Дик  СТЭЛЛАН

"ВЛАСТЕЛИН  КРАСНОГО  БОРА"

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ

ЧЕРНОХВОСТЫЙ  ЛИС

Мы приступаем к исследованиям, сознавая, что нам не известно почти ничего... Но затем убеждаемся, что ощущение полного неведения не только не идет на убыль, а скорее усиливается..., так как каждая разрешенная проблема порождала целый ряд новых проблем. И тем не менее даже это дает удовлетворение, ибо для того, чтобы осознать свое невежество, мы должны что-то понять - понять и оценить проблемы, на которые предстоит найти ответ.

Нико Тинберген ("Мир серебристой чайки")

Niko Tinbergen ("The Herring Gull's World")

ДОМ  НА  ДЕРЕВЬЯХ

Иэн и Ория Дуглас-Гамильтон ("Жизнь среди слонов")

Iain and Oria Douglas-Hamilton ("Amound the Elephants")

-----------------------------------

    Те дни были похожи на мечту: от восхода до заката голубел огромный купол неба, словно невиданной величины солнцеокая синяя птица вылетала поутру из-за края земли - огненноголовая, розовогорлая. Она отправлялась в дневной полёт, приосеня землю голубым крылом, и белыми пятнами пестрели облака на широко развернутой голубизне.

    В предлетье дни стояли погожие, по-летнему долгие, а ночи прохладные и влажные от росы. Каждый день приносил охотнику целых ворох восхитительных впечатлений и, казалось, ночи наступали лишь для того, чтобы возродить остроту восприятия на рассвете. Охотник взял за правило встречать восход солнца и провожать его, прерывая в эти минуты все свои дела, и соблюдал это правило долгие годы.

    Теперь он чувствовал себя не гостем на Сорочьем Броду, теперь у него будет здесь свой дом. Это рождало новые чувства, но и ко многому обязывало. В первую очередь нужно было правильно выбрать место, где начать строительство. И Дима остановил свой выбор на гребне склона Большого оврага, вздыбившегося над болотом.

    Дима был слишком простодушен, чтобы заметить, насколько он изменился с тех пор, как впервые взял в руки охотничье ружьё. С ним происходило то, что обычно происходит с человеком, нашедшим занятие по душе, - его начала увлекать охота на Чернохвостого лиса.

    В конечном счёте, главным для охотника был не результат охоты, да и сама охота на Чернохвостого лиса заключалась не только в том, чтобы добыть его шкуру как простой охотничий трофей. Охотнику нужна была не столько шкура старого лиса, сколько доказательство своего умения перехитрить зверя. Случись такое, чтоб ему оказали услугу - выдали место и время, где можно прикончить лиса одним выстрелом, он отказался бы воспользоваться такой возможностью. Дима должен был сам выследить Чернохвостого, чтобы удовлетворить свое охотничье самолюбие. Он был во власти желания разгадать тайну старого лиса, и не имел сил отступиться.

    Но не только охота влекла охотника в лес - его звала природа, её запахи и звуки, в особенности новые, неведомые до сих пор. Он был молод, и его занимало всё, что он видел, слышал и чувствовал. Каждая вылазка в лес или в поле была памятной, любая встреча с животными становилась событием. Но, пожалуй, главным тут было познание жизни дикой природы.

    Постепенно, исподволь он начал понимать, что жизнь любого зверя и птицы состоит не из радостных мгновений безмятежного времяпровождения на лоне природы, как представляет себе большинство людей в своем благодушном заблуждении, - каждое мгновение вольной жизни полно борьбы, и это борьба за существование. Борьба безжалостная, не ведающая сострадания, борьба каждого живого существа, кто волею судьбы явился в этот мир и обречен сражаться за право жить в этом мире или погибнуть.

    В природе слабому не от кого ждать пощады, здесь выживает только сильнейший, ибо на кон ставится жизнь одного живого существа против жизни другого, - таков суровый и беспощадный закон природы. И каждая минута вольной жизни - бесценный дар, потому что каждый её миг - это зыбкая грань между жизнью и смертью...

    Постигая мир природы, Дима чувствовал себя не гостем в ней, а постояльцем. И как каждому, кто ведет жизнь под открытым небом, ему необходимо было иметь пристанище. Поэтому он и взялся строить себе хижину, чтобы иметь приют на случай непогоды.

    Почти месяц длилось строительство; то дожди заладили, то дела по хозяйству отвлекали. А то, что здесь строилось потихоньку, Дима называл домом, потому что дом человека не там, где он спит или ест, а там, где его сердце...

    Но это Дима не сразу сообразил. Уже потом, когда приволок из лесу срубленные лесины, примерно одинаковой толщины, вершков* по пять в поперечнике, и приладился было их поднимать, как себя поднимал на подвесном сидении, но этот номер не прошел. Бревно не поднималось на верёвке, перекинутой через ветку наверху. Не срабатывал тот принцип, когда сам подтягиваешься, а тянешь только сидение под собой. Бревно, понятно, само себя не подтягивало, висело попросту, и пришлось здорово призадуматься, как же его поднять.

    Можно было обратиться за помощью к отцу, или приятелей позвать на подмогу. Но только это как на медали - имело обратную сторону. Отец не то чтоб не помог - помочь он бы помог, но тут же взялся бы крышу сарая перекрывать; он давно собирался, но всё откладывал с лета на лето. А в этом случае (если бы дело дошло до сарая), то стало бы Диме не до охоты, притом надолго. Ну, а приятели... их только кликни, так они тут поднимут столько шуму, что не только лисицы - мыши разбегутся во все стороны с перепугу. В общем, решил Дима сам управиться, обойтись своими силами потихоньку.

    В конце концов удалось ему втащить бревна на верхотуру, вполроста сосны приладить. Сосны на опушке не шибко высокие, они больше вширь растут, ветвями снизу обзаводятся, не то что в глубинке леса. Там сосна гонко идёт вверх и быстро сбрасывает нижние ветки, чтобы в рост идти не медленней окружающих деревьев, иначе они сомкнуться кронами и солнечный свет перекроют. А без солнца дерево плохо живет, чахнет помаленьку.

    Так вот насчёт бревна, - чтобы его поднять, Дима придумал использовать другое в виде противовеса. Пришлось ему потрудиться, чтобы увесистый кряж срубить и в лагерь приволочь, да ещё специально для него подставку из рогачей сделать, чтоб его край приподнимать от земли. Потом лишь стоило столкнуть противовес с подставки, ещё и самому сверху встать, и хватало тяжести, чтобы другое бревно поднималось вверх на верёвке, пока противовес к земле опускался.

    К тому же Дима поднимал бревно не всё целиком, а вполвеса: сперва одну сторону приподымал и привязывал к стволу сосны, затем - вторую. И так, поочередно поднимая то один, то другой конец, Дима понемножку добивался своего: раз за разом бревно поднималось чуток повыше, и в конце концов, достигло нужной высоты. За ним - и второе поднялось.

    Дальше постройка пошла быстрее, тут уж всё проще простого было. Положить настил из жердей дело нехитрое, усохших сосенок довольно много в любом лесу. Их понадобилось десятка три, зато, когда Дима уложил жердины вплотную и обвязал бечевкой для прочности, платформа получилась достаточно просторной - для хижины и для веранды, с которой открывался восхитительный вид на всю заболоченную низину.

    Веранда предназначалась для отдыха и наблюдений. Дима огородил её лёгкими перилами из тонких рябиновых слег, а саму хижину соорудил в виде каркаса из жердей, накрыв его целлофановой пленкой, какой теплицы покрывают. Поверх неё положил сосновые ветки, чтобы сооружение ничем не выделялось среди лесного ландшафта. Даже щепки на земле пособирал, чтоб следов не осталось, - они потом для костра сгодятся.

    Ну, а после того как хижина обрела пристойный вид, охотник занялся благоустройством своего жилища. Приспособил подвесное сидение для подъема на веранду, а ко входу в хижину приладил брезентовый полог, закрепив его нижний край к палке, на которую можно было сматывать брезент в рулон, когда требовалось держать вход открытым, чтобы в жару впустить прохладу внутрь.

    Щели в полу законопатил осокой и тростником, затем настелил толстый слой соломы, принесенной от скирды. Так что для Димы, как деревенского жителя, выросшего на лоне спокойного безразличия к изобилию материальных благ, эта хижина на деревьях теперь соответствовала всем представлениям о комфорте. Охотника больше не страшили ни дожди, ни ветры; в хижине было сухо и уютно даже в скверную погоду. А в довершении всего, он ещё проложил однорядную кладь из бревен через болотистую речку в Большом овраге, и мог спокойно добираться до лагеря в любое время дня и ночи, не замочив ног.

    В один из тех дней, когда Дима праздновал завершение строительства своего дома на деревьях, к нему наведалась лисица. Точнее наведалась она в посёлок, и не к нему лично, а в курятник, где пару бройлерных цыплят - как корова языком слизала. Ещё один лежал на свежих последах, откинув голову на длину вытянутой шеи. Он уже хорошо набрал в весе и был с обычную курицу, а вот лежал теперь бездыханный, задушенный лисицей.

    Возмущенный случившимся, старый петух, цепляя шпорами об ноги, топтался по пределу; куры квохтали наперебой, а в мазанке самого предела, где, собственно, находился курятник, в глинобитной стене, пуская утренний свет, тускнела рваная дыра.

    Димина мать тихонько причитала:

    - Царица небесная, Пресвятая заспутница, за что нам напасть такая? Так же и по миру пойти можно.

    Отец был не в духе и выговаривал сыну:

    - С той лисой ты должен был справиться - подтерев усы. А ты?

    - Я у неё на хвосте,- запальчиво объявил Дима.

    - Пока ты топчешься у неё "на хвосте", она уже пятерых сцапала,- посчитал он убывших цыплят.

    Дима почувствовал, что потерял престиж, лисица его опозорила. Он молча отвёл глаза в сторону. Тяжело ему стало смотреть на учиненный разбой, но тут уж ничего не поделаешь. Не тратя времени на ахи и охи, он занялся ремонтом курятника. А когда залатывал жестью дыру в стене, поклялся поквитаться с разбойником.

    - Ну, погоди у меня,- пригрозил он неуловимому грабителю.- Я с тебя шкуру спущу!

    Ведь Чернохвостый, если разобраться, этим налетом вроде как бросил вызов охотнику, даже насмехнулся над ним. Одним словом, Дима воспринял всё как личное оскорбление. Мысли застучали в его голове, приколачивая разбойника к позорному столбу. И далеко простирая свою карающую мысль, он в тот же день решил устроить всенощную засаду у норы.

НОЧЬ  НАД  ОВРАГОМ

Теперь часто приходится слышать о том, что животные общаются с себе подобными. Они действительно общаются; однако "общение" животных не следует понимать в нашем, человеческом смысле этого слова, то есть как сознательное порождение звуков и других сигналов, рассчитанных на определенный отклик. Увидев у своего крыльца бродячую собаку, я кричу "Пошла вон!" - и... могу предсказать, каков будет результат моих действий. Когда мой пес видит чужую собаку, он яростно лает и гонится за ней... Если бы нарушитель оказался в десять раз крупнее, мой пес всё равно яростно бросился бы на него; я же в таком случае сперва хорошенько подумал бы...

Виктор Шеффер ("Год кита")

Victor Scheffer ("The Year of the Whale")

-----------------------------------

    Под вечер Дима взобрался на сидьбу над оврагом и перво-наперво зарядил ружьё. Он положил его на сходящиеся углом акациевые жерди справа от себя, чтобы было под рукой, а сам вооружился зрительной трубой и стал оглядывать окрестности.

    Оделся он по-летнему легко, но прихватил с собой поярковый свитер, чтоб ночью не продрогнуть, и запасся бутербродами и чаем в бутылке, заткнутой лущеным початком кукурузы. Он выбрался на всю ночь, и возлагал на неё огромную надежду: впереди его ждало победное завтра, если не подведёт удача...

    В одиночестве прошло часа полтора - до самого предвечернего солнца. Едва оно начало садиться, и тени как живые поползли от опушки в поле, укрывая заколосившуюся рожь, - из норы начали выходить лисята. Они лениво потягивались, по-кошачьи выгибая спины горбом, но не зевали. Видать уже давненько проснулись и дожидались лишь часа вечерней прогулки. Так что к закату дня вся рыжая братия уже резвилась у норы вовсю. Они затеяли игру в пятнашки и носились взапуски под ветками дикой груши.

    Пока они шныряли по оврагу, изо ржи выскользнула Чепрачная лисица - худющая, дальше некуда. Она до того отощала, что на неё было больно смотреть. Помнится недели три тому от неё оставались кости да шкура, теперь и того меньше. Лапы и те похудели, кажется, - живой скелет, не иначе. Видать здорово тяжко давалась ей забота о своем многочисленном потомстве.

    Неужто она одна кормит всю эту ораву? - задумался Дима.- А чем же тогда занимается Чернохвостый? Кому курей таскает?

    Чепрачная подошла к краю склона, глянула вниз. Детёныши, увлекшись беготней по оврагу, не замечали её, и она позвала их, издала неслышные охотнику звуки. Было лишь видно, как дважды вздулись её щеки, как у музыканта духового оркестра, дующего в медную трубу.

    Лисята разом глянули вверх и бросились к матери. Их всех по счёту было восемь, включая лисёнка леопардовой масти, и все улеглись на спины под её животом и принялись сосать, громко причмокивая. Оказывается, они ещё и молоком питались, хотя уже давненько были приучены к мясному столу. Стало быть, от молока лисица их не отлучила, а судя по возрасту, давно бы пора. Но лиса имела на этот счёт свое мнение и стояла до тех пор, пока лисята, насытившись, отошли сами. Тогда она направилась вдоль опушки, к вышедшим из оврага густым зарослям дикой малины, и начала что-то откапывать.

    Детёныши мигом смекнули, в чём дело, помчались наперегонки, но лиса уже шла навстречу с полёвкой в зубах и, словно приз, вручила победителю в беге. И вы бы только поглядели, что с тем лисёнком сталось: его как будто подменили, так он засуетился, так забегал, стараясь спрятаться с добычей от остальных, ясное дело - чтоб не делиться.

    Чепрачная постояла в кругу набежавших лисят, обнюхивающих её морду, и снова возвратилась к зарослям малины, на этот раз в окружении детворы. На каждый её шаг они успевали по несколько раз перебрать лапами, чтобы от матери не отстать.

    В кутерьме, затеянной лисятами, нельзя было рассмотреть, что там откапывала лиса, да и не разобрать, кому досталось. Лишь по тому, как они по одному бросались в сторону, можно было догадаться, кому перепала еда. Каждый лисёнок, минуту назад дружелюбно игравший со сверстниками, схватив добычу, мгновенно преображался: рычал, демонстрируя угрозу и проявление собственнических чувств.

    Должно быть, горько стало обделенному едой малышу, он начал отираться возле матери, широко, по-собачьи, виляя хвостом. Лисёнок ластился, и Чепрачная лизнула его в морду, затем принялась скрести зубами его загривок. Худышке понравилось, он даже голову наклонил и глаза прикрыл от удовольствия, ну, прямо как воспитанная собака, давая себя погладить, ещё и за ушком почесать.

    Вдруг лиса что-то вспомнила, побежала в поле, вернулась через минуту - и с чем бы вы думали? - с полёвкой в зубах, - чем несказанно обрадовала малыша. Счастливый, но предусмотрительный, он шмыгнул в нору вместе с гостинцем, чтобы поужинать без помех.

    Теперь старая лиса стояла одна на краю оврага, поглядывая по сторонам. Но вот она подняла морду, задрав кверху нос, совсем как африканский слон с почтовой марки, - эту тематику (флору и фауну) Дима давно собирал. Слоны так поднимают хоботы, когда возбуждены и ловят запахи, почуяв чужака. Так и лиса водила носом из стороны в сторону. Она ловила верховой ветер.

    Дима ощутил затылком веющую из лесу прохладу. Этот ветерок был лёгкий - не сильнее вздоха, но его оказалось достаточно, чтобы потянуть лесные запахи в поле. И было видно, как реагировала на это старая лисица. Её ноздри трепетали, когда она втягивала носом воздух. Причём совсем не так, как это делает человек, - не глубокими вдохами, а мелкими частыми порциями. При этом чёрная пуговка её носа часто-часто вздергивалась вверх.

    Неожиданно задние ноги лисицы задрожали, она присела, и в следующий миг бросилась в поле - опрометью, высоко подпрыгивая и громко взлаивая на ходу:

    - Ввааа!.. Ввааа!..

    И надо понимать, то был сигнал тревоги.

    Лисята сбежались к одному из отнорков, сбились в тесную кучу. Они не видели опасности, потому и не прятались, топтались на месте, наступая друг дружке на лапы и настороженно вслушиваясь в шорохи вокруг.

    Старая лиса держалась поблизости с полчаса, поминутно выкрикивая свое хриплое - "Ва-а". Так что лисята, в конечном счёте, вняли голосу матери и один за другим подались в нору. Только Пятнистый остался, бдительно поглядывая по сторонам.

    Природа позаботилась о нём, одарив всем необходимым для полной лишений, скитальческой жизни вольного зверя. И доверчиво полагаясь на дары заботливой природы, лисёнок задремал, свернувшись клубком на пороге норы.

    Смеркалось. На землю сходил покой завечерья. В небе тускло пробились первые звёзды. Настало волнующее время, когда сумерки наполнились неясными тенями, таинственными шорохами. Тишина леса казалась живой, подобной некому загадочному существу, устало прилёгшему отдохнуть на согретую зноем землю, и в каждом едва уловимом звуке сказывалось его тихое, умиротворенное дыхание. Безмерным покоем веяло с полей. Голубеющие дали заволакивало сгущающейся мглой. С вековой размеренностью неслышными шагами приближалась ночь...

    Стемнело. Смолкли дневные птицы. Неподалеку запел ночной соловей. Расправил крылья звёздный Лебедь, летя по Млечному пути, и небо усыпалось звёздами. Над лесом всходила луна. Овраг под сидьбой охотника укрыла густая тень, а поле и дальний склон оврага посеребрило лунным светом.

    Дима внимательно осматривал местность вокруг норы, поэтому и заметил, как в глубине оврага появилось светлое движущееся пятно. Не сводя с него глаз, охотник протянул руку за ружьём. Приклад стал влажным от росы и бесшумно прилёг к плечу. Глядя поверх ствола, Дима наблюдал за странным видением в темной глубине оврага. Оно приближалось к норе безмолвно, как видение ночи.

    Светлое пятно миновало дикую грушу, заскользило вверх по дальнему от охотника склону - и в полосу лунного света вышла из темноты лисица.

    Дима ещё не разобрался,- кто она? - только присматривался, а ей уже всё стало ясно. Она учуяла запах человека, и отрывисто взлаяла: "Хаау!" Так что охотник вздрогнул от неожиданности, настолько оглушительно громко прозвучал её хриплый крик.

    Это была Чепрачная. Она прыжками умчалась в поле, и с четверть часа выражала свое возмущение охрипшим голосом, словно посылала проклятия охотнику, и эхо подхватывало и множило их. А когда она смолкла, стало непривычно тихо, но чувствовалось, что тревога не покинула ночь...

    Где-то неподалеку, быть может рядом, бродил Чернохвостый. Он осторожен. Долгие годы преследований со стороны людей научили его быть предусмотрительным, и он не торопился подходить к норе. Чепрачная достаточно вразумительно давала понять, что опушка леса возле норы - самое подходящее место встрять в неприятности. Чего-чего, а неприятностей на его веку хватало. Понятно, он к норе и не спешил, за что и осуждать его не приходилось.

    В ожидании минул час или около того. Безмолвно длилась ночь, озарённая лунным светом. Как живые, зачарованные существа, дремали деревья, простирая мохнатые лапы к безучастной луне. В её призрачном свете взгляд охотника скользил вдоль опушки, теряющей свои очертания среди тьмы.

    И вот оттуда, из растворенного в ночи отдаления, стал приближаться силуэт. Охотник бесшумно поднес к глазу зрительную трубу: - по меже поля лёгкой трусцой, будто пританцовывая, приближалась лисица.

    Может быть, это Чернохвостый? - Дима в раздумии потянулся к ружью.

    Но это была Чепрачная. Она возвратилась к норе ровно через час, как в предыдущий раз, но охотник не мог пока сделать однозначный вывод: то ли этот промежуток времени - её обычное ночное посещение норы, то ли она проверяла его присутствие. Всё повторилось, лишь с той разницей, что в этот раз лиса не успела дойти до норы, как её громкий отрывистый лай возвестил тишину ночи, что охотник обнаружен.

    Её крики ставили под угрозу весь план охоты на старого лиса. Даже надежда пропадала, так долго не умолкала лиса.

    Ну, что тебе неймётся? - раздосадовано думал Дима. Полный разочарования, он уже стал подумывать, не уйти ли ему от норы? Но ночь была так прекрасна! Нагретая за день земля остывала, и душный воздух наполнялся прохладной свежестью выпавшей росы.

    Луна уже поднималась в небо часа два, и её свет озарял весь овраг и подножия сосен под сидьбой. Вблизи всё было видно как днём, и шансы опознать Чернохвостого были весьма и весьма велики. Вот только бы ветерок унялся, тут бы он и пришел...

    Теперь Дима засёк время, ожидая лисицу через час. И чем меньше оставалось ждать к намеченному сроку, тем чаще в каждом шорохе чудились охотнику крадущиеся шаги. Вот треснула валежина в глубине леса, и он едва сдержался, чтобы не оглянуться. Всё равно ничего не удалось бы разглядеть в темноте, он только выдал бы себя неосторожным движением. Ведь тот, кто там был, поднимался по косогору, глядя вверх, а наверху лесная опушка прекрасно просматривалась под луной из темной глубины леса. И он не шевелился, потупив взгляд, терпеливо поджидал того, кто выйдет на освещенную опушку.

    Шорохи раздались ближе. Ещё и ещё. Уже отчётливо стало слышно, как кто-то прочесывал лес позади охотника, и он догадывался, кто это был.

