Ирина Ванка. ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ТЕТРАДИ

--------------------------------------------------------------
(с) Ванка Ирина

Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с
разрешения автора. Любое коммерческое использование данного
текста без ведома и согласия автора запрещено.
--------------------------------------------------------------


Вторая тетрадь:

   ПОСРЕДНИКИ.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   "...Хранитель  мой   милосердный,   я   больше   никогда   не   увижу
Летаргических  дун,   странствующих  сквозь   слепую  бездну  времени  и
пространства. Будь проклят тот миг, когда я впервые осознал неизбежность
своего апокалипсиса и  то,  что  Природа сама,  из  собственной суеты  и
одиночества сотворила  себе  священную  блажь,  именуемую искусством,  и
ввергла в  помешательство разум,  с ним соприкоснувшийся.  Ибо тот,  кто
видел Летаргические дуны,  сотворенные никем из ничего, странствующие из
бытия в  небытие по  одной лишь Природе ведомым дорогам бесконечности --
обречен на безумие.  Теперь я понимаю, что искусство -- обратная сторона
смерти,  отрыв от  логики бытия;  то,  что ни  один мудрец не  возьмется
растолковать,  побоявшись прослыть глупцом;  то, чего не должно быть, но
есть... но существует -- первый решительный шаг к концу мироздания. Будь
проклят тот  миг,  когда я  впервые его совершил;  будь проклят тот миг,
когда я понял, что безумен..."

   Из предисловия к 4-й Книге

   Искусств, написанного

   странствующим безумцем

   Фидрис-ом-Муком.

   Термин "дун" не имеет прямого аналога ни в одном из языков Земли.  Он
обозначает явление,  похожее на выброс галлюцинагенного вещества (поля),
природа и смысл которого имеет различные толкования. Это не галлюцинации
в нашем понимании этого слова. Это устойчивая "картинка", одинаковая для
всех наблюдающих,  имеющая конкретную форму, строго очерченные границы и
ни  в  коем  случае не  плод  индивидуального (внутреннего) воображения,
скорее   воображения  внешнего,   вызванного  не   реакцией  психики  на
непривычные  воздействия,  а  напротив,  воздействие психики  на  особые
волновые  поля.  Эти  воздействия не  универсальны и  встречаются крайне
редко,  далеко не  у  всех рас.  Только при  наличии необходимой внешней
среды  и  способностей психики  этой  средой  манипулировать.  Не  стоит
углубляться в историю открытия явления и эволюции,  в результате которой
оно  сделалось чем-то  средним  между  способом медитации,  искусством и
видом спорта.  Стоит лишь заметить, что термин в Ареале прижился и нашел
богатое применение к  чему угодно,  только не  к  своему первоначальному
смыслу.  В  этой главе,  в  частности,  "Летаргические дуны" носят смысл
совершенно иной. Но с легкой руки Фидриса термин "дун" накрепко прилип к
явлению и уже миллионы лет существует в таком виде.

   Природу Летаргических дун, описанных в 4-й Книге Искусств, невозможно
исследовать  никакими  традиционными  методами.  Но  находятся  уникумы,
способные их постичь своим особым чутьем.  После таких экспериментов над
собой они  лишаются рассудка либо исчезают,  оставив после себя описания
непохожих впечатлений, будто речь идет о разных вещах. Эти трактаты мало
кто воспринимает всерьез.  Но находятся другие чудаки, которые, впадая в
транс,   пытаются  их   толковать  и   толкуют   до   полной   смысловой
совместимости.   Но  толкование  разных  авторов,  как  любое  вторичное
искусство, оказывается еще более путано и разнолико. Эти чудаки способны
всю жизнь скитаться по ареалу в поисках Летаргических дун,  но мало кому
из одержимых удается достичь результата.  Точнее сказать --  никому.  На
редкие  явления везет  обычно случайным "прохожим".  Одним  из  таких...
случайных был Фидрис-ом-Мук.

   Описания  Фидриса  пока  что  наиболее ясное  свидетельство очевидца,
который, сделав над собой усилие и, абстрагировавшись от эмоций, оставил
более-менее   пригодную  для   восприятия  картину  явления.   В   своем
предисловии к  4-й Книге он утверждает,  что это ни что иное,  как форма
существования  внепространственной* субстанции.  (*В.-п.  субстанция  --
особое  видимое  состояние  вещества  в   межуровневых  пространственных
промежутках.  Уровни упоминаются в  8-9  ступенях шкалы Дуйля,  их смысл
будет рассматриваться в последующих главах учебника).  В.-п.  субстанции
(материи) в  чистом виде  вроде  бы  как  не  существует,  а  способа ее
исследования --  тем более.  Да и сама в.-п. "материя" -- понятие скорее
гипотетическое. Но Фидрис лично наблюдал, более того, вычислил градус ее
отклонения  от  условно  нулевого  пространственного  Уровня.   Величина
оказалась ничтожно  мала,  но  скопление в.-п.  вещества  занимало объем
средней величины галактики,  включая в  себя миллиарды небесных тел,  не
связанных никакими физическими законами,  их перемещение в  пространстве
имело скорее дискретные свойства,  однако прагматик Фидрис увидел в этом
проявление  чистого   искусства,   прототипа  искусства.   Скептики  же,
анализировавшие его материалы,  не нашли в  них ничего,  кроме аномалии,
начиненной мощнейшим психоэнергетическим зарядом,  который и становится,
по  их  мнению,  главной причиной помешательства,  а  вовсе не  то,  что
предстает взгляду очевидца.

   На  одной  из  планет  аномалии Фидрис  обнаружил гигантских размеров
ворота, обрамляющие вход в подземный коридор. Сами ворота, высеченные из
камня  скалы,   были  пределом  архитектурного  совершенства.  Их  форма
создавала иллюзию искажения,  а  грани  меняли очертания с  разного угла
зрения. Эти очертания порой не имели смысла в трехмерном пространстве, а
при  увеличении "картинки" наблюдатель испытывал сильное головокружение.
Неоправданно   огромные   размеры   ворот   способны   были   пропустить
навигаторский болф.  Фидрис пытался приблизиться к  ним,  но  каждый раз
попытка не  удавалась,  и  он  пошел на  эксперимент:  прежде чем начать
приближение, он зафиксировал координаты своего корабля в пространстве. И
с этих координат в сторону цели корабль не сдвинулся ни на градус. Будто
Вселенная вращалась вокруг  него  с  задаваемой кораблем  скоростью,  но
планета,  цель и сам корабль оставались неподвижны.  При этом показатели
скорости  проходили  самые  чудовищные диапазоны --  малейшее  искажение
пространства могло оказаться роковым,  но  ни  единого искажения в  зоне
Л.д.  не наблюдалось --  корабль держал идеально ровный курс, показатели
пространственных координат не менялись.

   Фидрис оставил изображение этой архитектуры,  которое, по его мнению,
не  передает  и  тысячной доли  великолепия оригинала.  Это  дало  повод
скептикам-исследователям материалов  усомниться в  адекватности передачи
света и  расстояния аномалии.  Но  даже это  голографическое изображение
произвело впечатление.  Оно  было  помещено в  один  из  архивов Ареала,
однако вскоре помутнело и  стало стремительно исчезать.  С него поспешно
было  сделано  несколько  вторичных  копий,  но  восстановить голограмму
Фидриса не смогли.  Вероятнее всего она банально самоликвидировалась, но
были и другие версии,  касающиеся мадисты...  Хотя, собственно, не о них
речь. Можно было бы вовсе не вдаваться в конкретику изображений, если бы
спустя  некоторое  время  не   произошло  другое  событие,   заставившее
задуматься и скептиков и единомышленников.  Одна из фактурных экспедиций
привезла с собой изображение в точности такой же архитектуры, но гораздо
меньших  размеров,   найденной  на  одной  из  фактурных  планет.  Члены
экспедиции свидетельствовали, что местные аборигены, не вырвавшиеся даже
на   орбиту,   серьезно  утверждают,   что  это  есть  центр  Вселенной,
приблизиться к  которому невозможно.  Всех пытавшихся это  сделать ждала
участь  помешанного  Фидриса:   сильные  головокружения  плюс  различные
расстройства  организма,   характерные  для  местной  фактуры,   нередко
приводящие  к  смерти.   Экспедиция  оставила  в  архиве  копию  "центра
Вселенной",  которая  прекрасно  хранится  наряду  с  мутнеющими копиями
Фидриса.  Именно по  ней психобиологи вычислили расу существ,  способных
сотворить это чудо и  существовать в нем без ущерба для здоровья.  И вот
что  интересно:   никакие  аналоги  этой  расы  в   естественном  ареале
существовать не  способны и  ни  в  какую  логическую структуру рас  эти
существа не  укладываются.  Казалось бы,  теория Фидриса о  межуровневых
существованиях в  лучшем доказательстве не  нуждается,  однако,  забегая
вперед,  скажу, что Фидрис был не прав. И это роковое заблуждение в свое
время  слишком  дорого  обошлось адептам  сомнительно доказуемых теорий.
Впрочем,   это   не   единственное  потрясение,   доставленное  Фидрисом
цивилизованному Ареалу,  он  привез с  собой целую галерею Летаргических
дун;  все  они  с  одинаковым успехом  мутнели  и  действовали на  нервы
исследователям,  но аналог в фактуре был найден только "воротам".  Пока,
во всяком случае.

   Одна из интереснейших гипотез, объясняющих природу Летаргических дун,
была  предложена  инженерами-информационщиками.  Они  предположили,  что
внепространственная "материя" здесь совершенно ни  при  чем,  вся дело в
Е-инфополе.  Это  очень  похоже  на  самопроизвольный выброс информации,
создающий помехи в структуре ЕИП.  Но физической природы растолковать не
смогли -- сбивали с толку мутнеющие копии: если это всплески ЕИП, давшие
осложнения на психику Фидриса,  копий быть не могло.  Если же осложнение
оказалось  столь   сильным,   что   Фидрис  ухитрился  сделать  копии  с
собственного воображения -- они должны искажаться, но не мутнеть.

   ***

   Предчувствия подводили Матлина всегда и  везде,  но только не на этот
раз. Технопарк он узнал сразу, даже, несмотря на то, что едкий оранжевый
туман  на  схеме  не  был  обозначен,   а   местонахождение  существенно
отклонилось от своих прежних координат. Он был уверен на все сто: это то
самое место, где он впервые открыл глаза и немедленно пожалел об этом. К
этому, ничем не примечательному технопарку, которых в зоне, должно быть,
тысячи,  он  чувствовал необыкновенный прилив  нежности,  который должен
чувствовать любой нормальный человек к больнице,  в которой родился. Вид
серого гуманоида по-прежнему не  обещал ему  эстетического удовольствия,
но  радость Матлина была столь велика,  что  никакие мелочи на  ее  фоне
значения не имели.

   Суф связался с  парком,  чтобы скорректировать полет и запросить бокс
для посадки,  но  в  ответ пришел запрос на  параметры корабля по полной
программе и обстоятельное объяснение причины визита.

   -- Как звали твоего "серого"? -- спросил он.

   -- Не знаю, -- признался Матлин, -- никак не звали.

   -- Хоть кто он там?

   Матлин только развел руками.

   -- Гуманоид.

   Тянуть связь больше двадцати секунд у навигаторов считалось признаком
дурного тона, но и сообщение, отосланное в технопарк, не претендовало на
особый  изыск:  "Серого  гуманоида желает  видеть  волосатый фактуриал".
Вследствие чего голова Серого немедленно показалась в  бортовой панораме
и,  внимательно оглядев окрестности,  остановила взгляд на  одуревшем от
счастья Матлине со взлохмаченной шевелюрой и признаками недельной щетине
на лице.  Со стороны технопарка вопросов больше не поступило,  корректор
полета пошел на пульт.

   Технопарк  был  устроен  по  принципу  стандартного  корабля  Ареала:
пластами  помещений,   напоминающих  сферическую  спираль  с  меняющейся
искусственной гравитацией,  характерной для большинства технопарков и  с
путаными переходами. Трудно было определить, естественная ли это планета
так основательно оприходована цивилизацией или АФ-пломба, поддерживающая
равновесие системы.  Зал,  в  котором Матлин пережил ужасный конец своей
злополучной амнезии,  Суф  определил одним  простым  словом,  по  смыслу
похожим на "карантин".  Это было место для склада,  перевалочного пункта
для громоздких предметов,  требующих особого контроля и обработки обычно
при пересечении рискованных зон.  Пользовались им крайне редко. Пустовал
он и  на сей раз,  пока Матлин дожидался визита Серого,  а Суф развлекал
его  житейскими  историями  об   этих  карантинных  пропускниках  и   их
назначениях, не имеющих ничего общего с его фактурными проблемами.

   Матлин много раз представлял себе эту встречу. Все, что он должен был
сообщить Серому и  все,  что  должен был у  него спросить,  намывалось в
мыслях многими бессонными ночами и  уже  являло собой  плотно накатанную
колею   слов,   образов  из   всех   возможных  поворотов  событий.   Но
действительность оказалась куда более непредсказуемой и  первая же фраза
Серого выбила его из колеи:

   -- Я доволен, что мои медицинские опыты оказались успешными.

   Ни предмета разговора,  ни причины "довольства" Матлин сразу не понял
и  уже  начал сомневаться,  о  нем  ли  идет  речь,  не  спутали ли  его
ненароком... Но серые гуманоиды амнезией не страдали.

   -- Я прекрасно помню это недоразумение. С того момента, когда инженер
обнаружил тебя здесь и  принял за бешеное животное.  Мы не сразу поняли,
что происходит:  я часто слышал о подобном явлении, но увидел впервые --
типичные  признаки саморазрушения мозга.  Я  не  надеялся,  что  удастся
остановить процесс, и постарался облегчить страдания. Кроме меня, к тебе
никто не  решался подойти.  Но  если  восстановилась даже  способность к
общению -- я очень доволен.

   Матлин не стал выводить Серого из заблуждения по части языка, а также
сильно преувеличил уровень своей  фактуры,  прежде чем  в  общих  чертах
обрисовать ситуацию и  справиться,  не  было ли с  ним второго такого же
"бешенного животного"?..

   Но сам Серый и такой же серый инженер,  нашедший его,  были убеждены:
"животное  было  одно.   Второго  нигде  не  обнаружено  и  пропасть  на
территории технопарка оно  ни  коим  образом не  могло.  Другой  вопрос,
гораздо более интересный, как подобное животное смогло оказаться здесь?"

   -- Только  не  следует  думать,  --  продолжил Серый,  --  что  я  не
интересовался этим вопросом.  Ты  не ориентировался в  ситуации,  но вел
себя слишком уверенно для ранних фактуриалов.  Я вскоре пожалел,  что не
отправил  тебя  в   биологические  лаборатории.   Но   после  внезапного
исчезновения с маршрута я отказался вообще что-либо понимать: либо все в
порядке и ты скоординировался сам, либо случилось непредвиденное. В этот
период  через  карантин  прошла  всего  лишь  одна  экспедиция.  Она  не
парковалась  здесь  и  работала  с  грузом  прямо  с  орбиты.   Карантин
производил консервацию.

   Матлин вопросительно поглядел на Суфа.

   -- Непонятно,   о  чем  речь?  --  удивился  Серый.  --  Отсек  гасил
внутреннюю вибрацию предметов для облегчения маневра корабля.

   -- Я не ослышался?  --  Воскликнул Матлин. -- Ведь это может означать
только одно -- меня хотели убить!

   -- Не  думаю,  что не нашлось более простого и  надежного способа это
сделать, -- успокоил его Серый.

   -- Но я не знаю, что произошло. Я абсолютно ничего не помню.

   -- Через  карантин ничто живое проходить не  должно.  И  то,  что  ты
остался жив,  может иметь одно разумное объяснение:  ты оказался в  зале
после того,  как режим консервации отработал.  Но иначе,  как с  багажом
экспедиции,   проникнуть  туда  нельзя.   Возможно,   багаж  подвергался
обработке перед проходом рискованной зоны,  и  ты находился внутри него.
Кто  выбросил тебя  наружу  с  такой  опасной  болезнью и  от  чего  она
началась,  --  трудно судить.  Оборудование технопарка здесь ни при чем.
Такую цепную реакцию мозга могут вызвать лишь биологические воздействия.

   -- Что можно узнать о самой экспедиции? О какой рискованной зоне идет
речь?

   -- Непохоже, что речь идет о зоне. Скорее всего, об участке аномалии,
проходимом для экономии полетного времени.  Мы не задаем клиентам лишних
вопросов,   особенно,   если  они   не   пользуются  посадочным  боксом.
Единственное,  что я могу дать,  -- это точные координаты пространства и
времени события, развитие этих координат можно лишь предполагать.

   Серый отвел Матлина в  диспетчерский пульт и поднял на панораму схему
режимов работы отсеков того  памятного дня.  Волосатый фактуриал в  этих
тонкостях абсолютно ничего не смыслил,  но глядел во все глаза и активно
поддакивал Серому,  который  пытался вычислить приблизительные параметры
корабля,  руководствуясь исключительно манерой его  вращения на  орбите.
Манера  казалась  ему  нехарактерной для  среднестатистического клиента:
либо  это  очень  дальнобойный  скоростной  болф  колоссальной мощности,
либо...  Серый опять отказывался что-либо понимать и повторял каждый раз
одно и то же:  нестандартный аппарат,  нестандартный, ищите прежде всего
на  стыке  рискованных  аномальных  зон  и   нестандартных  конструкций.
Навигатор высочайшего класса!  Впервые вижу что-то подобное: ему удалось
не  оставить своих параметров на орбитальном приемнике,  воспользоваться
карантином и  уйти.  Хорошо,  что  болф  необычен,  проще  будет  искать
навигатора.  Должно  быть,  у  него  допуск  не  ниже  восьмого  уровня.
Навигаторы такого класса все на контроле.

   Матлин продолжал энергично поддакивать, отдавая себе отчет в том, что
в  голове  его  образовался полный  винегрет и,  чем  больше он  слушает
Серого,  тем  меньше  вероятность разделить эту  смесь  на  составляющие
ингредиенты:  от  Суфа он  усвоил,  как  таблицу умножения,  одну святую
школярскую  аксиому  --  навигатора  выше  восьмого  уровня  допуска  на
маршруте засечь НЕВОЗМОЖНО!  Как его искать? На каком контроле? Можно ли
кидаться на поиски, не имея представления, что произошло и чем это может
быть чревато?

   -- В их школе есть особый закрытый архив,  --  сообщил Серый,  --  на
такого класса машины и на такого уровня навигаторов.  Знаю, что выйти на
этот архив сложно, но это единственное, что поможет наверняка.

   Озадаченный Матлин вернулся на  болф,  но Суфа на месте не обнаружил.
Само собой разумеется,  что ни через час, ни через два он не дождался ни
его самого,  ни  какой-либо связи с  ним и,  не  на  шутку разозлившись,
отправился на поиски.  Прятаться Суф умел,  но и  у Матлина имелись свои
хитрости:   он   вычислил   по   манжетным  координатам  его   примерное
местонахождение, отправился в прямо противоположную сторону станции и не
ошибся.  Интуиция привела его в небольшой просмотровый зал, состоящий из
множества  отсеков,   оборудованных  специальными  панорамными  столами,
позволяющими  делать   профилактический  осмотр   и   мелкий  ремонт  на
расстоянии.  Каждый стол  соответствовал посадочному боксу  технопарка и
давал  возможность детально исследовать все  содержимое бокса при  любых
увеличениях. Эти залы считались самыми людными помещениями технопарка, и
Матлина неприятно удивило то,  что отсеки подозрительно пустовали,  а из
самой глубины зала  доносились звуки еще  более подозрительные,  которые
Матлин для собственного успокоения принял за слуховые галлюцинации.  Но,
тем   не   менее,   осторожно   последовал   в   направлении   источника
"галлюцинаций" и  еще раз не ошибся.  Звуки приближались,  усиливались и
все больше становились похожими на "Lady in red".  Вскоре глазам Матлина
предстала умиляющая до  слез картина:  в  одном из диспетчерских отсеков
зала штук пятнадцать гуманоидов,  собравшись в  кружок вокруг смотрового
стола, с благоговейным оцепенением вкушали творчество де Бурга.

   Заметив Матлина,  Суф,  без малейшей жалости к публике, извлек запись
из  воспроизводящего устройства,  сунул ее за манжет и,  будто ничего не
произошло, обратился к своему подопечному:

   -- Ну, что? Летим?

   Гуманоиды медленно и неохотно стали расползаться по делам.

   -- Как это понимать? -- Удивился Матлин.

   -- Не  знаю,  не  уверен,  что этот язык вообще следует понимать,  но
звучит приятно.

   -- Вместо того,  чтоб развлекать коллег, лучше б собрал их и подумал,
как можно выйти в закрытые архивы вашей "Альма-матер".

   -- Запросто.

   Вернувшись на  корабль,  Матлин прежде всего  осторожно прозондировал
все записи земного происхождения,  но ничего не нашел,  кроме фрагментов
спутникового  телевещания,   которое  вполне  могло  попасть  в   память
компьютера автоматически, без умысла пилота.

   -- Чем мне всегда нравились архивы школы,  --  рассуждал Суф,  -- так
это  тем,  что  даже самая приблизительная информация всегда оказывается
точной.

   Ответ   пришел  немедленно:   "Опознавательные  характеристики  болфа
идентичны запросу; в интересующий вас период времени он, вероятно, вошел
в  зону  Акруса.   Навигатор  неизвестен.  Уточняющая  информация  может
содержаться в  технопарках...  (далее  следовало  перечисление координат
технопарков)".

   -- Черт! -- Выругался Матлин. -- Зона Акруса рискованная или нет? Что
значит "вероятно"?

   Суф только отмахнулся от него и продублировал запросы по технопаркам,
указанным в справке.  Практически все они оказались "в десятку".  Ответы
обнадеживали: "Действительно был, никаких предметов после себя и никакой
информации о  себе не  оставил".  По срокам все совпадало.  Но когда Суф
вывел на панораму схему маршрута похитителя,  оказалось, что все вопросы
еще впереди.  Маршрут представлял собой спираль в  направлении от одного
технопарка к другому, до конца зоны и обратно.

   -- Идиоты!  --  Воскликнул Матлин. -- Даже я так не летаю! У них что,
рулевое управление заклинило? Что за траектория?

   -- Думай,  -- остановил его Суф, -- думай, как следует, что это может
означать?

   -- Только то, что навигатором здесь и не пахло.

   -- Что тебе напоминает эта схема?

   -- Путь  пьяного сборщика налогов с  работы домой...  Или  пионерский
рейд по местам боевой славы.

   Суф не отрывал глаз от схемы.

   -- Почти угадал.

   -- Ведь  они  возвращались несколько раз.  Такое  впечатление,  будто
что-то искали.

   -- Это вполне очевидно,  -- рассуждал Суф, водя наконечником перчатки
по спирали панорамы, -- что они искали тебя.

   -- Но  почему они  не  использовали связь?  Зачем делать этот  облет,
если...

   Суф отключил изображение и повернулся к Матлину.

   -- Значит,  у  них была причина.  И  пока мы  не  узнаем,  что это за
причина,  я  бы  не  советовал тебе усердствовать в  поисках.  Как бы не
пришлось потом мне разыскивать тебя.

   Некоторое  время  они  сосредоточенно  молчали,   зависнув  в  районе
технопарка и  не имея ни одной приемлемой идеи,  как быть дальше.  Потом
Суф  спохватился и  вызвал на  связь  Серого:  "зондировались ли  отсеки
станции системой "генетический поиск" и если да, то когда?" Ответ поверг
их  в  молчание еще  более длительное и  сосредоточенное:  "Да,  "поиск"
зафиксирован станцией от объекта с дальней орбиты в следующие сроки...",
которые не оставляли ни малейших сомнений.

   -- В это время ты уже убрался оттуда?

   Матлин кивнул.

   -- Уже сутки как...

   Серый  послал вдогонку данные генетического кода  искомого существа и
свои  недоумения по  поводу  того,  что  искатели  не  связались  с  ним
напрямую. Естественно, это был генетический код Матлина.

   -- Как думаешь, Суф, что им от меня надо?

   -- Думаю,  ничего  хорошего  с  тебя  не  возьмешь.  Соображай,  тебе
виднее... Может, рискнем развернуть их маршрут?

   Матлин  испытал  омерзительный оцепеняющий страх,  не  имеющий ничего
общего с  мандражем любопытствующего невежды.  Ничего похожего с  ним не
случалось даже тогда,  когда он в  полном одиночестве завис на корабле с
неизвестным ему маршрутом.  Худшее,  что ему грозило тогда --  бездарная
смерть от  естественной старости.  Теперь же он не мог даже предположить
свою участь,  если в  процессе поиска случайно наткнется на  похитителя.
Предполагать ему было совершенно нечего, да и не из чего.

   Суф   развернул  маршрут   от   "Наша-галактики"  до   зоны   Акруса,
руководствуясь  исключительно   собственной   навигаторской   интуицией,
проложил  на  глаз  наиболее  вероятную  траекторию и  где-то  за  сотой
ступенью КМ-транзита поймал-таки  искомый  предмет по  тем  же  закрытым
школьным архивам.

   -- Он шел с Земли? -- Спросил Матлин.

   -- Возможно, но не исключено, что с Марса.

   -- Нашел время издеваться. Смотри скорей, где он.

   Но  Суф ничуть не  поторопился,  напротив,  досконально разложил весь
доступный маршрут на  отрезки и  пронаблюдал каждый:  корабль возник  на
границе бонтуанской зоны, вблизи Наша-галактики и шел по курсу аккуратно
на них.

   -- Хороший навигатор,  --  сообщил Суф,  --  красиво идет, я б так не
смог...

   -- Какой допуск школы?

   -- Да  погоди ты!  В  бонтуанской зоне он  следа не оставил.  Следует
предположить, что корабль их...

   -- Кто такие бонтуанцы?

   -- Отвяжись!  Хороший навигатор идет по  маршруту с  отклонением на 9
градусов.  Его  отклонение 2-3,  практически никакого.  Из  зоны  твоего
любимого технопарка они с  тем же отклонением ушли в сторону Акруса и на
границе зоны  сошли с  КМ-сети.  Если я  прав,  их  отклонение в  Акрусе
составит не  более  20  градусов --  хороший шанс  узнать  конечную цель
маршрута. Надо смотреть саму зону.

   -- Ты не боишься "зацепить" корабль?  Если там прежняя команда, у нее
могут быть прежние планы относительно меня.

   -- Послушай,  лягушонок,  почему  бы  тебе  не  вернуться к  Ксаресу?
Кажется,  у него тоже были планы. Он-то уж точно тебя бонтуанцам в обиду
не даст...

   Пока Матлин подавлял в себе приступы ярости, Суф открывал зону Акруса
и ужасался.

   -- Нет!  Я на своем болфе туда не пойду. Чудовищное смещение. Больше,
чем я предполагал.  Без внешней страховки --  это исключено. Надо искать
корабль  с   сильным  центрующим  полем  или   ставить  по   краям  зоны
удерживающие полюса.  Иначе улетим... Здесь каждый шаг может растянуться
на годы.

   -- Куда еще "улетим"?

   -- Не  хотел бы  я  узнать,  куда:  в  "ядре" зоны  большая плотность
вещества, которое, рассеиваясь, движется к внешней границе. Как повезет,
угадаешь фазу --  вышвырнет из  зоны,  промахнешься --  пеняй на себя...
Никакая цивилизация там невозможна, и нам там делать нечего.

   -- А если найти специальный корабль?

   -- Я  не  вожу  по  рискованным  зонам  рискованные  корабли.   Нужен
навигатор,  -- Суф задумался, -- не ниже восьмого допуска. И желательно,
чтоб из самой зоны кто-то страховал. Без страховки и говорить не о чем.

   -- Где можно найти навигатора?

   -- Не знаю.

   -- А кто должен знать? -- Вскипел Матлин.

   -- Что там делать?  Там в принципе не может быть никакой цивилизации,
а твоего приятеля тем более!

   -- Но зачем-то меня туда тащили!

   -- Тащили,  --  согласился Суф,  --  но  ведь  выронили по  дороге...
радуйся!

   ***

   В  ожидании Матлина,  Ксарес сварил чай,  который успел  остыть.  Все
оттого,  что невероятно злопамятная Перра, не пожелав идти лифтами ЦИФа,
вывалила своего ездока на  голую поверхность грунта и  была такова...  А
Матлин,  вспомнив про  оставленный в  машине манжет,  имел  удовольствие
несколько часов блуждать в  поисках коммуникации,  и  проклинать себя за
то, что не воспользовался, как все нормальные гуманоиды, услугами парка,
а повел себя как последний фактуриал. Но Ксарес был рад и этому.

   Матлин вынул из сумки пакет с сахаром, пару лимонов, нож и потребовал
воды, чтоб сполоснуть все это.

   -- Мог  бы  сполоснуть  дома,   --   заявил  Ксар,   --   знал,  куда
собираешься...  --  И  пока  Матлин довольствовался паровой камерой,  по
очереди заталкивая в нее лимоны, Ксар, позабыв о всяких нормах приличия,
вызвался помочь распаковать багаж. Он извлек из сумки своего подопечного
массу диковинных вещей:  адидасовский спортивный костюм,  кроссовки, еще
одну  пачку  сахара,   две  коробки  шоколадных  конфет,  большой  пакет
карамели,  две  банки  кофе,  пять  коробок мыла,  механическую бритву и
кое-что  в  дорогу почитать...  Рассортировав все  это  по  тематическим
кучам, он проглотил конфету и сосредоточенно проанализировал ее вкусовую
гамму своими рецепторами, находящимися, очевидно, чуть выше желудка.

   -- И это все, что ты смог с собой привезти?

   -- Я  бы еще взял,  --  признался Матлин,  --  но Суф сказал,  что не
взлетим.

   -- Вот как? Неужели в нем проснулось чувство юмора?

   -- В  нем  много чего проснулось.  Его теперь не  узнать --  конченый
фактуриал.   Он   несколько  дней  висел  на   орбите,   развлекая  себя
телевидением,   но   откуда   в   нем   взялась  способность  нецензурно
браниться?...

   -- Ты  недооцениваешь его  способности.  Раса  ботришей исключительно
сообразительна, близка к оптималам, к тому же имеет свойства имитировать
все,  с  чем  соприкасается.  Так что нецензурщины он,  вероятнее всего,
набрался от тебя.

   -- Да брось ты, он по-русски с трудом понимает и, к тому же... Если я
и пропустил при нем пару раз, то сразу же извинился.

   -- Ты просто не замечаешь за собой...  --  сказал Ксарес, проглатывая
следующую конфету,  --  да, да! Имей в виду. И нечего извиняться. Только
заостряешь его внимание.

   Они сутки кряду проболтали о всякой ерунде и не только...  --  Матлин
выложил все,  как на исповеди. Он обожал беседовать с Ксаром больше, чем
с кем бы то ни было за всю свою жизнь.  Ксар был единственным существом,
которое слушало его всегда,  с невероятным интересом, вгрызаясь в каждое
слово,  в каждую,  казалось бы, ничего не значащую деталь. "Это от того,
-- думал поначалу Матлин, -- что я для него штука новая, непонятная", но
ошибался,  потому что со временем слушательские способности Ксара ничуть
не истощались.  Кроме того,  Матлин стал замечать такое отношение с  его
стороны не только к себе. "Это профессиональная болезнь фактурологов, --
разъяснял ему Суф, -- они предпочитают вникать в суть проблемы с первого
захода,  чтоб  лишний  раз  со  своими аборигенами дел  не  иметь".  "Но
все-таки  стоило ли  сидеть на  полу  лаборатории,  когда есть  чудесный
особняк,  удобные кресла,  --  рассуждал Матлин,  возвращаясь к  себе  и
валясь с ног от усталости,  -- я уже сто лет не сидел у камина, а теперь
даже нет сил его растопить".

   Он заплетающейся походкой прошелся по дорожке сада,  вышел к особняку
и  с  первого  взгляда  на  парадный  вход  догадался,   что  сидение  в
лаборатории   было    вынужденной   мерой:    двери   парадной   напрочь
отсутствовали,  из  окон  спальни второго этажа пробивался гадкий,  чуть
голубоватый свет,  каменных львов на месте не оказалось, не оказалось их
даже в  ближайших обозримых окрестностях.  Войдя в  дом,  Матлин и вовсе
содрогнулся: стены и потолки оказались тонированы в черный цвет, до того
черный,  будто их вовсе не существовало, а пол каким-то образом держался
в  беззвездном космосе.  Мебель  и  прочие милые  сердцу безделушки были
свалены в  кучу  среди  гостиной и  закрыты светонепроницаемым колпаком.
Нетронутой оказалась лишь  спальня.  В  изголовье его  роскошной кровати
светился фонарик,  а  под  одеялом,  шикарным стеганым одеялом,  набитым
мягкими,  как пух,  коконами насекомых,  лежало маленькое, отвратительно
глазастое существо с огромной головой и тонюсенькими ручонками.

   -- Господи Иисусе... -- пробормотал Матлин и почему-то перекрестился.

   Существо спрятало голову под одеяло.

   -- А ну-ка, подвинься.

   Существо не шелохнулось.

   -- Подвинься,  кому сказал,  -- он повторил то же самое по-русски, но
головастик по-прежнему не реагировал.  -- Черт!!! -- Матлин огляделся по
сторонам,   но  никакого  подходящего  инструмента,   способного  решить
проблему,  не обнаружил.  --  Кыш!  --  прошипел он и замахал руками. --
Пошел, пошел отсюда.

   Существо только  съежилось,  и  Матлину  ничего  не  оставалось,  как
спуститься вниз к садовому инвентарю, выбрать самые размашистые грабли и
с  их  помощью отбуксировать головастика на  самый край кровати.  Он так
хотел  спать,  что,  казалось,  рухнул бы  даже  среди болота и  уснул в
обнимку  с  крокодилом,   но  только  не  с  этим  глазастым  напуганным
существом.

   Забравшись на  кровать,  не  раздеваясь,  он  стащил одеяло на себя и
после  этого  уже  ничего не  помнил и  ничего не  воспринимал.  Лишь  в
павильонный полдень его разбудил голос Ксареса.

   -- Ну,  зачем же...  зачем же было так его обижать,  --  он,  стоя на
четвереньках,  аккуратно извлек  из-под  кровати  глазастое существо при
помощи тех же грабель,  --  тебя здесь никто не обижал, когда ты был так
же беспомощен.

   Существо охотно пошло к  Ксаресу на  руки и,  как  обезьянка,  обвило
своими лапками его шею.

   -- Это и есть бонтуанец?

   -- Какое твое дело, хам! Это живое существо, и ты не должен был с ним
так обращаться.

   -- Я всего лишь его подвинул. Хочешь, извинюсь?

   -- Оставь его в  покое.  У  него сейчас не лучшие времена,  чтобы еще
выслушивать твои извинения, -- вместе, они смотрелись очень трогательно.
Ксарес  бережно  прижимал к  себе  "существо",  придерживая его  большую
голову,  --  ты же знаешь,  его подругу пришлось вернуть. Как бы ты себя
чувствовал на его месте?

   -- Паршиво,  --  согласился Матлин, -- именно поэтому я никогда бы не
позволил  себя  сцапать  вместе  с  подругой,  --  он  поднялся и  начал
стаскивать постельное белье.  -- Этот "Ромео" не заразный? Да поставь ты
его, в конце концов, не трону...

   -- Здесь для него слишком сильная гравитация. Я уже приготовил место,
где такие циники, как ты, его не обидят.

   -- Вот и отлично. Тогда проваливайте отсюда оба.

   -- Твои львы опять гуляют по саду.  Он пугается.  Будь добр, верни их
на  место,  --  сказал  Ксар,  натягивая темный колпак на  голову своему
питомцу и направляясь к выходу.  --  И вообще,  наведи порядок,  если ты
намерен здесь обосноваться.

   -- Порядок,  порядок,  --  ворчал Матлин,  --  когда я уезжал, такого
погрома не было.

   Ни  о  каком наведении порядка не могло быть и  речи.  Весь следующий
день, до самых сумерек, ушел на поимку львов. Первый попался сразу, зато
второй задал своему хозяину работы и  беготни.  К  концу дня  Матлину за
каждым деревом стало  мерещиться каменное животное,  которое на  льва-то
было похоже весьма приблизительно.  Одна радость,  в  каменном состоянии
оно  перемещалось  намного  медленнее,  чем  в  натуральном,  совсем  не
кусалось  и   вместо  кровавых  борозд  от  когтей  оставляло  на  своем
преследователе в худшем случае синяки.

   Замаявшись этой работой, Матлин присел было на ступени отдохнуть, как
вдруг в зарослях сада мелькнул третий...

   -- Вот  негодяи,   --  подумал  он,  --  неужто  расплодились,  --  и
отправился поглядеть.  Зверь шарахнулся от него в темноту кустарника. --
Ну,  нет,  --  решил Матлин,  --  это уже слишком, -- вооружился садовым
фонарем, железной цепью и кинулся вслед за зверем. Но вернулся ни с чем.
Зверь  будто  провалился  сквозь  землю.   Решив,   что   все   это  ему
померещилось,  Матлин опять  присел на  ступеньки,  и  в  зарослях снова
что-то  мелькнуло.   Он  выключил  фонарь  и  замер.   Похоже,  животное
направлялось в его сторону.  Кроме того, тяжело дышало, сверкало глазами
и своими повадками мало походило на каменное изваяние.

   -- Если даже это и  лев,  то,  по  крайней мере,  из  какого-то более
эластичного материала,  --  рассуждал Матлин и  прикидывал свои  шансы в
критический момент запрыгнуть в  окно.  Зверь,  тем временем,  блуждая и
принюхиваясь,  приблизился к  парадной.  Тень  от  дальнего фонаря четко
обрисовала силуэт собаки,  огромной и лохматой, похожей на водолаза. Все
большие собаки в темноте похожи на водолазов. Матлин тихонько посвистел.
Собака подошла ближе и остановилась в метре от его протянутой руки.

   -- Иди сюда,  кыс-кыс-кыс...  Не  бойся,  --  и  холодный собачий нос
уткнулся в его ладонь.

   При  свете  и  более  детальном рассмотрении это  оказался  алабай  с
кожаным  ошейником и  клубной меткой,  на  которой было  выдавлено слово
"Дэйк".  Пес оказался совсем ручным,  ласковым, как домашний кот и после
получаса  дружеского общения  уже  ходил  за  новым  хозяином по  пятам,
здорово  мешая  ему  делать  уборку.  Заполночь они  улеглись  на  одной
кровати.  "Балованная собака,  --  подумал Матлин, -- небось, в квартире
держали,  но все же это соседство оказалось куда приятнее вчерашнего". А
Дэйк,  вероятнее всего, подумал о том, что не так уж часто представителю
его породы выпадает честь спать на хозяйской кровати,  и на сон грядущий
хорошенько обслюнявил небритую физиономию Матлина.

   Утром следующего дня Матлин был разбужен оглушительным, громоподобным
лаем. Дверь спальни оказалась закрыта и при каждой попытке ее открыть со
стороны гостиной, Дэйк, словно бешенный, кидался на нее и скреб лапой по
дверной ручке.

   -- Кто там? Войдите.

   Дверь чуть приоткрылась,  но быстро захлопнулась,  и очередной раскат
лая не дал пришедшему ничего сказать.

   -- Заходите, пожалуйста, -- повторил Матлин, -- будьте так любезны...

   Дэйк с самыми серьезными намерениями дежурил у двери,  принюхиваясь к
нижней щели и смачно отфыркиваясь,  пока под окном спальни не послышался
грохот садовой лестницы,  а  за стеклом не обозначилась физиономия Суфа.
Заметив это,  пес  немедленно обратил весь гнев в  сторону окна.  Каждый
раз,  когда  Суф  пытался постучать пальцем по  стеклу,  Дэйк  буквально
сходил с  ума от  ярости.  Суфовой пятерне,  однако,  с  большим усилием
удалось зацепиться за  край  форточки,  в  которую он,  в  конце концов,
просунул голову и, вежливо дождавшись паузы в монологе Дэйка, произнес:

   -- Уйми чудовище, если не хочешь, чтобы я оглох.

   -- До чего же у нас нежные ушки... Дэйк, место!

   Собака непонимающе поглядела на Матлина и снова залаяла.

   -- Как мне войти?  -- Проблеял Суф, опираясь одной ногой на лестницу,
а другой, соскальзывая с подоконника.

   -- Как хочешь! Будешь знать, как воровать собак.

   -- Это не собака. Это монстр. Он укусил меня два раза.

   -- Очень правильно сделал.

   -- Матлин, мне бы войти...

   -- Добро пожаловать,  --  Матлин гостеприимно развел руками,  а  Дэйк
продублировал этот жест очередным раскатом лая.

   -- Если я войду, ты останешься без навигатора.

   -- А как же наша хваленая защита?

   -- Она не  рассчитана на  монстров.  Он два раза ее прокусил.  Если я
войду, он сожрет меня.

   -- Не  бойся,  неужели ты  думаешь,  что я  позволю собаке отравиться
гуманоидом?

   -- Я привез его для Ксара.  Он просил...  Ты же знаешь, что я на него
работаю.

   -- А  свои  мозги у  тебя работают?  Или  здесь принято красть друг у
друга все,  что плохо лежит? Ты ведешь себя как мадиста! Разве можно так
обращаться с  живым  разумным существом?  А  у  моего постояльца женщину
отобрали...  Нелюди вы  и  есть  нелюди.  На  что  вам  понадобился этот
несчастный головастик?  Он  зачахнет  здесь  от  тоски  раньше,  чем  вы
закончите над  ним  свои дурацкие эксперименты.  Лишь бы  все  по-вашему
было. Вот теперь зайди, попробуй...

   -- Феликс!

   -- Слушаю тебя очень внимательно.

   -- Если ты  сейчас же  не уймешь зверя и  не откроешь окно,  дядя Суф
упадет.

   -- Замечательно. Целься головой вниз.

   -- А потом придет дядя Ксар и тебе влетит.

   -- Пусть придет. Его-то мы и поджидаем.

   Но оба предсказанные Суфом события произошли почти одновременно:  Суф
загремел вниз,  а в спальню вошел Ксарес. Дэйк, виляя хвостом, засеменил
к нему, от чего Матлин почувствовал себя полным идиотом.

   -- Ты обижал его?

   -- Кого  ты  имеешь в  виду?  Того лысого ворюгу,  который только что
висел на форточке?

   -- Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду, -- настаивал Ксар.

   -- У этой собаки,  между прочим,  есть хозяева,  которые наверняка ее
ищут.

   Ксарес ничего не ответил, только закрепил на ошейнике Дэйка поводок и
повел его прочь.

   -- Ты намерен и дальше подобным образом общаться с моей цивилизацией?
Фактурная  адаптация,   между  прочим,  подразумевает  соблюдение  этики
"подопытных экспонатов". Это не по-человечески, Ксар!

   -- Что?  -- Ксарес обернулся. -- Никогда не был человеком, быть им не
собираюсь и  никто меня  не  заставит им  быть.  Может,  ты  забыл,  где
находишься?  Может, тебя что-то здесь не устраивает? Тогда будь любезен,
ты  уже достаточно самостоятелен,  чтобы убраться отсюда без посторонней
помощи.  В противном случае тебе придется серьезно задуматься, что такое
человек и  чем я  от него отличаюсь,  --  с этими словами,  не лишенными
пафоса в  интонациях,  он  хлопнул за  собой дверью спальни.  А  Матлин,
просидев минуту  в  размышлениях над  сутью  человечества и  "ксарства",
открыл окно и спрыгнул на аварийный "матрас" к обиженному Суфу.  Из всей
нелепости ситуации одну  пользу извлечь все  же  удалось --  он  впервые
увидел  на  практике работу  спинного "кармана" в  ремонтных жилетах,  в
которых  механики  не  опасаются забираться на  высоту  даже  при  очень
сильной гравитации. Название таких "карманов" Матлин всегда переводил по
смыслу как что-то среднее между катапультой и пожеланием хорошо лететь и
приятно падать. Ему отчего-то всегда казалось, что это парашют, и только
теперь он понял, что ошибался.

   ***

   В   условностях  навигаторских  схем  Матлин  по-прежнему  ничего  не
смыслил,  но когда перед ним развернули астрофизическую схему Акруса, он
не  сразу понял,  что это зона.  Подобной структуры он не видел никогда:
сплошной поток энергетических полей,  движущихся от центра к  периферии,
скорее напоминал котел, кипящий серой плазмой.

   -- Вот  здесь,  --  Ксарес подвел указатель к  сердцевине "каши",  --
уплотнение вещества,  в  котором остались пустоты.  В этих пустотах надо
искать.  Это фактура достаточно самостоятельная, чтоб выжить в изоляции,
связи с ней нет и КМ-транзитные каналы парализованы. Если туда идти...

   Ксар и Матлин вопросительно поглядели на Суфа.

   -- Не пойду, -- категорически заявил он.

   -- Да брось, Суф, ты классный навигатор.

   -- Я знаю свой класс, поэтому не пойду.

   Когда  Матлин с  Суфом заводились ругаться,  Ксар  обычно оставлял их
наедине.  Не отступив от этой традиции и  на сей раз,  он с достоинством
удалился,  давая понять, что до услуг квалифицированного фактуролога его
собеседники еще не дозрели.

