Сказки старого дворника ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ Сергей Трофимов ------------------------------------------------------------- (с) Сергей Трофимов, 1998 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия автора запрещено. -------------------------------------------------------------- Вот и прошел еще один год -- прошел, оставив нам воспоминания и тихую тоску о несбывшейся мечте. Мы зажигаем новые свечи, надеясь на лучшие времена. Мы накрываем стол, и запах хвои уносит наши мысли к прошлому счастью. Но сердце томится о чуде, сердце знает и ждет, ибо лишь в такие дни, дни Рождества, случаются самые светлые и удивительные события. Блаженны те, кто встречает этот праздник в кругу семьи. Блаженны те, кто имеет кров, еду и стол для свечи. Но мой рассказ не о них. Я старик, и мне трудно судить о нынешних временах. Однако судить их стоит. Каждый город в пору своей зрелости обретает семь чудес света. Я не знаю, сколько чудес у тьмы, но мне кажется, что люди, уничтожая одно, порождают другое. Помните, когда-то на Набережной цвела сирень. Там были аллеи и влюбленные на скамейках. А потом это чудо убили, и птицы любви улетели в другие места. Точно так же мы теряем теперь и доброту. Я слышу ее предсмертный крик в новостях по радио, и она прощается со мной глазами голодных детей и бездомных нищих. Они уже улетают -- ласковые птицы доброты... * * * В церкви было уютно и тепло. В воздухе пахло ладаном, и ярко горели свечи. Из-за женских платков и седых голов доносился голос священника. -- И сказал Он им: истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам... Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Михалыч сдернул шапку и втиснулся в толпу. После мороза посеченную руку кололо, как горячими иглами. Но уже привык к морозу и уколам судьбы. Что сделаешь -- не у каждого она похожа на сахар. Был и он когда-то счастливым: имел семью, работу, уважение. До сорока годов служил в саперных частях -- "баюкал" ржавые снаряды и сворачивал им злые головы. Где он только землицу не ковырял: и в вентспилском порту, и на слокском ЦБЗ, и у лудзенской больницы. Семь смертей миновал, а попался на газовом баллоне. Выносил соседского мальчонку из горевшего дома, да тут его и накрыло -- два пальца оторвало, ногу покалечило, подырявило тело, как сито. Списали Михалыча вчистую, пенсию дали -- живи, мол, радуйся. А радости не получилось. Разъехались дети по далеким далям, умерла жена и стал он под старость нищим по кличке "Оккупант". Говорят, если сокола в клетке держать, разрывает он себе грудь в тоске по свободе. Вранье все это. Привыкает сокол к унижению. Вот и Михалыч привык. -- Господи,-- шептал он,-- где же жизнь та с избытком? Поверни ко мне свое лицо, пожалей несчастного человека. Два дня не ел... Не сплю ночами от болей. Забрал бы ты меня к себе. Уж больно тоскливо мне жить ныне стало... Тепло толпы отогрело закоченевшее тело. Покатились по его щеке горячие слезы, застревая в недельной щетине. И вдруг услышал он в своем уме далекий голос: "Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих..." Из церкви Михалыч вышел с радостным сердцем. Надежда -- она ведь как ветер -- то к небу поднимет, то по камням протрет. Шальная племянница судьбы. А город жил в ожидании праздника. В витринах горели лампочки гирлянд. За стеклами мелькали лица красивых женщин, и люди спешили по тротуарам в веселой и радостной спешке, как будто уже опаздывали к столу, за которым собрались друзья и близкие. -- Эй, хромой! Подойди! Он обернулся и увидел богатого господина, который стоял рядом с коричневым "ягуаром". Господину было чуть больше двадцати, но кольца на руках выдавали в нем сына богатых родителей. -- Слышь, старичок. У меня к тебе такое дело. Через час я привезу к этому дому своих друзей. Мы приедем на трех машинах, но сам я буду во второй. Сечешь? Когда мы выйдем, ты подойдешь ко мне, встанешь на колени и попросишь милостыню. Ну, типа, "Пожалей, кормилец, не дай умереть от голодной смерти. Спаси, как спасал и в прежние дни". Я дам тебе лат десять-двадцать, и ты уйдешь. Годиться? Михалыч покраснел. Жизнь обкатала его, как морскую гальку, но становиться на колени перед каким-то юнцом... -- Нет, я не могу. У меня... -- Все без обмана, старик. Скажешь речь, и свободен. Такие деньги за пять минут! Не дури! Соглашайся! Деньги были большие, и Михалыч согласился. Орел за