    Лисица не вышла на опушку, как Дима ожидал, а сходу, большими прыжками соскочила по склону и поднялась на дальнюю сторону оврага. Там она замерла, освещенная светом луны, постояла в тревоге, и молча ушла в поле. Ветер стих, и лиса не учуяла охотника и вскоре вернулась, сунула голову в нору, вызвала лисят. Они дружно высыпали из норы, как грибы после дождя, сбились гурьбой подле лисицы. Дима потихоньку направил на них зрительную трубу, навёл резкость вращением окуляра и рассмотрел лисят, припавших к животу матери. Чепрачная долго стояла так, кормила проголодавшееся потомство, потом подалась на охоту.

    Вдруг он вскинулся - тело дёрнулось в сторону и, теряя равновесие, он только чудом успел ухватиться рукой за ветку. Машинально всё вышло, рука сама поймала случайную опору.

    Дима моментально проснулся, чуть наклонился набок, поглядел вниз. Высоко было падать...

    Лишившись сна, он поскучал немного, поёживаясь от прохлады; с ночи ощутимо похолодало. Стараясь поменьше шуметь, он снял куртку и поддел запасной свитер. Свитер был плотный, ручной вязки, и под курткой грел хорошо, и дремота снова начала наваливаться на охотника.

    На этот раз Дима обвязался бечёвкой, пропустив её под мышками и привязав к сосне. Он всегда носил в карманах куртки шнурочки, тесёмки разные, верёвочки двух-трехметровой длины, - в лесу всякое может случится, а прочная бечёвка из тонкого капронового шнура много места не занимает, зато может сослужить службу не раз. Такие мелочи как нож, спички, бечёвка - всегда надо иметь при себе; никогда не знаешь наперёд, где что может сгодиться.

    Ну, после того, как он себя подстраховал, стало ему поспокойней. Он прислонился поудобнее к стволу и затих - всё ж таки на охоте находился, а не просто так на дереве сидел. Стало быть, скрытность соблюдать надобно, да и по сторонам почаще поглядывать не мешало бы. Злополучный лис если и явится, то сообщать об этом во всеуслышание не станет, придёт молчком. Так что глядеть надо в оба.

    И Дима сперва глядел, потом поглядывал, но реже... реже... и всё твердил про себя, что спать нельзя, что надо караулить. Но тихо было вокруг - ни лиса, ни лисы - а никогошеньки не видно у норы. Даже лисята не показывались.

    Сквозь дрёму охотнику стали слышны голоса всполошившихся чибисов в низине у болота, и он сонно подумал, что их потревожила лиса, должно быть, охотилась там. Но потом опять стало тихо и покойно, только сырой волной прохлады окатывало спину, и охотник чуть передвинулся, чтобы прислониться спиной к тёплому стволу сосны, и снова задремал, и только чувствовал, как холодом огнетает плечи, и повторял про себя, что спать нельзя, что Чернохвостый может прийти в любую минуту, и вроде бы не спал, или ему только мнилось, что он не спит, и время шло неслышно, нетревожно - ночь длилась мирно, долго, будто без исхода, а потом заутренняя стынь тисками сдавила плечи, прокралась под одежду, и Дима почувствовал холод не только снаружи, но и внутри. Стало зябко и продрогло, как обычно перед рассветом.

    От холода он окончательно проснулся, достал бутерброды из кармана куртки, откупорил бутылку с чаем. Только от холодного завтрака холодным утром стало ещё холодней. Вздрагивая всем телом, охотник дожёвывал бутерброд, прихлёбывал чай прямо с горлышка из походной плоской бутылки, и сидел ссутулившись, подвернув под себя полы куртки, стараясь удержать под одеждой остатки тепла.

    А вдали за полем занималась заря, и в её зардевшемся свете рождались утренние звуки.

    Над болотом трубным гласом оповестила об окончании ночи летящая рыжая цапля, запел пересмешник голосом певчего дрозда, охрипшей лягушкой крикнула утка из тростниковых зарослей, и вслед за нею жаворонки звонкими песнями разбередили тишину, взлетая всё выше и выше в поднебесье, чтобы раньше всех озариться в лучах восходящего солнца.

    Токовым полётом устремился ввысь полевой конёк, отбивая такт волнообразного движения высокими звуками утренней песни. По-своему начала приветствовать новый день малиновка - вежливыми поклонами, вперемежку с красивой переливистой трелью. А луговой чекан, сидя на шипастом стебле чертополоха, подергивал хвостиком, чеканя звуки "чэк-чэк-чэк".

    Разноголосым хором пела вся птичья братия, и под аккомпанемент птичьих песен постепенно начало светать. Ночная тьма предприняла попытку спрятаться от победного шествия дня, осев на дно оврага, потом попробовала укрыться в лесу, но в конце концов, уползла в глубину лисьей норы, - там она будет таиться весь день в ожидании вечера.

    Солнце взошло румяным яблоком, и с его появлением утро стало ещё краше. А как пели птицы!.. Даже сомнений не было в том, что это и есть счастье - встретить солнце поутру. Да и кто скажет - что такое счастье? Ведь его нельзя увидеть или потрогать и съесть, как заведено у животных. Счастье - нечто такое, чего не замечаешь, пока оно скрыто в тебе, пока не задумываешься, что можешь его утратить. Незримое, оно всегда с тобой, покуда знаешь, что грядёт новый день, такой же значительный, как и день минувший...

    Лесные голуби, свившие гнездо рядом с сидьбой, наполнили лес истомным гулом воркованья. Они слетали с верхушек сосен и, набирав высоту, наклонно планировали вниз, подняв крылья и распустив хвост, будто катались на саночках с горы. В глубине леса дерущимися кошками разорались сойки, сварливо выясняя отношения меж собой. В отличие от них, сороки не ссорились, дружно слетелись к лисьей норе и большими белыми трясогузками вышагивали по траве, выискивая остатки лисьей трапезы. И, видимо, в их статусе значились кой-какие права на эту часть оврага, так как они не разлетелись при появлении лисы.

    Чепрачная принесла нескольких полевых мышей, зарыла их у норы и торопливо ушла на охоту. Промокшая в росе, она выглядела совсем неказисто, ну, прямо захилела от повсечасных забот и недоедания. И поутру, должно быть, ей было здорово холодно, потому что она обрела несвойственную ей поспешность и живость.

    В это утро Дима впервые увидел, как лиса мышковала. Она почуяла полёвку в норке на меже поля и принялась подпрыгивать на одном месте, стараясь ударами лап о землю выпугнуть из норки затаившегося зверька. Не добившись своего, отходила, но снова возвращалась и возобновляла вертикальные прыжки. И она таки выгнала полёвку из норки, Дима видел быстрый бросок лисицы и её возвращение к норе с добычей...

    Бессонная ночь сказывалась на охотнике всё сильнее. Отяжелевшая голова побаливала, да и сидеть порядком надоело - жерди намяли определенные места. Всё тело ныло от неудобства ночного бдения, и от всего этого вчерашние радужные надежды - по лёгкому подстрелить Чернохвостого, стали казаться несбыточными и далекими, как удобная постель, к которой ещё долго добираться.

    Вместе с росой в лучах восходящего солнца начал испаряться и охотничий пыл. Дима видел - Чернохвостого нет; к норе наведывалась только Чепрачная. И сперва она приносила добычу несколько раз в час, но по мере высыхания росы её визиты становились всё реже. Напоследок, прождав более часа, охотник собрался уходить. Вот тогда и произошло самое неожиданное, о чём Дима вспоминал потом не раз, восхищаясь отвагой лисицы.

    В некотором роде она даже совершила героический поступок по людским понятиям. А всё началось с того, что по дороге к дому Диме вздумалось поглядеть, что там припрятывала Чепрачная возле норы.

    Спустившись с сидьбы, он обошел овраг вдоль опушки леса, вышел на межу озимого поля и стал приближаться к норе, как вдруг услышал знакомое лисье: "Ва!-а!"

    Крик не удалялся. Наоборот! Раздавался всё ближе! Ближе!..

    Сию же минуту Дима отметил, что у неё враждебные замашки. Она лаяла, ощетинясь и припадая грудью к земле, точь-в-точь как цепная собака на привязи. И Дима сразу оценил ощеренную пасть - он только и видел, что этот лающий рот с двумя парами клыков. А кроме них были видны зубы помельче, похоже, такие же острые.

    Ну и положеньеце,- думал охотник, озадаченно глядя на лису. Надоел он ей до чёртиков за ночь - сам понимал. Но не до такой же степени, чтобы она бросалась на человека, как очумелая.

    Подобная привычка - с враждебностью встречать дружелюбно настроенного гостя, Диме совсем не понравилась. Её манеры оставляли желать лучшего. Вы бы видели, как лиса припадала к земле с прижатыми назад ушами, с ухватками сторожевого пса, беснующегося на привязи. Впрочем, цепного пса лисица оставила далеко позади в своем иступленном желании подлатать штаны навязчивому гостю. Её глаза прямо сверкали жгучим огнём непримиримости, столкнувшейся с наследственным страхом перед человеком. Но она не отступала. Она защищала свою нору. Свое потомство. Свое право - жить в этом мире.

    Что было делать охотнику, пришлось остановиться...

    Но и стоять просто так, не совсем правильно. Ну-к, набросится? Воображение охотника уже рисовало лисицу в прыжке, нацеленном в его горло.

    И у неё всё натурально - отлично получалось. Поди она в наступление, сделай шаг-другой, и Дима бы оробел. Да что там оробел? Это он сейчас оробел, а подступи она поближе, он, пожалуй, и выстрелил бы с перепугу. Стрелял бы в воздух, разумеется.

    Но даже самому себе Дима не хотел признаваться, что лиса нагнала на него страху, и отступать не собирался. Пойти на попятный, значило потерять лицо, а лицо терять ни перед кем ему не хотелось. Он-то ростом, поди, побольше, - неужто посмеет лиса на него попереть?!

    - Погавкала и хватит,- сказал он ей. Спокойно так сказал, негромко, по-своему учтиво даже. За такую самоотверженную оборону норы и порицать лисицу нельзя, как-никак она свои права отстаивала, лисят защищала.

    Ну, а после этих слов, Дима двинулся на неё.

    Но лисица и не подумала отступать. Только голову ниже пригнула, залаяла ещё запальчивей, исступленней, прямо взахлеб - аж пена на губах выступила.

    Конечно, на самом деле она лаяла не так, как собаки лают, она издавала отрывистые кашляющие звуки, но довольно впечатляющие, если принять во внимание, что лисица, в общем-то, дикий зверь. Поди разберись, что у неё на уме, и что она выкинет в следующую минуту.

    Это он, подражая её рявканью, свое выдал. И так здорово у него получилось, что лиса не устояла, сахнулась вбок, прянула во ржи. Она лаяла и оттуда, понятное дело, не могла успокоиться. Но это было уже не страшно. Дима просто перестал обращать на неё внимания.

    Вот дурашка,- улыбнулся Дима. Ему показалась забавным быть неодушевленным предметом в глазах несмышленого малыша. Присев на корточки, он наблюдал, как лисёнок несколько раз мельком взглянул на него, как смотрят на траву или дерево. Но вот его взгляд стал осмысленней - лисёнок заметил, как охотник моргнул. И сперва заинтересованно, потом удивленно уставился на него широко раскрытыми, золотистого цвета глазами.

    Без страха, с живым любопытством смотрел он вверх, где на краю склона выглядывала из травы безволосая, не лисья морда, с такими же как у них, у лисиц, моргающими глазами.

    Малыш и так и этак вертел головой, чтобы получше рассмотреть невиданного зверя. Но всё же благоразумие взяло вверх над любопытством. Он внял голосу матери, лаявшей с поля, и попятился в безопасную глубину норы.

    А лисица всё ещё лаяла.

    Дима посмотрел в поле - где она там? - и дважды крикнул в ответ, подражая её голосу. Но, видно, что-то невпопад сказал на лисьем диалекте, ибо лиса тотчас умолкла и больше не обзывалась.

    Надеюсь, она правильно меня поняла,- заключил Дима.

    Он читал в школьной библиотеке, как немецкий ученый Г.Темброк, изучая лисиц, выявил тридцать шесть различных звуковых сигналов, при помощи которых лисицы общаются между собой.

    Вот бы спросить у него, что я такое сказал лисице на её языке? - думал он по дороге к посёлку.- Не лишне было б и узнать, какие могут быть последствия?

    А последствия, между тем, не преминули сказаться. В тот же день Чепрачная увела лисят из оврага в другую нору. Но Дима разобрался в этом уже после того, как начались летние каникулы. И ещё он выяснил тогда, что Чернохвостый обитает таки здесь, на Сорочьем Броду! Только нора его, оказывается, совсем не там, где он предполагал.

ЛЕТНИЕ  КАНИКУЛЫ

Я пью пресноватую воду ручья. Я могу пить много и долго. Ручей - мой друг... За это мне ничего не нужно платить. Свою душу я пою тишиной. За это мне приходиться платить одиночеством.

Николай Батурин ("Король Королевской избушки")

    Во время летних каникул Дима задумал испробовать новый способ охоты на Чернохвостого лиса и несколько дней готовился к его осуществлению. Накосил стожок на корм кроликам, заготовил ивовых веток на время своего отсутствия и выбрался с ночёвкой на Сорочий Брод. Стояло лето. Горячее дыхание дня опаляло верхушки трав, и знойное марево дрожало над полями, наливая тугие колосья спеющим зерном.

    В пустом до звона небе катилось солнце раскаленное добела, как былинный Змей-Горыныч, обжигая землю огнём, пепеля изгарью, иссушая горячим дыханием суховея. В такие знойные полудни всякая зверь хоронилась, не в рыску была; всё живое западало в тень, спасаясь от палящего солнца. Даже говорливые ватаги воробьев примолкали на время и оживлялись только под вечер - текучим вихрем неслись к пустующим амбарам, шумящей тучей налетали на ток, проверяя, не появились ли там съедобные холмы сыпучего зерна.

    После рассвета утренняя свежесть схлынула вслед за восходом солнца, и стало ясно, что день заповедовался жаркий, собственно, как и все предыдущие дни. В этот час Дима шел по Большому оврагу, изнывая от духоты в застоявшемся йодистом запахом прелых болотных растений, а впереди ещё был долгий путь к роднику на берегу Стугны, где можно утолить жажду.

    В неглубокой копанке* родничок наполнял округлую ямку с обвислой травой, мокнущей в прохладной воде. Она сочилась из одной, потому и мокрой стенки, скапливалась в вырытом углублении и, перелившись через край, стекала ручейком по сырому берегу Стугну. Тут Дима остановился, присел на крутом склоне, чтобы освободиться от объятий увесистого рюкзака - дать и ему передохнуть в лежачем положении на тёплом боку оврага, да и самому прилечь, припавши к роднику. Но прежде чем напиться, пришлось выгнать из копанки двух прудовых лягушек, любительниц охладиться в жару.

    Вода была свежая, вполне пригодная для питья. Приятно пить в жару холодящую горло воду и лежать, свесив голову над родником. От воды исходила освежающая лицо прохлада. И Дима долго отдыхал у родника, пока одна из лягушек по простоте душевной порешила, что он, по-видимому, ушел, и начала возвращаться в родниковую ямку. Она плыла под водой против течения ручейка, гребя задними лапами и прижав передние к голове, будто страдала головной болью.

    Дима не стал разубеждать её относительно своего пребывания здесь, и подсел к рюкзаку, накинул заплечные ремни, перевалил его с крутого склона к себе на спину и почувствовал себя в объятьях старого друга. Пошатываясь от усталости, он поднялся на ноги, подвигал плечами, умащивая ношу поудобней, - и двинул в крутую гору, к сосновому лесу, где в благодатной тени развесистых сосен ждала хижина на деревьях.

    Сосны на опушке встретили охотника прохладной тенью; лёгкий ветерок приятно освежал разгоряченное тело. Сбросив рюкзак, Дима разулся, прошелся босиком под деревьями, огляделся. Затем поднялся на подвесную платформу за кухонной утварью и с трудом переборол желание прилечь на соломенный настил передохнуть. Он порядком притомился, идя с поклажей по солнцепёку, но понимал, что поесть необходимо, чтобы восстановить силы. Время близилось к полудню, и нечего было отлынивать от обеда.

    Сухой валежник, собранный на растопку, занялся от одной спички. Когда хворост прогорел, Дима подбросил в огонь колотые поленья, - без них не приготовишь еду. Как бы ярко ни пылал мелкий хворост, он быстро сгорает; только поленья дают ровное пламя и долго держат жар, без которого нехитрая стряпня на костре превращается в сплошную муку.

    И это не единственное преимущество наклонной жерди. Основное удобство заключается в том, что с её помощью легко регулировать высоту подвески котелка над костром. Для этого используется несколько подпорок-рогатинок различных по высоте - на разное костровое пламя. Подпорки ставятся под углом ко вбитому в землю колку, и угол наклона выбирается по высоте огня. Две рогатинки разной длины для подвески котелка эффективней любых туристических приспособлений вместе взятых - в виде цепочек, крючков и прочих выдумок, которые не избавляют кашевара от необходимости лезть рукой прямо в огонь, чтобы добраться к котелку. А Дима просто-напросто отводил жердь вместе с котелком в сторону от огня, где можно было спокойно снять пробу или чего добавить в кипящее варево. Тем же манером - двигая в разные стороны удаленный от костра конец жерди - легко и просто держать котелок в самом центре костра, чтобы пламя охватывало его равномерно со всех краёв.

    Испробуйте этот способ подвески на наклонной жерди, и вы оцените его преимущества. Только выбирайте жердь подлиннее, или для противовеса положите рюкзак на дальний её конец, а лучше увесистую валежину, в общем, что-либо тяжелое, чтобы подвешенный котелок с водой не перевесил жердь.

    Едва вода закипела, Дима отлил немного в кружку для теста на лепёшки, а в котелок бросил несколько щепоток чая и поставил рогатинку под жердью чуть круче - чтобы не выкипало. Потом поправил жар, уложил два полена по краям костра, и на них умостил сковороду. Порывшись в рюкзаке, добыл их него добрячий оковалок сала, нарезал тонкими брусочками, и пока они растапливались, быстро замесил в кружке жидковатое тесто из пшеничной муки пополам с молотой гречкой и спёк лепёшки, переворачивая их широкой щепкой, отколотой от полена. Затем подрумянил ещё несколько брусочков сала и разбил в растопленный жир штук пять прихваченных из дому куриных яиц. Сырые яйца шипели, растекаясь по сковороде, и ломтики сала, как островки в половодье, утонули в белке.

    Приглядывая краем глаза, как поспевает яичница, Дима очистил большую луковицу, пошинковал её кружочками и разложил на лепёшки. За это время яичница поспела на раскаленной сковороде, но и железная ручка успела разогреться до того, что рука не терпит, - Дима прихватил её носком из кеда, чтобы снять сковороду с огня. Тогда разделил яичницу на четыре равные части и положил на лепёшки поверх лука в виде бутербродов. Затем открыл банку с тушеной крольчатиной, вперемешку с ячневой кашей и разогрел на сковородке на малом огне. После сложил раскладной нож, повесил его на шею - на длинном шнурке, привязанным к колечку на рукоятке ножа (так он носил нож в походах, чтобы был всегда под рукой), - и принялся за еду.

    Он подбирал кашу с тушенкой деревянной ложкой прямо со сковороды. Деревянная ложка чем хороша - не обжигает губы. И лёгкая она, в самый раз для походов. Да и в поклаже не дребезжит.

    Уплетая еду прямо с огня, охотник съел несколько бутербродов, запивая терпковатым, в меру подслащенным чаем. Оставшиеся два бутерброда завернул в бумагу, слил остатки чая в бутылку, в расчёте на то, чтоб прихватит с собой на ужин в вечернюю засаду у лисьей норы.

    После еды Дима слегка прибрал в лагере, сел на подвесное сидение и поднялся на веранду. Сюда же поднял "сюрприз", предназначенный для Чернохвостого лиса. Сюрприз находился в мешке и вёл себя смирно. Так что охотник преспокойно расположился на мягкой соломе, намереваясь с приятностью провести время.

    Лёжа на животе, умостив подбородок на скрещенные перед собою руки, он с самым благодушным видом оглядывал с высоты свои владения. Сплошное блаженство - лежать вот так на открытой веранде, поглядывая по сторонам без всяких мыслей, после того как столько пройдено в жару, и солнцу до заката ещё оставалась целая треть неба...

    Это был день летнего солнцестояния - самый долгий день в году. А разная длительность дня происходит оттого, что солнце обычно восходит не точно на востоке и садится не строго на западе. Точки восхода и захода "плавают" по горизонту - отклоняются до 45° то к северу, то к югу в зависимости от того, в какую сторону пошел солнцеворот.

    Сегодня как раз был летний солнцеворот, и солнце к полудню забралось в небо наиболее высоко, и жара стояла по полям невыносимая. Но в лесу было, в общем-то, сносно. Полёживая в тенёчке, Дима поглядывал на болото, на зеленеющую вдалеке западную куртину, где находились лисьи норы, и строил планы вечерней охоты. Он приготовил для Чернохвостого сюрприз и очень на него надеялся.

    Сюрпризом была курица - самая натуральная курица-несучка, пулярка по-местному. Охотник взял её из дому на несколько дней с обещанием возвратить назад живой и невредимой. Она должна была приманить Чернохвостого, заставить выйти из лесу или из густой ржи, где старый лис мог оставаться незамеченным, когда приносил лисятам еду. Видел же Дима, как Чепрачная откапывала съестные припасы неподалеку от норы, - вполне возможно, что их приносил старый лис и зарывал в землю, чтобы сороки не растащили. А что он был хитер и скрытен, так в этом и сомневаться не приходилось, иначе и быть не могло. В противном случае Чернохвостый уже давно превратился бы в легенду, и его шкура в виде трофея досталась бы какому-нибудь охотнику ещё в прошлые годы.

    Однако этого не случилось. Доныне никто не сумел выследить его, и старый лис посейчас жил и здравствовал, следовательно был хитрее всех, и с этим нельзя было не считаться. Собственно, на том и был построен план новой охоты - взять хитреца ещё большей хитростью.

    Этот лис поди давно разобрался, что на него охотятся, и шибко осмотрительный стал. Недаром же он снискал себе славу неуловимого зверя. Так что нечего было надеяться, чтобы он просто так, по глупости, попался на мушку охотничьего ружья. Да что там на мушку - он даже на глаза охотнику не попадался в последнее время, будто его здесь и вовсе нет. Возможно оно и так на самом деле, но мог он и хитрить, разгадав засаду, и не подходить к норе.