   -- Ты только погляди на маршрут!  --  бушевал Суф,  --  сотая градуса
отклонения и  уже  летишь в  обратную сторону!  Три  с  половиной месяца
контролировать пульт, не отойти ни на секунду, на сплошных "тормозах"! У
меня третий допуск, организм на большее не рассчитан.

   -- Для таких зон должен существовать автопилот...

   -- Грамотный ты!  С  твоим автопилотом мы рискуем не выбраться оттуда
вообще.  Машина,  по  статистике,  ошибается  чаще  навигатора,  поэтому
"допуск" автопилота должен быть максимальным.

   -- Я не знал.

   -- Знай.  Ты  даже не  знаешь природу этих энергополей.  Они  сбивают
программу любой машине.  Туда должен идти биоаппарат,  такой,  как  твоя
Перра,  только в десятки тысяч раз мощней.  А мой...  --  Суф, не находя
подходящего эпитета для своей машины,  очертил руками контур ее  внешней
защиты и яростно замотал головой, -- набор условных рефлексов!!!

   -- Ты сам зашугал свою машину! У нее возможностей гораздо больше, чем
ты ей позволяешь... А на биоаппарате покруче Перры... слабо?

   -- Что?  Да  такой аппарат десять лет  дрессировать надо,  прежде чем
сдвинешься на нем с места.  И чем он лучше моего болфа?  Ищи навигатора.
Пойду дублирующим пилотом. Это все, что я способен для тебя сделать.

   -- Неужели у тебя нет знакомых навигаторов с достаточным допуском?

   -- Могу познакомиться с одним.  С тем,  кто уже один раз тащил тебя в
Акрус. Не желаешь еще раз воспользоваться его услугами?

   Матлин умолк и сделал вид,  что внимательно изучает макет зоны. Но от
созерцания макета его вскоре слегка затошнило, будто он попал в шторм на
маленьком корабле.

   -- Ты хочешь сказать, что нужен не просто серьезный навигатор, но еще
и "свой человек"?

   -- За  своих  знакомых  по  школе  я  не  ручаюсь.   Сам  видел,  как
выкладывают информацию  закрытые  архивы,  со  свистом,  только  успевай
принимать. Нет, если что-то делать, надо делать наверняка или не браться
вовсе.  И  все  из-за  пропавшего фактуриала,  который неизвестно где  и
неизвестно, жив ли...

   -- Я жив.  И хочу знать,  имею право знать, что произошло. Дело еще и
во мне,  как ты не понимаешь?  Суф,  если мы провернем эту авантюру,  ты
себе не представляешь, как это будет замечательно.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Бонтуанцы.

   Из  множества попыток  ответить на  спорный вопрос,  какая-нибудь  да
окажется  ближе  всех  к  истине.  Что  отличает  бонтуанцев  от  прочих
цивилизаций  Ареала?  Среднестатистический  дилетант  назовет  несколько
признаков, кажущихся, на первый взгляд, несущественными: ярко выраженная
гуманитарная  направленность;   склонность  к   стимуляции  развития   и
торможения,  а  также традиции этического эксперимента.  Сюда  же  можно
отнести их  главную особенность --  стремление конструировать окружающий
мир по своему образу и подобию.  Поэтому их относительная самоизоляция в
Ареале  не  вызывает недоумения,  скорее иронию:  "Не  сожалейте о  них,
братья мои,  --  сказал один  аритаборский мудрец,  --  если  б  они  не
покинули нас,  нам  пришлось бы  самим отсылать их  прочь",  --  правда,
сказал он  это не  по поводу бонтуанцев,  просто подвернулась подходящая
цитата.

   Эта   цивилизация  известна  в   Ареале   в   первую  очередь  своими
фактурологическими школами.  Философские направления этих  школ  нередко
противоречат друг  другу,  и  "эта  (по  мнению  того  же  аритаборского
мудреца) интеллектуальная чума  похуже любого технологического прорыва".
Эта цитата уже касается бонтуанцев непосредственно.

   В   4-й   Книге  Искусств  приводятся  варианты  "первоупоминаний"  о
бонтуанцах.  О  том,  как и  благодаря чему они стали известны в Ареале,
содержатся попытки хроникального воспроизведения событий. Так как авторы
хроник сами никакого отношения к  бонтуанцам не имели,  их свидетельства
при составлении Книги были признаны относительно достоверными. Из тех же
соображений к  ним обращаюсь я и привожу в пример одну из легенд о,  так
называемых,   протобонтуанцах.   В   ней   речь  идет  о   переселенцах,
повстречавших на своем пути доселе никому не известную фактуру. Это была
планета  с  уникально благодатным климатом,  на  которой,  как  в  музее
природоведения, были сконцентрированы модели наиболее характерных ранних
фактур. Суша планеты оказалась покрыта обильной растительностью, верхний
ярус  которой  достигал  трехсотметровой высоты;  а  поверхность  грунта
представляла собой  сплошной растительный ковер желтовато-бурых оттенков
в сумерках от верхнего яруса. Эти заросли, а также русла рек, дно озер и
океанов,  кишмя кишели живыми существами от микроскопических размеров до
пятидесятиметровых  гигантов.   Но   интеллектуально   мировоззренческая
несовместимость переселенцев с  этой  диковинной  фауной  для  одной  из
сторон  представляла серьезную  опасность.  Ветхий  суверенитет держался
лишь   на   уникальных  естественных  особенностях  планеты:   пришельцы
обосновались  на   горных   выступах,   возникших  после   тектонических
перемещений и  возвышавшихся на  несколько километров над  поверхностью.
Выступы имели отвесные стены,  ровные площади вершин,  к  тому же,  были
почти лишены растительности.  Представители нижней фауны не имели к  ним
интереса  и   по   отвесным  стенам  зря  не  карабкались,   хотя  внизу
обнаруживали   незаурядную   силу   и    проворство.    Попытки   редких
смельчаков-переселенцев  спуститься  вниз  заканчивались трагически.  Со
временем этих попыток становилось все меньше.

   Голые выступы скал вскоре были успешно освоены вглубь,  связаны между
собой  воздушными  коммуникациями.  Пришельцы  приспособились  к  такому
существованию,  смирились с  тем,  что  их  окружает  огромное непуганое
гетто.  Гетто,  в свою очередь,  служило неиссякаемым источником дерзких
планов и захватывающих легенд о храбрых соплеменниках,  прошедших по дну
самых опасных долин и  не  пожелавших вернуться обратно на  лысые скалы.
Ничего похожего в  действительности не  случалось:  ушедшие были,  но  о
своем нежелании вернуться никто не заявлял.  Снаряжались экспедиции,  но
корабли, спустившиеся под крону верхнего яруса, оставались там навсегда,
а  наземные  экспедиции  очень  скоро  начинали  транслировать  кровавую
расправу над  собой и  над записывающей аппаратурой:  внизу уничтожалось
все,  спускавшееся с лысых скал,  и любое оружие,  призванное установить
порядок, лишь усугубляло расправу.

   Интерес переселенцев к гетто то затухал, то разгорался с новой силой,
пока  однажды  не   превратился  в   последний  шанс  выжить  --   скалы
катастрофически разрушались.  Настал момент,  когда укрепительные работы
оказались  бессмысленными.  Обитатели  скал  оказались  бессильны  перед
стихией и в спешке покидали обжитые места. На скалах остались лишь самые
стойкие,  отрезанные от  источников воды и  пищи,  но  не пожелавшие всю
жизнь скитаться по космосу в  надежде на чудо,  как это делали несколько
поколений предков.  Их родина была здесь,  и унизительному существованию
они    предпочитали   достойную   смерть.    Вероятно,    такая   смерть
незамедлительно наступила бы, но произошло чудо. На одной из разрушенных
скал  неизвестно откуда появилось экзотическое,  разумное существо.  Оно
сильно отличалось от остальных своей речью и манерами.  Никто не понимал
его намерений:  существо было сдержано, осторожно, многое в его повадках
давало повод усомниться в его мыслительной полноценности. Но однажды оно
спустилось со скалы и  отправилось в  джунгли.  А  через некоторое время
опять появилось на  скалах,  целое и  невредимое.  Вскоре ушло опять,  а
транслирующие устройства, установленные на нем, показали обитателям скал
удивительную картину:  ни одно из "нижних" существ,  даже самых опасных,
встреча с которыми не оставляла шанса,  не причинило ему вреда. Животные
ощупывали его  своими  мощными  лапами,  обвивали  ядовитыми щупальцами,
слегка пробовали на  зуб --  но  ни  одна челюсть не  сжалась,  ни  одно
щупальце не выпустило яда.  "Беспомощное" существо шло дальше, а ревущие
и сопящие обитатели гетто шли за ним по пятам, принюхиваясь к его следу.

   Это было одним из первых упоминаний о протобонтуанцах. С этого факта,
по  свидетельству автора  описаний,  одна  из  ранних  бонтуанских  школ
получила название "посредники" в  память Мольха-первопосредника.  То  ли
этот персонаж мутировал от  "пришельцев" скал,  то ли эволюционировал от
местной  фауны,  --  обе  версии  совершенно  неправдоподобны.  Сами  же
бонтуанцы,  разбираясь в своей родословной, клянутся, что знать не знают
никакого Мольха и  уверяют,  что  посредники --  совершенно иной расовый
прототип, никакого отношения к ним не имеющий.

   Все дело в том,  что термин "протобонтуанцы" напрочь сбивает с толку,
особенно  в  таких  источниках,   как  Книга  Искусств,  где  хронология
соблюдается  не   тем   способом,   который  принят  в   описываемых  ею
цивилизациях. Дело именно в хронологии: если событие относится к периоду
до  Аритаборского раскола*  (*в  последующих главах),  --  разделение на
первопосредников и протобонтуанцев вообще не имеет смысла.

   ***

   Прошло  время  и  Матлин  понял,  почему всегда общительный Суф,  для
гуманоида даже  чересчур общительный,  не  желает  навести у  бонтуанцев
подробную справку о  корабле-похитителе.  Это  стало ясно  после ревизии
отсеков его корабля,  которую Матлин предпринял по случаю, напоровшись в
лаборатории Ксара  на  схемы багажных "транзитов" из  парка ЦИФа.  Схемы
были  достаточно  подробны,  чтоб  разглядеть  содержимое  контейнеров и
обнаружить,  что Земля все же  полегчала на несколько тонн:  чего только
Суф с  нее не  утащил.  Не  считая того,  что Ксар уже успел выгрузить и
припрятать,  из  последнего контейнера лично  Матлин извлек томов двести
энциклопедий,  словарей,  альбомов,  технических справочников,  безногий
рояль,  корпус которого был битком набит нотными сборниками, в том числе
и  образца прошлого века --  явно имел место налет на музей.  К ним были
приложены мотки  металлических струн,  туго  набитые  холщовые мешочки с
хрустящим  содержимым,   темные  закупоренные  бутылочки  с  жидкостями,
коробочки с чем-то вонючим.  Корзиночка с яйцами, подозрительно похожими
на  крокодильи,  которая стояла особняком,  очевидно,  не поместившись в
предыдущий контейнер. "Теперь-то мне понятно, -- думал Матлин, -- отчего
бедняга-Суф так торопился сбагрить меня ЦИФу.  В яйцах он никогда не был
большим  специалистом,  но  надеялся,  что  вылупившиеся из  них  твари,
наверняка,  предпочтут живое  мясо  даже  самому  витаминному брикету  и
правильно сделают:  не  для того Бог дал живому существу пищеварительный
тракт,  чтоб он в расцвете лет атрофировался от местного "общепита".  Но
все это добро,  вместе взятое, выглядело пустой безделушкой по сравнению
с  блоком  записей,  бесследно исчезнувшем в  недрах ЦИФа,  до  которого
Матлин так  и  не  сумел добраться на  корабле и  о  содержании которого
теперь предпочитал даже не догадываться.

   Суф пропадал по своим делам уже много дней. Матлину этих дней хватило
для того,  чтобы отчаяться найти навигатора.  Единственное,  что удалось
извлечь из  многочисленных запросов,  которыми он атаковал навигационные
службы,  это то, что похитивший его бонтуанский корабль давно убрался из
зоны Акруса и  вернулся в  родной "заповедник".  Навигаторы,  которые не
задают лишних вопросов, почему-то оказались подвержены двум неприемлемым
крайностям: либо чрезвычайной занятости, либо чрезвычайной лени. Двое из
опрошенных,   в  свое  время,   побывали  в  Акрусе.  Но  ничего,  кроме
подтверждения информации  Ксара  о  существующей  там  фактуре,  из  них
выцедить не  удалось.  Разве что переменные координаты,  которые он  был
вполне в состоянии узнать сам.

   Некоторое время Матлин провел в  сосредоточенном уединении смотрового
бокса  в  одном  из  так  называемых "каталогов фактур",  которые больше
напоминают музейно-архивные скопления и  доступны всем любопытным,  лишь
бы  они  умели себя  обслужить.  Сюда  валом сваливали все  отработанные
материалы и новые поступления из ближайших ЦИФов, а местное оборудование
только и занималось тем, что сортировало этот хлам.

   На  эту  "свалку" Ксарес препроводил его лично и  бросил на  произвол
судьбы.  Первое время все шло замечательно. Матлин вполне самостоятельно
обнаружил полный  банк  данных  об  интересующей его  фактуре  Акруса  и
получил самые подробные, но ни о чем ему не говорящие сведения. Эта зона
несколько тысяч лет назад была вполне навигационно-благополучной,  но  в
суть   происходящих  в   ней   астрофизических  процессов  вникать  было
бессмысленно,  тем  более,  что аномалия рано или поздно должна сойти на
нет.   Ясно  одно:  в  ближайшее  обозримое  тысячелетие  цивилизованной
навигации в зоне не прогнозируется.

   Сама же фактура,  на первый взгляд,  не имела ничего примечательного.
Что-то между 3-й  и  4-й  ступенью по шкале Дуйля.  Занимала собой около
двадцати  групп  близко  расположенных  планетарных  систем  с  развитой
внутренней коммуникацией.  Была слегка перенаселена,  особенно в местах,
пригодных  к  существованию  на  поверхности  грунта  и  при  неглубоком
"заземлении".  Имела  три  наиболее  распространенных мутационных  типа,
вероятнее  всего,   местного  происхождения,   один   из   которых   был
подозрительно человекоподобен,  скорее ближе к арабу, чем к европейцу, и
прочим.  Это  навело  Матлина  на  некоторые  интересные,  но  ничем  не
обоснованные предположения. Детальный анатомический анализ мутации также
не выявил отличий от землян,  но матлиновы познания в анатомии для таких
выводов были слишком скудны.

   Как правило,  изучаемые планеты имели на  своей орбите "наблюдатель",
оставленный в наследство ЦИФом-исследователем. Эта штука, незаметная для
местных аборигенов, представляла собой подобие дистанционно управляемого
глазка,  "мухи".  Матлину удалось обнаружить несколько "мух", но, как он
ни старался, спустить их ниже, чем на сто метров от уровня грунта у него
не  получилось.   Да  и  маневрировали  "мухи"  крайне  неуклюже.   ЦИФ,
оставивший "наблюдателя",  объяснил  это  исключительно астрофизическими
процессами в  зоне и  посчитал счастливой случайностью даже то,  что  из
сотен "мух" пара штук все же  дает изображение.  Но качество изображения
Матлина никак  не  устраивало.  По  его  настоятельной просьбе архивному
компьютеру удалось придать "мухе"  маневренность,  но  высоту  зашкалило
безнадежно.

   К  концу своей работы,  даже в доступных музейных материалах,  Матлин
уже неплохо ориентировался в  фактуре и  с  грехом пополам понимал язык,
который имел ассоциативное сходство с языком Ареала,  так называемой его
"бонтуанской группой". Он имел несколько вариантов поиска следов корабля
в зоне,  но ни одного варианта,  как до этой зоны добраться, несмотря на
то, что полетные тактики кораблей, когда-либо преодолевавших рискованную
часть  зоны,  были  обозначены перед  ним  красивым  размытым пунктиром,
временами переходящим в  многоточья.  Это свидетельствовало лишь о  том,
что грамотное использование КМ-транзита в зоне не столь уж рискованно.

   Именно эта информация дала ему право снова обрушиться на Суфа, но тот
остался  непоколебим:  не  пойду  и  точка...  Никакие  уговоры на  него
категорически не  действовали,  на понт Суф не брался принципиально,  не
имел такой ценной черты характера. Сколько Матлин ни старался ее привить
-- все  впустую,  отсутствовала сама  почва для  подобных прививок.  Суф
прекрасно знал себе цену и  ни полкопейки больше.  Зато в гуманоидах его
типа  имелась другая,  гораздо более  важная черта характера,  которая с
лихвой компенсировала отсутствие понта:  если уж  они брались за  что-то
серьезное,  то делали это наверняка,  иначе не брались вовсе. И если они
утверждали,  что справятся с  полетной задачей наверняка,  --  в  успехе
можно было не сомневаться.

   Беспредметный спор между ними рисковал затянуться надолго.  Но именно
он,  как ни что другое,  позволил Матлину сделать первый ознакомительный
экскурс в  дебри скрытой сути абсолютно не  родственного ему  существа и
вынести для себя ценные наблюдения.  Суф же вместо того,  чтобы повышать
свою  навигаторскую  квалификацию,   предпочитал  держаться  от  Матлина
подальше.  А так как прятаться он умел лучше,  чем пилотировать,  искать
его было бесполезно.

   Настал  день,  когда  Суф  объявился сам.  В  рваных наколенниках,  в
которых обычно делал мелкий ремонт и  которые,  судя  по  характеру дыр,
пережили третью неожиданную встречу с Дэйком.  Но,  несмотря на это, его
физиономия     светилась     загадочной     недосказанностью,      некой
одухотворенностью прозрения,  которое Матлин даже не рискнул бы спугнуть
своими нелепыми расспросами.

   -- Ну,  что?  --  Поинтересовался Суф.  --  Как  решается  проблема с
навигатором?

   -- Сам поведу, -- рыкнул в ответ Матлин.

   Суф  вдохновенно прошелся перед ним  туда сюда по  аллее,  но  Матлин
сделал  вид,  что  загадочное состояние Суфа  никоим образом к  нему  не
приурочено.  Более того, он этого состояния напрочь не намерен замечать.
Но Суф долго не вытерпел.

   -- Я знаю, кто пойдет навигатором.

   -- Ты нашел?..

   -- Нет.

   -- Не уж то сам отважился?

   -- Опять мимо. Никогда не догадаешься.

   -- Уговорил кого-то?

   -- Это не навигатор,  поэтому уговаривать его не надо.  К тому же, он
питает к  тебе  слабость...  Только помани --  он  для  тебя  любую зону
пройдет.

   -- Али? Нет, с какой стати? Это откровенный бред. С чего ты взял, что
он сможет?

   -- Мадиста сможет.  Вопрос только в его согласии.  А оно, считай, уже
есть.

   -- Он исчезнет в любой момент вместе со своим согласием, а мы влипнем
в историю...

   -- Это  будет  зависеть  от   тебя:   я   программирую  технику,   ты
программируешь мадисту. Он доведет болф куда угодно, главное, чтоб ты не
переиграл.  Сможешь  удержать  его  на  грани  между  его  м-сущностью и
человеческим обликом? Подумай. В противном случае он либо исчезнет, либо
разучится управлять кораблем.

   -- Ну,  ты даешь!  "Подумай"...  Разве у меня есть выбор?  Что ты там
говорил о его согласии?

   Суф приобрел еще более загадочный вид и, выдержав паузу, торжественно
сообщил:

   -- Виделись. Только что. Он посетил мою мастерскую.

   Матлин расхохотался.

   -- Ну, так что? Давай, рассказывай.

   -- Я сказал, что Феликсу нужна помощь.

   -- Ну, и...

   -- Он заржал. Примерно так же, как ты сейчас.

   -- А потом?

   -- Все. Повертелся вокруг и ушел. Я больше с ним не общался. Он опять
к тебе подбирается.  Это же совершенно ясно. Как только ты избавишься от
"звездочки" --  тут  же  сядет нам на  шею.  Реши сам,  чего тебе больше
хочется: искать своего приятеля или...

   Решить Матлин не успел,  потому что, откуда ни возьмись, им на голову
свалился разъяренный Ксарес. В таком состоянии Матлин видел его впервые.
Он даже не сразу понял,  чем был вызван столь эмоциональный визит.  Пока
Ксар,  выпуская пар из всех клапанов, употреблял самые нелестные эпитеты
для  описания интеллектуального уровня Суфа,  Матлин настойчиво вникал в
причину. По его мнению, уровень Суфа заслуживал несравнимо большего.

   -- Или вы сейчас же уберетесь отсюда,  --  настаивал Ксар, -- или вы,
наконец,  поумнеете.  Но если я  еще хоть раз услышу это имя в  одном из
своих павильонов...  Отправляйтесь с ним куда хотите, если вам наплевать
на себя, но если вы еще хоть раз... Если вы еще хоть раз...

   На  этом  "еще хоть разе" Ксара застопорило.  Он  сердито уставился в
одну точку где-то за спиной Матлина метрах в  шестидесяти --  его взгляд
обладал  точным  определителем расстояния,  благодаря  которому,  как  в
зеркале,   не  оборачиваясь,  Матлин  определил  расположение  предмета,
заставившего его замолчать, -- как раз на ступенях особняка. Но молчание
Ксара  оказалось не  менее свирепым.  В  конце концов,  оно  должно было
закончиться  чем-то  окончательно  ужасным,   но  все  обошлось  жестом,
который, в переводе на жест человеческий, означал: плюнуть отчаянно себе
под ноги, махнуть рукой и на цыпочках удалиться. На тех же "цыпочках" за
ним удалился Суф,  и Матлину не стоило больших усилий догадаться, что за
предмет находится у него на ступеньках.

   Он  резко обернулся,  чтоб зацепить взглядом черную "звезду",  но  за
спиной ее не оказалось. Он так же резко обернулся через другое плечо.

   -- Чего  вертишься?  --  Крикнул Али-Латин и  показал свой  загорелый
кулак. -- Ты не это, случайно, потерял?

   Подойдя ближе,  Матлин  заметил,  как  сквозь  сжатые пальцы отчаянно
пробиваются черные лучи. "Звезда" была невероятно активна. Она вертелась
и жужжала, как пойманная муха, пуская по руке Али радужные протуберанцы,
но  он  сжимал ее  изо  всех  сил,  так  что  выражение лица приобретало
звериный оскал.

   -- Представляешь,  --  говорил он сквозь сжатые зубы, -- какая сейчас
паника  на  Кальте!   Как  шестирукий  мечется  вокруг  своих  приборов.
Представляешь,  что  эти приборы ему показывают!  Твоему Ксару такого не
пережить... Он думает, что это от меня его аппаратура зависает -- от его
паники она  зависает,  так  ему и  передай.  Зато Кальта мне уже надоела
чересчур... -- он еще сильнее сдавил "звезду".

   -- Отпусти.

   -- Даже не подумаю,  -- прокряхтел Али и затопал ногами по ступенькам
то ли от перенапряжения,  то ли рассчитывая,  что это укрепит его волю к
победе над  Кальтой.  Их  поединок длился несколько секунд с  переменным
успехом и с угрозами со стороны Али раз и навсегда расправиться со всеми
известными ему мадистологами.  И,  в  конце концов,  закончился в пользу
нападавшего.

   Матлину трудно было себе представить,  что осталось от Кальты,  -- от
его "звезды" не  осталось даже мокрого места.  Зато Али хорошо вспотел и
остался доволен проделанной работой.

   -- Ответь мне,  пожалуйста,  на  один  вопрос,  --  обратился к  нему
Матлин,  присаживаясь рядом на ступени,  -- почему я тебя, дурака такого
грозного,  такого опасного,  не боюсь совершенно?  Все боятся,  а  я  не
боюсь, -- к чему бы это?

   Али  стянул с  себя мокрую рубаху,  краденую у  Матлина,  которую тот
недавно привез с Земли,  и вытер ею пот со своей физиономии. Под куполом
павильона собирались дождевые тучи.

   -- Это лишь потому,  что я тебя,  беспомощного и безобидного, ни разу
как следует не пугал.

   -- Вот как?

   -- А  еще  потому,   что  тебе  здесь  нечего  терять,   кроме  своей
беспомощности,  --  Али  очень  нехорошо поглядел в  глаза Матлину.  Тот
держался сколько смог,  но отвел взгляд первым и поразился, как можно из
человеческого     взгляда      извлечь      столь      мощный      поток
отвратительно-жутковатой проникновенности.

   -- Прекрасно,  -- ответил Матлин, -- только никак не могу понять, что
же тебе, могучему, в этой жизни без меня не хватает?

   -- Поймешь. Этот день нами еще не прожит.

   Эту фразу Матлин вроде бы когда-то от него уже слышал,  но когда и  в
связи с  чем --  вспомнить не  мог,  да  и  не  время было погружаться в
воспоминания.  Павильон уходил  в  сумерки,  и  первые капли  дождя  уже
шуршали в кронах растений.

   -- Пойдешь в Акрус навигатором?

   -- Пойду.

   "Что-то не так", -- подумал про себя Матлин.

   -- А вернешься?

   -- Вернусь.

   -- А безопасность экспедиции? Будешь прилично вести себя по дороге?

   -- Буду.

   "Определенно,  что-то не так", -- что-то настораживало Матлина в этом
диалоге, только он никак не мог понять, что именно.

   -- А что за это попросишь?

   Али оживился.

   "Ага! Вот теперь в самую кучу".

   -- Кое-что попрошу.

   -- Проси.

   -- Ты отвезешь меня на Землю.

   -- Вот это да! Ты что, один заблудишься?

   -- Ты не понял. Мы отправимся туда вместе, о`кей?

   -- Ладно, только я не понимаю, зачем?

   -- Я не прошу тебя понимать, просто сделай это для меня.

   -- И все?

   Али улыбнулся и кивнул.

   -- Только обещай мне не наследить там...

   Али еще раз кивнул.

   -- Послушай, может, ты мне просто расскажешь, что со мной произошло?

   -- Не знаю.

   -- А про Короеда что-нибудь знаешь?

   -- Не знаю.

   -- Тогда какого черта ты собрался в Акрус? -- Психанул Матлин.

   -- Потому что ты попросил, -- удивленно обернулся к нему Али.

   -- Врешь! Знаешь! Все ты знаешь и постоянно бессовестно врешь.

   -- Не смей мне повторять это слово.  Если я не знаю, значит, не знаю,
а если будешь портить мне настроение -- ищи другого навигатора.

   Матлину  стоило  усилий  удержать себя  в  руках.  Али  на  него  так
действует?  Или состояние подкупольной атмосферы?  Он считал,  что давно
избавился от комплексов в  общении с  непохожими на него существами,  но
Али его раздражал непонятным образом и  очень сильно,  возможно,  именно
тем, что был на него похож.

   -- Ты -- глупый лягушонок Маугли! Если я когда-нибудь перестану врать
и  стану говорить одну только правду...  --  Али схватился за  голову от
предчувствия той  самой  невысказанной правды,  --  тебе  незачем  будет
жить...  Ты  сам начнешь упрашивать меня соврать.  Неужели ты  не можешь
понять:  пока я вру -- у тебя есть шанс обойтись без моей помощи. Спроси
у  своего шестирукого,  в  каких случаях врет мадиста.  Он тебе объяснит
лучше, чем я...

   -- Хорошо,  не  нужно ничего говорить вообще.  Просто найди Короеда и
верни домой.

   -- Кажется, один раз я это уже сделал.

   -- Ты сделал паршивую копию.  Нужен натурал, тот самый, такой же, как
я...

   -- Честно сказать,  не  вижу разницы между хорошей копией и  так себе
натуралом. Ты зря. Копия была отменной.

   -- Но отчего-то покончила с собой.

   -- Мне жаль. Возможно, ему приснился дурной сон.

   -- Может, ты хочешь сказать, что у меня есть шанс найти его самому?

   -- Я же сказал,  что пойду в Акрус навигатором.  Что тебе еще от меня
надо?

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Гуминомы.

   "С тех пор,  как ты забылся у Белой Воды,  прошло ровно сто лет. Твои
дети выросли и оставили дом.  Твои слуги разбрелись по каменным дорогам,
а друзья стали посещать нас все реже... Но не думай, что они забыли тебя
или  сочли помешанным.  Ты  говорил им,  что  истина одна,  а  обмана --
бесчисленные  множества.   Ты   думал,   что  правы  все  одинаково,   а
заблуждается каждый на свой манер.  Ты понимал,  что существует творец и
хранитель,  который сильнее и  мудрее тебя,  но не мог понять,  зачем он
сотворил тебя и хранит...  Ты искал его ошибки в парадоксах собственного
бытия затем, чтоб открыть его истинное лицо. Но звезды падали в цветы, а
цветы тянулись к звездам.  Равнину Белой Воды устилал туман. Каждый твой
жест, каждый шорох скользящего с горы камня имел свою причину и не хотел
отклоняться от  предначертанного ему,  чтоб  не  сорвать вуали  с  лица,
которое ты  должен был видеть раньше,  чем появился на  свет.  Но  жизнь
подходила к концу, ты не приблизился даже к краю вуали... Перед тем, как
покинуть нас навсегда,  ты оставил свой "символ неизбежности" на глазной
стене  у  каменной дороги,  идущей сквозь дом,  сквозь земли,  ведомые и
неведомые  тебе,  у  дороги,  которая  всегда  возвращается обратно.  Ты
написал на  ней  то,  что казалось тебе непререкаемой истиной:  "Если Он
есть --  Он живет и дышит;  если Он видим -- Он состоит из всех оттенков
радуги;  если Он  справедлив --  Он  сам  себе и  добро и  зло;  если Он
чувствует -- значит, Он бесконечно страдает; и если Он существует -- Его
конец предопределен самим существованием."

   "Бонтуанские летописи"

   4-я Книга Искусств.

   Тот,  кто "покинул их сто лет назад", -- имеется в виду представитель
особого рода существ,  которых называют гуминомами.  Смысл этого термина
полезно будет узнать именно теперь,  несмотря на  то,  что  действующими
лицами повествования гуминомы в ближайшее время не станут.

   Эти  существа  появляются  исключительно  в  бонтуанских  фактурах  и
исключительно при самых благоприятных для себя обстоятельствах,  которые
хорошо описаны в многочисленных "теориях возврата", сторонником которых,
напомню, был Дуйль. Существует масса обстоятельств, способных уничтожить
фактурную цивилизацию "под ноль":  от мутационных и селекционных порогов
до   банальных  астрофизических  катаклизмов,   от  которых  мы  заранее
абстрагировались.  Внутренние тупики естественных цивилизаций (более или
менее   естественных,   искусственные  и   фактурные  хвосты  здесь   не
рассматриваются)   в   каждой   из   них   имеют   четкую   цикличность,
обусловленность и элементарно просчитываются. Если один из этих барьеров
обойти невозможно,  фактура отбрасывается в своем развитии назад,  опять
же, на вполне просчитываемый уровень. (Существует своя методика расчетов
"возврата" для однотипных фактур. Но, к слову сказать, не припомню, чтоб
Ареал хоть что-нибудь,  хоть когда-нибудь предпринял для  предотвращения
такого  "возврата".  Скорей бывало наоборот,  когда  ситуация "возврата"
искусственно создавалась.  Для  того,  чтоб  Ареал  вмешался в  развитие
фактуры,  нужны  сверх  серьезные причины,  затрудняюсь даже  привести в
пример какую-либо из них.)

   При "возврате", скажем, средней степени тяжести имеет шанс уцелеть от
5  до  10% цивилизации и  среды ее обитания.  Естественные фактуры,  как
правило,   входят   в   Ареал,   преодолев  несколько  таких   барьеров.
Искусственным  фактурам,   безусловно,   проще.   Дуйль  и   многие  его
единомышленники находят это мероприятие весьма полезным.

   Гуминомы же,  о  которых идет речь,  возникают при  нескольких подряд
происходящих "возвратах" в  самых ранних ступенях фактуры и держатся при
любых  внутренних  катаклизмах.   Можно  сказать,   что   именно  стадия
"возврата" и  является средой  их  существования.  В  стадии нормального
(поступательного) развития  они  чувствуют себя  неуютно  или  пропадают
вообще.  Откуда  они  берутся --  вопрос спорный.  Во  всяком случае,  в
естественную эволюцию они вписываются с трудом.  Как будто бы они должны
происходить от "человека" так же,  как "человек", в свою очередь, мог бы
произойти от  "обезьяны".  Но  при  более детальном рассмотрении вся эта
теория летит к  черту...  как по  генетическим,  так и  по многим другим
причинам.  Ни под какие ветви мутации их также подогнать невозможно. Эти
существа   обладают  так   называемой  "вскрытой  генетической  памятью"
колоссальных размеров,  грубо говоря,  передающейся по наследству и, как
правило,  хранят в  ней все этапы развития той цивилизации,  на  которой
"паразитируют", даже если не являются свидетелями этих этапов. Они умны,
хитры, осторожны и чрезвычайно недоброжелательно настроены к окружающему
их  миру.  Внешне они  вполне фактуриалоподобны,  но  сроки  их  жизни в
несколько раз  превышают среднюю продолжительность жизни  фактуриала,  и
мозг функционирует иначе.  Они более уязвимы физически; если их много --
то  живут обособленными поселениями и  в  свою  среду обитания никого не
допускают.    Появление   таких   существ   обычно   свидетельствует   о
приближающейся катастрофе, но интерес к ним существует всегда. Тем более
что обычным фактуриалам,  как правило,  неизвестно,  предвестниками чего
эти существа являются.

   Гуминомы,  как  явление,  сами  собой  исчезают на  верхних  ступенях
фактур.  Никаких  перспектив (в  понимании Ареала)  не  имеют,  хотя  их
возможности позволяют обойти изнурительные витки эволюции.  Но, несмотря
на  свою  замкнутость и  непредсказуемость,  именно они  подчас являются
главным  стимулом  интеллектуального прогресса фактуры.  Особенно,  если
какой-нибудь   смышленый  фактуриал  каким-нибудь  образом  забредает  в
поселение гуминомов и  не  бывает изгнан оттуда сразу.  Если он  живым и
невредимым возвращается обратно,  то  имеет хороший шанс стать,  как это
называется у  нас,  "гением своей эпохи".  Но  если не  гением,  то,  по
крайней мере,  гениальным сказочником,  что в  сущности одно и  то же...
Только  не  на  Земле.  Земляне  отчего-то  грешат  излишним  творческим
прагматизмом и  не  любят  сказок,  в  которых  не  узнают  себя.  Но  к
особенностям Земли и  к особенностям бонтуанских фактур вообще мы еще не
раз вернемся, а к гуминомам и подавно.

   ***

   Из всех унизительных процедур, которым когда-либо подвергали организм
Матлина,  эта,  пожалуй,  была самой унизительной. Суть ее можно было бы
определить так: его организм был критически пересмотрен в биолаборатории
ЦИФа,  местами усложнен,  местами модернизирован.  Он  был бы и  упрощен
местами,  если  б  на  эти  "места" Матлин  заранее не  наложил табу.  С
химическим  составом  бионики  определенно  перемудрили.   "Жить  будешь
долго",  -- сказали они в напутствие, но когда Матлин поглядел на себя в
зеркало  и  это  напутствие  не  показалось  ему  оптимистичным.   Глаза
высунулись из  орбит,  волосы,  с  которыми он  ни  за  что  не  пожелал
расстаться, торчали, как пластмассовый гребешок, а тело напрочь лишилось
чувствительности и  приобрело неестественный сизоватый оттенок.  Он  был
даже не  прочь расплакаться,  но  слез отчего-то  не получилось,  только
глаза еще  больше высунулись из  орбит.  При  этом он  приобрел свойство
совершенно безболезненно протыкать себя насквозь и та жидкость,  которой
была  разведена его  кровь,  мгновенно регенерировала кожный  покров  на
месте дырки.

   Он  с  ужасом представлял себе обратную восстановительную процедуру и
содрогался от  мысли,  что  такое  возможно.  Бионики ЦИФа  с  трепетным
восторгом разобрали его  по  жилке,  по  клеточке  и  по  капельке,  как
какой-нибудь старый телевизор.  Ради творческого удовольствия они готовы
были совершить и обратный процесс.  Матлину показалось, что эти умельцы,
выпустив  его  из  лаборатории,  тотчас  принялись  с  нетерпением ждать
обратно.  "Не дождетесь" -- официально заявил Матлин. Но, как оказалось,
расстроился он  преждевременно.  Спустя неделю после  старта корабля его
внешность стала возвращаться в норму:  глаза "закатились" на место, кожа
посветлела,   даже   излишне   побелела,   волосы   улеглись  и   слегка
закучерявились,  как  прежде.  Чувствительность кожи восстановилась,  но
стала  произвольно регулироваться:  могла  возрасти  до  степени,  когда
малейшее колебание воздуха вызывало ураган ощущений,  или выполнить роль
панциря,  сквозь который болевой шок был,  в принципе,  невозможен.  Эти
диапазоны  Матлин  исследовал  все  время  полета,   пока  Суф  в   свое
удовольствие пилотировал,  а  Али в основном спал.  Когда не спал --  то
просто валялся на  полу во  втором пилотском отсеке и  бормотал себе под
нос труднопроизносимые слова из русского лексического запаса. Считалось,
что таким образом он  настраивает себя на предстоящую работу.  Временами
он вообще ничего не соображал,  ни на что не реагировал,  его можно было
безнаказанно вынести  из  пилотской и  упаковать в  багажный отсек.  Но,
очухавшись,  он  немедленно возвращался на прежнее место.  "Не трошь его
зря,  --  говорил Суф,  --  и  вообще,  отойди от  него подальше.  Пусть
медитирует".

   Все прекратилось,  как только болф ввалился в шахту ближайшего к зоне
Акруса  технопарка.  Али  выгнал Матлина из  корабля и  велел  держаться
подальше.  То,  что они с Суфом проделали с внутренним оборудованием, не
сильно  отличалось  от  надругательства над  человеческим  организмом  в
биолаборатории.  В  обоих случаях,  садистское направление замыслов было
очевидно --  от  прежней машины не осталось живого места.  Они перебрали
все,  прогнали на  тестах  и  еще  раз  перебрали.  Матлину было  строго
регламентировано, в каких отсеках теперь появляться можно, а в каких "не
можно" и  как  следует себя  вести,  если  на  борту  начнет происходить
что-то, с чем раньше ему сталкиваться не приходилось.

   Али вел себя подозрительно безупречно.  Может, оттого, что предвкушал
свой вояж на  Землю,  не  столь невинный,  как хотелось бы в  это верить
Матлину;  а может,  потому,  что ему было некогда проявить себя с плохой
стороны. С Суфом они общались исключительно молча. Точнее, у них не было
причины общаться между собой и  Суф,  как ни  парадоксально это казалось
сначала,  окончательно смирился с  фактом присутствия Али в своей жизни.
Тем более что в  этой экспедиции у него был свой интерес,  гораздо более
корыстный и  прозаичный,  чем  поиск пропавшего фактуриала --  все новое
оборудование  болфа  оставалось  ему  в   наследство,   в  бессрочное  и
безвозмездное пользование.  Но пока об этом знал только сам Суф,  да еще
Матлин  слегка  догадывался,  как  в  суфовой  лысой  голове  уже  зреет
детальный и  развернутый план  похищения этого добра так,  чтобы это  не
стало достоянием широкой общественности.  За одни фильтры внешней защиты
он  готов был терпеть возле себя любую мадисту.  Но Матлин откровенно не
понимал, чем эти фильтры лучше прежних и для чего они вообще нужны.

   Вместо предполагаемых трех  с  половиной месяцев полета они  обошлись
двумя,  несмотря на  то,  что  порядка двух  недель ушло на  зависание у
самого края  зоны в  ожидании выгодной фазы ее  пульсации.  Подобных фаз
можно было дожидаться годами, и хорошие навигаторы предпочитали не ждать
с моря погоды.  А тут -- не то чтоб повезло, но если бы Али-Латин загодя
не предчувствовал нужную фазу,  -- вероятно, он бы просто не взялся идти
в Акрус.  Но это лишь досужие домыслы Матлина,  а досуга у него во время
полета было  хоть отбавляй.  Первый,  самый опасный месяц путешествия он
провел как вампир в  гробу,  где его нежный организм,  на  всякий гадкий
случай,  хранился от  вредных проявлений зоны.  Этот "гроб" был похож на
барокамеру размером с  небольшую комнату в  форме пули.  Туда Матлин мог
взять с собой лишь походный спальник и несколько,  так называемых, книг,
которые больше походили на  кепку-компьютер --  все,  что  было способно
подключаться к общим инфосетям ему было категорически запрещено.  Зато с
"кепкой" можно  было  спать,  есть,  даже  ходить по  комнате,  а  то  и
программировать свою  виртуальность из  имеющегося читательского архива.
Такие штуки стары,  как  мир,  и  особенно убийственны для  фактуриалов,
склонных к  неуправляемым полетам  фантазии.  Подчас,  пристрастившись к
таким вещам,  они отказываются вернуться в  реальность.  Снять с них эту
"кепку" можно было лишь вместе со скальпом, с черепом и налипшим на него
веществом, которое когда-то называлось мозгом.

   В  "гробу" Матлина время  от  времени навещал Суф.  Стаскивал с  себя
защитную амуницию, укладывался рядом на спальник и подолгу с восхищением
рассказывал,   какой  проходимец  Али-Латин,   как  по   проходимски  он
пилотирует и  то,  что они до  сих пор не долетели до неприятностей,  --
есть  величайшее космическое чудо,  которое он,  кроме как  колоссальным
везением, ничем другим объяснить не способен.

   В один из таких визитов Суф выглядел не на шутку озадаченным.

   -- Выходи, взгляни, чем он занимается. Совсем твой приятель спятил...

   Они  выбрались  в  соседний  отсек  и  развернули панораму  с  пульта
управления.  Матлин чуть сам не  спятил от неожиданности:  за пультом не
было  никого,  внешняя  панорама  отсутствовала,  индикаторы  показывали
зависание в нулевой фазе.  Такая фаза на стандартных болфах держалась не
больше пяти секунд с очень непредсказуемыми последствиями.

   -- Куда он делся? -- Удивился Матлин.

   -- Не волнуйся. Здесь он, в системе.

   -- В какой еще системе?

   -- Все в  порядке.  Когда ему не  надо красоваться перед тобой --  он
моментально утрачивает человеческий облик. Ты еще сомневался -- мадиста!
Чистейшей породы.  Если знать, что он ничего дурного не отчудит -- с ним
работать одно удовольствие, даже несмотря на то, что он проходимец.

   -- А в чем дело? Почему так долго "висим"?

   -- Под его ответственность "висим". Гляди...

   На  пульте  управления,  в  метре  над  напольной панелью  наметилось
красноватое свечение, к которому, по ходу его разрастания, примешивались
белые  и  черные  пятна.  Когда  голограмма  окончательно  оформилась  и
застыла,  Матлин  ахнул:  в  пространстве висела великолепно выполненная
пачка  "Мальборо".   Она  задрожала,   завибрировала  и   сняла  с  себя
полиэтиленовую упаковку.

   -- Это он проделывает через каждые два часа,  --  пояснил Суф,  -- ты
должен знать, что это означает.

   Из  раскрытой пачки  вылезла сигарета,  подлетела вверх,  застыла над
полыхнувшим огоньком зажигалки и  струя  дыма,  ринувшись вниз,  приняла
форму человеческих легких.

   -- Перекур. Вот что это означает...

   -- Землянам обязательно во  время перекура держать корабль в  мертвой
фазе?

   -- А как же?  Он напрягался. Пока не перекурит -- никакой другой фазы
не будет.

   -- Но зачем же отравлять климат на моем рабочем месте?

   -- Все курильщики таковы.  Если втянулся --  ничего не  поделаешь.  Я
тоже  курил,  пока  меня не  сцапали бонтуанцы.  Ничего страшного.  Надо
подождать.

   Пульт  управления  постепенно  насыщался  клубами  дыма.   Внутренние
фильтры оказались парализованы зоной,  и  Суф для более четкой видимости
включил подсветку,  не  реагирующую на  атмосферные помутнения Невидимый
курильщик,  сделав  последнюю  затяжку,  растоптал  окурок  на  световой
панели.

   -- Вот и все,  --  подытожил Суф,  -- полезай обратно в "гроб". Скоро
будем на месте.

   Болф  устремился по  рваному  коридору  в  потоке  летящей  навстречу
плазмы,  рассекая  себе  невидимый  глазу  фарватер  и  Матлин,  испытав
неприятное оцепенение и  резь  в  глазах,  предпочел захоронить себя  до
следующего перекура.

   ***

   Первые часы "жизни" в  человеческом облике Али  не  был  похож ни  на
человека,  ни сам на себя,  скорее на ту статичную галлюцинацию, которую
Матлин  однажды  наблюдал  в   своем  особняке.   Его   тело  с   трудом
восстанавливалось и делалось прозрачным.  Сам же он пребывал в состоянии
полусна-полубреда.  Матлин с  Суфом не рисковали общаться с  ним в таком
состоянии  и  бережно  оттранспортировали тело  в  консервационный отсек
наполняться красками жизни...  и  с удовольствием изолировали его там от
всех  возможных  выходов.   Но  мадиста  консервации  не  поддавалась  и
КМ-обеспечением для  прохода герметичного контура пользовалась только  с
одной целью -- чтоб никто из свидетелей не догадался, что "оно" мадиста.