решеткой и тот рвет мясо из рук, так что уж тут говорить о гордости человеческой. Сев на скамью у трамвайной остановки, он начал ждать. Мороз пробирался под порванное пальто, хватал его за нос и щеки. Но Михалыч знал, как обмануть собачий холод. Он прикрыл глаза, вспоминая былые дни. Перед ним замелькали лица детей и покойной супруги. В печи пылал огонь, а на столе посреди закусок и снеди стоял запотевший графинчик с водкой. Маша хлопотала у плиты. Высокая елка упиралась макушкой в потолок, и мишура на лохматых ветках сверкала словно иней в погожий день. Он вздрогнул и с испугом вынырнул из сна. Неужели проспал? Вот тетеря... Свои именные часы Михалыч продал год назад. Потом продал медали и библиотеку Маши. Но денег все равно не хватило, и хозяин дома выгнал его, как паршивого пса. А ведь раньше считались добрыми соседями. Взглянув на часы солидной дамы, сидевшей рядом с ним на скамье, он вскочил и хромая потрусил к большому, нарядно освещенному дому. Михалыч едва успел добежать до ажурных ворот, когда у обочины остановились три машины. Он с ходу упал на колени перед хмельной компанией молодежи и протянул дрожавшие руки к своему благодетелю. -- Не дай умереть голодной смертью, кормилец,-- прохрипел он пересохшим горлом.-- Помоги несчастному во имя Христа! Упитанный отрок в расстегнутой шубе вальяжно осмотрел своих удивленных друзей и вдруг ударом ноги попалил Михалыча на грязный асфальт. -- Много вас таких попрошаек, а я один,-- ответил он сквозь зубы. Его друзья захохотали. -- Ну, круто, брат! Ну, ты его уделал! -- Ах, ты, гад!-- зашептал старик, даваясь от слез обиды.-- Ты же сам меня попросил... Кто-то с оттягом пнул его в живот, и он задохнулся от боли. Низкие тучи метнулись к нему и впились в мозг, как осколки фугаса. -- Уберите отсюда этого калеку,-- произнес капризный девичий голос.-- Не хватало мне, чтобы он тут околел. Михалыча схватили под мышки и поволокли в сквер. От толчка в спину он перелетел через низкую скамейку и растянулся на снегу. -- Эй, старик,-- пролаяла темнота в глазах.-- Вот тебе пятерка, и держи язык за зубами. Будешь надоедать, уроем. Понял? А потом чьи-то маленькие ручки стали растирать ему лицо, и он устало открыл глаза. -- Дедушка, ты не умер?-- спросила его девчушка с чумазым и милым личиком.-- Ой, как ты меня напугал. Михалыч с трудом добрался до скамейки и угрюмо начал стряхивать снег со своего пальто. -- Вот твоя денежка. Возьми!-- сочувственно произнес ребенок. Подражая кому-то из взрослых, она тяжело вздохнула и села рядом со стариком. Заглянув ему в глаза, она погладила его искалеченную руку. Два голубя взлетели ей на колени и тихо заворковали о чем-то на птичьем языке. -- Меня отчим тоже колотил почем зря. Я сначала плакала и обижалась. А потом моя мамочка потерялась, и я стала жить на чердаках вместе с этими птичками. Теперь мы одна стая -- летаем, где хотим. Она вдруг тяжело закашляла, и ее маленькое тело натужно согнулось вперед. Михалыч с ужасом смотрел на тонкие струйки крови, которые потекли изо рта ребенка. Голуби отлетели в сторону, искоса посматривая на старика. -- Доченька моя, что с тобой, милая? Он прижал к себе ее дрожавшее тельце и пригладил растрепанные волосы. Девочка доверчиво обняла его за шею. -- Я узнала тебя,-- шептали ее посиневшие губы.-- Мама показывала мне фотографии, и я запомнила твое лицо. Она говорила, что ты ходишь с палочкой. Шмыгнув носом, малышка посмотрела ему в глаза. -- Иногда мне так страшно и одиноко... Хочется, чтобы кто-то был рядом. А ты чуть не умер, когда я тебя нашла. Она заплакала, и Михалыч поднял глаза к нависшим серым тучам. Грудь ломило от боли и тоски. "Господи,"-- думал он,-- "Ты дал мне в руки этот огонек. Но у меня не хватит сил, чтобы защитить его от злых ветров..." Он повел ее к старому угловому дому возле стадиона "Динамо". Здесь, на четвертом этаже, жила женщина, которую знали почти все бедняки города. В былые дни она работала главным врачом военного госпиталя, а теперь, покупая на пенсию одежду и медикаменты, помогала тем, кто не мог оплачивать свое лечение в больницах. -- Дедушка, давай я тебе здесь подожду,-- сказала малышка, останавливаясь у разбитых стекол парадной двери.