    Вот так это Дима себе представлял, и всё выглядело очень правдоподобно. Поэтому он и придумал принести из дому живую курицу, чтобы Чернохвостого подманить. А курице что - ничего ей не сделается; на то и ружьё у Димы, чтобы птицу уберечь. А пока она будет тут в лагере прохлаждаться, глядишь, и яиц штук несколько снесет.

    С такими мыслями охотник и уснул, незаметно так, с приятными предчувствиями удачи в предстоящей охоте. И во сне видел старого лиса, и метко по нему стрелял...

    Из сна он подхватился как ошпаренный и пока соображал, что происходит, его точно розгами по спине секло дождем, хлестало по соломе, по крыше хижины. Словом, лило уже вовсю. И пока Дима перебрался в свою хижину, котелок у потухшего костра в считанные секунды наполнился на треть.

    Гроза накрыла охотника внезапно, хотя конечно, когда спишь, всякое может показаться неожиданным. Скорее всего он просто проспал её приближение, не расслышал отдаленных раскатов грома. Зато теперь, будьте покойны, громыхало так, что уши закладывало.

    Вообще-то дождик ожидался; в последние дни установилось такое расписание: часика в четыре-пять поливало минут тридцать, потом как ни в чём ни бывало выглядывало солнышко и быстро стирало мокрые следы дождя. Временами выпадал куриный дождик, но был реденький, всего и мог, что слегка прибить пыль.

    А это был настоящий ливень, просто разгул стихии, и он ещё только набирал силу. Порывистый ветер обрушился на куртину, шумя в ветвях, раскачивая деревья. Могучие сосны постанывали по напором ветра, того и гляди их выворотит с корнями. А под деревьями всё было залито водой с плавающими сучьями и хвоей. Затапливало ложбину и торчавший там остов старого шалаша. А всё, что было неспособно утонуть, подхватывалось потоками, неслось по склону, котилось в бурлящих водоворотах с холма.

    Дима выглянул из-под брезентового полога в надежде предугадать конец грозы. Нужно было заметить вспышку молнии и сосчитать секунды до звука грома, а результат разделить на три. Так по-простому определяется расстояние до центра грозы. Сделав подсчёты пару раз, можно судить - приближается грозовое облако или удаляется. Но только в этот раз молния ослепила охотника и тотчас громовой раскат потряс грозовое небо с такими оглушающими тресками, словно сломалось не одно дерево, а сразу весь лес.

    Ливень хлынул с удвоенной силой, крыша хижины начала прогибаться под тяжестью воды. Дима всерьез заопасался за прочность своего сооружение. Шквальные порывы ветра трепали брезентовый полог, проникали в слуховое окошко в задней стене хижины, вздували стены. Но боковые полы были завернуты внутрь и подложены под плотный соломенный настил, ещё и жердями прижаты к полу. Иначе подняло бы эту хибару как пушинку и мало ли куда бы занесло. Ветер был нешуточный, мог натворить немало бед.

    Через проем открытого входа Дима смотрел, как хлещет ливень, и думал о своих кедах, оставшихся внизу у залитого кострища. Конечно, эти сантименты не шли ни в какое сравнение с тем бедствием, что постигло всё остальное его имущество, оставленное под сосной. Но все пожитки были в рюкзаке, пусть там и мокли, однако за их сохранность Дима не волновался. А вот кеды могли уплыть.

    Но в остальном он был доволен: у него был дом, который он сам построил, и где теперь мог укрыться в ненастье. Приятно иметь крышу над головой, когда дождит.

    Прошло много времени, может быть час, покуда ливень начал редеть. Потом сменился обычным дождиком, затем - едва моросящей осенней мжитью*, на которую Дима уже не обращал внимания и вышел босиком на веранду, поглядеть, что сталось после грозы.

    Дождь, главным образом, падал теперь с сосен. С высоких крон ронялась навись дождя. Капли зависли в густых хвоинах мягким сверканием и срывались, с глухим стуком и брызгами ударяясь о напольные жерди, перила и опорные бревна платформы. Над лесом клубился сизый пар. Будто дым низового пожара, он исходил из мокрого ковра слежавшейся хвои. Сосновый лес дымил после дождя; дымились заросли болота и долы оврагов, и старые по полям скирды...

    Опасения охотника таки сбылись: одного кеда не стало. Дима нашел его далеко внизу на склоне холма, почти на берегу Стугны. Гораздо хуже вышло с носками: они уплыли, унесенные течением. Но не стоило делать из этого трагедию, - запасные носки имелись в поклаже, да и как любой деревенский житель, Дима был привычен к обуви на босу ногу.

    Неудобство заключалось в другом: до ночи надо было обсушиться. Неожиданный ливень расстроил планы, и охоту пришлось отложить до утра. Остаток дня охотник провёл в лагере, который превратился в настоящий цыганский табор. На верёвке, натянутой между соснами, куда доставало солнце, сохли промокшие вещи: свитер, куртка, старое походное одеяло, в общем всё, что Дима имел с собой. Сам он отделался лёгким испугом относительно прочности своей хижины. Она выдержала натиск стихии. Да и сюрприз не пострадал. Так что завтра должна быть славная охота...

    На закате, когда солнце спеющим абрикосом опало к земле, Дима наблюдал прелюбопытнейшую лисью охоту. Не каждый натуралист может похвастаться таким наблюдением. Судите сами, - кому приходилось видеть, чтоб на лягушек охотились влёт?!..

    Не сочтите это простой игрой слов,- это такая охота у лисиц, причём весьма добычливая. Но мало кому известно о ней, и Дима об этом, разумеется, не подозревал, пока на берегу болота не появилась Чепрачная лисица. Она бежала лёгкой трусцой вдоль зарослей осоки, но не просто бежала, а как-то странно кидалась из стороны в сторону. В зрительную трубу стало видно, как перед её носом лягушки прыгали в воду, а она резкими прыжками ловила их на лету. И охота складывалась удачно: лисица поймала и тут же слопала нескольких лягушек, словила ещё - и понесла к норе своим лисятам, с детства приучая малышей к аристократическому французскому столу.

    Вот так мастерица,- потешался Дима. Занимательная охота долго не выходила у него из головы.

    А между тем день угасал. Тихо, без птичьих песен садилось солнце, меняя цвета, будто погружаясь в багровую трясину. Ровно в двадцать один час солнечный диск коснулся зубчатой гряды далекого красного бора и медленно пошел за горизонт. Четыре с половиной минуты спустя солнце полностью скрылось. Повсюду стало тихо-тихо. Заболоченная низина наполнилась мягкими сумерками без теней.

    Дима сумерничал допоздна, наблюдая, как загораются звёзды. Он знал названия многих из них и умел определять час ночи и время года по расположению звёзд. Это совсем просто - только надо знать, как на звёзды смотреть.

    Первыми в эту летнюю ночь засверкали созвездия летнего треугольника - Падающая Птица и Орёл, с летящим к нему Лебедем; и среди них был яркий Альтаир - звезда туристов, из созвездия Орла. А почти в самом зените засияла семизвёздная Северная Корона.

    Не подумайте, что Северная Корона самое яркое созвездие наших широт. Ничего подобного. Его попоискать надо. Впрочем, и летний треугольник тоже.

    Уже давно Дима составил для себя небольшую карту звёздного неба, вычитав названия созвездий из книг. Конечно, в неё вошли далеко не все созвездия, даже далеко-далеко не все. Но охотника и такие познания вполне устраивали; они умещались на нескольких листках его блокнота. Кстати, если хотите, можете перерисовать некоторые рисунки, чтобы, глядя на звёзды, узнавать многие из них, и даже в кромешной темноте определить стороны света, следовательно, найти дорогу к дому.

    Чтобы быстро ориентироваться по звёздному небу, Дима пронумеровал звёзды Большой Медведицы, начиная с Ковша, а все остальные созвездия находил по воображаемым линиям, проведенным через эти звёзды:

    - Малая Медведица, Полярная звезда - на линии 2-1 (пятикратно);

    - Волопас - на линии 6-7 (троекратно);

    - Северная Корона - на линии 5-6, за "парашютом" Волопаса;

    - Дева - там, куда опускается "парашют" Волопаса;

    - Лев - на линии 4-3 (семикратно);

    - Близнецы - на линии 5-4 (десятикратно);

    - Лира - на линии 3-4 (десятикратно);

    - Орёл - на той же линии 3-4 в полтора раза дальше Лиры;

    - Возничий (с "Козлятами") - на линии 4-1 (пятикратно);

    - Телец - на той же линии 4-1 в полтора раза дальше Возничего;

    - Плеяды - вблизи Возничего и Тельца, (зеркально Северной Короне);

    - Орион - на линии 4-2 (семикратно).

    Весенний треугольник: Волопас, Дева, Лев - на линии 6-7;

    Летний треугольник: Лебедь, Лира, Орёл - на линии 3-4;

    Осенний квадрат: Пегас - на линии 2-1;

    Зимний треугольник: Орион, Малый Пес, Большой Пес - на линии 4-2. Между прочим, в созвездии Большого Пса находится знаменитая звезда Сириус - самая яркая изо всех звёзд.

    По звёздам Дима мог узнавать не только время года, но даже час ночи мог определить с точностью до получаса. И не сочтите это особым умением. Имея представление о движении звёзд в каждом из двенадцати месяцев, вы тоже сумеете легко ориентироваться.

    А дело в том, что в течение суток Большая Медведица (вместе с другими созвездиями) описывает полный оборот вокруг Полярной звезды. Разумеется, увидеть это движение удается только ночью, и в каждый из месяцев видимые отрезки будут разные. По ним легко и быстро можно вычислять время ночи и пору года. Достаточно обратить внимание, в котором часу темнеет и как расположена в этот час Большая Медведица, - точнее две крайние звезды в Ковше. Они, как стрелка часов, указывают направление к оси вращения - Полярной звезде, и так же, как часовая стрелка, перемещаются по кругу, только в обратном направлении и со скоростью пятнадцать градусов в час. Двукратное их перемещение за два часа соответствует 30° , а это уже заметно даже невооруженным глазом.

    Нелишне знать угол наклона Ковша в полночь каждого месяца, тогда можно высчитывать время оставшееся до полуночи или после неё, вплоть до рассвета. Этим методом пользуются многие охотники. По тому же принципу определяются и времена года.

    Что касается лета, так его начало Дима отмечал тогда, когда Ковш Большой Медведицы встанет вертикально ровно в полночь, - как подвешенный за ручку черпак. А заканчивалось лето - четвертью круга спустя, когда воображаемый черпак ляжет в полночь горизонтально, Ковшом вверх. Собственно, то будет уже начало осени, когда в Ковш польются проливные дожди, вперемешку со снегом.

    В эту ночь Ковш Большой Медведицы встал вертикально задолго до полуночи, ибо лето давно настало.

ДОЛГОЖДАННАЯ  ВСТРЕЧА

Во сне я должен был встретить какое-нибудь животное, которое согласится стать моим помощником и защитником.

Джеймс Виллард Шульц

James Willard Schultz

-----------------------------------

    Погода там у них была неважная, из маин* шел пар и слудом* оседал на льдинах, вода в разводьях стыла от мороза, а низкое солнце над торосом заиндевело и тускло светило из туманной мги. Отдаленные предметы теряли ясные очертания, так что белые медведи, отойдя в сторонку, растворились в тумане, и уже никем не тревожимый Дима проспал до рассвета и спохватился, услыхав трубный глас.

    - Рээнн... Рээнн..,- звучало в утренней тишине, как колокольный звон от размеренных ударов ботала в медную юбку колокола. Дима и раньше слышал сквозь сон эти звуки, но думал, что это ломаются льдины.

    Впросонках, подхватившись в непроглядной сырой темени, он не мог взять в толк, где находиться, по крайней мере - в какой части света? Его окружал густой туман, из которого совсем рядом раздавалось пронзительное верещание.

    - Иррр!.. Иррр!.. Иррр!.,- подобно голосу тропической птицы, горланила зеленая жаба. Ей отзывались жерлянки: "Кумм, кумм",- точно ронялись капли дождя с наклоненных над водой ракит. Примостившись на коньке хижины, тянул свою бесконечную стрекочущую песню зеленый кузнечик.

    Стоило охотнику выйти на веранду, как все притихли: кузнечик смолк, зеленая жаба прервала свою звенящую трель. Лягушки тоже затихли, но уже после того, как Дима спустился по склону Большого оврага, блудя по туману в поисках бревенчатой клади среди полёгшей от паводка осоки.

    Под прикрытием тумана Дима добрался до норы Чепрачной лисицы, спустился в овраг и пустил курицу на свободу, привязав её за ногу к сосновому полену. Он специально не вбивал в землю колышек, чтобы не шуметь. Всё делалось тишком-нишком, на том и строился расчёт. А чтобы курица не скучала в одиночестве, сыпнул ей горсть пшена в густую на дне оврага траву.

    Вполне логично,- рассудил охотник, припомнив последнюю встречу с Чепрачной, когда она бросалась на него, как цепная собака. Наверное, переселилась в нору на косогоре в глубине леса,- решил он.

    И тут послышалось потрескивание валежника и вслед за этим, на опушке возник лисёнок леопардовой масти. Он заметно подрос с тех пор, как Дима видел его в последний раз. Но чёрные пятна на рыжей шерсти не сошли, а проступили ещё более контрастно. Особенно впечатляла окраска его морды, будто он носил чёрную маску, из которой торчал длинный рыжий нос.

    Заметив курицу на дне оврага, Пятнистый встал как вкопанный. Пока он размышлял, как поступить, из лесу прибежали ещё двое лисят и, сбившись в кучу, раздираемые противоречивыми чувствами страха и любопытства, они глазели на странного зверя, разгуливающего возле их родовой норы...

    Курица не спасалась бегством, не поднимала гвалт при виде своих заклятых врагов, а сидела в траве смиренно, точно уверенная в своей неприкосновенности. Одним словом, вела себя не так, как обычные птицы в подобной ситуации. Всё это выглядело неестественно и сильно подозрительно.

    С обостренным интересом разглядывали лисята аппетитную птицу, такую большую, что всем троим хватило бы на обед. Это созерцание рождало в каждой рыжей голове неоднозначные мысли. Каждый оценивал ситуацию по своим силам - справится или нет? Кому же охота сдуру вляпаться в неприятности? Да и просто свалять дурака - радость невелика.

    Лисёнок леопардовой масти оказался побойчей остальных, он первый ступил на тропу войны. А после того, как вбил себе в голову, что должен сразиться с курицей, тут уж ничего нельзя было поделать. Однако он хоть и двинулся на неё, но только попервоначалу не шибко решительный был. Не в лучшей форме ринулся Пятнистый в атаку. Да, собственно, и не ринулся, а так - потихоньку пошел. Ещё и поминутно оглядывался на собратьев, пока они раздумывали, что там за "фрукт" в овраге и как его едят?

    Пятнистый герой в одиночку спускался в овраг, всё ближе подступал к неприятелю. И что удивительно: с каждым шагом крепла его вера в собственные силы. Он стал самонадеян, как новобранец в первом сражении, для которого главное - не ударить лицом в грязь, не уронить честь мундира.

    Доблесть доблестью,- рассуждал Дима,- но надо же и честь знать.

    Но пока он собирался с мыслями, что бы такое сделать этому сорванцу, чтоб отбить охоту проказничать, Пятнистый уже был у цели. Курица сидела перед ним расфуфыренная, со взъерошенными перьями, и от близости добычи лисёнка прошибла мелкая дрожь. Его нос потянулся вперед, вот-вот он дотянется к птице.

    В этот драматичный момент курица возьми да и клюнь лисёнка в нос.

    А будешь! - злоутешно порадовался Дима. Он всецело был на стороне курицы, как-никак она попала сюда не по доброй воле. Но вместе с тем интересно было посмотреть, как она за себя постоит.

    Получив такой сногсшибательный отпор, Пятнистый отринул, точно его оттащили за хвост. Но поле битвы не покинул, только отчаянно потряс головой, потешно стуча ушами. И с отчаянной решимостью кинулся в атаку.

    Стремительный прыжок - и он вцепился всей пастью в птицу, и даже глаза зажмурил в упоении потягать вволюшку захваченное зубами крыло. Вот так лафа привалила!..

    Курица заголосила как резаная, но не отдала себя на произвол судьбы - воинственно бацнула нахала свободным крылом. Она отбивалась как могла: и клювом, и крылом лупцевала обидчика по морде, но тот, смежив глаза, мертвой хваткой держал свою верную и, как ему думалось, уже завоеванную добычу.

    Лисёнок упирался лапами в землю, напрягаясь изо всех сил, тянул на себя заартачившуюся жертву. И такая уверенная хватка произвела впечатление на соплеменников, что праздно топтались на месте, наблюдая за поединком. Тут они, видимо, решили, что исход битвы предрешен, и дружно бросились на подмогу. Но не ради поддержки, а скорее из боязни упустить свою долю при дележе такой солидной кучи мяса и перьев.

    - Наза-а-ад! - заорал охотник. И швырнул в овраг валежину из настила сидьбы. Стало уже не до шуток, курица ведь пропадала.

    Такого поворота событий никто из нападающих не ожидал. Двое рыжих единомышленников никак не могли представить такое, чтобы под конец битвы вдруг оказалось, что противник имеет свежие резервы с намерением немедленно их ввести. Лисята, понятно, не предполагали, что за курицей стоит такая грозная сила, и по инерции, скатившись кубарем со склона, подхватились на ноги и задали такого драпу, что только хвосты замелькали.

    Оставшись без поддержки, зачинщик драки оробел, отпустил куриное крыло, заоглядывался по сторонам. Дима запустил в него вторую ветку, чтобы до него скорее дошло, что курица эта - не манна небесная. Но герой уже вкусил пьянящей славы и не собирался сдавать завоеванных позиций, лишь мотнул головой, как бы отгоняя наваждение. Он строго посмотрел на сосну, бросавшуюся ветками, показал зубы и зарычал, выражая непоколебимость своих намерений. Он явно настроился отстаивать свои интересы с геройством новобранца, решившим сдуру, что ему всё нипочем.

    - Ну, держись! - пригрозил Дима и пульнул в него сосновую шишку.

    Но Пятнистый и ухом не стригнул. Ещё и храбро брехнул в ответ: - Вэййй! Вэййй!

    Оскалился и снова завопил: - Вэййй!.. Вэййй!..

    Нечего было и помышлять о дальнейшей охоте на Чернохвостого в соседстве лисёнка, на которого и угомону нет. Но перед тем как спуститься с дерева, Дима попытался напугать малыша, загнать его в нору. Не хотелось, чтобы он уразумел, что человек может лазить по деревьям. Но как Дима ни старался, сколько не раскачивал сосну, колыхая ветви и притопывая на суку, однако отважного забияку ничем нельзя было устрашить. Лишь когда охотник спрыгнул на землю, Пятнистый шмыгнул в ближний отнорок. Само собой, он скоро выйдет на разведку. Но Дима не стал дожидаться, подался вдоль опушки - искать спокойного места для засады...

    С ружьём наперевес, с курицей под мышкой, он шел краем поля, внимательно глядя под ноги, рассматривая следы. Вблизи норы попадалось множество следов лисят, напоминающие листики клевера с четырьмя лепестками. Такие клеверинки, между прочим, встречаются не часто, вероятно, поэтому им приписывают свойство приносить удачу.

    Ну, для полного счастья такой четырелистник надо не только найти, его сорвать нужно, ещё и съесть. Иначе будет считаться, что проходишь мимо удачи. И когда Диме попалась такая клеверинка на обочине поля, он поступил как водится в таком случае. И не столько от большой веры в эту примету листочек сорвал, сколько оттого, что съевши одну травку, вреда большого не будет, а удача - глядишь и улыбнется ненароком. Что-что, а удача охотнику непременно нужна.

    Может и повезёт сегодня? - разжевывая сорванный листок, размышлял Дима.- Должно же мне когда-то повезти.

    На краю поля, присматривая место для засидки, охотник натолкнулся на странный непрерывающийся след, похожий на орнамент. Озадаченный загадкой, Дима прошелся по следу до куста шиповника и к своему изумлению нашел под кустом, в густой траве, огромную, как коровья лепёшка, серую жабу. До чего же большущая она была, что посади её на руку, она бы на ладони не уместилась. Впрочем, внешний вид не располагал брать её в руки, так что Дима, вооружившись сосновой веточкой, перевернул жабу на спину, чтобы рассмотреть её лапы, оставляющие такие необычные отпечатки.

    Ему были известны следы зеленых жаб, похожие на россыпи звёзд; он даже отыскал страничку блокнота для сравнения. Но эта "россыпь" впечатляла своими размерами и принадлежала не иначе как царице жаб - патриархше, чей возраст даже трудно вообразить; пожалуй, старше Димы раза в два, не меньше.

    Лучшего места для засады не сыскать,- определил Дима.

    Он выпустил курицу на опушке, сам залёг в лесу под кустом, а длинный ствол ружья просунул между ветками. Подстелив куртку, он лежал с ружьём наизготовку в ожидании Чернохвостого лиса и улыбался от счастья.

    Ход событий оборачивался в наилучшую сторону. Да и что могло быть не так?..

    Приманка есть? - есть! Притом самая что ни может быть обольстительная. Ружьё заряжено? - ещё бы! Дима его ещё с вечера зарядил. А в отношении засады - так это самое распрекрасное место на весь Сорочий Брод. Ну, может быть и можно было переместиться влево-вправо на сотню метров по опушке, но главное - здесь тропа, следовательно рано или поздно Чернохвостый объявится тут. Потому что тропа сюда не с неба упала, её старый лис своими лапами натоптал. Короче говоря, более верного места для засады на этого хитрющего зверя и днём с огнём не сыскать.

    Так почему бы охотнику не порадоваться, если всё складывалось так удачно?

    Надо будет ещё клеверок пожевать,- загадал Дима, уверившись в его магическом свойстве.

    Первые полчаса в засаде пролетели незаметно. Потом закончились приятные минуты ожидания, бездействие начало утомлять; хотелось выйти из лесу, осмотреться. Может и клеверок ещё сорвать...

    Охотник направил на него зрительную трубу, понаблюдал, а когда опустил трубу, увидел вдалеке лисицу, бежавшую по меже в тени высокой ржи.