   Экспедиция оказалась на  самой границе фактурной зоны  Акруса и,  так
как   корабль  после  прохода  зоны   оказался  крайне  разбалансирован,
некоторое время ушло  на  то,  чтобы привести его  в  нормальный режим и
поставить на  маршрут.  Как  раз  к  тому времени Али  очухался,  принял
эстетичный  вид,   выбрался  из  своего  заточения  и,  как  привидение,
шатающейся походкой гулял по отсекам.

   Болф обнаружил себя при проходе первой же пограничной сферы, на самых
дальних подступах к фактурным системам. Это было слабое место навигатора
Суфа --  засветить себя на границе, которую мог незамеченным пройти даже
новичок.  Вовсе не оттого, что он не видел границы, а только потому, что
ему ни разу не пришло в голову остановиться и проанализировать ситуацию,
как  это  сделал  бы  любой  разумный  гуманоид Ареала.  Но,  в  составе
экспедиции не  числилось ни  одного разумного существа,  и  через минуту
полета Суф  вынужден был  оправдываться перед службой внешнего контроля.
Они  абстрактно  представились "миссией  Ареала"  --  это  был  дежурный
вариант,  означавший лишь то,  что визитеры не намерены сообщать о  себе
подробностей. Удивить пограничников Ареалом не получилось. Кто ж еще мог
забрести в их запертую зоной обитель?

   Матлин поздравил себя с прибытием в четвертую ступень фактуры и узнал
между делом, что в последние несколько столетий по этому сектору внешней
зоны ни один корабль Ареала не проходил.

   Суф  реабилитировался тем,  что поразительно легко нашел общий язык с
пограничниками. Может, оттого, что 4-я ступень любой фактуры была ему до
какой-то  степени родственной.  Его  неумеренная общительность пополам с
неуместной   откровенностью  дала   свой   результат:   сектор   прохода
бонтуанского корабля-похитителя с  четким  маршрутом и  пунктом прибытия
обошлись  ему  в  четверть часа  дружеского общения  и  в  одно  большое
убедительное "спасибо",  которое  он  произносил уже  на  местном языке.
Бонтуанец прошел прямым курсом к одной из древнейших планет цивилизации,
которая располагалась в системе аналогично Земле: с той же массой, с тем
же удалением от светила, наклоном оси и цикличностью вращения.

   В  фактурном каталоге Акруса конкретно этой планеты Матлин не изучил.
Орбитальный наблюдатель над ней не транслировал,  и ему даже в голову не
пришло  поискать  планету,  похожую  на  Землю.  Даже  внешнее  сходство
акрусиан с человечеством его на такую мысль не натолкнуло.  И теперь все
время пути  он  предвкушал неведомые антимиры,  битком набитые зловещими
тайнами, самой зловещей из которых был он сам.

   Конечно,  из  ознакомительной астрофизики Матлин прекрасно знал,  что
однородные структуры во всем ареале не редкость.  Более того,  благодаря
постоянному  внутреннему  движению,   присущему   каждой   диалектически
осмысленной вещи,  однородные структуры,  находившиеся некогда в  тесном
единстве,   могут   разлетаться  на   очень   дальние  расстояния,   как
расколовшиеся материки планеты. Но сердце колотилось -- это был первый в
его жизни визит в настоящую, неродную ему фактуру.

   С   орбиты  планета  казалась  безжизненной.   С   кристально  чистой
атмосферой и барашками-облаками.  Создавалось впечатление, что обитатели
внезапно  ее  покинули.  Пустые  многоярусные города  тянулись по  всему
материку,  с орбиты напоминая рваную тряпку,  и трудно было понять, один
это  город  или  много  слившихся  агломератов.   Остальная  часть  суши
представляла собой  архипелаг,  зеленым  кольцом  опоясавший планету,  а
полюса были  накрыты толстым слоем  льда,  проникнуть под  который можно
только по туннелям с главного материка.

   Вся  жизнь  планеты  была  сконцентрирована  вокруг  нескольких  баз,
(которые фантасты называют космопортами),  рассчитанных на  прием легких
аппаратов  средней  и   малой  дальности.   Здесь  как  раз  наблюдалось
оживление,  все  остальное представляло собой закрытый для  деятельности
заповедник, музей.

   Вновь  прибывшие  путешественники спустили  Перру  в  один  из  таких
космопортов и  двинулись  пешком  через  близлежащие городские кварталы,
стараясь  не  нарушать  разрешенного  туристического  маршрута.   Дорога
уводила  их  на  нижние  ярусы.  Строения внизу  казались гораздо  более
древними и ухоженными,  но кое-где красовались развалины, приближаться к
которым  категорически  запрещали  расставленные  вокруг  силовые  поля.
Похоже,  разрушены эти  строения были  очень давно,  что  само  по  себе
представляло историческую ценность.  Нельзя  сказать,  чтоб  архитектура
нижних  ярусов  слишком напоминала земную,  но  некоторое сходство было.
Интересным был  принцип построек:  местами они заканчивались крышей,  но
чаще на верхние этажи накатывались новые ленты дорог,  площадей,  а дома
верхних ярусов поддерживали мощные сваи,  образующие внизу  декоративные
арки.   Под  арками  пространство  напоминало  зимний  сад  с  тенистыми
зарослями и скамейками для прохожих.

   Путешественники зашли под купол такого павильона, в два этажа висячих
зарослей  и  бритых  газонов.  Под  нижним  этажом  располагалось озеро,
гладкое как зеркало.  Вокруг него было достаточно оживленно. Несмотря на
холодную погоду,  совершенно голые люди -- взрослые, дети разгуливали по
берегу озера,  забредали в него по горло,  но почему-то никто не плавал.
Матлин  испытал  желание  показать им  пример,  нырнув  с  какого-нибудь
обрыва,  но местные отдыхающие и без того косились на них,  вырядившихся
на пляж, как на северный полюс. А Али, который всю дорогу добропорядочно
помалкивал,  уже улыбался до  ушей голой и  совершенно лысой даме весьма
преклонного возраста.

   Им  пришлось  вызвать  Перру  и  воспользоваться ее  услугами,  чтобы
преодолеть  водоем,   который  оказался  системой  из  нескольких  озер,
соединенных водопадами и  протоками.  Спуститься на  грунт  удалось лишь
глубокой  ночью.   Внутри   павильонов  скорость  полета   была   строго
ограничена.  Но путешественники не торопились.  У  нижних этажей каскада
было безлюдно. Там они и устроились на отдых.

   Желание  Матлина искупаться было  так  велико,  что  даже  не  летняя
температура воздуха его не остановила. Но поплавать не удалось и он, так
же, как отдыхающие верхнего озера, лишь постоял по горло в воде и, разве
что,  пару раз дернул руками-ногами, чтоб окончательно убедиться -- вода
легче его тела и  не  держит на поверхности.  Он зачерпнул горсть воды и
понес на химический анализ в Перру,  но Суф воспротивился:  "Этому может
существовать миллион объяснений,  --  заявил он,  --  не стоит загружать
"пряник" порожняком, он тебе это припомнит..."

   Когда  взошло "солнце" --  перед ними,  как  прежде,  лежали сплошные
города...

   Общая информатека никакой информации о  Короеде не дала:  либо такого
человека в  природе не существует,  либо уточняйте цели его присутствия.
Цели присутствия Матлин и сам узнать бы не отказался.  Они не стеснялись
опрашивать каждого встречного,  не видали ли они... не слыхали ли они...
Особенно тех, кто был похож на местных завсегдатаев и не проявлял к ним,
в  частности,  к  Матлину,  подозрительного  интереса.  Те  с  интересов
рассматривали черно-белую фотографию Короеда со  всех сторон и  на свет.
Но ничего определенного сказать не могли, кроме того, что искать методом
выборочного   опроса   ничем   не   примечательное  существо   --   дело
бессмысленное. Впрочем, Матлин это и сам понимал.

   Возможно,  они так и  не  узнали бы  ничего,  если бы  не  чудовищное
везение: один из случайно спрошенных оказался бывшим служащим космопорта
и догадался предположить, что если цель пребывания здесь "этого Короеда"
неизвестна и  если  он  точно не  местный,  следует прежде всего выйти в
"справку"  космопортов по  всей  зоне  и  разыскать некоего  экспедитора
Лэя-Матри-Биорга,  который должен знать такие вещи наверняка. Если он не
знает --  можно с чистой совестью возвращаться обратно.  Бывший служащий
был  настолько  любезен,  что  тут  же  сам  связался  со  "справкой" по
устройству, висящему у него на поясе, и замахал руками:

   -- Он  здесь,  он здесь!  Торопитесь на верхнюю палубу старого порта.
Там любого спросите: экспедитор Лэй-Матри-Биорг.

   Трое  пришельцев спешно  погрузились в  "пряник"  и,  подняв  его  за
павильонный купол,  рванули так,  что чуть не  пролетели мимо указанного
места. Не прошло и пяти минут, как они промчались через весь материк.

   На  пассажирской палубе порта  топталось человек двести.  Трудно было
понять, чем они занимались: то ли встречали кого-то, то ли провожали, то
ли  просто проводили время.  Народ снизу прибывал,  но  какого-либо ярко
выраженного лидера в этом скопище не наблюдалось.

   Первый  остановленный ими  --  юноша  с  большим  цилиндром в  руках,
услышав имя Лэя-Матри-Биорга,  притормозил, поддерживая коленом цилиндр;
указал пальцем в самый центр толпы и побежал дальше.  Тут-то и произошло
то,  что окончательно развеяло все сомнения Матлина.  Из  толпы прямо на
него выскочил мальчишка лет девяти и застыл, как вкопанный.

   -- Феликс Матлин?  -- Воскликнул он на чистейшем русском языке. -- Вы
еще живы?

   Пока  к  Феликсу  Матлину  возвращался дар  речи,  мальчишка  кинулся
наутек,  да  так  шустро,  что  проследить траекторию его  движения было
невозможно. Матлин выскочил на перила площадки, с которой были видны все
лифты и спусковые панели,  но все,  что ему удалось разглядеть,  --  это
маленькую фигурку, улепетывающую в направлении подземной трассы.

   -- Стой!!!  --  Изо всех сил заорал он.  --  Остановись!  --  Их  уже
разделяла  почти  стометровая  высота  яруса.   Как   мальчишке  удалось
спуститься вниз с  такой скоростью,  Матлин не  понял,  да  и  не  время
было...  Точно  также  он  впоследствии не  понимал,  каким  образом ему
удалось сорваться с перил. Лишь пролетев метров двадцать вниз, вспомнил,
что на нем нет ремонтного жилета со страховочным "карманом". А еще через
двадцать метров его начало тошнить,  и он принял решение тормозить любой
ценой,  обо  что попало,  но  дальше аварийной планки манжета реакция не
сработала.  Все,  что  успела для него сделать защитная система костюма,
это отшвырнуть его в  сторону за три метра до камней нижней площади.  Он
еще  разглядел  впереди  силуэт  убегающего мальчика  и  даже  попытался
броситься за  ним,  но  на  ноги встать не  смог:  вся  левая часть тела
оказалась  переломана.  Он  не  почувствовал боли  и  еще  несколько раз
пробовал встать,  пока не наткнулся на вязкое страховочное поле, как раз
на  том  месте,  куда должен был приземлиться изначально.  Это сработала
страховка Суфа и, если б он не хватал манжет -- был бы в полном порядке.
Он уткнулся лицом в каменную плиту... его очень сильно тошнило.

   Матлину так и  не  удалось ни на минуту потерять сознание.  К  своему
жесточайшему  отвращению,  он  помнил  все  до  ничтожных  подробностей:
переполох,   который   произошел   на   верхней   площадке   из-за   его
нетрадиционного  способа  перемещаться  по   ярусам;   его   погрузку  и
транспортировку в некое подобие гостиницы.  Впрочем, он не исключал, что
это,  может быть,  КПЗ  в  своем цивилизованном варианте или  камера для
психбольных.  Он  наблюдал,  как  спаивали его  кости  очень  интересным
"паяльником", издающим шипение и запах жареной курицы; как стягивали его
порванные сосуды, отсасывали гематомы. Возможно, пытались давать наркоз,
но наркоз на него не действовал так же,  как боль.  С ним еще много чего
делали интересного,  но,  не дождавшись конца процедур, он уснул. Может,
на нервной почве,  может,  от обычной усталости и спал, пока Али с Суфом
его не разбудили. Было утро следующего дня.

   -- Извини, -- сказал ему Суф, -- знал бы сразу, что ты выкинешь такой
идиотский номер -- подключили бы синхронную страховку...

   -- Ты слышал, что сказал пацан?

   -- Да, Али перевел мне.

   -- Он сказал, что мне давно уже следует быть покойником.

   -- Безусловно,  он был прав,  --  согласился Суф,  и Матлин заскрипел
зубами от ярости.

   -- Только не вздумайте поругаться! - Вмешался Али.

   Обе  конфликтующие стороны выдержали паузу,  свирепо взирая  друг  на
друга.

   -- Я уже сам говорил с ним, -- продолжил Суф.

   -- С Лэем (мать его...) Биоргом?

   -- Матри-Биоргом.  Если ты  намерен иметь с  ним дела,  произноси имя
полностью.  И вообще,  здесь так принято, даже если имя содержит адрес и
род занятий, -- будь любезен...

   -- Ладно, ладно, кто он такой?

   -- Мрачный тип,  --  Суф  изобразил на  лице  гримасу отвращения,  --
зануда. Но, кажется, он тоже тебя узнал.

   К  вечеру того же дня мрачный тип Лэй-Матри-Биорг сам стоял на пороге
его  покоев.   Он  оказался  человеком  лет  45,  среднего  роста,  чуть
полноватым с  милой наружностью провинциального бухгалтера,  не  чуждого
никаким человеческим слабостям.  Ни страха, ни отвращения это существо у
Матлина никоим образом не вызывало.

   -- А...  -- протянул Биорг, -- я не верил ни ушам, ни глазам своим до
последней минуты!  Передо мною действительно Феликс Матлин?  Я не сплю и
не нахожусь в плену безумных иллюзий?  --  Весь этот монолог он произнес
на чистейшем русском языке, без какого-либо даже намека на акцент.

   -- Присаживайтесь, -- пригласил его Матлин.

   -- Благодарю вас, покорно благодарю. Надолго ли в наши края?

   -- Мне хотелось бы повидать Короеда и я тотчас же вас покину.

   -- Как жаль,  право же, как жаль. Не стоило бы так торопиться, -- его
подчеркнутая театральность начинала действовать на нервы,  -- тем более,
того,  кого вы  пожелали видеть,  здесь нет.  Но я,  пожалуй,  взялся бы
устроить вам  встречу с  Лоином Гренсом.  Мне кажется,  она доставит вам
удовольствие.

   -- Меня интересует Андрей Короед.

   -- Ни  секунды не  сомневаюсь,  что  это  достойнейшая личность,  но,
кажется,  мы с  вами с  трудом понимаем друг друга.  Я бы,  с позволения
сказать,  настаивал на  вашей  встрече с  Лоином  Гренсом.  В  противном
случае, я отказываюсь понимать причину такого визита.

   -- Откуда вы меня знаете?

   -- Господин Лоин Гренс знает о вас все.

   -- Это он вез меня сюда?

   -- Точнее,  он  пытался это сделать,  но  после неудачи бесконечно об
этом сожалел.

   -- Что ему от меня понадобилось?

   Биорг сделал удивленное лицо.

   -- Ему от вас?  Спаси Господи!  Ровным счетом ничего.  Ему нужно было
всего лишь от вас избавиться,  отвязаться.  Это вы,  позвольте заметить,
пристали к нему, как банный лист.

   -- Вы хорошо говорите по-русски.

   -- Это мой третий родной язык.

   -- Прошу  вас,   будьте  внимательнее  и  уточните:   избавиться  или
отвязаться?

   -- Право же,  -- удивился он еще больше, -- не вижу разницы. Он всего
лишь хотел, чтобы вы оставили его в покое.

   -- Прекрасно. Ведите меня к нему.

   Поздней ночью на  транспортный этаж  здания гостиницы,  вышли двое и,
преодолев  пешком  несколько пролетов  вниз,  уселись  в  длинную  белую
машину.  Машина поднялась над дорогой,  со  свистом пронеслась до  конца
улицы  и  нырнула  в  туннель  на  оживленную  подземную  магистраль,  о
существовании которой праздные туристы,  падающие с  перил  космопортов,
возможно,  не догадывались.  По крайней мере, это наводило на мысль, что
подземная часть  города не  заканчивается прозаическим подвалом.  Спустя
несколько часов,  машина  вонзилась в  круглую  дыру,  служащую воротами
павильона,  из которого торчали лифтовые шахты,  приглашающие спуститься
еще ниже.  Лифт работал,  как стандартный технопарковый лифт Ареала:  по
любой траектории --  вниз,  вбок,  по  диагонали,  как в  детской игре с
шариком,  который должен прокатиться по доске препятствий и шлепнуться в
нужную лунку -- ни за что не уследишь, как он до этой лунки докатится.

   Биорг прямо из  кабины отомкнул тяжелую дверь,  за  которой показался
широкий, залитый светом коридор, похожий на холл дорогого отеля. Пол был
устлан ковровой дорожкой,  на  стенах висели светильники дневного света.
Здесь  же,  в  керамических вазах,  росли  обычные  комнатные  растения:
фикусы,  кактусы,  ни  чем не отличающиеся от своих собратьев,  выросших
где-нибудь в Калифорнии или в московских столовках.

   -- Прошу вас, точно следуйте за мной, -- Биорг провел его мимо зала с
фонтаном, по мраморной лестнице в коридорный тупичок, в который выходили
двери  двух  апартаментов.  На  одной  из  них  красовалась полированная
деревянная коробка, похожая на почтовый ящик. Биорг тихонько постучал по
ящику и, приоткрыв дверь, просунул голову внутрь.

   -- Господин Лоин Гренс, к вам посетитель.

   Но в комнате было темно и тихо.

   -- Зайдите, Феликс, подождите там, а я тем временем разыщу его, -- он
почти силой впихнул Матлина в комнату и закрыл дверь.

   Нащупав на  стене  выключатель,  Матлин  успокоился.  Люстра осветила
комнату с  высоким потолком,  на  стенах которой вместо окон размещались
яркие витражи со сценами охоты и пасторальными пейзажами.  Посреди стоял
стол,   заваленный  горой  исписанных  бумаг,   а  вокруг  были,  то  ли
расставлены,  то  ли  разбросаны кресла и  стулья.  К  комнате примыкала
небольшая столовая,  совсем  маленькая спаленка за  тяжелой занавеской с
колокольчиками и туалетные комнаты, выложенные светлой плиткой.

   Окинув  все  это  взглядом случайного посетителя,  Матлин  вернулся в
гостиную и  сел на  диван,  стараясь совладать со  своим подлым желанием
сунуть нос в чужие рукописи.  Тем более,  что из-под груды бумаг торчала
плоская портативная машинка с русским алфавитом. Просидев еще с четверть
часа, он, со скуки, отправился рассматривать витражи, но тут из коридора
послышались шаги, и дверь распахнулась настежь.

   -- Феликс!  Ты жив!  Господи,  как я рад!  Как я безумно рад,  что ты
нашелся!

   На пороге прихожей собственной персоной стоял Андрюха Короед,  и  его
бледная физиономия переливалась всеми оттенками счастья.  Он размашистой
походкой подошел к Матлину и обнял его.

   -- Феликс!   Скажи  хоть  слово!  Скажи,  что  я  не  сплю,  что  это
действительно ты!

   -- Знаешь,  дружище,  --  пробормотал Матлин, с трудом унимая дрожь в
голосе, -- кажется, я сам не вполне в этом уверен...

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Искусство. Естество. Бонтуанские ментальные оболочки.

   Возможно,  адаптация терминов не  очень  удачна.  Искусство в  Ареале
имеет  смысл,  несколько отличающийся от  земного аналога.  Может,  дело
только в  моем  неправильном понимании,  но  ничего более  подходящего в
своем словарном запасе не  нахожу.  Искусство в  Ареале следует понимать
дословно  как  "опосредованное творение",  вторичное,  производное.  Ему
противостоит  термин   "непосредственное  творение".   По   аналогии   с
Искусством, переведу его как "Естество".

   Естество --  то,  что не имеет автора-создателя; то, что произвела на
свет сама природа; и, наконец, то, что сделано неизвестным автором. Даже
если это вещь вполне ручной работы, но до тех пор, пока неизвестно, чьих
именно рук,  сама вещь и  всякий способ ее мировоззренческого осмысления
относится  к  категории  Естества.  Для  человеческого менталитета такое
толкование абсолютно бессмысленно,  даже смешно. Не только для человека,
в пределах всех родственных и схожих фактур.  В Ареале этот смысл возник
в  результате необходимости четко разграничить Искусство и Естество в не
родственной среде,  где не подскажет чутье и не сработает инстинкт.  Эти
же категории являются исходным уровнем познания (чего угодно) и  в общей
арифметике  бытия   используются  в   связке  с   такими  же   исходными
категориями: "первичное" и "вторичное".

   В продолжении этого ряда есть еще "третичное",  "четвертичное" и т.д.
Невозможно представить,  сколько всего степеней опосредованного. В конце
этого списка может померещиться сам  черт  рогатый.  Но  начало выглядит
вполне логично:

   1. Первичные творения -- Естество -- предискусство

   2. Вторичные творения -- Искусство -- творения Естества

   3. Третичные творения -- 1-ое Постискусство -- творения творений

   Естества

   4. Четвертичные творения -- 2-ое Постискусство -- и т.д.

   Каждая вещь, каждое явление, суждение, знамение... (от странствующего
астероида  до  человеческой  цивилизации),   имеет  в  этой  шкале  свое
заслуженное место.  От  правильного определения своей  категории зависит
многое,  если не сказать,  все. Возникает вопрос, каким образом можно ее
определить,  нам,  находящимся внутри  системы?  Первична  или  вторична
цивилизация,  к  которой мы  принадлежим?  Возникла ли  она естественным
образом или ее произвели искусственно?  Отвечу:  по косвенным признакам.
Надо  представить себе,  чем  искусственная фактура может  отличаться от
настоящей и оглядеться по сторонам.

   Земля  в  этом  смысле представляет собой  настоящий ребус.  Здесь  с
одинаковым успехом  можно  найти  признаки,  говорящие о  том,  что  эта
цивилизация  имеет  ярко  выраженное  естественное происхождение:  явные
исторические  циклы,  мощные  рывки  в  развитии  и  т.п..  Можно  найти
аргументы  в  ползу  абсолютной вторичности:  допустим,  многорасовость,
гуманитарно-техногенный дисбаланс и т.д.  На первый взгляд, казалось бы,
истину следует искать посередине,  но нет "Между Искусством и  Естеством
середины не бывает, -- гласит аритаборская пословица. - Между Искусством
и  Естеством могут быть только бонтуанцы,  а  там,  где  есть бонтуанцы,
никогда не будет ни середины,  ни равновесия."  И  с  этим невозможно не
согласиться:  цикличность развития фактуры с непрекращающимися кризисами
дисбаланса может свидетельствовать о  бонтуанских влияниях.  Собственно,
бонтуанские  влияния  вычисляются  в  первую  очередь  именно  по  таким
смешанным  вариантам и  по  ряду  других  характерных деталей,  одна  из
которых будет рассмотрена прямо сейчас.

   Речь пойдет о  явлении,  которое по аналогии с ноосферой Вернадского,
можно назвать ментасферой.  Это  нефизический и  нематериальный в  нашем
понимании аспект,  некий  единый для  всего  человечества "банк  данных"
идей,  образов, пережитых событий, интерпретаций -- то, что передается с
языком и без языка,  со способностью видеть окружающий мир в одних и тех
же красках,  с нажитой системой ценностей и мировоззрений;  то,  чему не
всегда  способствует фундаментальное образование и  то,  на  что  иногда
пагубно  влияет  излишне оригинальный менталитет.  В  истории философии,
начиная  с  античной  и  кончая  современными попытками интерпретировать
немецкую классику, можно найти много других удачных терминов, но ни один
из  них до  конца не  отражает сути явления.  К  тому же,  ментасфера по
смыслу  стыкуется  с   понятием  И-инфополя,   а   при  более  детальном
рассмотрении является для  Земли  внешним защитно-преобразующим фильтром
от ИИП.  Иначе это называется бонтуанскими И-информационными оболочками,
которые  имеют  цель  защиты  и  коррекции развития.  Создание  подобных
оболочек происходит всякий раз по-разному. Иногда яйцо появляется раньше
курицы,  иногда курица раньше яйца,  --  все зависит от  того,  о  каких
конкретно "яйцах" идет речь.  Процесс этот обоюдный,  творческий с обоих
сторон.  Обитатели бонтуанских фактур  по  ходу  развития  получают  дар
влияния коллективного сознания на  физические процессы и  такого же рода
обратную связь  влияния  физических процессов на  коллективное сознание.
Сознание индивида-фактуриала обычно  слишком слабо  для  самостоятельной
деятельности  в  ментальных  оболочках.   Даже  если  отдельные  уникумы
предъявляют конкретные  результаты своих  сознательных манипуляций,  это
оказывается сплошной  иллюзией.  Вероятнее  всего,  они  находят  способ
(иногда  непроизвольно) манипулировать коллективным  сознанием.  И,  чем
сильней и насыщенней эта так называемая ментальная оболочка, тем сильнее
ее  воздействие  на  фактуру.   Это  и   принято  называть  "бонтуанской
интеллектуальной чумой".

   На   ранних   ступенях   "чума"   может   оказаться  увлекательной  и
стимулирующей. По крайней мере, бонтуанские фактуры в Ареале, если можно
так выразиться,  котируются (как ребенок-аристократ, с детства владеющий
французским языком и  изысканными манерами рядом со  своими сверстниками
из  заводских трущоб).  Но  для развития фактуры на поздних ступенях эта
самая оболочка может оказать дурную услугу -  стать настоящими кандалами
развития.   Она   имеет  худшее  свойство  выморочных  аристократических
семейств --  зацикливание на  самой  себе  и  захиревание от  постоянных
кровосмешений.  Если не расширять в нужном темпе ее границы, она, следуя
законам  генетики,   накапливает  и  передает  вредный,  саморазрушающий
"генофонд".  Рвать  извне  этот  замкнутый круг  может  быть  опасно для
цивилизации,  особенно перенаселенной.  Изнутри же  для  этого требуется
прорыв колоссальной мощности, на который планетарная цивилизация вряд ли
способна.

   Прочие фактуры отличаются от  бонтуанских именно отсутствием защитных
оболочек.  В  них не  доминирует коллективное сознание,  по  сравнению с
бонтуанскими собратьями,  они  тормозят в  развитии,  больше  подвержены
разрушающим влияниям извне.  Если в  их среде каким-то образом возникает
общая  похожая ментасфера --  она  не  столь  сильна,  более контактна с
инфополями  и  развивается естественным путем  изнутри.  На  это  уходит
несравнимо  больше  времени  и  сил,  но  в  итоге  получается,  скорее,
проводник  ИИП,  чем  фильтр,  и  "кровосмесительными" болезнями  он  не
страдает.

   Одна из первооснов бонтуанских манипуляций с  ранней фактурой --  так
называемая  "коррекция  развития",   которую  можно   считать  сбоем   в
генетически  заложенной  последовательности  развития  Естества.   Такая
прививка  может  оказаться эффективной лишь  в  случае,  если  время  ее
проведения рассчитано с  ювелирной точностью и  долгий  послепрививочный
карантин проходит под контролем.  Малейшая неточность дозы и  "больного"
становится  проще  усыпить,   чем  вылечить.   Отчасти,  именно  этим  и
объясняется  существование  закрытых  бонтуанских  заповедников,  внутри
которых ничего интересного для Ареала нет.  Но все,  что ни делается, --
делается во  благо.  Так называемое "бонтуанское Искусство" имеет вполне
конкретную цель.  Дело в том, что выращивание управляемого коллективного
сознания   в    итоге   дает   набор   стойких   (типично   бонтуанских)
мировоззренческих канонов,  позволяющих фактуриалу  решить  неразрешимую
задачу осознания себя в  окружающем его  мире в  той же  степени,  что и
осознания окружающего мира внутри себя.  В конечном итоге, это формирует
способность цивилизации как ментальной общности адаптироваться на стадии
Ареала,  где,  как правило,  выживают лишь отдельные индивиды.  Это,  по
мнению   бонтуанцев,   лишает  иммунитета  перед   такими  вещами,   как
"старость",  "смерть",  "тупик" и  тому подобные категории бытия.  Перед
ними уязвим индивид, но не уязвима общность индивидов. На стадии фактуры
это  благое  начинание частенько деградирует в  банальную религиозность,
"ментальную  прику*",  так  называемую  точку  отсчета.  Она  возникает,
подчас,  непроизвольно и может с полным правом относить себя к категории
Естества, но перспективы ее трансформации на уровнях Искусства, вызывают
множество противоречивых догадок.

   ***

   -- Ты не помнишь совсем ничего? Ни меня, ни Биорга? Ни...

   -- Не трудись перечислять, ничего абсолютно.

   Удивленный Гренс прошелся взад-вперед по комнате, размахивая рукавами
халата.

   -- Даже не знаю,  с чего начать.  Надо,  наверно,  начать с того, что
извиниться перед тобой.  Это из-за  меня,  только из-за моей глупости ты
влип в эту авантюру.  Может быть, еще, конечно же, по совершенно нелепой
случайности...

   В  дверь  осторожно просунулась голова  мальчишки,  того  самого,  за
которым   таинственно  воскресший   "покойник"   безуспешно   гнался   у
космопорта. Гренс сердито топнул на него ногой.

   -- Засранец! Что ты себе позволил в разговоре с дядей Феликсом!

   Но  мальчишка,  ничуть не  смутившись,  вошел  в  комнату с  огромным
подносом,  и,  водрузив  его  на  стол,  принялся расставлять содержимое
надлежащим порядком.  Фужеры,  чашки, вазы с фруктами и бутылки с вином,
дымящийся фарфоровый чайник...  Матлин  искренне восхитился силой  этого
необыкновенного ребенка.  Даже ему,  взрослому человеку, все это поднять
на одном подносе было бы нелегко.

   -- Это мой сын, -- объяснил Гренс, когда мальчик удалился.

   -- Что?

   -- Не  удивляйся.   Поживи  здесь  с   годик-другой  --   перестанешь
удивляться всему.  Пришлось его усыновить,  чтоб дать ребенку нормальное
воспитание.  Здесь  это  принято.  Могу  ли  я  тебя  спросить,  Феликс,
представляешь ли ты, где сейчас находишься?

   -- В  каком смысле?  Понятия не  имею,  что  это за  берлога.  Думаю,
километра полтора от поверхности грунта...

   -- В смысле более глобальном.

   -- Зона Акруса, протофактура. Ты это имеешь в виду?

   Глаза   Лоина   Гренса   слегка  округлились.   Несколько  минут   он
сосредоточенно гремел  посудой,  разливая  в  чашки  горячий  напиток  и
сваливая на пол остатки рукописей.

   -- Слава Богу,  --  произнес он, наконец, -- ты избавил меня от самых
тяжелых  объяснений.  Признаюсь,  с  полгода  им  удавалось морочить мне
голову,  будто  я  на  Земле.  Не  знаю,  что  ты  называешь  Акрусом  и
протофактурой, но слишком хорошо помню свой стресс, когда узнал, что все
это -- совершенно чужая планета. Теперь я вдвойне рад, что тебя нашли.

   -- Ты собирался в чем-то покаяться?

   -- Да,  да! Именно так, друг мой, я поступил как последняя свинья. Ты
всегда  называл меня  эгоистом и  был  прав!  --  Он  размашистым жестом
преподнес Матлину фужер,  наполненный белым вином и уселся напротив него
в кресле.  --  Ну,  что мне прикажешь делать с твоей амнезией? Просто не
верится, никак не верится, что ты смог это забыть. Мне до сих пор снятся
кошмары...  --  он осушил свой фужер,  вставил в  зубы сигарету и  долго
метался  по  карманам халата  в  поисках зажигалки,  пока,  наконец,  не
прикурил,  не  забылся в  клубах  дыма  и  не  выдавил из  себя  первого
основополагающего слова -- "прости".

   -- Прости.  Я  должен буду рассказывать с  самого начала,  с детства,
если позволишь... Собственно, в какой-то степени, твой провал памяти мог
бы быть выгоден мне,  но Феликс,  ты был моим единственным другом, с кем
мне еще говорить,  если не с тобой.  Со второго класса,  с тех пор,  как
тебя перевели в нашу школу,  ты знал обо мне больше,  чем кто-  либо.  В
отличие от тебя,  я помню все: то, как мы сидели за одной партой, как ты
учил меня умножать в столбик...  Собственно,  это неважно.  Да, это тебя
уже вряд ли заинтересует.  Все началось, дай Бог памяти, классе в пятом,
когда я первый раз убежал из дома.  Из-за отца. Кажется, он тогда сильно
накричал на мать и  влепил мне затрещину.  Это у нас и раньше случалось,
но...  именно после того побега у матери появилась навязчивая идея,  что
когда-нибудь я  убегу из  дома навсегда или отец забьет меня до  смерти.
Все это чуть не закончилось военным училищем,  но,  в конце концов, мать
меня пожалела.  Я  засиживался на продленке допоздна,  ходил в  какие-то
дурацкие кружки  юных  следопытов,  где  занятия  проходили по  вечерам,
только для того, что поменьше маячить дома...

   -- Он здорово тебя бил?

   -- Это не то слово.

   -- Ты никогда не говорил мне об этом.

   Гренс пожал плечами.

   -- Это  не  самая приятная тема для разговора.  После моего побега он
прямо-таки взбесился, решил, что я связался с уличной шпаной, пью, курю,
ворую...   Отец  у  нас  всегда  был  немного  с  приветом  --   трудное
послевоенное детство... Но суть не в этом. Суть в том, что мне надо было
каким-то образом выжить, и я нашел выход. Припоминаешь, о чем идет речь?

   -- Какая-нибудь секта?

   Гренс снисходительно усмехнулся.

   -- Феликс,   мы  росли  в  советские  времена,  хоть  это  ты  можешь
вспомнить?   Какая  там  секта  для  пионеров?   Ты   помнишь  кирпичный
трехэтажный домик через дорогу, напротив твоего двора?

   -- Дворец пионеров,  который давно снесли?  Там ты занимался в  своем
историческом кружке?

   -- Да,  да!  Наконец-то! Все мои кошмары прекратились после встречи с
Георгием Павловичем...

   -- Помню Георгия Павловича. Ты говорил о нем, ну и что?

   -- Вроде бы,  по  официальной версии,  он  был  бывшим преподавателем
университета, потрясающе интересный мужик. Я был от него без ума.

   -- Ну,  как же,  как же!  Это из-за него ты чуть не завалил выпускной
экзамен?

   Гренс расхохотался.

   -- Реформы Столыпина --  не смеши меня. Я был маленьким самоуверенным
идиотом! Феликс, ты же не будешь отрицать, что историю я знал лучше всех
наших преподавателей вместе взятых?

   Матлин утвердительно закивал головой: без вопросов, он сам об этом не
раз говорил несчастному маленькому,  до  неприличия начитанному Короеду,
чтобы успокоить его  после очередного конфуза.  Он  прекрасно помнил все
этапы их плодотворного сотрудничества на экзаменах и контрольных,  когда
он себе в  удовольствие решал для своего соседа по парте оба варианта по
математике,  зато  учебника истории  мог  не  открывать вообще.  Андрюша
Короед так же,  в свое удовольствие,  весь школьный курс истории излагал
ему в  самых увлекательных подробностях на  уроках,  на переменах и  при
каждом удобном случае, даже тогда, когда его совсем об этом не просили.

   -- О, да! -- Матлин в знак признательности приложил руку к сердцу. --
Твоих заслуг никто не отрицает.

   -- Чем мы только с  Георгием Павловичем не занимались,  --  продолжил
Гренс,  -- начиная с антропологии и палеографии и кончая герменевтикой и
футуристической лексикой.  Для  тебя это,  наверное,  как для меня "зона
Акруса".  Но и это неважно. Когда выяснилось, что наш дядя Жора никакого
отношения к  университету не  имел,  он не имел даже диплома историка...
Удивительный был человек,  он  был для меня всем...  Если ты  можешь это
понять. Он был моей семьей, моим домом, я пропадал у него круглые сутки.
Ему даже удалось расположить к себе моего отца! Он относился ко мне, как
к сыну... Только с ним я и мог чувствовать себя человеком. Ну, что же...
Почему ты ничего не ешь? Давай-ка, не церемонься. Разговор будет долгим.

   -- Кем был этот Георгий Павлович?

   Гренс пожал плечами.

   -- Я очень часто сам себе задаю этот вопрос.  И,  представь себе,  не
нахожу достойного ответа.  После школы мы больше не виделись. Он уехал в
Краснодар к  сыну.  Мы  переписывались до армии,  он приглашал на лето в
гости.  Потом...  представить себе не могу,  что произошло.  Он перестал
отвечать на письма. Я ездил туда, но...

   -- Что "но"?

   -- Да нет,  не подумай ничего особенного,  такого адреса в Краснодаре
не существовало никогда. Даже ничего похожего.

   -- Он так и не объявился?

   Гренс растерянно помотал головой.

   -- Ни он,  ни родственники,  ни знакомые. Куда я только ни обращался.
Как сквозь землю...  Словом,  с тех пор мне ничего о нем не известно. До
армии я  валял дурака,  а когда вернулся --  успешно провалил экзамены в
университет. Ты не можешь этого не помнить.

   -- Да, разумеется.

   -- Подло!  Гадко!  Представь себе: сдать на "отлично" все экзамены, и
под корень завалить иностранный.  И это после армии.  Ты сразу поступил,
тебе меня не понять.  Нет, надо было идти в американскую армию наемником
-- тогда бы не было проблем с английским.

   -- Были бы проблемы с комсомолом.

   -- Феликс!  Ты возвращаешь меня к  жизни.  С  кем бы я  еще здесь так
славно побеседовал?

   -- Я  помню  эту  печальную  историю,  конечно,  мои  самые  глубокие
соболезнования... Пожалуйста, продолжай.

   -- Но ты не знаешь самого главного.  В тот момент, когда я выходил из
аудитории с  проваленным английским,  ко  мне подошел мужик и  пригласил
выйти на лестницу поговорить.  Первое, что мне пришло в голову, -- мужик
университетский и сейчас начнет с меня требовать взятку,  мне не хватало
каких-то полутора баллов, можешь себе представить?

   -- И что же?

   -- Он  предложил мне  работу.  Хорошую  работу  за  хорошие деньги  с
длительной командировкой. Это было связано с архивами и анализом древних
рукописей.  Всему,  чего я  еще не умел,  меня предполагалось обучить на
месте.  Что  за  архивы,  рукописи и  куда эта  длительная командировка,
говорить отказался,  не  уполномочен,  видите  ли,  это  большой секрет.
Только,  говорит,  в  случае полного согласия с  моей стороны.  В  конце
концов,  мы  распрощались.  Почему,  если  это  действительно  серьезная
работа,  не обсудить все сразу?  Какие там могли быть секреты в  древних
рукописях?  С другой стороны,  я же не девочка,  которую можно, в случае
чего, продать в гарем. Зачем-то я ему действительно понадобился. Словом,
на следующий день я уже сожалел о своем отказе.

   -- И ты не попытался разобраться?

   -- Послушай,  откровенно тебе скажу,  после экзамена мне  было не  до
этого.  Я  рассчитывал  получить  фундаментальное образование.  Я  и  на
следующий год рассчитывал,  но  ситуация повторилась до  мелочей.  Ты об
этом ничего не знаешь...  Этого я не рассказывал никому: я опять завалил
английский в той же самой аудитории, тому же самому преподавателю, более
того,  ту же самую тему,  что и  год назад.  Можешь себе представить мое
настроение,  когда я,  выходя из  аудитории,  узрел того же самого типа,
который сделал мне  то  же  самое  предложение,  только с  гораздо более
виноватым видом.  Будто он считал себя причиной моего провала. Я был так
взбешен, что не стал с ним разговаривать, но в течение года видел его не
один раз:  то мы случайно сталкивались в метро, то в магазине, то вообще
черт  знает  где.   К   тому  времени  с   фундаментальным  историческим
образованием я окончательно решил покончить. Но прошел год и, словно бес
попутал,  опять  потащил  документы  в  университет и  все  повторилось.
Поверь,  я  не то что читать,  я думать по-английски научился,  а тут --
словно внезапное отупение:  та  же  аудитория,  тот  же  билет,  будто я
вернулся в  тот  же  день  два  года  назад и  уже  не  сомневался,  что
преподаватель меня завалит.

   -- И преподаватель?..

   -- Тот  же  мерзкий  тип  с   рожей  пьяницы,   и   фамилия  у   него
соответственная...  на  кучу дерьма похожа.  То  ли Калов,  то ли Галов,
будто они его с улицы притащили, -- всю дорогу в носу ковырялся и гремел
бутылками в  дипломате.  Абсолютно то  же самое во всех деталях и  я  не
сомневался,  что мой работодатель опять стоит у дверей. Как думаешь, что
я сделал?

   -- Наверное, здорово струсил.

   -- Так  и  есть!  Не  то,  что  струсил --  меня почти парализовало с
испугу.  Я  был  уверен,  что  спятил,  что  должен немедленно сдаться в
психушку.  Тут я  и сказал ему,  что согласен,  только ради того,  чтобы
выиграть время и смыться из Москвы,  но он...  Ты не представляешь себе,
как он был счастлив,  сколько наговорил мне на радостях всякой ерунды и,
в числе прочего, проскочила одна небезынтересная информация: что Георгий
Павлович очень гордился бы мной, узнав о моем мудром решении, что он сам
рекомендовал меня на эту работу.

   -- Это и заставило тебя всерьез согласиться?

   -- Безусловно.  Только  это.  Я  рассчитывал увидеть  его.  Мне  было
обещано  хорошее  вознаграждение при  условии,  что  я  сохраню в  тайне
местонахождение  архива.   Я  согласился,   что  меня  доставят  туда  с
завязанными глазами.  Мне так безопаснее,  а им спокойнее. Но уже потом,
познакомившись с  Биоргом,  я понял,  почему они не дали мне поступить в
университет.  Именно они были виноваты в моих провалах. Биорг открыл мне
глаза.  История,  которую мы  изучали с  Георгием Павловичем,  оказалась
историей без  белых  пятен.  Например,  официально практически ничего не
известно  о  цивилизации этрусков --  я  же  могу  защитить по  этрускам
диссертацию,  и подобных примеров колоссальное множество. Я почувствовал
свое рвение к истории полным идиотизмом,  особенно, когда понял, что мое
"подпольное" образование  имеет  роковой  смысл  --  без  "белых  пятен"
истории цивилизация развивается иначе.  Одним словом, я понял главное --
надо соглашаться, выбора у меня нет.

   -- Ты не догадывался, куда тебя завербовали?

   -- Биорг  сказал,  что  архив находится в  подземном бункере.  Там  я
должен буду находиться безвылазно до полного завершения работы.

   -- Кто этот Биорг?

   -- Смешной  человек,   --   Гренс  задумался,   подбирая  ему  точное
определение,  --  он,  некоторым образом,  мой импресарио.  Ценный кадр:
знает всех,  все,  что угодно, может достать, пробить. У нас здесь шутка
такая ходит:  если не знаешь,  в чем смысл твоей жизни, спроси у Биорга,
он знает все.  Короче, с полгода мы с ним суетились. Он взял на себя все
проблемы:  транспорт,  питание,  проживание,  материалы  для  работы.  И
действительно,   мне  даже  не  пришлось  ходить  по  библиотекам.   Всю
литературу,   которая  могла  понадобиться,   он  добывал  сам.  Я  лишь
просматривал историографию и говорил:  теперь мне нужно еще то,  другое,
третье,  такого-то  автора --  сякого-то...  хватали все подряд.  Трудно
сориентироваться, когда туманно представляешь себе предмет исследования:
социальная история,  психогенетика цивилизации...  искали все, что могло
помочь.  Несколько раз он  ездил за  литературой за границу.  Энергичный
мужик,  все доставал моментально.  В  итоге одна из  комнат его квартиры
оказалась до потолка завалена книгами, многие из которых я даже не успел
просмотреть.  И вот настал день отъезда.  Этого дня ты, разумеется, тоже
не помнишь.

   -- Никак не могу понять, причем здесь я?

   -- Ты же хотел все подробно и  по порядку.  Изволь.  Так вот,  поздно
вечером накануне отъезда Биорг  должен  был  позвонить,  чтобы  уточнить
время и  место встречи,  но  позвонил лишь  в  два  часа  ночи  и  очень
извинялся.  Говорил,  что  возникли  неожиданные сложности с  перевозкой
багажа,  и очень просил прийти пораньше, помочь погрузить. Договорились,
что я буду у него к семи утра.  Сам знаешь,  как ходит транспорт в нашем
районе по утрам. Я, приготовившись идти пешком до метро, вышел в пять, и
встретил тебя у твоего подъезда.

