частью окружающей природы, совсем не так, как принято считать человека - "повелителя" всего живого на земле. Он чувствовал себя не могущественным представителем рода HOMO SAPIENS, а равным среди равных - одним из тех живых существ, кому выпало счастье прийти в этот мир...

    В отдалении за полями занялся рассвет. Широко заалело небо, озаряясь пламенем зари. Ночь убывала. Сизели сумерки. Развиднялось. Наступало то время, когда можно увидеть животных, бодрствовавших ночью, и тех, кто выходили на охоту днем.

    Дима покинул своё временное пристанище и вдоль опушки прокрался к оврагу, где дикая груша прикрыла своими ветвями большинство выходов лисьей норы. Спрятавшись за кустом барбариса, он встал поудобней, отбросил сухие ветки из-под ног, осмотрел местность. Вероятнее всего лиса должна была прийти с поля, и заметить её удастся задолго до того, как она подойдет к норе.

    Над зарослями тростника всплывало солнце, отражаясь розовыми бликами в чистой воде. Оно поднималось из-за горизонта огромное, яркое, пунцовое и красочно выделялось среди окружающего ландшафта. Его яркий цвет притягивал взгляд, наполняя мир торжественной красотой, будто сама гармония природы являла миру свой первозданный смысл, своё величие и ту извечную, необратимую поступь времени, которая сказывалась в размеренном движении восходящего солнца.

    Оглянувшись, охотник увидел в лесу незабываемую картину: сосны в глубине леса стояли как в огне... Их стволы светились!.. Они мерцали пунцовым сиянием, исходящим будто бы изнутри, как мерцают пашащие жаром угли костра. Вся опушка леса пламенела в лучах низкого солнца.

    Неожиданный шорох в кустах прервал его лирические мысли. Он повернулся в сторону шума, и там - из глубины леса поднималась по косогору лисица. Резкое движение спугнуло её, лисица бросилась за ствол сосны и быстрыми прыжками вниз по склону скрылась за деревьями. Дима даже не успел рассмотреть её, не то чтобы вскинуть ружьё, настолько неожиданным было её появление и таким стремительным - бегство.

    Внезапность появления зверя уступила место разочарованию. Ведь вот лисица была здесь минуту назад, не подозревая, что её поджидают; шла себе спокойненько к норе. А он-то готовился, он поджидал её. Но вышло всё наоборот, будто это она готовилась ко встрече и знала наперед, что делать. Он даже ружьё поднять не успел. Такой вот из него охотник...

    Спугнув лисицу, нечего было надеяться подкараулить её сегодня вторично. Но Дима так долго ждал это утро и возлагал на него столько надежд, что был не в силах смириться с мыслью, что все его старания пошли прахом, завершились вот этими несколькими мгновениями. И он остался возле лисьей норы, надеясь на удачу, зорко посматривая по сторонам.

    Прямо от опушки леса до самого горизонта широко зеленело озимое поле, поблескивая росой в лучах солнца. Густую озимь обрамляло слева лесонасаждение из акаций; деревья выстроились в ряд вдоль полевой дороги, уходящей вдаль к поселку, едва видневшемуся на горизонте. Ещё левее, к востоку от акациевой лесополосы, чернело распаханное поле, и его ближний край полого спускался к болоту. На этом склоне Дима и заметил лисицу спустя час после восхода солнца.

    Расстояние до неё было более километра, так что даже острое зрение охотника не могло различить, какая именно лисица шла по пашне. Но в его душе теплилась надежда, что это идет Чернохвостая.

    Был бы бинокль,- сокрушенно подумал он, следя за лисой.

    Лисица приближалась лёгкой трусцой - обычным аллюром, которым пользуются все лисы при дальних переходах. Вот она неторопливо пересекла распаханный склон, ненадолго исчезла среди насаждений акаций, вышла на полевую дорогу и по ней направилась в сторону охотника.

    Дима отступил вглубь куртины, прячась за деревья, взвёл курок, приложил приклад ружья к плечу. Он едва сдерживал волнение, настолько страстно желал, чтобы это была она - та Чернохвостая лиса, которую он выслеживал уже больше месяца. Более подходящего момента для выстрела нельзя было даже нажелать. Только бы это была Чернохвостая!..

    Полевая дорога начала спускаться длинным изволком* к старой дамбе, и лисица покинула просёлок, свернула в поле, пошла к норе напрямик. Среди зеленой озими она представлял собой отличную мишень и шла прямехонько на охотника.

    Время от времени лиса останавливалась, приподнимала голову, оглядывала опушку леса. Не доходя ста метров до норы, она остановилась надолго и пристально всмотрелась в сосновый лес, так что охотнику даже показалось, что он замечен. Он ещё не знал, что зрение лисиц, как большинства животных, подмечает только движение и не удостаивает вниманием неподвижные предметы. Поэтому лисица и не различает человека, застывшего среди деревьев.

    Пока лисица стояла, Дима успел рассмотреть её как следует. Это была не та лиса, которую он поджидал. На её груди выделялось хорошо заметное белое пятно, а морда с белыми усами была какая-то заспанная, с прищуренными, будто спросонья, глазами.

    Лисица двигала ушами. Она ловила звуки из леса. Выждав несколько минут и не обнаружив ничего подозрительного, она тронулась рысью к норе. Один из отнорков* был прорыт на межу поля, воронкой уходя в землю; им-то и воспользовалась лиса. Ни на мгновение не замедлив лёгкий бег, она вышла из озимой ржи, ступила в траву на меже поля и исчезла в ней.

    Держась обочины дороги, чтобы не затаптывать встречающиеся следы, охотник поднялся на взгорье до акациевой лесополосы. Здесь было много лисьих следов - как старых, недельной давности, так и совсем свежих, оставленных этой ночью. Они пересекали дорогу во всех направлениях, и среди них охотник опознал отпечатки лап Чернохвостой.

    Здесь бы устроить засаду,- машинально подумал он.- По полю лисица не сможет подойти незамеченной и улизнуть, как давеча в лесу.

    Случайно он взглянул на акацию, под которой стоял, и неожиданно сообразил, что засидку* можно устроить на дереве.

    Был бы у меня бинокль! - снова подумал он, окидывая взглядом поля по обе стороны от лесонасаждения.- Место для обзора тут отличное. Даже преотличное, что и говорить. А бинокль - ну, так охотнику в любом случае бинокль не помешает.

ЗВЕРОБОЙ

Три старых крысиных капкана, случайно найденных при раскопках в чулане, сделали меня богаче любого из канадских трапперов.

    Александр Формозов ("Среди природы", "Спутник следопыта")

-----------------------------------

    После прилёта полевых жаворонков весна уверенно вступила в свои права. За несколько дней на прогреваемых солнцем пригорках и склонах зазеленела молодая трава. Природа, пробудившись от зимнего сна, наполнилась разноголосым пением птиц, хлопаньем крыльев, барабанным боем больших пёстрых дятлов. Воздух пьянил свежестью, благоуханием молодой зелени.

    В один из тех дней Дима поехал в районный центр, в заготовительную контору по приемке пушнины, где сдавал кроличьи шкурки в обмен на товары. И хотя к весне на хозяйстве у Маевых оставалось немного кролей - с десяток старых крольчих и несколько племенных кролей калифорнийской меховой породы, но после весеннего окота, забот по уходу за ними было более чем достаточно.

    Как в любой крестьянской семье, где дети сызмалу приобщаются к повседневному труду, Дима тратил большую часть свободного времени на своих подопечных. Но вместе с тем, отправляясь на велосипеде по траву для своих вечно голодных питомцев, он имел возможность повседневно наведываться в отдаленные от поселка места, где обитали лисицы. Накосив мешок травы в какой-нибудь сырой низинке или наломав ивовых веток в зарослях на берегу болота, у него всегда оставалось достаточно времени побродить по окрестностям в поисках Чернохвостой лисицы. Бинокль тут ему очень бы пригодился.

    В отношении бинокля суть дела была такова, что если бы все шкурки кроликов, которых Дима выращивал за лето, доставались ему, - ну, в общем, попадали бы в полное его распоряжение, то бинокль уже давно бы был у него. Но отец оставлял ему в виде поощрения только часть шкурок, что были помельче, поплоше, а такой товар приёмщик оценивал по тридцати копеек за штуку, в лучшем случае по полтине. Всё же Дима решил попытать счастья, собрал все прошлогодние кроличьи шкурки и подался в райцентр за биноклем.

    С вещевым мешком он вошел в дощатый ларёк на краю базара с неброской вывеской "Заготсырьё" и сразу увидел лисицу, бегущую по плакату с надписью "Правила съемки пушнины". Перед лисьей мордой красовалась рекомендуемая раздвижная правилка, и получалось так, будто лиса добровольно спешила к ней, чтобы повесить на неё свою шкуру в строгом соответствии с написанными ниже стандартами.

    - С чем пожаловали, молодой человек? - елейным голосом осведомился приёмщик. Он был не занят, пушнина не текла, был не сезон. Любой клиент в такое время удостаивался особого внимания.

    Дима поборол смущение и ткнул пальцем в плакат:

    - Сколько стоит такая шкура?

    - Любой товар надо смотреть.- Приёмщик уклонился от прямого ответа с расчётливой предусмотрительностью торгаша, зато щедро заулыбался, демонстрируя своё расположение к посетителю. И весьма любезно поинтересовался: - Что имеете предложить?

    Но Дима от своего не отступился, хотелось ему узнать: - Лисицы, в какой цене?

    - Смотря какая лисица,- уклончиво отвечал приёмщик.- За одну получишь ружьё, за другую - ни ломаного алтына.

    Таких денег Дима не знал. Но, что за лисью шкуру можно получить ружьё, его обрадовало. Заиметь своё собственное ружьё кому же не охота.

    - Это? - Приёмщик поднял металлическую вещицу, и пристегнутая к ней цепочка заструилась, вытягиваясь с полки в высоту.- Это "Зверобой",- с готовностью пояснил он.- Капкан особенной конструкции, с внутренней пружиной.

    - На лисицу? - Дима подозрительно прищурился. Уж больно не нравился ему приёмщик, и поэтому всё, что он говорил, вызывало недоверие.

    Не здешний он был человек, не местного, не крестьянского склада, - одетый как бухгалтер какой-то, в чёрных нарукавниках до локтей. И держался чересчур уж по-дружески, рассыпаясь в радушии перед каждым встречным. Во всем этом угадывалось что-то фальшивое, не искреннее, а его маленькие глазки мышиного цвета - так и бегали, так и бегали, пока он товар твой оценивал, стуча костяшками на счётах, да разговоры с тобой вёл - зубы тебе заговаривал.

    Приёмщик бросил капкан на прилавок, металл звякнул, и этот звук развеял у Димы возникшие сомнения. Он протянул руку, пощупал холодное железо "Зверобоя", и перед глазами у него возникла лисица, пойманная в капкан. Он сморгнул, отгоняя видение, и лисица исчезла. Но капкан остался.

    - Что вы за него хотите?

    - А что у тебя есть?

    - Кролики.

    - Кролики? - приёмщик хмыкнул.- Кроли бывают разные.

    - Серые.

    - Серые?..- переспросил приёмщик, смакуя слово, будто пробовал его на вкус.- Серые тоже бывают разные. Вот, например...

    Но Дима не дал ему разводить новые антимонии, взял да и вывалил на прилавок свой товар.

    Приёмщик сразу оживился, быстренько извлек из фартучного кармана ножичек и полоснул кроличью шкуру по животу. Он резал каждую, разворачивал, гладил рукой против шерсти или дул, в зависимости от густоты меха, и складывал шкурки в разные стопки. Он раздобрился на слова при виде кроличьих шкур, воодушевился, и между делом объяснял, что, мол, у каждого кроля своя конституция, так сказать свой экстерьер. Он припомнил классификацию Дюрста, приплел к ней признаки по Кулешову и в заключении, желая блеснуть эрудицией перед неискушенным слушателем, назвал количество шерстинок в густом меховом покрове:

    - Двадцать тысяч на одном квадратном сантиметре. Двадцать тысяч!.. Понимаешь?

    Дима не понимал.

    - Это у кого - у кролей, что ли?

    - У первосортных, мой друг. У первосортных.

    - Как же их считали?

    - Под микроскопом, мой друг, под микроскопом.

    Дима был поражен:

    - Сколько же дней вы считали?

    Приёмщик озадаченно крякнул, вынул карманные часы, посмотрел время.

    Тогда Дима и осмелился спросить про бинокль.

    - Бинокль? - переспросил приёмщик, хотя прекрасно все расслышал. Только перед тем, как ответить, он погонял костяшки на счётах вправо-влево, а потом и говорит: - Ещё три раза по столько надо, мой юный друг.

    Это он про кроличьи шкурки толковал, а юным другом - Диму называл. И это - "юный друг" - Диме здорово не понравилось. Да и цена бинокля показалась неправдоподобно велика. Ясно дело, дурит он,- догадывался Дима. Но разве его проверишь. Заготовительная контора здесь одна, значит он - и царь, и бог на всю округу.

    И тогда, видя огорчение "юного друга", приёмщик предложил ему вместо бинокля зрительную трубу.

    - У неё двадцатипятикратное увеличение,- заверил он, вынимая трубу из пластмассового футляра с отвинчивающейся крышкой.- По своим оптическим качествам зрительная труба даже лучше бинокля. В несколько раз лучше.

    Он раздвинул трубу на всю её полуметровую длину, тогда как в сложенном виде, в футляре, она была вдвое короче.

    - Её можно использовать как телескоп для наблюдения звездного неба,- порекомендовал он.

    Слова "двадцатипятикратное увеличение" произвели на Диму магическое действие. Не задумываясь, он согласился.

    - И капканы? - напомнил он.

    Приёмщик пересмотрел товар, пересортировал его в новые стопки, вскинул глаза на клиента и предусмотрительно уточнил: - Ты знаешь, сколько стоит капкан?

    Разумеется, Дима не знал.

    - То-то,- назидательно изрек он. И что-то кинул на счётах, затем быстро отнял, потом немного добавил и демонстративно вздохнул: - Так и быть, дам один. Себе в убыток.

    На самом деле это был не убыток, а грабеж, и Дима это понимал. Но делать было нечего. И он лишь молча наблюдал, как приёмщик привычным движением сгреб с прилавка товар и вынес из подсобного помещения один "Зверобой" нулевого номера - на лисицу, как он толковал.

    Капкан оказался без цепочки, но Дима не стал препираться. Лишь выйдя за дверь конторы, плюнул на крыльцо и решил лисью шкуру приёмщику не нести.

    - Обойдется,- по-взрослому, со значением высказался он.

    Уже по дороге к дому Дима поостыл, немного успокоился и подумал, что, в сущности, не так уж всё и плохо. Его окрылила перемена, которая должна была наступить в охоте на Чернохвостую лисицу, и "Зверобой", позвякивая в вещевом мешке, красноречиво обещал это. А относительно зрительной трубы - так Дима пребывал в полнейшей уверенности, что теперь ему открыт доступ к разгадкам всех тайн природы!

    На полпути к поселку он остановил велосипед и прямо на дороге начал извлекать зрительную трубу из гладкого, приятного на ощупь футляра. Дорога была просёлочная, не та оживленная трасса южнее поселка, где машины шли одна за другой. Здесь проезжал молоковоз дважды в сутки - утром и вечером, да несколько грузовиков в течении дня. И если машина появлялась на дороге, то длинный шлейф густой пыли был виден задолго до того, как она проезжала мимо.

    Короче говоря, Дима встал посреди дороги со зрительной трубой и принялся вертеть головой во все стороны,- на что бы такое посмотреть? На чем опробовать хваленное двадцатипятикратное увеличение?

    Его внимание привлек одинокий ворон, летящий вдалеке над болотом. Был он настолько далеко, что виделся чёрной точкой, скользящей по воздуху; даже крыльев нельзя было разглядеть.

    Посмотрим, как ты будешь выглядеть в окуляре,- и Дима направил на него зрительную трубу. Он раздвинул её на всю длину, даже выдвинул вперед солнцезащитный цилиндр, чтобы блеск солнца не слепил взгляд.

    Вращая окуляр, он навёл резкость, отчетливо увидел тростник на болоте, поводил трубой туда-сюда, но ворона не заметил. Не тот был круг обзора у зрительной трубы, чтобы вот так запросто, не примеряясь, увидеть летящую птицу. Тогда Дима приметил ориентир на болоте - ивовый куст, над которым пролетал ворон, и навёл трубу на цель, как ствол ружья. В окуляре зрительной трубы стал отчетливо виден куст - каждая его веточка в отдельности, а выше и чуть левее - большие чёрные крылья, раскинутые в планирующем полёте.

    Ворон скользил над болотом, то набирая высоту частыми взмахами, то планируя. Вдруг он перевернулся в воздухе вверх ногами, продолжая лететь в прежнем направлении, но уже спиной вниз. Секунды три или четыре так он летел, затем легко перевернулся назад, приняв обычное положение. Несколько мощных взмахов подняли ворона повыше в небо, и он в очередной раз перевернулся спиной к земле, летя так же прямолинейно, как прежде. То был его весенний брачный полёт, но Диме ещё не доводилось видеть, чтобы ворон проделывал свои воздушные пируэты в одиночку.

    С непривычки зрительная труба в его руках ходила ходуном, даже заболели руки держать её на весу. Но Дима был доволен. Если он рассмотрел ворона на таком расстоянии, то лисицу и подавно разглядит.

    В восторге от своего приобретение, он бережно сложил зрительную трубу и спрятал в футляр. Затем вынул из вещевого мешка капкан. И капкан тоже пришелся ему по душе - компактный такой; в настороженном виде, с разведенными в стороны дугами, он умещался на ладони.

    Дима одобрительно улыбнулся, - и это ему пригодится. Не ружьём, так капканом добудет он Чернохвостую. Только сперва надо выяснить, где она живет: в овраге или в лесу? Лучше бы в овраге, конечно. Там нора побольше, да и по сторонам поглядывать можно. Сидеть в засаде куда интересней, если видно всё далеко вокруг.

НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ  ПУНКТ

Он зорко видел и быстро схватывал явления жизни, но только явления, а не их внутренний смысл. Он был чечако*...

Джек Лондон ("Белый клык")

-----------------------------------

    В ожидании выходного дня с Димой творилось что-то непонятное. По вечерам, когда в доме гасили свет, он не мог уснуть, терзаемый мыслями, которые неотступно преследовали его всю неделю. Он закрывал глаза и видел себя - непревзойденного охотника на лисиц, гордо шагающего по поселку с ружьём, со зрительной трубой, со связками лисьих шкур... Он их дарил своим знакомым на воротники, на шапки - раздавал направо и налево без счёту. Да разве ему жалко, когда он сам был закутан в меха с ног до головы.

    С этими мыслями он засыпал и в его разгулявшемся воображении лисицы со всех окрестностей, прослышав про его охотничий талант, добровольно приходили сдаваться, понимая бесполезность дальнейшего сопротивления. Дима принимал их партиями, сортируя по расцветке и качеству меха. Ими был уже забит весь чердак, а они всё прибывали и прибывали, так что Дима едва успевал управляться и до того уставал за ночь, что к утру чувствовал себя изможденным и совершенно разбитым. "Ночные" лисицы его просто замордовали.

    Днем Димины фантазии расправляли крылья и уносили его вдаль за пределы околотка, где лисиц было видимо-невидимо. Где вообще был непочатый край...

    Так он томился всю неделю и запланировал в первый же выходной день проснуться до рассвета и отправиться на Сорочий Брод обозревать свои охотничьи перспективы. Наблюдательным пунктом избрал последнюю в лесополосе акацию, возвышавшуюся на гребне склона над болотом.

    Места здесь холмистые, со взгорьями, распаханными под поля. Возделанные участки перемежаются логами и оврагами, а склоны взгорий, как правило, заросшие лесом. То тут, то там зеленеют урёмы - лиственные леса вдоль речки, да небольшими островками стоят куртины - густые сосняки. Не редкость среди них и стройные ели, но попадаются они поодиночке и нечасто. Вообще еловые места - рамень, по-охотничьи, - на дальней стороне болота, где красный бор.

    Всходило солнце, и мягкий свет струился над болотистой низиной, озаряя её трепетным розовым сиянием. Серые метелки тростниковых верхушек искрились, точно усыпанные золотистой пылью. Над водой розовой дымкой стлался туман, окутывая береговую осоку и зависая в ивовых зарослях на берегу.