    Дима шмыгнул в густую рожь и уже оттуда, присев на корточки, наблюдал за приближавшимся зверем, что быстро стелил машистой рысью по краю поля, отмеряя расстояние скорыми шагами мелькающих чёрных лап. Голову он держал высоко, как скаковая лошадь, отчего бег его напоминал лошадиный тропот.

    С бьющимся сердцем охотник встал на колени, выглядывая изо ржи, приложил ружьё к плечу и взвёл курок. На всякий случай достал второй патрон с нагрудного кармана, и тут его в жар бросило - при нём был только один запасной патрон, остальные остались в куртке, под кустом.

    Чуть погодя он смирился с ущербным комплектом боеприпасов; патрон в стволе, второй в запасе - вполне достаточно, чтоб уложить любую лисицу, как бы крепка на рану она ни была. Откровенно говоря, вполне достаточно и одного патрона, если на то пошло; перезаряжать ружьё - это уже крайний случай. Ну и никак не может случиться, чтоб этих крайних случаев оказалось два... и больше.

    Запасной патрон он держал в левой руке в висячем положении, зажав дульце гильзы между пальцами, что, в общем, не мешало управляться с ружьём, а на душе от этого было спокойней. Но чем ближе подбегал Чернохвостый, тем больше становилось охотнику не по себе. Его вдруг залихорадило, даже во рту пересохло, и сердце застучало с боем, как куранты на башне, когда передают время по радио. Вытирая ладонью пот со лба, он ощутил дрожь в руке и обомлел от страха выстрелить и не попасть.

    Надо успокоиться,- приказал он себе и, подняв глаза к небу, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы сбить волнение. Он уверял себя, что всё произойдёт очень просто: Чернохвостый заметит курицу и остановится. Совсем всё просто,- убеждал себя охотник: - он остановится, я выстрелю... и он упадёт.

    Матёрый лис находился уже совсем близко. Стала отчётливо видна его голова с чёрными ушами, и рыжебокий зайчонок в пасти. Вот Чернохвостый поравнялся с приманкой и встал, как в землю врос, оторопев от изумления,- что даже нижняя челюсть отвисла, и добыча сама собою выпала из раззявленного рта. На несколько секунд он застыл, как в трансе, разглядывая - кто там сидит в траве, похожий на белую курицу?

    Старый лис смерил взглядом расстояние до новой жертвы. Вряд ли в этот миг он решал непосильную задачу: откуда и каким образом на его пути возникла живая курица? Потому что он истратил на подготовку к прыжку секунду, другую, лишь чтобы осмыслить увиденное, воспринять курицу, как факт. И он уже пришел в себя, закрыл пасть, клацнув зубами, и сглотнул набежавшую слюну.

    Пора,- решил Дима, прижимая приклад к плечу. И начал поднимать ружейный ствол.

    Ружьё показалось ему тяжелым, словно отсырело от вчерашнего проливного дождя, из-за которого, собственно, и пришлось отложить охоту. Однако ружьё он держал постоянно заряженным, чтобы быть готовым ко встрече с Чернохвостым в любой момент. И этот момент - вот он - настал!

    Охотник прицелился в лисий бок с линялой шерстью, свисающей нечесаными пасмами, но выстрелить не успел. Лис метнулся к курице, да так молниеносно, что Дима и ахнуть не успел, как он уже волок трепыхающуюся птицу, ухватив её зубами за горло. Полено, к которому курица была привязана шнурком, поволочилось по траве.

    Раздумывать стало некогда. Дима поймал на мушку живодёра, спустил курок, и вот тут вместо оглушительного грохота из охотничьего ружья, раздался сухой щелчок от удара бойка по капсюлю.

    Впопыхах, не разобравшись в чём дело, Дима наново взвёл курок, спустил его вторично, но результат остался прежним: ружьё не стреляло!..

    Отсыревший патрон,- сообразил он, разламывая замок ружья.

    Однако бывалый зверь не стал дожидаться, пока перезарядят ружьё. Судьба-спасительница послала предупреждение: он услыхал звук спущенного курка, тотчас смекнул, чем это пахнет, метнул на охотника быстрый взгляд блестящих хищных глаз уличенного в грабеже воришки, а дальше - не разбирая дороги, бросился в лес. Но курицу не выпускал, хотя волочившееся по пятам полено отчаянно мешало, цеплялось за валежины, за пни, за кусты.

    Он ещё не успел скрыться за деревьями, когда Дима вогнал в ствол новый патрон, одним движением захлопнул колодку дробовика и выстрелил навскидку в угон.

    Ружьё зычно бахнуло, отдавшись эхом среди сосен; всё заволокло белесо-сизим дымом; Чернохвостого лиса не стало видно...

    На берегу болота, он снова увидел Чернохвостого, но далеко - далеко впереди, уходящего во всю прыть по густой отаве, вдоль зарослей береговой осоки.

    Уйдёт,- ужаснулся Дима.- Ей богу уйдёт.

    Он вскинул ружьё, пальнул вдогонку, и тут бы всякий не сдержался, чтобы не выстрелить сгоряча. Но на таком расстоянии, с порвавшимся дыханием, даже опытного охотника подведёт рука. Чего же ожидать от пятнадцатилетнего паренька? Он промахнулся, как и любой бы промахнулся в похожем случае. Но только беда была в другом - больше не было при себе патронов.

    Охотник бросил ружьё и, повинуясь одному лишь чувству преследования, припустил вслед за лисом, стараясь не упустить из виду мелькающий впереди чёрный хвост.

    Чернохвостый выскочил на дамбу, свернул влево и ушел в болото. Дима налёг на ноги, примчался к дамбе и вслед за лисом кинулся вглубь зарослей тростника. В конце дамбы опять увидел Чернохвостого, уже плывущего по заводи. Пушистая, густая шерсть легко держала его на плаву, а длинный хвост совсем не погрузился в воду.

    Охотник в отчаянии хлобыстнул кулаком себя по лбу:

    - Балбес же я! Орясина! Дубина! Вот когда надо было стрелять!..

    Подхватив ком земли, он запустил его в плывущего зверя. И почти попал. Во всяком случае, волной от всплеска Чернохвостого окатило. Но расставаться с курицей он и теперь не пожелал. В следующую минуту, прихватив ногами твердое дно, он вымахнул из воды и скрылся в осоке.

    Горькая недоверчивая обида исказила лицо охотника. В сердцах он ринулся было за лисом, но только сунулся в воду, как сходу угруз по пояс в болотную тину. Волей-неволей пришлось ему возвратиться.

    Выбравшись назад на дамбу, мокрый и грязный, он сел в натекшую с него лужу, застыл в немом оцепенении. Лишь взгляд его, горящий решимостью, был устремлен на дальнюю сторону болота. И если бы взгляд обладал способностью переносить огонь души, он испепелил бы Чернохвостого в прах! Испепелил бы уже только за то, как запросто этот лис обставил его с живой приманкой. К тому ж не надо забывать, что ещё дома надо будет объясняться, как вышло так, что он свою курицу добровольно лисице скормил...

    Однако время шло, и постепенно мысли охотника обрели здравый смысл, пошли своим логическим чередом. В жизни такого Дима не слыхивал и вовек не додумался бы след лисицы по воде проследить и на другом берегу заводи искать. Видать тертым калачом был этот лис, если обосновался на дальнем берегу болота, где разыскивать его никому и на ум не придёт, по крайней мере, до сей поры не приходило.

    А ведь факты наталкивали на такую мысль, и следы туда вели, и бывалые охотники пересказывали одно и то же, - дескать, нельзя эту лисицу добыть как любую. Давно были замечены у неё странности в повадках, и вот в чём они заключались.

    Отныне Дима знал одно: во что бы то ни стало надо достаться на ту сторону болота, где из-за тростника поднимались могучие, ветвистые сосны старого красного бора. Но пока что он и понятия не имел, как это сделать.

КОВАРНЫЙ  ОСТРОВ

Голос инстинкта, которому дикое животное может повиноваться совершенно спокойно, так как он всегда обещает благо для данной особи и всего вида, для человека превратился в опасного советника, часто подсказывающего ему гибельные поступки.

Конрад Лоренц / Konrad Lorenz

-----------------------------------

    Рискованный был этот шаг - отправиться вслед за зверем в болото. Но Дима понимал и другое: если Чернохвостый добирался на дальний берег и, судя по всему, не единожды, так почему бы самому не попробовать. Если всё предусмотреть, то риска вроде бы никакого. Ну, самая малость, конечно, всегда есть, от этого никуда не деться, поскольку всё предвидеть просто невозможно. Но на то и время есть, чтобы всё обдумать и не лезть очертя голову в чарусу* - самую непролазную топь.

    Рядом с дамбой шумели на ветру молодые сосны - западная куртина поднималась по косогору прямо от берега болота. И Дима рассудил, что приволочь к воде несколько бревен для плота, вполне посильная задача. На плоту он сможет перебраться через заводь к островку, отмеченному среди тростника зеленью приземистых ив, а там - видно будет.

    В куртине Дима поискал пригодное дерево для будущего плота, - годилось не лишь бы какое, а только усохшее на корню. Оно и легче, и плавучее, но главное впору одному управиться, чтоб дотащить до воды.

    Срубил он сушину быстро, даже не вспотел в паркой тени хвойного леса, потом уже неспешно расчленил её на три бревна. А дальше, с передышками, по отдельности отволок колодины на дамбу, сложил вповалку у воды, и взялся вязать плот.

    Стоя на плоту разувшись и толкаясь шестом, Дима поплыл по тихой заводи, и вода под ним была чистая и прозрачная до самого дна. В глубине виднелись покрытые тиной и водорослями старые сваи и полусгнившие колоды. Там, где шест упирался в илистое дно, из его пористой поверхности выходили пузыри воздуха, поднимая илистую муть. Но впереди по ходу движения всё было видно в прозрачной глубине. Однако ни рыб, ни черепах в воде охотник не заметил. Лишь чёрные улитки в спиральнозавитых раковинах висели на стеблях подводных растений.

    Со средины заводи по правую руку открылось широкое плёсо*, уходящее далеко вглубь болота. Там плавала дикая утка с утятами. Дима рассмотрел в зрительную трубу, как она процеживала клювом воду, собирая ряску, а утята пытались следовать её примеру - сёрбали воду, но поминутно трясли головами, видать, захлебывались.

    Они были совсем крошки - такие пушистые чёрные комочки, и выглядели беспомощными. Но это впечатление оказалось обманчиво. Когда старая утка подала сигнал тревоги, утята мигом нырнули, а то место, где они только что плыли, накрыла чёрная тень камышового луня.

    Старая утка не нырнула, не бросилась бежать по воде, как поступают лысухи или камышницы, - она привстала над водой, опираясь на хвост, и начала бить крыльями по воде, окружив себя фонтаном брызг. Камышовый лунь взмыл в небо, описал круг и опять ринулся вниз. И снова утка приподнялась над водой и сильными ударами крыльев подняла сноп брызг навстречу хищнику, оглашая округу надрывным кряканьем. Вода вокруг утки забурлила, вспенилась, и брызги вперемешку с ряской отпугнули луня и в этот раз.

    После третьей безуспешной атаки он начал кружить над плёсом, и охотнику было видно в зрительную трубу его седую голову и раскрытый клюв с острым, загнутым вниз надклювьем. Его лапы были плотно прижаты к телу, так что из оперенья выглядывали только сжатые в комок пальцы, и когтей нельзя было различить.

    На очередном кругу камышовый лунь заметил наблюдавшего за ним человека, изменил направление полёта и отлетел в сторону. Тогда утка перелетела к краю плёса и, спустившись на воду в тени тростника, поплыла в заросли, негромко покрякивая, сзывая попрятавшихся утят. Камышовый лунь, набирая высоту большими кругами, парил над болотом, и Дима видел его всё время, пока плыл по заводи и позже, причаливая к острову.

    Плот уткнулся в берег на мелководье. Ощупав шестом илистое дно, Дима сошел с плота, побрёл по тёплой воде к ивовым кустам, виднеющимся за береговой осокой. Ивы могли расти только на твердой земле, и по всему выходило, что здесь, посреди болота - остров. Подходя к нему, охотника всё сильнее охватывало необъяснимое волнение, будто он приближался к разгадке тайны.

    За осокой на низком берегу, как на лужайке, зеленела трава. Почва там оказалась зыбкой и пружинисто вгибалась под ногами, но охотник подумал, что это лишь у берега, что дальше к середине острова земля станет тверже. Хотя и показалось странным, что на полянке не росли кусты, но он не придал этому особого значения. Сразу за лужайкой начинались заросли краснотала, зеленели ивы, и Дима с шестом в руках направился прямо к кустам.

    Он уже прошел треть пути, когда впереди из-за кустов взлетела цапля. И поднялась она не молчком, как они обычно взлетают, - она издала отрывистый крик, будто захлебнувшийся от удивления, и пока подымалась было слышно, как большие крылья ударяли по веткам кустов. Охотник решил, что там гнездо, и не сводя глаз с того места, побежал напрямик, твердя про себя, что где же ещё быть гнезду такой осторожной птицы как не здесь, на тайном острове, в самом центре болота.

    На бегу он вдруг почувствовал, как левая нога ушла вниз - в пустоту. Он угодил в окно с бурой, взявшейся ржавчиной грязью, погрузился выше колена и, чтобы не выпачкаться, не сознавая толком, что произошло, попытался встать на другую ногу. Но почва ушла из-под ног, он провалился во что-то зыбкое и мигом угруз по бёдра, и лишь тогда обратил внимание, что травяной ковер вокруг него начал оседать, а из дыры, в которую он угодил ненароком, вытекает ржавая водянистая грязь. Она заполняла образовавшуюся вокруг него воронку, которая становилась всё шире и оседала всё ниже.

    Подавляя в себе гадкое ощущения пустоты под собой, он попытался нащупать ногами дно в холодной глубине студенистой массы. Но дна не было... Вот тогда он осознал весь ужас своего положения. Это же беда неминучая - его засасывало в трясину!..

    Мгновенно в голову набежали всевозможные мысли, и надо было разобраться, какие из них спасительные, а какие пагубные, способные погубить. Но это потом до него дошло, а сразу он доверился тому, что первое пришло в голову, и наобум, в паническом страхе, попытался выползти, хватаясь руками за траву. Но нижняя часть тела странно отяжелела; густизна трясины сказывалась в глубине и уже цепко держала его ноги.

    Стараясь выбраться, ухватившись за дёрн, он видел, что трава таки приближается. Только это не он продвигался к ней, он лишь подтягивал её к себе, и по мере того, как перехватывался руками, пласт травяного покрова всё глубже уходил под него в болотную жижу. И тогда Дима понял: если разорвется травяной покров, то вокруг него образуется жидкое месиво, на которое уже нельзя будет опереться.

    И вспомнил он про ведьмин круг - не раз талдычили ему, что есть в болоте такое место, которое и зимой дышит. Его и зверь, и птица обминает. И расположено оно среди кустов, как полянка в зарослях, - самое наигиблое место. Вот оно, значит, тут и есть... Вот, стало быть, он в него и угодил...

    Случилось так, и стало поздно себя корить да задним умом рассуждать, чего не следовало делать. Здесь нужно было что-то предпринять, а у него не имелось ни одной спасительной мысли. Даже той самой соломинки не было, за которую хватается утопающий.

    Болото послало ему испытание, какого он только мог себе нажелать. И стало закрадываться холодящее душу ощущение безысходности.

    Было бы рядом дерево, хотя бы куст, чтоб хоть за что-то ухватиться. Но что толку мечтать, что мог бы сделать, кабы то да сё. Одно было ясно: помочь ему некому. Он должен сам отсюда выбраться - никак не иначе, если не хотелось ему остаться здесь навсегда.

    Он угруз по пояс в жидкое месиво, когда сообразил, что тяжестью своего тела вытесняет болотную жижу из-под травяного покрова. И её там много, так много, что вся эта невинная с виду лужайка, с зеленой травкой, держится на ней, как ряска на воде.

    Чтобы ослабить давление, Дима лёг плашмя в эту вонючую грязь, булькающую болотными миазмами. Зрительная труба оказалась под ним, и он снял через голову ремешок, вытащил из-под себя футляр, отбросил подальше на траву. Как бы там ни было, а зрительная труба вещь хорошая, незачем ей зазря пропадать.

    Судьба подчас оставляет человеку шанс на спасение, если, конечно, в придачу к этому последнему шансу найдётся время подумать, как им воспользоваться. Но это последнее послание судьбы, Дима сумел ухватить обеими руками, - он вспомнил про шест. Он обронил его, когда провалился в окно трясины. И шест валялся рядом.

    Это была прочная рябиновая слега, из тех, что идут на дышло телеги. Понятно, она была потоньше, но той же крепости. Дима её срубил специально для этого похода и сознательно выбирал деревцо погибче для вящей надежности. Не гоже лесовику срубить никудышный шест, на который нельзя положиться. Вот теперь на него и возлагалась вся оставшаяся надежда на спасение.

    Пересиливая судорожное желание цепляться за траву, он выпустил её из рук, подхватил оброненный шест, положил его поперек воронки, заполненной бурой грязью. Своими краями шест опирался на траву, и Дима лёг на него грудью, чтобы замедлить погружение в трясину. Затем он попытался успокоиться и овладеть собой.

    Что нужно человеку для счастья? - в конечном счёте, только жизнь; без всего остального он может обойтись. Да и само счастье не есть нечто конкретное, его даже не замечаешь, настолько оно скрытно, затаенно где-то глубоко внутри, так что будто и нет его, пока вдруг не задумаешься, что можешь его утратить; пока не дрогнет вера в завтрашний день, сулящий новую надежду. Без этой уверенности, без надежды, человеку никак нельзя. За это и приходится бороться. И многие лишения способен претерпеть человек во имя этого самого завтра...

    И пришла на ум такая мысль, что не бездонная эта трясина. Есть у неё свое дно, где-то там, в глубине. А что, если до него шестом достать? Вот и будет обо что опереться. Чем чёрт не шутит, может и верная эта мысль? Во всяком случае, другой никакой не было.

    Одно лишь настораживало: в случае неудачи, ну, если дно окажется дальше, чем сможет шест достать, тут уж возврата не будет. Вытянуть шест назад не удастся, не хватит сил, да и времени тоже не станет. Так что эту мысль Дима решил поберечь напоследок, вроде как на самый крайний случай, а пока что взялся поразмыслить - глядишь, что-нибудь ещё удастся придумать.

    Во всех бедах Дима утешался мыслью, что люди выдерживали испытания гораздо горшие, чем выпали ему. И это придавало сил. Ведь сила человека не в его мускулах - это сила животного, а сила человека - в его воле. И ещё ему дана голова, понятно, не для того, чтобы шапку носить, а чтобы мыслить, - только надо уметь этим даром правильно распорядиться.

    Вдруг неожиданно ясно Дима представил, что ему делать. Он оперся на шест руками, раздвинув их пошире, и попытался отжаться на руках, как бывало на турнике, на уроках физкультуры. Набрав воздуха полную грудь, он напрягся изо всех сил, но нижняя часть тела завязла в трясине основательно, будто пустила там корни, и вырваться единым духом не удалось.

    И тут ему подумалось, что голое тело легче выскользнет из трясины. Расстегнув ремень и брюки, Дима поменял положение шеста, чтоб не прорвать дёрн от давления в одном месте, и повторил попытку. Только теперь стал раскачиваться из стороны в сторону, отжимаясь поочередно каждой рукой, ещё и ногами начал дрыгать, и почувствовал... почувствовал, как брюки начали сползать. Значит, трясина выпускала его из своих цепких тисков.

    Вышатывая себя из трясины, он освободил сперва одну ногу, за ней - другую. Затем и брюки вытащил из грязи. Что ни говори, не к лицу охотнику прийти домой с охоты без штанов.

    Не мешкая, не останавливаясь ни на секунду, он полез прочь, распластавшись на траве и продвигая под собой скользкий шест. Теперь он чувствовал опору под собой, и уверенность в завтрашнем дне возвратилась к нему...

    Вода в заводи была тёплой. Её прогрело до самого дна, и, лёжа на мелководье, в тёплой воде лицом к небу, Дима блаженно смотрел в синюю высь, и облака над ним были ярко-белые в слепящем солнечном свете.

    Под облаками описывал спиральные круги камышовый лунь. Его бурые крылья, простертые в небе на полутораметровую длину, поблескивали на солнце. Было отчётливо видно каждое маховое перо на крыле, а рулевые перья хвоста находились в постоянном движении.

    Неожиданно охотника накрыла тень - из-за тростника вылетели две серые цапли. Они летели низко над зарослями и, заметив человека, отчаянно замахали огромными крыльями, спеша свечой взмыть в небо, и охотника обдало упругими волнами воздуха от их мощных взмахов. Крылья цапель были чёрные и большущие на фоне ясного неба.

    Цапли полетели обратно к центру болота. Они улетали степенно и несли себя с такой важностью, будто совершали торжественный ритуал, и громкими криками трубили тревогу. Словно в поддержку им, неожиданно громко и дружно заквакали лягушки, и так же внезапно смолкли. Цапли ещё кружили над болотом, ещё трубили, и в отдалении трубный глас звучал протяжно и мерно...

КРАСНЫЙ  БОР

Дозволено цензурою. Москва,

21 октября 1904г.

"Я вспоминаю маленькаго мальчика, часто убегавшего украдкой въ молчаливый лес, который непреодолимо притягивал его къ себе своими темными чащами и тихими тропинками, полными чудесъ и таинственныхъ ужасовъ..."

-----------------------------------

    Дима присел на край плота, вздохнул, призадумался. И встал перед ним вопрос: идти ли ему опять на этот остров? - вот такой громадный вопросище...

    Если на полную чистоту, так чтобы без обману, - не тянуло его на новые подвиги. Не в почёте у сельских жителей переть против природы дурной силой, искать себе приключений у чёрта на рогах, рискуя жизнью ради торжества победы того, кем ты есть, над тем, каким считаешь себя, - а проще говоря, это называется: риск ради риска. И такого подхода к жизни Дима не признавал.