   -- Ты хочешь сказать, что встреча была случайной?

   -- По правде, мне не стоило к тебе тогда подходить.

   -- Что я делал у своего подъезда в пять утра?

   -- Ты шел домой... Не знаю, стоит ли об этом?

   -- Ну же, не тяни.

   -- Ты был в стельку пьян. Вернее, не то чтоб в стельку, но вид у тебя
был,  будто ты  не  спал  три  ночи.  Увидев меня,  ты  решил,  что  еще
недостаточно прогулялся и ничего страшного не произойдет, если я приду с
другом,  который поможет грузить багаж.  А я решил, что мне сам Бог тебя
послал,  и рассказал тебе об этой подозрительной командировке. Ты взялся
выяснить,  что  это  за  "архивное место".  Я  еще передал тебе письмо к
родителям.  Видишь ли,  Феликс,  как только я  встретил тебя,  мне стало
намного спокойнее, хотя и следовало гнать тебя прочь.

   Матлин рассмеялся.

   -- Разве я не выполнил своего обещания найти "архив"?

   Гренс недоверчиво поглядел на него.

   -- Значит, кое-что ты все-таки помнишь?

   -- Нет,  считай, что программа поиска сработала подсознательно. Итак,
мы прошли пешком до метро...

   -- Ты раскошелился на "мотор" и как раз,  когда открывалось метро, мы
уже звонили в  дверь Биорга.  У  тебя заиграли часы --  было ровно шесть
утра.  Биорг не удивился, увидев тебя, будто ожидал от меня какой-нибудь
пакости.  "Заходите,  --  говорит,  --  что ж  поделать?" Открыл дверь и
отправился в сторону дальней комнаты.  Мы зашли в коридор,  и как только
дверь за  нами закрылась,  я  сразу почувствовал что-то  не то.  Коридор
оказался непривычных размеров,  будто  мы  попали в  другую квартиру.  Я
хотел нащупать выключатель,  но  не  смог дотянуться до  стены,  она как
будто исчезла.  Потом я неожиданно далеко услышал твой голос. Ты кричал:
включи свет, скорее включи свет! Я кинулся открывать входную дверь, но и
ее  на месте не оказалось.  Руки проваливались во что-то вязкое.  Вокруг
кромешная темнота.  Я  совсем перестал ориентироваться и  вдруг заметил,
что не касаюсь ногами пола.  Тело сворачивается,  как в  воде.  Потом до
меня уже дошло,  что это невесомость.  В тот момент я,  кажется, потерял
сознание или заснул, а ты все время норовил меня растормошить...

   -- Если это была "твоя" камера --  тебе и  полагалось в  ней спать до
посадки. Все нормально. На меня спячка не действовала?

   -- Ни капли.

   -- Естественно.  Эту камеру делали для тебя,  и мое присутствие в ней
не  предусматривалось.  Так что мучился ты по моей вине.  Я  эти "гробы"
знаю, они все с одного "конвейера".

   -- Да,  Феликс,  --  покачал головой Гренс,  -- ты здорово спутал все
карты. Ты даже не можешь себе представить... Одно дело я, поставивший на
себе крест,  и другое дело ты. Пережить все это на трезвый, относительно
трезвый рассудок... Возможно, она и к лучшему, твоя амнезия.

   -- Надеюсь, я вел себя достойно?

   -- Не  то  слово!  --  Вдохновенно воскликнул Гренс.  --  Не то,  что
достойно,  можно сказать,  героически!  Пока  я  бездарно болтался вверх
тормашками,  ты отчаянно пытался выбраться.  Можешь гордиться собой.  Но
все  твои  попытки  были  неудачны.   Это  оказалась  какая-то  странная
невесомость,  она  все  время  стягивала нас  к  центру,  а  ты  пытался
прощупать стены,  говорил,  что они мягкие и вязкие,  но чем глубже, тем
тверже.  До твердого вещества не хватало сил дотянуться -- отбрасывало в
центр.  Мы даже лежали таким способом, на спине друг у друга. Было такое
ощущение,  что летаешь привязанным к кровати.  Это,  между прочим,  твоя
фразочка.

   -- Сколько времени это продолжалось?

   -- Дня три,  не больше. Мы ориентировались только по "пиканью" часов.
Удивительно, что они работали. Ты был уверен, что в этом доме физическая
лаборатория,  а  я  говорил,  что  мы  давно уже в  космосе и  дергаться
бесполезно.  Но почему-то ты был уверен,  что мы сами должны найти выход
отсюда,  иначе пропадем.  Ты считал,  что неизвестность хуже всего,  а я
говорил,   что   бывают  настолько  скверные  новости,   что   лучше  уж
неизвестность. Но ты выбрался и оказался прав.

   -- Выбрался? Каким образом?

   -- Ты  применил  принцип  реактивного движения и  использовал меня  в
качестве "горючего",  --  Гренс  с  пафосом поднял  бокал,  --  за  твое
здоровье!  Если б  этого способа не изобрели до тебя,  я мог бы сказать,
что  лично  знаком  с  гениальным  физиком.   Собственно,   у  нас  была
возможность выбраться вдвоем.  Стены контейнера не были жесткими,  нужно
было лишь как следует оттолкнуться друг от друга и рваться изо всех сил.
Но и  еще,  конечно же,  то,  что ты называл тогда "верой в  успех этого
безнадежного мероприятия".  Но у меня,  как видишь,  ни веры, ни силы не
оказалось.  Я  был  чертовски рад,  что  тебе это удалось и,  как дурак,
надеялся,  что ты вот-вот вернешься,  чтобы вытащить меня отсюда.  Я  не
позволял себе даже думать,  что, возможно, не так уж все и благополучно.
Прождал почти сутки,  а когда очнулся здесь,  в фойе у фонтана, -- Гренс
указал пальцем в сторону того самого фойе,  --  Биорг уже в ярости метал
икру.  Орал,  что  мы  сами  во  всем  виноваты,  что  стены  контейнера
пересекать нельзя -- это для человеческих организмов верная гибель и что
ты по собственной дурацкой инициативе отправился на тот свет,  только не
мог понять,  каким образом тебе это удалось. Но, поверь, он тебя об этом
еще  не   раз  спросит.   А   мне  за   то,   что  я   притащил  тебя  и
попустительствовал твоим глупым экспериментам, придется весь контрактный
срок пребывать в гостинице и никаких телефонных звонков,  никаких писем,
чтобы по  штемпелю на  конверте ни один из моих бестолковых приятелей не
вычислил,  где  я.  И,  знаешь,  все  это  выглядело  так  убедительно и
правдоподобно.  Даже контейнер они объяснили, как бактериальный карантин
-- в архив, дескать, допускаются лишь совершенно стерильные существа, --
Гренс от  души расхохотался,  вспоминая,  как ему здесь по  десять раз в
день меняли халат и  перчатки,  пока он  не научился обманывать архивный
тест-пропускник, -- перед работой -- душ, после работы -- душ. Я думал с
меня  слезет кожа.  Попробуй хоть  одну  молекулу притащить с  собой  из
гостиницы!  Я  уже  раньше сообразил,  что  работать придется с  архивом
какой-то инопланетной миссии,  посетившей Землю миллионы лет назад. Черт
меня возьми, почему я сразу не догадался, что речь идет не о Земле? Ведь
все,  абсолютно все подталкивало меня к этому! -- Гренс тяжело вздохнул,
будто его запоздавшее прозрение способно было что-либо изменить.

   -- Это все?

   -- Что  касается  тебя?   Мы  больше  не  виделись.  Когда  вскрылись
махинации Биорга,  он признался,  что ты выпал из контейнера на одной из
остановок и, судя по всему, принял свою долгую мучительную смерть. Когда
они спохватились -- спасать тебя было поздно. Это так?

   -- Чистая правда.

   -- Он   сказал,   что   контейнер  был  снабжен  оболочкой  секретной
самозащиты.   Все,   что  каким-то  образом  выпадает  из  него,  должно
самоуничтожаться.  У человека это начинается с разрушения памяти, мозга,
нервной  системы  и  заканчивается  разложением  тканей.   Весь  процесс
занимает около часа.  Если б ты выбрался на корабле -- они попытались бы
спасти тебя, но на перевалочном пункте у тебя шансов не было.

   -- Неужели я похож на говорящую галлюцинацию?  Они недооценивали моих
шансов.

   -- О, Феликс! Твоя галлюцинация уже не раз посещала меня. Ты был моим
самым тяжким грехом. Ты даже не можешь себе представить, как я счастлив,
увидеть тебя.

   -- Ты уверен, что это все?

   Гренс непонимающе поглядел на своего гостя.

   -- С  момента  старта  с  Земли  у  меня  отсутствует гораздо больший
отрезок памяти...

   -- Но, Феликс, оболочка контейнера...

   -- Я  знаю про эти оболочки не меньше тебя.  Разрушение памяти идет в
сторону прошлого, без разбора. Я не помню, где я напился в тот день, я и
предыдущих дней не помню -- это неважно. До того момента, как я выбрался
на перевалочном пункте, прошло около месяца полета.

   -- Неужели ты мне не доверяешь? -- Обиделся Гренс.

   -- Андрей, я только хочу выяснить...

   -- Подожди.  Какой месяц?  Там  никакого месяца быть  не  может.  Это
абсурд!  Кто тебе это определил?  По  какому ритму?  Клянусь,  я  больше
ничего о тебе не знаю.

   Гренс подскочил к  своим черновикам,  сваленным на пол и  стал что-то
черкать на них жирным карандашом.

   -- Сколько времени,  ты сказал?  Месяц?  -- Он погрузился в расчеты и
очень  скоро предъявил Матлину свой  чертеж,  на  котором был  изображен
странный  треугольник,  разбитый  на  внутренние сектора,  которые  были
аккуратно спроецированы на одну из граней неровными отрезками. -- Эх ты,
милый мой  технарь.  Куда  у  тебя девался фактор скорости,  хотя бы  по
формуле Энштейна?  Ты  даже представить себе не можешь расстояние отсюда
до Земли...

   -- Это я-то не могу себе представить?

   -- Вот  он,   твой  месяц,   --  Гренс  указал  пальцем  на  один  из
спроецированных отрезков, -- ты болтался в космосе не более трех суток.

   Матлин разложил перед собой чертеж и  попытался воспроизвести формулу
Эйнштейна,  припоминая,  какой разлет в пространстве могли иметь Акрус и
Галактика два года назад -- все приблизительно! В этом ареале, -- ворчал
он про себя,  --  ничто не может быть точным, даже расстояние от точки А
до точки Б на листе бумаги.

   -- Не  трудись,  --  остановил его  Гренс,  --  формула  Эйнштейна не
универсальна,  это  мне точно известно.  Здесь "девятеричная доминанта".
Так  называемая "формула девятки":  грубо,  но  просто.  Это  касается и
сжатия времени.  Я в этих тонкостях физики ничего не понимаю -- здесь же
все просто.  Вот смотри,  --  Гренс склонился над чертежом и стал водить
пальцем по треугольникам,  объясняя,  откуда что взялось.  Похожую науку
моделирования  в  геометрических  фигурах  Матлин  где-то  когда-то  уже
проходил.  Он  даже вспомнил,  что  существуют "геометрии" зон  с  иными
числовыми  доминантами,  где  расчет  времени  моделируется с  квадрата,
пятигранника и  т.д.  Но  никакой практической пользы эта  наука ему  не
давала.  "Я кретин,  -- подумал он про себя, -- по этим доминантам можно
было  самому  еще   в   ЦИФе  вычислить  координаты  Галактики,   и   не
приблизительно!  Ведь Ксар мне называл точный отрезок отсутствия памяти,
до  сотых долей секунды.  Если  б  я  догадался вернуться в  технопарк и
переговорить с Серым... Если б я догадался вычислить эти три дня..."

   -- Я  крайне бестолково представляю себе эту  систему,  --  признался
Гренс,  --  но древние акрусианские астрономы успешно ее использовали. И
это еще не все.  Самое интересное, что искривление времени в последствие
выпрямляется.  Этого не  знал  даже сам  Эйнштейн.  --  Гренс перешел на
шепот,  будто Эйнштейн подслушивал его за дверью,  --  поэтому я  вместо
подписанного контракта могу застрять здесь на гораздо больший срок.

   -- Можешь не объяснять. Кое-чему я здесь все-таки научился.

   -- Тогда,  может быть,  именно ты поможешь мне разобраться кое в  чем
остальном? Должны же мы хоть что-нибудь иметь с наших неприятностей. Или
ты вольный человек и сможешь в любой момент сам вернуться обратно?

   -- А разве я не нашел тебя сам?

   -- Тогда тем более я должен знать все, что знаешь ты.

   -- Полагаешь, между нами, инопланетянами, секретов быть не должно?

   Гренс схватил его за обе руки и задрожал от волнения.

   -- Если у тебя есть "секреты",  открой мне их.  Поверь, мне есть, чем
тебе отплатить...

   ***

   Вечером следующего дня Матлин, оставив полусонного Гренса, выбрался в
фойе и связался с болфом узнать, кто "дома".

   -- Как,  Феликс Матлин,  вы все еще живы?  --  Услышал он приветствие
Суфа на страшно ломаном русском.

   -- Даже не надейся! Лучше запомни место и прими меня на борт.

   Матлин ступил на корабль тотчас,  но Суфа разыскал с  трудом на одной
из дальних внешних отсеков. Вежливые навигаторы предпочитали отстегивать
эти  оболочки  в  ближайших  технопарках,   чтоб  не  казаться  чересчур
громоздким.  Не  то,  чтоб это имело какой-либо физический смысл...Такой
порядок сохранился с  далеких времен,  как  жест  вежливости пришельцев:
отстегнул грузовые отсеки и порядок, каждому аборигену должно быть ясно:
никаких грабительских намерений экспедиция не имеет.  Очевидно,  на Суфа
подобные жесты не распространялись, а в его грабительских намерениях мог
сомневаться только самый наивный абориген. Матлин застал Суфа как раз за
сопровождением  транспортера.  Метровый  зеркальный  шар  медленно  плыл
впереди него и  о  содержимом этого шара оставалось только догадываться:
вероятнее всего оно было мягким и  пушистым.  Шар перед погрузкой в  люк
плотно  утрамбовался в  кубик  вполне  компактных размеров и  ввалился в
ячейку консервационной камеры.

   -- Ну,  как?  --  Обратился Суф к Матлину,  не поворачивая головы. --
Твой приятель в порядке?

   -- Только не делай вид, что ты не вел запись.

   -- Я  вел  запись,  ты  знал это,  и  все равно говорил по-русски.  В
результате я ничего не понял: везем мы его обратно или нет?

   -- Подождем. Ему надо прийти в себя.

   -- Этот хмырь,  --  пожаловался Суф на Али, -- обосновался в фактуре.
Чувствует себя как на курорте: волочится за женщинами. Мало того, что он
неприлично себя ведет, он еще и меня провоцирует...

   -- Он собирается выводить корабль из Акруса?

   -- Спроси  сам.   Мне  он  надоел:   "не  фаза",   "не  фаза",  "надо
денек-другой подождать".  Этот  денек-другой может  тянуться бесконечно.
Встретит какую-нибудь  очередную рыжую  особь  --  тут  же  у  него  "не
фаза"...

   -- Хорошо,  --  с облегчением вздохнул Матлин, -- это можно понять. С
его нынешним темпераментом без женщины долго не  протянешь.  Завтра же я
займусь его моральным обликом.  Завтра я  ему устрою "фазу".  Завтра все
станет ясно.

   Но ни завтра,  ни послезавтра, ни через два дня ничего ясно не стало.
Лоин Гренс,  запершись в  своих покоях,  не принимал ни посетителей,  ни
сообщений.  Терпение Матлина  лопнуло,  когда  вдоволь  нагулявшийся Али
категорически  заявил:   либо  стартуем  завтра,   либо  придется  здесь
проторчать еще с  полгода,  либо катитесь вы все к  черту...  Через пару
минут они  втроем стояли в  фойе у  фонтана.  Их  неосторожное появление
вызвало шок  у  хромого полотера и  он,  бросив свой полотерный агрегат,
быстро поковылял прочь.

   Матлин  поднялся  в  коридор  и  осторожно постучал  в  почтовый ящик
Гренса. Ответа не последовало.

   -- Андрюха, открой!

   За дверью по-прежнему было тихо.

   -- Долго ты намерен соблюдать этикет?  --  Вмешался Али. -- Эта дверь
вскрывается проще сигаретной пачки.

   Но Матлин выставил его в  фойе,  велел не путаться под ногами и опять
принялся  барабанить  в   дверь.   Во  всем  гостиничном  коридоре  было
подозрительно тихо.  Никто из соседей даже не попытался поинтересоваться
шумными  визитерами.  Хотя  по  всем  правилам их  давно  бы  полагалось
выдворить прочь.

   -- Андрей! Открой попрощаться! У меня нет времени ждать.

   После этой  фразы внутри комнаты что-то  зашевелилось,  и  осторожные
шаги направились к дверям.

   -- Что значит попрощаться, Феликс? Ты меня покидаешь? Так скоро?

   -- Сколько мне еще стоять за дверью? Имей совесть!

   В  проеме двери показалась физиономия Гренса с опухшими от бессонницы
глазами.

   -- Лучше сразу отруби мне голову. Я никуда тебя не отпущу!

   -- Не смеши,  --  Матлин с  силой толкнул дверь,  и  она распахнулась
вместе с  Гренсом,  прилипшим к  ней с  другой стороны.  Вид у  него был
впечатляющий:  растрепанные волосы, мятая пижама; постель выглядела так,
будто на ней неделю занимались любовью,  ни разу не поправив простынь, а
вокруг  живописным  хороводом  располагались  объедки,   немытая  посуда
вперемешку с книгами и черновиками.

   Гренс  зажег  свечу и  обошел вокруг Матлина,  разглядывая его  снизу
доверху.

   -- Ух,  ты!  Вот это шмотка!  Вот это да...  Это и есть навигаторский
прикид, о котором ты говорил?

   -- Обычная полетная защита.

   Дрожащая рука  Гренса  потянулась к  поясной  панели,  спрятанной под
черной плазматической оболочкой, но Матлин увернулся.

   -- Никогда не  трогай  руками  существо в  такой  форме,  особенно за
манжеты. Никогда, понял!

   -- Обалдеть!  --  Удивился Гренс. -- От кого же эта защита? Уж, не от
меня ли?

   -- Я так и не понял, ты собираешься возвращаться домой?

   -- Феликс,  ты  мне должен пообещать одну вещь...  Ты  не  мог бы мне
оставить на память свой костюмчик?

   -- Это индивидуальная штука,  она включается в нервную систему и, без
меня, работать не будет.

   -- Может быть, можно сделать и для меня такую защиту?

   -- На  что тебе?  --  Матлин начал выходить из себя.  --  Под диваном
прятаться достаточно пижамы!

   -- Ты  должен пообещать мне,  что  напишешь мемуары обо  всем,  что с
тобой произошло,  и пришлешь их мне так скоро, как только сможешь. Начни
сегодня же. Костюмчик можешь не описывать, я его сфотографирую.

   -- Не старайся. На снимке ничего не останется.

   -- Ты не понял, Феликс, я никуда не еду...

   Феликс это понял уже давно,  но  до сих пор не придумал ничего умнее,
чем  просто промолчать,  --  спорить с  Гренсом было  бесполезно.  Гренс
всегда был прав. Даже в тех редких случаях, когда ошибался -- исключения
лишь подтверждали правило.  А  правило таково:  рыба ищет,  где  глубже;
человек -- где лучше, а Гренс ищет себе проблемы.

   -- Сядь,  выслушай и  не  перебивай,  --  он  собрался было  толкнуть
Матлина в  кресло,  но вовремя отдернул руку,  --  я никуда не еду.  Это
бессмысленно,  во-первых;  во-вторых, меня никто не отпустит; в-третьих,
это невозможно.

   -- Что ты мелешь!  Может,  думаешь,  что я  тебе визу оформлять буду?
Через две минуты мы на корабле, через два часа -- за пограничной сферой.

   -- Нет!  Нет!  Нет!  Дело совсем не в этом.  Я вернусь.  Это раньше я
думал, что на Земле мне делать нечего, теперь я отлично понимаю, что это
глупость.  Я  обязательно вернусь,  только не сейчас.  Осталось два года
работы, и я свободен...

   -- Я  не  смогу за  тобой вернуться через два  года.  Или  теперь или
никогда!

   -- Нет,  Феликс!  Ты не бросишь меня.  Я же тебя знаю.  Пообещай, что
вернешься через два года, иначе... Иначе я не знаю, зачем мне жить!

   -- Спроси у Биорга.

   Они  выдержали  сердитую  паузу,   даже  разошлись  по  разным  углам
гостиной.  Но  когда  вновь  встретились у  оставленной на  столе свечи,
ярость  Гренса  уже  переросла  в  очередную  депрессию,   граничащую  с
состоянием истерики.

   -- Ты  знаешь,   что  меня  в  тебе  всегда  поражало,  Феликс?  Твоя
пуленепробиваемая душа. Похоже, ты напялил на нее особую защиту. Или она
у тебя от рождения?  Ведь ты ничего обо мне не знаешь и самое противное,
что не хочешь знать. Ты не хочешь понять: то, ради чего я здесь остаюсь,
для нас с тобой стоит миллион поездок туда и обратно, если не больше...

   -- Это связано с твоей работой, чертов архивариус?

   -- Ты не представляешь, что это за работа. Потому что дальше лучей на
манжете твои мозги не работают.

   -- И что это за работа?

   -- Двадцать миллионов лет  назад.  Здесь,  --  Гренс  указал  пальцем
вверх,  -- на этой самой планете; на этом самом месте и даже там, где ты
сейчас стоишь,  существовала цивилизации,  которая до  точнейших деталей
повторяет историю цивилизации Земли.

   -- Ну и...

   -- Сейчас  я  занимаюсь этапом  позднего средневековья:  до  сих  пор
совпадает все...  Промежутки между войнами, формы государства, политика,
даже личностные прототипы --  разница лишь в названиях.  Будто у них и у
нас заложена одна и та же историческая программа. Даже методы инквизиции
-- один  к  одному,  не  говоря уже  о  религиозных канонах...  Нынешняя
цивилизация возникла гораздо позже и развивалась иначе.  От тех, первых,
остался только биотип.

   -- И  после  этого  ты  хочешь  сказать,   что  ничего  не  слышал  о
бонтуанцах?

   -- Погоди.  Я  действительно не  знаю ни бонтуанцев,  ни посредников.
Может,  здесь это называется иначе, надо смотреть по существу. Пока речь
не об этом.  Цивилизация,  которой занимаюсь я,  была уничтожена в  один
день...  под корень,  под ноль, до единого существа и долгое время о ней
не было известно ничего,  пока не стали находить архивы, сохранившиеся в
подземных тайниках. Только через два года, возможно, я смогу понять, что
произошло.  А  сейчас  каждый день  здесь  для  меня  дополнительный год
существования там...  Я  не  знаю,  когда это  случилось с  ними,  и  не
тороплюсь.   Те,   кто  имел  дело  с  архивом  до  меня,   предполагают
самоубийство цивилизации,  но  они не  могут объяснить многих нюансов --
это  можем  только  мы,   только  благодаря  тому,  что  мы  похожи.  Ты
представляешь себе,  что это значит?  Через два года я буду знать все, и
мы не должны терять связи, -- очень маловероятно, что они вернут меня на
Землю. Мне не на кого рассчитывать, кроме тебя.

   Матлин по  сюжету развития мысли  и  по  своему внутренне намеченному
плану через все "за" и "против" предполагал рассказать Гренсу о том, что
такое  ежегодное турне по  зоне  Акруса.  О  том,  что  оно  в  принципе
исключено,  и  подкрепить этот довод описанием астрофизических процессов
зоны. Но вместо этого лишь глубоко вздохнул и кивнул головой.

   -- Постараюсь.  Но  ты  уж,  пожалуйста,  постарайся закончить дела к
этому сроку.

   -- Да, и мемуары, Феликс, обязательно мемуары.

   -- Я  постараюсь...  Лоин Гренс.  Где ты подцепил себе такое дурацкое
имя?

   -- Это не имя,  --  Гренс слегка покраснел,  -- псевдоним. К нему уже
привыкли.  И потом, это все же лучше, чем было: Короед -- что за короед?
Зачем он ест эту кору? Я всегда мечтал иметь непонятную фамилию и, слава
Богу,  моей  настоящей здесь никто не  знает.  Впрочем,  если  ты  меня,
конечно, не заложил.

   -- Господи, какая тебе разница?

   -- Останься еще на денек. Я объясню, какая...

   -- Нет,  пора!  Времени не осталось.  Накинь свой халат, я хочу кое с
кем тебя познакомить.

   -- Как можно, в халате!

   -- Можно, если быстро. Очень, очень быстро.

   Гренс  все-таки  потратил минут двадцать для  наведения марафета,  но
когда вышел в фойе,  Матлин его не узнал.  Он выглядел,  как на приеме у
английской королевы: костюм был безупречен, воротничок накрахмален, даже
мешки под глазами заметно подтянулись.

   -- Позволь, Лоин Гренс, представить тебе: Суф, навигатор, мой учитель
и друг.

   Гренс учтиво поклонился.

   -- Очень  приятно,  господин  Суф.  Премного  о  вас  наслышан самого
лестного.

   -- С нами здесь еще один... -- Матлин замялся, подбирая нужное слово,
-- ...хмырь. Али, подойди, не делай вид, что ты здесь ни при чем.

   Али энергично подскочил с дивана.

   -- Али-Латин,  --  представил его Матлин,  --  Али он сам по себе,  а
кличку Латин ему дал я. Правда, похож на латиноамериканца?

   Гренс,  сбитый  с  толку  видом  Али-Латина,  даже  обменялся  с  ним
рукопожатием, чего ни в коем случае делать не следовало.

   -- Али-Латин,  можно  сказать,  тоже  в  каком-то  смысле  навигатор.
Короче,  он любезно согласился помочь нам в этой экспедиции. Кроме того,
я  ему  чертовски обязан очень многим.  Трудно даже  сказать,  до  какой
степени...  --  завершив  тираду,  Матлин  вынужден  был  перевести дух.
Слишком неподготовленным он  оказался к  такой презентации.  Не дай Бог,
Гренсу придет в  голову заговорить с  Али  и  не  дай Бог,  Али придет в
голову ответить ему  по-русски --  слишком много вопросов они  оставят в
наследство и без того раздавленному депрессией архивариусу.

   Суф  отстегнул от  своего  манжета панель  размером с  лезвие бритвы,
которая у навигаторов называлась "экстренной, сверхпроходимой связью, не
требующей подсоединения к общим сетям" и пихнул Матлина в бок:

   -- Объясни, как пользоваться...

   -- Главное  не  потеряй,  --  объяснил  Матлин,  приклеивая панель  к
запястью Гренса.  -- Через два дня она войдет под кожу и не будет видна,
но это время, пожалуйста, не мойся и не размахивай руками. Она сработает
один раз,  передаст сообщение на  две минуты и  исчезнет.  Это на  самый
экстренный случай. Попусту не балуйся.

   -- Все ясно,  -- кивнул Гренс, изучая блямбу на руке. -- Я замотаю ее
бинтом. Главное, вернись. Очень тебя прошу, вернись.

   Матлин обнял его на прощание.

   -- Держись тут. Не раскисай. Мне пора. Увидимся... -- и, положив руки
на плечи Али и Суфа, повел их из фойе в темную глубину коридора, чтоб не
слепить вспышкой воспаленные глаза  Гренса,  прежде чем  покинуть его...
кто знает,  на сколько.  Может,  навсегда.  Но в памяти Матлина навсегда
осталась последняя фраза Гренса,  небрежно брошенная ему вслед,  которую
он ни в коем случае не должен был слышать:

   -- Как я тебе завидую, Феликс. Как я тебе завидую...

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Посредники.

   Изучение со стороны любого явления --  процесс куда более безопасный,
чем погружение в его сердцевину,  особенно, когда не уверен, придется ли
снова всплыть на поверхность.  Трудно сказать, насколько это относится к
посредникам, скорее никак, но час погружения настал, спасательные канаты
пристегнуты и благополучного всплытия не гарантировано.

   Посредники в  предыдущих главах уже упоминались в  разных контекстах:
осведомленные невежды  обычно  называют  их  бонтуанской лингвистической
школой,  работающей на  все  расовые группы Ареала по  всем направлениям
коммуникаций.  Именно это  уникальное свойство,  вроде бы,  позволяет им
всегда быть при деле и считать себя полноценной цивилизацией.  Еще более
осведомленные невежды утверждают,  что  это вовсе не  бонтуанская школа,
более  того,   посредники  не  только  не  имеют  никакого  отношения  к
бонтуанцам, а прямо-таки наоборот, являются их антиподом.

   Ни в каких архивах и справочниках,  доступных невеждам,  упоминаний о
посредниках найти  невозможно.  Разве  что,  очень косвенно.  Исключение
составляет "бонтуанские хроники" 4-й  Книги  Искусств.  Может  создаться
впечатление,   что  посредников,   как  цивилизации,   действительно  не
существует.  Сведения,  находящиеся за  пределами  4-й  Книги,  обладают
информацией  крайне  противоречивой.   Может,  это  колония  бонтуанских
гуминомов,   отрезанных  от   привычной  среды  обитания.   Может,   это
псевдоцивилизация --  мутационное образование в рамках давно сложившейся
цивилизации  Ареала,   которая  существует  лишь  в  рамках  сиюминутной
необходимости.  Тот,  кто берется действительно анализировать явление, а
не  рассуждать на  заданную  тему,  рано  или  поздно  замечает,  что  в
цивилизации  посредников напрочь  отсутствует фактурный  этап  развития.
Самым удобным объяснением этого феномена является один из так называемых
"селекционных прорывов",  способных  выбить  цивилизацию  из  логической
колеи и расчленить на несколько направлений.  Будем считать, что так оно
и  есть.  На  данный момент это  наиболее подходящая версия,  во  всяком
случае,   самая  правдоподобная.  Но  даже  здесь  одними  "бонтуанскими
хрониками" не обойтись.

   Упоминания о  посредниках в 4-й Книге начинают встречаться лишь после
событий  "великого Аритаборского раскола".  Фактически,  раскола  единой
цивилизации на  "бонтуанцев" и  "посредников".  Тогда  же  возник термин
"бонтуанцы",  что  в  переводе с  их  древнего языка  означает "творящий
Естество" (Б-онт-туа).  Тогда же  возник термин "посредники" --  перевод
почти буквальный.

   Посредники  --   не  родное  название  цивилизации,   а   всего  лишь
обозначение в Ареале второй ветви Аритаборского раскола.  Но,  если язык
Ареала подвергнуть детальному историческому анализу,  можно заметить его
очевидное сходство с так называемым протоязыком посредников. Те же самые
методы   адаптации,    ассоциативные   приемы,    не    говоря   уже   о
терминологических  обозначениях,   которые  не  меняются  на  протяжении
миллиардов лет,  чего никак не  скажешь о  прочих языках.  Что  касается
возникновения термина "Б-онт-туа"  после Аритаборского раскола:  хроники
упоминают о  существовании одной из  самых мощных этико-философских школ
того периода,  которая якобы послужила причиной принципиальной неприязни
двух  непримиримых сторон.  Школа  называлась  буквально  "Б-онт-туа"  и
раскол изначально произошел в среде ее воспитанников,  а уж потом принял
глобальный характер.  Сейчас же, если верить исторической версии Ареала,
можно подумать,  что две непримиримые цивилизации схлестнулись на  почве
принципиального взаимонепонимания.

   Бонтуанцы неохотно вспоминают этот период, хроники скудны событийными
описаниями,  зато обильны бранными эпитетами в  адрес посредников и всех
тех,  кто  в  свое время не  понял и  недооценил перспектив бонтуанского
модерна:   "это  невежды,   самоуверенные,   самовлюбленные,   жестокие,
равнодушные,  безжалостные и  тому  подобное" --  полный  джентльменский
набор.

   Посредники  же  проявили  колоссальную  выдержку  и   не  оставили  в
наследство истории хроник с  аналогичными эпитетами в  адрес бонтуанцев.
Но  и  в  долгу  не  остались.  Судя  по  тем  же  бонтуанским хроникам,
неоднократно ущемлено было не только достоинство последних,  но и святая
святых,    территориальные   интересы.   Можно   сказать,   исторические
территориальные  интересы,   а   попросту,   бонтуанцы  получили   такой
убедительный пинок из  Аритабора,  что на протяжении многих поколений ни
одна бонтуанская особь не  смела даже повернуть головы в  сторону родной
планеты.  Кроме этого,  посредникам удалось (представить себе  не  могу,
каким   образом)   похоронить  в   забвении   многотысячелетнюю  историю
бонтуанского фактурного бытия вместе с своей собственной,  если таковая,
конечно,  имела место.  Бонтуанцы же,  восприняв это как жест презрения,
напротив,  вплотную занялись "реставрацией" фактуры и в этом деле немало
преуспели.  Однажды  им  удалось воссоздать свою  утраченную историю;  в
другой раз ее удалось существенно дополнить;  очередная попытка свела на
нет  все  предыдущие  достижения.   В  конце  концов,  фактурологические
изыскания приняли  характер навязчивой идеи,  которая затем  переросла в
традицию  самопознания,  а  традиция  в  подсознательную  необходимость.
Фактически это  означало,  что  в  какой-то  момент дело будет пущено на
самотек  и   в   перспективе  не   исключено  появление  так  называемых
дубль-цивилизаций,   унаследовавших  все   характерные  свойства  своего
бонтуанского прототипа. Это стало еще одной причиной появления фактурных
изоляторов. В каком-то смысле это шанс для пущенной на самотек фактуры и
одновременно  условия  безопасности  Ареала;   в   другом  смысле,   это
внутренние  эксперименты  совершенно  нормальной,   отвечающей  за  свою
деятельность цивилизации,  которые  не  должны  интересовать посторонних
наблюдателей и утечки информации за пределы своего заповедника не имеют.

   Времена  принципиальных разногласий  посредников и  бонтуанцев  давно
ушли в  прошлое и обе стороны стали равно снисходительно относиться друг
к  другу и  к  попыткам осведомленных невежд смешать их воедино.  Но при
этом о  бонтуанцах известно многое,  --  о  посредниках,  кроме красивых
легенд,  не известно практически ничего,  хотя следы их влияния (включая
те же пресловутые методы адаптации языка) то и дело всплывают в Ареале и
имеют конкретное авторство.

   ***

   Все  последующие воспоминания Матлина  о  первом  дне,  проведенном в
Аритаборе,  начинались с  мертвой  оранжевой тишины,  которая  пропитала
собой все  вокруг,  заткнула уши  и  закружила голову.  Матлин прибыл на
место за  четверть часа до  срока,  и  все  это время искренне сожалел о
своей поспешности.  Собственно,  он  ни  за  что не появился бы здесь по
своей  воле,  но  Ксарес настоял:  "Если посредники настаивают на  твоем
появлении в их "осином гнезде" --  разговоров быть не может.  По крайней
мере,  ты нужен им и  постарайся быть нужным как можно дольше.  Ты этого
хотел.  Ты можешь и  ты должен...  Учти,  второго ЦИФа в  твоей жизни не
будет".

   По    полированному   покрытию    зала,    выложенному   замысловатой
"инкрустацией"  из  срезов  оранжевого  минерала,   взад-вперед  босиком
расхаживал длинноволосый субъект в  шелковых брюках клеш и  с обнаженным
торсом.  Зал  заливал свет от  прозрачного купола,  над которым в  самом
зените стояло светило,  а  из  шести  углов  вверх взмывали узкие башни,
вершины  которых  не  были  видны  из-за  высоты  и  яркого  света.   До
назначенного срока истекали минуты, секунды; воздух наполнялся маревом и
низким гулом,  над куполом сгущалась мутная пелена, пока эта раскаленная
желеобразная  масса  не   содрогнулась  от  удара  башенных  голосников.
Огненный шар  отклонился от  своей вертикали,  туманное облако поглотило
его губительный свет,  и купол перестал быть прозрачным,  излучая слабое
матовое свечение,  которое,  преломляясь от  пола,  равномерно пропитало
собой все внутреннее пространство.

   -- Фрей!  -- Услышал Матлин за своей спиной и обернулся. -- "Фрей" на
древних  языках  означает "ветер".  Твои  волосы  напомнили мне  забытое
слово. -- Перед ним стояло странное существо, вполне похожее на человека
и  на поздних акрусиан.  Человека с  ярко-зелеными и чрезвычайно хитрыми
глазами.  -- Должно быть, в твоей цивилизации принято давать людям имена
ветров, морей, гор, цветов... Матлин Феликс, человек с черной звездой за
плечами, вот и познакомились, добро пожаловать в Аритабор.

   Феликс огляделся по  сторонам --  вокруг них  не  было ни  души,  бой
голосников утихал и  невероятно поражал его  тем,  что  адский грохот не
помешал  расслышать каждое  сказанное  ему  слово.  Он  рискнул  подойти
поближе к  своему собеседнику,  но  совершенно не  нашел ответа на столь
привычное  человеческому  восприятию  "добро  пожаловать".   Разве   что
банальное "спасибо",  но  знающие  грамотеи ему  объяснили:  посредникам
"спасибо" говорить нельзя никогда, ни за что. Они от этого комплексуют и
делаются непредсказуемыми".

   -- Спасибо за приглашение. Я очень рад, действительно, очень рад...

   Хитроглазый улыбнулся.

   -- Приятно слышать.  Мы  редко приглашаем учеников.  Каждый из них --
это особый, исключительный случай.

   -- Большое спасибо,  --  после  очередного "спасибо" Матлин готов был
оторвать  себе  язык,   но   его  собеседник,   похоже,   не  только  не
комплексовал,  а  напротив,  стоял и  таял от  удовольствия.  Можно было
подумать,  что  эта  цивилизация за  миллиарды лет  своего существования
впервые услышала вежливое слово и теперь наслаждается его благозвучием.

   -- Здесь  меня  называют Расс,  тебе  будет проще произносить "Раис",
словом, все, что начинается на "Ра", -- в пределах допустимого.

   -- Рад познакомиться, Раис.

   "Нет,  он определенно акрусианин,  --  рассуждал про себя Матлин,  --
даже  если это  не  так,  его  человекоподобие подозрительно,  более чем
подозрительно,  что-то  здесь не  так.  Почему мне  не  пришло в  голову
поинтересоваться биотипом посредников прежде чем лететь сюда? И все-таки
это  не  человек,  возможно,  даже не  гуманоид,  --  от  этой мысли его
передернуло,  -- чего мне в жизни не хватало, так это второго воплощения
Али!"

   Раис терпеливо дождался пока внутренний монолог его  вновь прибывшего
ученика сам  собой  упрется в  надежный тупик и  предложил расположиться
поудобнее, чтобы продолжить разговор. Матлина будто стукнуло кирпичом по
голове:  телепат!  Понимал ли Раис его внутренний диалог, сопереживал ли
или  вежливо  дожидался его  конца?  А  вдруг  посредникам не  позволяет
воспитание перебивать мысли думающего человека,  --  но с  этого момента
Матлин  раз  и  навсегда запретил себе  в  присутствии Раиса  думать  на
посторонние темы.  С тех пор, как ему удалось добиться над собой полного
контроля,   эта   привычка  автоматически  распространилась  на   каждое
встреченное им  существо,  не  успевшее внушить ему абсолютного доверия,
включая землян.  Спустя много лет,  он понял, что эта привычка стала его
первой привычкой Ареала,  первым толчком к  пониманию сути его  нынешней
среды обитания, первым ангелом- хранителем от детских неожиданностей его
фактурного менталитета.  И  сейчас,  вместо  того  чтобы  гасить в  себе
всплески  противоречивых эмоций,  ему  следовало очередной раз  отвесить
Раису "большое спасибо" и  низко поклониться за первый урок,  на который
никогда бы не расщедрился ни один ЦИФ.

   Они уселись на пол,  напротив друг друга. Кажется, это тоже входило в
посреднический этикет, в котором Матлин уже изрядно запутался.

   -- Я почти ничего не знаю о посредниках и не представляю себе,  чем я
мог заинтересовать вас... -- начал он.

   Раис  перестал  улыбаться  и   "завис"  взглядом  на  мертвой  точке,
находящейся чуть выше матлиновой головы.

   -- Что значит "почти"?

   -- Почти ничего.  Только то,  что вы  лингвисты и,  если я  правильно
понял,  бонтуанская школа.  Впрочем, о бонтуанцах я тоже почти ничего не
знаю.

   -- Действительно так.  Вернее,  совсем не так. Но в данный момент это
не имеет значения.  Достаточно того,  что я имею представление о фактуре
Земли и о том,  что такое человек,  застрявший между фактурой и Ареалом.
Из этого нелепого состояния есть два выхода:  один долгий и рискованный,
другой простой и надежный. Ты выбрал первый, поэтому сейчас я нужен тебе
больше,  чем ты кому-либо в этом странном мире.  Все мое удовольствие --
лишь наблюдать процесс твоей адаптации и то, к чему она тебя приведет.

   -- К чему она может привести?

   -- Это  будет зависеть от  твоих планов на  ближайшую жизнь.  Чему  я
должен тебя  научить --  известно только тебе.  Каждый день  тебя  будут
посещать новые идеи и  ни один учитель не скажет тебе лишнего слова.  На
многие вопросы ты  ответишь сам или не ответишь вообще.  Ты узнаешь лишь
то,  за  что  готов  будешь  расплатиться своими  иллюзиями,  надеждами,
душевным покоем. Поверь, это не маленькая цена, но она стоит того.

   -- Мне известно, что обучать фактуриалов -- большой риск...

   -- И мне это известно больше,  чем кому бы то ни было,  --  улыбнулся
Раис,  --  но будь у меня сомнение -- тебя бы не было в Аритаборе. Здесь
дело не в риске,  не в тебе и тем более не в посредниках...  Кажется,  у
вас  это  называется "судьба".  Много  раз  ее  можно ломать,  избегать,
игнорировать,    при   этом   она   все   равно   останется   "судьбой",
одной-единственной,  неповторимой,  которую никому не дано узнать раньше
срока.

   В  какой-то  момент Матлин снова физически ощутил давление оранжевого
света.  Будто невидимая тяжесть со всех сторон пыталась сжать его в одну
точку.  Такие вещи часто случались на  "ухоженных" планетах от магнитных
завихрений, мало понятных землянину. От землянина требовалось всего лишь
перейти на другое место. Или это воображение, не в меру разыгравшееся от
оранжевых тонов?  Кажется, оранжевое имеет свойство возбуждать фантазии.
Матлин  еще  раз  огляделся,  пытаясь  найти  источник  света.  Но  свет
растворялся,  как краска в воде,  под закрытым туманом куполом зала и не
давал ни единого намека на тень.  "Я ожидал увидеть древнюю планету,  --
думал он  про себя,  --  не  тронутую цивилизацией Ареала,  а  здесь все
оборудовано не хуже, чем навигаторский отсек".

   -- Но почему я?  -- Настаивал Матлин. Раис словно очнулся от забытья,
будто его неожиданно оторвали от сокровенных мыслей собеседника.

   -- Хотя бы потому,  что ты выжил,  --  он сцепил пальцы у подбородка,
будто  в  его  ладонях  неожиданно появился круглый предмет,  --  выжил,
практически не имея на то основания. Ты наш человек.

   -- Мне повезло.

   -- Везение -- хороший шанс, чтобы жить дальше.

   -- Вам, должно быть, известно о моих отношениях с мадистой?

   -- Я ни в коем случае не стану советовать их прекратить. С мадистой у
нас  нейтралитет.  Сам  термин  "мадиста" происходит из  нашего древнего
языка.   Буквально  "Ман-дис-танс"  --  "существующий  вопреки  здравому
смыслу". Ближе к твоему языку я перевел бы это как "волшебство".

   -- Я слышал другой перевод: "ведущий за собой смерть".

   -- Надо думать,  у отшельников Кальты свои взгляды на волшебство.  Не
многие из  них  остались в  живых,  и  они  имеют право интерпретировать
классическую терминологию таким образом.  С нами же мадиста предпочитает
дел не иметь.

   -- Чем это объясняется?

   -- Хотя   бы   тем,   что   посредники  имеют  шанс   быть  неплохими
мадистологами...

   Матлин не сдержался от взрыва восторга.

   -- Ну да?! Не может быть! Ведь это именно то, что нужно!

   Раис не разделил его чувств,  повел себя так,  будто другой реакции и
не   предполагалось.   Но   вежливо  дождался,   пока   его   подопечный
самостоятельно справится со своим эмоциональным припадком.

   -- ...  но никогда мадистологами не становятся,  --  продолжил он,  а
восторженный фонтан Матлина так и  застыл ледяным изваянием в  оранжевом
мареве зала.  --  В  твоем  распоряжении начальная школа,  которую можно
пройти от  полного хаоса  сознания до  вектора науки;  либо  наоборот...
Смотря к чему у тебя способности.