    Туда, в алеющий туман, вела полевая дорога, спускаясь по длинному изволку* к старой земляной дамбе, а слева от неё пышной хвойной шапкой зеленел на косогоре знакомый охотнику сосновый лесок с лисьими норами. Ещё один сосновый остров был виден вдалеке, на востоке, по ту сторону Большого оврага. В том лесу Дима ещё не бывал, так как Большой овраг заилило топкое русло Стугны, и там не было брода.

    Осматривая ту далекую восточную куртину, Дима задумался над тем, что Лисица с Сорочьего Брода вполне могла обитать в той местности, если, конечно, умела перейти болотистую речку. Места там отдаленные, малопосещаемые людьми - сущий рай для всякого зверя, а для лисиц - самое приволье.

    Но даже если это так,- рассудил он,- я всё равно увижу её в зрительную трубу.

    Что и говорить, зрительная труба - существенное подспорье охотнику. Она наделяла взгляд зоркостью до самого горизонта. А вы, наверно, сами знаете, что на равнине человек видит не так уж далеко. Всё что находится на горизонте, на самом деле всего в часу-полутора быстрой ходьбы, другими словами - в семи, восьми километрах. Само собой, на таком расстоянии лисицу не увидать, её и в километре от себя не разглядишь, во всяком случае трудно заметить. Потому что лиса стелится по земле, едва возвышаясь из травы, в то время как человека видно во весь рост, а он раз в пять выше лисицы и во столько же крат приметней. И надо же понимать, что лисица не с закрытыми глазами ходит, она зорче нашего глядит по сторонам. Равнинные поля - ей дом родной, тогда как человек здесь только гость, пусть даже частый.

    Стоять на ветке дерева, равно как и сидеть, не настолько удобно, чтобы вести длительное наблюдение. Поэтому Дима соорудил на скорую руку некое подобие "стульчика", привязав в верхней развилке три перекладины треугольником, а поверх них настелил веток. Сидя на таком "стульчика", ещё и опираясь спиной о ветвь акации, он чувствовал себя комфортнее, чем в кресле, и восторженно посматривал по сторонам. Он был доволен тем, как ловко он перехитрит теперь Чернохвостую лисицу, и нетерпеливым взглядом искал её в раздолье полей. Но видел только чибисов в сырой ложбине на спуске к болоту. Одна из птиц была приметна - с висячей ногой в полёте, и Дима наблюдал за ней, пока не заметил лисицу на склоне Большого оврага. Не сразу заметил, но всё же.

    Такую лису он видел впервые и сразу сообразил, что уже не спутает её ни с какой другой лисой. Её мех отличался особой серебристостью, будто спину и хвост покрывал иней. Дима рассматривал её, идущую по гребню склона, и удивлялся необычной расцветке. Впоследствии он нашел нору этой "Серебристой" лисы, как он её тут же назвал, а в это утро, проследив её путь до опушки восточной куртины, он радостно улыбнулся. Ведь не ошибся он с выбором места для наблюдений. Окрыленный обнадеживающим началом охоты, он принялся осматривать близлежащие поля и в первую очередь поле к западу от акациевой лесополосы, где шелковистым ковром зеленела озимая рожь.

    Это поле тянулось до самого поселка, и по нему Чернохвостая подкрадывалась к усадьбам посельчан и возвращалась с добычей после своих разорительных набегов. Но в это утро она не смогла бы уйти незамеченной. Во-первых, рожь поднялись лишь вполколена, то есть не настолько высоко, чтобы лисица могла скрыться в зелени полностью. А во-вторых, наблюдательный пункт охотника находился на дереве, и поле лежало под ним как на блюдечке.

    Всё утро Дима воображал себя натуралистом, поглядывая во все стороны в зрительную трубу. Обратная мысль промелькнула у него, когда он начал осматривать это самое озимое поле, примыкающее к поселку, и вдруг увидел рыжее пятно в сочной зелени. И не где-нибудь вдалеке - совсем рядом. Во всяком случае, настолько близко, что удалось разглядеть рыжую голову. Точнее рыжий лоб лисицы.

    Сначала охотник не поверил, что лиса может вот так сидеть и наблюдать за ним. Он навёл резкость, и в окуляре зрительной трубы отчетливо различил торчком поставленные уши и морду лисицы.

    Сидела она строго анфас и с любопытством смотрела на охотника.

    Внутри у Димы всё оборвалось - он вспомнил, где находится. А находился он на акации, и прочность древесины - единственное преимущество этой породы деревьев, поскольку по весне акация позже всех одевается в листву.

    В окуляре зрительной трубы лиса находилась до того близко, что не оставалось сомнения в том, что она обнаружила засаду на дереве. Лишь опустив зрительную трубу, охотник немного успокоился. Его отделяли от лисы несколько сотен метров. С такого расстояния она вряд ли могла опознать человека. Тем не менее, лиса испытующим взглядом следила за странным существом, примостившимся в развилке акации. И надо сказать, ей прекрасно был виден объект среди голых ветвей на фоне ясного неба.

    Интуиция подсказывала Диме, что лисица не догадывается, кто перед ней. Думает, что я - птица,- успокаивал он себя.- И пусть себе думает. Нет ничего подозрительного в том, что какая-то птица сидит на дереве...

    И действительно, через несколько минут лиса потеряла интерес к замеченному на акации объекту, ничем не грозившему ей. Она широко зевнула во всю пасть, жмурясь на солнце, и отвернулась, устремив взгляд на опушку соснового леса.

    Сейчас она пойдет к норе,- догадался Дима.- И я увижу, какого цвета у неё спина и хвост.

    Вскоре лисица встала и пошла к сосновому лесу. Она плавно скользила по ржи, словно плыла по зеленому морю, раздвигая стебли узкоскулой мордой, похожая на желтого крокодила в цвёлой воде. В зрительную трубу была видна её спина и широкая чёрная полоса по хребту - чепрак*, по-охотничьи.

    Это она! - промелькнуло в голове охотника. И тут зрительная труба в его руках повела себя неожиданно странно - запрыгала, шарахаясь из стороны в сторону, как норовистая лошадь на лонже. Не в состоянии управиться с ней, а главное, страшась упустить лисицу из виду, Дима повёл дальнейшее наблюдение невооруженным глазом. Он ликовал - его мечта осуществлялась! Он выследил Лисицу с Сорочьего Брода! Ту самую лисицу, которую не удалось выследить ещё никому!..

    Но она вела себя как-то не так, не настолько хитро, как свидетельствовала молва, распространенная о ней. Лиса не петляла, не путала следы, а шла по полю без причуд - прямехонько к оврагу, точно плыла по компасу в ржаном море. Свой курс она держала строго на север, где в конце поле, как снеговая вершина айсберга, выглядывала из оврага усыпанная белым цветом верхушка дикой груши.

    Лиса и не думала применять ни одну из приписанных ей уловок: ну, там, сдвоить след, сделать смётку*, помочить лапы в воде ручья, чтобы устранить запах со своего следа и тем самым сбить с толку возможных преследователей. Дима всё ожидал от неё чего-нибудь этакого, необычного, что сразу выдало бы её с головой. Но ничего хитренького лисица не проделывала, даже не удосужилась заглянуть в овраг, чтобы удостовериться, нет ли там засады. А как шла, так и нырнула в отнорок, выходивший на полевую межу.

    Она ли это? - засомневался Дима. Но тут же взялся себя убеждать,- чего, мол, сомневаться. Видел же он, какая чёрная у неё спина!

    Из этого охотник сделал однозначный вывод: он выследил Чернохвостую. Да, да! Засада на дереве принесла долгожданный результат и без сомнения принесет и лисью шкуру.

    Пряча зрительную трубу в компактный футляр, Дима предвкушал лёгкую победу. Совсем всё просто оказалось. Даже чудно ему стало, что он так много времени употребил, когда бродил по следам, выслеживая эту лису. Ну, теперь-то недолго осталось ждать. Сегодня же вечером он устроит засаду у норы.

ЗАСАДА  У  НОРЫ

В каждом месяце есть такой день: солнце заходит на западе в тот самый момент, когда на смену ему с востока медленно поднимается луна. Я очень люблю это почти мистическое зрелище...

Гуго ван Лавик ("Соло")

Hugo van Lawick ("Solo")

-----------------------------------

    Весь день охотник поглядывал в небо, дожидаясь, когда солнце перевалит зенит и потихоньку двинется вниз. А оно, как обычно бывает в таких случаях, катилось себе не спеша по ясному небу, будто и не собиралось покидать его, не помышляло клониться к закату.

    Но вот тени стали удлиняться, и с каждым часом всё меньше надо было запрокидывать голову, чтобы увидеть слепящий огненный шар; потом и вовсе отпала в том нужда - стало достаточно скосить кверху взгляд, чтобы определить время вечеру. Тогда Дима и направился к оврагу в полнейшей уверенности, что Чернохвостая там,- он видел утром, как лиса зашла в нору. Теперь нужно было дождаться лишь той минуты, когда она выйдет из норы, и вероятнее всего это произойдет на заходе солнца.

    На всякий случай охотник пришел пораньше из опасения упустить Чернохвостую, коль ей вздумается выйти засветло. Ведь он ещё не знал вечернего распорядка лисьего выхода на охоту. Поэтому проявил предусмотрительность: за час до захода солнца сел в засаду под сосной, положил ружьё на колени и улыбнулся, довольный собой.

    Его переполняло чувство гордости, он выследил Чернохвостую и уже представлял, какой триумф ожидает его в поселке при возвращении со шкурой "чёрной" лисы. И виделось ему, как он торжественно идет - не огородами, а главной улицей поселка, идет победно - с лисицей через плечо.

    Так даже лучше, чем просто нести её шкуру,- решил он. А шкуру он снимет потом, после того, как пронесет знаменитую лисицу у всех на виду, чтобы все видели какой он молодец. И ремешок у него есть, чтобы приторочить лисицу за лапы.

    Удача была обеспечена. Охотник знал это ещё и потому, что Чернохвостая представилась ему во сне. Намедни видел он пророческий сон, в котором лисица-недруг молила о пощаде. Но он не поддался на уговоры, не сменил гнев на милость. И это был знак. Безусловно, это был знак...

    Время летело незаметно в блаженном предвкушении успеха, в упоении грядущей славы. Охотник упивался своими грёзами и мысленно уже прибивал роскошную лисью шкуру у изголовья кровати, так чтобы длинный хвост свисал на подушку - чтоб только руку протянуть и убедиться, что это не сон, что он таки добыл её, несмотря ни на что...

    Каждому видится на лунном диске что-то своё, тут всё зависит от воображения, или кто-нибудь натолкнет тебя на определенную мысль - покажет на луне похожее на что-то изображение. И если ты его там увидел, то можешь не сомневаться - будешь видеть его всякий раз и через год, и через большее количество лет, пока житейские заботы не одолеют тебя настолько, что станет тебе не до того. В общем, пока не перестанешь смотреть в звездное небо.

    А Диме никто ничего не показывал, он сам увидел - представил себе силуэт на лунном диске, напоминающий медведя в прыжке с большого валуна. И чем выше всходила луна, тем отвесней к земле устремлялось тело прыгающего медведя. И сегодня он опять был там, но ещё не прыгнул со своего валуна, только встал на дыбы, точно оглядывал землю с высоты, приготавливаясь к прыжку. А когда Дима перевёл взгляд с неба на землю, то увидел рыжего зверя, точно свалившегося с луны и преспокойно сидящего в траве на меже поля, возле выхода из норы.

    Лисица! - охотник замер и перестал дышать...

    От неожиданности, от самой мысли, что роковая минута настала, сердце охотника забилось с такой силой, что возник шум в голове и сдавило в висках.

    Стрелять,- понимал он,- стрелять, немедля!

    Но тут лиса взглянула на него, и сердце охотника ёкнуло. Дима весь съёжился, похолодел.

    Всё кончено,- обожгла его догадка.- Она меня заметила...

    Ему казалось, лиса смотрит на него и сторожит каждое его движение. Как тут было взяться за ружьё? Одно неловкое движение спугнет лисицу и - прощай удача...

    Несколько мгновений вынужденного бездействия позволили охотнику рассмотреть лисицу как следует. Главным образом её морду с прищуренными, словно заспанными глазами, и ещё была видна грудь. Но на груди у неё было не чёрное, как у Чернохвостой, а самое обычное белое пятно.

    Как же так? - Дима смутился, сознавая, что перед ним не та лиса, которую он поджидал.- Мог ли я обознаться?! Ведь утром в эту нору зашла Чернохвостая.

    И тут он вспомнил, что прозевал, как она выходила из норы. Так что очень даже может быть, что это другая лиса; просто пришла сюда к норе, подружку проведать, или по каким другим лисьим делам заглянула. Да и спины её не видать - лиса-то сидит к нему боком.

    Вполне возможно, что она тоже приворовывала кур в поселке, но ничего достоверного об этом Дима не знал. А так, не разобравшись, грешно невинную стрелять. После выстрела, как не печалуйся, не убивайся, а жизни лисице не возвратить.

    К тому же заспанное выражение лисьей морды показалось охотнику знакомо. Он уже видел здесь эту лису однажды утром: те же прищуренные глаза, те же белые усы...

    Стараясь получше рассмотреть, охотник чуть пошевелился, и лисица мигом уставилась на него. Теперь ему не казалось, теперь он точно знал, что она видит его. Только что ж она медлит, не убегает?

    Их разделяло не более пятнадцати метров, и только неподвижность могла сбить с толку лисицу.

    Нужно прижукнуться чем-то неодушевленным,- смекнул Дима. И взялся внушать лисице мысль, что перед нею просто пень - такой себе обычный пенек, каких полным-полно в лесу, если хорошенько вокруг приглядеться.

    На несколько минут воцарилась напряженная тишина. Но вот лисица привстала, неотрывно глядя на охотника, который и так уже скукожился до предельно малых размеров, чтоб уподобиться пню, разве что в землю врасти осталось. А лисица всё ещё присматривалась, всё ещё размышляла.

    Она пошевелила ушами, покрутила головой, приподнимая кверху то одно, то второе ухо. Цирк, да и только.

    Потешно было всё это наблюдать: вот сидит перед охотником совершенно дикий зверь, самый что ни есть хитрющий изо всех известных в сказках персонажей, уличенных в хитрости зверей. По крайней мере, в байках про лису такое судачат. А в действительности ведёт она себя вовсе глупо. Месячный щенок дворняжной породы и тот бы во всем разобрался, давно б уже уразумел - где пень, а где не пень.

    Признаться, неуютно он себя почувствовал, даже как-то не по себе ему стало от мысли, что позади него в лесу кто-то стоит. Холодком по спине потянуло, хотя он знал, что лесок этот невелик, и никакого страшного зверя тут быть не может - ни медведя, ни волка, ни даже рыси. Однако взгляд лисицы заставлял призадуматься: что ж там такое могло оказаться, что даже лису насторожило?

    В подобной ситуации, будь ты хоть какой смельчак, поневоле потянет оглянуться. И Дима медленно... крайне медленно (поскольку замедленное движение, как правило, остается незамеченным) повернул голову, скосил взгляд вглубь леса - и там увидел вторую лисицу. В сумерки, за деревьями, она выглядела совсем чёрной.

    Застывшая в напряженной позе, она смотрела на охотника.

    Ветра почти не было, ну, может быть чуть-чуть, да и то тянул он не в её сторону, так что лисице в глубине леса никак не удавалось учуять запах. Но что-то предостерегало её, подсказывало, - то ли "пенек" впереди показался ей не совсем обычным, не таким, как она привыкла видеть пеньки в лесу, - то ли помнила, что его тут не было. В общем, что-то её настораживало. Так она и стояла, застыв на месте, вся в внимании.

    Под перекрестным наблюдением обеих лисиц, охотнику стало не до ружья. Шутка ли сказать - две лисицы с разных сторон одновременно сверлили его своими взглядами. И до каждой из них шагов по двадцать от силы. Словом - шапкой добросить, будь она под рукой.

    Вскоре лисица в глубине леса перебежала на несколько шагов в сторону и встала за куст. Но охотник успел этим воспользоваться и поднял ружьё. Прильнув щекой к потертому прикладу, словно прижавшись к верному другу, Дима тщательно прицелился и - глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул, и на выдохе плавно потянул за спусковой крючок.

    Чёрная лисица наклонила голову к земле и посмотрела на охотника из-под веток куста.

    Где же выстрел? - оторопел Дима и дёрнул за спуск во второй раз.

    Ружьё не стреляло...

    Проклятье,- мысленно выругался он.

    Лисица тем временем опять перебежала, обходя затаившегося охотника по кругу. Ей нужно было встать по ветру, чтобы учуять его. Хотя и ветра-то почти не было, но, надо понимать, её чуткий нос подсказывал ей многое, даже когда стояла полная тишь.

    Охотник следил за лисицей и отчетливо слышал перебойный стук своего сердца. Он сознавал, что упускает вернейший выстрел, и потом - ой как будет жалеть...

    Пока её скрывали кусты, Дима попытался бесшумно взвести курок, придерживая спусковую скобу, так чтоб не раздалось щелчка при взводе. Однако лисица то ли заметила это движение, то ли случайно так вышло, но только в то самое время, как ружьё взялось наизготовку, она ступила за куст.

    Каналья,- сокрушенно подумал Дима. Но втайне ещё надеялся, что не всё потерянно.

    Чек! - раздался удар курка по байку*.

    И в следующее мгновение отчаяние обожгло охотника огнем, самообладание покинуло его, и он вскочил, разразившись громкими восклицаниями. А лисица, вы бы только видели, какими гигантскими прыжками она умчалась в темноту леса.

    Охотник разломил ружьё и обомлел от изумления:

    - Так оно не заряжено... - еле слышно вымолвил он.

    Разиня! Недотёпа! Тупица! - ругал он себя, как последнего ротозея. Чернохвостая была прямо в руках. А он... а он!.. размечтался... разгордился... упустил вернейший выстрел! Прозевал своё охотничье счастье!..

    Расстроенный неудачей, Дима понуро поплёлся домой. Что и говорит, мысли его были нерадостные. А как он, было, заручился победой над этой лисой. А нет ничего хуже, чем полагать о деле, как решенном, когда оно лишь только началось. И Дима знал, что поделом ему, будет наука - не снимать шкуру с неубитой лисы.

    Так он плёлся по изволку, поругивая себя между делом, да и лисицу не раз помянул крепким словом, а полевая дорога вела его вгору к акации на вершине холма. Поравнявшись с ней, он мимоходом взглянул на дерево, и неожиданная догадка изменила ход его горестных мыслей. Досада мигом улетучилась, и в голове возник отличный план новой охоты. Ну, просто преотличный план и такой хитроумный, что теперь ни одна лисица не сумеет разгадать его замысел.

    Додумывая по дороге детали своего плана, Дима приободрился, даже повеселел, и шел уже не насупившись, а бодренько так вышагивал по просёлку, негромко насвистывая веселый мотивчик на ходу.

    Его необычный план основывался на том, что засаду у норы следует устраивать не на земле - на дереве!!! И преимущества такого решения были столь же очевидны, как и недостатки сорвавшейся охоты.

    Во-первых: лисица не обнаружит охотника на дереве, так как её внимание привлекает только то, что находится на земле. Во-вторых: нет нужды торопиться с выстрелом, а следовательно, можно выбрать удобный для выстрела момент. И в-третьих, что, пожалуй, самое важное, так это то, - что как бы долго ни длилась охота у норы, лисица не заподозрит, что её нору обнаружили, и не переменит место жительства.

    Разумеется, неудавшаяся охота на опушке насторожит Чернохвостую лисицу, но решение охотника - соорудить сидение на деревьях, должно было исправить допущенную оплошность. Теперь Дима нисколечко не сомневался в удачном исходе охоты.

    - Это будет вам не игра в прятки впотьмах по кустам,- пригрозил он мысленно лисицам с уверенностью в успехе.

ЛЕСНЫЕ  ПРИЗРАКИ

Однако он вдруг вспомнил, что это будет противоречить лесовым обычаям - пренебрегать ощущением опасности. Разве он напрасно развивал и обострял свои инстинкты, стараясь ближе подойти к жизни обитателей леса, глубже познать их тайны. К тому же страх овладевал им всё сильнее. Юноша остановился и начал внимательно всматриваться вокруг себя в сумрак между соснами.