    Но тут было дело принципа: раз взялся, то надо доводить начатое до конца. Можно и отступить, конечно, если не хватает решимости. Но при отступлении останется сознание поражения, и с этим сознанием, как не вертись, уже не сможешь быть прежним. А чувствовать себя побежденным Дима не хотел. Ещё и зрительная труба там осталась. Слишком далеко в сторону он её отбросил, чтобы подобрать на обратном пути. Да и не до неё тогда было. Короче, по всему выходило, что за ней, хочешь не хочешь, придётся возвращаться.

    Только на этот раз Дима отправился на лужайку ползком. И не к тому месту, где в трясине чернело окно, куда он сверзься от потери бдительности, - зрительная труба валялась в сторонке. И, подползая к ней, он ощутил, как травяной покров под ним начал медленно оседать. Тут он быстренько подцепил концом шеста кожаный ремешок, подтащил к себе пластмассовый футляр и потихоньку отполз обратно.

    Внутрь футляра совсем не попало влаги, пластмассовая крышка плотно была завинчена. Только снаружи футляр немного испачкался, но когда Дима помыл его в заводи, он заблестел как новенький.

    И снова охотник сел на край плота, ближний к берегу, чтобы ногами дна доставать, и некоторое время так сидел, глядя прямо перед собой в мелкую воду. Случайно его взгляд остановился на пиявке, извивающейся у илистого дна. Это была большая чёрная пиявка - плоская снизу, чтобы лучше присасываться. Заметив её, Дима уже не мог не думать о ней без содрогания.

    В детстве, чтобы он не купался подолгу в пруду, его стращали всякими небылицами, в том числе и о пиявках: якобы они присасываются к телу намертво и проникают сквозь кожу вовнутрь, а потом ползают внутри человека, как червяк в яблоке.

    Чушь несуразная,- понимал Дима, и хотя уже давно не верил в эти бредни, но брюки и кеды всё-таки надел,- так стало спокойней.

    И представилось ему необязательным идти опять на зыбкий остров - разве это единственный путь через болото? Можно и другую дорогу поискать. Например, поплыть на плоту по лабиринту извилистого чистовода. Пускай попытка такая окажется неудачной, но это же не по зыбунам ходить...

    Он встал на брёвна в полный рост, уперся ногами в шероховатую кору, и погнал плот из заводи на большое плёсо, в обход коварного острова.

    Налегая на шест, он вёл плот длинными, размеренными толчками, отступив на задок плота, чтоб передок чуть приподнялся и не зарывался в воду. По чистоводу плот продвигался довольно быстро. Слева за стеной тростника угадывалась какая-то протока, и надо было попасть на неё, чтобы приблизиться к дальнему берегу.

    Заметив узкое место в тростниковых зарослях, Дима протолкал через него свой плот, ломая на пути тростник, и выплыл на другое плёсо, и уже по нему возвратился в ту самую протоку, что заметил раньше. Она разделяла болото надвое. Похоже, это было старое русло ручья или заиленной речки, и глубина здесь была приличная.

    Протоку обступал высокий тростник, словно это была просека в лесу, и дальше, как большая поляна, открылось озерко. Оно было побольше заводи возле дамбы. И тут Дима сообразил, что очутился по другую сторону коварного острова, - стало быть, для того, чтоб добраться на дальнюю сторону болота, без плота в любом случае было не обойтись.

    Никакого гнезда цапли здесь не было; за озерком начинался другой островок с чахлыми деревцами и заросшими травой небольшими кочками, меж которых стояли лужицы ржавой воды с маслянистой плёнкой на поверхности. Кочки были шаткие и, балансируя по ним, Дима опирался на шест, ощупывая почву перед собой всякий раз, когда её прочность казалась сомнительной. Затем пошли сплошные заросли ивняка, и уже за ними - мокрый луг, с чавкающей под ногами травой на ровной отлогости, отделяющей болото от старого красного бора.

    Подойдя к лесу вплотную, так что голову надо подымать, чтоб увидать верхушки сосен, охотник остановился, всматриваясь в сумрачную рамень. Укрывшись под деревьями от палящего солнца, он огляделся, раздумывая, в какую сторону идти.

    Иначе и не может быть,- рассуждал Дима. И не ошибся, нашел тропинку, ведущую в лес. И судя по тому, как сильно полегла трава на краю луга, можно было не сомневаться: лисицы тут бегают часто.

    В лесу тропка стала заметней, кое-где была оголена земля, а там, где хвоя лежала сплошным ковром, её бурый цвет был более темный. К тому же тропа оказалась высокой, должно быть, кроме лисиц ещё косули и лоси ею пользовались. И хотя ничьих следов не удавалось разобрать, но когда встречались кусты или деревья, то ветки отсутствовали ниже уровня рогов, так что охотнику не приходилось наклоняться.

    В чужом лесу всегда чувствуешь себя по особенному, а Дима был здесь впервые, невольно путая это с понятием - первый. И ничто не нарушало эту иллюзию, нигде не было заметно следов человека: ни тебе штабеля дров, ни ломи с сучьями понасоренных, ни даже пня. Стоял этот перестойный* лес диковато, как все нехоженые лесные дебри, храня смысл и тайну всего сущего в диких нетрях*, и если встречалось поваленное дерево, то либо снеголомное, либо ветер его повалил, потому что корни подгнили. Или упало оно от удара молнии.

    Неторопливо, настороженно поглядывая во все стороны, Дима пробирался звериной тропой, чутко прислушиваясь ко всему, что творится вокруг. Чиркнув по сосновой ветке, свалилась шишка и с тихим стуком упала на землю; прошуршала мышь по прошлогоднему опаду под кустом; встревожено вскрикнула птица за деревьями - и охотник приостанавливался на минуту, выжидал, и вновь неслышным шагом двигался дальше в лисью обитель, предположительное присутствие которых придавали окружающему лесу особое очарование и смысл.

    На тропе в любую минуту можно было встретить какого-нибудь зверя, идущего навстречу, и у каждого поворота охотник замедлял шаг, бросая быстрый взгляд вперед по вьющейся ленте тропы. И ещё он внимательно осматривал такие места, где могли ответвиться незаметные тропки - отходы. Как-никак не прямо же к лисьей норе вела эта наторенная лесная дорога.

    Впереди, вполдерева и выше, стало проглядывать небо среди сосен, затем и понизу между стволов появились просветы - очевидная перемена ландшафта угадывалась впереди. Охотник замедлил шаг, удвоил внимание, его охватило предчувствие встречи с Чернохвостым лисом. Последние сотню метров Дима шел крадучись, словно подбирался к спящему зверю, и мягкая хвойная стлань глушила осторожные шаги.

    Перед ним все яснее и шире вырисовывалась большая поляна, залитая ярким солнечным светом. Не выходя из-за деревьев на открытое место, он остановился и начал изучать местность не спеша.

    Поляна оказалась старой вырубкой с густыми зарослями ежевики, боярышника и ещё каких-то растений, названия которых он позабыл. Были тут и волчьи ягоды, как обычно называют если не все незнакомые кусты, то во всяком случае те, что имеют хоть какие-нибудь ягоды. А волчья ягода, или волчье лыко по-местному, чтобы вам было известно, самая настоящая отрава. Любая часть стебля и корня смертельно ядовиты. Если кого попутает нелёгкая, надоумит съесть десяток ярко-красных, иногда желтоватых ягодок, считай - покойник.

    На старой вырубке было захаращенно, среди кустов выглядывали пенья, и некоторые из них были выворочены вверх корнями. А те, что оставались на корню и некогда служили опорой дереву, были полые внутри, но крепкие. Во многих из них, как в колодцах, стояла дождевая вода.

    Лисицы были где-то рядом. Охотник сердцем чуял - лисицам здесь самый кон. Интуиция подсказывала ему, что нора Чернохвостого неподалеку, хотя никаких признаков он пока не видел. Потом приметил на другом краю вырубки присадистый клен, и решил взобраться на него, осмотреть местность с высоты. Но только идти по заросшей вырубке напрямик, это разве что с козубом по грибы, а так слишком дёрко. Потому Дима направился в обход вдоль опушки, и продвигался он самым внимательным образом: поминутно останавливался, вглядывался в просветы между кустов.

    Об этом охотник и думал, крадучись по краю вырубки. Не упускал он из виду и то, что должен заметить лисицу первым, если, конечно, лисица или лис окажутся в это время поблизости. А что здешняя нора будет норой Чернохвостого, так в этом Дима давно не сомневался.

    Крался он так по краю вырубки, бесшумно ступая по кошачьим лапкам*, и всё его внимание было обращено на этот залитый солнцем райский уголок, краше которого, по его мнению, ни одной лисице не сыскать. Потому-то и не сразу заметил, что было у него под самыми ногами. А там, в кошачьих лапках, окаймляющих всякую лесную пустошь мягким травяным ковром, пестрели пёрышки...

    Охотник только их увидел, тотчас остановился, присмотрелся внимательней и заметил поодаль перьев побольше, за ними - ещё. Они усыпали уже не только травку на краю вырубки; дальше, вглубь леса, перьями была устелена вся хвоя...

    Не сходя с места, Дима бросал взгляды за деревья, прослеживая путь этих перьев. И глубже в лес их становилось больше. А ещё дальше, среди кустов лещины, виднелась кучка песка. И все сомнения разом отпали - в орешнике была лисья нора.

    - Сбылось.., сбылось,- как заклинание, повторял он.- Наконец-то, сбылось! Я нашел его нору!!

    Нора была вырыта под большим, разросшимся кустом орешника, и многочисленные отнорки указывали на то, что нора старая, и лисы пользуются ею не один год. Дима насчитал пять выходов, расположенных поодаль друг от друга вокруг разветвленного куста. Оголенная земля была утрамбована лисьими лапами и была щербата от ямок - пороев*. Но охотнику важно было найти подтверждение - увидеть следы Чернохвостого, и он начал осматривать отнорки, поочередно заглядывая в каждый подземный ход, где сырая земля могла сохранить отчётливые отпечатки лисьих лап.

    Нежданно-негаданно в одном из выходов норы Дима увидел дохлого лисёнка. Он лежал хвостом наружу; голова и передняя часть туловища скрывались в глубине под землей. Был виден только дымчатый хвост, задние лапы и голый живот. Разумеется, не такой голый, как коленка, пушок на животе имелся, но жиденький такой, что даже блохи были видны ползающие.

    И нельзя сказать, чтоб от плохого питания этот лисёнок запаршивел или от болезни пал, ничего подобного. И шерстка на нём не свалянная была, гладенькая, и хвостик пушистый. Всё это показалось Диме странным.

    Чего ему тут валяться? - раздумывал он и, присев на корточки, сунул руку вглубь норы, чтоб вытянуть лисёнка за хвост. Но хвост вдруг ожил в его руке, выскользнул из ладони и юркнул под землю.

    Лисёнок исчез...

    Охотник заглянул в нору, прислушался, потом попытался выманить лисёнка - нагнулся как можно ниже к подземному ходу и шумно задышал, как запыхавшаяся от бега лисица. В ответ на манение из норы раздалось бурчащее бульканье, словно выливалась вода из большой бутыли с широким горлышком. Затем послышался гулкий из-под земли топот.

    Дима больше не пробовал выманить лисят. Лисята были ему не к чему. Его интересовал матёрый лис, и теперь стало доподлинно известно, где он обитает. Вот тут-то Чернохвостого и можно подстеречь.

    Рядом с норой охотник приметил ветвистый дуб, вполне пригодный для засидки. Взобраться на него было несложно, гораздо сложнее было другое - найти безопасный путь через болото.

РОКОВОЙ  ВЫСТРЕЛ

Автор охотничьего рассказа... боясь переутомить читателя, умалчивает о многих постигших его разочарованиях. Однако описание одних только побед создает впечатление, что охота... почти всегда успешна, почти всегда нетрудна и требует сравнительно немного времени - самое большее нескольких дней. На самом деле это не так. Неудачи случаются очень часто, охотник затрачивает массу физических и моральных сил, а преследование зверя нередко тянется месяцами и даже годами. Иногда его так и не удается пристрелить.

Кеннет Андерсон ("Чёрная пантера из Шиванипали")

Kenneth Anderson ("The black panther of Sivanipalli")

-----------------------------------

    Эта мысль о безопасном пути через болото не давала покоя охотнику. Имей он лодку или чёлн, пусть даже захудалый ботник* вроде тех, что стоят на приколе в поселковом пруду, вопрос решился бы сам собой. Но плыть с ружьём по болоту на хлипком плоту, связано с риском утопить ружьё, и для полного счастья только этого ему и не хватало.

    Вряд ли подобное случиться днём, но только со старым лисом не условишься, чтоб он соизволил явиться к норе в определенное время - помочь охотнику сделать свое дело до темноты и воротиться засветло к старой дамбе. А потому приходилось рассчитывать на долгую засаду у норы и обратную дорогу втёмную по болоту. Разве что остаться ночевать где-нибудь в красном бору, чтобы не блудить среди ночи по тростниковым зарослям. Коварный остров развеял иллюзии охотника, заставил распрощаться с наивной детской уверенностью, что ничего с ним не случится. Не такой же он упорный долдон, чтобы по-прежнему был исполнен восторга от всего, что с ним произойдёт.

    Нужно было иметь чертовски веские основания, чтобы решиться на ночное плаванье по болоту, но, похоже, резонов не было идти на риск. Опять же, где гарантия, что одна ночь всё решит? Что не придётся идти к норе второй и третий раз? Но самое непредсказуемое заключалось в том, что лисята уже подросли, и любая случайность, вроде той попытки поймать лисёнка за хвост, может стронуть лисий выводок с родового гнезда, как вышло давеча с Чепрачной лисицей, а тогда - ищи-свищи Чернохвостого по всему красному бору.

    В общем, дело оборачивалось так, что засидка у норы могла быть первой и последней. По этой причине Дима не мог позволить себе опрометчивость в этой охоте.

    Возвратившись в лагерь, он взобрался на веранду, заново оглядел болото в зрительную трубу - глазами мерил путь к сосновому бору и долго об этом размышлял.

    А между тем садилось солнце. Как румяный колобок на вилке, оно зависло над лесом, наколотое на островерхие шпили далеких елей, и пока соскальзывало вниз, охотнику явилась первая мысль - проложить через болотные топи бревенчатую кладь...

    И в чём загвоздка была - что одному ему не справиться. Но и шаткий плот о три бревна - не самая надежная штука для ночных плаваний по болоту, где тростники в рост человека, стоящего на плоту, а то и на голову выше. Как ни мудри, а неприятности будут. Что-что, а это Дима понимал. Даже на земле чувствуешь себя ночью не вполне уверенно, чего же ждать, когда под ногами вода? Пропасть в болоте ни за цапову душу, совсем не улыбалось охотнику. Во всяком случае, с этим-то можно повременить.

    Должен быть верный путь к красному бору,- убеждал себя Дима.- Если Чернохвостый живет на том берегу, должна быть тропа, по которой он переходит на ту сторону. Не может же он всё время плавать. Пусть летом, куда ни шло, но поздней осенью, в морозные утренники, каково?..

    Уже в сумерки пришла охотнику дельная мысль: обследовать окрестности болота, поискать дорогу в обход. Болото хоть и большое, но не бесконечное! Его же обойти можно!

    Довольный таким ходом рассуждений, Дима улёгся спать. Но спал недолго. Потрясения минувшего дня, а больше предстоящая грандиозная охота возле норы Чернохвостого, подняли его затемно. Он подхватился посреди ночи с перепугу, что проспал рассвет, и начал поспешно собираться.

    Оделся на ощупь, ну, может быть, пару раз спичку чиркнул, выбирая патроны в темноте, а так ориентировался в своей хижине по памяти. Для каждой вещи, будь то ружьё или свечка, он определил в хижине свое постоянное место и никогда не ленился возвратить назад взятую вещь. Потому что класть её куда попало, значит искать потом неизвестно где. Подобная безалаберность непростительна даже дома, поскольку поиск запропастившейся вещи отнимает много времени - намного больше, чем требовалось бы на то, чтоб положить её на прежнее место. Но в охотничьем лагере такая неразбериха может дорого обойтись; бывают случаи в походных условиях, когда необходимый предмет должен мгновенно оказаться под рукой...

    Ночь была на изломе, когда он покинул хижину на деревьях, обряженный по всем правилам в дальний охотничий поход. Спустившись к бревенчатой кладке на дно Большого оврага, охотник с головой окунулся в туман; расстояние и предметы исказились до неузнаваемости, и бревна, уложенные цугом, казалось, вели в нереальное колышущееся пространство. Всё вокруг раскачивалось при каждом шаге, а осока под ногами уминалась с хрустом жующей лошади. Несколько раз охотник останавливался и убеждался, что это от его шагов всё колыхалось вокруг.

    С болота наносило холодом и темью. Туман поднимался густыми клубами, меняя очертания, будто ожившие химеры являлись из болотных топей, обращаясь к небу на неведомом языке туманных образов.

    Ночь стояла тихая, глухая. Затишье представлялось зловещим, исполненным коварства. В такую ночь верилось во всякую нечисть. Дима поймал себя на мысли, что если существует нечистая сила, она даст о себе знать незамедлительно. И он озирался, пробираясь вдоль болота, готовясь ко всякой неожиданности, не понимая даже, чего ожидал.

    Но нет - шаги раздались снова, едва слышимые. Однако это был явный, хотя и еле уловимый звук. Даже не звук шагов, а только шелест густой травы, раздвигаемой чьими-то ногами.

    По спине Димы пробежал холодок страха. Покамест он никого не видел в темноте, только слышал, как кто-то приближался под покровом ночи.

    Он наклонил голову к самой земле, чтобы приблизить горизонт, но в темноте смог различить лишь контуры массивного горбатого зверя. Он был не темный, как обыкновенно выглядят все звери ночью, - он был чёрен как смоль.

    Безмолвный и грозный, он надвигался всё ближе, ближе, и по высоте превосходил и лисицу, и волка, так что даже нельзя было взять в толк, кто же он?

    Неуютно как-то почувствовал себя охотник перед сунущим на него горбатым зверем. И незачем было озираться по сторонам,- Дима прекрасно знал, что ближайшее дерево находится не рядом. В общем, пришлось взяться за ружьё.

    В тишине раздался щелчок взводимого курка - и зверь остановился..., начал присматриваться. И тут он издал звук, который Дима не мог спутать ни с каким другим. То же самое, ну, разве что более визгливо, он часто слышал в хлеву, когда задавал корм поросятам.

    - Чу-чу! - прикрикнул он на дикого кабана, как на домашнюю свинью,- и только трава зашелестела по сырой низине, и дальше дробным стуком отозвалась под копытами сухая на полевой дороге земля...

    Из-за тумана ничего толком не было видно близ болота, да и сам туман был невиден в темноте, лишь ощущался по сырости, липшей к одежде. Но взойдя на пригорок у западной куртины, охотник почувствовал - стало теплее. А по тому, как звёзды выяснились над головой в светлеющем небе, он догадался, что проминул полосу тумана.

    Ночь уплывала. Утро положило первые краски на лёгкие перистые облака, когда Дима оставил за спиной лесной косогор. А из-за горизонта уже струилось бледно-розовое сияние, и становилось видно, как туман исходит от воды, обволакивает прибрежные заросли.

    По туману, окликая болото трубными криками, прилетела цапля и села в зарослях на мелководье. На её шее хорошо заметны темные пятна-потёки, словно она пила грязную воду, закапав шею и грудь. А голова её была как бы повязана чёрной лентой, со свисающими на затылке длинными концами. Массивный, точно пика, клюв, направленный вниз, вдруг вонзился в воду, и в нём засверкал желтой чешуёй золотистый карась.

    Цапля сполоснула рыбу, запрокинула голову кверху, и золотистый карась - поплыл, вздувая гибкую цапелью шею.

    Поймав ещё одну рыбку, цапля выпрыгнула из воды, сложила свою потрясающе длинную шею вдвое, наподобие вопросительного знака, и глубокими взмахами огромных крыльев понесла свой утренний улов к гнезду. В полёте, поднимаясь всё выше в небо, её вдруг озарило ярким светом, - из-за холма брызнули ослепительные лучи солнца, и цапля громогласно протрубила:

    - Кранг... Кранг...,- приветствуя новый день.

    Рассвело полностью. Стал виден луг и красный бор на дальнем берегу болота и заросли тростника, постепенно редеющие к его вершине. Туда, в вершину болота, и направлялся охотник, держа путь вдоль топкого берега.

    Наране сподручнее посолонь* - чтобы солнце в спину светило; об этом даже грибники прекрасно знают. Потому что каждая травинка поутру держит на своем стебельке блестящую капельку росы - на самом кончике, и в лучах низкого солнца трава сверкает бусинками, что тебе ландыши. Оно, конечно, красиво разок взглянуть, но если долго глядеть против солнца, то быстро утомляет глаз. Зато в сугонь* - по солнечному лучу, взгляд скользит безо всяких помех и далеко всё вокруг примечает.

    И получилась здесь удобная лежнёвая тропа на дальнюю сторону болота, правда, дорога в обход, около пяти вёрст*, отнимала много времени, и в красный бор охотник хаживал не часто. А в случае дождя, приходилось откладывать вылазку помногу дней, так как болотистая низина набиралась дождевой водой и переход давался только вброд, что само по себе неприятно, а в темноте и небезопасно.

    В общем, Дима завершил свои строительные работы и по высокому солнцу подался к норе Чернохвостого, успокаивая себя, что не напрасно упустил утреннее время. А подойдя к норе, к своему удивлению, застал там спящего лисёнка. Рыжий отпрыск именитого лиса сладко спал, свернувшись клубком на песчаном бутане, и вряд ли мог представится более подходящий случай, проверить насколько он будкий* во сне.

    В прошлый раз, охотнику удалось подойти к лисёнку вплотную, когда он спал в норе. Теперь же могло сказаться то, что он лежал открыто, и поэтому его слух уловил крадущиеся шаги с расстояния двадцати пяти метров.

    Лисёнок поднял голову и посмотрел по сторонам. Дима мгновенно замер на месте и, хотя стоял совершенно открыто среди деревьев, но лисёнок его не приметил. Выждав несколько минут, чтобы малыш опять задремал, охотник стал подкрадываться дальше, бесшумно ступая по слежавшимся сосновым иглам. Он двигался совсем беззвучно, ощущая под ногами упругость многолетнего слоя сосновой хвои, однако не прокрался и нескольких шагов, как рыжая голова вскинулась снова.