   -- Я законченный технарь.

   -- Если  делить человеческие способности по  принципу таких  полюсов,
надо иметь в  виду,  что полюса охотно меняются местами.  Ничто долго не
держится на  одном месте.  Все меняется на  разных уровнях сложности,  и
если  на  Земле  ты  действительно технарь  --  здесь  тебе  потребуется
чистейший гуманитарный склад ума, чтобы освоить элементарные технические
основы.

   -- Можно попробовать начать с философии?

   -- Можно, если я пойму, что именно ты называешь философией?

   -- Дословно это переводится как "любовь к..."

   -- ...мудрости?  --  Продолжил Раис.  --  К чьей мудрости? К своей? К
моей? К чьей-то еще? К какой именно мудрости тебя больше тянет?

   -- Этого  в  двух  словах  не  объяснишь,  --  Матлин  развел руками,
понимая,  что заехал слегка не  туда,  но  отступать было некуда,  --  я
когда-то с удовольствием читал Вольтера... Ницше, античных...

   В  физиономии Раиса ничто не  изменилось.  Все  шло  так,  будто было
спланировано еще сто лет тому назад,  и  Матлин не был уверен,  имеет ли
смысл оглашать список прочитанных им античных авторов.

   -- Интересный набор!  --  Раис кивнул,  будто рядом с  ними находился
кто-то третий,  невидимый переводчик,  который нашептывал ему на ухо: "А
ты спроси,  спроси его...  чего он там вычитал для своего удовольствия?"
-- Действительно интересный набор.  И я с удовольствием читал Вольтера и
Ницше.  Будь я человеком,  мое удовольствие непременно бы увеличилось во
много раз.  Даже от  младенческого мировоззрения античных...  Но это уже
история философии:  если начинать заново изобретать колесо и  проверять,
как мокрое горит,  а  квадратное катится --  считай,  что труды античных
пропали даром. Они дали тебе фору, так почему бы, ею не воспользоваться?
Ведь   ты   уже   перестал   удивляться  тому,   что   существуют  науки
пространства-времени,  идентифологии,  --  тебе  не  приходит  в  голову
спрашивать, чем эти науки оправданы?

   -- Возможно, но форы перед Кантом у меня нет, и никогда не будет.

   -- Ты  пользуешься языком Ареала.  Его  построение для  тебя  --  это
чистейший  Кант.  Просто  раньше,  читая  "теорию  познания"  и  таблицу
категорий, ты не понимал, о чем идет речь.

   "Приехали,  --  решил Матлин, -- теперь главное -- не казаться умней,
чем я  есть на  самом деле.  Говорят,  посредники не  переносят подобных
разочарований.  Тем более, что этот хитрый лис недурно начитался, прежде
чем пригласить меня сюда.  А  может,  он  завзятый землевед,  землеолог,
землемер...   и  я  ему  прихожусь,   в  лучшем  случае,   испытательным
полигоном?"

   Некоторое время они внимательно глядели друг другу в глаза. То, о чем
размышлял  каждый  из  них,   представляло  собой  две  большие,  плотно
закупоренные "вещи-в-себе",  которые скорее взорвутся,  чем  откупорятся
добровольно.

   -- Что же будем делать, Раис?

   -- Читай Канта заново. Читай, пока не увидишь грань, отделяющую смысл
его логики от смысла его заблуждений. Это и будет твоей форой.

   -- А  если не увижу?  Кто я по сравнению со всеми вами?  Разве я могу
заниматься теми  же  науками?  Разве есть  смысл выбирать специализацию,
если заранее ясно,  что я не смогу освоить ее здесь так,  как смог бы на
Земле.

   -- И  на  Земле и  здесь...  --  спокойно ответил Раис,  --  чемпиона
выбирают из тех, кто бежит, а не из тех, у кого длинные ноги.

   -- Даже если мне  всю жизнь быть замыкающим...  и  смешить вас своими
наивными вопросами?

   -- Мы же договорились, на большинство своих вопросов ты ответишь сам.
Это не образование, Фрей. Это не овладение ремеслом или наукой, это даже
не ломка мировоззрения. Если ты хотел "увидеть как можно больше", прежде
всего, научись видеть. А к чему это умение тебя приведет?..

   -- Судьба?

   -- Судьба, -- согласился Раис и поднялся с каменного пола, -- пойдем,
я должен тебе кое-что показать.

   ***

   По возвращению в ЦИФ, настроение Матлина можно было охарактеризовать,
как "вещь-слегка-не-в-себе".  Во-первых,  у  него шумело в  голове от не
совсем   удачного   КМ-транзита   из   Аритабора;   во-вторых,   как   и
предполагалось,  исчез Суф. Всевозможные поиски привели Матлина в полное
отчаяние.  Именно теперь,  когда он нужен позарез, его координаты не мог
вычислить даже "навигатор".  Во всем ареале знать о  его местонахождении
мог только Али и то только потому,  что мадиста должна знать все, если б
не одна маленькая неувязка --  местонахождение Али Матлину также не было
известно.  После выхода из  зоны  Акруса они  избавились от  Матлина так
скоро,  как  только смогли,  отправив его самоходом в  ЦИФ на  попечение
Ксареса,   и   с   тех  пор  оба  словно  провалились.   Их  неожиданное
сотрудничество вызывало у Матлина особенное беспокойство за Суфа.

   Третьей  причиной  эмоциональной  неуравновешенности Матлина  явились
аритаборские потрясения и посредники как таковые.  Даже не то, чтоб сами
посредники,   а  скорее  непоколебимая  уверенность  Раиса  в  том,  что
"лягушонку" Фрею без его помощи в  этой жизни никак не обойтись.  С  тех
пор,   как  Матлин  и  Али  обменялись  этими  безобразными  прозвищами,
"лягушонок" так  и  волочился  за  его  именем  всюду.  Оставалось  лишь
предполагать,  по какому каналу в Ареале передаются сплетни. Сам же Раис
представлялся ему  мастером интеллектуального айкидо  высочайшего класса
-- он  понятия не  имел,  что  значит дать  сдачи,  зато любая "оплеуха"
рисковала увязнуть по самую ключицу в его противоречивых домыслах, а его
посредническая миссия заключалась лишь  в  том,  чтобы  помочь оппоненту
набить себе шишку побольше об свое же собственное невежество.

   Еще одной причиной состояния "вещи-не-в-себе" было навязчивое желание
добраться до  Кальты.  Но  идти туда без Суфа он  не  мог.  Если даже по
накатанной Аритаборской "колее" его раз семь сбивало с  транзита,  --  в
зону Кальты он рисковал не вписаться вообще.  И,  наконец, обязательства
перед Али  начинали давить на  совесть.  Даже если Ксар уверял его,  что
перед  мадистой не  только  не  должно,  но  и  не  может  быть  никаких
обязательств,  что все это нужно забыть как бред...  У  Матлина на  этот
счет имелось свое особое мнение,  не  говоря уже об уважительной причине
лишний раз прогуляться на Землю.

   Эта  вселенская неразбериха заставила Матлина  изрядно потрепать себе
нервы, прежде чем приступить к чтению "бонтуанских текстов", привезенных
из Аритабора, в которых содержалась интерпретация фактурных философий (в
том числе земных),  и с которых Ксар уже успел снять копии для ЦИФовской
информатеки.

   Тексты,  которые Матлин взял  у  Раиса,  оказались адаптированными на
язык,  близкий к латыни, с параллельным переводом на ЯА, но без малейшей
ссылки на авторство, которое, вероятно, для составителя текстов значения
не  имело.   Но  ни  авторство,  ни  сами  тексты,  ни  глубокомысленные
умозаключения,   содержащиеся  в  них,   не  имели  ни  малейшего  шанса
заполучить внимание Матлина.  Все, что он прочитывал, тут же выпадало из
головы, и на освободившееся место нагружались новые идеи поиска Суфа.

   -- Кто такие посредники? -- Спрашивал Матлин Ксара.

   -- Тебе виднее, -- отвечал тот.

   -- Ты читал Канта?

   -- Нет.

   -- И после этого ты смеешь называть себя разумным гуманоидом?

   Ксарес   оторвался  от   своих   занятий  и   рассеянно  поглядел  на
приставучего фактуриала.  Только тогда Матлин обратил внимание на жирную
гусеницу,  висящую в  накачанной газом камере.  Гусеница была размером с
дирижабль,  но Матлин безошибочно признал в ней родственницу по планете.
Он так удивился,  что на момент забыл обо всем.  "Так и я скоро буду, --
подумал он, -- раскачиваться под потолком, размером с футбольное поле".

   -- Знаешь что...  привези-ка  мне  в  следующий раз  с  Земли парочку
свежих покойников,  лучше мужчину и  женщину в  возрасте от  тридцати до
пятидесяти.

   -- И что?..  Зачем? Где я их возьму? Или прикажешь ограбить морг? Чем
тебя не устраивают живые люди?

   -- Ты стал задавать слишком много вопросов.

   -- Ты меня провоцируешь.  Я же твой ученик и имею право знать, во имя
чего я должен разорять свежие могилы?

   -- Надеюсь, посредники правильно объяснили тебе смысл слова "ученик"?

   -- Тот,  кто  ленится  думать  и  задает  вопросы.  О!  Для  них  это
унизительное состояние.

   -- Нет.  "Имеющий право задавать вопросы".  Учти, я такого права тебе
не давал.

   -- Но почему ты не хочешь живых?

   Ксар отвернулся от исследования земной фауны,  и  взглянул на Матлина
так сердито, как только смог.

   -- Послушай,  Феликс,  если ты всерьез пристрастился к  фактурологии,
сходи лучше накорми сородичей.  Корм  на  транспортерах в  верхнем ярусе
главной лаборатории. Что кому и сколько -- я все по-русски написал. Там,
где написано не по-русски, -- руками ничего не трогай. Только не вздумай
птичьи яйца  таскать на  смотровые столы:  нет  среди  них  крокодильих,
сколько раз говорил, нет! Ступай же...

   Возражать  было  бессмысленно.  Гораздо  проще,  ударно  отработав на
раздаче кормов,  больше Ксаресу на глаза не попадаться.  Тем более что у
Матлина начинало появляться смутное подозрение,  что  на  его  попечение
будет выдан целый зоопарк под закрытым небом,  без клеток и вольеров. По
логике  Ксареса,   посредники  должны  были   замучить  до   смерти  его
подопечного в  первый же день.  Но коль скоро этого не произошло,  более
того, подопечный вернулся назад живым и невредимым -- последующие визиты
в  Аритабор не  послужат помехой  его  фактурологической деятельности по
высаживанию кустарника,  высиживанию диких  перепелов  и  замерам  длины
хвоста   у   всякой   пробегающей   мимо   дичи.   Все   вверенное   ему
чудо-лесничество размещалось вплотную к павильону на территории не более
пятидесяти гектаров.  Больше Ксарес не отжалел бы ни за что,  ни на одно
разумное,   даже  очень  разумное  существо.   Территория  ЦИФа  у  него
дозировалась по сантиметру, каждый из которых должен был соответствовать
его научным необходимости.

   Территория земного  зоопарка  состояла  в  основном  из  лесов,  гор,
нескольких водоемов и степей.  Вся растительность была выращена из семян
и  саженцев и  представляла собой чуть ли не все материки Земли.  Каждая
животная особь находилась в своей среде совершенно изолированно, вернее,
не  существовала  для  посторонних,  если  не  входила  в  пищевую  цепь
какого-нибудь  особенно  ценного  экземпляра,   и   с   природой  чужого
климатического пояса никак не соприкасалась.  Сколько этажей было в этом
мультипространственном  мире  --   сосчитать  никому  не   удалось.   Их
количество варьировалось само собой,  дублировалось по  несколько раз  в
день.  Один  и  тот  же  посаженный куст можно было встретить на  десяти
"этажах" подряд,  при  этом  каждый "этаж" занимал собой пространство не
менее положенных ему  пятидесяти гектаров.  Матлин уже  много что знал о
пространственных наложениях,  а  также  улавливателях  микровибрационных
частот,  индивидуальных не только для каждого зрячего индивида, но и для
каждого отдельного глаза.  По  наивности Матлин полагал,  что именно эта
природная асимметрия,  характерная для земных биотипов, дает возможность
менять пейзажи одного и  того  же  места,  словно картинки панорамы.  Он
только не  понимал одного,  как животные натуралы сумели вжиться в  этот
эфемерный иллюзион,  и  не  является ли он сам таким же наивным животным
среди  сплошного обмана.  Как  земные  растения сумели  адаптироваться к
планете  ЦИФа,  сплошь  закупоренной  слоями  защитных  оболочек,  между
которыми  имитируются процессы световращения и  осадков  с  сомнительным
молекулярным составом,  не  говоря  уже  о  грунте,  похожем  скорее  на
витаминизированную глину. В конце концов, планета ЦИФа вовсе планетой не
являлась.  Как  выяснило,  три из  восемнадцати планет системы оказались
заурядными "пломбами",  битком  набитыми лабораторным хламом.  Внутри их
полостей творились настоящие чудеса.  Однажды,  в  цилиндрической камере
высотой в полтора километра, Ксар на глазах у Матлина, за считанные часы
из семечка шишки вырастил сосну. В инкубаторе сосна выглядела как мелкое
баловство,  карликовая особь,  но  после высадки в  павильон Матлин едва
разглядел ее  крону  --  таких  высоких деревьев в  естественной природе
Земли он не встречал.

   "Разумеется,  --  думал он  про себя,  --  я  отличил бы  этот лес от
натурального,  но кто знает,  на что он станет похож лет через двести? И
все это время мне предстоит блуждать здесь с  охапками прикормок.  И все
из-за   некомпетентности   Суфа   в   области   фактурного   биобаланса.
Определенно, в подобных экспедициях я не буду лишним членом экипажа".

   Однако,  несмотря  на  все  условности,  зоопарк  оказался,  пожалуй,
единственным местом в ареале,  где Матлину понравилось сразу,  с первого
взгляда.  Там он почувствовал себя если не хозяином,  то уж,  по крайней
мере,   в  своей  тарелке.   Даже  особняк  павильона,   построенный  по
собственному  проекту,  требовал  от  него  больше  времени  привыкания.
Особенно теперь, когда в нем давно уже следовало побелить стены, но руки
до побелки не доходили.  А пока руки не доходили до побелки,  творческое
воображение рисовало на  черных полях  интерьер совершенно особенный,  к
которому, как ко всему особенному, тоже следовало привыкать.

   С  этим  интерьером  познакомил  его  Раис.   Именно  это  знакомство
окончательно расшатало  его  и  без  того  покачнувшееся от  впечатлений
мировосприятие прежде,  чем  он  отправился из  Аритабора,  то  и  дело,
сваливаясь с КМ-транзита.  Этот дизайн,  созданный инструментами, вполне
доступными его расе,  оказался именно тем,  чего Матлину не  хватало для
полного  эстетического  комфорта.  При  том,  что  его  представления  о
комфорте, как выяснилось, тоже застряли где-то между фактурой и Ареалом.
Но достижение подобного дизайн-эффекта и тогда,  и теперь представлялось
ему задачей невыполнимой.

   Традиции  аритаборского гостеприимства не  требовали  от  посетителей
обязательных экскурсий по  нижнему городу.  Но  Матлин на  эту  авантюру
согласился  сразу,   ни  в   коей  мере  не  представляя,   о   каком  в
действительности "нижнем  городе"  идет  речь.  С  древних языков  слово
"Аритабор" так и  переводилось:  "город,  погребенный в песках".  Это же
название впоследствии получила планета,  система  и  общая  координата в
навигации Ареала.  Планета представляла собой выжженную пустыню песчаных
бурь,  где одна буря сменяла другую с размеренным интервалом, как восход
и  заход солнца.  На  поверхность ее  выходило шесть площадей --  две на
полюсах и  четыре  равномерно по  экватору.  Эти  площади,  в  несколько
квадратных километров,  герметично закрытые  прозрачными куполами,  были
снабжены всеми  коммуникациями Ареала,  имели  форму  шестигранника,  из
каждого угла  которого поднимались башни,  похожие на  минареты.  На  их
вершинах  располагались  голосники.  Башни  были  так  высоки,  что  при
малейшем песчаном помутнении воздуха вершины исчезали из вида. А система
голосников,  состоящая  из  нескольких  каскадов  разносортных  мембран,
начинала  издавать звуки  различной высоты  и  тональности,  реагируя на
любые  изменения в  атмосфере.  По  силе  звука  и  некоторым другим его
характеристикам древние жители Аритабора узнавали,  что за  буря на  них
надвигается, откуда она и надолго ли...

   Платформы были  созданы  еще  древними  "фактуриалами",  когда  пески
только  начинали заявлять о  себе,  а  города находились на  поверхности
грунта.  Более того,  платформы проектировались таким образом,  чтоб при
любом  песчаном  заносе  держаться  на  плаву.  История  Аритабора знала
случаи,  когда  песок поднимал платформу на  высоту полутора километров.
Города уходили в пески и их уцелевшие жители многие месяцы проводили под
стеклянным куполом. Низ платформы имел конструкцию песчаного поплавка из
чистого стекла,  содержащего в  себе  системы жизнеобеспечения,  которые
давно  перестали  быть  актуальными и  сменились  обычными  приемниками,
КМ-транзитными узлами. В своем историческом виде они могли служить разве
что гостиницей для туристов,  которым то и дело хочется поесть, поспать,
переварить впечатления,  и  которые от хронического безделья не способны
найти себе более достойного применения.

   Когда Матлин узнал о  свойстве песчаной непотопляемости платформ,  он
немало  удивился.  Когда  он  узнал,  что  это  работа древних мастеров,
примерно второй  ступени (по  Дуйлю),  он  не  поверил:  идеально ровный
стеклянный  купол  двухметровой толщины  герметично  закрывал  несколько
километров пространства площади.  Подобной технологии он не видел даже в
ЦИФе, где давно освоены все виды наземных построек.

   Раис утверждал,  что  все это намного проще,  чем может показаться на
первый взгляд:  купол образуется чуть ли  не  сам по  себе в  результате
наметания песка на  силовое поле.  Надо лишь вовремя и  правильно задать
этому полю форму и температурный режим. От этого заявления Матлин просто
лишился дара речи.  Но то,  что предки Раиса умели творить с песком, ему
еще только предстояло увидеть.

   -- С  тех пор,  как в Ареале вошло в моду нарушать последовательность
движения,  ни  одному путешественнику не  дано понять,  насколько тяжела
обратная дорога,  --  говорил Раис,  провожая Матлина к  лифту в  нижний
город.  --  Иди прямо,  ничего не  бойся,  город пуст.  Свидетелей твоих
впечатлений не будет.

   Матлин пошел.  Как в  бреду,  как сквозь внезапное сумасшествие,  и с
самых  первых шагов  понял,  что  его  восхищение еще  далеко не  оценка
искусства  древних  мастеров.   Что   гора  комплиментов,   банальных  и
затасканных, которые он вывалил на Раиса, -- вовсе не критерий восторга;
что  его мокрый розовый противный язык не  смел...  не  достоин был даже
касаться этой темы всуе.

   Нижний  Аритабор был  залит  дневным солнечным светом,  отраженным от
внешнего купола,  который служил,  кроме  всего,  аккумулятором света  и
тепла.  Освещение  тянулось  несколько тысяч  километров под  землей  от
ближайшей  платформы  и  проникало  в  город  через  стенные  барельефы,
выполненные из разноцветного стекла. Напольные люстры из светопередающих
антенн,  имеющих форму цветов или их голографических муляжей. Здесь все,
каждый  предмет,  каждая  мелочь  принимала и  отражала  свет.  Световые
коридоры  пронизывали  все  уровни  Аритабора,  все  этажи  и  пустынные
закоулки,  будто город находился не  под песком,  а  на  залитом солнцем
пляже.  Ему  посчастливилось  увидеть  то,  чего  он  не  смог  бы  себе
представить даже  в  самых смелых фантазиях --  живые цветы,  излучающие
свет,  как  задницы светлячков.  Он  видел  живые лианы,  листья которых
напоминали  форму  человеческой  ладони  и   на  прикосновение  отвечали
рукопожатием. Он видел каскады, преломляющиеся линзами лепестков, словно
стоял  на  дне  водопада  среди  зарослей  подводной растительности.  Он
чувствовал,  как  вода и  свет текут вместо крови по  его  сосудам.  Гул
голосников был слышен всюду. Не просто слышен, а ретранслирован в слабый
монотонный звук,  временами напоминающий мелодию.  Город был  погружен в
нее так же естественно,  как в музыку.  Иногда мелодическая галлюцинация
становилась  похожей  на  речь.  Матлин,  уловив  такую  волну,  подолгу
задерживался на ней,  стараясь понять, не начались ли у него психические
расстройства.  Подтвердив свои подозрения, он шел дальше -- ретрансляции
голосников были  похожи на  один  из  древнейших вариантов языка Ареала,
набор   звуковых   смысловых   символов,   которые   поддавались  вполне
конкретному переводу:  "Природа предупреждает тебя о том, что с северной
стороны неба движется ураган..."  Вариантов информации,  начинающейся со
смыслового символа  "Природа предупреждает тебя  о  том...",  существует
великое множество и применяется до сих пор, выполняя функцию понятийного
ключа.  Этот  ключ  вошел даже  в  кодовые сигналы "навигатора".  Матлин
подозревал,  что  это может быть связано с  историей языка,  но  не  мог
понять,  отчего  этот  и  некоторые другие "ключи" срабатывают сами,  не
нуждаясь в  сложной системе адаптации.  Освоив набор таких символов,  --
объясняли ему,  --  можно входить в  инфополя телепатически,  без помощи
аппаратуры. Первые навигаторы знали их как азбуку Морзе. "Этого не может
быть,  --  бормотал Матлин и снова вслушивался в характеристики урагана.
-- Это какой-то обман. Это технически невозможно!"

   Кроме галлюцинаций,  Матлин обнаружил в себе еще несколько "природных
дефектов",  после которых решил,  что его органы чувств можно без ущерба
для  здоровья выбросить на  свалку.  Ему удалось усомниться не  только в
своем зрении и слухе,  но и в такой прозаической вещи,  как осязание. Он
никогда не  думал,  что  луч света можно пощупать,  а  о  некоторые даже
набить синяк, а световые барельефы на стенах имеют способность двигаться
вслед за ним, или указывать ему дорогу. Он даже представить себе не мог,
что  его  голос  и  звуки шагов влияют на  ретрансляторы стен  и  иногда
заставляют их обращаться к  нему на языке речевых символов с  вопросами,
на которые он сам ответить не в состоянии. И в этих символах Матлин тоже
улавливал бесспорное сходство с  языком  Ареала.  "Этот  лживый насквозь
Аритабор  снизу   доверху   напичкан  первоклассным  оборудованием,   --
успокаивал себя Матлин,  --  только тупой фактуриал, мог купиться на эти
уловки".

   -- А  я не верю!  Не верю!  --  Закричал он по-русски.  Гул улетел по
стенам далеко вперед и вернулся к нему одним повторяющимся символом: "Не
знаешь...   не   знаешь..."   --   Эти   символы  были  его  собственным
адаптационным слепком  с  родного  языка,  который он  еще  ни  разу  не
применял в  Ареале и  уж тем более не мог оставить в  записи ни на одном
информационном файле.  "Нет,  не может быть, -- повторял он про себя. --
Это у меня в голове шумит песчаная буря".

   Дорога привела Матлина к прике*.  Смысл этого термин в те времена еще
не  был  ему  понятен.  Так  фактурологи  называли  "точки  отчета",  не
подразумевая ни религиозного,  ни архитектурного подтекста. Прика, точка
отсчета,  у  них  означала  что-то  вроде  центра  экспозиции,  будь  то
цивилизация,  природа планеты или,  не касаясь фактуры,  нечто,  с  чего
нужно начинать изучение,  где  зародилась или  удачно сконцентрировалась
сама суть предмета исследования. То, что перед ним именно прика, Матлину
подсказала скорее  интуиция,  чем  логика  маршрута.  Все  вокруг как-то
внезапно  остановилось,   сконцентрировало,   словно  воздух  подземелья
остекленел.  Впереди  под  высоким шестигранным куполом метался огненный
шар.   Допустим,   восхищенный  волосатый   примат   был   в   состоянии
предположить,  что  древние  мастера  умели  обращаться  с  плазмой.  Но
придавать метровому кому  огня  черты лица  --  было  уже  категорически
слишком: выражение огненного лица при движении менялось ровно настолько,
чтоб создать впечатление живого существа, впавшего в состояние полусна и
переживающего в  этом  состоянии всевозможные оттенки чувств,  многие из
которых не свойственны родственной цивилизации Матлина.  Эта штука,  как
диктор на экране телевизора, имела свойство не сводить полусонных глаз с
вошедшего,  какими бы  зигзагами он  ни  старался уйти от этого взгляда.
Будто он смотрел в объектив невидимой камеры;  и Матлин пошел на принцип
-- либо я пойму, что это, либо не выйду отсюда, пока не пойму.

   Он  сделал попытку приблизиться к  шару,  но  наткнулся на  развалины
пятиметровой статуи.  Она  была  расколота вдоль,  строго пополам и  два
могучих осколка, раскиданных по полу, приворожили его внимание ничуть не
меньше.  Один из  них лежал скрюченными конечностями вверх,  и  половина
лица  его  была  запрокинута  навзничь.   Эта  деталь  поразила  Матлина
особенно:  черты  лица  казались сильно  напряжены и  искажены гримасой,
выражающей то  ли  боль,  то  ли  удовольствие до помутнения рассудка --
этакий  застывший наркотический оргазм.  Второй же  осколок статуи лежал
своей половиной лица вниз перпендикулярно первому, но другая половина не
выражала ничего.  Она  была пуста и  спокойна,  как  смерть,  неподвижно
сосредоточена внутри себя,  подобно лику  святого у  старых иконописцев,
безо всякой агрессии и угрозы,  но Матлину показалось,  что он окаменеет
от одного прикосновения к  ней.  И  если ее слепой глаз вдруг неожиданно
повернется, чтобы поглядеть на него, он останется здесь навечно. От этой
мысли  у  него  похолодели  конечности.   "Асимметрия  живого  лица,  --
успокаивал  он  себя,  --  всего  лишь  асимметрия,  расколотая  на  две
половины,  утратившая осмысленную взаимосвязь".  Глядя  на  нее,  Матлин
физически чувствовал торможение тех  же  взаимосвязей внутри  себя.  Ему
вдруг до  смерти захотелось на Землю.  До истерики,  до потери сознания.
Немедленно, прямо сейчас. С этого момента он понял, что дальше идти не в
состоянии,  что  последовательность движения,  нарушенная Ареалом,  есть
гениальнейшая ошибка  цивилизации,  потому что  человек,  идущий вперед,
никогда не должен думать о том, что за его спиной обратная дорога.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Аритаборское диво.

   "Бог никогда не живет в  изваяниях,  особенно в  тех,  что специально
строились для него",  --  эту надпись нашли на одной из бонтуанских прик
времен  великого раскола.  Какой  из  сторон принадлежало авторство этой
фразы,  догадаться несложно.  "Посредники столь глупы, что никогда бы до
этого не  додумались",  --  утверждали поздние бонтуанцы,  а  посредники
отмалчивались,  потому что осквернение чужих святынь считали промеж себя
вопиющим безобразием.  На примере этой недостойной выходки можно было бы
сформулировать  первый  принцип  посредника  как  такового:  никогда  не
прикасайся к чужой святыне --  оставь возможность иллюзии каждому, кто в
ней  нуждается.  Великий  раскол  обычно  называют великим  Аритаборским
расколом.   Такой  всеобъемлющей  неприязни,  которую  первые  бонтуанцы
испытывали к первым посредникам,  история Ареала еще не знала, и вряд ли
хотела бы  знать.  Современники утверждали,  что  если  б  ту  неприязнь
возможно было бы выразить в силе и придать ей направление,  пожалуй, она
снесла бы на своем пути средних размеров галактику.

   Аритаборское диво просуществовало около шестидесяти тысяч лет,  с тех
времен,  когда  город  стали заметать пески и  его  жители признали себя
побежденными стихией.  В  одной  из  точек,  которые можно было  считать
силовым  полюсом  планеты,  древние  мастера соорудили непроницаемый для
песка шатер и установили приемник, который улавливал звуки всех тридцати
шести  голосников и  преобразовывал резонансы  колебаний  в  максимально
различимые звуки.  С  годами  обитатели  Аритабора научились понимать  и
интерпретировать их,  затем  подражать.  Эти  наборы сигналов постепенно
сливались с их родным языком,  а звуковой ретранслятор совершенствовался
в своих диапазонах.  В конце концов,  с помощью вибрационных установок и
еще Бог знает каких световых и звуковых хитростей,  был доведен почти до
совершенства.   Мастера,   работавшие  с   транслятором,   не  изобретая
велосипеда,  рассчитали его конструкцию с  модели слухоречевого аппарата
живого биологического существа и  никто не  удивился тому,  что приемник
получился   абсолютно   антропоморфен,    с   физиологическими   ритмами
естественного организма.  "Все, что мы способны достигнуть совершенством
своего интеллекта, природа уже подарила нам, -- говорил один из мастеров
дива, -- все наши прочие попытки есть исследования пустых тупиков".

   Статуя  слушала небо,  поднимая вверх  ладони  огромных рук,  слушала
недра планеты, стоя на камнях босыми ногами и говорила, соблюдая правила
живой артикуляции.  "Обитатели Аритабора --  великие мастера обмана,  --
утверждали наблюдатели,  --  ни  одному  разумному существу не  доступна
столь  ювелирно-точная  работа".   "Конечно,   --  отвечали  им  здешние
обитатели,   --  именно  поэтому  точной  ювелирной  работой  занимается
природа,  мы  всего лишь не  мешаем ей  это делать.  Это знак ремесла --
умение доверять своим рукам;  это знак творчества -- умение рук доверять
материалу,   с  которым  они  работают".   По  правде  сказать,   секрет
Аритаборского дива так и остался секретом.  При жизни статуя производила
впечатление совершенно особенное,  мало  похожее на  свой  биологический
прототип.  В  шатер невозможно было зайти,  она  мерцала матовым светом,
вибрировала,  металась, будто бешеный зверь, или дни напролет неподвижно
лежала навзничь,  но  за  пределы контура природной энергетической точки
планеты не выходила никогда. Много раз безумную статую пытались выманить
из  этого замкнутого круга,  но,  подойдя к  краю,  она  вытягивала руки
вперед,  ее глаза наполнялись звериным ужасом,  а  крики достигали самых
дальних окраин города: "Никого нет! Нет! Здесь нет ничего и никого!"

   В  те  времена Аритабор стал для молодого Ареала чем-то вроде объекта
паломничества по  местам  вселенских чудес.  Впрочем,  для  кого-то  оно
осталось таковым по сей день. Для жителей же Аритабора это славное место
было  всего  лишь  воплощением  безумствующей  на   поверхности  планеты
песчаной стихии.  На  протяжении шестидесяти тысяч  лет  это  воплощение
обрастало  различными  околофилософскими  домыслами,  соответствовавшими
умалишенному облику статуи.  Один такой домысел традиционно бонтуанский:
природа в  сути слепа и  безумна,  она настолько самодостаточна,  что не
имеет   возможности  контролировать  цепную   реакцию  своего  развития.
Разумная цивилизация безумием окончиться не должна. Мы должны вернуться,
чтобы  начать сначала,  чтобы  перестать слепо  подчиняться ее  канонам,
которые,  по  аналогии с  прототипом,  никогда не  позволят нам выйти за
пределы заповедного Естества.

   Все   прочие  домыслы,   содержащиеся  в   хрониках,   со   временем,
претерпевали  значительные  отклонения  от  первоначального  смысла,   в
особенности те,  что к  разряду бонтуанских не  относились.  Собственно,
бонтуанская  школа  как   таковая  зародилась  и   выросла  под  сводами
Аритаборской прики:  мы  увидели  апогей  своего  Естества,  и  пока  он
завораживает умы,  нам не видать апогея своих истинных возможностей,  --
говорили они.  Но любителей праздно пофилософствовать в  прике хватало и
без  них,  в  особенности тех,  кому  не  давали  покоя  приемы  древних
мастеров,  способных интуитивно манипулировать Естеством. В основном это
были  отшельники Ареала,  которых даже близко не  следовало подпускать к
подобным достопримечательностям.

   В  тот роковой день в прике их было порядка двадцати одного существа.
Каждому из них в свое время не слишком повезло: одни страдали болезнями,
другие горьким опытом бытия,  третьи патологическим отчаянием, бросающим
их  в  те  самые интеллектуальные тупики,  которые благополучно миновали
мастеров Аритабора.  У  каждого имелась своя вполне достоверная история,
описанная в  поздних  бонтуанских источниках.  (Нами  был  упомянут лишь
Мольх-первопосредник,  на  прочих описаниях следует пока  что  экономить
силы.  Тем  более,  что  гарантированно систематизировать их  невозможно
из-за  несоответствия имен:  по  хронике их  можно  насчитать не  меньше
миллиона. Каждый из действующих лиц обладал непомерным количеством имен,
сообразно  своему  кругу   общения.   Древние  аритаборцы  имели  манеру
присваивать друг другу имена,  а не спрашивать при знакомстве. Это, с их
точки зрения,  выглядело более логично в плане определения личности.  Им
уже в те времена было наплевать на труды хроникеров.)

   Однако вернемся к роковому дню,  который,  по легенде, положил начало
великому   расколу.   Одному   из   бонтуанствующих  безумцев,   некоему
Тарох-о-Бруму  (опять же,  в  разных хрониках --  разные имена) пришла в
голову  идея  прогрессивная  до   ереси,   которую  он   тут  же  взялся
пропагандировать...  Тарох-о-Брум был здоров, силен и отнюдь не глуп, но
слишком падок на  мировоззренческие идеалы в  духе  этических утопий.  И
оперировал     исключительно    биполярными     категориями,     которые
первопосредники старались не  употреблять вообще.  К  примеру:  добро --
зло,  свет --  тень,  жизнь --  смерть,  правда -- ложь, удовольствие --
страдание.  Посредники считали  подобные категории школярскими штампами,
скорее отупляющими,  чем  развивающими,  мертвыми для  любого искусства,
бессодержательными  для   любого  мировосприятия.   Однако  Тарох-о-Брум
объявил  их  чистейшей  первоосновой  и   заявил,   что  все  несчастья,
приносимые  стихией  природы,  и  страдания,  приносимые стихией  бытия,
происходят лишь оттого,  что существу,  наделенному разумом Естества, не
дано распутать этого кома так  же,  как  не  дано воспринимать света без
тени,  жизни без смерти и  удовольствия без страдания.  Уж  если древние
мастера Аритабора сумели  построить теорию "чистого света",  не  дающего
теней (в физическом смысле этого слова),  то,  почему бы не предположить
существования чистой истины,  и  не  стать новым поколением аритаборских
мастеров (в философском, миропостроенческом смысле).

   Ортодоксы-посредники не  нашли в  этой  идее ничего,  кроме очередной
утопии   во   самоуспокоение,   и   попытались  объяснить  вдохновенному
Тарох-о-Бруму суть  природного равновесия:  то,  куда  девается тень  от
"чистого света", и то, чего может стоить "несуществующая" тень тому, кто
ослеплен сомнительной теорией.  Но попытки вылились в  отчаянные дебаты,
длившиеся много дней  и  ночей и  закончившиеся беспрецедентной выходкой
Тарох-о-Брума.   Двадцать  свидетелей  было  тому,   как,  разгоряченный
полемикой  Брум,  раскроил  статую  надвое,  и  Аритабор  содрогнулся от
адского грохота.  Вспышка огня, вырвавшегося под купол прики, превратила
воздух в  плазму,  а  сбежавшиеся на  шум  горожане обнаружили на  месте
происшествия двадцать одного ослепленного очевидца.

   Как  Тарох-о-Бруму удалось это  совершить --  до  сих  пор существует
двадцать  одно  различное  мнение,  плюс  множество домыслов  и  догадок
совершенно разнородных по сути.  Самое здравое из них заключалось в том,
что  Бруму  удалось  нащупать точку  дисгармонии и  достать ее  звуковой
волной  нужного  диапазона.  Современники терялись  в  догадках:  "точка
дисгармонии" в  философии аритаборских мудрецов считалась одной из самых
загадочных  категорий,   неуловимой,  как  "абсолютная  истина",  вечным
движущим противовесом гармонии бытия.  Может,  Брум  знал о  ней  больше
мудрецов?  А  может,  он сам являлся "точкой дисгармонии"?  Как бы то ни
было,  двадцать хулиганствующих бонтуанцев были в тот же день,  согласно
легенде,  изгнаны из Аритабора.  Та же участь в дальнейшем постигла всех
бонтуанских последователей.

   Хроники 4-й Книги свидетельствуют о том,  что со временем, окрепшие в
своей "ереси" бонтуанцы, выразили Аритабору претензии на половину статуи
якобы  исторически  и   теоретически  им  причитающуюся.   Но  ортодоксы
запретили нарушать  свой  новообразовавшийся мемориал,  заявив,  что  он
должен  остаться в  том  виде,  который  есть  и  ни  "исторически",  ни
"теоретически"  разбазариванию  не   подлежит.   Бонтуанцы  же  проявили
настойчивость и  добились  возможности организованной миссией  осмотреть
результаты хулиганских деяний одного из своих "основателей цивилизации".

   -- Если вам удастся определить,  -- заявили посредники, -- которая из
двух половин теоретически ваша -- так и быть, забирайте.

   Но  бонтуанцы,  протоптавшись  несколько  дней  в  прике,  так  и  не
определились в  своей теории:  ни  та,  ни другая из половин не отвечала
образу сложившихся веками легенд. Легенды оказались дороже, а нетронутый
мемориал так и остался историей Аритабора.

   ***

   Фрей  представить себе  не  мог,  какая  необходимость заставила  его
погнаться за  этим  субъектом.  Все  от  дремучего суеверия и  ожиданий,
одурманивающе действующих на психику под раскаленным светилом Аритабора.
За  стеклянным  куполом  появилась  фигура  трехметрового длинноволосого
горбуна в белых покрывалах и, поманив его рукой, двинулась в пески. Фрей
подскочил к стеклу,  но воздух за куполом начинал мутнеть и все,  что он
успел  увидеть --  белую  руку  горбуна,  приглашающую его  следовать за
собой.  Фрей,  закутавшись по уши в пескозащитную ткань, выбрался из-под
купола,  кинулся за ним наугад и вскоре увидел метрах в тридцати впереди
себя его горбатую спину и накрытую капюшоном голову. До бури у него была
в запасе пара часов.  "Что ему надо? Куда он меня ведет?" -- Думал Фрей,
вглядываясь в  удаляющийся белый  силуэт,  маячащий как  пламя  свечи  в
тяжелом, насыщенном пылью воздухе. Но горбун шел вперед, их ноги вязли в
песке, и каждый следующий шаг давался трудней предыдущего.

   Через четверть часа  пути купол платформы поглотил песчаный туман,  и
Фрей  лишился  последнего  ориентира.   Сколько  они  прошли,   пока  он
почувствовал,  что дальше идти не в состоянии?..  С каждым шагом ноги по
колено уходили в песок все глубже. Фрей остановился, когда понял, что на
обратную дорогу может не хватить сил.

   Горбун опять поманил его.

   -- Ничего не  получится,  --  прокричал Фрей  и  пока отплевывался от
песка,  набившегося ему  в  рот,  почувствовал,  что проваливается вниз.
Стоять на месте было рискованно. С испугу, он попытался выкарабкаться на
поверхность --  да  не  тут-то было.  Чем энергичнее он барахтался,  тем
быстрее тонул.  Он  уже  схватился за  манжет,  как вдруг вспомнил,  что
оставил его на  платформе вместе с  одеждой.  В  Аритаборе было для него
жарковато,  но  не  до  такой степени,  чтобы носить термозащиту,  и  он
предпочитал загорать,  а  также  доверять местным КМ-технологиям и  всем
разумным существам без  разбору.  При  этом  никак не  предполагал,  что
трехметровые горбуны могут оказаться подлыми обманщиками.

   "Что за помутнение на меня нашло?  -- Сокрушался Фрей. -- Сколько раз
Суф повторял мне,  как первую заповедь:  "КМ-манжет должен быть при тебе
всегда,  что бы ни произошло, даже там, где ты в полной безопасности. Ты
можешь раздеться догола,  снять  с  себя  кожу,  сдать на  хранение свои
внутренности,  даже если от  тебя останется полскелета --  манжет должен
висеть на кости!"  И я,  идиот,  не шевельнув извилиной,  ринулся в этот
песчаный ад! Зачем? За кем? Ради чего? И не пришло ли время попрощаться,
Суф! Ты был мне, черт возьми, лучшим другом! Прощай, Ксар! Али!"

   -- Али!!!  --  Закричал он  изо всех сил.  --  Потрясающе целительное
звукосочетание.  Али!!!  --  Повторил он  еще раз и  затих.  С  какой-то
стороны эхо обязательно должно вернуться. -- Али!!!

   Голосники башен гудели глухо и равномерно, будто одновременно со всех
сторон.  Чуть усилится ветер --  начнется настоящий бой колоколов. Тогда
ошибиться в направлении будет невозможно, но как бы не оказалось поздно.
Эти бури способны в  считанные секунды тебя втереть в недра планеты или,
в лучшем случае, вдребезги разбить о перекрытие платформы.

   -- Али!!!  --  Фрей  уловил справа от  себя едва заметное "шевеление"
звука,  похожее на застрявшее в  лабиринте эхо;  выбросил на поверхность
свое покрывало и исполнил истинную пляску смерти, чтобы залезть на него.
"Ну,  уж нет!  --  Думал он. -- Столько пережить и так нелепо погибнуть!
Это не для меня, чертов горбун, предложи это кому-нибудь другом. Меня ты
так просто не получишь. Даже не надейся, что я захочу легко умереть!"

   Очень скоро Фрей утратил чувство времени и пространства. Он несколько
раз погружался в песок с головой и все,  что связывало его с жизнью,  --
одна мертвая хватка, которой он держался за распластанное на поверхности
покрывало.  Оно  раздувалось от  ветра и  тянуло вверх как  спасательный
круг.  Но Фрею казалось, что его барахтанья напоминают попытки плавать в
свинцовых латах,  которые, кроме того что не гнутся, с невероятной силой
тянут его ко дну. Он не чувствовал ничего. Мышцы были словно заморожены,
он не мог и  приблизительно определить,  сколько времени ему осталось до
начала  настоящих  приключений,  когда  вместо  умения  "плавать" скорее
понадобится  способность планировать и  тормозить.  Может,  час,  может,
минута.  Его  критическое состояние организма сбило  внутренние часы,  и
лишь после последнего решающего рывка,  когда ему  удалось ухватиться за
самую середину своего спасательного круга,  он  понял,  что  шансы есть:
голосники еще  гудят,  это  у  него в  ушах барабанный бой  вперемешку с
песком,  время есть!  Он  еще раз изо всех сил подтянулся,  шлепнулся на
поверхность покрывала,  и  воздух моментально засвистел из  всех  щелей.
"Черт с  ним,  --  решил Матлин,  --  на  нем  даже  в  сдутом состоянии
засасывает медленнее, чем без него".

   -- Али!!!  --  Фрей поднял голову, и взору его предстало удивительное
зрелище:  совсем близко,  в полутора метрах от его вытянутой руки, прямо
по  курсу,  стоял  тот  самый  горбун,  утопая в  песке  по  колено.  --
Наконец-то,  --  прошипел Фрей и  сделал отчаянный рывок в  его сторону,
чтоб ухватиться за  подол.  Ему  было все  равно,  кто это,  и  можно ли
хвататься за  это руками.  Он знал:  если только ему удастся вцепиться в
это белое чучело -- он готов будет пройти с ним в обнимку все круги ада.
Но  горбун дернулся,  закинул руки за  спину.  Из  его горба вырвались в
стороны  огромные белоснежные крылья  и  завибрировали,  издавая упругий
шелест.  Один хлопок крыльев и  существо,  вырвавшись из  песка,  взмыло
вверх  и  стремительно понеслось,  простирая вперед свои  огромные руки,
будто клюв диковинной птицы.

   -- Господи...   Иисусе,   --   пробормотал  Фрей,   выбираясь  из-под
обрушившейся на него песчаной волны. -- Стой! Вернись!

   Но вой голосников усилился и Фрей, как одержимый, устремился на звук.
По-пластунски  растянувшись  на   покрывале,   проделывая  одному   лишь
инстинкту понятные телодвижения,  похожие не  то на лягушачьи,  не то на
змеиные,   перекатываясь  и  извиваясь.   Выбиваясь  из  сил,  он  делал
остановки, чтобы вытянуть утопающее в песке покрывало, задрать вверх его
"киль",  покрепче вцепиться в  этот "киль" зубами и по возможности более
аэродинамично разместить свое бесчувственное тело по курсу.