Чарлз Робертс ("Лесной бродяга")

-----------------------------------

    Наступил апрель со звонкими птичьими песнями, звенящими ручьями и прозрачной синевой глубокого неба. Дни стояли погожие, тёплые, ясные, с душистым запахом свежей травы, что быстро пошла в рост и уже буйно зеленела в низинах. Таким же ярким и безоблачным был тот солнечный день, когда Дима наведался на Сорочий Брод, подыскать место для засидки.

    Он остановился на опушке сосновой куртины, где северный склон оврага круто спадал вниз из-под ног и сосны на самом краю стояли с полуоголенными корнями. Но держались они достаточно прочно, чтобы на их ветвях утроить сидьбу* - сидение на деревьях.

    Вообще-то сидьбой можно назвать любую засидку выше уровня земли: на копне сена или на скирде соломы. Но если засидка подчас устраивается на земле, в яме например, специально вырытой для охоты, то сидьба чаще всего на дереве, как махан*, - так у азиатских охотников называется засада на дереве для охоты на тигра, пантеру, в общем на рычащего зверя. Даже на медведя может быть. Хотя есть такие медведи, которые живут в горах среди скал, и деревьев там никаких нету. Зовутся те медведи - гризли. И до чего же они огромные... А злющие какие...

    По Сорочьему Броду таких медведей нет и не было никогда, потому что им горы нужны, пещеры, скалы всякие. Такого тут не найти, хотя довольно таки всхолмленно всё вокруг, даже обрывы есть крутые - бескиды*. Только там обветренная до крепости камня земля, а скалистого ничего нет. Может быть, залежи камня где-то и есть, но глубоко под землей, их выхода на поверхность во всей округе не сыщешь. Даже старый карьер, уже года три как заброшенный, и тот не каменный - там глину раньше брали.

    Так вот, прохаживался Дима вдоль оврага, на сосны по краю склона поглядывал, а присмотреть что-либо подходящее не мог. На некоторые деревья даже влезал, чтобы с высоты позицию оценить, но не подходили они для охотничьей цели. Ни одна сосна не годилась для сидьбы: то ветки слишком густо росли и весь обзор у норы перекрывали, то голо было настолько, что тебя видно со всех сторон, как коршуна на телеграфном столбе посреди поля.

    Шастал он по опушке немного-немало, а часов несколько провёл впустую, пока сообразил, что на одной сосне сидьбу ему не сладить. Не было тут такого дерева, чтобы подходило по всем статьям. Тогда Дима не дерево стал искать, а само место среди деревьев, где лучше всего можно было укрыться среди веток, и чтобы стрелять было сподручно. Тут ему и приглянулись несколько близко стоящих сосен, соприкасающихся ветвями, простертыми над оврагом как раз напротив лисьей норы.

    Дима заново осмотрел деревья на опушке. Две сосны, стоявшие рядом, как нельзя лучше соответствовали его намерениям. Повесив ружьё на нижний сук, он проворно влез на дерево и при помощи капроновой веревки поднял наверх акациевые жерди и по одной начал прилаживать в развилках ветвей.

    Занимался он этим, а сам поглядывал с высоты на озимое поле, подступающее к лесу вплотную, и случайно приметил среди ржи наставленные торчком большие уши. Навёл зрительную трубу и ахнул: во ржи, скрываемая зеленью до плеч, стояла лисица. Но стояла недолго, может с полминуты, и быстро побежала к норе. Тогда и стала видна её чёрная спина.

    Как же она не вовремя,- с досадой подумал охотник.

    Ружьё осталось внизу, на нижнем суку, и спуститься к нему Дима никак не мог. Лиса была слишком близко и могла заметить. Словом, ничего лучшего не оставалось, как затаиться.

    С дерева хорошо была видна спина лисицы - та самая чёрная спина, замеченная охотником ещё в прошлый раз с наблюдательного пункта на акации. Окраска лисы наводила на мысль, что это Чернохвостая. Но почему же судьба послала её в такой неблагоприятный для выстрела момент!?

    Подходя к норе, лиса останавливалась время от времени и, подняв голову, смотрела поверх ржи на опушку сосновой куртины. В эти минуты охотник видел её большие, как у зайца, уши. Он понимал, что у лисиц не бывает таких больших ушей, но именно такими видел их с дерева против солнца. Направленные раструбами вперед, они, как два локатора, прощупывали тишину залитой солнцем опушки леса.

    Неожиданно было для охотника увидеть лисицу в поле в столь поздний утренний час, а что она застигнет его на дереве, - до такого он и додуматься не мог. По всем правилам ей полагалось в это время лежать в прохладной норе, дрыхнуть без задних ног, а не бегать по солнцепеку, с высунутым от жары языком. С чего вдруг ей вздумалось гулять средь бела дня? - об этом Дима понятия не имел. Но похоже было на то, что он упускал очередную возможность свести счёты с этой лисой. Причём упускал в довольно таки комичной ситуации - с увесистой жердью в руках вместо ружья.

    Но вот лисица выбежала на межу озимого поля, и тут выяснилось, что она не Чернохвостая. Хотя её спину и перепоясывал чёрный чепрак, но грудь её украшало франтовато-белое жабо. А морда - её нельзя было не узнать - с узкими щёлками глаз, придающими ей заспанное выражение.

    Как же так? - удивился Дима.- Что ж это значит? В этой норе живет вот эта Чепрачная лисица, так надо понимать?

    А где же тогда Чернохвостая?..

    Чуть позже он подумал, что, быть может, в овраге живут обе лисицы, - вон сколько отнорков понарыто на склоне. Возможно здесь две и даже три норы. И такое предположение показалось ему вполне вероятным. Просто никакое другое объяснение не приходило в голову. Ведь он ещё совсем мало знал о повадках лисиц.

    Тем временем Чепрачная выбежала изо ржи, ступила на межу озимого поля, и тут заметила висевшее на сосне охотничье ружьё. Её высунутый язык мигом спрятался, голова вскинулась кверху, глаза вперились в ружьё. Собственно, в её понимании то было не ружьё, а просто посторонний предмет. Но его не было прежде, - лиса это хорошо помнила.

    Охотник ожидал, что лиса нырнет в нору или в испуге кинется обратно в рожь, помчится по полю напропалую. Но она застыла на месте, впилась взглядом в блестящий на солнце ружейный ствол и добрую минуту стояла так. У неё не хватало сообразительности глянуть повыше, на дерево, где скрючившись в три погибели, притаился владелец ружья. Взгляни она на ветви чуть выше, вот бы удивилась, наверно...

    В конце концов Чепрачная сочла новый предмет совершенно безобидным. Да, это было охотничье ружьё. Но ведь оно не стреляло. И даже не шевелилось!

    Утратив к нему интерес, лисица опустила голову, свесив язык до земли, обнюхала порог норы и юркнула в своё подземное жилище. Такая у лисиц привычка: чуть что - сразу обнюхать землю под ногами. Предосторожность, в общем-то, не лишняя, когда вопрос стоит о жизни или смерти. Ведь любая неожиданность для лисицы может легко стать последней. Но чтобы вот так поглазеть на охотничье ружьё и не сообразить, что это и есть самое изо всех смертоносное оружие,- такой упрощенности взглядов Дима от лисы не ожидал. Её "интеллект" сильно упал в его глазах. Серая ворона и та больше соображения имеет, касательно ружья, разумеется.

    Вот тебе и лисья смекалка,- усмехнулся охотник.- А может быть у лисиц зрение неважное?.. Тогда, конечно, и не о чем говорить.

    Он выждал несколько минут, чтоб убедиться, что Чепрачная ничего не заподозрила, и принялся достраивать сидьбу. Сперва укладывал жерди на ветви сосен, потом привязывал их капроновой прядью к стволам на одной высоте, чтобы лежали горизонтально. Получалось прочное треугольное основание, один угол которого Дима решил заложить ветками, - так удобней сидеть. А внизу под сидьбой оказалась толстая ветвь, которая послужила упором для ног, и впоследствии охотник оценил её удобство: ноги никогда не затекали, сколь долго ни было бы ожидание лисицы, длившееся порою помногу часов.

    Закончив сооружение, Дима ещё раз порадовался своей изобретательности. Если Чепрачная заметила ружьё на дереве и не смекнула глянуть повыше,- рассуждал он,- значит лисицы не имеют привычки задирать голову, осматривать верхушки деревьев. Это убеждало, что засидка на деревьях гарантирует успех; скрытность засады сулит удачу в предстоящей охоте. И Дима решил не покидать сидьбу, пока не добудет заветный трофей...

    В четыре пополудни Чепрачная вышла из норы. Появилась она из того же отнорка не меже поля, через который зашла утром, и несколько минут чутко прислушивалась, осматривала опушку леса - убеждалась, что поблизости никого нет. Потом спустилась в овраг, к одному из выходов под ветвями дикой груши, и принялась расчищать подземный ход. Выгребая землю передними лапами, она постепенно углублялась в нору, так что оставался виден только белый кончик длинного хвоста; затем пятилась, выбиралась назад и начинала рыть сначала.

    Трудилась она усердно и долго, и вскоре у этого отнорка образовалась рыхлая насыпь земли в виде бутана, какие встречаются у нор сусликов. А лиса всё продолжала своё занятие.

    Дима наблюдал за ней, теряясь в догадках. Он ещё не знал, что свежевырытая земля у входа свидетельствует о намерении лисицы привести в этой норе потомство. Чепрачная была уже на сносях, только охотник решил по неопытности, что она хорошо упитана.

    Спустя полчаса лиса закончила расчищать подземный ход и ушла в поле. Дима улыбнулся.

    Не заметила,- обрадовался он - Она меня не заметила!

    Сидьба на дереве всё больше нравилась ему. Находясь в десяти метрах от норы, он всё видел, всё слышал, оставаясь при этом незамеченным. Однако засидка имела и существенный недостаток: сидя лицом к норе, он не мог быстро развернуться, если понадобится стрелять вглубь леса, и наоборот - пересев спиной к оврагу, мог упустить лисицу, пришедшую с поля. Откуда ждать Чернохвостую, охотник не знал, но уже дважды она подкрадывалась из глубины леса, где находилась вторая нора. Поэтому перед заходом солнца он устроился на сидьбе лицом к лесу, держа наготове заряженное ружьё. Он дважды проверил его готовность, чтобы не оплошать как в прошлый раз, затем взвёл курок, примерился, прикладывая ружьё к плечу, и почувствовал себя в полной готовности к роковой встрече.

    Зверь не торопился. Прячась за ветками, выжидал, будто чуял что-то неладное. Возможно, он просто убедиться хотел, что возле норы безопасно.

    Дима не шевелился, не издавал ни звука, ничем не выдавал себя.

    И бурый зверь подошел ближе к опушке, где было намного светлее. Охотник различил за кустом силуэт лисицы и медленно поднял ружьё. Но ветки мешали прицелиться, и он приопустил ствол, поджидая, пока лиса выйдет из-за куста.

    И лисица вышла, ступила несколько шагов по открытому месту и подняла морду, ловя носом ветер. Тогда Дима и рассмотрел на её груди белое пятно и разочарованно опустил ружьё. Более четверти часа он следил за лисой и всё это время был уверен, что перед ним Чернохвостая.

    Хорошо ещё, что не пальнул наобум, когда за кустами была,- подумал он.

    У него не было ни малейшего желания подстрелить какую-нибудь другую, ни в чем не повинную лисицу. Не то, чтобы лисья шкура ему была не нужна, но только в летнюю пору лисица линяет и мех её никудышный. За него никто не даст и ломаный грош. Но вместе с тем и любопытно было понаблюдать за лисой в естественной обстановке. Ведь она ни сном ни духом не ведала о засаде возле норы. Тем не менее, вела себя настороженно. Повадка у неё, похоже, такая - ничему никогда не доверять.

    Крадучись, взбиралась она по лесному косогору и чем ближе подходила к оврагу, тем осторожнее становились её шаги. Вдруг она замерла, навострив уши. Глядя на неё, Дима догадался: её слух улавливает недоступные ему звуки. И, судя по всему, они исходят из оврага за его спиной.

    Охотник оглянулся и в овраге увидел другую лисицу, поразившую его своими громадными размерами. Она обнюхивала свежевырытую землю у того отнорка, который расчищала Чепрачная. Взгляд охотника скользнул по лисьей спине - чёрной от загривка до кончика хвоста. И хвост лисицы тоже был чёрный...

    Она! Наконец-то я увидел её!! - эта мысль пронзила охотника, словно электрический разряд. От внезапно нахлынувшего волнения возник непонятный шум в ушах, точно осина зашелестела листьями на ветру, и взгляд охотника затуманился. Дима глядел на лисицу и бессмысленно повторял про себя одни и те же слова:

    "Это она... это она... это она..."

    И он не ошибался - перед ним действительно была Лисица с Сорочьего Брода.

    Впервые он увидел её так близко, и она была побольше тех лисиц, что ему приходилось видеть. В сумраке она была чёрная почти вся, только на боках шесть имела темно-вишневый оттенок. Ноги тоже чёрные, как если б она только что вылезла из болота, измазавшись в грязи. И что было удивительно: она и взаправду выглядела так, как мокрая собака выглядит, только-только выбравшись из воды. Но если и была она вымокшей, то не вся полностью, а только снизу, отчего ноги казались совсем тонкими.

    Встреча двух лисиц, судя по всему, не была дружелюбной. Обе вели себя настороженно, хотя и не проявляли агрессивности. Они присматривались друг к другу, выжидали.

    Возможно, я и ночью её дождусь,- обнадежено думал он.- Ведь рано или поздно она возвратиться к норе.

    Подняв воротник брезентовой куртки, поёживаясь от прохлады, он прислушивался к ночным звукам. Лесные шорохи придавали весенней ночи определенность, ночная тишина была живая, повсюду в темноте присутствовала жизнь невидимых обитателей леса. Во мраке посверкивали звезды в бездне неба, будто глаза самой ночи проглядывали сквозь кроны сосен с высоты. И там, в вышине, слышалось негромкое погукивание - это переговаривались болотные совы, летая над деревьями. В полёте птицы хлопали крыльями, и эти хлопки звучали громко в тишине весенней ночи и эхом отдавались в болоте.

    Светила луна, сея тусклые отблески во тьму. В её бледном сиянии обозначились тени в овраге от нависи сосновых ветвей, стал отчетливо виден дальний от леса овражный склон и на нём чёрными дырами зияли выходы лисьей норы. Дима осматривал овраг и прилегающее к нему озимое поле, озаренное лунным светом. Он ждал лисицу.

    Судя по тому, как высоко поднялась луна, охотник провёл много времени в ожидании. Тамошний медведь уже не готовился - он уже прыгал вниз со своего валуна, когда Дима собрался уходить. Бесшумно спустившись с дерева, он прислушался, оглядел край поля вдоль опушки. Вокруг было тихо. Вдруг неподалеку треснула ветка в лесу. Дима вздрогнул и оглянулся в темноту леса, и от увиденного всё у него внутри похолодело; его как морозом продрало, хотя ночь была вообще-то теплая.

    Он готов был увидеть в лесу всё что угодно, только не это: прямо перед ним, освещенные луной среди деревьев, стояли привидения...

    Взгляд охотника застекленел, по спине побежали мурашки, зашевелились волосы на голове. Он начал ощущать, как перехватывает дыхание от ужаса, и судорожно вздохнул, и тут же сердце вдруг упало и забилось где-то в желудке, так что всё там начало вздрагивать. Мысли запрыгали в голове бестолково, как кролики из открытой клетки, разбегаясь во все стороны врассыпную. От них остались одни обрывки мыслей и между прочими мелькнула и вовсе шальная - что он попался...

    Застыв на месте от ужаса, Дима смотрел, не мигая, в глубь леса. Столько призраков одновременно вряд ли кому ещё доводилось видеть. И они не таились в каком-то одном месте, не стояли в ожидании. Медленно в жутком безмолвии они блуждали по лесу, то исчезая за деревьями, то появляясь опять. Всё это было непостижимо и дико, как в древние времена, когда подобные видения посещали первобытного человека, заставляя дрожать от страха.

    И пока Дима за ними наблюдал, душа его не то что в пятки ушла - куда-то дальше забежала, и стоял он теперь, себя не чуя, будто закаменелый весь, только мыслишки быстро-быстро мельтешили в голове. Однако ни одна из них не была по-настоящему стоящая, чтобы за неё можно было ухватиться.

    Похоже и выхода нет,- обречено понимал он.

    Минутой позже кое-что прояснилось. Привидения, как видно, уже обнаружили его, однако выжидали за деревьями на подступах к опушке. И вели себя как-то странно. Они не набрасывались на Диму, не окружали его, а словно приглядывались в нерешительности. Некоторые из них неожиданно таяли на глазах, растворяясь в густом лесном мраке, а вместо них из тьмы возникали другие. Их силуэты сперва расплывчато проступали в темноте, но с каждым мгновением становились всё зримее, всё отчетливее. То один, то другой призрак становился ясно виден в темноте леса, и среди них были такие, что подступали к охотнику совсем близко. В эти минуты он ощущал слабость в коленях и бегущие по спине мурашки, как муравьи по дереву они бежали снизу вверх и копошились в волосах на затылке...

    Страшно ему было, как никогда в жизни. И самое ужасное было то, что он не знал, что делать. Никогда ещё он не попадал ни во что подобное.

    Но здравый смысл ни на минуту не покидал его. И постепенно, с течением времени он обратил внимание, что привидения не выходили из глубины леса, не приближались к нему вплотную. И появлялись они и исчезали только в той части леса, куда сквозь кроны сосен проникали потоки лунного света.

    Лунные призраки! - сообразил он.- Игра света и тьмы!

    Он присмотрелся к "привидениям" и облегченно вздохнул: - это светились стволы сосен, отражая свет луны. Он готов был рассмеяться над своими страхами, но тут опять раздался треск сухой валежины, и Дима почувствовал, как снова весь напрягся, вглядываясь в темноту.

    Всё же там кто-то был живой. Реальный. И прятался в темноте за деревьями.

    Похолодевшими пальцами Дима взвёл курок охотничьего ружья; раздался щелчок устройства, запирающего курок во взведенном состоянии, и вот тогда в тишине прозвучал истошный вопль неизвестного существа, таившегося в лесу.

    - Хоааа! -а-а! - раскатисто прокатилось по лесу в ночной тишине, и вслед за этим послышался треск валежника от чьих-то поспешных прыжков. В раздавшемся крике слышалось что-то кошачье и, удаляясь по лесу, он трижды прозвучал в ночи.

    Ошеломленный стоял Дима на опушке, пытаясь понять разгадку таинственного крика. Но только месяц спустя, когда ему довелось ещё раз услышать тот же вопль, он понял, кем был обнаружен лунной ночью в сосновом лесу.

В  КУРТИНЕ

Первая охота это всё равно, как первая любовь, как первое свидание с любимой девушкой, когда ты смотришь на неё и не можешь насмотреться. Всё в ней кажется прекрасным...

Александр Перегудов

-----------------------------------

    Весь апрель охотника преследовали неудачи. Часами просиживал он на сидьбе у оврага, соблюдая все меры предосторожности, однако Чернохвостая ни разу не появилась возле норы, точно провалилась сквозь землю после той памятной лунной ночи, когда раздался странный крик в лесу. Бесспорно, тут была какая-то взаимосвязь, и только случай помог во всем разобраться.

    В то утро, потеряв надежду увидеть лисицу возле норы, Дима решил возвратиться на старое место наблюдения - к акации на вершине склона. Обзор с верхушки дерева давал больше шансов заметить лисицу издали. К тому же после недавнего дождя на полевой дороге остались лисьи следы - внушительные отпечатки пятипалых передних лап. На левой передней лапе недоставало когтя - верная примета, что здесь прошла Чернохвостая.

    Её следы не встречались Диме уже давно. С приходом весны земля подсохла, и на твердом грунте не удавалось обнаружить лисий след. Так что он даже подумывал, не ушла ли Чернохвостая в более отдаленные, глухие места. Но этим утром он убедился, что лиса по-прежнему обитает в окрестностях Сорочьего Брода, только стала более скрытной и осторожной.

    Если той памятной ночью Дима слышал её крик, то загадочное исчезновение Чернохвостой становилось вполне объяснимым. Так поступила бы любая лисица, обнаружив человека у своей норы. Но было ли это именно так, ещё предстояло выяснить. Пока что охотник терялся в догадках и самых невероятных предположениях.