    На этот раз малыш точно засёк источник звука и посмотрел прямо на охотника. Укрыться Диме было негде - ни кустов не было, ни деревьев рядом, однако лисёнок и в этот раз не различил неподвижную фигуру человека на фоне леса. Выручало то, что одежда была неяркая, но главным, пожалуй, было другое: Дима застыл как изваяние, лишь только лисёнок насторожился.

    Малыш недоумённо повертел головой, с торчащими как флажки ушами, и тут же с детской непосредственностью улёгся дальше спать. Он ещё не умел быть осторожным и привычно полагался на близость норы, куда мог шмыгнуть в любую минуту. Да и кого опасаться здесь - на пороге отчего дома?

    Он мягко ступал по пружинистой хвое, заглушающей все звуки, и двигался абсолютно бесшумно, насколько его собственный слух мог контролировать шаги. Он не улавливал ни малейшего звука, но всё же лисёнок что-то услышал, лениво поднял голову и сонно поглядел на Диму. А тот как шел, так и замер с поднятой ногой, ещё и простоял так с минуту, если не больше, пока отяжеленная сном рыжая голова начала клониться к земле. Малыш, что называется, клевал носом; его мордашка клонилась всё ниже... ниже, так что, в конце концов, нос уткнулся в песок. Лисёнок встряхнул головой, чихнул, быстро поднялся и потянулся, прогибая спину вверх-вниз, и снова улёгся спать как ни в чём ни бывало.

    Тут Дима вспомнил, что читал об искусстве америндов*, о их удивительной способности скрадывать зверя. Похоже, умение североамериканских индейцев подойти вплотную к спящему лосю не очень сильно преувеличенно. Сейчас это казалось Диме вполне правдоподобным. Если б он сам малость поупражнялся в подкрадывании, пожалуй, таких же успехов смог бы достичь.

    Но это шагов за пятнадцать было.

    Причём понадобилось четверть часа, чтобы подкрасться с двадцати пяти шагов - до пятнадцати. С этого расстояния лисёнок слышал то, что было за пределами человеческого слуха, и подбираться к нему дальше стало практически невозможно. Казалось, его слух различает хруст в суставах; подчас Дима не мог ноги поднять, чтобы он не услышал. Ближе десяти шагов подойти не удалось. Лисёнок поминутно поглядывал на охотника, выясняя, что это за странное дерево перед ним, которое всё время шуршит.

    Вскоре он поднялся и начал бродить вокруг норы, обнюхивая землю. Как видно, поиски пищи - основное занятие лисят в промежутках между играми и сном. Наблюдая за ним, Дима подметил характерную особенность: во время движения лисёнок слышал гораздо хуже; его собственные шаги мешали ему улавливать звуки со стороны. Охотник умышленно шаркал рукавом о полу куртки, так чтоб самому было слышно, а лисёнок не реагировал. Тогда Дима приблизился к нему ещё на несколько шагов - раз уж он признан за дерево, отчего же не стать поближе?

    Так вот почему возле лисьих нор столько покопок,- догадался Дима. До этого дня он был уверен, что лисята рыли землю ради забавы, или чтоб когти оточить.

    Червяка он милостиво оставил в ямке на корм лисятам, а перед тем как засесть в засаду на дереве, решил лисёнка поманить. Присел на корточки у норы и несколько раз сухо покашлял - "кех, кех", подражая "кехканью" лисицы. Затем шумно подышал в нору, будто лисица, запыхавшись, прибежала с добычей. Минут через пять сработала лисья любознательность: из норы высунулась рыжая голова, подвигала ушами, поглазела во все стороны и обратно спряталась.

    Кое-что я всё-таки перенял у лисиц,- порадовался охотник, направляясь к намеченному для засады ветвистому дубу неподалеку от норы.

    Взбираться на дерево, у которого нижние ветви находятся выше, чем можно дотянуться рукой, не так просто, как кажется. Здесь нужна не только ловкость, тут и сноровка важна. Обычно в таких случаях Дима прислонял наклонно к стволу несколько валежин - одна другой выше, в виде лесенки и, держась руками за ствол, взбирался по ним как по ступенькам. А если ступенек было недостаточно, чтобы ухватиться за ветку, применял другой приём - влезал на дерево при помощи верёвки. Перебрасывал её через ветку, причём - вторую или третью снизу, а затем взбирался по верёвке на нижнюю ветвь. Так поступил и в этот раз, влезая на старый дуб. И там, удобно расположившись на толстых ветвях, зарядил ружьё, взвёл курок и начал дожидаться неминуемой встречи с Чернохвостым лисом.

    При высоком солнце теряется чувство времени и в дневном лесу оно тянется медленно и на удивление тихо. Даже не верится, что летом в глубине леса царит такое безмолвие. Лишь где-то вдалеке стучит клювом в ствол невидимый дятел, но вскоре и этот отдаленный стук стихает. Наступает полная тишина.

    Но вот до слуха охотника долетает невнятный шум. Он ещё только зарождается, едва различим, и толком не разобрать, что это и откуда слышится, настолько невыразительно его звучание в лесной тишине. Возможно ветер качнул деревья и по сосновому бору разносится шорох ветвей, или шелестит кустарник неподалеку на старой вырубке.

    Дима прислушивается. Чувство настороженности разом вытесняет расслабленное состояние ожидания; руки сами собой сжимают ружьё.

    По лесу звук летит быстрей самых быстрых жителей леса, даже птицу опережает в полёте шелест машущих крыльев. Пусть это просто лёгкая вибрация воздуха, нежели реальный звук, - но всё-таки он летит, и все, кто вслушивается в тишину леса, способны уловить его, как послание о добыче, или оно может означать и предостережение о надвигающейся опасности.

    Шум не стихает, раздается всё явственней, всё ближе. В нём уже отчётливо проступает шорох хвои, лёгкое потрескивание мелкого валежника от чьих-то неосторожных шагов. Охотник оглядывается на звук и видит в глубине леса яркие желтоватые пятна, пляшущие по опавшей хвое. Словно ожившие солнечные зайчики, они перемещаются по земле, скачут среди кустов и деревьев.

    Их двое - светло-рыжих лисёнка; оба высокие, на длинных ногах, и у обоих хвосты с белыми заостренными кончиками, как заточенные карандаши. Они умеют бегать боком, толкая соседа плечом, а когда подбегают к норе, к ним присоединяются ещё двое, выйдя из отнорка, и вчетвером они носятся под кустами орешника, как угорелые. Вдруг разом, будто по сигналу, замирают, глядят в одну сторону - вглубь леса.

    Чёрные грудь и хвост, чёрная шерсть на голове между ушами, переходящая на спину широкой темной полосой, - все разом бросается в глаза охотнику. И то, что он держит в зубах домашнюю утку, свидетельствует, что ему удался очередной разбой.

    Внезапность его появления застала охотника врасплох. Как ни подготавливался он к этой встрече, как ни старался быть готовым к любой неожиданности, но при виде старого лиса его будоражит такое волнение, что на несколько секунд он теряет способность владеть собой. Взгляд заволакивает лёгким туманом, в ушах возникает шум от резкого перепада кровяного давления, вызванного внезапным возбуждением.

    А Чернохвостый - вот он - весь на виду! Глядя на него, Дима только и думает, как бы он сбежал от выстрела...

    Старый лис появился не с той стороны, откуда Дима поджидал его, и надо было развернуться, подготовиться к выстрелу. Когда же он занимает нужное положение, стрелять уже поздно: Чернохвостого окружает свора лисят. Он стоит среди них с высоко поднятой головой и сверху вниз глядит на суетящуюся немчуру. А те рычат, рвут утку зубами, трясут головами, выплевывая перья.

    Так он чинно стоит с минуту, поглядывая на лисят, вдруг быстро разворачивается и мелкой рысью уходит за деревья. Вот тут-то Дима погорячился, о чём сожалел всечасно на протяжении многих дней. Ему бы переждать, позволить лису уйти в этот раз, дождаться другого подходящего случая, пусть через день, через два, но чтобы выстрелить наверняка. Но только уже всколыхнулась кровь, в глазах появился лихорадочный блеск - свидетельство того, что душа охотника тронулась. И вид бегущего зверя непроизвольно потянул к плечу ружьё.

    Не чая, что поступает безрассудно, не в силах сдержать волнение, он вскидывает ружьё, ловит на мушку мелькающий за соснами лисий бок, спускает курок.

    Не веря собственным глазам, Дима бросается в одну, в другую сторону, очумело мечется среди деревьев, заглядывает под кусты, бежит вглубь леса, возвращается, однако поиски тщетны - Чернохвостого всюду нет.

    Лисята тоже пропали. Оно и понятно. От грохота ружейного выстрела их вполне могла хватить кондрашка, немудрено что разбежались кто куда. Только утка осталась на прежнем месте, среди вороха ощипанных перьев...

    Дима сел наземь, придавленный тяжестью горькой утраты, обхватил голову руками.

    - Ох, и тетеря! Ну, и тупица!! Ой, и балда же я!!! - не выбирая деликатных оборотов, обзывал он себя. Так и сидел сиднем, терзаемый горькими мыслями, тихо и узорчато ругаясь.

    Бранные слова умеряли глухое отчаянье, давали выход скопившейся горечи. Но только не было прощения ему. Само сознание - что всё пропало!.. что случай больше не повториться! - резало по живому...

КАПКАН

Оказалось, что не всё изменилось. Я ещё помнил тропы через болото, по которым бегали дикие кролики... Моя рука ещё не утратила навыка... Сорок лет спустя я всё ещё умел поставить силок... следует ставить их на два кулака от земли... - и в силки попались шесть замечательных жирных кроликов. Они наполнили мое сердце чувством большей гордости, чем если бы я убил такое же число слонов, каждый бивень которых весил по сотне фунтов.

Джон Хантер ("Охотник")

John Hunter ("Hunter")

-----------------------------------

    Неудачная охота возле норы Чернохвостого, понятно, обескуражила охотника, но ненадолго. Дима не пал духом. Досадный промах навёл его на мысль испробовать другой, более надежный способ - поймать лиса капканом. И уцелевшая утка, та самая утка, которую Чернохвостый принес лисятам, могла послужить отличной приманкой. Обнаружив её в лесу, старый лис непременно узнает свою добычу и не заподозрит подвоха.

    От местных охотников, а больше из книг об охоте, Дима выяснил, что капкан, перед тем как его в землю закапывать, надо предварительно обработать - устранить запах металла или хотя бы заглушить его другим запахом, не отпугивающим лисиц. Для этого капкан вываривают или натирают хвоей, листьями, травой, в зависимости от места установки, чтобы он приобрёл запах, присущий окружающей местности.

    Конечно, лучше всего капкан вощить - окунуть в расплавленный воск или парафин, покрывающие металл тонким слоем, тем самым полностью лишая его какого-либо запаха. Обработанный таким образом капкан пригоден для установки в любой местности и в любое время года. Однако за неимением, ни времени ни воска, Дима довольствовался тем, что было под рукой.

    На следующий день, придя к своему лагерю на деревьях, он взял котелок и добросовестно около часа кипятил в нём воду, погрузив туда капкан и цепочку вместе с зелеными сосновыми ветками. Правда, после этого котелок пришлось чистить береговым песочком весьма усердно, и ещё долго потом заваренный чай горчил, отдавая запахом хвои. Но это был пустяк по сравнению с тем, что капкан и цепочка к нему, найденная в сарае, выварились на славу.

    На лисьей тропе, в красном бору, Дима замаскировал капкан под кустом, к которому в виде приманки привязал утку. Он срезал тонкие полоски дёрна и обложил ими раскрытые дуги, так что открытой осталась лишь тарелочка-насторожка, которую аккуратно притрусил хвоей. Так же незаметно была упрятана в опавшую хвою длинная цепочка, прикрученная проволокой к увесистой валежине, подобранной здесь же, подле тропы.

    Закончив дело, охотник отошел на несколько шагов, критически осмотрел место установки капкана и остался доволен. Его придирчивый взгляд не подметил ни малейшего изъяна в работе. Лисья тропа выглядела такой же, как прежде. Даже человеческого запаха не должно было быть, так как перед установкой капкана Дима долго разминал в руках сосновую ветку с пахучей зеленой хвоей. Если слабый запах человеческих рук всё же остался, то ненадолго: он выветрится за сутки, так что на второй день капкан не учует даже самый привередливый лисий нос.

    Наутро мысли о Чернохвостом лисе подняли охотника задолго до рассвета. Восход солнца застал его в вершине болота на лежнёвой тропе. Перебежав по мокрым от росы лесинам, Дима поднялся на пригорок к опушке красного бора, окинул взглядом болотистую низину. За болотом из-за лесистого холма всходило солнце, пленяя красотой своего кроткого сияния. Каждое утро Дима радовался ему как живому существу, почтившему мир своим тихим присутствием.

    Охотник улыбнулся, радостное предчувствие охватило его. Он глубоко вдохнул всей грудью смолистый запах утреннего леса, поправил погон охотничьего ружья и скорым шагом направился вдоль опушки к лисьей тропе. Он больше не сомневался, что Чернохвостый попался в капкан; что-то особенное витало в бодрящей прохладе раннего утра, нечто едва уловимое, необъяснимое словами, вещало удачу...

    Предчувствие не обмануло охотника. Идя по тропе, он ещё издали увидел, что там, где положено быть капкану, всё разрыто и размётано во все стороны. Ловчее место открывалось взгляду нестерпимо медленно, и Дима вытягивал шею, стараясь поскорее рассмотреть пойманного зверя. Не в силах сдержаться, подбежал, обшарил взглядом всё вокруг, но капкана не увидел. Вместе с ним исчезла и валежина, и длинная металлическая цепочка...

    Дима остановился, снял с плеча ружьё. Немного выждал, надеясь, что старый лис выдаст себя. Ведь с капканом и волочившейся на цепи валежиной - потаском*, он не мог далеко уйти.

    Охотник умышленно не закрепил капкан намертво, он читал в охотничьих рассказах, что пойманный капканом зверь теряет рассудок, беснуется на привязи, с болезненной остротой воспринимая потерю свободы. Стремясь вырваться на волю, он в слепой ярости грызёт капкан и защемлённую лапу, перегрызает её и уходит на трёх ногах. Но если капкан привязан к потаску, то пойманный зверь имеет возможность уйти от страшного для него места, спрятаться неподалеку в кустах, где чувствует себя более естественно и потому спокойно. Так должен был поступить и Чернохвостый. Поэтому Дима внимательно осматривал ближние кусты, ожидая в любую минуту увидеть затаившегося лиса.

    С замирающим сердцем охотник обыскивал лес, вздрагивая и оглядываясь на каждый шорох, но ничего не обнаружил. Чернохвостого поблизости не оказалось. Капкана тоже.

    Куда ж он запропастился? - недоумевал Дима.

    Озадаченный поисками, он вышел к норе, и велика была его радость - у одного из отнорков лежала та самая валежина, к которой крепилась цепочка капкана. Охотник подбежал к норе, встал на колени, заглянул в подземный ход.

    Цепочка, натянутая до отказа, уходила вглубь норы. Дима осторожно дотронулся до неё рукой, слегка потянул на пробу. Она подалась, немного вышла из норы, но тут, вырвавшись вдруг из рук, рывком ушла под землю. Кто-то потянул её обратно в нору. А кому ж там было быть, как не Чернохвостому!

    Охотника прошибла нервная дрожь. Трясущимися руками он схватил цепочку и потянул изо всех сил. Его бросало в жар от мысли, что он держит в руках пойманного лиса. Дима больше не думал, не рассуждал, не прикидывал в уме, что будет делать, когда вытянет Чернохвостого из норы. Он был во власти охотничьего азарта, и такой задор им овладел, что на некоторое время он потерял способность соображать.

    - Вылезай, раз попался. Нечего камызиться! - приговаривал он, дергая за цепочку.

    Чуть позже Дима припомнил историю с Чепрачной лисицей - как она бросалась на него. И мысленно перед ним предстала её оскаленная пасть с клыками, её глаза, налитые яростью, ну, в общем, вид взбешенной истерички. И охотника прошиб холодный пот.

    Зубы у Чернохвостого ничуть не меньше,- сообразил он.- А ну-к, цапнет?..

    Он отпустил цепочку, вытер вспотевший лоб.

    Надо что-то придумать,- рассудил он.- Надо чем-то обороняться, когда дело дойдёт до рукопашной.

    Он быстренько огляделся, приметил в орешнике подходящую ветку с развилкой и срезал её ножом. С рогатиной почувствовал себе уверенней: ежели что, так теперь он вооруженный, - и с новым рвением взялся извлекать лисицу из норы.

    Но не тут-то было. Лиса и не думала сдаваться. Она артачилась, не выходила. Пришлось силком её тащить.

    Медленно, дюйм за дюймом, Дима вытаскивал цепочку, чувствуя отчаянное сопротивление на другом её конце. То же чувствует рыбак, вытягивая рыбу из воды, ощущая рывки на другом конце лески, и по силе этих рывков может судить, насколько крупная добыча попалась на крючок. Опытный рыбак в таких случаях применяет особый приём - начинает вываживать рыбу, изнурять её долгой борьбой, чтобы затем, обессиленную, вытащить на берег.

    Но охотник не был рыбаком и не владел искусством вываживания, он просто-напросто тянул и тянул из норы упиравшуюся лисицу, не применяя никаких хитроумных приёмов. Его захлестнуло головокружительное упоение долгожданным успехом. Он переживал счастливейшие минуты в своей жизни и уже ликовал, предвкушая победу.

    Вдруг движение цепочки прекратилось, её заклинило в норе. Дима дёрнул раз, другой, но цепь не подалась. Вот тут он весь похолодел от гиблого предчувствия. Уже сколько раз он убеждался, что в жизни чаще всего случается то, чего больше всего боишься, а сейчас горше не было утраты, как этого лиса упустить.

    Сгоряча, снова и снова дергал он цепочку изо всей силы, но она не двигалась ни вперед ни назад. Лисица не подавала признаков жизни, будто и не было её в норе.

    Охотник бросился ниц, приник ухо к земле, прислушался: - а ни мур-мур.

    Тогда он с опаской запустил руку вглубь норы, прощупывая цепь.

    Подземный ход шел вниз наклонно, заворачивая влево. На повороте в земляной стене образовалась борозда, пропиленная цепью капкана. Вероятно, изгиб норы становился круче в глубине, и капкан заклинило на повороте. Дима ослабил натяжение цепочки и увидел, как она потекла внутрь - звенье за звеньем уходя под землю.

    Может быть удастся вытянуть потихоньку,- обнадёжил себя расстроенный вконец охотник.

    Отпустив цепочку в нору на всю её полутораметровую длину, он начал медленно её вытягивать. Капкан с пойманной лисицей остановился в том же месте... Следующая попытка дала тот же результат, и Дима растерялся. Это был не успех, скорей какая-то пародия успеха. А проще говоря, это был полный провал.

    Как же быть? - сокрушался охотник.- Ведь вот он, лис, куда ближе? А взять нельзя.

    Знай он об этом наперёд, укоротил бы цепочку до полуметра, чтоб лис только и мог, что в нору вползти и тут же залечь у входа. Да что толку рассуждать об этом. Теперь не оставалось ничего другого, как исправлять свою же оплошность.

    Копать надо,- понимал Дима.- Делать-то ведь больше нечего.

    Но и раскапывать нору он был не готов - лопаты не было. Так что за ней, за родимой, пришлось отправляться домой.

    Солнце перевалило далеко за полдень, когда он вернулся к норе с заступом и мешком. Подергав за цепочку капкана и убедившись, что лис по-прежнему сидит на привязи, Дима поплевал в ладони и взялся за гладкий от частого держания в руках ореховый черенок.

    Копать - дело привычное. Как любому в крестьянской семье, ему доводилось брать в руки лопату раза два в году как минимум: весной при садке картофеля и осенью при сборе урожая. Уж чего-чего, а этого занятия не избежать, когда живешь на своей земле и кормишься с этой земли.

    Но только картофель копать - это, доложу я вам, не лисью нору раскапывать. И как всякий, кто берется за это впервые, Дима допустил обычную в таком случае ошибку. От большого желания поскорей добраться до конечной цели, он начал рыть слишком узкую яму, и по мере того как она углублялась, её края сужались всё больше, так что выгребаемая земля начала засыпать саму нору. Скоро уже нельзя было разобрать, где твердый грунт, а где засыпанный подземный ход. Лишь благодаря цепочке, уходившей в сплошную земляную осыпь, охотник более-менее ориентировался, в каком направлении дальше рыть.

    Уже потом он сообразил, что нужно было затолкать в нору ворох травы, чтобы подземный ход не засыпало, да и яму с самого начала следовало рыть побольше, чтобы самому умещаться в ней. Всё-таки лисья нора - не мышиная норка, которая уходит под землю всего-то на несколько метров. А тут копать приходиться о-го-го.

    Прошло около часу с тех пор как Дима взял в руки лопату, а всё что сумел сделать, так это расширить нору до таких размеров, чтобы влезть в неё самому. Теперь он лежал вниз головой, так что снаружи выглядывали только ноги, и лопата уже мало чем помогала ему. В узко вырытой яме нельзя было развернуться, лопату можно было употребить лишь для того, чтобы разрыхлять грунт, а выгребать его приходилось руками. Причём через каждые несколько минут необходимо было вылазить из ямы, передыхать и убирать землю. Всё это жутко затрудняло работу, и дело продвигалось крайне медленно.

    За первый час Дима довольно быстро углубился в землю на метр, но за последующий, лежа вниз головой, выплевывая крупицы земли, хрустящие на зубах, он весь измазался, измучился, извелся, и вынужден был признать, что дальше рыть таким манером не в состоянии. В который раз, поглядев на полутораметровую цепочку капкана, охотник горестно вздохнул.

    Он видел - близится вечер, а Чернохвостый как был в норе, так и оставался там при всем своем почтении к усердию охотника.

    - Всё равно я до тебя доберусь! - пригрозил ему Дима, сплевывая скрежещущую на зубах землю.