   "Если только я в верном направлении, -- рассуждал он, -- фигу ты меня
получишь,    белокрылый...   --   за   "белокрылым"   следовала   череда
нелитературных  эпитетов,  которая  прибавляла  ему  бодрость  духа.  --
Главное -- успеть до бури... До бури бы успеть. Если энергично ползти --
непременно успею!  --  Подбадривал он  себя и  полз,  полз,  полз...  До
последнего момента  не  представляя,  какое  расстояние отделяет его  от
дрейфующей платформы.  Он еще несколько раз повторил свое магическое эхо
"Али"  и   оно,   едва  различимое,   больше  похожее  на  галлюцинацию,
возвращалось к  нему все быстрей и  быстрей.  Но,  когда ветер усилился,
покрывало  обернулось  вокруг  него   саваном,   а   телодвижения  стали
напоминать брачный танец болотной гадюки,  завернутой в целлофан,  прямо
над ним с оглушительным громом ударили голосники.  Он треснулся лбом обо
что-то  жесткое и  сквозь  искры  всех  оттенков радуги разглядел подъем
купола, распластался на нем голым телом и потерял сознание.

   ***

   -- ...  самым умным среди них был Баю,  который никогда не отвечал на
вопросы.  Когда его  спрашивали,  он  молчал и  лишь изредка говорил "не
знаю",  "не  могу сказать",  "это выразить невозможно",  --  рассказывал
незнакомый  низкий  голос,   едва  справляясь  с   артикуляцией,   будто
разговаривал первый раз в жизни.

   -- Что  ж  ему  было  делать?  --  Спрашивал другой незнакомый голос,
похожий на женский. -- Снова учиться разговаривать?

   -- Ни  в  коем случае,  --  отвечал первый,  --  его молчание многого
стоило...

   -- Говорить для  него --  все равно,  что сойти с  ума,  --  вмешался
третий голос.

   -- Не надо столь буквально...  --  возразил первый.  --  Не надо. Тем
более что никто из нас не может себе представить,  что творится в голове
Баю. Он был самым способным из нас даже тогда, когда умел говорить.

   -- А Фрей? Кажется, он начинает с того, чем должен был кончить?

   -- Фрей просто красив, -- заметил женский голос.

   -- Ты находишь?

   -- Я нахожу его очень красивым.

   "Железная женская  логика",  --  подумал  Фрей.  Он  чувствовал,  что
говорящие находятся где-то  поблизости и  ему  самое время пошевелиться,
чтобы дать им понять,  что он,  между прочим,  еще не совсем сдох, чтобы
позволить обсуждать свои физические достоинства в  своем же присутствии.
Голоса умолкли, и мягкие шаги направились в его сторону.

   -- Посмотрим-ка,  что  происходит,  --  сказал первый голос,  зависая
прямо над его лицом, -- очухался!

   -- Красавец!  -- подтвердил женский голос, и Фрей, прежде чем открыть
глаза,  уже  нафантазировал себе  прелестную  синеглазую  инопланетянку,
которая непременно влюбится в него по уши и,  возможно,  он согласится с
ней   разделить  некоторые  счастливые  минуты  личной  жизни,   которые
полагались ему по природе и в которых он вынужден был себе отказывать, в
силу сложившихся обстоятельств.  Но  красивых инопланетянок Фрей еще  не
встречал.  Более того,  он  не встречал инопланетянок как таковых и  был
уверен,  что за пределами его планеты ничего ни женского, ни эстетически
привлекательного  вообще  водиться  не  может.  Вот  и  теперь  над  ним
склонялось лысое  белокожее существо с  красновато альбиносьими глазами.
Не было сомнений,  что именно оно обладало глубоким женственным голосом,
так возбудившим его воображение.

   -- Ты зачем за дуном погнался, балда?

   -- Чем  дун  тебя приманил?  --  Уточнил четвертый,  незнакомый ранее
голос.

   -- Я видел ангела, -- ответил Фрей и снова закрыл глаза.

   Раис развел руками столпившихся вокруг него существ и положил Фрею на
грудь весь набор его навигаторских манжет.

   -- Это был дун,  --  подтвердил он,  -- такое случается с непривычки,
особенно перед началом бури.  Однако никому еще  не  приходило в  голову
бегать за ними по пескам.

   -- Этот ангел хотел погубить меня.

   -- Это  нормальный дун,  который не  может хотеть кого-либо погубить.
Хотя бы потому, что ему банально на все наплевать.

   Фрей   приподнялся  со   своего   ложа,   которое  больше  напоминало
гроб-раскладушку,  и  огляделся.  Их было семеро вместе с Раисом,  чудно
одетых гуманоидов,  скорее всего,  принадлежащих к  одной и той же расе.
Они рассаживались вокруг на мягком полу и  с  нескрываемым интересом его
разглядывали.

   -- Как ты думаешь, кто они? -- Спросил Раис. -- Ты говорил: "Покажите
мне,   наконец,   хоть  одного  бонтуанца"?   Вот,  гляди.  Может,  тебя
заинтересует, о чем болтают между собой эти юные особи? Их язык понятен.
Как ты думаешь,  --  обратился он к женщине,  --  чему вы можете научить
Фрея?  Только учти,  его  мозги работают не  всегда.  При  виде дуна они
отдыхают.

   Женщина приблизилась к  Фрею и  провела рукой по его волосам примерно
так, как гладят по голове большую и ласковую собаку.

   -- Тебе с  ним  придется тяжело,  Расс,  он  станет самым чудовищным,
неблагодарным учеником,  который  будет  усложнять  простое  и  упрощать
сложное.  Тебе  придется  потратить много  сил,  чтобы  спихнуть  его  с
пьедестала стереотипов.  Если хочешь,  чтоб он тебе доверял,  помоги ему
найти друга.

   -- Ни за что,  --  улыбнулся Раис, -- сейчас он будет на меня слишком
зол, чтобы принимать помощь.

   -- А  ты  сделай  подарок,  --  женщина еще  раз  запустила пальцы  в
лохматую шевелюру Фрея и слегка растерялась.  --  Никогда не думала, что
земляне красивы.

   -- Это  уже не  совсем землянин.  Если не  ошибаюсь,  его как следует
обработали перед Акрусом.

   Матлин от  ярости заскрипел зубами.  "Кто  тебя тянул за  твой подлый
длинный язык!"

   -- Действительно, -- согласилась женщина, -- он весь кипит от ярости.
Скрытый темперамент --  это  именно то,  что нужно.  Спасибо,  Расс,  ты
умеешь подбирать компанию.

   -- Ладно,  эстетствуй.  Только недолго. Он мне сегодня нужен. -- Раис
удалился, а Фрей был за руку приведен в общий круг и усажен на пол рядом
с эстетствующей бонтуанкой.

   -- Можно я дам тебе имя,  -- шепнул он ей на ухо. Женщина растерялась
еще больше.

   -- Если хочешь...

   -- Анна. Я хочу называть тебя Анной.

   -- Но почему?

   -- Не знаю, но очень хочу.

   Бонтуанцы пропустили по кругу сильный телепатический импульс, который
задел даже Фрея,  но смысла ему уловить все же не удалось. "Чуть-чуть бы
помедленнее,  --  казалось ему,  -- и я почти их человек". Он подвинулся
ближе к  середине круга,  чтоб выйти из их "кольца" и  не трясти головой
после  каждого  импульса --  так  следовало поступать каждому  существу,
оказавшемуся в среде телепатов,  чтобы избежать перенапряжения психики и
заставить собеседников переключиться на понятный ему язык. Двое из них в
совершенстве владели  артикуляцией.  Один  --  кое-как,  двое  остальных
предпочитали отмалчиваться,  но представились все.  За исключением Анны,
которая деликатно промолчала...

   -- Ты хотел нас о чем-то спросить?  Пока мы здесь -- ты имеешь на это
право, -- начал Юзеп, бывший некогда "первым голосом".

   -- Если  только  вы  мне  позволите начать  с  наивных  вопросов,  --
засомневался Фрей, но понял, что ничего особенно изощренного эти молодые
особи от него и не ждут. -- Кто вы? Бонтуанцы это религия?

   -- Нет,  --  ответила Анна.  --  Бонтуанские влияния в фактуре иногда
имеют формы религий -- вопрос не так уж наивен.

   -- Что вы можете сказать о бонтуанских влияниях на Земле?

   -- Это  будет  зависеть от  твоих отношений с  Землей,  --  вступил в
разговор "третий голос", Грют.

   -- Почему?   Моя   осведомленность  может  иметь  дурное  влияние  на
цивилизацию?

   -- С чего ты взял, что влияние будет дурным?

   -- Из некоторой исторической аналогии с Акрусом.

   -- Есть такая аналогия.  Но речь идет не о цивилизации,  а о тебе. Не
думаю,   что   один   умалишенный  провидец  способен  внести  смуту   в
естественный ход событий.

   -- Если один и  тот же исторический процесс,  --  вмешался "четвертый
голос" Бегара,  --  начинает повторяться, то не за тем, чтобы окончиться
столь же  нелепо.  Скорее наоборот.  Ты мало изучал аналогии развития --
это особый логический ряд,  структура слишком зависимая от каждой мелочи
внутри  себя  и  сказать  однозначно,  к  чему  это  развитие  приведет,
невозможно.

   -- Тебе известно, что произошло в Акрусе?

   -- Это известно всем.

   -- Ты скажешь мне?

   Бонтуанцы опять  пропустили по  кругу импульс,  и  Фрей  инстинктивно
откинулся назад,  чтоб  уловить  его,  на  случай,  если  они  решат  не
говорить...

   -- Скажу.     Они    спровоцировали    опасный    процесс...    почти
астрофизический. Это не редкий случай в системах, аналогичных Акрусу, --
малейшая  дисгармония развития уничтожает все.  Они  попались на  второй
ступени,   на  так  называемой,  "системной  балансировке"  --  один  из
селекционных барьеров.

   -- Как это выглядело?

   -- Первая цивилизация Акруса существовала в  естественной планетарной
системе -- это живой организм, обладающий инстинктом самосохранения. Или
тебя   интересует,   каким   образом   "закатилось  солнце"   последнего
акрусианина?

   -- Меня  интересует,  зачем надо было повторять на  Земле аналогичную
историческую программу?

   -- Нет,  --  махнул  рукой  Юзеп,  --  мы  говорим  о  разных  вещах.
Бонтуанские влияния на Земле и в Акрусе не так существенны, как кажется.
То,  что ты называешь "исторической программой",  заложить невозможно. Я
мог бы  назвать еще несколько схожих программ,  но  не стал бы проводить
столь категоричных аналогий.  Тем более что влияния,  как таковые, здесь
ни при чем.

   -- Однако влияние "древесников" более чем очевидно.

   -- Ах,  "древесники"! -- Юзеп совсем по-человечески хлопнул в ладоши.
-- Если б только они...

   -- Вы представляете себе "библейский сюжет"?

   -- Да, от подобных "сюжетов" никто, ни в какой момент не застрахован.
Там что ни остров в океане --  то свой сюжет. Какой-то из них должен был
стать доминирующим.  Влияния "древесников" никто не отрицает.  Но пойми,
никто не  ставил задачу привязать человечество к  строгим канонам.  Речь
идет  лишь  о  морально-этической основе,  способной защитить конкретную
цивилизацию от самой себя,  помочь ей выжить. Вы приняли основу, но все,
что наложилось на нее потом,  --  это уже ваше творчество. И чем дальше,
тем больше оно ваше.

   -- Вы всегда уверены, что фактура нуждается в таких влияниях?

   -- Только в  случае,  если  "гуманные" существа вынуждены подчиняться
"антигуманным" законам выживания,  губительным для  развития интеллекта.
Бонтуанцы ставили цель защитить, прежде всего, интеллект. Все их влияние
-- это гибкая граница между сознанием и инстинктом.

   -- Хорошо,  --  согласился Фрей,  --  а  бонтуанская манера закрывать
фактуру, это тоже способ защиты?

   -- Это всего лишь ответственность. Закрывается не фактура, а доступ к
ней извне.

   -- Тогда, если можно, подробнее о методах защиты "древесников".

   Бонтуанцы  вернулись  на   некоторое  время  в   свой  телепатический
тайм-аут,  видимо, собираясь с мыслью или, проникаясь манерой восприятия
Фрея,  которая казалась им  слишком непоследовательной.  Пока  Бегар  не
догадался указать на его манжет:

   -- Что это у тебя?

   -- КМ-персоналка, будто не знаешь?

   -- Это защита. Самая мощная и надежная защита Ареала. Не так ли?

   -- Пожалуй, так.

   -- Ты чуть не простился с жизнью, оставив ее однажды.

   -- Не спорю.

   -- Но  в  планетарной фактуре опасности не  меньше.  Как ты считаешь,
имеют ли там право на защиту? И если да, то что бы это могло быть?

   -- Думаю, хорошая дубина.

   -- Вот мы и сделали первый шаг назад в гуманитарном прогрессе.

   -- Ну да! Ты имеешь в виду иллюзию защиты.

   -- Именно.  По крайней мере,  уходя в пески,  тебе не придет в голову
оставить свои иллюзии под куполом платформы.

   -- С одними иллюзиями меня бы вряд ли понесло в пески...

   -- Ты  не  прав.  То,  что  ты  называешь "религией" --  защита очень
надежная. А истинная вера -- это то, что посредники называют "инстинктом
истины", который выведет из любых зыбучих песков.

   -- Я выбирался без веры...

   -- ...в  Бога,  но с верой в то,  что это не самый достойный для тебя
конец.  Ну,  чем не иллюзия?  Какая разница,  что именно открыло в  тебе
спасительную интуицию?

   -- Истиноверам не всегда везет.

   -- Это  всего лишь издержки физиологии "истиноверства",  --  уточнила
Анна.

   -- Если это наука, то бонтуанцы, несомненно, в ней преуспели?

   -- Но, Фрей, это элементарные вещи, которые признают даже посредники.

   -- Ладно, а в чем, по-вашему, заключается защита посредника?

   -- В БКМ-манжете, -- съехидничал Бегар.

   -- Нет,  конечно,  --  возразил ему  Юзеп,  --  они  считают,  что не
нуждаются в ней вообще.

   -- Они мазохисты или одержимые?

   -- Ничего  похожего ни  на  то,  ни  на  другое.  Они  приспособились
воспринимать все, как есть.

   -- Они,  -- уточнила Анна, -- обладают способностью приспособить себя
к  любым обстоятельствам.  Это рискованная способность,  но  на то они и
посредники.

   -- Они имели влияния на Земле?

   -- Они ни на кого не влияют.  Говорят, на посредника проще наступить,
не заметив, чем разобраться, что это такое. Это так.

   -- Нет  уж,  --  возмутилась Анна,  --  вспомни их  "религию Богов" и
вспомни, во что это обошлось бонтуанцам!

   Некоторое  время  они  спорили  между  собой.   Многие  реплики  Фрей
абсолютно не  понимал,  и  чем  дальше  заходило  его  непонимание,  тем
осмысленнее становилось выражение лица:  "Определенно,  --  рассуждал он
про себя,  --  Баю был самым способным из них.  Но где он,  этот Баю?  И
когда  мне   будет  оказана  честь,   предстать  перед  его  драгоценным
молчанием?"

   В  конце концов,  его  собеседники пришли к  единому,  доступному для
фактуриала мнению:  посредники --  необычная раса,  в  них  сама природа
заложила   уникальное  свойство  игнорировать  все,   даже   собственные
неприятности.

   -- Но почему "посредники"? Между кем и кем?

   -- Это долгая история.  Пожалуй,  между всем, что имеет противоречия.
Это основа их мировоззрения.

   -- А вы?

   -- А  ты  готов  мириться со  всем,  что  происходит вокруг  тебя?  К
примеру, с тем, что никогда больше не увидишь своего друга?

   -- Если имеется в  виду Суф --  ни  за что!  Я  не могу ему позволить
такой роскоши!

   -- Значит,  с  посредниками тебе будет непросто.  Считай,  что первый
тест не прошел.

   -- У вас тоже существует школа?

   -- Ты хорошо себе представляешь,  что есть Ареал? Здесь все давно уже
выросло  из  каких  бы  то  ни  было  школ,   а  посредники  и  подавно.
Цивилизации,  как единого целого, фактически не существует. Впрочем, все
это  тебе еще  предстоит узнать.  Разве что  Расс иногда развлекает себя
тем,  что  коллекционирует парадоксы Ареала.  Для тебя это,  может быть,
школа, но все может оказаться сложнее.

   -- В смысле?..

   -- Ты   и   Ареал  --   между  вами   никакого  связующего  звена  не
предусмотрено. Одни сплошные противоречия. Так почему бы не рискнуть?

   -- Я с самого начала не сомневался,  что он авантюрист. Но не слишком
ли мелкая авантюра?

   -- На  этот счет будь спокоен.  Расс умеет извлечь для себя пользу из
любой мелочи, а уж из тебя -- подавно.

   ***

   -- Надеюсь, общение было содержательным? -- Осведомился Раис.

   -- Даже не знаю,  -- ответил Фрей, -- что ты называешь содержательным
общением?

   -- Все,  что идет на пользу,  как тот синяк, что ты набил о фундамент
платформы.

   Фрей ощупал свой лоб.  От  шишки осталась лишь небольшая припухлость.
"А вдруг без этого фонаря Анна перестанет считать меня красивым?"  --  С
ужасом подумал он и погнал эти мысли прочь.

   -- Анна говорила, что тебе ничего не стоит найти Суфа?

   -- Искать пропавшего навигатора? Что может быть естественнее? Кому же
пропадать, если не им?

   Раис  накинул  жилет,  оснащенный набором  инженерных приспособлений,
которые вполне могли заменить полетную амуницию.

   -- Мы отправляемся путешествовать? -- Удивился Фрей.

   -- Поднимемся на орбиту к  машинам.  Собственно,  я могу обойтись без
них, но это избавит тебя от лишних вопросов.

   То,  что  Раис  обозвал "машинами",  оказалось огромной навигаторской
базой.   Летательные  аппараты  таких  размеров  Фрей   видел  только  в
изображении и  даже представить себе не мог,  что когда-нибудь доведется
побывать внутри.  Здесь  все  было  ему  непривычно,  необычно,  слишком
необитаемо:  просторные  пустующие  залы,  оформленные  под  архитектуру
Аритабора.  По  ним  можно было прогуливаться как  по  городскому парку.
Такой же величины отсек был отведен под связь,  которая на болфе Суфа со
всеми  "прибамбасами"  занимала  место  одного  градуса  поворота  диска
внутреннего отсека.  "Или это очень древнее оборудование, -- думал Фрей,
-- или корабль имеет очень странное назначение".  Во  всяком случае,  из
уроков Суфа он помнил четко:  с  таким типом кораблей на перегонки лучше
не  летать.  В  этой  летучей платформе можно было  прожить человеческую
жизнь и не успеть обойти все внутреннее пространство, если не заниматься
этим каждый день по несколько часов.  Кто знает, чем может быть напичкан
этот "монстр Вселенной"?

   -- Это бонтуанская платформа,  инженерно-смотровой отсек, -- объяснил
Раис притихшему от удивления Фрею,  --  думаю,  они не станут возражать,
если мы воспользуемся ею,  пока они галдят внизу. Они считают, что споры
ведут  к  истине,   --  Раис  поднес  к  носу  Фрея  розовую  полусферу,
наполненную прозрачной киселеобразной жидкостью, -- по мне так спор ни к
чему,   кроме  драки,  привести  не  может.  С  любым  оппонентом  можно
согласиться.  Другое дело,  допустят ли  это  твои амбиции?  Опусти сюда
любой предмет,  принадлежавший твоему приятелю или  побывавший у  него в
руках. Чем мельче -- тем лучше.

   Фрей   оторвал  светоиндикаторный  колпачок  от   наконечника  пальца
перчатки и бросил в "кисель".  А Раис, накрыв емкость второй полусферой,
взболтал его.

   -- Они  не  понимают,  что споры не  столь полезны для истины,  сколь
вредны для здоровья.  Бездельники!  Скоро я  их  выгоню и  запрещу здесь
появляться,  -- сказав это, Раис выплеснул содержимое сферы на смотровую
площадку,   возвышающуюся  над   поверхностью  пола.   Фрей  лишь  успел
отскочить,  чтоб не забрызгать колени.  --  Да-а!  --  протянул Раис и с
интересом обошел вокруг лужи.

   -- Кажется, мы немного насвинячили? Или здесь так принято?

   -- Да-а!   --   повторил  Раис,  а  лужа  тем  временем  окончательно
растеклась и  оформилась в  экзотическую плоскостную композицию,  слегка
напоминающую кривой колючий огурец.  -- Взгляни-ка сюда. Тебе это ничего
не напоминает?

   Фрей  добросовестно  изучил  "огурец"  по   всему  контуру,   но   не
припомнил...

   -- Ладно, идем по порядку: накрой площадку панорамой, очерти фигуру и
задай поиск зоны с похожими очертаниями.

   Фрей послушно встал за компьютер и очень скоро обнаружил, что зона не
то  что  с  похожими,  а  с  очень  похожими  очертаниями  действительно
существует.

   -- А что здесь?  --  Он указал лучом на влипший в массу колпачок.  --
Ему что-нибудь соответствует?

   Раис,  не сдвинувшись с места,  запустил панораму на увеличение этого
участка зоны и поиск в "сквозной линии" колпачка всего,  что может иметь
отношение к  цивилизации.  Фрей и  до этого не раз наблюдал,  как машины
управляются телепатически --  это часто проделывал Ксарес,  стоя за  его
спиной и,  наблюдая,  как бесится его подопечный от осознания того,  что
самое   ничтожное  проявление  компьютера  дает   стократную  фору   его
фактурному интеллекту. Фрей долго не мог понять, что общается вовсе не с
компьютером и  то,  что  "машинный интеллект" в  Ареале  тема  сложная и
гораздо  более  серьезная,   чем   может  объяснить  ему   занимательная
инженерная биофизика.  Однако  телепатические манипуляции на  машине его
всегда восхищали.  Сам же  он  не  умел это делать даже с  помощью речи.
Вернее сказать,  его речь совершенно для этого не годилась.  Но,  как ни
верти,  общаться с компьютером было жизненно необходимо и,  оказавшись в
ЦИФе,  первое,  что  он  сделал,  --  это расчертил сенсорную панель под
особую решетку,  которая давала ему возможность простым движением пальца
задавать около  полутора тысяч  команд.  Эту  систему он  сплагиировал с
"логического алфавита"  одной  из  цивилизаций и  день  ото  дня  упорно
адаптировал ее под компьютерную клавиатуру вместо того, чтоб развивать в
себе способность обходиться без нее. Исчерпав свой творческий потенциал,
он закодировал схему панели на манжет,  чтобы в  любой дурацкой ситуации
воспользоваться ею как универсальным ключом входа.  Пользовался он ею до
сих пор, к великому своему позору.

   -- Это действительно пустяки, -- объяснял Раис, -- примитивные основы
идентифологии:  как ни плюнь --  на что-нибудь это, так или иначе, будет
похоже.  Но если в этом участке действительно что-то есть,  считай,  что
твой навигатор попался.

   -- Это же магия, колдовство...

   -- Чистейшая логика.  Я  могу  доказать  тебе  каждую  деталь  опыта,
начиная с химического состава формы.

   -- На основе химии?

   -- На основе любой науки. Выбери сам, какая тебе более доступна.

   На  панораме всплыла разверстка сектора.  Раис  задал очередную серию
увеличений и внимательно всмотрелся в схему.

   -- Несколько испытательных пространств, старые навигаторские полигоны
и техархив.

   -- Как это на него похоже!  --  Обрадовался Фрей.  -- Потрясающе! Это
именно его среда обитания!  --  Он запросил связь с техархивом и передал
свое, выстраданное бессонными ночами, послание: "Суф! Берегись. Сейчас я
доберусь до тебя".

   -- Ты уверен, -- переспросил Раис, -- что именно так стоит обращаться
к пропавшим навигаторам?

   -- Именно так  с  ним стоит обращаться!  Только так и  никаким другим
образом!

   Ответ  пришел незамедлительно и  срубил под  корень последнюю надежду
Фрея:  "Техархив (такой-то...)  на  запрос отвечает.  Здесь нет никакого
Суфа,  никогда не было, и быть не может. Архив законсервирован. Это все.
Счастливого полета".

   ***

   По прибытии в ЦИФ, Матлин, прямо в технопарке нарвался на Ксареса.

   -- Встречаешь кого-то?

   Ксарес исполнил утвердительный жест.

   -- Помочь?

   Ксарес исполнил отрицательный жест.

   -- Ты сегодня не разговариваешь или случилось что?..

   -- Случилось.

   -- С Суфом? -- Испугался Матлин.

   -- А с кем же еще?  --  Вскипел Ксарес. -- С кем еще может случиться,
если не с ним! Вон он, прячется в твоей берлоге...

   -- Господи, наконец-то! Что произошло, Ксар? Бонтуанцы?

   -- Да катитесь вы оба со своими бонтуанцами...  Других проблем у меня
нет?  --  Он разразился длинным прочувствованным монологом,  из которого
Матлин так ничего и  не понял,  но терпеливо выслушал до конца все,  что
думает его шеф о бонтуанцах и их пресловутой фактуре.  Поразительно,  но
за те несколько лет,  что Матлин имел удовольствие быть с  ним знакомым,
это  мнение  кардинальных  изменений  не   претерпело.   Возможно,   оно
дополнилось бы  новыми  специфическими оттенками,  но  Ксара  позвали  и
Матлин, со всех ног, устремился к себе в особняк.

   Суф сидел на столе в  гостиной и  болтал ногами.  Если б  не болтание
ногами,  его  вполне можно  было  принять за  спящего гуманоида.  Матлин
пинком открыл дверь настежь,  надеясь,  что хотя бы резкий звук приведет
навигатора в чувство.

   -- Ну что! -- Закричал он. -- Спрятался? Я тебе сейчас такое расскажу
-- упадешь со стола!

   -- Ты лучше успокойся,  --  ответил Суф,  -- потому что я тебе сейчас
тоже кое-что расскажу.

   -- Бонтуанцы прижали? Уже знаю. Что им надо?

   -- Сам  их  спроси.   Я  же  делал  все  очень  аккуратно.  Нигде  не
засветился.

   -- Расскажи все  толком и  по  порядку,  что произошло?  --  Попросил
Матлин, усаживаясь рядом с ним.

   -- Не знаю,  что произошло.  Понятия не имею, как они меня вычислили.
Сообщили, что "сейчас доберутся", а за что -- не уточнили.

   -- Ты был в техархиве учебки... Черт меня возьми!

   -- Это старый бонтуанский архив --  вот уж не думал, что он закрытый.
Но  естественно!  Там же вся их внутренняя навигация по фактурным зонам.
Знаешь,  с  какой базы я  получил запрос?  Такая подойдет --  от  меня и
галлюцинации не останется.

   У Матлина начались припадки истерического хохота.

   -- Вот уж  как смешно!  Ой,  как смешно,  --  злился на него Суф.  --
Постой, а ты, засранец, откуда знаешь, что я был в том архиве?

   -- Ой,  Суф,  -- простонал Матлин, сползая под стол от хохота, -- как
же  ты  купился так дешево?  Сам же учил:  если тебя преследуют,  первым
делом спроси "зачем?". Ты смылся раньше, чем успел подумать...

   -- Потому что я,  в отличие от тебя,  способен смыться! И еще потому,
что мне хорошо известны мои заслуги перед бонтуанцами...  "Зачем" -- я и
без них догадаюсь. Да прекрати ты ржать, наконец!

   Матлин,  умирая от хохота,  пополз в  компьютерную и дал запрос на ту
самую бонтуанскую базу, висящую на орбите Аритабора.

   -- Фрей?   --   Перед  ним  появилось  изображение  Анны.  --  Что-то
произошло?

   -- Аннушка,  милая,  пожалуйста,  найди Раиса,  скажи ему,  что все в
порядке. Все было сделано по высшему классу. Это я кретин!

   -- И  все?  --  Удивилась Анна.  --  Боюсь,  Фрей,  что  в  этом  нет
необходимости.  То,  что у  него все в порядке,  а ты --  кретин,  всему
Аритабору уже известно. Может, ты хочешь сообщить ему что-то еще?

   -- Да,  да,  --  успел выдавить из  себя Матлин,  но от смеха не смог
удержать свою физиономию в контуре панорамы.

   ***

   Суф,  по инерции испуга,  сутки не вылезал из особняка. Даже позволил
себя эксплуатировать на  покраске стен;  а  заодно,  по  той же инерции,
хорошо  покаялся  на  предмет  содержимого своих  грузовых  контейнеров,
вывезенных с  Акруса и  с Земли.  Но если земное добро было доставлено в
сохранности,  то  зона  Акруса  дала  совершенно неожиданные мутации,  с
которыми безуспешно боролись бионики  ЦИФа,  и  у  Ксара  в  лаборатории
выросли совсем  не  характерные для  Акруса растения,  к  которым он  не
допустил никого.  Естественно,  новое оборудование корабля Суф припрятал
надежно.  Так надежно,  что предпочел даже не затрагивать этой темы.  Во
всем  же  остальном он  являл  собой вполне добропорядочное,  образцовое
существо  Ареала.  Даже  модернизировал  модель  земного  пульверизатора
краски,  добавив ему  мощности и,  сделав форму струи регулируемой одним
пальцем.  Причем сделал это  совершенно между  делом,  не  отвлекаясь от
своих текущих житейских проблем.

   -- Ничего, Суф, скоро опять пойдем на Землю, -- утешал его Матлин, --
оттуда ты  уже  все  вывез --  можно расслабиться и  никого не  бояться.
Только завернем по дороге на Кальту.

   -- Хорошенькое дело,  "завернем"! Это совершенно другое направление и
режим полета. Ее еще поймать надо.

   -- Хочешь, чтоб я попросил об этом Али?

   -- Ты в своем уме? С мадистой на Кальту?

   -- Почему бы не сделать шестирукому сюрприз.

   -- Я бы на твоем месте ни тому, ни другому на глаза не показывался.

   Идея слетать на  Кальту и  в  самом деле оказалась неудачной.  Кальты
просто не  существовало.  Как Суф ни  пытался вычислить ее координаты --
результат обескураживал.  "Уж не Али-Латин ли здесь побывал до нас",  --
мучился Матлин  и  немедленно прогонял эти  мысли.  Каково же  было  его
облегчение,  когда Кальта нашлась.  Правда, фрагментами и в координатах,
совершенно для нее абсурдных.  На вопрос, что бы это могло означать, Суф
ответил сосредоточенным молчанием, а Ксарес, пришедший на это взглянуть,
искренне удивился:  "На  естественный процесс непохоже.  Пока  зона  еще
открыта -- надо лететь. Вполне возможно, что все они уцелели".

   Обломки  Кальты  сохранили движение,  но  оно  заметно уступало былой
стремительности.  Болф проник в  систему и попытался нащупать внутреннюю
связь.  Связь была -- это свидетельствовало о том, что какие-то разумные
существа здесь действительно могли остаться, но ни одно из них не желало
поприветствовать гостей  и  гости  были  вынуждены  следовать по  старой
схеме,  хранившейся  в  архиве  корабля,  сопоставляя ее  с  фрагментами
"полураспада" на  постоянно работающей панораме  пилотской.  Но  планету
шестирукого даже навигационные системы корабля узнали не сразу.  Скорее,
чутье подсказало, что когда-то на этом месте находился конечный пункт их
маршрута,  а  теперь вращается рыжее пылевое облако,  притягивая к  себе
частицы   всего,    что   пролетает   мимо:    от   мелких   метеоритных
новообразований, до оказавшихся вблизи инопланетных космических кораблей
с крайне обескураженными астронавтами.

   -- Уходим отсюда,  --  решил Суф,  --  внутри этой  штуки нам  делать
нечего.

   Они отправились по старому курсу обратно до конца зоны,  взад-вперед,
вниз-вверх,  прощупывая малейшие признаки жизни  в  сетях местной связи,
пока  не  уловили  стойкий  сигнал,  посланный точно  на  борт  корабля:
"Немедленно удалитесь из  зоны и  ожидайте связи".  Из зоны они вылетели
раньше,  чем успели испугаться или подумать,  стоила ли  опасность такой
паники.  Послание,  несомненно,  отправлял шестирукий и, если ему в этом
катаклизме удалось уцелеть,  --  риск прогуляться по развалинам не столь
уж  велик.  Эти  десятикратные  меры  предосторожности мадистологов  все
равно, кроме них, самих никто не понимал.

   Шестирукий  убедительно  просил  их  отойти  от  зоны,   зависнуть  в
устойчивом  режиме  и  не  пилотировать,  что  бы  ни  случилось.  Через
некоторое время он запросил одношаговый БКМ-вход на борт,  с которым еще
долго  химичил,  прежде  чем  предстать  перед  гостями  во  всей  своей
трехметровой красе.

   -- С тех пор,  -- признался шестирукий, -- как я упустил вас из виду,
больше не  надеялся на встречу.  С  этого момента и  впредь зона для вас
будет закрыта.  Внутри стало опасно,  особенно тем, кто не уверен, что в
катастрофе повинны лишь естественные процессы природы.

   -- Кто же  повинен в  катастрофе?  --  Робко спросил Матлин,  заранее
готовясь приносить глубокие извинения,  но  только в  обмен на  такие же
извинения шестирукого:  никто не давал ему права навешивать ретранслятор
на  живого фактуриала,  даже если он  входит в  сферу его интересов.  Но
шестирукое существо вряд ли было рассчитано на угрызения совести.

   -- Те неприятности, что доставили мне вы, здесь происходят постоянно,
я  перестал обращать на них внимание:  прервалась трансляция,  обнулился
информационный блок -- это обычная работа. Теперь вы понимаете, почему я
не веду переговоров по сетям Ареала и ограничиваю местную связь.  Однако
вы дали мне нечто большее, чем бытовая хроника планетарной фактуры...

   -- Вот как! Тогда позвольте спросить, каково ваше впечатление об этой
фактуре? -- Перебил его Матлин, рискуя поставить шестирукого в чудовищно
неловкое  положение.  Для  всякого  разумного существа  подобные вопросы
должны представлять собой  трудноразрешимую этическую головоломку в  том
случае,  разумеется,  если  спросивший  заслуживает хоть  сколько-нибудь
уважения.  Но, каково же было разочарование Матлина, когда он понял, что
шестирукие существа не рассчитаны и на решение этических головоломок. Из
всего  богатого арсенала Языка Ареала для  характеристики его  родного и
горячо    любимого    человечества   шестирукий   выбрал    всего    два
яркоописательных звуковыражения,  от которых Матлин присел, лишился дара
философского  восприятия  мира  и  ни  за  что  никогда  не  решился  бы
воспроизвести их в приличном обществе. Даже в самом откровенном варианте
его жизнеописаний на этом месте стояли два жирных прочерка.

   -- Вы совершенно напрасно,  --  продолжал шестирукий,  -- подозревали
новорожденного  человека.   К   сожалению,   я   не   имел   возможности
предостеречь...  Что  же  касается  мадисты,  которую  вы  действительно
наблюдали,  --  он  сделал  выразительный жест  в  сторону Суфа,  --  не
найдется ли  на  этом  корабле хороший экран,  изолированный от  внешних
каналов связи?

   Суф   раздвинул  дисковый  пласт,   отделяющий  пилотский  отсек   от
"дублера",   и  извлек  из  его  недр  круглую  площадку,  дающую  особо
чувствительную проекцию внешней панорамы.  Кроме  дотошных фактурологов,
ею  вряд  ли  кто-нибудь  пользовался,   да  еще,  разве  что,  любители
исследовать мутнеющие копии Фидриса...

   Панорама площадки сама  слегка помутнела --  это  обычно бывает перед
воспроизведением изображения на плоскости.

   -- Вам хорошо видно? -- Поинтересовался шестирукий.

   Матлин ни  черта не увидел и  полез за очками,  которые однажды,  под
ответственность Суфа,  уже примерял.  Только с  их  помощью он разглядел
едва  заметное  пятно  со  слабо  очерченным  контуром,  пульсирующее от
малейшего колебания воздуха. Пятно переливалось разноцветными вспышками,
которые концентрическими окружностями расходились в стороны.

   -- Что это значит?

   -- Вашей фактуре, должно быть, известно о спектральном анализе звезд,
к которым приблизиться невозможно.  Это единственный след, который может
оставить после себя мадиста.  Он  также индивидуален,  как узор роговицы
или генетический код,  с  той лишь разницей,  что не  принадлежит своему
владельцу  --   это  всего  лишь  эффект  на  тест-индикаторе,   который
получается только от его прямого контакта с транслятором. По этому следу
я  могу рассказать о  нем кое-что,  если вы по-прежнему намерены от него
избавиться, -- Матлин нерешительно кивнул, -- хоть я и не вижу серьезных
оснований для беспокойства.  Это не  самый роковой вариант,  который мне
приходилось наблюдать.  Считайте,  что вам повезло:  в  мадистологии это
называется "побочным проявлением мадисты". Оно циклично и малоустойчиво.
Если вам удастся погасить его нынешний цикл --  считайте, что отвязались
от него надолго.

   -- Насколько?

   -- На  вашу жизнь хватит.  И  на  три  поколения ваших потомков,  как
минимум.

   -- Мадиста передается по наследству?

   -- Безусловно.  Поэтому  наследников вам  лучше  не  иметь.  Цикл  же
мадисты можно погасить лишь в  его естественной среде.  Что это за среда
-- вопрос деликатный.  В том случае, если он продолжает "играть" в вашей
фактуре и  не  имеет  никаких инородных воплощений --  можно попробовать
использовать Землю  в  качестве такой среды.  Разумеется,  вам  придется
заманить его  в  естественную фактуру,  никакие  ЦИФовские суррогаты для
этой цели не подойдут.

   -- Но он сам просил меня об этом,  -- удивился Матлин, -- собственно,
я  здесь именно для  того,  чтоб  узнать,  насколько это  рискованно для
Земли?

   Шестирукий повел себя странно.  То  ли он растерялся,  неожиданно для
себя,  то ли вдруг понял,  что наговорил лишнего. В любом случае, Матлин
наблюдал его в  подобном состоянии впервые и  не  на  шутку перепугался.
Даже Суф, который предпочитал никакого участия в разговоре не принимать,
подозрительно притих.

   -- Если так,  --  боюсь,  что выбора нет.  А если нет выбора, то риск
значения не имеет,  --  изрек шестирукий. -- Никогда не слышал о влиянии
мадисты  в  живых  фактурах.  Это  явление  привязывается в  основном  к
инфосетям, к архивам, замкнутым на ЕИП, к, некоторого рода, гуманитарным
парадоксам,  и  реже  всего к  конкретному существу.  Вряд  ли  что-либо
угрожает цивилизации.  Если уж кому и достанется --  то в первую очередь
вам...

   -- Каким образом?

   -- Может получиться,  что на Земле вы распрощаетесь с ним навсегда --
это его внутренний процесс, внутренняя причинность, и никого, кроме него
самого,  это не  касается,  но в  человеческом облике он держится только
вашим  биополем.  Ваше  биополе  способно его  удерживать на  расстоянии
равном максимальному диаметру планеты вашей фактуры - это заставляет его
следовать за  вами повсюду.  Это заставляет его держаться вашей компании
во время путешествия на Землю.  В противном случае,  у него не получится
столь  натурально  передать  человеческий облик.  Воспользуйтесь этим  в
критической ситуации на Земле:  один КМ-шаг больше планетарного диаметра
и  его  "человеческая деятельность" будет парализована,  либо  он  опять
последует за вами.  Опасность будет очевидна лишь в том случае,  если он
решит "выйти из игры":  ему придется забрать с  собой все,  что способно
хранить о  нем  память.  Ваш  экземпляр не  столь  последователен,  чтоб
сделать из  вас "раздвоение призрака",  но если количество "белых пятен"
вашей памяти перевалит критическую отметку --  эта  манипуляция повлечет
за собой невосполнимое расстройство психики.  И не рассчитывайте, что он
оставит вам в наследство Язык Ареала. Если это действительно его заслуга
-- вам  придется все  начинать сначала.  Поэтому риск  надо  постараться
свести до  минимума.  До  такого минимума,  чтобы ему вообще не пришлось
манипулировать с памятью ни с вашей, ни с чьей-либо еще. Проблема в том,
что вам предстоит много времени проводить вместе. Прежде всего, придется
овладеть искусством взаимного контроля,  и  отнестись к  этому серьезно.
Заставьте себя воспринимать его  как равного себе человека,  ни  в  коем
случае не пытайтесь устраивать с  ним интеллектуальные соревнования и не
позволяйте  этого  делать  никому.   Живите  чувствами,  импульсами,  не
пытайтесь логически анализировать ситуации и ни в коем случае не просите
его   стать   вашим   ангелом-хранителем  --   это   убережет   его   от
преждевременного "выхода из игры".

   -- Но что именно его может тянуть на Землю?

   -- Возможно,   его  неустойчивость.   Возможно,   он  чувствует  ваше
подсознательное отторжение и  попытается найти другой способ привязаться
к  вам.  Не  исключено,  что он  сам решил покончить с  нынешним циклом.
Точный ответ на этот вопрос может дать лишь он сам.  Все это станет ясно
по возвращении, если он позволит вам вернуться. Может так случиться, что
нет.  Может случиться,  что вы до конца жизни так и не узнаете, закончил
ли  он  цикл.  Я  предупреждал  вас  с  самого  начала  --  это  явление
непредсказуемо,  --  шестирукий собрал  с  площадки  "пятно  мадисты"  и
повернул "радар" своей маски в направлении панорамы,  на которой все еще
носились изуродованные обломки Кальты. Суф деликатно поменял панораму на
схему  работы первого попавшегося параметра корабля,  но  шестирукий еще
долго  не  отводил "взгляда" от  этого  места,  будто  маска  продолжала
транслировать ему ту же трагическую картину.

   -- Могу я быть чем-нибудь вам полезен? -- Поинтересовался Матлин.

   -- Что вы имеете в виду? -- Не понял шестирукий.

   -- В том случае, если вернусь, разумеется...

   -- Вы имеете в виду работу на опытных стендах?  Категорически нет. Мы
не  проводим  опытов  непосредственно с  контактерами.  Это  чрезвычайно
опасно.

   -- Вас не заинтересуют даже мои наблюдения?

   -- Проживите нормальную жизнь,  Матлин,  --  вот и  все,  что я  могу
посоветовать.  Если вы всерьез думаете о работе мадистолога --  готовьте
себя как минимум к семи поколениям мутации, не раньше... Иначе первый же
опыт  закончится  для  вас  трагически.  Вы  наблюдаете лишь  проявление
мадисты  --  это  не  дает  оснований начинать строить карьеру.  Что  же
касается  подлинного  опыта  --  пусть  хранят  вас  от  него  все  ваши
бонтуанские заступники.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   НИМ и конец классической лотереи (основы идентифологии).

   Если  когда-нибудь,  ни  приведи  Бог,  зачатки  науки  идентифологии
появятся на  Земле (до  чего я,  к  счастью,  не  доживу) --  это  будет
очередная лженаука после генетики и кибернетики,  но в масштабах гораздо
более   разрушительных.   Да,   невооруженным  глазом  можно  разглядеть
циклические закономерности, четкие взаимосвязи, несомненные соответствия
во многих,  казалось бы,  совершенно разнородных процессах. Но как можно
всерьез  считать  их  моделирование методом научного поиска?  Термин  же
"наука" в Ареале --  понятие гораздо более универсальное,  чем на Земле.
Скорее, он соответствует нашему пониманию искусства.

   Общепризнан и  не  вызывает  сомнения  тот  факт,  что  идентифология
(иногда  ее  называют  моделированием)  является  заслугой  посредников.
Впрочем,  как и некоторые другие науки-искусства,  впоследствии нашедшие
себе применение в Ареале.  Нельзя сказать,  что,  кроме посредников,  ею
никто не занимался, но все же корни растут из Аритабора. Может быть, это
следует называть историей науки, может, ее теоретическим фундаментом, но
идентифология  в   своем   классическом  варианте  начинается  именно  с
"посреднических"  мировоззренческих  первооснов:   на  фактурных  этапах
многих цивилизаций наблюдаются попытки спонтанного моделирования сложных
процессов на  элементарных вещах.  Наиболее удачные из  них со  временем
проявились  в  науках  типа  теория  вероятности,  да,  Господи,  то  же
естествознание,  в  конце  концов,  со  своими  физическими  опытами  на
упрощенных моделях.  А  наименее удачные  --  напрочь  лишались научного
смысла и  оставались забавным развлечением.  В  нашем  варианте это  все
цвета магии,  гадания,  предсказания и  прочая чертовщина,  которая,  по
вполне понятным соображениям,  противна научной этике. Не берусь сказать
конкретно о Земле,  но вероятность попадания в истину на "кофейной гуще"
от   чего-то   всегда  оказывалась  чуть-чуть  выше,   чем  должна  быть
статистически. Вот это самое "чуть-чуть" и не давало покоя потенциальным
соискателям гармонии на развалинах абсурда.

   Да,  фактор природной связи  фактуры с  Е-инфополем;  фактор везения,
личности,  обладающей особым чутьем; некоторая "гуминомность" ментальной
оболочки,  окружающей любую планету-фактуру,  --  ее  воздействие иногда
преподносит сюрпризы.  Все  это понятно,  но  все-таки,  с  учетом всего
вышеперечисленного и  многого не перечисленного вообще,  этот несчастный
процент,  как  ни  верти,  оказывается чуть-чуть выше,  чем должен быть.
Идентифология  же   появилась  как   наука,   поставившая  перед   собой
трудновыполнимую задачу довести этот процент до максимально возможного и
логически доказуемого абсолюта.