    Итак, в то утро, взобравшись на верхушку акации, он начал осматривать местность в зрительную трубу. После весенних дождей озимь пошла в рост и поднялась настолько высоко, что не оставляла никакой надежды увидеть лисицу в поле. Но на меже поля лиса не могла пройти незамеченной, и наиболее вероятным местом, куда она могла выйти, была опушка сосновой куртины. Поэтому Дима, чаще чем куда-либо, направлял в ту сторону зрительную трубу, но лисица выдала себя задолго до того, как появилась там.

    Его внимание привлекло странное колыхание колосьев у старой скирды. Кто-то пробирался по ржи, скрываемый высокой зеленью. И кто это мог быть, не трудно было догадаться.

    Чуть погодя охотник увидел, как лисица вышла к скирде, и зрительная труба помогла узнать Чернохвостую. Причём она шла с добычей - пёстрой курицей в зубах.

    Непривычно было видеть лисицу в окуляре зрительной трубы совсем близко, едва ли не в нескольких метрах от себя. И не просто лису, а самую хитрую изо всех обитающих в округе. К тому же увидеть не мельком, когда она мчится во весь опор, спасаясь от охотника или собак, или когда настороженно подходит к норе, готовая в любую минуту броситься наутёк, а вот так - в привычной для лисицы обстановке, когда она не подозревает, что за ней наблюдают.

    Чернохвостая прошла вдоль скирды, высоко держа голову с зажатой в пасти добычей, вышла на межу поля и направилась к оврагу, где находилась нора. Чем ближе подходила она к оврагу, тем острее пронзало охотника чувство досады. Ведь то, что он ждал, чего так страстно желал, сбывалось: Чернохвостая шла к норе. А он, вместо того чтобы сразить её метким выстрелом, всего лишь наблюдал, сложа руки. Сколько дней он поджидал этого часа! Сколько времени провёл в ожидании именно этой минуты!..

    Однако вскоре горькие мысли развеялись. Несколькими минутами позже охотник убедился, что отчаиваться не из-за чего. Напротив, можно было даже порадовался тому, что он оказался в это утро на верхушке акации и мог всё увидеть.

    Произошло совершенно непредвиденное: вместо того, чтобы идти по меже поля к оврагу, Чернохвостая свернула в лес и скрылась за деревьями, не дойдя несколько сотен метров до норы.

    Так вот почему она не появлялась у оврага,- сообразил Дима.- Она живет в лесу! В норе на косогоре!

    И всё сходилось в её поведении: несколько раз он видел её, крадущуюся из глубины леса. Нора там не такая большая, как в овраге, всего-то два выхода, но в том её преимущество - в гуще леса её трудно найти. Если не знаешь, что она там, так и искать не будешь. Она-то всего в сотне шагов от оврага! А две норы на таком близком расстоянии друг от друга - большая редкость. Даже трудно представить, как старые лисицы уживаются в столь близком соседстве, ведь каждой из них приходиться денное пропитание добывать и себе и лисятам, а тут такое осложнение - под боком вторая семья лисиц, таких же голодных.

    Должно быть, вырыть нору непросто для лисицы, хорошенько надо потрудиться, потому-то каждая нора, коль она уже есть, у лисиц на счету. И такое близкое соседство лисьих нор Диму вполне устраивало. Его так и подмывало пойти туда, поглядеть, как Чернохвостая там устроилась. Но он сдержался из опасения спугнуть лисицу преждевременно.

    На протяжении дня Дима думал только о том, как бы не допустить никакой ошибки в предстоящей охоте, да и под вечер, придя в куртину, не стал подходить к норе ближе чем требовалось для выстрела. Он затаился на косогоре, так чтобы видеть оба выхода. И удобную позицию занял, сев под деревом и уперев локти в колени, чтобы стрелять с упора, наверняка. Ещё и рогульку перед собой воткнул, чтоб ствол ружья удобно положить.

    Теперь она не уйдёт от меня,- рассуждал Дима, прижимая приклад ружья к плечу и держа палец на спусковом крючке.

    Так он сидел на косогоре и думал о лисице, находясь в том приятном воодушевлении, какое возникает перед решающей минутой и той ролью, которую ему предстояло сыграть. Всё представлялось таким простым, даже обыденный делом: она выйдет из норы, он выстрелит - сразит её наповал, и она упадет, а тогда он подойдет к ней и поднимет за хвост. Да, именно так всё и произойдет, он убьет эту лисицу, убьет безо всякого сострадания, с чувством выполненного долга, не только никого не опечалив её смертью, но даже порадовав всех жителей поселка. Ладно, пусть не всех, так половину уж точно - у кого усадьбы выходят огородами в поле. То-то будет разговоров, когда все узнают, что это он её застрелил. Узнают безусловно все; на то и поселок, чтобы все новости, как хорошие, так и плохие, словно мухи, облетали все дворы с поразительной быстротой.

    Так он сидел на лесном склоне с ружьём в руках, уперевшись пятками в крутой скат, присыпанный хвоей, и мысли уносили его далеко от того места, где он находился. Досадно было тратить время на ожидание, пока лиса изволит выйти из норы. Но тут уж ничего не поделаешь - придется и подождать, если дело того стоило. И оно таки стоило того. Дима был совершенно уверен, что стоило.

    Сначала он напряженно ждал, что лисица вот-вот появится из своего подземного убежища, потом начал томиться в затянувшемся ожидании. Время шло, лиса не появлялась, не представала перед ним услужливой мишенью. Она вроде бы и не собиралась идти из норы.

    Держа в руках ружьё, охотник испытывал жгучую потребность выстрелить и не мог её утолить. Трижды удостоверившись, что патрон в стволе, он окончательно лишился терпения: у него всё было готово, а лисица срывала его планы.

    Что ж она медлит? - раздосадовано гадал он.- Время вышло - пора выходить.

    Постепенно его мысли переключились на лисицу. Он попытался представить, как она спит в норе и вот проснулась в своем логове и ожидает наступления сумерек. Дневной свет, пробиваясь в нору, постепенно тускнеет, и лиса подбирается ближе к выходу - принюхивается, прислушивается ко всему, что происходит снаружи...

    В лесу помалу вечерело. Солнце коснулось горизонта и пробил долгожданный час. Но тут возле норы начало происходить что-то непонятное. Не сводя глаз с золотисто-желтой кучи песка у ближнего отнорка, охотник неожиданно увидел, как на песке у входа в нору появились два больших и чёрных жука. Они были странной треугольной формы и выползали из норы синхронно, и вместе с ними появлялось что-то серое, длинное, непонятное. Охотник не верил тому, что видели его глаза, казалось из норы выползает какая-то толстая змея, с чёрными треугольниками на голове. В следующее мгновение она оглянулась - и Дима узнал лисицу. Она ступила на холмик песка и беззаботно села, обвив лапы пушистым хвостом.

    Сердце охотника забилось, кровь запульсировала в висках - вот она, роковая минута!

    Прищурив левый глаз, он навёл ствол ружья на лисицу, однако не выстрелил; немного смущал рыжий цвет лисьей шкуры. Это был заурядный цвет, без черноты. Лиса была рыжая сплошь, если не считать наружную сторону чёрных, как сажа, ушей. Даже чепрака не было у этой лисицы, а кончик хвоста был белый как снег...

    В верхушках сосен прошелестел ветер, деревья качнуло, по лесу прошелся шорох ветвей. Лисица запряла ушами, ловя звуки, привстала и пошла вниз по косогору к болоту. Глядя ей вслед, Дима недоумевал: - Куда же запропастилась Чернохвостая? Ведь утром она пошла сюда!?..

    Озадаченный, сбитый с толку этой нечернохвостой лисой, он просидел в лесу до темноты, не желая смириться с очевидной ошибкой в своих предположениях. Что-то тут не сходилось, что-то явно было не так. Но что?

    И вдруг его осенило:

    "Перья!! Я забыл про куриные перья! Они должны валяться возле норы!"

    Он сбежал по склону к лисьей норе. Уже стемнело, но ещё можно было рассмотреть, что куриных перьев здесь и в помине нет. Причём ни свежих, ни старых. Никаких.

    Не могла же лиса съесть курицу в норе,- размышлял он.- Выходит, Чернохвостая живет не здесь. И курицу несла не сюда. Но в этом лесу нет больше лисьих нор. Месяц назад он обшарил весь лес вдоль и поперек. Неужели лиса вырыла новую нору?

    Эта кутрина была не так уж велика, чтобы приютить ещё одно лисье семейство. Сосновый лесок захватил крутой скат взгорья на спуске к болоту - всего-то метров триста шириной и длиною до километра. В таком небольшом островке леса не то что нору - иголку потерянную можно найти, если поискать хорошенько. Только как-то не верилось, что надо искать. Представлялось сомнительным, чтобы Чернохвостая вырыла здесь ещё одну нору, третью по счёту.

    Куда же она пошла? - хотел бы знать Дима. Своими же глазами видел, как лисица повернула в этот лес. Что ж это значит - обманный маневр, очередная хитрость какая-то? Ведь как-никак, а охота на лису продолжалась, и если для охотника это было лишь состязание в умении и смекалке, то для Чернохвостой всё обстояло куда серьезней. Один неверный шаг мог стоить ей жизни. Но пока что такого шага она не сделала, хотя и не отсиживалась в кустах на одном месте, бегала где хотела,- Дима сам видел.

    Не иначе, ошибка вышла: Чернохвостая не в эту нору шла - и вообще не в эту куртину. Просто маршрут её здесь пролегал, что и сбило охотника с толку. А направлялась она совсем в другое место, только ей одной известное, где она спокойно себе обитала в неведомой охотнику глуши.

    Тут Дима вспомнил про другой лесок за Большим оврагом. Вполне могла лисица податься туда, незаметно так, по кустарнику, бережком болота.

    Ай, да лиса,- подумал Дима.- Видать, ещё та плутовка.

    Но это было не восхищение. Охотник не восторгался ни лисьей хитростью, ни её умением ускользать от возмездия. По-своему разумению он был и сам не лыком шит, и всякие её ловкие штучки-дрючки разгадать сумеет. На то у него и голова на плечах, чтобы не ногами думать. А своё восхищение он приберегал к тому дню, когда лиса станет трофеем. Вот тогда он с восхищением поднимет её за хвост и воздаст должное всем её достоинствам - украсит чёрной шкурой стену над своей кроватью.

    Недобро сверкнув глазами в темноте, он глянул на свежую кучу песка возле норы, - даже ночью её хорошо было видно среди пожухлой хвои. И тогда он подумал, что отыскать новую нору будет нетрудно; за день, другой можно управиться.

    Приближались майские праздники, и вместе с воскресеньем получалось три выходных дня. Вполне достаточно, чтобы найти новую нору,- рассудил охотник, и прежняя уверенность в успехе возродилась в нём. Он уяснил причину своих неудач: оказывается, всё это время он поджидал Чернохвостую не там, где она жила.

    Теперь всё будет иначе,- уверил он себя и, придя домой, договорился с родителями, что заготовит кроликам травы на несколько дней вперед, а выходные полностью посвятит охоте. И если позволит погода, переночует в лесу в шалаше - так он быстрее отыщет тайную лисью нору.

ЛАМБИНА*

Он появился на свет в дремучей чащобе, в одном из тех укромных лесных тайников, о которых ведают лишь исконные обитатели леса.

Феликс Зальтен ("Бемби")

    К концу апреля установилась прекрасная солнечная погода. Дни стояли жаркие, а ночи по-летнему теплые, так что Дима даже отправлялся спать на сеновал, как летом, чтобы убедить родителей в благоприятных условиях погоды. Он готовился к походу на Сорочий Брод, и всё складывалось как нельзя лучше.

    В последний день перед майскими праздниками Дима едва дождался окончания школьных занятий и, примчавшись домой, начал укладывать в рюкзак вещи, необходимые в походе. Он отобрал самое нужное: одеяло, свитер, кусок брезента на случай дождя, взял топор и котелок, и кое-что из продуктов. Ему хотелось взять с собой капкан, но рюкзак и без того оказался тяжелый, а ведь ещё было и ружьё. Так что капкан пришлось оставить дома, в курятнике, где Дима держал его, чтобы не напитывался духом людского жилья.

    Наутро при прохладном свете зари, пробившемся сквозь туман, как сквозь толщу воды, охотник отправился на Сорочий Брод. На днях он самым тщательным образом обыскал всю западную куртину, но не нашел новых нор, и теперь направлялся вниз по течению Стугны. Путь лежал на восток в нехоженые места, отдаленные от поселка и редко посещаемые людьми.

    По ярине охотник вышел к Большому оврагу, спустился по бугристому скату к заболоченному руслу Стугны, огляделся в поисках брода. Не то чтобы он надеялся найти настоящий брод с убитым дном - такого здесь спокон веку не было, и все сельскохозяйственные машины шли в объезд, добираясь на поля по ту сторону Большого оврага по мосту далеко в его вершине. А здесь Дима хотел отыскать мало-мальски пригодное для переправы место, чтобы хоть не вязко было. Не хотелось с самого утра вывозиться в тине по уши, ещё и ноги поранить ненароком, наступив на какой-нибудь корень в иле или обломок тростника, или на что ещё такое же колкое. Но повсюду стояли густые тростниковые заросли вперемешку с метровыми лезвиями узколистого рогоза и осоки, и сквозь них, по всей видимости, предстояло лезть наугад, прокладывать дорогу как первопроходцу. Только ломиться напролом охотнику не хотелось и, честно говоря, боязно было: топкие места здесь были всё-таки. Гиблые даже.

    Шел он так, шел по Большому оврагу, присматривая место для брода, и стало идти дальше некуда: впереди болото началось, куда впадал этот болотистый ручей, считавшийся истоком речки Стугны. Пришлось таки забираться в осоковые заросли. Но прежде Дима приметил талину: высокий ивовый куст выглядывал из осоки, стало быть, земля твердая там имелась.

    При переправе вывозился в тине изрядно, по колена в грязи выбрался на дальний берег. Хорошо ещё, что штаны подвернул да сапоги снял, чтобы не проткнуть резиновую подошву обо что острое. Но когда достался до другого берега, надо же - обнаружил родник в небольшом углублении под склоном. Не так, чтобы большой источник был, но достаточный, чтоб горстями из него зачерпнуть и ноги обмыть.

    Родничок этот приглянулся Диме, - с видом на будущее. Он углубил родниковую яму, подтесал стенки топориком, выбрал ссыпавшуюся землю руками. Вода вся помутнела, взбаламутилась, но ничего - отстоится, зато теперь стало возможно и котелком зачерпнуть. Ну, а потом он надел свои резиновые полусапожки вполколена - удобные такие, не утомляющие ноги при долгой ходьбе. Обувшись, взгромоздил на спину рюкзак и огляделся, решая, куда дальше идти.

    Восточный склон Большого оврага такой же крутой, как и западный. Землю тут не возделывали, трактора не удерживались на крутизне. И всё здесь заросло травой, кустистыми деревцами терна, а ближе к болоту начинался сосновый лесок - та восточная куртина, которую Дима видел в зрительную трубу со своей смотровой акации.

    На тенистой опушке охотник сделал привал под широковетвистой сосной, оставил рюкзак и налегке немного побродил вокруг, чтобы поразведать окрестности. Эта куртина побольше западной, что возле старой дамбы, и захватила она весь косогор вдоль речки на многие километры. Но ни лисьих следов, ни нор пока не было видно.

    Так он шел себе и шел, не печалясь о времени, не думая о конечной цели, даже не имея в мыслях никаких конкретных намерений, ну, разве что поглядеть на ту часть земли, где этот лесок заканчивается. А лес этот был большой, и Дима решил пройти его до конца, проминуть весь, а уже потом, составив общее представление, осматривать отдельные его участки.

    Потихоньку, без приключений пробирался он вдоль Стугны в сторону восходящего солнца, а на дальнем от него берегу тянулся старый сосновый бор, отделившись от речки зеленью мокрого разлужья. Километра через два, а может чуть дальше, косогор понизился, спускаясь к ручью-притоку. Там начался урёмный лес - в основном ольха, перемежаясь редкими дубами с зарослями орешника. У ручья, по сырому берегу пролегал звериный след, и Дима, нагнувшись, стал его разглядывать.

    Тут прошла матерая лисица, перепрыгнув на узком перешейке медленно струящийся поток. Не знай охотник следа Чернохвостой, направился бы по ошибке за этой лисой - такие большие были её следы и глубоко отпечатались в чёрной грязи. Здесь же в ручье, в наиболее широких и топких местах, поблескивали на солнце грязевые ванны с мелкой водой - купалища диких кабанов. Следы их виднелись повсюду, весь ручей и его берега были изранены копытами, - в грязи зияли глубокие дыры со стоячей водой, откуда с трудом выкарабкивались лягушки.

    Русло ручья далеко прослеживалось по глубокому логу, отходя к югу от Стугны вглубь лиственного леса. Дима запомнил место, зарисовал лисий след - переснял его на стеклянную рамку, и направился дальше. Не хотелось ему отклонятся от намеченного маршрута, терять драгоценное утреннее время.

    Теперь он шел понизу, вдоль осоковых зарослей по торной тропе, помеченной копытами грузных кабанов. Тропа была не одна, склон бороздили натоптанные зверем тропки, шириною в ступню взрослого человека и хорошо заметные среди древесного сора. Нижняя тропа, под осоками, была плотно убитая, остальные - выше по склону - так себе. Судя по всему, зверовые пошли места, и Дима из предосторожности снял с плеча ружьё, но курок взводить не стал - это небезопасно в лесу. Спусковая скоба легко может за ветку зацепиться; да и надобности пока не возникало: следы следами, а самих-то кабанов не видно.

    Озеро было большое и, кажись, глубокое, с крутыми берегами, покрытыми лесом. На дальней стороне возвышались могучие сосны, отчетливо выделяясь из армады тамошнего леса. Эти великаны были очень живописны, и стояли обособленно у самой воды. А выше по склону шли сосны помельче и кучно, как солдаты в строю, приблизительно одного возраста и роста, а склон под ними скрывала сплошная завеса ветвей.

    Озеро уходило вправо за гористый мыс. Там, в просторной ложбине на этом берегу, поблескивала на солнце молодой листвой белоствольная рощица берез. Миновав её и овражек, сбегавший в озеро со змейкой ручейка, Дима углубился в заросли дикой малины, продрался сквозь них, держа локти поднятыми до уровня плеч, и достиг склона с высокими кустами орешника. Сухие листья зашуршали под сапогами, ноги ушли по щиколотки в прошлогодний опад*, идти стало труднее. Места пошли нехоженые, дикие, и Дима сердцем чувствовал - должны тут жить лисицы.

    Охотник начал часто останавливаться, искать высокого места для привала с видом на озеро. Близился полдень, и хотя поиск лисьих нор дело нужное, но в общем, не спешное. Сперва не мешало бы подкрепиться немножко, передохнуть. Да и солнце уже припекает так, что вода в озере хоть и не закипает, но уж теплая; можно и искупаться.

    Приметил Дима кряжистую сосну неподалеку, такую толстенную, что на её спиле, когда подойдёт время, спокойно можно будет накрыть стол к обеду на добрую дюжину персон, и подался к ней в тень устраиваться. Всё ж таки жарко было на солнце.

    Под сосной, в тени шатровой кроны, он достал из рюкзака походный котелок, сплющенный с боков, чтобы меньше места занимал в поклаже, и отправился с ним добывать воду для питья. Берег озера в основном илистый, топкий, но есть и крутизна, где лесной склон почти отвесно в воду обрывается. С такого обрывчика, бросив котелок подальше на привязанной к нему веревке, вполне приличной водички можно зачерпнуть, без илистой мути, которая и после кипячения болотом тхнёт. И вот тут, обследуя гористые берега, Дима заметил, как по мере продвижения вдоль берега впереди из-за деревьев возникает ощеренная пасть глухого яра - с такими отвесными стенами, что даже в полдень они оставались в тени.

    Но то, что он сперва увидел, ещё не яр был, а теснина - узкая щель, уходящая извилисто вглубь лесного холма, наподобии ущелья в горах. Наверно дождями вымыло эту расщелину, и на крутом склоне она смотрелась, как след могучего удара исполинского топора, сеченая рана на теле земли.