    Он потряс головой, вытряхивая пыль из волос, поплевал в руки - и начал копать новую яму, теперь уже просторную, рядом с тем узким лазом, который вырыл до этого. Дело спорилось, работа продвигалась быстро, гораздо быстрее, чем можно было предположить. Уже не приходилось лежать вниз головой и скрести землю руками; каждый взмах лопаты углублял яму на штык, и в течение получаса в том месте, где был узкий лисий лаз, красовалась глубокая яма, в которой охотник на корточках скрывался с головой.

    Глубина представлялась уже достаточной, когда Дима начал счесывать стенку ямы, обращенную к норе. Туда уходила цепочка от капкана, уже плотно засыпанная землей и неподвижная, точно вросший в землю корень дерева.

    Копая в том направлении, Дима освобождал цепочку, и вот она задвигалась, лёгкими рывками пошла под землю. В глубине засыпанной норы Чернохвостый лис пытался уйти ещё глубже.

    А вот нетушки! - остановил его охотник, привязав цепь капкана ко вбитому в землю колышку. Вслед за этим Дима стал рыть ещё яростней; близость развязки придала ему сил.

    - Я до тебя дороюсь. Я до тебя доберусь,- твердил он упрямо, нанося лопатой удары по земляной стене.

    Дима расширил её края, заглянул в отверстие. Там оказалась подземная камера, достаточно вместительная. Даже охотник смог бы уместиться в ней, свернувшись калачиком.

    Охотник вывались часть стены, чтобы там светлее стало, и различил в дальнем углу подземной ниши рыжую спину и хвост. Лиса находилась рядом, на расстоянии протянутой руки. Но сунуть руку Дима опасался.

    Что же она не убегает в нору? Отчего притаилась? Почему повернулась спиной? - всё это казалось охотнику подозрительным.

    И тут он сообразил, почему лиса не убегала глубже в нору: её удерживала цепь капкана. Перед ним была та самая лиса, что попалась в капкан!.. Но была она какая-то маленькая, и совсем не чернохвостая...

    Присмотревшись, Дима понял: перед ним лисёнок. Тут уж он смело ухватил его за хвост и потащил из норы вместе с капканом и цепочкой, отвязанной от валежины. Малыш яростно сопротивлялся, цеплялся за всё подряд растопыренными лапами, скалил зубы, шипел и "кьёкал" по-лисьи. Но когда Дима взял его, как кролика, за шиворот, рыжий бесёнок присмирел, повис точно тряпка, тяжело хрипя и толкаясь о землю задними ногами. Его передняя лапа обвисла, отяжеленная капканом. Железные дуги защемили кончики пальцев.

    Охотник снял капкан, осмотрел легко поврежденную лапу.

    - Нечего шляться, где не надо,- наставительно сказал он лисёнку и назидательно погрозил пальцем перед его носом.

    Лисёнок воспринял этот жест по-своему и попытался цапнуть нравоучительный палец. По-видимому, он уже пришел в себя после всех треволнений и оказался настолько крепок душой и телом, что стоило его отпустить, как он мигом метнулся в нору. Раскопанный ход нисколько не умалил его уверенности в том, что нора - единственное его спасение.

    Тем и закончилась охотничья эпопея этого дня. А лисёнок - ничего ему сделается, капкан-то оказался не лисий. Спору нет, хороший капкан, только нулевого номера - на суслика, хомяка, в общем, на мелкого зверя. В этом Дима разобрался уже потом, а пока что с чувством запоздалого раскаяния прикрыл яму ветками, засыпал землей, чтобы хоть как-то придать норе прежний вид, восстановить для лисят былое убежище.

    Из лесу он уходил уже затемно с пустым мешком и с пошатнувшейся надеждой на успех.

НАВАЖДЕНИЕ

Охотники, зараженные этой страстью так, что она держит их до самой смерти, бывают только из особенных людей, ими надо родиться и непременно быть посвященными этому занятию в детстве.

Михаил Пришвин

-----------------------------------

    На протяжении лета Дима подстерегал Чернохвостого лиса то в одном, то в другом месте, но только несколько раз замечал его издали за пределами выстрела. Видел и его подругу - старую лису, с линяющей огненно-красной шубой. Её пушистый хвост был слегка заужен посредине, словно перевязан широкой лентой, и благодаря этому её всегда удавалось узнать.

    Так проходило лето. С каждым днём потомство Чернохвостого взрослело, лисята становились всё более самостоятельными, всё дальше уходили от родовой норы, охотясь на мелкую живность. По мере того, как они подрастали, семейные узы лисьего семейства ослабевали, и лисята всё чаще были предоставлены сами себе. Мудрая природа позаботилась об их пропитании в эту пору, наводнив поля и луга множеством мышей и полёвок, так что лисятам не приходилось голодать.

    Во время летней страды Дима часто замечал лисиц на полях, где шла уборка. Полевые грызуны, размножившись за лето в неимоверном количестве, в первые дни покоса становились лёгкой добычей пернатых и четвероногих хищников, в том числе и лисиц. Мыши и полёвки, привыкшие к безопасной жизни под защитой хлебов, словно в густом лесу, лишившись своего естественного укрытия, сбегались к скирдам соломы со всех сторон. Ими буквально кишело возле каждой скирды. И едва закончилась уборка на полях возле Сорочьего Брода, охотник не преминул воспользоваться возможностью встретить там Чернохвостого.

    Тишина вечера наполнялась стрекотанием зеленых кузнечиков. Один из музыкантов начал свой концерт по-соседству, сидя на акации и обхватив веточку четырьмя цепкими лапками, растопырив рыжие длиннющие усы. Задние, скакательные ноги возвышались по бокам его тела изломанным коромыслом и при пении были неподвижны; звук издавался от трения одного крыла о другое, словно смычком по скрипке. Причём левое крыло накрывало правое, на котором было бурое пятнышко с отверстием в центре. В верхнем крыле тоже имелось бурое пятнышко, но отверстия не было; таким образом, очевидно, резонировался звук.

    Этот концерт зеленых музыкантов слушал не только Дима. Неподалеку на скирде сидел канюк, как бы в раздумии глядя на покос. Застыв бурым столбиком на краю сторнованной соломы, он следил за мышиной беготней по натрушенному вокруг скирды обмолоту, поджидая подходящий момент, чтобы упасть оперенным снарядом на суетливо бегающий ужин.

    Нежданно-негаданно на ту же скирду подсел ворон и начал деловито прохаживаться по соломе, распуская веером хвост и постоянно кланяясь - каркая. Ему вздумалось препираться с канюком то ли за право охоты на этой скирде, то ли просто так подмывало затеять ссору.

    Канюк не пожелал с ним связываться, перелетел на дальний конец скирды, и ворону это понравилось. Вразвалочку он снова направился к канюку, явно намереваясь выжить его со скирды. И не успокоился до тех пор, пока не добился своего, и тотчас к нему подлетела его подруга, наблюдавшая со стороны за ходом событий. Вдвоем они праздновали победу реверансами и звучным протяжным карканьем. Но провели на скирде совсем немного времени - ровно столько, сколько требует в таких случаях бахвальство воронов. А как только они улетели, канюк снова занял свой прежний пост.

    Охотник наблюдал за ним, пока игра света на жнивье не возвестила о заходе солнца. И тогда на полевой дороге показался заяц-русак, - пробежал немножко и без видимой причины свернул в поле. Минут пять он куролесил по покосу, потом опять вышел на просёлок и долго сучил носом по сбитой земле.

    Чумной какой-то,- подумал Дима, вынимая из футляра зрительную трубу.

    Русак был крупный, конечно не такой огромный, как бывают лесные русаки - серебристые, громаднейших размеров и весом до двадцати фунтов*; но и не степной - ковыльник, отличающийся малым ростом и неимоверной резвостью. Это был каменник или овражник - очень красивый заяц, чалого цвета, похожий издали на лисицу. Но вёл он себя до невозможности странно: не отрывая носа от земли, обежал большой круг по полю и вышел на дорогу уже поближе к охотнику. Вдруг сел, подумал, да как припустил по просёлку - поджарый, длинноногий, с топотом пронесся под акациями и дальше, мелькая пятками и взбрыкивая задом, подался вниз по изволку к болоту.

    Пока Дима гадал над его поведением, стараясь подвести под это объективную подоплёку, словно из-под земли появился второй русак и стал проделывать то же самое. Только ещё более тщательно тыкался мордочкой в укатанную пыль просёлочной дороги.

    Что он там - соль вылизывает? - удивлялся Дима.

    Русак приближался, покачивая длинными ушами в такт прыжков. Теперь охотник рассмотрел, как он вынюхивал что-то на дороге - припадал к земле, вдыхал манящий запах и прикрывал глаза, похоже, от удовольствия.

    Дима свистнул, но заяц так увлекся, что не расслышал. Пришлось свиснуть громче, и заяц тотчас сел, осмотрелся и потрусил дальше. Он шел по следам зайчихи, и никакой свист не мог отвлечь его с этого пути.

    Пока он приближался короткими прыжками, его уши выглядели как обычно у зайцев. Но вдруг он встал столбиком, как суслик в дозоре, и поднял уши торчком. Дима поразился - до чего же они огромные! Как два локатора, независимо друг от друга, они прощупывали тишину и были направлены на опушку ближней куртины.

    Проследив за взглядом русака, охотник заметил движение вдалеке на затененной опушке соснового леса. В зрительную трубу он разглядел лисицу, вышедшую на вечернюю охоту. О зайце, разумеется, он тотчас забыл.

    В тени под лесом лисицу не удалось узнать, но вот она вышла на освещенную часть поля, и Дима признал Чепрачную. Издали на жнивье она казалась не скошенной полоской ржи, плывущей по полю как тень облака, только направление движения постоянно менялось. Лиса шла рысью против ветра, петляя по полю челноком, совсем как вышколенная легавая в глубоком поиске на полевую дичь.

    Но только искала она не куропаток и не перепелов, лисица мышковала; часто останавливалась, разрывала мышиную норку, и тогда её длинный хвост торчал кверху, словно поднятый шлагбаум. Постепенно Чепрачная удалялась вдоль опушки и держалась всё время навстречу ветру, а в дальнем конце леса неожиданно остановилась и долго смотрела вправо, в низину, где лежало болото. И вдруг помчалась по полю, стелясь над золотистой некосью, как чаршин заяц* - гонный значит, - и часто оглядывалась на бегу.

    Замедлив бег далеко в поле, лиса пошла шагом. Ну, не настоящим шагом, как человек идёт, а лёгкой семенящей побежкой, обычной для большинства зверей, которых ноги кормят, - потому что медленный бег рачительней быстрой ходьбы. И так она уходила всё дальше, пока не затерялась вдалеке, в неровностях поля, а через несколько минут из болотистой низины, куда лиса так пристально глядела, выскользнула длинная темная лента.

    Понятно, это не лента была, но издали она ничем не походила на лисицу, - такая себе темная полоска струилась по низкой пожне, плавно повторяя все неровности поля. Направив на неё зрительную трубу, охотник узнал Чернохвостого. И вышел он из болота в том месте, где была проложена лежнёвая тропа, - похоже, перешел по бревнам. Стало быть, он изменил свой маршрут и теперь перебирался через болото не вплавь у земляной дамбы, а пользовался более удобным сухопутным путем.

    Дима видел в зрительную трубу, как лис взобрался на большую скирду и долго ходил поверху - следил за обстановкой на поле. Потом спустился и направился к посёлку, видневшемуся на горизонте. А Дима провожал его долгим взглядом, пока темный силуэт не растворился в сумеречной дали.

    Ту скирду Дима запомнил - удобная для засады скирда, - и той же ночью решил устроить там засаду. Одного он не знал, что охота ночью, совсем не похожа на охоту днём...

    Когда он вышел из дому, нам миром стояла глухая ночь. Чёрное небо накрыло землю холодным мерцанием звёзд, и мир, озарённый призрачным светом, стал необычный. В нём, словно в ином измерении, свои представления о жизни и смерти, понятные лишь тому, кто охотится ночью. А для дневных существ, кто привык полагаться на яркий солнечный свет, вся чарующая поэзия ночи звучит на одной ноте страха.

    Только ночные охотники чувствуют себя уверенно в ночи. Ночь - их родная стихия. И чтобы это понять, надо полюбить непроницаемую, тягучую мглу, с незримостью теней и с возникающими в ней неожиданно близкими голосами - иногда жизнеутверждающими, как уханье совы, иногда трагическими, как плачь раненого зайца. Быть может, тогда вместо страха откроется некая истина, витающая в ночи, которая и направляет лисицу по её охотничьему пути, когда она вдруг остановится среди поля, вслушиваясь в зовущую тишину ночи...

    Охотник остановился далеко в поле, сориентировался в темноте по звёздам. Прямо над ним находился Возничий, а его "Козлята", как наконечник компасной стрелки, указывали направление на север. Туда же летел осенний Лебедь, по-утреннему за северный горизонт. В той стороне, как дозорная вышка посреди поля, возвышалась скирда, и стояла она путевой вехой на охотничьем маршруте Чернохвостого в полпути от красного бора к посёлку.

    В темноте охотник взобрался на соломенную спину омётного сфинкса, прошел поверху подальше и вырыл небольшое углубление, чтобы спрятаться. Во всяком случае, чтобы не бросаться в глаза в столь примечательном месте, куда неявка Чернохвостого так же маловероятна, как и всех остальных бродящих по округе лисиц. Охотник умостился в скрадке* и притих, чутко реагируя на все ночные звуки, которые только и выдают невидимые тайны полуночного мира.

    Тусклый свет луны струился в ночной мрак, наполняя мир загадочными полутенями. Ничто не нарушало безмолвие убывающей ночи. Бездонное небо, казалось, поглощало все звуки. Но так лишь казалось.

    Обвыкшись в тишине, слух начинает различать неясные шорохи. Этим и увлекательна охота ночью - никогда не знаешь наперёд, что случится в следующую минуту. Едва различимый шелест может оказаться предвестием судьбы - лёгким шагом приближающегося зверя. И всецело полагаясь на слух, охотник поджидал свою удачу.

    Дима прислушивался. Под скирдой всё стихло на время, потом послышалось снова. Шорохи стали усиливаться. Кто-то ходил около скирды и вскоре начал взбираться наверх по её некрутому краю, пробираясь по недавним следам охотника. Сознание того, что кто-то идёт по его следам, отозвалось в сердце неясной тревогой, ощущением своей неполноценности. Не дано человеку такое умение, какое есть у дикого зверя, - брать чутьём чей бы то ни было след.

    И вот в меркнущем лунном свете на краю скирды приподнялся темный силуэт. Нельзя было с точностью определить, что за зверь взобрался сюда, но охотник догадывался: перед ним лисица.

    Можно стрелять,- подумалось ему. Удерживало лишь сомнение, тот ли это зверь, которого он поджидал.

    В поредевшей темноте смутно вырисовывался абрис лисицы. Напрягая зрение, Дима всматривался в темный силуэт, и по тому как он увеличивался в размерах, догадывался, что лисица подходит ближе. Было видно не самого зверя, а только мутное пятно, шевелившееся на соломе.

    В этот час - междуцарствия света и тьмы, когда рассвет едва выглянул из-за края земли, а лунный свет уже стаял, очертания всех предметов становятся расплывчатыми, растворяясь в зыбкой полумгле. Это длится около получаса, и это самое неподходящее время для выстрела. И надо же было явиться зверю именно в этот момент!

    Дима выжидал, приглядываясь к лисице. Если он смотрел прямо на неё, она исчезала с поля зрения, но стоило взглянуть чуть в сторону, и она появлялась опять на прежнем месте. Лиса была всё там же, на краю скирды, и видимо решала: идти дальше поверху или спрыгнуть вниз?

    Лёгкий ветерок тянул от лисицы вдоль скирды, и она не чуяла охотника. Они оба находились в равном положении: насколько плохо он видел лисицу, настолько и она не могла распознать выглядывающую из соломы голову и плечи. Но если для неё было достаточно лишь догадаться о присутствии человека, чтобы начать действовать незамедлительно, то охотнику необходимо было ещё и узнать лисицу "в лицо".

    Пожалуй, на его месте другой охотник поступил бы проще, по принципу: сперва стрелять, потом разбираться. Но с этим Дима был не согласен, - чтобы вот так, бездумно, убить первую попавшуюся лисицу. Лучше он десять раз возвратится с охоты ни с чем, чем невинного зверя жизни лишит. Поэтому он выжидал пока ситуация прояснится.

    Прошло несколько минут. Лисица подвинулась ближе, подошла на несколько шагов. Потом ещё. Охотник не шевелился, не поднимал ружьё. Он подпускал лисицу поближе, и с каждым шагом её очертания проступали из предрассветных сумерек всё отчётливей. Вот уже на охотника пахнул жаркий лисий дух, который густыми волнами доносил ветер. Дима уже различал отдельные части тела, но светлого пятна на лисьей груди не мог рассмотреть. И голова, и грудь, и лапы - всё выглядело одинаково темным.

    Да это же Чернохвостый! - сообразил охотник.

    Но теперь, когда лис находился в каких-нибудь десяти шагах, поднимать ружьё было поздно. Малейшее движение, ничтожный шорох спугнут зверя, а стрелять в угон по бегущему лису охотник уже пробовал. Поэтому он решил обождать, дать возможность Чернохвостому поступить по его лисьему разумению. Пусть даже он сбежит не зная наверняка, с кем встретился на скирде, но всё же останется надежда подстеречь его здесь вторично. А выстрелить и промахнуться - значило распрощаться со всякой надеждой. И Дима ждал.

    Будь, что будет,- загадал он, наблюдая за лисом.

    Чернохвостый стоял посреди скирды настороженно, его разбирало любопытство: что за новое существо вторглось в его мир? Ему не приходило в голову, что перед ним человек. Однако и ближе он не подходил; мало ли кто мог перед ним быть?

    Минуты две погодя он сел и начал двигать головой из сторону в сторону, точно хотел взглянуть сбоку на странное существо, примостившееся на соломе. Он не спешил принимать опрометчивое решение. Ему некуда было спешить. Впереди у него была целая жизнь, а в случае ошибки - был риск расстаться с нею тут же, на месте.

    Потянулись томительные минуты ожидания. Чернохвостый праздно сидел, приглядываясь, похоже, поджидал пока забрезжиться, чтоб разглядеть безошибочно, с кем иметь дело. Дима никак не предполагал, что старый лис будет вести себя таким вот образом. Уж лучше бы он сразу сбежал, чем так сидел и брал измором в ожидании развязки. Ситуация выглядела довольно забавно, если смотреть со стороны, но охотнику было не до смеха. Он начал терять терпение. Его так и подмывало спросить: "Ну и сколько же ты будешь сидеть?"

    Но Чернохвостому, по всей видимости, надоело убивать время попусту, - у каждого есть свои неотложные дела. И, словно вспомнив о них, лисовин встал и лёгкой трусцой начал удаляться от подозрительного места. Вот этого Дима только и ждал.

    Чернохвостый, пока бежал по соломе, производил достаточно много шума, чтобы услышать ещё какой-то шелест со стороны, и охотник смело вскинул ружьё, прицелился и... потерял цель из виду. Пораженный до крайности, он опустил ствол, различил темную фигуру, удалявшуюся по скирде, но как только снова поднял ружьё, фигура тут же исчезла, словно растворилась.

    Какое-то наваждение,- удивился Дима.

    Он не мог прицелиться! Как только совмещал взгляд с прицельной планкой ружья - цель пропадала. А старый лис тем временем достиг края скирды и ушел вниз. Стало слышно, как зашелестела солома от его прыжков.

    - Вот так напасть,- прошептал Дима. Он вертел в руках ружьё, силясь понять в чём дело, пытался прицелиться и так и этак, но ничего не получалось. В сумерки нельзя было различить мушку на конце ствола. Мушка была маленькая - со спичечную головку, разве увидишь её в темноте.

    Надо менять мушку,- решил охотник,- поставить вместо неё что-то светящееся, с фосфором. Есть такие штуковинки, как в компасе, которые светятся в темноте.

    Невдолге рассвело, и Дима поднялся во весь рост, оглядел поле. Но Чернохвостого не было видно поблизости. В неверии охотник подошел к краю скирды, заглянул вниз. Он всё ещё надеялся, что лис не ушел, что он где-то рядом.

    Дима осмотрел одну сторону скирды, затем вторую - всё убеждался, что Чернохвостого - поминай как звали. Тогда уже спокойно сел, взял в руки зрительную трубу и принялся не торопясь, старательно осматривать всё поле, полого сходившее к болоту.

    Старого лиса он заметил вдалеке, на берегу болота, и долго с досадой за ним наблюдал. Ещё и увидел, как Чернохвостый направился к проходу в осоке, где была проложена лежнёвая тропа, и преспокойненько себе пошел по бревнам, как по своим собственным, высокомерно покачивая задранным кверху хвостом.

    На лугу по ту сторону болота лис не охотился. Он удалялся вдоль опушки красного бора и исчез вдалеке за деревьями.

    Так значит где-то там его новая нора,- подумал Дима в то утро.- Нора или какое-то другое дневное убежище.

    Но так или иначе, а в лесу его голыми руками не взять. Охотиться на лисовина в лесу - это вам не раков жмурить. Тут другая тактика нужна.

ЛОСИНЫЙ  ВЫГОН

В это время тайга живёт и дышит. Рев изюбря, крепкие удары рогов, фырканье рыси, лай красных волков, крик кабарги и рев тигра - всё это стоит несмолкаемым гомоном в лесу от заката до утреннего рассвета.

Владимир Арсеньев ("В дебрях Уссурийского края", "Дерсу Узала")

-----------------------------------

    У каждого времени года своя неповторимость. Есть она и у осени, и особенно памятна, и не сравнима ни с чем.

    Золоченая листва деревьев и небо с желтизной в разрывах облаков, выметенные ветром поля и водяной цвет на поверхности стоячей воды, покинутые певчими птицами просторы равнин и тишина опустевшего леса - всё это создает особенное ощущение времени, в особенности тихими вечерами, когда голубеющая дымка стелится над землей, заволакивая дали и наполняя сердце щемящей грустью.

    Осеннюю грусть невозможно не ощутить, ибо ей созвучен простуженный голос старого ворона над сиротливыми полями, и сухой шелест выжелтевшего тростника в болоте, и пламенеющие верхушки остролистых кленов, и опаленная ржавчиной стлань орляка. Осень можно ощутить ладонью протянутой к солнцу, как тепло угасающего костра; а яркий закат осеннего дня тревожит воспоминаниями, и в багровом зареве летящие на ночлег стаи воронов кажутся тенями прошлого...