   Первым  серьезным  шагом  на  этом  пути  стало  творчество чокнутого
математика,  известного Ареалу под  именем НИМ (абревиатура).  От  этого
имени  взяла  начало  "сизифова наука" Ареала,  нимология,  применимая в
любых  отраслях,  скорее даже  нимомания,  --  на  самом деле  она  мало
отличается от  проявления психического расстройства.  Сейчас  объясню ее
суть, а также то, в чем заключается интеллектуальный прорыв НИМа.

   Прежде всего,  НИМ на корню покончил с  любым проявлением лотереи как
таковой.  Это  ему  удалось при  помощи  элементарного моделирования той
самой лотереи на не совсем понятных мне вещах. Но, предположим, это были
обычные игральные кости,  --  суть дела от этого не убудет,  --  которые
падали на поверхность одной из шести граней, указывая определенное число
от  одного до  шести.  Это число говорило о  стартовом положении кости в
пространстве,  траектории,  силе  толчка и  силе  гравитации,  о  массе,
наклоне плоскостей,  закругленности углов кубика и  так  далее,  и  тому
подобное.   Все  это  жесточайшим  образом  просчитывалось,  вымерялось,
допускалось,   отклонялось.   Предметы  меняли  форму,  массу,  менялась
гравитация,  не говоря уже о  полной хаотичности траекторий --  из всего
этого  требовалось  вывести  универсальные  формулы,  позволяющие  точно
определять показания любого "лототрона" на любой фазе его работы. Боюсь,
страницы  не  хватит  перечислить  одни  только  фундаментальные  науки,
задействованные для выведения этих формул.  НИМ положил на  эту идею всю
сознательную жизнь, точнее, всю безумную часть своей сознательной жизни,
использованною с невероятной самоотдачей.

   Формул  получилось несколько:  одна  универсальная и  полтора десятка
частных.   Процент  вероятности  этих   расчетов  был   уже   далеко  не
"чуть-чуть",  а  в  ряде случаев "о-го-го".  По  крайней мере,  на нашей
примитивной  рулетке  вполне  можно  было   сделать  себе   состояние  с
наименьшими потерями и наибольшим удовольствием.  Если,  конечно, вас не
выставят из казино, заподозрив в мошенничестве.

   Однако заслуга НИМа  заключалась вовсе не  в  этих дурацких формулах.
Если б  не он,  их непременно вывел бы кто-то другой с  гораздо меньшими
усилиями.  Это именно тот случай,  когда усилия оказались полезнее,  чем
конечный результат. Дело в том, что, погрузившись в свои исследования и,
день ото дня, по несколько тысяч раз прокручивая одну и ту же "рулетку",
НИМ заметил за  собой неожиданную особенность --  способность интуитивно
предсказывать результат:  сначала за  доли секунды до  выпадения "шара",
затем с того момента,  как "включен лототрон", а затем и того больше, до
того,  как  в  этот  "лототрон" заложили  "шары".  С  какого-то  момента
исследования пошли  за  интуицией и  выявили  некую  скрытую способность
мозга к  подсознательному сверхскоростному анализу ситуации,  назовем ее
АПС-фактором НИМа.

   АПС-фактор,    в    свою   очередь,    демонстрировал   специфические
закономерности  действия:   чем   меньше  НИМ  анализировал  ситуацию  в
фундаментальных расчетах --  тем  реже он  ошибался в  своих интуитивных
предвидениях.  Из этого,  на первый взгляд, абсурда он сделал достаточно
серьезный  вывод  о  разбалансировке  работы  мозга  и  органов  чувств.
Информация,  поступающая в  мозг через органы чувств,  предназначена для
поверхностного созерцания внешнего мира,  которое  оказывается настолько
сильным,   что  парализует  его  способности  к   внутреннему,   тонкому
восприятию.  Но чем более монотонной и бессознательной становится работа
тела --  тем  больше она  высвобождает мозг для  деятельности,  никак не
связанной с  существованием этого тела в  пространстве...  Иначе говоря,
содержимое черепной коробки  призвано в  первую  очередь  контролировать
координацию движений,  отличать длину от  высоты,  холодное от горячего,
большой кусок пирога от маленького --  словом,  контролировать все,  что
обеспечивает полный порядок для  организма-носителя,  покуда он  в  этом
порядке  нуждается.  Его  способность  анализировать тонкие  субстанции,
такие  как  состояние  магнитного  поля,   химический  состав  вещества,
баллистику предметов и т.д.,  запрятаны так глубоко и развиты так слабо,
что проще жить,  если вовсе о них не подозреваешь.  Тем более что никому
не  понятно,  зачем  человеку  нужен  такой  подарок  природы,  если  он
практически не применим. В крайнем случае, его успешно заменяют приборы.
НИМ  же  категорически возражал против такого подхода и  утверждал,  что
этот подарок заложен природой на  будущее,  просто цивилизация для  него
еще  не  созрела  и   не  понимает,   что  никакие  приборы  (вторичного
искусства),  даже  самые  совершенные,  не  заменят  Естества --  самого
совершенного прибора мироздания.

   Отвлекаясь немножко от темы,  скажу,  что АПС-фактор как доминирующая
линия развития фактуры --  явление крайне редкое,  но  в  истории Ареала
известно  несколько  таких  случаев,  возникших в  "чистой  природе".  В
фактурологии  это   явление   называется   "чистой   линией"   и   любые
гуманитарно-технические отклонения рассматриваются уже относительно нее.
Что  же   касается  "отклонившихся"  цивилизаций  --   рано  или  поздно
АПС-фактором переболела каждая из них.  У каждой был АПС-тренинг на свой
манер:  одни  развивали  в  себе  эту  способность  искусственным путем;
другие, освобождаясь от необходимости "грубого восприятия", превращались
в  жизненно беспомощных существ и  уже не  способны были выйти из  этого
состояния.   На   какой-то   ступени  развития  АПС-фактор  был  признан
критическим  барьером  и   до  сей  поры  является  одним  из  факторов,
определяющих "селекционный прорыв",  который безопасно миновать способна
лишь "чистая линия" фактуры.  Это  своеобразная развилка развития:  одно
направление  кидается  в   эмпирические  исследования  грубой  структуры
окружающего мира,  рискуя  подорвать естественную физиологическую основу
цивилизации; другое направление идет путем АПС-аналитики, и рискует быть
раздавленным той самой, упущенной из вида физической структурой. Но не в
этом суть.

   Суть в том,  что АПС-фактор дает способность интуитивно анализировать
ситуацию всегда  и  во  всем.  Сложность заключается лишь  в  извлечении
результата анализа -- а это уже искусство, которым надо овладеть. Именно
это  искусство  по  устойчивому  мнению,  сложившемуся  в  Ареале,  дало
возможность посредникам выжить как цивилизации. Именно это искусство НИМ
добросовестно пытался  разложить по  математическим полочкам.  Это  было
похоже на то,  как пользователь компьютера, по опыту своего пользования,
пытается понять,  что у машины внутри и как это все взаимодействует.  Но
это  уже  относится  к   биоинженерии  НИМа,   которая  не  относится  к
принципиальным  научным  прорывам  и   вряд  ли  нуждается  в  детальном
описании.  Главное,  что благодаря ему, один из трех китов идентифологии
всплыл  на  поверхность.  Остальных  двух:  логические фигуры  и  теорию
отражения  мы   попытаемся  вытащить  в   двух   последующих  фрагментах
"Учебника".

   ***

   Под  окном  московской квартиры  Матлина  лопнул  последний  неоновый
фонарь,  и  фиолетовая дуга осветила следы на  потолке,  оставленные при
первом  посещении  Суфа.   Несколько  минут   Матлин  лежал  неподвижно,
прислушиваясь к тишине, которую нарушало лишь его бешеное сердцебиение.

   -- Вот и все,  -- прошептал он, -- кажется, долетался, -- и, сорвав с
дивана темное покрывало, принялся тщательно законопачивать им окно.

   Даже  если  в  квартире  в  его  отсутствие происходило паломничество
уфологов, -- это казалось ему сущей ерундой и ничего не значащей мелочью
в  сравнении с  теми неприятностями,  которые только предстоят.  Как это
могло произойти с ними,  предусмотревшими все на свете, кроме совершенно
ничтожной   ерунды...    При    проходе   защитно-пограничного   экрана,
контролирующего сектор  "Наша-  галактики"  болф  завис.  Обнулились все
каналы,  содержащие информацию,  архивы и прочие достижения цивилизации,
без  которых сдвинуться с  места возможно было  лишь на  ощупь.  Но  как
только Суф схватился за управление и попытался "вручную" вытолкнуть болф
за контур экрана -- корабль потерял свойство маневра и предупредил своих
пассажиров о том, что находиться внутри небезопасно.

   -- Этого не может быть!  --  Негодовал Суф.  --  Я много раз проходил
экран! Ничего подобного не было.

   Потерпевший аварию экипаж отошел на Перре вглубь галактики.

   -- Что-то здесь не то, -- уверял Суф, Али испуганными глазами смотрел
на все происходящее,  а Матлин очень подозрительно смотрел на Али. -- Не
трогай его, -- вступился Суф, -- он нам еще пригодится. Он наш последний
шанс.

   Связи  с  болфом не  было  никакой,  лишь  через  сутки Суфу  удалось
запустить на  борт сигнал и  прощупать ситуацию на  вшивость.  Не меньше
часа Матлин,  затаив дыхание,  наблюдал за этими манипуляциями.  С этого
часа и  началось его лихорадочное сердцебиение,  которое продолжалось до
сих пор,  несмотря на  выпитый флакон прошлогодней валерьянки.  Каким-то
образом Суфу  все-таки  удалось запустить перезагрузку корабля с  Перры.
Эта процедура требовала месяца ожиданий.

   -- Если машину не заберут,  -- пообещал Суф, -- скоро пойдем обратно.
Если заберут...  не скоро пойдем.  Потому что я пока еще не знаю,  каким
образом.  А  теперь наберитесь терпения,  Перра  своим ходом по  старому
маршруту дойдет до  Земли только через неделю.  Если наш  старый маршрут
уничтожен -- лет за сорок.

   Эта неделя показалась Матлину столетием. Не укрепил бы он в ЦИФе свой
немощный организм, ему вряд ли удалось бы дотянуть до Земли живым.

   -- Все в порядке, я жду вас.

   Суф и Али внимательно осмотрели квартиру и уселись на диване напротив
Матлина.

   -- Ты-то чего разнервничался? -- Недоумевал Суф. -- Чувствуй себя как
дома!

   -- Если ты  будешь запрещать мне экспериментировать,  я  на всю жизнь
останусь летучим багажом.

   -- Нет.

   -- Позволь мне выйти на связь с бонтуанцами!

   -- Ни за что. Это наш предпоследний шанс. Еще не время.

   -- Что  тебе важнее,  в  конце концов,  вернуть корабль или сохранить
свое дурацкое инкогнито.

   -- И то, и другое, и еще много чего... Я же сказал, нет.

   Али,  наблюдая за  их  полемикой,  украдкой улыбался,  но  как только
Матлин пытался его в чем-либо заподозрить, сразу поднимал руки вверх:

   -- Я-то  здесь ни  при чем.  А  вот ты  унаследуешь от своего учителя
главный  недостаток  --  проходить  пограничные экраны  самым  идиотским
способом из всех возможных.

   Матлин долго и недоверчиво косился на Али,  подносил кулак к его носу
и опять недоверчиво косился.

   -- Смотри у меня...  --  от этого Али улыбался еще шире. -- Суф, лишь
бы удалось перезагрузить болф. Честное слово, все будет в порядке.

   Суф неодобрительно сморщился и  хлопнул себя ладонью по груди,  где у
древних навигаторов располагался щит связи с кораблем.  Жест этот до сих
пор  сохранил весьма конкретное значение:  если  ладонь легла  на  голую
грудь,  можешь не рассчитывать вернуться на свою летучую посуду.  А если
ты  при этом оказался на  чужой планете,  можешь не  рассчитывать отсюда
выбраться вообще.

   -- Черт  с  ним,  с  болфом,  лучше б  ты  мне  объяснил,  отчего это
произошло.  Я  миллион раз  пробивал эти  экраны  навылет.  Все  было  в
порядке.  Ну...  не  то,  чтобы совсем в  порядке...  Но  не до такой же
степени!

   "Бедняга Суф,  --  думал Матлин,  --  как  раз  в  его планы никак не
входило  застрять здесь...  Кто  знает,  на  сколько дней  затянется эта
"тюрьма", но даже при самом благоприятном стечении обстоятельств держать
в квартире существо,  которое даже в павильоне ЦИФа с трудом выдерживало
сутки"... -- от этой мысли ему окончательно подурнело.

   Али уснул поперек дивана,  замотавшись в два пледа,  и Матлин не стал
его тормошить: если эта штука спит -- есть надежда, что во Вселенной все
спокойно и будить его незачем.

   -- Ложись  и  постарайся заснуть,  --  сказал он  Суфу  и  вытащил из
тумбочки теплое одеяло.

   -- Я не могу спать так, как ты.

   -- Спи, как умеешь.

   Они устроились на полу на матрасах, но ни заснуть, ни расслабиться ни
у одного из них не получилось.

   -- Одежду я тебе,  предположим,  подберу,  -- рассуждал Матлин, -- но
надо бы еще парик...

   -- Фу, -- прошипел Суф, -- какая гадость.

   -- Надо чем-то уши прикрыть.  Глаза еще,  куда ни шло, но с носом и с
ушами придется что-то делать.  А пальцы! -- Матлин вытащил из-под одеяла
руку. -- Сравни с моими. Сразу видно, что ты гуманоид.

   Суф  утробно заурчал.  Этим  свойством обладали многие  гуманоиды его
типа,   но   пользовались  крайне  редко.   Урчание  создавало  вибрацию
организма,  которая успокаивает нервную систему;  а  так как их  нервную
систему можно на арфу натягивать, урчание могло свидетельствовать лишь о
том,  что  все происходящее вокруг --  это уже чересчур...  ни  в  какие
ворота.

   -- Хорошо,  не рычи.  Не хочешь --  не надо.  Сообразим тебе шапочку,
курточку. Думаю, размер 56-й подойдет. Научим тебя ходить вразвалочку по
бульвару. Ну и... еще чему-нибудь научим.

   -- Короче!  -- Подорвался Суф. -- Я на Перру, а ты здесь соображай...
Сообразишь -- скажешь, -- он подскочил и решительной походкой направился
в ванную,  где осталась оборудованная им стартовая ступень КМа. -- Ну не
могу я здесь.  Извини,  не могу.  Не по мне это все, -- и оставил своего
ученика один на один с мирно спящей на диване мадистой.

   К  утру,  когда Матлину удалось добиться от  своего организма если не
сна,  то  хотя бы близкого к  нему полуобморочного состояния,  эта самая
мадиста бесчеловечным образом растолкала его и сунула ему под нос старые
вельветовые штаны.

   -- Можно я их возьму себе?

   Матлин решил, что это померещилось ему спросонья. Такой вежливости от
Али он даже не смел ожидать.

   -- Пожалуйста, если хочешь быть похожим на бомжа.

   Али оставил штаны в  покое и  зарылся по пояс в  шкаф.  Его поведение
казалось  не  то,   что  странным,  скорее,  чрезмерно  сумбурным  и  не
характерным для Али-прежнего.  От волнения ли,  или от желания как можно
быстрее адаптировать себя к  непривычной обстановке,  он  метался во все
стороны,  ко всем предметам,  даже тем, что не должны вызывать интерес у
нормального человека, попавшего в чужую квартиру. Начинал принимать душ,
выскакивал из-под него голым и несся к окну на каждый необычный звук; по
дороге  заглядывал в  холодильник,  потом  опять  пытался подобрать себе
гардероб, подшивал и ушивал старые шмотки, великолепно имитируя машинный
шов,  и  тут  же  разглаживал свою работу,  проверяя пальцем температуру
утюга.  Потом с  иголкой и ниткой опять бежал в душ.  Единственное,  что
Матлин понял сразу и наверняка --  это то, что Али здесь явно не в своей
тарелке;  и  Суф здесь явно не в  своей тарелке;  кроме того,  он и  сам
оказался явно в неуютной ситуации.  Но если хоть какая-то "тарелка" Суфу
так или иначе осталась,  а Али сам был способен о себе позаботиться,  то
ему, несчастному Матлину, ловить было нечего ни в этом мире -- ни в том.
Состояние  душевного  дискомфорта  преследовало  его  повсюду  в  равной
степени, и даже полное одиночество от этого состояния уже не спасало.

   -- Теперь давай завтракать, -- заявил Али, -- я проголодался.

   -- Сходи в магазин.

   -- Деньги давай.

   -- Ишь,  какой грамотный,  --  Матлин даже приподнялся с матраса,  --
хорошенькое начало,  --  он доковылял до тумбочки в прихожей и выгреб из
ящика все остатки своих денежных накоплений. -- А-а, забирай все. Только
не трать сразу, вдруг нам с тобой еще раз захочется поесть.

   Али  пересчитал наличность,  засунул во  внутренний карман  куртки  и
ринулся на улицу.

   -- Магазин в соседнем дворе,  а хлебный -- через дорогу, -- прокричал
ему вдогонку Матлин, -- тебе надо объяснять, что такое "хлебный"?

   -- Ставь чайник, -- махнул рукой Али, -- сейчас я вернусь.

   ***

   Али  вернулся поздно вечером.  Раскрасневшийся от  морозца.  С  двумя
хозяйственными сумками,  битком  набитыми красочно упакованной едой,  не
иначе,  как от валютного супермаркета.  Узрев на кухне небольшое сборище
единомышленников из самого Матлина, матлиновой тетки Тамары и матлиновой
матушки Нины  Петровны,  он  слегка растерялся и,  свалив сумки  в  угол
прихожей, запутался в шнурках ботинок.

   -- Вот  и  Алик  вернулся,  --  отозвались  пожилые  дамы,  --  Алик,
присоединяйтесь к нам, пожалуйста.

   Алик  не  заставил  себя  уговаривать и,  едва  успев  отделаться  от
ботинок,  ринулся на кухню и приложился к тарелке так, будто "приехал не
из Санкт-Петербурга", а из блокадного Ленинграда.

   -- Бедненький, -- пожалела его Нина Петровна, -- с самого утра ничего
не ел. Вы, Алик, к нам в командировку?

   -- Агум, -- выдавил он сквозь порцию пережевываемого салата.

   -- Феликс почти ничего о вас не рассказывает. Вы вместе работаете?

   -- Мама, дай ему поесть, -- вмешался Матлин.

   -- Может, хоть твой друг нам объяснит, где ты пропадаешь годами.

   -- Что вы, Нина Петровна, неужели Фелька вам ничего не рассказывал?

   Фелька подавил в себе желание треснуть ему подзатыльник.

   -- Представьте себе,  такой он у  нас молчун.  На космос,  видите ли,
работает.

   -- Да!  Так оно и есть...  Не расскажет. После такой работы на космос
они все становятся страшными молчунами.  Нет, чтоб соврать. Я вот соврал
сегодня раз  десять  и  ничего,  жив.  Представляете,  сказал,  что  мне
семнадцать лет, -- поверили! И почему я не сказал, что пятнадцать?

   -- Сколько же вам на самом деле, Алик?

   -- Не поверите,  Нина Петровна,  я уже совсем старый мерин.  Двадцать
пять скоро.

   Нина Петровна и тетка Тамара снисходительно ухмыльнулись.

   -- Надолго ли вы к нам?

   -- Я?  --  Переспросил Али,  отправил в  рот  солидную порцию пюре  и
тщательно ее пережевал.

   -- Как славно,  --  спохватилась тетка Тамара,  -- что вы приехали ко
дню рождения Феликса, мы так долго не собирались вместе, а скоро юбилей.

   -- Когда? -- Обрадовался Али.

   -- Послезавтра. Как же? Феликс и этого не сказал?

   Феликс повернулся к  окну,  чтобы  недовольной гримасой не  испортить
аппетит окружающим.

   -- Он  у  нас Весы,  --  объяснила Нина Петровна,  --  типичные Весы.
Сколько ни читаю его гороскоп -- все точно.

   -- А я Близнец, Близнец, Близнец...

   -- Тогда вам двадцать пять еще не скоро.

   Алик тяжело вздохнул и подтянул к себе миску с салатом.

   -- И ахнуть не успеете, как время пролетит. Если буду здесь, всех вас
приглашаю.

   -- Не надейся,  --  возмутился Матлин,  --  я не собираюсь продлевать
твое командировочное удостоверение.

   От  Алика за столом была одна сплошная польза.  Во-первых,  он сжирал
все  подряд  со  зверским  аппетитом  и   расхваливал,   не  скупясь  на
комплименты.  Чуткие сердца хозяек таяли  от  удовольствия,  не  обращая
внимания на его "питерские" манеры;  во-вторых, в-третьих, в-четвертых и
в-пятых,  все  внимание с  момента его  "выхода на  арену  событий" было
приковано к  нему и  только к нему.  О существовании Матлина было забыто
тут  же   и   напрочь.   Ему  даже  удалось  под  шумок  расслабиться  и
чистосердечно поверить  в  питерского друга  Алика,  которым  матушка  и
тетушка настолько увлеклись,  что чуть было, не усыновили. Уж его-то они
расспросили обо всем:  где учился,  в кого влюбился, почему не женился и
откуда,  собственно,  взялся такой черненький и хорошенький?  Непременно
кто-то  из родителей южных кровей?  А  когда дамы спохватились,  что уже
двенадцатый час,  Али  вызвался непременно их  провожать,  и  дело шло к
романтической прогулке под  звездным небом.  Но  положение спас матлинов
отчим, приехавший за подгулявшими сестрицами на машине.

   Нина Петровна,  целуя на  прощанье своего пропащего Фелю,  не  смогла
удержаться от выстраданных чувств:

   -- Твой Алик,  конечно же,  прелесть. Ты всегда умел находить друзей,
но  я  жду,  не  дождусь,  когда  в  этой  квартире  появится  такая  же
симпатичная девушка... Кстати, Леночка в положении, ты их с Петей завтра
пригласи. Они так беспокоились о тебе. Хоть поболтаете.

   Петя был двоюродным братом Феликса,  сыном тетки Тамары,  а кто такая
Леночка и почему она беспокоится о нем, будучи в положении, Матлин понял
не  сразу.  Тетка  Тамара,  готовясь стать бабушкой,  обострила у  своей
сестры ту же давнюю мечту,  равносильную стихийному бедствию.  И первое,
что пришло в голову Матлина, когда церемония прощания завершилась лязгом
дверного замка:  "Господи,  какое счастье,  что Али не женщина. Я думал,
что хуже быть не может".

   -- Где ты  шлялся,  --  набросился он  на Али,  --  откуда ты все это
притащил?

   -- Ты доволен? -- Али светился от счастья.

   -- Тех денег, что я тебе дал, на это не хватало.

   -- Кто тебе сказал,  что это были деньги? -- Возмутился Али и выложил
на тумбочку все до последней бумажки.  --  На,  мне посоветовали оклеить
ими  сортир.  --  Вслед  за  "сортирными" купюрами  из  карманов дырявых
вельветовых брюк  посыпались  долларовые  бумажки  вперемешку  с  новыми
российскими, которые отличались от старых разве что количеством нолей.

   -- Чтоб мне провалиться!  --  Воскликнул Матлин.  --  Я  надеюсь,  ты
ограбил государство, а не честных тружеников?

   -- Никого я не грабил.

   -- Может, хочешь сказать, что научился зарабатывать?

   -- Не хочу... зарабатывать.

   -- Выкладывай, паразит, откуда деньги?

   -- Не твое дело.

   -- Ах, вот как! -- Матлин ухватил его за шиворот и слегка тряхнул. --
Ты мне, сучий сын, что обещал? Я должен знать, чем ты здесь занимаешься!
Или я тебя на цепь посажу...

   -- Выиграл,  --  пропищал Али,  высвобождая свой  мятый  шиворот,  --
выиграл у наперсточников на вокзале двести баксов.

   -- Чего?  -- Матлин чуть не сел мимо табурета. -- Ну да! Опять врешь?
Это в принципе невозможно!

   -- Не вру, -- огрызнулся Али и забился в угол прихожей.

   -- Ты понимаешь, что это мошеннический трюк? У них выиграть нельзя!

   -- Очень даже  можно.  Только надо мошенничать лучше их.  Я  поставил
твою куртку за десять баксов.

   -- Мою единственную приличную куртку!

   -- Вот и я подумал,  что это твоя единственная приличная куртка. Надо
же было ее отыграть.

   -- И что, они так сразу отдали тебе деньги?

   -- Не сразу, постепенно.

   -- И за угол тебя не повели?

   -- Повели.

   -- Надеюсь, по мозгам-то ты получил?

   -- Они знаешь, какие гады! Чуть без штанов меня не оставили! Я просто
обязан был рассчитаться!

   -- Господи, как тебе это удалось? Сколько ты выиграл?

   -- Триста.  Сто они отобрали.  Они хотели все отобрать,  но  двести я
"загнул"...

   -- Как это?

   -- Так же, как они. Они меня научили. Целый день парились...

   -- Да уж, -- вздохнул Матлин, -- иди-ка ты, парень, сюда.

   Али недоверчиво отклеился от угла.

   -- Иди,  иди,  не трону.  Садись-ка, -- Матлин подвинул ему табурет и
дождался, пока он усядется, -- ты бегать хорошо умеешь?

   -- Можно попробовать.

   -- Возьмешь завтра  все  деньги и  пойдешь на  другой вокзал.  Играй,
сколько дадут,  а  как  поведут за  угол --  беги изо  всех сил,  можешь
испариться на месте.  Ради такого дела разрешаю.  У  нас с  тобой теперь
будут большие расходы.

   -- День рождения?

   -- В том числе и день рождения.

   -- Ты пригласишь меня, своих знакомых и...

   -- На женщин не рассчитывай. Или ты за этим сюда притащился?

   Али обиделся.

   -- Я что-то сделал не так?  Что-то не то сказал?  По улице не ходи, к
людям не приставай. Дай мне жить! Я же обещал, что ничего не случится.

   Феликс еще раз пересчитал выручку:  девяносто долларов и целая охапка
"деревянных", ценность которых на вес определить затруднился.

   -- Живи  пока,  --  решил он,  --  а  там  видно будет.  Пусть теперь
кто-нибудь  скажет,   что  мы  мало  зарабатываем  в  своей  космической
индустрии,  --  и сложил все это хозяйство на полочку в прихожей, куда в
старые времена выгребал из карманов двушки и "метрошные" пятаки.

   Следующим утром Али плотно позавтракал,  потеплее оделся и отправился
на заработки.  А Матлин,  заперев за ним дверь, уселся на полу и включил
панораму Перры в тот момент, когда Суф вылезал из ее хвостового отсека.

   -- Сломалось что-нибудь?

   Суф кивнул.

   -- Мы прогулялись немного. В себя прийти не можем.

   -- Перегрелись?

   -- Не  могу  понять,  что  с  ней.  Отключается.  Сама.  Будто боится
чего-то. Пока я не разберусь, ты ей лучше не управляй.

   -- Что-нибудь интересное на орбите наблюдается?

   Суф недовольно фыркнул.

   -- Ваши летают.  Американцы летают, контейнер с дерьмом летает... без
указания государственной принадлежности.

   -- Надеюсь, ты в ЦИФ его не потащишь?

   Суф еще раз фыркнул.

   -- Я  ушел  с  орбиты.  Не  могу смотреть на  эти  конструкции.  Руки
чешутся...

   -- Скажи лучше о главном. С болфом что-нибудь прояснилось?

   -- Имей терпение.

   -- Свяжись хоть с кем-нибудь.

   -- Из заповедника нельзя. А знакомых бонтуанцев у меня пока нет. Надо
подумать.

   -- Пока думаешь, приглашаю тебя завтра на свой день рождения.

   -- Это еще что такое?

   -- В этот день я родился. Это мой праздник.

   -- Это, по-твоему, повод для праздника?

   -- Представь себе.  Будут  гости и  даже  выпивка.  Так  что,  давай,
подгребай к орбите.

   -- У тебя будут люди?

   -- Так... несколько человек, один гуманоид и одна мадиста.

   -- Ну, уж нет. Я плохо разговариваю, и парик на мне не удержится.

   -- Не волнуйся,  я  предупрежу,  что у тебя лишай и контузия речевого
аппарата.  Мое дело пригласить, а твое дело уважить меня или обидеть, --
Матлин подтянул к  себе  телефон,  записную книжку и  начал  обзванивать
старых знакомых,  лелея в  душе надежду,  что никого из  них не окажется
дома.

   -- Они же нас в момент раскусят.

   -- Давай,  давай, -- ободрял его Матлин, -- тебе больше трех суток на
Перре нельзя. Окосеешь, кто болф поведет? Я не поведу.

   -- Нет. Нечего нам с твоими людьми смотреть друг на друга. И говорить
нам тоже не о чем. Даже не проси.

   ***

   Али явился к обеду с синяком во всю челюсть и расквашенной губой,  но
ни  зеленкой,  ни  йодом смазать себя  не  дал.  Как,  впрочем,  наотрез
отказался рассказывать,  кто его так отделал.  Сказал лишь, что за дело.
Как раз в этом Матлин не сомневался,  а,  подсчитав выручку,  решил, что
его питерского дружка уже знают на всех вокзалах. Али до позднего вечера
прилагал свое неистовое трудолюбие к  уборке квартиры и  обустройству ее
для грядущего торжества,  а  Матлин,  уходя в магазин,  на всякий случай
сунул  в  карман складной ножик и  очень внимательно обозрел окрестности
подъезда.

   Торжество  получилось  в   лучших  студенческих  традициях:   в  меру
пристойным и  в  меру  утомительным.  Поглядеть на  вновь  объявившегося
Матлина явились все приглашенные.  Кое-кто даже сел на хвост. А Бочаровы
долго поздравляли по телефону и извинялись за то,  что не с кем оставить
маленького.  Во всей этой тусовке,  безусловно, было свое, давно забытое
очарование,  но  расслабиться,  как прежде,  Матлину не удалось.  С  ним
происходило то же самое,  что в гостях у Гренса,  -- одно раздражение по
поводу напрасно выпитого вина, которое сменялось полной апатией ко всему
происходящему.  В  конце концов,  всем было весело и  без него.  Если не
сказать  больше.   Матлин  по-прежнему  неохотно  отвечал  на   вопросы,
отмалчивался, отнекивался, пока вино не сделало свое коварное дело, и он
не  начал  засыпать  прямо  за  столом  и  укладываться на  плече  своей
давнишней подруге по институту.  Подруга терпела это до тех пор, пока не
был объявлен белый танец, а затем решительно потащила его из-за стола.

   С  Натальей они  учились в  одной группе с  третьего курса и  все это
время их  отношения были откровенно загадочными.  Матлин не  мог понять,
как в  подобной ситуации надлежит себя вести истинному джентльмену:  при
каждом удобном случае она излагала ему свою теорию о  возможности чистой
дружбы   между   мужчиной   и    женщиной   как    апогее   человеческих
взаимоотношений,  но  при  этом  как-то  слишком задушевно заглядывала в
глаза.  Однажды Матлин не выдержал:  "Не хочешь --  не надо, но зачем же
так драматизировать ситуацию?"  С тех пор Наташа обиделась,  в глаза ему
больше не заглядывала, но и о чистой дружбе не заикалась.

   -- Говорят,  тебя похитили пришельцы?  -- Спросила она шепотом, нежно
обнимая его за шею.

   -- Да,  --  таким же шепотом ответил Матлин, -- но это большая тайна.
Не говори никому.

   -- А мне расскажешь? -- Она прижалась щекой к его трехдневной щетине,
-- я никому... честное слово.

   Матлин  почувствовал,   что  засыпает.  Стремительно,  неотвратимо  и
свалится в ту же секунду, как она отпустит его.

   -- Тебе плохо?

   -- Последствия невесомости.  Знаешь,  трудно заглатывать водку  вверх
ногами. Отвык.

   Али  нашел  себе  достойного партнера-болтуна,  экс-главного  болтуна
компании,  который  все  еще  не  терял  надежды  вернуть себе  внезапно
утраченный чемпионский титул. Они насмерть сцепились в дискуссии о ценах
на компьютеры, а остальные лишь наблюдали равнодушно за этой полемикой.

   -- Отведи меня в ванную, -- прошептал Матлин.

   -- Так я и думала, -- разочаровалась Наташа, -- Матлин, разве на тебя
это похоже? -- Она стянула с него рубашку и включила холодный душ. -- Не
пей больше,  противный мальчишка.  Лучше поговори со мной. Сколько мы не
виделись...

   К тому времени,  как Матлина вывели из ванной,  сюжет праздника резко
изменился.  Музыка гремела на весь дом. Али со своим недавним оппонентом
уже разобрались с  ценами и отплясывали посреди комнаты,  сдвигая в углы
мебель  и,  вовлекая в  пляску  тех,  кто  норовил забиться в  угол  или
выбраться на  лестницу  покурить.  Это  обычно  продолжалось до  первого
визита  соседей,  затем  мужское  общество принималось строить планы  на
оставшуюся ночь,  а женское -- мыть посуду. Петя с Леночкой засобирались
домой.  Их  будущему ребенку пора  было  спать,  и  Матлин  искренне ему
позавидовал.

   -- Чего они  все от  него так тащатся?  --  Удивилась Наташа,  изящно
усаживаясь на кухонный стол и затягиваясь сигаретой.

   -- От кого?

   -- Али.  Мужик как мужик, нагловатый, разве что. По-моему, ты гораздо
интереснее. Он кто? Пришелец?

   -- Хуже.

   Наташа рассмеялась.

   -- Может быть,  тебя похитили инопланетянки?  Женщины у  них такие же
красивые?

   -- Вполне.

   -- У тебя в Питере кто-то есть?

   Матлин кивнул.

   -- Кто она?

   -- Инопланетянка.

   -- И как зовут?

   -- Аннушка.

   -- Я  так  и  знала.  Вот  что  тебя  затянуло,  как  в  черную дыру.
Расписались?

   -- Бог с тобой, мы же с разных планет.

   Наталья тяжело вздохнула, будто собралась приносить соболезнования.

   -- Ну    что    ж...    Большого   тебе    космического   счастья   и
сексуально-творческого долголетия.

   Матлин опять почувствовал себя полным идиотом,  потому что  не  знал,
как отблагодарить ее за столь щедрые пожелания и при этом не обидеть.

   В дверь кухни просунулась физиономия Али.

   -- Але, Феликс, тебе отсюда пора. На воздух, на воздух...

   -- Не трошь его, Алик, мы в печали.

   Но  Али  буквально пинками  выставил Матлина  за  дверь  и  стащил  с
лестницы.

   -- Иди, прогуляйся.

   На детской площадке,  в полумраке от света дальнего фонаря,  на самом
низком бревнышке под самой раскидистой ивой прорисовывался мощный силуэт
угрюмого, замученного жизнью гуманоида.

   -- Налетался?

   -- Не могу больше,  Феликс, сдохну от тоски, -- произнес он по-русски
и почти правильно, будто час репетировал.

   Матлин заскочил в квартиру, сорвал с вешалки плащ, шарф и широкополую
шляпу и, вернувшись, стал старательно нахлобучивать все это на Суфа. Суф
даже не сопротивлялся.

   -- Твой "пряник" меня достал,  --  жаловался он,  --  я привык, чтобы
машина меня  слушалась,  а  не  давала советы.  Ты  прав,  ею  надо было
серьезно заняться сразу.  Мне нужен серьезный аппарат или вообще ничего.
Залягу в спячку -- разбирайся с ним сам, как хочешь...

   С   Суфом  все  оказалось  гораздо  сложнее,   чем  можно  было  себе
представить.  На  оздоровительные ночные прогулки бодрым шагом,  которые
затем и существуют, чтобы укреплять нервную систему, его организм не был
рассчитан так же, как на сон по ночам, громкие шумы, яркие цвета. Даже к
такой элементарной вещи,  как  естественная гравитация,  у  него имелись
свои претензии.  Он  был  приспособлен годами ходить по  гравитации шара
диаметром не  больше километра стандартной внешней навигаторской палубы,
но,  дойдя до угла квартала,  совершенно раскис: "Куда мы идем? Зачем? С
какой целью,  и  по какой траектории?  А главное,  кто составлял ходовой
маршрут?"  Матлин  только  успевал  пониже  спускать  рукава,  чтобы  не
спровоцировать очередную нотацию:  "Ага! Ты опять без манжета, засранец!
Сколько раз можно повторять!.. Мне наплевать, что ты в своей фактуре..."
и т.д.

   -- Все-таки надо рискнуть связаться с болфом, -- настаивал Матлин, --
выйти за контур заповедника и...

   -- В  этом-то  все  дело,  "и..."!  Я  уничтожил за  собой все старые
маршруты,  а  новые на  Перре нам обойдутся лет в  пять не меньше и  без
гарантии, что путешествие будет удачным.

   -- Я  бы все же попробовал связаться с  бонтуанской платформой.  Раис
эти проблемы решает и я ему нужен. Я уверен, что нужен ему.

   -- Прекрасно,   --   меланхолично  произнес  Суф,   --  все  было  бы
великолепно, но платформа курсирует в секторе зоны Аритабора. Если б это
было  хотя бы  в  направлении,  хотя бы  в  потоке на  "Ваша-галактику".
Никакие сигналы не  должны  выходить за  пограничную сферу,  пока  я  не
пойму, в чем дело. И сам не вздумай прикасаться к связи.

   Перед  рассветом дверь  им  открыл заспанный Али  и  тут  же  замахал
руками.

   -- Ребята, сюда нельзя, не сейчас. Я не один.

   Матлин, отодвинув его, вошел в комнату и ужаснулся, но не беспорядку,
который имел  естественное объяснение,  а  тому,  что  увидел у  себя на
диване  обнаженную  мадам,   одну  из  гостий,   пришедших  сюда  с  его
институтским приятелем. Самого же приятеля поблизости не наблюдалось.

   -- Как жизнь?  -- Поинтересовался он, присаживаясь на край дивана. --
Славно оттянулась?

   Мадам ничего не ответила,  лишь заморгала глазами и  натянула на себя
простынь.

   -- Пора домой,  девочка,  да побыстрее.  У  мальчиков назрела большая
разборка. Тебе не следует при ней присутствовать.

   Мадам,  имени которой Матлин так  и  не  вспомнил,  довольно проворно
собралась,  безропотно приняла деньги на такси и  выскочила из квартиры,
мимоходом врезавшись в Суфа.  Но,  похоже,  ничего страшнее собственного
облома в этот момент для нее не существовало.

   -- Я тебе яйца оторву, -- пригрозил Матлин обиженному Али, запирая за
ней дверь, -- моли Бога, чтоб Димка об этом не узнал.

   -- Ты сам ничего не знаешь. Это она на меня набросилась. Что я должен
был делать?  Ты свалил...  Откуда мне было знать,  которая тут чья? Твоя
Наташка, например, мне нравится гораздо больше.

   -- На здоровье.

   -- А как же ты?

   -- За него не волнуйся,  --  вмешался Суф, насаживая плащ на вешалку,
-- у него есть Аннушка.

   Матлин хотел было возразить самым издевательским тоном, но неожиданно
для себя почувствовал,  что краснеет и на всякий случай промолчал, чтобы
не покраснеть еще больше.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Логические фигуры (основы идентифологии).

   Логические  ряды,   модели,   фигуры  --  второй  кит  идентифологии,
хронологически  самый   древний,   берущий   начало   от   эмпирического
миросозерцания.  Иначе,  это интуитивно-логический способ восприятия для
тех, кто не успел принять доказуемых истин. Суть его объясняется просто,
из  тех же принципов,  которые были рассмотрены в  предыдущем фрагменте:
каждый из  нас  замечал сходство между собой вещей,  процессов,  явлений
различной природы и разнородной среды протекания.  Достаточно привести в
пример  классическую аналогию законов  физической природы  и  социальных
законов.

   Первопосредники редко  углублялись  в  социальные  аналогии,  подобно
землянам.  Но в свое время собрали мощный архив по аналогиям разнородных
структур.  Собирательство  подобного  рода  стало  для  них  гимнастикой
интеллекта.   Словом,   сплошная   диалектика  --   выявление   наиболее
универсальных законов там,  где  их  будто  бы  не  должно существовать:
обобщение-конкретизация-обобщение.   Эта  гимнастика,  в  свою  очередь,
привела их к необходимости логического моделирования.

   Первомодели (некоторые из  них  сохранились в  оригинале до  сих пор)
выглядели  очень  забавно.  Но  почти  все  они,  неожиданно  для  своих
создателей,   демонстрировали  ранее   не   предполагаемые   результаты,
продлевая, казалось бы, законченные логические ряды.

   Что это за модели --  лучше рассмотреть пример.  Скажем, классическая
"вертушка времени". Все началось с попытки изучить элементарные свойства
преломления света  в  инородных средах.  С  этой  целью был  создан луч,
помещен в  изолированную камеру и наблюдатели имели возможность наглядно
экспериментировать,  подставляя в  поток луча  различного рода предметы:
призмочки,  кубики,  шарики... прозрачные, мутные - элементарная физика.
Ничего, казалось бы, особенного, если б одному из наблюдателей не пришло
в голову смоделировать деформацию однородного пространства и посмотреть,
как  поток луча себя поведет.  Те  же  самые фигуры были смоделированы в
камере при помощи силовых полей:  призмочки,  кубики... Эффект инородной
среды  отсутствовал,  однако  поток  частиц  в  контуре  луча  продолжал
реагировать... Экспериментаторы удивились, затем стали искать аналогии и
выяснили,  что световой поток и временной ведут себя примерно однотипно:
перемещаются  из  одной  точки  в  другую,  делают  это  с  определенной
скоростью,   и,   если   время   реагирует  на   деформации  однородного
пространства,  то  почему  бы,  не  реагировать  свету.  Чем  не  единый
логический ряд?  Эти  сходства можно было  бы  продолжать и  дальше,  но
вдруг,  одному из наблюдателей пришла мысли вернуться к  исходной точке.
Ведь  свет в  своей первозданной форме вовсе не  представляет собой луч,
это не  есть труба для перемещения фотонов из  точки А  в  точку Б,  это
некая точка в  пространстве,  от  которой эти  фотоны расходятся во  все
стороны, если конечно им не мешать. Почему же не предположить, что время
действует по той же самой физической схеме:  от точки к  периферии.  Что
это  мы  (ареал)  находимся на  некотором стабильном удалении  от  точки
отсчета и воспринимаем время, как направленный поток, идущий сквозь нас?
Догадка  был  проанализирована  и   зафиксирована  абстрактной  фигурой,
которая получила название "икариум".  Фигура явила  собой неограниченное
гипотетическое пространство,  направленное  от  фиксированной  точки  по
траектории света.  Позже,  икариум лег в основу аритаборской философской
геометрии  и  стал  называться "символом  времени".  Еще  позже,  в  эту
геометрию было упаковано и все оставшееся мироздание.

   В  принципе,  моделирование временного потока  по  аналогии светового
луча было известно еще до "вертушек", но явления одной природы и явления
одного логического ряда - это, в сути, совершенно разные вещи и подход к
ним должен быть соответственно различный.  Временной и световой поток не
ведут  себя  одинаково,  хоть  и  моделируют свойства  друг  друга.  Эти
процессы  видны  не  только  на  экспериментальных  стендах.  На  уровне
астрофизических законов и на уровне летящего на сверхскоростях предмета,
который своими "сверхскоростями" способен вызвать искажение пространства
(сжать  его  на  себя).  Навигатор  также  имеет  дело  с  направленным,
концентрированным  временным  лучом,   а   не  с  произвольным  потоком.
"Временной луч"  также  может  принимать форму пространственной фигуры и
замедлять  процессы,   происходящие  внутри.   Замечу,   что   одной  из
классических  вариантов  пространственной  фигуры,  снятой  с  "вертушки
времени",  является пирамида,  --  тоже,  кстати, одна из разновидностей
икариума.  Но  больше ничего добавить на  эту  тему не  могу.  Могу лишь
сказать,    что    в    современной   физике    Ареала    движение    на
коротонных-макролоргических (КМ)  скоростях способно не  только сплющить
пространство  в  лепешку,  но  и  вывернуть  его  "наизнанку"  со  всеми
вытекающими    временными-пространственными   искажениями.    Все    эти
хулиганства проще и безопаснее стало моделировать на луче света.  Но,  к
сожалению,  практические  разработки  в  этой  области,  посредникам  не
принадлежат.

   Однако  "временная вертушка" далеко не  апогей,  всего  лишь  частный
случай аритаборской моделистики.  Логические фигуры,  по сути,  являются
продолжением  логических  рядов,   за   которыми  замечена  цикличность,
тенденции к дроблению,  закруглению и замыканию по законам,  аналогичным
шару,  кубу,  спиралевидным синусоидам,  не  говоря  уже  о  философских
фигурах,  которые одной лишь чистой интуицией не возьмешь. Одним словом,
всех  плоскостных  и   пространственных  вариаций,   до   которых  может
додуматься человечество и до которых оно не может додуматься в принципе,
потому что от соприкосновения науки с  искусством у  него ничего,  кроме
лженауки, не получается.