    Дима как шел с котелком в руке, так и остановился у той расщелины, глядя в её щербатую пасть. И долго так простоял, разглядывая отвесные стены, все сплошь в щербинах и трещинах. Потом поправил ружейный ремень, соскользнувший с плеча, - а плечи у него хоть и костлявые, зацепистые для ружейного ремня, но, видать, съёжился он весь, когда эту теснину рассматривал.

    Проход там был узкий, зажатый осыпными откосами круч. Огромные глыбины земли, сорвавшись с отвесных стен, валялись у их подножий, подробленные при падении и потрескавшиеся от погодных условий. Ровного места и не найти. Даже заходить вглубь этакой теснины не тянуло.

    Между осыпей среди нападанных глыб пробивалась молодая травка, и в ней - едва заметная тропка. Похоже кто-то здесь проходил и не единожды.

    И Дима направился по этой тропке. Захотелось ему выяснить,- куда она приведёт?

    Тропинка узенькой змейкой вилась по травяному долу, следуя рельефу местности, огибала оползни, петляла среди валунов. Охотник держался её направления, а сам внимательно глядел во все стороны. По бокам почти вплотную подступали обрывистые стены, высоко вздымаясь в застывшей угрозе обвалиться в любую секунду. Под этими стенами уже валялось много всего, что сверху нападало, от этого и осыпи образовались. Что и говорить, обстановка была неприветливая, дикое место поражало суровой, первозданной красотой вздыбленного ландшафта.

    Дима ступал настороженно, тревожно поглядывая верх. Боковины яра круто устремлялись ввысь и на фоне неба казались ужасно высокими, выше самой высокой сосны раза в два, а то и в три может быть. И приглядываясь к отвесным кручам, Диму не покидало ощущение, что они вздымаются всё выше и выше. А наверху, по самой кромке обрыва, чудом удерживались ещё не упавшие сосны с обнаженными корнями. Словно дожидались своего часа, когда ветер поможет им сорваться вниз.

    Несколько сосен уже свалились в яр, перегородив тропинку стволами, будто мосточками через речку. Лежали они, как упали: комлем на родном откосе, вершиной - на другом. И приходилось низко нагибаться, чтобы под ними пролезть, и ветки сильно мешали.

    Некоторые из деревьев, что упали в прошлые годы, своими корнями и ветками ушли в осыпной грунт; упавшие недавно ещё не были засыпаны землей, их приходилось брать приступом, взбираясь на осыпь у комля. А тропинка ныряла под ствол, находя проход среди веток, из чего охотник заключил, что тропа эта лисья или волчья, но никак не оленья. Пожалуй, и кабанам тут не пройти, нагибаться-то они не умеют.

    У третьей валенной сосны Дима оставил котелок, повесив его на сук, чтобы рукам стало свободней, коли придется браться за ружьё. Не ровен час, на волка нарвешься...

    Чем дальше он шел, тем тревожнее становилось у него на сердце; всё теснее обступали с боков крутые склоны, всё ощутимее нависали они над тропой. Такая теснина была, что просто жуть.

    Но вот за следующим поворотом открылся раздол: отвесные стены расступились, раздавшись вширь, окружая глубокую впадину - провалье. Всё напрочь там было завалено оползнями и валунами, сорвавшимися с крутизны. Сплошная мешанина из земляных глыб. И в любом месте среди пустот меж валунов могла скрываться лисья нора, а то и логово волка. Да что там волк - медведь спокойненько мог бы там уместиться, такие пещеры и ниши среди валунов образовались.

    Однако тропинка вела не туда. Она огибала отвесный выступ и сворачивала левее, даже не видно куда - плечо земляного уступа заслоняло. А за ним тропинка круто взбиралась на этот уступ, нависающий слева в виде террасы над хаосом земляных глыб.

    На подъеме к террасе тропка стала гладко укатанной, как замытый берег пруда в поселке, где Дима купался со сверстниками.

    Странно,- подумал он.- Наверно, текла вода...

    Он остановился, заправил штанины брюк в сапоги и двинулся дальше вверх. Его зрение и слух обострились и, когда тропинка вывела из тени, он тотчас ощутил перемену: на солнце сразу почувствовалось, насколько холодно и сыро было внизу.

    Края её входа были гладко вытерты, даже заеложены, с клочками ворса и свежими бороздами от когтей. Из темной глубины подземного хода веяло прохладой и неприятно пахло. Только по запаху этому не мог охотник опознать обитателя норы. Такая вот досада - не было у него того чутья, чтобы сходу понять, кто здесь живет.

    Дима оглядел террасу, ища взглядом более понятные объяснения, нечто такое, что навело бы его на правильную мысль. Не мог он никак решить, кто живет в норе: лисица или волк? Чело норы позволяло проникнуть внутрь и тому и другому зверю.

    На террасе, в высокой, местами полёгшей траве белели кости, валялось воронье крыло, пестрели белые перья. Охотник подобрал несколько пёрышек, повертел в руке, рассматривая. Сомнений не было: в норе обитал хищный зверь. Вполне даже вероятно, это могла быть Чернохвостая.

    Место для норы было выбрано глухое, нелюдимое, настолько укромное, что оставалось лишь удивляться способности зверя сокрыть от посторонних глаз своё жилище. Сосновый лес окружал яр со всех сторон. Более тайного уголка нельзя было даже представить. И вместе с тем, спрятавшись на краю обрыва с противоположной стороны от террасы, можно было спокойно наблюдать за всем, что происходит возле норы.

    На обратном пути он прихватил оставленный котелок и вышел из яра гордый дальше некуда, словно участь Чернохвостой лисицы была предрешена. Его окрылял успех удачно начатых поисков. Вне всякого сомнения, это чистейшая случайность, что нора была найдена в первый же день. Конечно, это могла быть не та нора, на поиски которой он отправился, но сам факт находки здорово поднимал настроение.

    Помахивая пустым котелком, охотник возвратился в тень патриаршей сосны, взвалил на спину рюкзак и двинулся по склону вверх в гущу деревьев. Он передумал устраивать привал у озера, возникла необходимость подыскать более укромное место для длительной стоянки. Разумеется, вечером он устроит засаду возле норы, но потом куда ему деться? Так или иначе, придется ночевать в лесу, и готовиться к этому лучше заблаговременно.

    На руку охотнику было ещё и то, что угор, по которому он взбирался, довольно круто шел, а лезть вгору, да ещё в гущу леса без надобности никому не резон. Самые кормные для зверя места, следовательно, и самые посещаемые, всегда на опушке; стало быть, на берегу озера в данном случае.

ВИСЛОУХИЙ

Я нашел выводок тигрят и наблюдал за ними в течение 20 дней...

Уссурийский тигр стоит на грани полного уничтожения. Между тем его не только можно, но и нужно сохранить... и это является обязательностью нашего поколения...

Лев Капланов ("Тигр, изюбрь. Лось.")

-----------------------------------

    Шалаш представлял собой лёгкое сооружение из двух пар наклонно поставленных жердей, скрещенных верхними концами под соединяющей их прочной перекладиной. Для надежности Дима связал их веревочками, которые постоянно носил с собой; потом забрал скаты ровными, как удилища, побегами орешника, прикрыв сверху разлапистыми сосновыми ветками. Заднюю стенку закрыл тем же манером, а вход замаскировал большой хвойной лапой.

    Конечно, от комаров это не очень-то спасало, но охотник их не опасался, место было не комариное: молодой сосняк без подлеска и травы на продуваемом ветром склоне. И ещё папоротник здесь рос, а его ни комар, ни мошка на дух не переносят.

    Сам охотник никакого запаха папоротникового не чувствовал, но знал, что кровососущие насекомые его избегают. Ещё можжевельник, пожалуй, даже более эффективное средство защиты, только Дима и папоротнику был рад. Вот если бы он поставил шалаш у озера, среди кустарника и травы, тогда другое дело. Тогда бы папоротник и можжевельник вместе взятые не помогли, и вкусил бы он в полной мере всего того, что туристы городские вкушают, выбираясь раз в год на природу.

    Вообще это не ахти какая новость, что горожан так и подмывает комариков покормить. Ну, прямо нужда у них такая что ли - обязательно в обществе комаров расположиться. Заведено у них, чтобы рядом с палаткой озеро было или речка с травостоем на берегу, но только чтоб вода - вот она, рядом была. А Диме не лень по воду пройтись лишнюю сотню метров, зато спать покойно. Возможно комарик, другой и залетит в шалаш, ну так это же не осада.

    А что касается вида на озеро, так с высокого склона любой вид только выигрывает. За деревьями, где Дима остановился, что правда, то правда, не всё озеро в один охват видно, но если какой его край рассмотреть захочется, то можно и пересесть, чтобы лучше видеть. Но в общем, с гористого берега открывался прекрасный обзор, и в жаркий день вода манила свежестью и прохладой.

    По берегам озера в куге свистели ужи; озерные лягушки многоголосым хором оглашали окрестности, восхваляя на свой лад прогретые солнцем заиленные мелководья. А в береговой осоке слышалась несмолкающая трель травяной лягушки, словно кто-то свистел без передышки в свисток с горошиной. Кулики-перевозчики дружной стайкой перелетали с одного берега на другой, перекликаясь мелодичными тиликающими голосами. Схоронившись в заболоченный бочажок, с музыкальными модуляциями "фи-фи... тюлилили" подавал голос фифи - величиною со скворца озёрный кулик, похожий на поручейника. А посреди озера две чомги затеяли брачные игры: маша крыльями, птицы бегали по воде, низко наклонив головы, будто пили воду на бегу.

    Глядя на них, Дима и сам решил искупаться, прихватил котелок и спустился к берегу. Его появление насторожило всех обитателей озера: чомги нырнули, серые цапли снялись с мелководий, трубя тревогу, по-ослиному, зычными голосами. Даже лягушки из береговой осоки попрыгали в воду.

    Едва Дима разделся и ступил к воде, как из-под ног, будто подброшенная с доски-трамплина, выпрыгнула большая озерная лягушка и с лёту, нырнув в прозрачную воду, как заправский пловец, поплыла брассом под водой. В конце дистанции она всплыла, выставив из воды прозрачную плоскость перепончатой задней лапы, и, вытаращив глаза, смотрела на пришельца, словно оценивала его способность прыгать в воду. Дима попытался повторить её маневр.

    ! ! !

    Лягушку смыло волной...

    Вода оказалась не такой уж теплой, как думалось, но она освежала, придавала бодрости. Выплыв на середку озера, Дима оглядел берега, и после купания быстро нашел родник среди высоких лопухов, он их, ещё плавая, приметил. А в родниковой яме обнаружил огромную чёрную пиявку. Извиваясь у дна, она стояла на хвосте, как заклинаемая кобра.

    Конечно, одна примета может ошибочной оказаться, но несколько примет не могут навести на неверную мысль. Для сельского жителя это так же очевидно, как сообщение гидрометеоцентра по радио для горожан, так что не думать об этом Дима уже не мог.

    Во время обеда, усевшись на расстеленном одеяле с банкой овощного салата, Дима размышлял, насколько могут помешать погодные условия вечерней вылазке к яру. К этому часу вся бодрость после купания прошла и, сидя в майке, он уже снова изнывал от жары. Даже есть не хотелось. А тут ещё нежданный гость пожаловал: дикий козел шел по косогору и застал охотника с ложкой и этой самой банкой в руке.

    Вообще-то не принято овощной салат есть ложкой, и может быть это козлу не понравилось, или он сам положил глаз на этот салат и как шел, так и остановился в десятке шагов, уставясь на охотника, будто баран на новые ворота. И внимательно так смотрел, и очень долго.

    По рогам легко определить возраст косуль, и хотя рога у козла только сформировались, ещё не окостенели, и были покрыты бархатистым пушком, но отростков насчитывалось три, как и положено козлу в расцвете сил, то есть в возрасте от трех до семи лет.

    Слабенький ветерок тянул обеденные запахи прямо ему в морду, и козел сосредоточенно принюхивался, шевеля чёрным, матово блестящим носом. При этом он быстро-быстро облизывал нос языком, будто махал платочком, и Дима еле сдерживался от смеха. Не получалось у него быть серьезным в такой комичной ситуации. В другое время он, может быть, отнесся бы к происходящему посерьезней, но не сейчас в белой как флаг майке.

    Козел убедился в отсутствии враждебности со стороны новоявленного "белоствольного пня", а в архитектуре, надо понимать, он вообще не разбирался - принял шалаш за обычную кучу веток, после чего с невозмутимым достоинством зашагал дальше поперек косогора. Только чуток спустился ниже по склону, чтобы не вплотную пройти.

    Тут Дима не сдержал смешок, хихикнул. И козел взвился на дыбы, развернулся на месте и бросился вниз по склону. Прыгнул раз, другой и остановился. Оглянулся. Прыгнул для острастки ещё разок и пошел шагом. Было видно, он не испугался, но и панибратства не признавал.

    Он обошел лагерь охотника низом, и снова поднялся на склон, задержался ненадолго, поглядывая в сторону подозрительного соседства. Потом принялся копытить землю. И лёг - сперва подогнув передние, затем и задние ноги.

    Вот это Диме понравилось. Что может быть уместней в жару, чем с удовольствием прилечь в тенечке?..

    Улёгшись на одеяле в ленивой тени, рассеянно глядя на ярусные кроны сосен и выше, в блеклую синеву неба, Дима следил за развивающейся мыслью, а думал он единственно о Чернохвостой лисице,- может и сведёт с ней судьба сегодня?

    Но мысль его работала как-то вяло, разморенная полуденным зноем, склонялась к отдыху, да и мухи летали, отвлекали поминутно. А потом ещё, лёжа на спине, Дима чувствовал под собой каждую шишку в толще слежавшейся хвои.

    Не мешало бы поучиться у косуль, как на отдых устраиваться,- размышлял он.- Козел, небось, все шишки в сторону отгреб перед тем, как лечь. А я что же, хуже козла?

    Но Дима не вставал, силился бодрствовать сколько мог, а когда проснулся, солнце находилось уже не там, где он видел его в последний раз, и по его пути в небе легко было догадаться, что прошло часа полтора, если не больше.

    От сна дневного Дима разнемогся, поднялся вяло, с трудом разгибая спину. Вдруг кто-то рявкнул совсем рядом: "Бяв! Бяв!" - И грузные прыжки послышались на косогоре.

    Дима захлопал глазами.

    Ах, да,- спохватился он,- у меня же тут сосед под боком отдыхал.

    Козел с завидной прытью поскакал по лесу, и глядя на него, охотник признал, что, пожалуй, это самый лучший способ прогнать остатки сна пробежкой по склону. И быстренько спустился лесом к озеру, умылся и котелок сполоснул, вылив опивки в воду. Затем принес родниковой воды, чтобы была в лагере про запас. Можно было и чай приготовить, но не было свободной посуды, куда его потом слить, а перестоявший в котелке заваренный чай вообще малоприятное питье - прогорклое, как настойка из полыни.

    Всё же кой-какие приготовления на случай дождя он сделал: занес всё своё походное имущество в шалаш, туда же припрятал несколько сухих поленьев и щепок для растопки. Тогда взял ружьё, лежавшее рядом с ним в лености на одеяле, а само одеяло скатал в скатку и прихватил с собой - постелить у обрыва. Одеяло, конечно, не матрац, не настолько мягче на нём лежать, но всё же приятней, чем на голой земле. Уютней как-то.

    К обрыву он подходил с опаской, даже заглядывать вниз не стал, чтобы не становиться на самый край. Круча здесь ненадежная, обвальная. И само место для засады выбрал подальше от деревьев. Видел он эти деревья по краю обрыва, когда был в яру: на честном слове они держались. Толкани хорошенько любое из них и поминай, где стояло.

    По этой причине Дима и близко к тем деревьям не подходил, а залёг на голом месте, за желтоцветным кустиком зверобоя, что здесь на солнцепёке во множестве произрастали. Для маскировки своему кустику веточек добавил, по соседству нарвал, и травки подложил, и немножко лапника, так чтоб заслон кой-какой получился; чтобы зверь, обитающий в яру, не смог человека на краю кручи разглядеть. Вышло что-то наподобие баррикады, но взглянуть на неё со стороны Дима не мог, не хотелось провалье обходить, людским духом чистый лесной воздух загаживать. Лисица там или волк в яру, а чутье у того зверя имеется, так что с этим нельзя не считаться.

    Прошел час. Уж солнце скоро сядет, а на террасе возле норы никакого изменения. Пусто в яру, будто всё вымерло. Нет-нет, да и подумывает Дима, ну-к ошибился он, и никто там не живет на террасе. Однако же перья... - он сунул руку в карман, откатившись по одеялу набок, и вынул те пёрышки, найденные возле норы,- вот они!

    Прошло ещё полчаса. Закатное солнце, как яркая птица, садилось в алое гнездо из облаков. Зрительная труба, примощенная на рогатинку и наведенная на нору, ничего нового не показывала; ружьё рядом лежало, тоже безо всякого применения. Тишина вокруг стояла такая, что комариный звон превращался в пронзительный гул пикирующих бомбардировщиков и, надо сказать, атаковали они умело, поражали цель без промаха, по всем правилам лётного искусства.

    Дима поднял воротник куртки, чтобы комарам меньше посадочного места доставалось, и руки поглубже в рукава спрятал, и лицо обдувал, оттопыривая нижнюю губу, точно гримасу перед зеркалом строил. Как вдруг комары отошли на задний план, а на передний - вышел зверёныш, высунув морду из норы.

    Охотник припал к окуляру зрительной трубы, но даже её мощное двадцатипятикратное увеличение не помогло ему получить ответ на простой, казалось бы, вопрос: кто же он?

    То, что перед ним не взрослый зверь, а щенок, Дима догадался сразу, - выдавали не размеры тела, а детские замашки. Над входом в нору зеленой шторой свисала трава, и малыш хватал её зубами, бил лапой наотмашь. Когда ему наскучило такое примитивное развлечение, он нашел себе забаву поинтересней - вертясь волчком, ловить зубами хвост.

    Хвост у него не особо длинный - вполтела, голова собачья, туловище и лапы тоже. Волк - не волк, лиса - не лиса, в общем, не мог Дима сказать с уверенностью, чьей он породы. Ещё и уши были разные: одно стояло точком, другое свисало.

    Вислоухий,- тут же окрестил его Дима. А неугомонный он был, как заведенная игрушка,- и не корми, только дай поиграться.

    По масти Вислоухий - дымчатый, кофейный даже. Только цвета не чисто чёрного кофе, а разбавленного молоком, со светлыми подпалинами на плечах. Короче, определить принадлежность щенка пока не удавалось, да и не видел Дима до этого ни лисят, ни волчат, чтобы выводы правильные делать.

    Солнце красно заходило на затученном небе, подёрнув контуры хмурых облаков сверкающей огненной лентой. Их края озарились ярким свечением, и длинные узкие полосы света возникали в прорывах туч, будто копья, летящие с неба на землю.

    С переменой освещения окраска щенка изменилась. Заходящее солнце окрашивало всё в розовые тона, но после захода солнца ничего кофейного на щенке уже не было. Его шубка стала однотонного дымчатого цвета.

    В этот час появился второй щенок и проявил живейший интерес к попыткам своего товарища завладеть собственным хвостом - в два счёта поймал тот хвост, что не улавливался самим владельцем. Такая фамильярность, естественно, никому не понравится. Вислоухий ощетинился, возможно даже рыкнул, только Диме не слышно было, как-никак его отделяли от террасы добрые полста метров. Он видел только, как оба щенка вдруг напыжились, встав боком друг против друга, выгнув спины горбом и воинственно задрав хвосты, стараясь устрашить противника своим грозным видом, - что тебе кошка перед собакой в попытке произвести угрожающее впечатление.

    Постояли они так секунд несколько, оценивающе оглядывая один другого, будто встретились впервые, а не только что из одной норы вышли. Должно быть, забияки с духом собирались, а когда собрались - ринулись в "смертную" битву: с разбегу раз за разом ударяли друг дружку плечом, стараясь опрокинуть противника навзничь. Сражались, вроде бы понарошку, но беспощадно; никто никому не поддавался.