    Ночью осень тоже непохожа на другую пору, и это ощущается в ночной тишине. Лишь утром, когда бодрящая свежесть встречает за порогом дома, её можно спутать с ранней весной. Но стоит увидеть березу с выцветшим подолом зеленого платья, и понимаешь, что это уже не весна.

    Береза надевает осенний наряд по-разному: то сверху, то снизу, в зависимости от того, насколько лютая будет зима. И в этом году она начала одеваться снизу, словно ощутила холод остывающей земли, или это сама осень прильнула к белокорому стволу, и нижние ветви взялись позолотой её дыхания. Желтизна всё сильнее охватывает листву ярким пламенем, тянется к верхушке, взбираясь по ветвям, чтобы в какой-то день береза вспыхнула огнём зажжённой свечи и золотым дождём листвы осыпалась на мерзлую землю...

    Ранним утром пеночка-теньковка перепутала осень с весной и громко запела свою бойкую песенку. Она прыгала по веткам в тальнике у болота, обеспокоенная своими птичьими заботами. Это удивило охотника: давно уже не было слышно птичьих песен, и незамысловатое теньканье маленькой птички согревало радостью, будто сама удача одарила своей улыбкой с утра. Он остановился на бревнах лежнёвой тропы, оглядел укрытое густым туманом болото.

    Около месяца он наведывался сюда, надеясь подстеречь старого лиса возле лежнёвой тропы, не раз устраивал засаду на скирде, но Чернохвостый наперекор всему оставался неуязвим. Можно было подумать, что его оберегает некий ангел-хранитель. Но вероятнее всего ангел был не при чём, просто старый лис оказался слишком мудр и без труда разгадывал все охотничьи хитрости.

    Он ещё не вышел из береговой осоки, как на него набежала одна из молодых лисиц. Она нежданно появилась из тумана, лёгкой рысцой отмеряя берег болота и, поравнявшись с охотником, остановилась - озадаченно уставилась на него. Дима стоял скрытый по пояс в густой осоке, но у лисицы хватило смекалки понять, что перед ней не ивовый куст.

    Она отскочила в сторону, как ужаленная, порывисто оглянувшись на бегу, отчего чуть не опрокинулась набок, едва удержавшись на ногах. И тут охотник, чтобы нагнать на неё побольше страху, замахал руками, и это придало ей прыти. Лиса помчалась пуще прежнего, и её размеры уменьшались с каждым прыжком, и рыжее мелькание хвоста сглаживалось расстоянием. Только на опушке красного бора она снова оглянулась, перед тем как скрыться за деревьями.

    И не надо было тут никакого гадания относительно того, куда она выведет, и так было ясно как божий день, что это путь к лисьей норе. Притом кратчайший путь, если, конечно, лиса не пришлая из такого далека, что по дороге туда весь страх её развеется, как туман по пути солнца от восхода к зениту.

    В лесу туман был не такой густой, как на лугу, и в солнечном свете среди деревьев зависли дымные полосы. Казалось, утренний воздух расслоился, и в его нависи сосновый бор стоял таинственно, по-утреннему загадочный, точно сибирская нехоженная тай*.

    Поглядывая на эти копки, охотник продвигался вглубь леса с опаской. У лося и зрение, и чутьё совсем плохи, зато отменный слух. Поэтому в брачную пору раззадоренный бык бросается на всякий шум, отгоняя от коровы соперников, которые ходят поблизости молчком. Неожиданная встреча с разъяренным быком в местах лосиных ристалищ* - это вам не с косулей повстречаться, которой худо-бедно ещё можно скрутить рога. А лосю..., - в общем, подобная встреча не сулит ничего хорошего.

    Возле тропы охотнику встретилась изломанная вдрызг березка, поверженная наземь в учебном бою. А стволик у неё был толщиной с тележную слегу - в обе ладони не ухватить. Тут поневоле призадумаешься. И Дима для пущей важности заложил в ружьё заряд дроби покрупнее - лисью картечь, что с сушеный горох размером. Да только для раззадоренного быка, идущего на тебя с наставленными лопатами-рогами, мелкая картечь всё равно, что горох об стену. Правда, надежда всё-таки есть, и не сколько в том, чтобы завалить лося картечью, столько сам звук выстрела прояснит ситуацию быку. Хотя, конечно, в семье не без урода - и среди быков попадаются тугодумы.

    - Бавв! Бавв! - взревел лютующий бычина, круша подлесок на своем пути.

    Заслышав топот и грозный рев, Дима почувствовал себя как матадор без шпаги перед ожившим быком. Хорошо ещё, что этот громила решил сперва попугать, а то после того, как душа охотника ушла в пятки, и ноги чуть не отказали, да и руки перестали чувствовать ружьё. Только глаза не подвели - быстро-быстро забегали по ближним деревьям, оценивая надежность нижних ветвей. А лось уже удалялся, треща кустарником, и затем подал голос издали и совсем по-другому:

    - Уоххх!.. Ууххх! - послышалось из дебрей красного бора.

    - Ух, ух,- передразнил его Дима, но так - негромко, чтоб не услышал.

    Минут через несколько, уже поспокойней охотник решил, что вряд ли тут могут быть два таких лютых быка. Да и на "ржание" если больше не попадаться, то дальше по лесу можно будет идти безопасно. Раз уж он направился по этой тропе, то надо выяснить, куда она приведёт.

    Наверно починок старый,- догадался Дима.- Или тут лесная пасека была.

    Лядина имела прямоугольную форму и по всему периметру отмежевалась от леса невысоким земляным валом, сплошь заросшим травой. Трава была до того буйная, что полегла, но и в лежачем положении продолжала расти, так что по таким длинностебельным травам, даже по лежалым, трудно было идти; ноги запутывались буквально на каждом шагу.

    Охотник выбрался на вал, путаясь в траве, пошел по гребню, оглядывая странную поляну.

    Вот уж действительно место, забытое людьми и богом,- успел подумать он, как вдруг потерял опору под собой и сходу по колено ушел ногой в землю. Вроде как угодил в дымоход землянки.

    Уже сидя, разгреб руками траву и определил, что попал не в печную трубу, а в отдушину лисьей норы. В глубине, не далее метра от поверхности земли, виднелся наклонный ход, и супесь на его полу была вся взрыхлена лисьими лапами. Можно было даже рассмотреть отдельные следы.

    Впервые Дима видел внутреннюю часть норы так далеко от входа и с наивной надеждой ожидал увидеть там лисицу. И если бы она действительно прошла под ним, он смог бы дотянуться до неё рукой, погладить пушистую спину.

    Охотник и раньше подозревал, что в этом лесу могла быть лисья нора помимо той, где он выследил Чернохвостого. Но с кондачка* искать нору в большом лесу дело пропащее - уйму времени можно убить на бесплодные поиски. Хотя, спору нет, искать надо было, потому что к норе лисицы приходят обязательно, а таких обязательных мест у дикого зверя не так уж много.

    Любой лисий маршрут приводит к норе, и в лисьих заповедях на первом месте стоит правило: посещать норы как можно чаще. Это то место, где узнают новости о соседях и оставляют весточку о себе. Надо полагать, и об охотнике лисицы пронюхали достаточно много благодаря тому, что он наведывался к их норам.

    Строго на север от лядины уходила в лес запущенная просека - узкая, что двум телегам не разминуться. Орешник уже захватил обочины, заплелся арочно ветвями, так что идя по проходу вглубь леса, впечатление возникало такое, будто идешь по тоннелю с полукруглым сводом, или по какой-то чудной, длинной норе.

    Далеко впереди маячил просвет и, когда Дима дошел туда, то оказался на сухом лугу над обрывом. Местность здесь была до того живописная, что не хватало только сенных стожков и омётов обмолоченной соломы для полной картины лесной идиллии. Лучшего места для охотничьей избушки, пожалуй, вряд ли придумаешь.

    С обрыва открывался величественный вид на массив леса с островерхими елями по волнистым холмам. Их верхушки пиками врезались в небо, убегая вдаль по холмистым грядам до самого горизонта. Перед охотником лежала самая красивая дикая местность, какую он когда-либо видел.

    Круто вниз опадал склон - в глубокую узкую долину. Этот угор был до того крут, что только трава и росла на нём, а у подножья далеко внизу утонула в болоте долина с крутыми изломами бортов. По тростниковым зарослям поднимался реденький ольховый лесок вперемешку с березками, и сверху, откуда Дима на них смотрел, деревья казались кустиками, до того далеко внизу они были. Заболоченная падь тянулась в сторону заходящего солнца по большой дуге влево, а дальше только островерхие еловые пики на холмах подпирали небо на многие километры окрест.

    Охотник уселся тут же на высокости и начал детально обозревать окрестности. Места здесь были дикие, сплошная непорушенная глушь. Возможно, это и есть та земля обетованная, которую Чернохвостый для себя облюбовал - и обретался тут как на краю ойкумены*. И может здесь его оберег.

    Зимой, по снегу, пожалуй, удастся разобраться насколько процветающая лисья юдоль на этом лосином выгоне. Но сейчас можно лишь позавидовать жизни Чернохвостого в этом диком краю, если, разумеется, волки сюда не заглядывают.

    Насчёт волков, конечно, как знать. А вот что до избушки, то Дима решил, что не мешало бы здесь поставить зимовьё*. Когда в лесу есть охотничья избушка, так и охота складывается удачней.

МАЯТНИК  У  НОРЫ

Натуралист - это совсем не профессия, её не получишь в специальном вузе. Это склонность, это влечение. Натуралистом может стать каждый, кого интересуют животные, кого привлекает природа.

Евгений Спангенберг ("Встречи с животными")

-----------------------------------

    Сегодня в ночь с тринадцатого на четырнадцатое октября лёг первый снег. Он начался под утро и до рассвета укрыл траву и землю, и ветви деревьев, и продержался до полудня.

    Народная примета гласит: от первого снега до санного пути - шесть недель. Стало быть, настоящая зима установится к концу ноября, и с её стороны было бы неблагоразумно торопить события и расточать запасы снега преждевременно. И, видимо, зиме была известна эта примета, во всяком случае, она не повторяла напрасных попыток запеленать землю в снежное покрывало, лишь по утрам набрасывала на траву серебряную накидку инея, словно напоминала о себе.

    У охотника был свой отсчёт времени года - по плакучей иве у дома. Весною зеленая дымка первой листвы предсказывала начало посевных работ, летом по капели с поникших ветвей предвещалось ненастье, а осенью по количеству оставшихся листьев - приход зимы. Пока зеленел этот "плакучий" хронометр - зиме не быть.

    Приближался сезон охоты на пушного зверя, и попутно с поисками Чернохвостого можно было заняться охотой на лис. Нынешний год принес охотнику достаточно сведений для успешной охоты. И ему совсем не помешали бы две-три лисьи шкуры, разумеется, не какие-то там недолиски*, а добротные, когда лисицы будут в поре - оденутся в пышные шубы с густым зимним пухом. Сдав их в заготконтору, можно будет приобрести охотничьи боеприпасы, а может быть и новое двухствольное ружьё вместо отцовской обветшалой "фузеи". Будь у него двустволка, он избежал бы многих нелепых ситуаций, что приключились минувшим летом. Да и как знать, сколько их ещё предвидится в будущем?

    Из охотничьих книг и журналов, которые Димы вычитывал до корешков, было известно, что лисицы живут в норах в период выкармливания потомства и ещё зимой в лютые морозы. Но как-то не верилось, что в мокрую осень у лисиц не возникает желания укрыться от дождя в сухую нору. К тому же ни в одном охотничьем издании не был освещен вопрос о том, как живут осенью прибылые, то бишь молодые лисицы. Осенний период их жизни либо вообще опускался в печатных изданиях, либо упоминался вскользь, как нечто само собой разумеющееся. Дима даже предположил, что зоологи, биологи, охотоведы - в общем, все служители чистой и прикладной природоведческой науки, черпали сведения о лисицах из клеток звероводческих ферм или из рассказов профессиональных охотников, а потому ни один, ни другой источник не мог пролить свет в те укромные уголки дикой природы, где осенняя заря будит лисицу в урочный час на вечернюю охоту.

    При всем желании невольная лисица на звероводческой ферме не может уподобить свою жизнь вольному зверю, а охотники в осеннюю мокреть и слякоть другими делами занимаются, ведь в это время охота на лис ещё не началась. Вот и получается, что этот период жизни лисьего племени окутывает сплошной "осенний туман". И Дима задумал сам во всем разобраться, самолично выяснить, как живут осенью лисицы; да и случай мог ненароком свести с Чернохвостым.

    Если сидеть дома и никуда не рыпаться,- рассуждал охотник,- то старого лиса вообще не подстрелить. На печке случай не представится...

    В ближайший выходной день Дима наведался к лесному озеру, где обитала Красавица. К лисьему яру он добрался уже под вечер и, спрятавшись за сосной на краю обрыва, стал дожидаться захода солнца. Оно уже низко стояло над лесом, освещая верхушки только господствующих по высоте деревьев, и в его красочном свете лесная глушь приобретала особое очарование

    Ясная осень, когда отдождит, прекрасная пора во всех отношениях. В тайге, например, в это время кедры бьют этакой самодельной колотушкой - молотом, уделанным из увесистой колодины, насаженной на трехметровую слегу. В наших краях тоже собирают шишки, но только сосновые, для топки печей, а в смысле орехов - заготавливают лещину. Ещё шиповник можно собирать, грибы и всякие другие дары леса. Только в погожий денек по лесу много тенетника, - это паучки путешествуют на паутинке, и в бабье лето их носит ветром по всей округе.

    В эту предконечную пору года самое время полешек на зиму заготовить поленницу, другую, а то и просто на бережку озера посидеть, вечернюю тишину послушать без риска быть съеденным заживо комарами. Осенние зори тихие-тихие, будто вечная битва за жизнь взяла передышку, заключила временное перемирие в природе.

    Едва зашло солнце, чётко обозначив в небе кроны сосен, как на террасу вышла из норы молодая лисичка. Но вышла она не так, как выходит старый зверь, умудренный опытом. Эта лисичка выбежала на вечернюю охоту без оглядки, абсолютно уверенная в непогрешимости окружающей тишины, словно само понятие опасности вообще не существовало. С детской непосредственностью, не мешкая ни секунды, она быстро спустилась по крутой осыпи в яр и по тропинке побежала к озеру.

    Через несколько минут вторая молодая лисица покинула нору на террасе с той же беспечностью, что и её предшественница. Они выбегали из норы как на прогулку, не зная врагов в этой глуши. Да и что, собственно, могло их тревожить, если на протяжении лета они множество раз проделывали одно и тоже - проходили знакомый маршрут, обследовали берега озера, разведывали потаённые уголки леса и по праву считали здешние края своими владениями.

    В этом лесу волков не было, пожалуй, и рысей тоже, так что подросшие лисята уверились, что они и есть полновластные хозяева этих мест, разумеется, вместе со старыми лисами. Молодые ещё не знали, что такое человек, может и видели двуногое существо издали, но не испробовали на собственной шкуре ни его коварной хитрости в устройствах западни, ни громоподобного грохота ружья. Покорствуя судьбе, они пребывали в неведении реальных угроз, что в основном и отличает детей от взрослых. Знание жизни приходит с годами и подчас слишком поздно, так что для многих становится роковым...

    Свет зари убывал, видимость ухудшалась, и охотник обошел яр, чтоб оказаться поближе к норе. За это время внизу промелькнула ещё одна молодая лиса.

    Три,- отметил про себя Дима, видя лисицам счёт. А вот после этого, лисиц - как отшептало. Заняв удобное место на краю обрыва метрах в семи над террасой, охотник прождал до темноты, но безрезультатно.

    - Не те были лисицы,- шепотом проговорил он, зная, что ни в коем случае нельзя было ронять в зарях* счёт каждому зверю конкретно.

    Минут через пять отговор сработал: на светлом пороге норы, едва видимом в темноте, возникла движущаяся тень. Она становилась всё больше, покрывая собой весь светлый участок земли перед норой, - и растворилась в темноте так же неожиданно и беззвучно, как появилась.

    Дима вынул карманные часы с большим циферблатом, поднес их поближе к лицу и различил время. Оно совпадало с летним выходом Красавицы из норы. Стало быть, её график вечернего выхода на охоту остался прежним. Она не корректировала его по заходу солнцу, как её подросшие детёныши.

    Возвращаясь домой, охотник раздумывал над тем, почему старая лиса вышла из норы так поздно. Возможно это случайность? Но как проверить? Ведь лисица не пишет свое расписание, как школьник в дневнике, и не ждёт, когда прозвенит звонок в конце урока, и тем не менее, ведёт точный счёт времени, как если бы в норе стоял будильник.

    Будильник!.. Ну как же я сразу не сообразил? - обрадовался Дима. И все его дальнейшие мысли понеслись стремительно, как горный поток от бурного паводка после внезапной грозы.

    Обратный путь к посёлку был не близкий, но охотнику едва хватило времени, чтобы представить детали своего нового необычного изобретения - применить будильник в ином назначении: для определения времени вечернего выхода лисиц из норы. И пока добрался до посёлка, ему ясно представились все тонкости этого новшества.

    В задней стенке будильника, где находился часовой маятник, Дима продырявил гвоздиком отверстие и через него тонкой проволочкой остановил маятник в одном из его крайних положений. Стоило вынуть эту проволочку и маятник под действием часовой пружины возобновлял свои колебания.

    Просто, как всё гениальное,- торжествовал Дима. А после того, как несколько раз проверил срабатывание будильника, нисколечко не сомневался, что лисица запустит его, пересекая порог норы, и зафиксирует точное время своего выхода на вечернюю охоту.

    После этого Диме стало уже не до сна. Он поспешно собрал все свои экспериментальные принадлежности и на цыпочках вышел из дому. Ему не терпелось проверить работу часового механизма в полевых условиях - у лисьей норы.

    К ближней куртине он подошел едва забрезжил рассвет. Его тут же заметили две сойки и подняли такой гвалт, будто он у них завтрак украл. Их душераздирающие крики сопровождали охотника вглубь леса к норе на косогоре и не смолкали, пока он крепил будильник к стволу сосны и отмерял нитку от проволочного сторожка до ближнего отнорка, где привязал её к сосновой веточке, перекрывающей вход в нору. С особым порывом сойки разорались, когда он направился из глубины леса к оврагу, и пока взбирался на сидьбу, они всё так же окрикивали незваного гостя на своем соечьем языке. По-ихнему выходило, что в это время человеку тут не положено быть.

    Но вот охотник устроился на треугольном основании из акациевых жердей, и птицы изменили свое мнение о нём. Не исключено даже, что усмотрели в нём собрата, способного перелётывать с дерева на дерево. Словом, дальнейшее его присутствие перестало их волновать. Демонстрируя свою лояльность к сидящему на ветке "собрату", сойки немного попрыгали по ветвям рядом с сидьбой и улетели по своим делам, а охотник долго бы ломал голову над причиной их поведения, если бы не заподозрил, что долгая осенняя ночь наскучила птицам настолько, что им просто необходимо было на ком-то выместить накопившееся за ночь раздражение.

    Подняв воротник ватника, надвинув шапку на глаза, Дима наблюдал, как солнце желтой тыквой выкатывалось из-за края полей. Повсюду было холодно и пустынно. Унылый ландшафт не оставлял надежды увидеть что-либо интересное. Скучающим взглядом охотник глядел по сторонам и совсем неожиданно заметил нечто необыкновенное: он обратил внимание, что из лисьей норы исходит пар. В холоде осеннего утра тёплый поток воздуха поднимался из верхнего, вертикального отнорка, как дым из печной трубы. Охотник присмотрелся к другим отноркам, - каждый из них парил понемногу, но из того, что уходил воронкой отвесно в землю, пар валил, что называется столбом. Казалось, лисица только что зашла в нору, и это тепло её тела и дыхания исходит из глубины норы. Однако прошло пять, десять минут, а пар всё также неуклонно поднимался в небо. Очевидно, это длилось всё утро, но было незаметно в сумерки.

    Все прекратилось спустя полчаса после восхода солнца. К тому времени охотник настолько замерз, что был вынужден покинуть сидьбу, а подойдя к норе в глубине леса, негаданно обнаружил, что часовой механизм будильника отсчитывает время.

    Отвязав его от ствола сосны, Дима поглядел на циферблат, сверяя время по карманным часам. Стрелки будильника отставали по времени на двадцать минут. Стало быть, через двадцать минут после установки будильника, лисица сдвинула ветку-заслонку, заходя в нору.

    - Сработало! - восторженно прошептал охотник. Он готов был закричать, а то и пуститься в пляс от радости, что эксперимент удался, но не хотелось пугать лисицу в норе.

    Ликующей походкой Дима вышел на опушку. Его ошеломили грандиозные перспективы. Имея пять, шесть - а лучше десять будильников! - можно контролировать все лисьи норы в округе!..

    Вечером того же дня было решено повторить эксперимент в красном бору, у той норы на затерянной полянке в лесу. Хотелось охотнику своими глазами увидеть, как срабатывает придуманное к будильнику приспособление, - может быть нужно что-то ещё доизобрести?

    Тонкость этого дела заключалась в том - что нельзя касаться руками той веточки, какая перекрывает вход в нору. Её нужно подобрать с земли и установить при помощи других веточек, манипулируя ими, как китайскими палочками во время еды на восточный манер. А уже потом, после того как веточка-заслонка водружалась на свое место, наматывалась нитка на её длинный черенок, торчащий над норой.

    Проделав всё это с величайшей осторожностью, Дима спрятался за деревьями на краю поляны и стал дожидаться выхода лисицы. И дождался. Не успело закатиться солнце, как за заслонной веткой в глубине подземного хода показалась морда лисицы. Вот она обнюхала веточку, как бы случайно упавшую в нору, отклонила её мордой чуть в сторону и пошла, отодвигая ветку всё больше. В этот момент и выдернулся проволочный сторожок из будильника.

    Дима остался доволен, расчёт оказался верным: будильник срабатывал безукоризненно. На протяжении нескольких недель по чернотропу он проводил свои дальнейшие эксперименты. И всякий раз, возвращаясь из походов, он радовался тому новому пониманию лисьей жизни, которое постепенно открывалось ему.