-- Я немножко порисую, ладно? Достав из кармана уголек, она подошла к стене, расписанной свастикой и нецензурной бранью. Михалыч кивнул и, постанывая, начал подниматься к знакомой двери. На его звонок из квартиры выглянула молодая женщина. -- Ну, вот! Еще один приперся. Ваша докторша здесь больше не живет. Уходите отсюда и дружкам своим скажите, что переселили ее в бараки в Кенгаракс. Так что нечего тут больше шляться. Снизу послышался надрывный кашель. -- Мне нужна ваша помощь,-- прошептал Михалыч.-- Моя внучка тяжело больна. -- Кто там, Валя?-- прорвался через музыку мужской голос. -- Старик какой-то. Про нашу соседку бывшую спрашивает. Не волнуйся, сама разберусь. А вы, папаша, уходите. Меня на слезу не возьмешь! Внучка у него больная! Придумал тоже! Эх, ни стыда, ни совести... Дверь закрылась. Михалыч, хромая, спустился к парадной двери. Стоя на цыпочках, малышка рисовала углем на стене. Когда он увидел ее рисунок, у него перехватило дыхание. -- Что это?-- прошептал он, рассматривая прекрасную крылатую лошадь. -- Это дочь Снежной королевы,-- ответила девочка, вырисовывая почти живые глаза.-- Я видела ее во сне. Она обещала, что принесет нам на праздник сказочный снег. Ее подбородок был перепачкан кровью. Михалыч вздрогнул и, игнорируя боль в ноге, побежал наверх по ступеням. Он останавливался у каждой двери, нажимал на кнопки звонков, стучал кулаком и кричал в темную шахту лестничной клетки: -- Люди! Мне нужна ваша помощь! Умоляю, помогите! Но двери отвечали молчанием или приглушенной музыкой. Там, в освещенных квартирах, хозяйки накрывали столы, мужья и дети смотрели веселые программы на цветных экранах, и далекий зов не достигал их уютного мира. Маленькая рука коснулась его скорченных пальцев. -- Давай уйдем отсюда, дедушка. Мне здесь холодно, и я хочу спать. -- Ты права, малышка. Мне тоже здесь холодно. Они спустились к парадной двери. Старик взглянул на стену и разочарованно сказал: -- Как жаль! Кто-то стер твою лошадку. Осталось только чистое пятно. -- Ее никто не стирал. Я отпустила Снежную принцессу на улицу. Она звала меня с собой, но я сказала ей, что должна позаботиться о тебе. -- Спасибо, золотко,-- с печальной улыбкой ответил Михалыч.-- Сейчас мы пойдем покушаем, купим тебе что-нибудь вкусненькое, а потом отправимся в ночлежку. Только не забудь, что мы по пути должны зайти в аптеку. Возьмем лекарство от кашля и сладкий сироп. Ничего, малышка! Завтра я отведу тебя к врачу. Ты снова станешь здоровой девочкой и будешь рисовать большие и прекрасные картины. -- Я хочу показать тебе свой лучший рисунок. Пойдем, это недалеко. Старик недовольно засопел. У него болела нога, и тело ныло от голода и холода. -- Может быть сначала что-нибудь съедим. Тебе надо перекусить и согреться. Наверное совсем застыла? -- Нет, дедушка, идем! Скоро начнет темнеть, и тогда ничего не будет видно. Она протянула ему свою маленькую ладошку, и они зашагали к парку Кронвальда. Навстречу им неслись лохматые снежинки. Деревья тянули вверх хрупкие, покрытые инеем ветви. Воздух темнел, становился плотным и мерцал от неоновых огней большого города. Под ногами метались юркие языки поземки. Мороз крепчал, и где-то впереди скакала белая снежная лошадь. -- Это здесь,-- сказала девочка, указывая на арочный проход. Пожав плечами, старик покорно перешел мощенную улочку. Внутри прохода на стене виднелась дверь, обитая ржавым железом. Обычная дверь, с узором трещин на косяке и косой деревянной ручкой. -- Я ее нарисовала сегодня утром. Посмотри, она как настоящая. Михалыч ничего не понимал. Он подошел к двери и дернул ее за ручку. Петли гулко заскрипели. Свежий ветер, хлестнувший в лицо, запорошил на миг глаза искристым снегом. Отступив на шаг, старик с удивлением взглянул на распахнутую дверь. Там, за порогом, виднелись рощи и поля, замерзшая река с хрустальным мостом и сказочно красивый город с высокими башнями. Все тот же снег кружился и падал с небес, и тысячи окон сияли теплом семейного счастья, и там не было пустых холодных домов, мимо которых бродили замершие бездомные. Божий город. Место, где исполнялись мечты и чаяния каждого человека. -- Я... Неужели ты меня услышал, Господи? Михалыч обернулся к девочке. Но малышка исчезла. Лишь белый голубь порхнул из-под арки в ночное небо. Смахнув слезу, старик кивнул седой головой и переступил порог. На Ригу падал снег -- густой и красивый, словно из сказки нашего детства. Люди подходили к окнам и, затаив дыхание, смотрели на танец зимы. Звонили колокола. Сердца замирали в ликующем ожидании, и рождественская ночь дарила им удивительные чудеса.