    Чуть позже и другие щенки начали выходить из норы. Дима насчитал их восемь, - все как один упитанные, пухленькие как шарики, с конусообразными хвостами, утолщенными к основанию, и с белой кисточкой на конце. Щенята были одеты в пушистые пуховые шубки одинакового дымчатого цвета. Не все они были забияки, находились среди них и мечтательные натуры: большими трогательными глазами смотрели они на окружающий мир, представлявшийся им огромной чашей, внутри которой они находились. Края этой чаши высились до самого неба, которое покоилось на деревьях, обступивших щенячий мир по краям обрыва. По их разумению для того деревья там и были поставлены, чтобы небо держать.

    Робкими взглядами оглядев границы окружающего пространства, щенята уверились в его надежности: ничто не бегало, не летало, не падало на них с неба. И они занялись своими привычными делами, кто на что горазд: либо играми в догонялки, либо выяснением соотношения сил - два против одного, либо поисками чего-нибудь съестного, завалявшегося в высокой траве на террасе. Но покуда не вышла из норы старая лиса, никто из щенков далее десяти шагов от порога не отходил. Десяти шагов человеческих, разумеется.

    Дима сообразил, что перед ним лисята, разглядев белые кончики их хвостов. Но сами хвостики были не такие, как у щенков собаки, не тонкие прутики, а пушистые и заостренные на конце, точно кисть художника.

    Присматриваясь к лисятам в зрительную трубу, охотник не мог подметить особых различий между ними, все были на одно лицо, и главное - в постоянном движении. Они перебегали с места на место, путаясь между собой, как при тасовке карт в колоде, и пока они тасовались, их тела соприкасались с землей также часто, как и лапы, - нетвердо ещё держались они на ногах. Только одного из них Дима мог отличить по свисающему уху, тогда как у остальных лисят ушки стояли торчком, как двуцветные флажки над головой - спереди беленькие, сзади чёрные.

    Позже всех покинула нору старая лиса, мать семейства. Грациозно выгибая спину, она выходила из норы, и в окуляре зрительной трубы лисья спина казалась бесконечно длинной. Но вот в поле зрения появился белый кончик хвоста, и вслед за этим он взметнулся кверху и исчез из окуляра зрительной трубы. Лисицы не стало.

    Куда она пропала? - удивился Дима.

    Он привстал, заглянул в яр поверх своей баррикады из травы и веток, но лисицу не увидел. Её не было ни на террасе, ни внизу среди валунов. В недоумении охотник провёл четверть часа, пока лиса вторично показалась из норы.

    На этот раз она не вышла полностью, лишь высунула нос из нависающей травяной шторы, поглядывая во все стороны, как конферансье оглядывает перед выступлением зрительный зал сквозь щёлку в занавеси. Лисица чувствовала запах человека, и хотя никого не видела в "театре", но носу доверяла больше, чем глазам, и самым тщательным образом осмотрела груду оползней в партере, обшарила взглядом ложи бенуар под кручами и уже потом взглянула на галёрку - на гребень кручи. А там было на чём остановить взгляд.

    Лисица долго присматривалась к воздвигнутому заслону из травы и веток, выглядевшему очень подозрительно на краю обрыва. И хотя её явно разбирало любопытство, она сочла благоразумным спрятаться в нору.

    Поведение старой лисы было до того поразительно, что Дима просто не поверил бы в такое, если б ему кто сказал. Сколько раз ему доводилось читать, что у животных инстинкт защиты потомства развит настолько сильно, что подчас граничит с самопожертвованием, а тут лисица-мать ничего не сообщила детям о своих опасениях. Можно сказать - бросила их на произвол судьбы!..

    Нетрудно было догадаться, что лиса уловила запах человека в застоявшемся воздухе в яру. Но вскоре поднялся ветер и развеял все запахи, так что когда лисица в третий раз выглянула из норы, то ничего не учуяла и вышла на террасу. Тогда Дима и увидел, до чего же она красива.

    Собственно говоря, не так уж много видел он лисиц, на пальцах одной руки пересчитать можно, но эта лиса была очаровательнее всех. Пожалуй, и смекалистей к тому же. Баррикада охотника, хотя и невелика была по своим размерам, но заронила в лисью душу кой-какие сомнения. Сидя на краю террасы, Красавица раз от раза поднимала узкоскулую морду, поглядывала вверх. Её снедало любопытство, но никаких разведывательных действий она не предпринимала. Ей даже не удавалось толком сосредоточиться на непонятном объекте, лисята не давали ей покоя - то теребили хвост, то хватали зубами за лапы, то карабкались ей на спину, так что, в конце концов, лисица встала, стряхнув их с себя как брызги после купания, и прыгнула вверх: - на отвесную кручу.

    К изумлению охотника, Красавица не сорвалась со стены яра, не упала вниз, а перепрыгнула ещё выше, взлетая легко, как птица, грациозно прыгая с уступа на уступ. Она взбиралась по круче без усилий, совершая двухметровые почти вертикальные прыжки. Казалось, опорой ей служит воздух, настолько лёгким было её головокружительное восхождение.

    На краю кручи лисица замерла, свесив длинным шлейфом огнено-рыжий хвост. Она обернулась, ещё раз посмотрела на укрытие, за которым притаился охотник, и чинно так, в сознании собственного достоинства, пошла в лес.

    У Димы отлегло от сердца.

    Она не догадалась, что я за ней наблюдаю,- заключил он. Но недооценил её.

    Это выяснилось позднее, уже в сумерки, когда небо озарили отблески зарниц. В тревожном ожидании поглядывал охотник на отдаленные вспышки молний, а едва надумал уходить, как тут и выяснилось, что он здесь не один. Под покровом темноты лисица обошла яр и подкралась к засаде. Усилившийся ветер помешал ей учуять охотника, но когда он поднялся, чтобы идти к шалашу, Красавица его обнаружила. И тогда неожиданно, из темноты, раздался её громкий крик.

    - Кхе-е-ей! Кхе-е-ей! - звонко прозвучал её голос и эхом откликнулся с озера, будто от удара колотушкой в большой медный таз.

    Дима вздрогнул от неожиданности; лиса залаяла из темноты совсем рядом, в нескольких шагах. Он постоял, прислушиваясь к тишине ночи, но в напряженном ожидании лишь уловил нарастающий шум падающего дождя. В одно мгновение сосновый лес, где только совы ухали в тишине, наполнился звуками - многоголосый ропот прошелся по всему лесу, словно табун лошадей дробным стуком копыт огласил окрестности.

    Охотник бросился к спасительному шалашу, но первые капли настигли его по пути к укрытию. То бы ещё не дождь, а первый накрап дождя, что хлынул и прервался на несколько минут, как бы послав последнее предупреждение всем, кто не услышал днем, как изменился мелодичный голос иволги, став похожим на кошачий визг, и как "рюмил" зяблик, забыв на время свою звонкую песню с витиеватым росчерком в конце, и как печально перекликались совки сплюшки, словно потревоженные участившимися перед грозой барабанными боями дятлов.

    Предостережение о надвигающейся грозе можно было увидеть в ярком тлении углей костра, не покрываемых золой, и в том, как папоротник-орляк поднял свои листья-вайи в хвойном лесу, в то время как сухие нижние ветки молодых сосен, напитываясь сыростью, начали загибаться к земле, где по лесным полянкам сникли лесные фиалки и одуванчик закрыл перед дождем свой желтый цветок.

    Приближение ненастья можно было обонять по густому аромату цветущей желтой акации - чилиги, и по усилившемуся запаху папоротника; или предугадать по капели с ветвей плакучей ивы, по потекам у черенков листьев конского каштана и клена. Об этом же предупреждал паук-крестовик, охотясь не по правилам - днем, а вечером, когда, собственно, настало время его охоты за насекомыми, он сам разрушил свою сеть, оборвав натяжные нити ловчей паутины. Эту же перемену в погоде предчувствовали пиявки, всплывающие со дна водоема, и оголтело орущие лягушки, вылезающие на берег из воды. Всё это были предвестия первой майской грозы.

    Гроза бушевала около часа. Треск грома ружейными выстрелами оглашал тишину, молнии раскраивали темноту, и земля вокруг шалаша поминутно появлялась, мокро поблескивая в ярком свете, и тотчас исчезала во мраке. Вспышки молний были настолько яркие, что становилось видно каждую хвоинку в шалаше, будто днем, только в одно мгновенье, и вслед за этим темнота смыкалась ещё плотней, ещё непроглядней.

    Несколько раз, едва ливень стихал, Дима порывался сбегать к яру, поглядеть на лисят, но его удерживало предчувствие обвала. В конце концов, он отмахнулся от навязчивой мысли.

    Всё равно ничего не увижу,- уверил он себя, как бы оправдываясь.- Лисята, поди, с перепугу в нору забились. Большая им охота на грозу глазеть.

    Позже он услыхал, как в яру что-то тяжко ухнуло, точно протяжный вздох раздался из глубины самой ночи.

    Должно быть, склон обвалился,- сообразил Дима.

    Некоторое время он прислушивался, но звук не повторился. Тишина ночи, с таинственными совиными голосами, окружила шалаш и скрыла всё темнотою в мокром сиянии звезд.

НЕОЖИДАННОЕ  ОТКРЫТИЕ

Без интереса к жизни окружающей природы и без понимания её нет истинного образования и просвещения, а лишь дополненное и исправленное издание средневековой схоластики.

Сергей Бутурлин ("Охота с камерой")

-----------------------------------

    Всё вокруг отсырело, и вчерашний сухой валежник стал непригодным для костра, так что заготовленные накануне сосновые щепки, припрятанные в шалаше вместе с ворохом хвои, оказались весьма кстати. Наколов их потоньше, Дима приготовил на растопку так называемые "факельные палочки"* - толщиной с карандаш и подструганные ножиком, чтобы образовались тонкие завитка. Затем установил их шалашиком вокруг вороха сухой хвои, - и хвойные иглы вспыхнули от зажженной спички; по щепкам весело заплясало пламя. Потрескивая и соря искры, костерок разгорался, и тепло солнца, накопленное в древесине в течение долгих лет, начало служить человеку. Охотник пользовался им также бережно, как в своё время его бережливо накапливали сосны.

    Прошло всего несколько минут и вот уже чёрное бархатистое от копоти брюхо котелка греется над костром. Огонь охватывает его со всех сторон, лижет желтыми языками; избыток тепла впитывают ладони, обнявшие котелок. А что прорывается через такой плотный заслон, тоже находит применение - греет лицо, наклоненное над котелком.

    Над лесом светало. Звёздный Лебедь ещё летел по Млечному пути, а вершины сосен уже остро врезались в прояснившийся небосвод. На фоне неба деревья проступали все резче, по мере того как алел горизонт. И пока разгоралась заря, охотник удобно расположился на сухой подстилке в шалаше, не торопясь пил терпкий чай в очаровании рассвета.

    Есть благодатное время, которое доставляет человеку особое удовольствие, - это когда ему некуда спешить. И Дима, отправившись на поиски Чернохвостой лисицы, с самого начала не торопился. Лесовать надо не впопыхах, тут во всем размеренность нужна. Ни один дикий зверь не мечется на свободе; только неволя - ограниченность пространства - вызывает маянье. А ведя вольную жизнь, как бы переходишь в другое измерение, где нет суетливости, где мысль должна намного опережать действие, иначе ногам не угнаться за мятущейся мыслью.

    Дикая природа всегда притягивает человека, способного ценить истинную красоту, а не фальшивые подделки, которые предлагает цивилизация. Поэтому и считается, что города созданы для денег и наживы, а природа - чисто для души.

    Попивая крепкий чай, Дима наблюдал пробуждение обитателей леса. И перед тем, как отправиться дальше на поиски норы Чернохвостой, наведался к лисьему яру; захотелось ещё раз взглянуть на лисят, - уж очень потешно они затевали игры вчерашним вечером у норы.

    К месту вечерней засады Дима пришел до восхода солнца, а на террасе, усевшись на пороге, уже поджидал лисёнок. Ясное дело, малыш ожидал не охотника, а свою мать, и это был всё тот же - Вислоухий, самый приметный среди лисят. Его легко было узнать: левое ухо лисёнка свисало, как у дворовой собаки. Очевидно, он отличался некротким нравом, и ему досталось в одной из потасовок. Забиякам всегда достается больше всех.

    Вислоухий вёл себя на удивление смирно. Сидя под травяной шторой на пороге норы, он посматривал вокруг с самым невинным видом. Наблюдать за ним было не только любопытно, но и познавательно; не часто представляется возможность подсмотреть одну из самых сокровенных тайн природы - заглянуть в домашнюю жизнь лисьего семейства. И в это утро охотнику посчастливилось увидеть нечто такое, что коренным образом изменило его представление о Лисице с Сорочьего Брода.

    За озером, из-за лесистых холмов выкатывалось солнце. В его восходном свете отвесные стены яра стали розовыми; от озера потянулся туман, облекая алый цветом сырую низину. А трава по взгорью выглядела белой от росы, точно за ночь стала вся седая. Щебетали птицы, каждая на свой лад прославляя зарю. И в этот радостный рассвет всё выглядело так, будто не случилось никаких перемен. А между тем, справа от охотничьей засады, кручи не стало. Она обвалилась вместе с деревом на юру*. Сосна лежала теперь в глубине провалья, поверх валунов, почти дотягиваясь ветками до тропинки, ведущей снизу на террасу.

    Может быть дерево пугает Вислоухого,- предположил Дима, удивляясь его усидчивости. Интересно бы ещё узнать, как к этому отнеслась Красавица? Вчерашняя гроза - просто везение; теперь лисице будет не до баррикады.

    Красавица появилась из лесу на противоположной стороне яра как куница - частыми прыжками в высокой траве. От росы её шесть намокла, облипла на боках, и вчерашняя пушистая лисица - красавицей не выглядела. Но это была она. Дима узнал её по вишневым подпалинам на плечах и особому, почти аристократическому выражению узкоскулой морды.

    Головокружительными прыжками по окрашенному зарей обрыву она спустилась на террасу. Вислоухий опрометью бросился ей навстречу, и в зрительную трубу охотник видел, как лиса остановилась и, раскрыв пасть, обронила перед ним на землю водяную крысу. Но лисёнок, вместо того чтоб подобрать её, начал обнюхивать морду матери. Лишь после этого - выяснив, что было у неё в зубах, по запаху начал искать еду на земле, у её ног.

    Вислоухий был один, но суетился, точно его окружала толпа братьев и сестер, - он по привычке торопился найти еду первым. Да и после того, как нашел свой завтрак, его поведение не изменилось: он предпочел удрать с добычей подальше, под куст бузины на край террасы, как если бы кто-то настойчиво пытался отнять у него еду.

    Пока лисёнок расправлялся с водяной крысой, Красавица побывала возле норы, обнюхала землю на пороге, убеждаясь, что в её отсутствии здесь не было посторонних. Затем села на краю террасы, замерла рыжим столбиком - и осмотрела яр. Она свыклась с заслоном из веток на краю кручи и больше не интересовалась им. Без сомнения, ночью она ещё раз побывала возле баррикады, но прошедший ливень смыл все запахи и следы охотника, так что лиса не почуяла присутствия человека и оснований для беспокойства у неё не было. Упавшая сосна тоже не волновала её, должно быть обвал в яру - дело привычное.

    Вскоре Красавице наскучило сидеть без дела, она встала, пружинисто прогнулась на выставленных вперед лапах, и начала есть... траву.

    Дима опешил от удивления: - подумать только! Самую обычную траву!

    Он понимал, в траве есть много всяких витаминов, недаром её так аппетитно уплетают кролики. Но чтобы лиса вот так запросто паслась, как обыкновенная коза... - такое трудно вообразить. А между тем вегетарианский завтрак пришелся ей по вкусу. Лисица с большим удовольствием хрупала траву, что по всему яру слышно было, - ну, вы знаете, как хрустит трава на зубах в таком случае.

    Они появились так быстро и помчались к матери так стремительно, словно голодали со дня своего рождения. И первому подбежавшему лисёнку она бросила добычу. Все остальные, отталкивая друг дружку, прыгали вокруг, обнюхивая её морду.

    Красавица не осталась безучастной к оголодавшему за ночь семейству. Окруженная неугомонной толпой, пошла в дальний угол террасы к небольшой осыпи под кручей. Оказывается, там были припрятаны съестные припасы: штук пять мышей и водяных крыс. Очевидно, лиса поймала их ночью, зарыла вблизи норы и теперь откапывала и угощала лисят. Каждый из них, схватив добычу, отбегал в сторонку, рыча и оглядываясь на остальных, недвусмысленно давая понять, что делиться не собирается и даст отпор любому, кто позарится на его долю.

    Красавица снова ушла на охоту, на этот раз в березовую рощу у озера. Охотник догадался об этом, когда услышал голоса сорок, потом увидел самих птиц, то и дело вспархивающих над деревьями с непрерывным, оголтелым стрекотанием. Когда Красавица появилась на краю обрыва, сороки вились над ней, пикируя вниз, словно сговорились выщипывать пух из лисьей шубы для своих гнезд. Галдящая сорочья стая бесновалась, и было отчего - у них похитили сорочонка. Вероятно, птенец выпал из гнезда и его подобрала лиса.

    Она принесла сорочонка на террасу, вызвала лисят условным сигналом и, как в прошлый раз, бросила добычу первому. А он суматошно и долго метался по террасе в поисках укромного уголка, пока, наконец, не убежал в нору, чтобы спрятаться ото всех и полакомиться в свое удовольствие.

    Сороки не унимались. Они подняли галдёж на всю округу. Их крики, воздушные пируэты пугали лисят и раздражали старую лису. Она скалила зубы, подпрыгивала, стараясь схватить хоть одну из назойливых птиц, подлетевшую особенно близко. Но неожиданно с лисицей произошла разительная перемена: опустив голову к земле, она уставилась на вход в яр; лисята тоже стали смотреть в ту сторону. Их вытянутые шею и опущенные головы медленно поворачивались, сопровождая взглядом кого-то, шедшего внизу по тропинке.

    Кого же там они увидели? - терялся в догадках Дима. А когда всё лисье семейство стало смотреть под кручу, на которой он находился, тут таки не сдержался - привстал над заслоном из веток, заглянул вниз.

    В яру по тропинке, петляя среди глыб и оползней, бежала ещё одна лисица. Удивление охотника было настолько велико, что на некоторое время он забыл о лисьей семье на террасе. Когда же взглянул в ту сторону, то понял, что его обнаружили. Красавица и её детеныши - все как один смотрели на него.

    Стрекочущий эскорт последовал за ней. Но две сороки, должно быть родители погибшего птенца, остались. Они долго и безуспешно искали своего незадачливого поршка* - сначала в траве на террасе, затем на осыпях среди валунов, и ветер ерошил их пёстрые перья и заносил на сторону позелененные хвосты.

    Такое открытие коренным образом меняло представление охотника о цели поисков и даже сводило на нет все дальнейшие планы. Чернохвостый лис, намедни считавшийся "Чернохвостой лисицей", представлялся теперь в другом свете. Новоявленный лисовин* мог обитать в любой уже известной охотнику норе - просто ни разу не попался на глаза.

    Хотя нет! - Дима припомнил, как однажды видел Чернохвостого возле норы в овраге. В том самом овраге, над которым было укреплено на деревьях сидение из акациевых жердей.

    Да, то был он! - уверился охотник.- И на изволке полевой дороги, у западной куртины, чаще, чем где-либо, встречались его следы.

    Загадка старого лиса, наконец-то, была разгадана. Его таинственное место обитание - выявлено. Разумеется, Дима ещё не знал, в какой именно норе живет Чернохвостый, но теперь охота на старого лиса не представлялась неразрешимой задачей. Дима уже не сомневался, что сумеет выследить его у любой норы.

    С уверенностью в успехе охотник вскинул на плечи рюкзак со всеми своими пожитками, взял в руки ружьё и пустился в обратный путь. Бодрым шагом возвращался он вдоль берега Стугны к старому тростниковому болоту. Где-то там, на Сорочьем Броду, его ждала разгадка тайны Чернохвостого лиса.

ОЛЬХОВЫЙ  КЛИН

Мы, друзья животных, стараемся спасти от уничтожения существа, соседствующие с нами на этой планете, которых считаем не менее благородными и достойными жить на земле, чем мы сами... А для того чтобы сохранить диких животных ... необходимо прежде всего изучить их образ жизни на воле, знать, в чем они нуждаются и без чего жить не могут.

Бернгард Гржимек

Bernhard Grzimek

-----------------------------------

    Пожалуй, любой другой охотник, потерпев столько неудач, бросил бы столь неладную охоту на эту злополучную лисицу, но Дима возвращался на Сорочий Брод с решимостью начать всё наново. Ведь истинного охотника всегда отличает настойчивость и то неколебимое упорство в достижении цели, которое и придает ему стойкость во всех испытаниях. И Дима готов был начать все поиски сначала.

    В распадке у ручья охотник остановился, снял рюкзак и устроил небольшой привал, чтобы дать ногам отдых. Здесь лисий след ему повстречался на вчерашнем пути к озеру, и он решил немного пройтись по ручью, осмотреться. А пока суд да дело, достал из накладного кармана рюкзака стеклянную рамку со следом лисицы и, держа против солнца, переснял его в "книгу следов". Так он величал свой блокнот после того, как добрая половина его страниц заполнилась рисунками следов всевозможных живых существ - бегающих, прыгающих, ползающих, словом - всех, кто только встречался в округе и был способен оставить свой след на земле.

    Отпечаток лисьей лапы занял всю страничку блокнота - внушительного был размера и, без сомнения, принадлежал старой лисе. Имея рисунок под рукой, Дима направился к ручью, поглядеть, что нового сообщит ему сегодня лесная газета на илистом берегу.

    В том же месте, на узком перешейке, лисица снова оставила след. Охотник сравнил его с рисунком - лисица была всё та же. Стало быть, она где-то здесь живет, и Дима взялся искать её нору. Ведь любая лисица могла быть подругой Чернохвостого, а такая матерая зверюга, как эта, тем паче.

    В мокрой траве на затенённом берегу ручья угадывался лисий путь: трава по следу ещё не поднялась, примятая лапами зверя. Тут Дима обратил внимание, что стоило посмотреть на траву под определенным углом, и становилось отчетливо видно темную полосу от сбитой росы. Нехитрое дело идти по следу, пока трава не обсохла.

    Сначала лисица шла по долу сырого лога, но вскоре свернула влево на косогор, густо забранный гонкой ольхой с кустами лесного орешника, так что и трава на склоне не росла. Солнечные лучи почти не пробивались сквозь густую листву, и под кустами царил зеленоватый полумрак. Здесь пахло прелью палого листа, и тут лисий след сам собой потерялся. Охотник подался дальше наугад по склону, на самый вверх, и оказался на краю поля, засаженного картофелем.

    В самый раз для кабанов,- подумал Дима.- Внизу они купаются, а сюда ходят столоваться, как в богадельню.

    Лес охватывал картофельное поле в виде полумесяца, и его правый рог изогнуто и далеко врезался в поле ольховым клином. Не выходя из-под деревьев, охотник остановился, внимательно оглядел опушку слева и справа от себя. Он никого не заметил, да и время было позднее, чтобы увидеть какого-нибудь захудалого зверя, изголодавшегося настолько, чтобы выйти на кормежку под палящее солнце. Но всё равно на открытое место охотник выходить не стал, - есть такое правило: хочешь что-то увидеть, не выставляйся сам.

    Невдалеке под деревьями запел удод. Песенка у него примитивная, он будто выговаривает своё имя: "У-до-до-д. У-до-до-д", - опуская при этом длинный клюв, как оперный певец опускает подбородок к груди, чтобы взять особенно низкие ноты.

    Крик удода, как у сойки, - кошачий. Заметив человека, он отлетел дальше по опушке и, опустившись на землю, распустил веером пёстрый хохолок на голове и снова пропел свою незамысловатую песенку, опуская клюв, словно клевал что-то.

    Вялый ковер слежавшейся листвы выдвинулся вдоль опушки далеко за пределы леса, но не настолько, чтобы по нему выйти в поле, не оставив следов. И охотник, держась крайних деревьев, не спеша направился к ольховнику, пристально вглядываясь в оголенную землю по краю поля.

    Так он и приметил свежий след на сырой земле. И след принадлежал лисице. Прошла она здесь не слишком давно. Но это был не Чернохвостый лис.

    Все же лучше, чем ничего,- философски рассудил Дима, и двинулся по следу. Лисица направлялась в ольховый клин, и охотник, взяв ружьё наизготовку, углубился в лес.

    В лесу было много густого подседа - орешника. От густой листвы под деревьями стоял зеленоватый полусвет, и было сыро, и кусты разрослись так густо, что, пробираясь среди них, приходилось раздвигать ветки руками. Тихо идти никак не получалось.

    Нору в ольховом клину он нашел не сразу, но был уверен, что найдет, как только увидел лисьи следы. Нора была вырыта под корнями ольхи на угоре*. И угор был отчаянно крут. Прошлогодняя и свежевыброшенная из норы земля лежала на склоне широким бруствером, отделяя нору от крутизны, словно смотровая площадка на краю обрыва. А вокруг всё было покопано лисятами, со следами их лапок и когтей, что служило неопровержимым доказательством обитания здесь лисьего семейства. Вот только спрятаться тут было негде.

    Пока что Дима не допустил ни одной ошибки: сразу покинул нору, не оставив следов, и теперь придумывал по дороге, каким же образом устроить засаду. И надо было придумать не лишь бы что - а что-нибудь этакое...

    Для самого охотника была неожиданностью та мысль, что вдруг пришла ему в голову,- ну, просто здорово оригинальная мысль - смастерить подвесное сидение, наподобие качели. Разумеется, не для того, чтоб покататься, а чтобы сидя на нём, подниматься на любую высоту.

    На обратном пути к оставленному рюкзака эта мысль немного проветрилась и не то чтобы совсем испарилась, но очистилась от эйфории, как зерно от шелухи, и стала просматриваться ясно до самого конца. От всей той фантазии, что первоначально возникла у Димы в голове, выкристализировалось четкое представление, как всё устроить, не входя в противоречие с Ньютоном и его законом о всеобщем земном тяготении. Но надо было ещё испробовать изобретение и, конечно же, подальше от лисьей норы.

    Заниматься всем этим во время беглой остановки в лесу как-то не с руки, да и веревки подходящей не было. И Дима решил устроить бивак* где-нибудь неподалеку и там всё сделать обстоятельно, по своему разумению - с чувством, с толком, с расстановкой. Как-никак, мысль эта новая, не испробованная, и без непредвиденных осложнений, безусловно, не обойтись.

    Размышлял он об этом, идя краем леса, пока не вышел по взгорью к Большому оврагу и тут, на вершине склона, остановился. По обе стороны оврага лежали поля в дрожащем мареве, а внизу, под склоном, тростниковое болото дышало прохладой в знойную пору дня. Отсюда далеко было видно открытую местность, и в то же время раскидистые сосны на опушке укрывали от палящего солнца, услужливо предоставляя тенистый уголок для отдыха и наблюдения за окрестностями.

    Лучшего места для лагеря не найти,- решил Дима, озирая округу с высоты холма.

    Сидя в холодке под развесистой сосной - спиною к теплому стволу, охотник чувствовал горячую волну воздуха за пределами тени. Полуденный зной вялил траву на опушке, нагревал землю и стволы первого ряда деревьев, и всё, что находилось за пределами леса, дышало зноем, и это чувствовалось, едва унимался ветерок.

    Высокие сосны мерно поскрипывали и слышалось потрескивание раскрывающихся шишек. Нагретые солнцем, они лопались, роняя семена, и весь лес был наполнен этими звуками, словно дрова потрескивали в костре. Повсюду падали, вертясь, семена-вертолётики, а когда налетал порыв ветра, "сосновый дождь" усиливался, что даже рябило в глазах, если долго смотреть.

    В густых кронах слегка пошумывало от ветра, но не так, как шумит лес к ненастью - оглушающе громко, точно водопад вблизи. Лёгкий ветерок лишь легонько колыхал ветви, и они шелестели негромко и по-домашнему уютно. Дима чувствовал, как здесь покойно, и никуда дальше двигаться ему не хотелось. Просто не испытывал он ни малейшего желания подниматься на ноги и куда-то идти. Даже появилось у него такое чувство, что он дома. Бывает так: неизвестно откуда нахлынет вдруг ощущение, что ты пришел, куда хотел, и дальше идти незачем - это и есть то место, куда ты стремился...

    С высоко взлобка холма была видна дальняя, северная сторона болота. Там начинался старый сосновый бор. Красный бор. И стоял он там годы и годы.

    Местность по ту сторону болота была неведома охотнику. Он никогда не бывал на том берегу, но слышать ему приходилось, что когда-то туда вела лежнёвая* тропа через болото. И начиналась она от старой дамбы, которую было видно в общих чертах вдалеке. В зрительную трубу она просматривался под косогором у западной куртины, но дальше, вглубь болота, земляная насыпь терялась в высоких зарослях тростника. У Димы мелькнула мысль побывать на той дамбе, но он тут же забыл об этом, занявшись устройством лагеря, и даже не заподозрил, как близок был в этот день к разгадке тайны Чернохвостого лиса.

    Место для шалаша Дима выбрал среди зарослей дрока в ложбине, чтобы шалаш не возвышался на опушке. И в этом была ошибка, сказавшаяся в дальнейшем самым непредвиденным образом. Но ход мысли охотника был таков, что в первую голову его заботила скрытность лагеря, чтобы всякое зверьё лесное не шарахалось от его пристанища, как неуместного в лесной глуши, а приняло его за часть природы, против которой неумно идти наперекор ни человеку, ни зверю.

    Выбирая место для лагеря, надо подумать и об умерших деревьях, которые ветер повалить может. Вблизи усохшего дерева лучше шалаш не ставить. Видел Дима ветровальные сосны по лесу и примечал, как лежат они на земле, сломив сухие ветви при падении: так что из-под упавшего дерева не выбраться, если привалит. И стоят они усохшие, обескоренные, готовые упасть когда угодно и пришибить насмерть.

НЕУЧТЁННЫЙ  ПРОСЧЁТ

Наблюдения за жизнью животных и растений в этих забытых, не изведанных человеком краях, я считаю своей священной обязанностью, хотя к моей работе всё это никакого отношения не имеет.

Григорий Федосеев ("Тропою испытаний")

-----------------------------------

    Шалаш на опушке удался на славу - просторный, отлично замаскированный, скрытый по самый конёк желтоцветными зарослями дрока. Заметить его можно, только подойдя вплотную, а издали он смахивал на густой куст ракитника, который всегда по опушкам растет и ещё по старым вырубкам и гарям. Ракитник - это солнцелюбивый куст, и не надо путать его с ракитой - ломкой ивой, встречающейся у водоемов.

    В отличие от стоянки у лисьего яра, Дима устраивался здесь основательно, намереваясь пользоваться лагерем неоднократно. С порога шалаша он мог обозревать все подходы к болоту, словно с высоты птичьего полёта, потому что находился в наивысшей точке холмистой местности Сорочьего Брода. Все пади, долы, низины, где Чернохвостый мог прошмыгнуть незамеченным, стали доступны взгляду охотника с его неизменной зрительной трубой. Вряд ли можно сыскать место для обозрения окрестностей лучше, чем это. Ну, разве что взобраться на одну из сосен, в тени которых он стал лагерем, - так это всегда успеется.

    Вместо доски, на которой сидеть на этом самом подвесном сидении, он срубил несколько прочных веток чилиги, связал их в пару как основание, и к ним привязал веревочную петлю. А уже к этой петле прикрепил веревку подлиннее, чтобы перебросить её через ветвь дерева, как бы вместо блока. Проделав всё это, он сел на сидение, держа его на весу за свисающий конец веревки, подтянулся на ней и поднялся немножко вместе с сидением. И так, подтягиваясь помаленьку, с передышками, он поднимался всё выше, и дух захватывало от высоты.

    Свое изобретение Дима опробовал несколько раз. Со зрительной трубой даже поднимался, и гордо оттуда смотрел в трубу во все стороны.

    Отлично всё получилось: подниматься было нетяжело, а спускаться и того легче. Ну, прямо как на транспортёре!..

    Гордый собой охотник прихватил сидение под мышку и подался в ольховый клин - подвесную засаду устраивать. Выбрал подходящее дерево перед норой, закинул конец веревки через высоченную ветку ольхи, поднялся на ту высоту и свободный конец веревки привязал к ветке, чтобы сидение вместе с ним не опустилось на землю. Тогда уже зарядил ружьё, прикидывая, с какой стороны придет лисица? Хотя и не был он уверен, что увидит тут Чернохвостого, но кто знает, как может всё обернуться. Во всяком случае, готовым ко встрече он должен был быть.

    Лисица появилась возле норы бесшумно. Она была невелика, совсем молоденькая и отличалась белесой, словно выстиранной шерстью. Пришла она с поля, быстро сбежала по склону, держа в зубах нескольких полевых мышей, спрятала их в ворохе прошлогодних листьев - сунула под куст и носом листья нагребла.

    Только не подумайте, что мыши были полевые по той причине, что пойманы в поле. Это определяется по-другому: лесные мыши - белобрюхие, а полевые - однотонные, с чёрным ремнем на спине. Полевую мышь очень легко отличить и от серенькой домовой мышки, и от лесной желтогорлой, которая здоровенная, как крыса, только хвостатее.

    Не перепутайте лесную желтогорлую мышь с водяной крысой (водяной полёвкой, по-ученому), у которой тоже длинный хвост. Но она одноцветная, чёрно-серая сплошь, а желтогорлая мышь - с желтым пятнышком на горле, как у лесной куницы. А если вам встретится куница с белым пятном на горле, то это каменная куница - белодушка.

    Но куница разве что изредка попадает на обеденный стол лисицы, а вот кто частенько ей достается, так это мышовка. У неё хвост превышает длину тела, так что по такому хвосту её запросто можно узнать. Столь же длинный хвост, только с кисточкой на конце, у садовой сони, а у всех остальных сонь - лесной, орешниковой, полчок - хвосты шикарные, как у белки. Только соню вы вряд ли увидите, она ночной зверек, к тому же древолаз, и крайне редко разнообразит лисье меню.

    А вот "мышка" с коротким хвостиком сплошь и рядом попадает в лисьи зубы. Это полёвка. У неё хвост короче половины тела. Правда, лисица ловит постоянно и других короткохвостых: сусликов, хомяков и хомячков, но этих зверушек, пожалуй, вы и сами знаете. Так что теперь, если увидите, как лисица что-то принесла лисятам, вы легко разберетесь, кто именно угодил им на обед.

    Около часа Дима наблюдал, как молодая лисица подходила к норе и оставляла добычу в разных местах. Каждый раз он узнавал её по блеклой окраске, даже подумал было, что она и есть мать лисьего семейства. Но молодая лиса ни разу не заглянула в нору, не вызвала лисят. Похоже, в её обязанности входило только добывать пищу, что, собственно, делает лис - отец семейства. Но и на роль "отца" он явно не подходил. Скорее сам ещё находился в подростковом возрасте, что стало ясно после того, как Дима увидел старую лису.

    Кем он приходится лисятам? - терялся в догадках охотник. Но этот вопрос надолго остался без ответа.

    Размышления охотника прервал шорох в кустах. Снизу, по тропинке, едва заметной в палой листве, поднималась вгору старая лиса. Та самая - Серебристая, что Дима видел однажды утром со своей смотровой акации. Её невозможно перепутать с другими лисицами, настолько отличалась она своей окраской. Лиса была будто седая. Но не от возраста, хотя и была стара, судя по своим размерам, - таков был цвет её шерсти.

    Лисица выглядела очень рослой и раза в два превосходила размеры отверстия норы. Наблюдая за ней, Дима гадал, как же она залезет в нору? Однако для лисы это не было проблемой: обнюхав землю на пороге, она легла на брюхо - и заползла внутрь. Через несколько минут появилась из-под куста неподалеку, где был отнорок.

    Вслед за старой лисой вышли лисята. Их оказалось семеро; все светленькие, будто присыпаны инеем, и от этого у каждого лисёнка отчетливо видна чёрная метка сверху у основания хвоста. Потешно они выглядели, точно их дёгтем кто попятнал.

    Такое же чёрное пятно на хвосте было у Серебристой. Позднее Дима выяснил, что чёрная метка на хвосте есть у каждой лисы, - там находится фиалковая железа, выделяющая специфический "лисий" запах. А в этот вечер чёрные крапинки на хвостиках лисят удивили охотника.

    Удивительным было и поведение Серебристой. Она всё время принюхивалась, задирая кверху нос, при этом взгляд её невольно обращался вверх и, в конце концов, остановился... на висящем на дереве странном предмете. Дальнейшее произошло мгновенно: лисица подпрыгнула, как на пружинистой доске для прыжков в воду с трамплина, проворно развернулась в воздухе и с лёту нырнула в нору, будто в воду ласточкой с прыжка.

    Её поспешное бегство никоим образом не сказалось на лисятах, они не придали этому ни малейшего значения. С присущей их возрасту беспечностью, малыши продолжали рыскать вокруг норы, нисколечко не разделяя опасений матери. Коварство человека пока что не коснулось их; предусмотрительность ещё не была известна подрастающему лисьему поколению. В их представлении осмотрительность заключалась в умении вовремя юркнуть в нору и, полагаясь на эту способность, они были уверены в своей безопасности, бегая вприскочку по кустам.

    А тут ещё один пронюхал, где мыши спрятаны в листве, и началась делёжка. Непросто это - две мыши на семерых разделить...

    Однако старая лиса не насовсем забилась в нору, захотелось ей разобраться, что происходит. Она лишь одно понимала пока: что-то изменилось возле норы. Но это изменение выходило за границы её понимания, и она подобралась к самому выходу, рассматривая висящий на дереве непонятный предмет. Глаза её блестели в полумраке подземного хода, посверкивая из глубины норы. Охотник был уже и рад убраться подобру-поздорову, вот только ждал подходящего случая, чтобы спуститься с дерева незаметно. Не хотелось пугать лису и лисят понапрасну, да и себя выдавать не хотелось тоже.

    И случай вскоре представился. С подвесного сидения Дима увидел зайца русака. Он дылял* по вечернему лесу так безмятежно, будто и не было тут никаких лисиц. Во всяком случае, он не обратил на них никакого внимания и, направляясь ужинать на картофельное поле, пробежал по косогору в нескольких прыжках от норы.

    Но какой переполох вызвало его появление!.. Вы такого ещё не видели, - лисята в панике, кто проворней, бросились в нору, заталкивая друг дружку чуть ли не вперегиб.

    Едва исчез в норе последний хвост, Дима мигом спустился с ольхи, смотал манатки и со всеми своими причиндалами убрался восвояси. Уже по дороге к лагерю он задумался о поведении лисицы.

    Сама, небось, спряталась в нору,- осуждал он её.- Почему же не предупредила лисят об опасности?

    Потом ему вспомнилось, что точно так же вела себя Красавица, когда заметила его укрытие на краю обрыва. Стало быть, лиса извещает лисят об опасности только тогда, когда сама во всем разобралась. Всё же лисицы не люди,- рассудил Дима.- Не свойственно им выражать свои размышления вслух. И этот объективный вывод изобличал невежественные рассказы, в которых животным приписываются вымышленные поступки.

    Он подходил к шалашу в последних отсветах зари. Уже вылетели на охоту летучие мыши, и с потемневшего неба в сумерки надвечерья лились музыкальные звуки поющей юлы. В тихую ночь юла поет до самого рассвета, посылая в тишину леса лирическую мелодию одинокой песни. Наверно поэтому второе имя юлы - лесной жаворонок; только он ещё и ночной к тому же. И он пел ещё долго после того, как Дима забрался в шалаш и уснул, убаюканный юликающим пением птицы.

    Коротка майская ночь. До солнцеворота ещё далеко, но зори от этого только краше. На самой маковке лета птицам уже не до песен, надо ставить слетков на крыло. А апрельские и раннемайские зори - самое песенное время. И едва занялся рассвет, как зазвенели переливы песен полевых жаворонков над залитыми туманом полями. В лесу звуками флейты заговорила иволга. А из ивняка на берегу болота, с дотянувшейся к солнцу верхушки бредины, красиво и бойко запел соловей.

    Дима открыл глаза, прислушался. Его окружал сырой сумрак, но было понятно - утро настало, и вместе с ним началась самая неприятная процедура. Выбираясь из-под одеяла, охотник чувствовал себя - если можно так выразиться - окунутым в холодную воду. И сегодня вода была прямо-таки ледяная.

    Под утро промозгло даже в вёдро. Конечно, этого не замечаешь, если проспишь рассвет, но на утренних зорях чертовски холодно весной. И Дима продрог основательно, даже несколько спичек сломал, пока чиркал по коробку; потом костерок разгорелся, и на душе стало веселее.

    Идти куда-то по туману охотника не манило, и никаких планов на утро он не строил. Просто решил понаблюдать за местностью с высоты холма. Утреннее время - самое драгоценное для охотника или натуралиста, и Дима возлагал на него надежду перевидеть Чернохвостого лиса при возвращении с охоты к норе. А пока что подбросил в костерок полешки потолще, а сам спустился с котелком в густой туман к копанке на берегу Стугны.

    Чай имеет особенный вкус, если его приготовить на свежей родников воде в духмяном дымке от смолистых поленьев. И подбодрившись горячим чаем, Дима помаялся маленько, пока туман оседал, ну, там дровишек подсобрал, прибрал чуток в лагере, потом поднялся на подвесном сидении высоко на сосну, словно на горную вершину взобрался выше облаков.

    Птицы становятся ближе, когда отрываешься от земли. И поднявшись над опушкой на висячей качели, Дима наслаждался новизной ощущений, как птица в первом полёте. Он подвязал снизу веревочную опорку для ног, чтобы удобней сидеть, и пребывал в безмятежном состоянии, навеянном иллюзией невесомости.

    Сверху было видно, как из белого моря оседающего тумана всплывали деревья и поля на взгорье, затем начал медленно выползать пологий и длинный склон возделанного поля на спуске к болоту, и как бы нехотя открывались взгляду заросшие травой крутые склоны Большого оврага. Только самые долы ещё оставались погребенными в туманной глубине.

    Рождался утренний ветерок. Его лёгкое дуновение всколыхнуло высокую крону, и сосна будто вздохнула, и этот вздох был такой глубокий, что казалось, он исходит изнутри ушедших в землю корней. Дима почувствовал, как ветвь сосны приподняла его, подавшись вверх, и медленно опустила. Подвесное сидение покачивалось, разворачиваясь из стороны в сторону, и возникало захватывающее чувство полёта.

    Вот он спустился в низину, полузатопленную туманом, поравнялся с соснами на опушке и скрылся из виду за пригорком. Едва он исчез, - охотника с его качели будто ветром сдуло. Минутой позже он уже мчался с ружьём по склону Большого оврага, прикидывая на бегу, как быстрей перескочить болотистый ручей, то бишь речку в овраге.

    Охотник, не раздумывая, свернул с дороги в лес.

    Нору на косогоре он осмотрел в первую очередь и, не найдя ни перьев ни следов Чернохвостого, смутился. Неясное предчувствие охватило его. Вспомнились рассказы о сверхъестественных способностях этой лисицы запутывать свои следы, сбивать с толку преследователей. А после того, как Дима побывал в овраге возле второй норы и не обнаружил никаких следов старого лиса, - настолько был поражен его таинственным исчезновением, что даже усомнился - видел ли его вообще?..

    Единственное, что могло подтвердить реальность происходящего, были следы. И следы не исчезли. Они по-прежнему виднелись в пыли, когда Дима в недоумении вышел из лесу на дорогу.

    На этот раз охотник прошел по следу вспять, держась отступя, чуть сбоку, чтоб не затаптывать отпечатки. Затем возвратился, прослеживая направление лисьего бега, в надежде заметить, где Чернохвостый спрыгнул с дороги в сосновый лес. Но по мере приближения к дамбе, следы становились всё незаметней, теряясь в траве, проросшей на дороге тем гуще, чем ближе подходила она к болоту. На краю леса, где, собственно, начиналась земляная дамба, уже нельзя было различить следов в густой траве. Куда направился Чернохвостый осталось загадкой: то ли ушел в лес, то ли... на дамбу?

    Дима остановился в раздумии. Не мог он разобраться, куда делся лисовин, хоть ты тресни. Он пробовал рассуждать от противного, исходя из того, что утиных перьев не оказалось возле норы. Но рассуждения не складывались в аналитический ряд, мысли шли вкривь и вкось, в общем не по умному, а как-то вразбежку. Короче говоря, не получалось сделать логический вывод из всего этого.

    Хотя наблюдения за старым лисом - и в этом, и в прошлом случае, самым явным образом наталкивали охотника на одну и ту же очевидную мысль, но он не сумел принять её и в этот раз... Подумав с минуту, он снял с плеча ружьё и, держа его наготове, направился по дамбе, вглубь болота.

    Дамба представляла собой осевшую насыпь земли, заросшую травами и осоками. Она лишь угадывалась среди густых зарослей, и охотник продвигался по ней с опаской, проверяя твердость почвы ногой, прежде чем сделать следующий шаг. Пройдя так с полсотни шагов, он увидел впереди небольшую заводь, покрытую ряской, с озерцом чистой воды посредине. Здесь Дима остановился и оглядел болото.

    По заводи на ряске виднелись широкие и узкие полосы - наброды. Дикие утки плавали ночью,- догадался Дима. А дальше, за заводью, он увидел кустики краснотала. И там среди осок и тростников, выглядывали низкие ивы.

    Создавалось впечатление, что там островок твердой земли, но добраться туда можно лишь вплавь. Будь берег здесь более чистый, Дима, пожалуй, рискнул бы искупаться, чтоб побывать на том островке. Но конец дамбы был илистый, заросший рдестом, стрелолистом и шипастыми колючками ежеголовника; невольно пришлось охотнику повернуть обратно.

    Странно всё это,- размышлял он, возвращаясь к сосновому лесу.- Не мог же Чернохвостый провалиться сквозь землю? А что, если он унес курицу в нору? Вот и разгадка его исчезновения!

    Дима заново осмотрел лисьи норы, на этот раз более тщательно. В норе на лесном косогоре супесь* была рыхлой, и на ней не было следов Чернохвостого, а вот в овраге земля плотно утрамбовалась лисьими лапами во всех отнорках, так что отдельного следа и не различить.

    И так и этак заглядывал охотник в отнорки, хотел разглядеть утиные перья в глубине подземный ходов, но всё напрасно. Однако он от своего не отступался. Этот фокус с загадочным исчезновением - Диму просто покоя лишил. До чего занимательная история вышла, рассказать кому - не поверят. Не бывает такого, чтобы лисица пропала бесследно.

    Опять же, не просто так лисовин бежал, с добычей возвращался. Если бы сам хотел ту утку съесть, то съел бы в поле. А он же нес добычу к норе. Вот только куда?!..

    Дима просто в раж вошел, до того мысли всякие его подзуживали, всё главным образом насчёт того, что исхитрился таки старый лис - провёл и в этот раз.

    От этой всей галиматьи просто голова шла кругом, но и азарт охотничий у Димы появился, как у гончей, когда она, бросая след, идет по зрячему. Вот только "зрячего" тут ничего не было, всё так запутано было. Даже приходила и такая мысль: - а не слопал ли он ту утку в лесу, в каком-нибудь укромном местечке. Иначе некуда - натурально некуда ему было деться. Кроме как в нору уйти.

    Одним словом, всё сходилось к тому, что нет другого выхода, как караулить возле норы. И нора в овраге в большей степени под подозрение подпадала. Без дальнейших размышлений охотник влез на сосну, устроился над оврагом на своей старой сидьбе и дал зарок - не покидать поста, покуда всё доподлинно не выяснит. Где ж это видано, чтобы какой-то драный лис обвёл его вокруг пальца.

    Короче, поклялся Дима сидеть в засаде сколько бы там ни было - до самого что ни есть победного конца!

ЛЕОПАРДОВАЯ  МАСТЬ

Среди волчат выделялся крупный щенок с тёмной, почти чёрной мордой... Волчица-мать чаще, чем других, лизала этого необычного щенка, но, несмотря на её старания, морда его не только не светлела, а, казалось, с каждым днем становилась всё черней.

Виктор Потиевский ("Мага уводит стаю")

-----------------------------------

    В этой скоропалительной затее с засадой всё было бы ничего, да вот погода подвела - испортилась не ко времени. Но это не сразу произошло.

    Невдолге после рассвета начало небо заволакиваться тучами, затем и вовсе хмуро стало. Золотистые щурки, кружа стайкой в пасмурневшем небе, тревожно перекликались между собой. С востока шла чёрная туча с ношею дождя. И хорошо было видно, как он тянулся за ней широкой мутной полосой, спускаясь шлейфом к земле.

    Но грозовое облако было ещё далеко и гналось ветром наискось над Сорочьим Бродом, не отбирая последнюю надежду, что дождь пройдет стороной. А потом из норы вышло нечто такое!?.. - что Дима и думать забыл о дожде.

    Если долго живешь в таких местах, где всё знаешь, и бываешь в поле или в лесу чуть ли не каждый день, невольно привыкаешь видеть природу такой, как она есть, а не как о ней написано в книгах. И если за всё время, что живешь, не встречалось тебе ничего такого, что могло бы сильно удивить, хуже того - показаться неправдоподобным, то кажется, будто ничего необычного и вовсе нет. Ну, можно и допустить, что где-то есть диковинки всякие и что в других краях не так, как здесь. Но на то и другие края, чтобы там было всё по-другому. А вот чтобы тут, у вас, было что-то не так - в такое трудно поверить.

    Поэтому так и вышло, что когда появилось "оно" из норы, то Дима этак минуты через две только вспомнил, что надо бы рот закрыть. Потому как от вида этого диковинного зверя потерялся не только дар речи, но и дар мысли.

    Понятное дело, у этого зверя имелись лапы. И голова была. И хвост. И шагал он по-звериному - с оглядкой по сторонам. Но чтобы из лисьей норы мог выйти детеныш леопарда?!.. ну, ладно, пусть даже рыси, если хотите,- такого Дима и во сне не допускал.

    Вот так необычно выглядел тот зверёныш, чье тело покрывали мелкие чёрные пятна с пятикопеечную монету, разбросанные по бурой шерсти от хвоста до головы. А морда и хвост - совсем чёрные.

    Лисёнок был дивный, совершенно не лисьей масти. Дима глядел на него и хлопал глазами:

    - Невероятно!.. Неужто он и есть детеныш Чернохвостого!?

    Но что-то кошачье в нём, всё-таки, было.

    Выйдя из норы, Пятнистый лисёнок сделал зарядку, прогнув спину вверх-вниз, и сел умываться по-кошачьи, одной лапой. Несколько раз он пробовал умыться по-беличьи, двумя лапами сразу, но терял равновесие, тыкался носом в землю, чихал и возвращался к кошачьей манере.

    Приглядываясь к нему, Дима гадал,- какими же будут другие лисята из этого выводка? Но выяснилось, что Пятнистый был только один. Второй лисёнок оказался незапятнанный - обычный, рыжий, с белой манишкой на груди. Чуть позже вышли ещё четыре, а может и пять - за всеми сразу не уследить. Они же не стояли на месте и расчёта не вели, как на уроке физкультуры. Тут каждый делал, что ему заблагорассудится: кто гулял на свежем воздухе неотлучно, кто забегал обратно в нору и через минуту выскакивал из другого отнорка. И все были рыжие.

    Помимо Пятнистого, ещё один оказался приметный - худосочный такой, самый маленький, с узкими, как бы прищуренными глазками. И по этому прищуру, придающему его морде заспанное выражение, яснее ясного было, что он детеныш Чепрачной лисицы. Впрочем, как и всё остальные, - так надо понимать.

    Этого кутёнка Дима прозвал Худышка, и не только этим он отличался от собратьев. Не тратя время на пустые забавы, он ни минуты не транжирил на праздности. "Чем бы поживиться?" - красноречивее слов свидетельствовало его поведение. Худышка рыскал туда-сюда, всё вынюхивал вокруг норы и не успокоился до тех пор, пока не вынюшил в траве завалявшуюся, давным-давно обглоданную кость. И принялся за неё со зверским аппетитом.

    В месячном возрасте лисята игривы и подвижны как котята, а без проказ ни на час - задирают друг друга поминутно. И такие самостоятельные, что куда там браться щенкам собаки в месяц от роду. Как они вообще до сих пор в норе усидели? - удивлялся Дима.- Видать, я здорово тут пошумел, пока рыскал по лесу.

    Пятнистый вроде был как заводила - шел войной против каждого, кто встречался на пути. Ежели супротив оказывались двое, он не стеснялся задать стрекача, и уже поодаль слегка передыхал, крутя головой и следя за каждым противником. И снова шел на войну.

    А потом из верхнего отнорка вышел на межу поля лисёнок покрупнее, уселся в траве, сладко зевнул, широко разинув пасть, и облизнулся.

    Больно велики у него зубы,- подумал Дима.- Ба! Да ведь это лиса! Чепрачная лиса! Но как исхудала. От неё остались кожа да кости! И это безо всякого преувеличения. Вы бы поглядели, как выпирали остриями кости крестца, что тебе мослы на отощавшей за зиму корове.

    Чепрачная сидела в высокой траве, доходившей до плеч, и от лисят отличалась не столько размерами тела, сколько умением различать запахи. На протяжении своей жизни она собрала обширную библиотеку запахов и умело пользовалась ею - безошибочно распознавала всё и вся из того, что доносил ветер.

    На этот раз из глубины леса повеяло вестью о косулях. Дима узнал об этом чуть погодя, когда лисица вдруг насторожилась, подхватилась на ноги, устремив взгляд вглубь леса. Полуприсев на задних лапах, она замерла вся в напряжении. Несколько раз её голова дёрнулась в ныряющем движении; лиса порывалась юркнуть в нору, но всякий раз её удерживало сомнение, авось опасность пройдет стороной.

    Она что-то слышит,- догадался Дима и оглянулся.

    По лесу шествовала пара косуль. Первой шла комолая важенка, за ней, бодая кусты, поспешал козел. Его рога почти окостенели, и он очищал их от свисающих лоскутов кожи о ветки едва ль не каждого встречного куста.

    При виде диких коз, Чепрачная подала сигнал тревоги:

    - Хрр! Хрру! - отрывисто фыркнула она. И нырнула в нору.

    Среди лисят возникла паника, у норы началась давка. Все ринулись к ближнему отвесному ходу норы, уходившему воронкой в землю на меже поля. Лисята прыгали туда как в воду, не разбираясь, где голова, где хвост. Худышка, оступившись, упал поперек хода, но хлынувшая вповалку рыжая масса затолкала его внутрь, должно быть, согнув пополам.

    Козел гордо вынес на опушку увенчанную рогами голову, прошелся вдоль оврага, как по променаду для коронованных особ, и атаковал куст барбариса, демонстрируя подруге свою силу и мощь. Он яростно бил копытами землю, бодал ветки, соскабливая с них кору вместе с листвой, - вероятно, воображал сражение с соперником, а когда вышел из жаркой схватки победителем, торжествующе протрубил: - Вээ-э-э! - И помчался за ушедшей косулей.

    Кстати, её нисколько не занимал показной гонор своего кавалера. С истинно женской практичностью она грациозно ощипывала вкусные листочки с кустиков по опушке.

    Едва они удалились, как из норы показалась голова маленького непоседы, с прищуренными глазками. Он не успел догрызть кость и, видать, истомилось беднягино сердце мыслью об этом, так что в конце концов он потихоньку вышел на разведку. Пока Худышка осматривался, его одногодка протиснулся рядом с ним, схватил кость и проворно улизнул в нору. Меньшой бросился на воришку стремглав, как ястреб, пикируя головой вниз в отвесный ход.

    Несколько позже из того выхода, крадучись, стала выходить Чепрачная. Она медленно приподнимала голову над уровнем травы, неотрывно глядя вслед косулям. У неё даже не мелькнула мысль, что опасность в этот момент может оказаться сзади, или с любой другой стороны, - всё внимание лисицы было направленно на опушку. Убедившись, что косули ушли, она вышла на межу поля, подняла кверху морду и повела чёрным носом, точно прочертила углем прямую линию по воздуху. Так она стояла с минуту, принюхиваясь, и к ней присоединились двое лисят, вылезших следом. Они стояли полные сознания грозившей опасности, которая побывала тут с ужасными рогами и страшными копытами.

    Минут через несколько лисица ушла в поле. Она просквозила в озими, словно рыба в воде, и как только белый кончик её хвоста скрылся во ржи, лиса исчезла, будто растворилась среди зеленого моря колосьев. А ветер уже гнал непрерывные волны по озими, валя колосья и сгибая их до самой земли.

    А потом начался дождь. Сперва разгулялся ветер, качая деревья, и лес зашумел, как горная речка, наполняя тишину страхами для лисят. Деревья раскачивались не в лад, и от этого сидьба под охотником приходила в движение, как плохо увязанный плот при сплаве по бурной стремнине. Появилась и вода - закапало с верхнего яруса ветвей. Шум ветра наполнился шумом дождя.

    Дима поднял капюшон брезентовой куртки, положил ружьё на колени и наклонился, чтобы прикрыть от дождя. Ненароком одежда шорхнула о сосну, и лисята, навострив уши, повернули головы к нему.

    С чем вас и поздравляю,- мысленно сказал Дима по поводу непогоды.

    Дождь набирал силу. Лисята ёжились и намокали прямо на глазах. Им бы в нору уйти, так нет - продолжают стоять и мокнуть под дождем. А с виду оба стали, как два кота с большущими ушами. Анфас их морды не выглядят по-лисьи длинными, отчего уши кажутся весьма внушительными.

    Дождь просачивается сквозь густые верхушки сосен и падает крупными каплями. Они барабанят по ставшему колом брезентовому капюшону куртки, словно с неба сыплет мелким щебнем.

    Бам... Бом... Бум... - стучат капли дождя по капюшону, да так звучно, что это развлекает лисят. Они смотрят вверх на говорящую сосну. На их мордашках слезные черточки стали совсем чёрные, а на спинах шерсть уплотнилась, прилегла и стала темнее. В мокром виде лисята выглядят намного мельче. От намокших лисят остались прежними только уши - зато какие большие...

    - Пора прощаться,- сказал им Дима негромко.

    Но лисята и ухом не повели. Им некуда спешить. Это их мир, и они воспринимали всё как должное. Хотя тут и дождит, но какое-никакое развлечение: говорящая сосна, например.

    Наконец, лисята перестали рассматривать сидьбу охотника, и им сразу становится скучно. Они поглазели на пролетавшую под дождем сороку, затем ещё раз на охотника - не будет ли продолжения развлекательного номера - и нехотя поплелись в нору.

    Вслед за ними и Дима покинул свой пост, спустился по скользкой сосне и тут с удивлением обнаружил, что руки стали чёрные, как в саже. Он вытер их о мокрую траву и присмотрелся к деревьям. Комли сосен почернели, словно обуглились, и пачкали одежду. Дима старался не прикасаться к ним, идя по лесу.

    В лесу вымокло всё, что могло мокнуть, а дождь всё моросил без остановки. Охотник перевесил ружьё стволом вниз, чтобы в ствол не попадали капли дождя. Сам же промок до нитки, пока возвращался в лагерь. А когда, наконец, добрался до своего шалаша, то ужаснулся: вся ложбинка, где стоял шалаш, заполнилась водой. Вещи плавали в шалаше, как плавают в море останки кораблекрушений; пошли ко дну надежды охотника на теплый кров и сухую смену белья.

    Стоял он так под проливным дождем возле затопленного шалаша, что называется, повесив нос, с которого ещё сильнее закапало. А неумолимый дождь всё лил и лил, не унимаясь.

    Попал как кур во щи,- неутешно размышлял охотник, не зная, что же ему теперь предпринять.

    Измокший, продрогший, подавленный неудачей, он затолкал мокрые вещи в рюкзак и побрёл домой, не разбирая дороги. Затопленный шалаш расстроил его гораздо больше, чем неудавшаяся охота.

    - Надо ставить шалаш на возвышенности,- твердил он себе под монотонный шум дождя.

    И вдруг совсем нежданно, как-то сама собой возникла идея. Ну просто гениальная идея! - Построить шалаш... на дереве!!

    Это была грандиозная мысль, и она так величественно вошла в его сознание, что потрясла до глубины души. И даже дух перехватило.

    - Ух, ты!.. - Дима остановился посреди поля с невольным возгласом восхищения. Вряд ли что-либо подобное приходило ещё кому в голову. Дима поймал эту мысль на лету, как птицу счастья, и сразу же приободрился.

    И тут же, под дождем, начал стоить планы на будущий воскресный день.