   Приведу хотя бы в  пример самый очевидный для человечества логический
ряд:  биологическая клетка -- организм -- среда обитания. Природа клетки
сложна на атомарно-генетическом уровне; природа организма, состоящего из
этих  клеток,  гораздо  примитивнее,  если  рассматривать ее  на  уровне
клетки,  а  природа  окружающей среды  (хотя  бы  социальной) несравнимо
примитивнее,   чем   каждый  отдельно  взятый  субъект.   Как  из   этих
составляющих  мог  появиться  закон  эволюции  развития  от  простого  к
сложному может понять и объяснить только истинный землянин. И я могу. Но
дело не в этом.  Мы можем разнести теорию в пух и прах при помощи науки,
способной расщеплять атомы,  и  почувствовать себя венцом эволюции после
наивного материализма древних.  Но так и  не понять,  что это всего лишь
одно направление логического ряда.  А  можем действительно согласиться с
теорией  тотальной деградации на  уровне  "биофизики" интеллекта --  это
будет противоположное направление того же  самого ряда.  Если уж  на  то
пошло,  мы несколько раз имели возможность пробежаться туда-сюда,  и  не
столь  важно,  какое  направление у  нынешнего  забега.  Собственно,  из
подобного рода противоречий, порой не укладывающихся в ряд, и происходят
логические фигуры.

   Могу привести в пример еще один, вполне понятный человеку, логический
тупик,  позволяющий выйти из "ряда" в "плоскость". Хотя не думаю, что на
Земле  кто-нибудь серьезно занимался этой  проблемой.  Ранние посредники
же,  любители продолжать ряды,  испокон веков  своего существования были
буквально помешаны на феномене визуального сходства атома с  планетарной
системой.   Согласно  логическому  ряду,  ареал  должен  быть  идентичен
макропланете,  на  которой,  естественно,  дело не заканчивается и  т.д.
Более того,  по строению обозримого космического пространства, некоторые
особенно  увлеченные  "алхимики"  пытались  вычислить,  в  каком  именно
"макровеществе" "макропланеты" они  обитают,  и  по  аналогии с  моделью
похожего "микровещества" догадаться,  какие  астрофизические сюрпризы им
могут  угрожать в  недалеком будущем применительно к  масштабам времени,
которое, как предполагалось, тоже имеет разные закономерности в микро- и
макровеществе.  И, о Боже, как они были правы! Сами не понимая, до какой
степени.  Но  именно из  этих дилетантских попыток миросозерцания (я  не
говорю уже о  попытках вычислить микрокосмос в  кофейной гуще,  со всеми
вылаканными из  нее разумными цивилизациями)...  Именно из этих стараний
возникла одна  из  самых  пресловутых гипотез  существования мадисты  --
проходимость микро-  и макроуровней,  которую мы могли наблюдать в шкале
Дуйля. Проходимость этих так называемых Уровней идентична так называемой
"машине времени" с той лишь разницей, что это "машина пространства". Обе
"машины",  разумеется,  логически взаимосвязаны и  в  той же шкале Дуйля
помечены значками АВ! и АП! в ступени "мадиста". Это, конечно, прекрасно
объясняет факт  мгновенного перемещения мадисты из  одной точки ареала в
другую без помощи каких-либо технических или информационных средств,  но
больше не объясняет о мадисте ровным счетом ничего.  Разве что,  принцип
их отсчета времени.  И все, кому доводилось наблюдать мадисту, могут это
подтвердить:  у мадисты счет времени перевернут, то есть не с... а до...
(они ориентируются на конечную точку отсчета и знают свое будущее лучше,
чем помнят прошлое).

   Сама  же  теория  с  атомарно-астрономической моделью потерпела крах,
несмотря на то, что вышла за рамки логического ряда -- атом не идентичен
планетарной системе,  хоть ты  тресни,  и  ничего с  ним  не  поделаешь.
Идеальных "матрешек" в природе не существует,  в каждом Уровне есть свой
"уровневый" смысл,  помимо склонностей к подражанию. Идеально идентичных
матрешек не  бывает даже на  базаре --  чем меньше матрешка,  тем меньше
цветочков  на  фартучке.  Ни  один  токарь  вам  не  выточит  на  станке
абсолютное уменьшенное подобие из  одного и  того  же  куска  древесины.
Иначе у самой маленькой будут слишком хрупкие стенки,  или самая большая
будет неоправданно много весить.  И  это  в  соотношении размеров один к
десяти,  а  что вы  скажете о  соотношении идентичных вещей в  пропорции
атом-планета?  А  если  взять  геометрическую прогрессию и  пройтись  по
сверхмакро-  и микроуровням? Вот такая занимательная идентифология и мое
клятвенное  заверение  в  том,  что  в  чашке  кофе  цивилизацию  искать
нецелесообразно.

   Однако логическая фигура --  штука упрямая, обязательно к чему-нибудь
да выведет.  Главное столь же упрямо следовать ее логике.  В современной
астрофизике  Ареала   понятие   микро-   и   макроуровней  действительно
существует,  но  два идентичных уровня ни в  коем случае не находятся по
соседству,  хотя  величина удаления,  циклического повторения физических
параметров действительно существует.  Она вполне вычислима и  достаточно
велика,   чтобы   Уровень  Свернутого  Пространства  (УСП)   и   Уровень
Развернутого Пространства (УРП)  не  имели  возможности влиять  друг  на
друга.

   В  одной из рукописей ранних логистов была замурована фраза,  которая
меня когда-то буквально нокаутировала.  Почему я  говорю "замурована" --
это особые приемы письма,  воспроизводящего информацию постепенно,  не с
первого  раза.  Эта  замурованная  фраза  оказалась  последней  и  самой
простой,  но вдуматься в нее стоит:  "БЕЗ НАС МИР БЫЛ БЫ СЛИШКОМ ПРОСТ".
Что после этого можно сказать о логистах?

   ***

   Связь с болфом не появилась ни через месяц,  ни через два. И узнать о
процессах,  происходящих на его борту, возможности не представилось. Суф
был уверен,  что корабль забрали бонтуанцы и  спокоен,  потому что знал,
рано  или  поздно  он  найдет  способ  вернуть  его.  За  это  время  он
проанализировал миллион вариантов и пришел к единственно возможному:  из
заповедника на  связь Ареала ни  в  коем случае выходить нельзя --  надо
попробовать выбить Перру за  контур сферограницы одним шагом КМ-транзита
и  в  случае успеха --  все  проблемы решатся элементарно.  Но  на  этот
вариант надежды было  мало:  машину  такого класса вывести из  галактики
новым маршрутом,  по  его подсчету,  можно было лишь за  несколько сотен
КМ-транзитных ступеней,  при том,  что перестройка вручную со ступени на
ступень занимает не менее суток.

   За  изучением навигационных схем  галактики Суф  впадал  в  медитацию
каждый день  по  несколько часов  и,  наконец,  пришел к  окончательному
заключению:  "Я  смогу это сделать в  две ступени с  минимальным риском,
если мы найдем способ усилить внешнюю защиту Перры".

   Матлин взбодрился:

   -- Ну, так приступай!

   -- Для этого мне понадобится следующее...

   После долгих перечислений оптимизм сменился отчаянием.

   -- Где ж  я  тебе это возьму?  Ты на Земле,  приятель,  а  не в своих
мастерских.  Вспомни из чего ты их создавал,  --  из всего, что стащил в
Ареале. Здесь тащить нечего.

   Но Суфа это не удручало: часть необходимых компонентов для проекта он
выпотрошил из самой Перры, из технических приставок, которые он натолкал
в  нее еще в  ЦИФе и  которые неизвестно как оказались совместимыми с ее
общей биосистемой. Для контурной защиты требовалось несколько встроенных
волновых генераторов,  которые Суф взялся сконструировать из  того,  что
было...  Проблема  заключалась в  одной-единственной недостающей мелочи:
вакуумной   шарообразной  барокамеры  с   пятидесятиметровым  диаметром.
Причем,  не  просто  вакуумной барокамеры,  а,  снабженной переменными и
регулируемыми радиомагнитными полями с точнейшей тестовой аппаратурой по
внешнему контуру.

   -- Тебе следует обратиться в НАСА, -- советовал ему Матлин, -- думаю,
им будет интересно с тобой сотрудничать.

   -- Да,  -- соглашался Суф, -- конечно, им есть чему у меня поучиться.
И вашим инженерам я мог бы тоже оказаться полезен.

   -- Ну,  уж нет!  У  американцев своя космическая программа --  у  нас
своя.

   -- А  у меня,  своя,  --  сердился Суф,  --  свалить отсюда...  и чем
быстрее, тем лучше.

   Но время шло, инженерная мысль совершенствовалась и имела тенденцию к
компромиссам с возможностями окружающей среды.  Соответственно,  размеры
требуемой барокамеры постепенно уменьшались.  Суф  придумал способ,  как
разделить генераторы и испытывать их каждый по очереди в гораздо меньших
диапазонах.  "Это,  конечно,  не дело,  --  признавался он, -- но выбора
нет".  В  его проекте появилась уйма вспомогательных приспособлений,  от
которых  в  квартире  Матлина  постоянно  отключались  электроприборы и,
несмотря на уверения Суфа, что местная электроэнергия его не интересует,
-- счетчик периодически вырубался не только в квартире,  но и у соседей.
Это приводило Матлина в недоумение.  Он лично несколько раз проверял всю
проводку в доме и не мог понять, каким образом Суф, нигде ее не нарушив,
отсасывает сразу месячную норму электричества трех подъездов.

   -- Хорошо,  --  соглашался Суф,  -- пусть это будет макет барокамеры,
пусть хоть три на три метра,  пусть не шар, хотя бы кубик -- меня бы это
устроило,   но  тестовая  аппаратура  должна  быть  безупречна.  Никаких
компромиссов. Оплошностей в тестах быть не должно.

   Один тестовый прибор Суф  все  же  соорудил.  Прибор,  улавливающий в
радиусе ста метров все,  что могло бы пригодиться для дальнейшей работы;
и   отправился  с   ним  на  "бреющем  полете"  по  ночной  Москве.   То
единственное,  что  более-менее  могло пригодиться,  нашлось за  высоким
забором на окраине города в подвале здания,  закрытом железными ставнями
и  плотно завешенном сигнализацией.  Транслятор Перры показал ландшафт с
приличной высоты и Матлин со всех ног,  хватая такси и попутки,  ринулся
туда,  но  опоздал.  Суф  уже  закончил  ревизию  помещения и  пришел  в
отчаяние:

   -- Думаю,   это  учебная  лаборатория,  --  заключил  он,  --  ничего
подходящего.

   Однако маленький металлический ящичек,  спрятанный в багажном кармане
Перры,  Матлин все-таки обнаружил.  И  его земное,  а  точнее,  краденое
происхождение сомнений не вызывало. Но выяснять отношения было не время,
да и не место.  Суф вскоре сам отказался от затеи разбойных нападений на
охраняемые  объекты.   Для  этой  цели  он  даже  летал  за  океан,   но
существенной разницы не почувствовал.

   -- Все это игрушки,  -- объяснял он, -- или ты позволишь войти с ними
в контакт или пора оставить эту затею.

   -- Ни за что! -- Топал ногами Матлин. -- Выброси из головы.

   Суф  действительно оставил эту затею и  принялся за  другую,  гораздо
более концептуальную.  В  результате на Земле появлялся все реже и реже.
Матлин  с  удовольствием избавился от  последней улики  его  вторжения в
технический  прогресс  --  сжег  свой  старый  учебник  химии,  где  Суф
бессовестно  надругался  над  таблицей  Менделеева,  заполнив  шариковой
ручкой пустые клетки,  перевернул ее с  ног на голову и продлил рядов на
шесть.  При  этом  он  не  постеснялся дать  вновь  открытым  химическим
элементам самые изуверские "имена". В том числе и свое.

   Какой идеей Суф заболел на этот раз,  Матлин мог только догадываться.
Но обвести бонтуанцев вокруг пальца стало для него настоящей идеей фикс,
целью научного поиска и смыслом земного существования.

   Смысл же  земного существования Али Матлину по-прежнему был не  ясен.
Он действительно хорошо себя вел, настолько хорошо, что разучился играть
в  азартные игры.  Чем зарабатывал себе на  жизнь --  не было достоянием
гласности ни для широкого,  ни для узкого круга его знакомых... Время от
времени он одалживался у  Матлина и всегда вовремя возвращал долги.  Вот
только имя Алик к нему не приклеилось. Знакомые называли его Али, имея в
виду, что он, вроде бы, какой-то там Александр или... Бог знает, что они
имели в  виду,  но жалоб ни от кого не поступало.  При последней встрече
Али  признался,  что  обрел  "кайф  жизни в  боли,  радости и  отчаянии,
неведении  и  надежде,  которая  есть  самый  невероятный  наркотический
экстаз,  доступный мало-мальски мыслящему существу.  И  который не может
продолжаться вечно,  чтобы  не  превратиться в  хроническое заболевание.
Даже  человеческая жизнь  --  это  слишком много,  потому  что  успевает
притупить остроту восприятия. Оптимальный вариант -- год-полтора..."

   -- Полгода, -- поправлял его Матлин категорическим тоном, -- и ни дня
больше.

   -- Не волнуйся,  --  успокаивал его Али,  -- я же обещал, все будет в
порядке.

   -- В  порядке,  --  настаивал Матлин,  --  по  которому живу я.  Твои
собственные порядки не должны иметь к Земле никакого отношения.

   Но,  до абсолютного душевного покоя было слишком далеко,  и  нынешнее
земное бытие все чаще напоминало Матлину дом на спящем вулкане.

   Али  исчезал надолго:  где-то  снимал квартиру и  приходил к  Матлину
посплетничать о своих новых соседях; собирался предпринять путешествие в
Африку на  пароходе --  от  самолета его тошнило и  он  чертовски боялся
высоты.  Под  эту  авантюру  одолжил  у  своих  знакомых  всю  имеющуюся
наличность. Через неделю вернулся счастливый и черный как негр, отдавать
долги   и   одаривать   своих   кредиторов  африканскими  сувенирами  --
гравированными металлическими пирамидками с  египетским песком внутри --
и  у  Матлина заныло сердце по Аритабору.  В  первый раз он ощутил почти
физическое притяжение к  этому песчаному монстру,  как  будто там прошли
счастливейшие годы его жизни.  Али еще куда-то собирался...  Москва была
для него чем-то  вроде прики,  центра координат,  где ему не сиделось на
месте и откуда его тянуло во все стороны горизонта,  соблюдая отмеренный
ему  диаметр Земли.  Всего один раз Матлин позволил себе отлучку дальше,
чем этот заповедный "диаметр",  но предусмотрительно сделал это глубокой
ночью,  уверенный в  том,  что  Али  в  Москве,  а  не  на  Американском
континенте.  Впрочем,  если б  Али  последовал за  ним,  Матлину было бы
только спокойнее.  Все было хорошо,  подозрительно хорошо,  просто не  в
меру хорошо,  но все-таки Матлин ждал пробуждения вулкана, чтобы понять,
кто же он сам --  безобидный авантюрист или не прошедший тесты генератор
роковых ошибок... особой мощности.

   Одну из  таких ошибок он  вычислил скоро.  Как  только перестал,  как
одержимый,  гоняться  за  Суфом  и  приобщился к  нормальному житейскому
распорядку дня с долгими вечерами у телевизора. Каждый вечер его телефон
прозванивался неизвестным звонарем,  который даже не дышал в трубку.  Но
едва  уловимые звуки кухонной радиоточки и  текущей из  крана воды  дали
понять,  что звонарь один и тот же,  инкогнито настроенный и чрезвычайно
упрямый.

   Эту проблему Матлин решил, не прибегая к помощи внеземных технических
достижений.  Он одолжил телефон с  определителем номера и в тот же вечер
звонарь попался с поличным.

   -- Наташка?   --  Только  успел  он  крикнуть  в  трубку,  как  связь
оборвалась.  --  Ну и  катись...  --  решил он про себя,  но,  полежав и
пораскинув мозгами, набрал ее номер.

   -- Натальи нету дома,  --  железным тоном сообщила ее бабушка. -- Кто
звонит и чего ей передать?

   Наталья объявилась сама. Сколько сомнений и терзаний ей это стоило --
можно было только догадываться. Но все оказалось гораздо прозаичнее, чем
Матлин мог себе вообразить, пока она добиралась к нему в набитом метро и
насквозь  промерзших  автобусах.   Она  осмотрела  пустую  комнату,   не
раздеваясь, прошла на кухню и уселась на табурет.

   -- Где он?

   -- Кто? -- Не понял Матлин.

   -- Как будто ты не понимаешь,  о ком идет речь!  Он что,  прячется от
меня? Зачем? Неужели нельзя все обсудить спокойно? Мы же взрослые люди.

   -- Али? Я давно его не видел.

   -- О,  Господи,  --  вздохнула Наташка,  --  у  тебя  есть что-нибудь
выпить? Хоть водки, хоть чего-нибудь...

   Опрокинув полстакана подвыветрившегося "Абсолюта" и  закусив корочкой
хлеба, она окончательно оттаяла и разревелась.

   -- Феликс,  что он за человек?  Я не понимаю.  Все было так хорошо...
так замечательно и он исчез,  не сказав ни слова, будто мы в один момент
стали чужими людьми. Или я его чем-то обидела?

   -- Что у вас было?

   -- С каких пор тебя стало это волновать?

   -- С  того  момента,  как  я  привез его  сюда,  меня  волнует каждая
дурочка, которая позволит себе в него влюбиться.

   -- Феликс,  спаси меня!  Я все понимаю. Я знаю, кто он и какой; и чем
это должно было закончиться,  я тоже знала. Но теперь, когда он исчез...
Я  не могу...  Я не знаю,  что мне делать?  Так ведь тоже нельзя --  все
хорошо,  хорошо,  а потом, ни с того ни с сего: "извини, девочка, я тебе
не пара, мы не сможем быть вместе".

   -- Он действительно так сказал?

   Наташа уткнулась лицом в рукав своей дубленки и тихонько завыла.

   -- Поздравляю,   --   торжественно  произнес  Матлин.   --  Ты  стала
свидетельницей эпохального события. Первый раз в жизни он сказал правду.
Вы действительно не пара.  А теперь выпей еще,  порыдай,  как следует, и
постарайся найти себе нового любовника.

   Наташа  потребовала  еще  полстакана  и  проглотила  его  пополам  со
слезами.  Только после этого Матлину удалось снять с нее верхнюю одежду,
и его кухня перестала напоминать вокзал разбитых надежд.

   -- Я  и без тебя знаю,  что мы не пара.  В Питер я с ним не поеду,  а
здесь --  мне  и  без  него тошно.  Куда нам деваться?  Ставить еще одну
раскладушку в  бабулиной комнате?  Скоро  братец  из  армии  вернется --
совсем весело будет.  А твой Али --  просто придурок.  Ты же знаешь, мне
всегда нравились придурки.  Не нагулялся еще мальчик.  Феликс, ты должен
мне  кое-что о  нем рассказать.  Так,  по  старой дружбе,  между нами...
конечно.

   По спине Феликса пробежали мурашки, но Наталья была достаточно пьяна,
чтобы не обратить внимания на неестественно долгую паузу в разговоре.

   -- Что именно?

   -- Все. Все, чего я о нем не знаю. С первого дня вашего знакомства. Я
хочу понять, кто он такой.

   Матлин пожал плечами.

   -- Мужик как мужик, да тебе виднее...

   -- Это не человек, -- обрубила она его и затянулась сигаретой. -- Это
что угодно, только не человек. Я никогда бы не решилась сказать об этом,
но теперь,  когда он бросил меня,  мне все равно. В человека я влюбиться
уже не смогу. Он сам во всем виноват, а тебе я почему-то доверяю.

   Матлин,  неожиданно для себя,  сполз со  стула и  оказался на коленях
перед заплаканной обманутой женщиной.

   -- Наташка, давай договоримся: ты расскажешь мне все, что заметила за
ним  "нечеловеческого",  а  потом я  обещаю,  что  отвечу на  любые твои
вопросы.

   Наташка вытерла сопли и вопросительно уставилась на Матлина.

   -- Это что, настолько серьезно? -- Переспросила она.

   -- Очень, очень серьезно.

   -- Хорошо, только поклянись...

   -- Клянусь.

   -- ... что никто об этом не узнает.

   -- Клянусь, что от меня он ничего не узнает...

   -- И никто...

   -- И никто от меня ничего не узнает.

   Она докурила сигарету и тут же потащила из пачки следующую,  а Матлин
так  и  застыл  пред  ней  пучеглазым  изваянием,  стараясь  припомнить,
водилось ли  за Наташкой душеспасительное свойство приврать,  ну хотя бы
немного преувеличить,  пофантазировать,  приукрасить...  --  но так и не
вспомнил.

   -- Он  пришел ко  мне  на  следующий день после твоего дня рождения с
огромным букетом роз.  Мне  в  жизни  никто  не  дарил таких букетов.  Я
растерялась,  даже не знала,  как себя вести.  Только почувствовала, что
мне предстоит пережить нечто глобальное... не знаю, как это объяснить...
Все было очень неожиданно.  Знаешь,  мне уже прилично...  Я  на три года
старше его,  но все было так,  как будто со мной это впервые. Мы гуляли,
как школьники,  всю ночь.  Собственно,  в этот день ничего особенного не
произошло.

   -- А потом?

   -- В первый раз я это заметила через пару дней, в такую же ночь. Было
очень ясное небо. Он показывал Венеру, нес какую-то чепуху про летающего
дракона из  какого-то  созвездия,  который после его  смерти прилетит на
Землю,  чтобы похитить мальчика...  Я толком не помню. Мне было хорошо с
ним,  о  чем бы он ни болтал.  А  когда мне слишком хорошо --  я  всегда
что-нибудь ляпну, вроде того, что хорошо бы и нам дождаться каких-нибудь
драконов и  полететь с  ними к  тому самому дурацкому созвездию.  Как ты
думаешь,  как  должен  реагировать на  это  нормальный человек?  Как  бы
отреагировал ты?

   -- Погладил бы тебя по головке...

   -- Я  была в шоке от его реакции.  Он испугался.  Представь себе.  Он
сразу замолчал,  но я почувствовала его испуг.  Физически почувствовала.
Он весь будто сжался,  побледнел...  От чего это,  Матлин?  Как будто не
тебя, а его похитили инопланетяне.

   -- Может, он немножко того...

   -- И  я  так  подумала.  Ни  фига!  Сколько раз  я  его провоцировала
дурацкими вопросами --  он нормальнее нас с тобой,  а главное -- гораздо
умнее, чем хочет казаться.

   -- Ты же не психиатр.

   -- Послушай,  у  него  уникальная интуиция,  потрясающая память.  Мне
кажется,  ему намного больше лет,  чем он говорит. Просто он чувствовал,
что  мне  нравятся  взбалмошные мальчишки,  и  хотел  казаться таким.  Я
спросила,  что для него самое главное в жизни?  Знаешь,  что он ответил?
"Чтобы мне верили". И все? "А больше ничего и не надо -- все остальное у
меня есть".

   -- Положим,  для хронических врунов это действительно важно.  Что ж в
этом особенного?

   -- Он всю жизнь искал человека,  который ему поверит, и я верила ему,
подлецу!  Я перестала даже пытаться отличить правду от лжи.  Я позволяла
ему все. Но то, что я знаю о нем, это очень мало, почти ничего.

   -- Что же ты о нем знаешь?

   -- Например,  то,  что ты  ему очень нравишься,  несмотря на то,  что
избегаешь его. А с твоей Аннушкой у тебя ничего не получится, потому что
она тебя не любит... и ты ее тоже.

   -- Так. Приплыли. Что этот сердцеед способен понимать в любви?

   -- Кое-что.  Он говорит, что это тайм-аут. В смысле, тайм-аут в жизни
двух существ, которых природа заставляет привыкнуть друг к другу и перед
этим  дает  время  слепого влечения,  позволяющее не  видеть в  партнере
недостатков.   Логично?   Это  адаптация  к  будущей  совместной  жизни,
продолжению  рода...   --   Наташа  объясняла  эту  теорему  при  помощи
замысловатых  жестов  и   готова  была   снова  разрыдаться  над   своей
провалившейся адаптацией.

   -- Какой бред! И после этого ты могла с ним...

   -- Мне ни с кем еще не было так хорошо, -- завыла она. -- И не будет.

   От ее слез и ощущения собственного бессилия Матлина бросило в ярость.

   -- Ну, хочешь, я набью ему морду?

   -- Ты найди его, Феликс, я сама ему морду набью. Мне терять нечего.

   -- Не  говори  ерунды,  --  Матлин  выплеснул  в  ее  стакан  остатки
"Абсолюта",  и она с отвращением ухватилась за него,  как за порцию яда,
способного решить сразу все проблемы.

   -- Я спросила, действительно ли он инопланетянин, как ты сказал?

   -- Не правда.  Я не говорил,  что он инопланетянин.  Я сказал, что он
хуже...

   -- И он сказал "нет".

   -- Чистая правда.

   -- Он сказал, что ты не считаешь его человеком.

   -- Так оно и есть.

   -- Тогда кто он?

   -- Ты не догадалась спросить его об этом сама?

   -- Догадалась. Он сказал "не знаю".

   -- Тогда откуда ж мне знать?

   -- Еще  такая  деталь:  он  никогда  не  позволяет смотреть  на  себя
спящего. Как ты думаешь, почему?

   -- Ну, -- замялся Матлин, -- я могу его понять. Спящий мужчина -- это
не зрелищно.

   -- Ничего подобного.  Зрелища тут совершенно ни при чем. Хотя однажды
было такое зрелище...

   -- 16-го декабря, ночью? Ты была с ним?

   -- Откуда ты знаешь?

   -- Он исчез с любовного ложа? Ну, расскажи.

   -- Почти...  Я проснулась ночью, а он -- не дышит и... светится весь,
как будто его фосфором натерли.  Я перепугалась,  трясу его, кричу, а он
не  реагирует.  Проснулась Верка,  мы  у  нее  ночевали.  Она медсестра.
Пощупала его пульс,  посветила в зрачки. "Все, -- говорит, -- он мертв".
Я чуть с ума не сошла.  Когда приехала скорая,  он очухался, сказал, что
все в порядке,  и ушел.  Меня колотило неделю,  а когда все успокоилось,
Верка сказала интересную вещь:  он  пришел в  себя,  а  пульс так  и  не
появился.

   -- Плохо щупала.

   -- Нет.  Верка  --  баба  серьезная,  она  не  будет паниковать из-за
ерунды.

   -- И после этого ты продолжаешь с ним спать?

   -- Я хочу знать, кто он, где он и что с ним?

   -- Первое ты вряд ли узнаешь.  Второе мы спросим, когда он объявится.
А вот что я действительно желал бы знать в первую очередь --  это что он
здесь делает, зачем ему понадобилась ты и не пора ли ему убраться домой.

   -- Где он живет?

   -- Понятия не имею.

   -- Ты  обещал  мне  рассказать что-то  об  инопланетянах или  ты  был
слишком пьян?  Я  читала кое-что о похищениях и если все это так,  как я
понимаю,  все довольно логично:  он  был похищен и  помнит все,  что там
произошло.

   -- Н...не знаю.

   -- Феликс, ты обещал мне все рассказать.

   -- Хорошо. Он не был никем похищен.

   -- Сколько ему лет?

   -- Понятия не имею, даже представить себе не могу.

   -- Ты опять издеваешься?

   -- Пойми,  дурочка,  я  давно перестал издеваться.  Если  ты  мне  не
веришь, лучше не спрашивай.

   -- Он ведь не из Питера?

   -- Нет, конечно.

   -- А откуда?

   -- Не знаю.

   -- Кто он по образованию?

   -- Думаю, что образование ему без надобности.

   -- А чем занимается? Кем работает?

   -- ?

   -- Он кем-нибудь когда-нибудь работал?  Назови мне хоть что-нибудь из
его занятий. Ты же лучше знаешь его, Феликс.

   -- Н...ну, в мою бытность он был неплохим навигатором.

   Наташкин "детектор лжи" зашкалило.

   -- Каким еще навигатором? На флоте?

   -- Да, это можно назвать флотом. Разве он не рассказывал?

   Матлин  поймал ее  взгляд,  прямой,  нокаутирующий и  ставший в  один
момент абсолютно трезвым.  "Чертов придурок,  -- подумал он про себя, --
ты б хотя бы предупредил,  в какую сторону врать,  а теперь выкручивайся
сам, как хочешь".

   -- Что это за флот?

   -- Флот как флот.

   -- Балтийский?

   -- Ну, не то чтоб совсем Балтийский...

   Но Наташа не унималась:

   -- Может, Черноморский краснознаменный?

   -- М...может  он,  конечно,  и  краснознаменный.  Кажется,  тот,  что
курсирует до Африки и обратно.

   -- Ага,   --  согласилась  она,  --  скорее  всего  Средиземноморский
краснознаменный. Так я и думала.

   -- Да, это именно то, что ты думала, и хватит меня пытать. Я пока что
не соврал ни слова.

   -- Знаю,  -- она поднялась с табуретки и направилась к прихожей. -- А
ты у них кто?  Бортинженер?  "Два косяка летающих тарелок...  Над мокрой
территорией страны..." -- пропела она и сорвала с вешалки свою дубленку.

   -- Я у них груз,  --  объяснил Матлин, -- правда, не скажу, что очень
ценный...

   -- Вот теперь верю, -- согласилась Наташа и вернулась, чтобы чмокнуть
его в небритую щеку,  --  спасибо за откровенность,  Матюша, все с тобой
ясно. И вообще, со всеми все теперь ясно.

   В прихожей она сделала несколько попыток попасть правой ногой в левый
сапог и когда, наконец, ей это удалось, Матлин не выдержал:

   -- Стой,  никуда ты просто так не уйдешь,  --  он вытащил из наручных
часов жучок-передатчик Перры,  --  Суф,  где бы ты ни был,  ты нужен мне
здесь, срочно.

   Он схватил Наташку за руку и  потащил в комнату,  но она не придумала
ничего умнее, чем усесться на пол и упереться ногами в дверной косяк.

   -- Пусти!

   -- Подожди, дурочка, три минуты подожди.

   -- Вы  меня  достали!  Ненавижу  вас  всех!  Козлы!  Придурки!  Детки
великовозрастные! Прекрати меня лапать, я не собираюсь с тобой спать!

   -- Кто здесь собирается с тобой спать, нимфоманка чокнутая?

   Они  тузились  с  переменным  успехом,  с  бесполезными  уговорами  и
истерическими воплями, пока Наташка не замолчала и не застыла с шарфом в
руке,  которым только  что  отбивалась от  Матлина.  В  глубине коридора
возвышалась фигура Суфа.

   -- Что тебе ясно? -- Кричал Матлин. -- Что тебе может быть ясно, если
даже я не понимаю, что происходит! Суф, объясни девушке, кто такой Али.

   Суф был неожиданно лаконичен:

   -- Мадиста, кто же еще...

   -- А теперь объясни, что такое мадиста.

   -- Я не очень хорошо говорю...

   -- Ради Бога, Суф, скажи, как сможешь. Может быть, тебе она поверит.

   -- Это,  видишь ли,  такая штука...  -- начал он объяснять сидящей на
полу девушке,  которая больше походила на гипсовую статую,  --  штука, с
которой лучше не связываться... если есть такая возможность...

   -- Все понятно?  -- Переспросил Матлин, пытаясь поставить "статую" на
ноги,  но ноги не слушались,  а  взгляд не отрывался от вновь прибывшего
гуманоида.  -- Ах, да! Я забыл вас представить: Наташа, моя институтская
подруга. А это Суф, навигатор и инопланетянин, между прочим.

   -- Это я и без тебя вижу,  -- пробормотала Наташа. -- Можно, Фелечка,
я лучше сяду?

   -- Ты не хочешь прилично поздороваться с Суфом?

   Наташа,  на гнущихся невпопад ногах приблизилась к  Суфу и изобразила
нечто среднее между поклоном и попыткой споткнуться.

   -- Добро пожаловать на Землю, Суф. Рада познакомиться.

   Они еще долго и задумчиво глядели друг другу в глаза,  пока Матлин не
толкнул в бок Суфа:

   -- А ты не хочешь прилично поздороваться?

   -- Спасибо, -- ответил Суф, -- только ваша Земля мне уже...

   -- Стоп,  --  оборвал его  Матлин,  --  эта  лексика для  внутреннего
употребления, к дамам отношения не имеет.

   -- Вот это да!  --  Выдавила из себя Наташка и протиснулась на кухню,
чтобы снова занять свой любимый табурет.  -- Чем ты меня напоил, Феликс?
Что-то мне нехорошо.

   -- Надо выпить еще и тогда вырвет, -- проявил сообразительность Суф и
занюхал горлышко пустой бутылки.  --  Фу, я бы уже сдох от такого пойла.
Чем ты поил даму, Феликс?

   Наташу опять приморозило взглядом к Суфу. Стоило ему сделать шаг в ее
сторону   --   она   сжалась,   как   напуганный  ребенок.   Но   Матлин
предусмотрительно встал между ними.

   -- Хочешь, я тебе про него анекдот расскажу?

   -- Про Суфа?

   -- Представь себе, идем мы с ним вечером мимо гастронома...

   -- Ладно тебе... -- смутился Суф.

   -- А ты не слушай, уйди в комнату. Музыку себе поставь. Так вот, идем
мы мимо гастронома -- ханурик стоит. А Суф был в своей шапочке закрытой,
с козырьком...  Только без бумбона.  Бумбон мы отрезали,  чтоб он не был
похож на идиота.  Ну,  такой, знаешь, только глаза торчат? Я ханурика не
видел и  оставил Суфа  на  пять минут,  а  ханурик к  нему подваливает и
говорит:  "Слышь,  мужик,  открывашка есть?" А мой Суф откуда знает, что
такое "открывашка"?  "Ну, ножик, -- говорит, -- какой-нибудь или ключи?"
Суф  проанализировал все  три понятия на  предмет здравого смысла и  тем
более ничего не понял: "Ты, -- говорит, -- объясни, что это такое, может
быть,  и есть".  А ханурик ему:  "Ты что,  мужик,  иностранец?" "Нет, --
отвечает Суф,  --  инопланетянин".  "Ага,  --  говорит ханурик,  --  а я
Жириновский,  приятно познакомиться".  А  моему Суфу  откуда знать,  что
такое  "Жириновский"?  Он  только  кино  смотрит и  музыку  слушает,  на
политику у него чувства юмора не хватает.  "Очень приятно познакомиться,
-- говорит,   --  товарищ  Жириновский".  Они  для  него  почему-то  все
товарищи, понравилось ему это слово. Ханурик говорит: "Ха! Действительно
инопланетянин".  И давай приставать к нему:  с какой планеты,  то, се...
Суф разозлился: "Ты, -- говорит, -- товарищ Жириновский, в телескоп хоть
раз глядел,  чтобы разбираться,  кто с какой планеты? Так вот, все равно
ты  ее  не  увидишь.  И  вали отсюда,  не засоряй порожняком парковочные
шахты".  Короче,  когда я  вышел из магазина,  там уже собирался митинг.
Насилу его утащил.

   Наташа улыбнулась.

   -- Так  что,   имей  в  виду.  Скоро  он  "оземленеет"  окончательно,
перестанет отличаться от местных аборигенов,  и  уши у него будут расти,
как положено.

   Она оглянулась на Суфа,  будто прикидывая,  как он будет смотреться с
человеческими ушами.

   -- Кататься полетим? -- Предложил ей Матлин.

   -- На летающей тарелке?

   -- На  летающем прянике.  Суф,  ты  сможешь вскрыть Перру под  окном,
чтобы не облучать ее...

   -- Только  быстрее пошевеливайтесь,  --  оживился Суф  и  постучал по
запястью,  где у землян находились наручные часы,  --  я, кажется, видел
кое-что интересное.

   Они распечатали заклеенное на зиму окно.  Суф шагнул вниз и исчез,  а
Наташка истерически завизжала, когда Матлин потащил ее к подоконнику.

   -- Болван!  --  Прокричал ему Суф. -- Она же не видит... Возьми ее на
руки.

   Услышав в  полутора метрах от  себя  голос Суфа,  растворившегося над
улицей  между  первым и  вторым этажами,  Наташа немного успокоилась,  а
когда из-под невидимого защитного экрана высунулась перчатка и  схватила
ее за руку --  даже не оказала сопротивление.  Через несколько минут они
уже выходили в стратосферу.

   -- Ой,  не так быстро,  --  вопила Наташка,  --  я  ничего не успеваю
разглядеть. Меня еще никто так высоко не поднимал...

   -- Где ты их видел?

   -- Над океаном, -- махнул рукой Суф. -- Атлантическим. Что-то похожее
на твои журнальные снимки. Несколько штук. Ушли под воду.

   -- Ты за границей была? -- Обернулся Матлин к Наташе.

   -- В Болгарии, а что?

   -- Пролетаем  Европу.   Суф,  дай  ей  увеличитель  ландшафта.  Пусть
любуется.

   Пока Наташа разобралась,  что к чему,  куда глядеть и за что дергать,
Европа уже  миновала и  "пряник" пошел кругами над  океаном,  снижаясь и
гася  скорость,  чтобы не  пользоваться мгновенным тормозом.  Этот  трюк
Матлин категорически запретил машине еще в  павильоне ЦИФа,  несмотря на
то,  что естественная инерция внутри салона гасилась начисто. Но инерция
психики давала порой очень неожиданные последствия.

   -- А под водой ты когда-нибудь плавала?

   -- Только в бассейне.  Ой,  мальчики,  вы плывите, куда вам надо. Мне
все по кайфу.

   Они врезались в  океан,  прошли до самого дна и  остановились.  Купол
Перры  спроецировал внешнюю панораму,  на  которой отчетливо обозначился
край подземной шахты, подобной тем, что принимают корабли в технопарк. В
этот  момент Матлин осознал всю  мудрость житейской истины:  "женщина на
корабле -- к несчастью", даже если несчастья в принципе исключены. Более
того,  женщина сама  по  себе,  по  всей  своей сути  есть олицетворение
несчастья, даже если она не собирается его олицетворять...

   -- Что это было?

   Суф  вывел на  диараму запись,  где  три  светящиеся капсулы,  каждая
размером с  цистерну,  зависнув одна над  другой,  медленно опустились в
воду.  Записывающая "муха",  погружавшаяся параллельно им, зафиксировала
их потемнение и мгновенное исчезновение над жерлом шахты.

   -- Ареал? Как это? Не может быть? -- Удивился Матлин.

   Как видишь, может, -- подтвердил Суф. -- Я и предположить не мог... и
искать не пытался.  Строить шахтоприемники в живой фактуре! Ну, подлецы!
Фактура -- это же святое. Знаешь что, -- обратился он к Матлину, -- если
это работающий отсек --  нам отсюда пора...  --  и он, пренебрегая всеми
страховочными для человека приспособлениями,  заломил крутую параболу со
дна Атлантического океана в сторону Москвы.

   ***

   Упования на  то,  что  алкоголь сделает с  Наташей все необходимое...
чтобы  она  проснулась  с  воспоминанием об  удивительных мультиках,  не
оправдались.  Более того,  в ту ночь она не спала вообще, а ворочалась с
боку на бок и  делала вылазки на кухню за рассолом.  Но к  утру уже была
свежа,  относительно бодра  и  изо  всех  сил  стучала  кулаком в  дверь
Матлина.

   -- Матюша, открой немедленно! Иначе я разнесу твою дверь.

   Не успел ключ провернуться в замке, дверь распахнулась, и она влетела
в прихожую, будто собиралась взять ее штурмом.

   -- Кто дома?

   -- Кто тебе нужен?

   -- Суф.

   -- На диване.

   -- А Али?

   Матлин развел руками.

   -- Тем лучше, -- она решительно вошла в комнату, стащила с Суфа плед,
очевидно,  убедиться, что он в целости и сохранности; и уселась напротив
него.

   -- У тебя нелетная погода?

   -- Нелетной погоды не  бывает,  --  ответил Суф и  попытался натянуть
плед обратно, -- бывает нелетное настроение.

   -- Нет,  лучше скажи,  что ты отлетался и теперь намерен вылеживаться
на фелькином диване.

   -- Допустим, у меня техническая остановка на фелькином диване, ну так
и что?

   -- Так   вот,   родной,   никаких  остановок.   Жизнь   продолжается.
Поднимайся,  надевай свою шапочку "без бумбона" и пошли...  Я,  кажется,
знаю, чем тебя развлечь.

   Матлин,  наблюдавший сцену  с  порога  комнаты,  не  решился  пустить
ситуацию на самотек:

   -- Нет уж, погоди. Что ты надумала?

   -- Ты мне что-то говорил о его технических дарованиях... выдающихся?

   -- Говорил.

   -- А он не спорил?

   -- Чего ж тут спорить?

   -- Значит, в электронике разбирается.

   -- В нашей?

   -- Ну не на Марс же я его повезу.

   -- В нашей -- не знаю, но разберется, если надо.

   -- Ты говорил, что он прокиснет здесь от тоски?

   -- Так...

   -- Так вот,  я  ему этого не позволю.  С завтрашнего дня он принят на
работу. Сегодня мы все утрясем. Кстати, ты тоже собирайся.

   -- Куда?

   -- Вовчика помнишь?

   -- Какого Вовчика?

   -- Он  мне  все  уши  прожужжал:   нужен  классный  механик,  который
разбирается в оборудовании самолетов.  Он сейчас шеф какого-то СП... КП,
короче, ремонтирует электрооборудование. Им предложили работу, даже дают
помещение под Москвой, но у них специалистов по этому профилю нет. А там
заказ -- по тысяче баксов на рыло! Суф, ты представляешь себе, что такое
"тысяча баксов на рыло"?

   Суф промолчал.

   -- Ты с ума сошла,  --  рассердился Матлин,  --  у него ни "рыла", ни
документов к этому "рылу"...

   -- Ерунда все  это.  Он  черта  лысого на  работу возьмет без  всяких
документов.  Он  сам сказал,  лишь бы толковый мужик.  Суф,  ты толковый
мужик? Ты петришь в самолетах? Ты же должен петрить в самолетах!

   Суф еще раз промолчал.

   -- Я  обо  всем договорюсь,  --  не  унималась Наташка,  --  я  Вовку
двадцать лет  знаю,  он  мне  как  брат.  Там  классные ребята и  лишних
вопросов задавать не будут.

   Пока  они  препирались между собой на  повышенных тонах,  Суф  принял
сидячее положение, обозначив тем самым свое молчаливое присутствие. Хотя
и  без  этого присутствия бороться с  наташкиной сумасбродной идеей было
занятие не из легких.  Однако спорщики умолкли в ожидании. Ожидание было
тщетным -- ни единого звука от Суфа не последовало.

   -- Глаза у него, конечно, странные, -- рассуждала Наташа, -- но, если
не знать...  так ни за что и  не заподозришь...  А  все остальное из-под
шапочки "без бумбона" видно не будет.  Скажем,  что лицо обожжено -- кто
его   будет  разглядывать?   Представим  его   как   иностранца,   шведа
какого-нибудь,  они все под два метра,  а  в акцентах Вовка все равно не
разбирается.  Хотя у  Суфа даже не  акцент,  картавость какая-то --  тем
лучше.  Скажем,  что побывал в авиакатастрофе.  Суф, ты в авиакатастрофе
бывал?

   -- А сейчас я, по-твоему, где?

   -- Вот и чудненько.

   Суф медленно обул тапочки и  снова застыл,  погрузившись в состояние,
не восприимчивое ни к каким проявлениям окружающего мира.

   -- Ей, Суф! Ты здесь или ты где?.. Работать хочешь, тебя спрашивают?

   -- Ну, допустим, хочу.

   -- Нет, -- вынес свое окончательное решение Матлин, -- никаких работ!
Обойдемся без тысячи баксов. Мы не привередливые.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Теория отражения (основы идентифологии).

   Я  редко позволяю себе на  чем-то  настаивать,  особенно это касается
недоказуемых абстракций.  Если кто-то  считает иначе --  на здоровье,  в
конце концов, от этого ничего не меняется. Но гипотеза о том, что каждая
песчинка мироздания содержит полную информацию о  мироздании во всех его
временных направлениях,  меня  всегда возмущала.  Даже не  своей наивной
претензией на  глобальное всезнайство,  а  в  первую  очередь осознанием
того,   что   масса   времени   тратится  впустую  на   прочтение  книг,
прослушивание лекций,  задавание нелепых вопросов, -- чем мои мозги хуже
песка,  почему я  не  нахожу в  них нужной мне информации о  мироздании?
Боюсь,  что  мистикам и  астрологам давно  пора  перенять порочную черту
классических наук --  способность усомниться в увиденном, прочитанном, и
уж тем более в почудившемся.

   Систему информационных пространств мы  уже  не  раз бороздили вдоль и
поперек. Достаточно вспомнить природу ЕИП, чтобы не морочить себе голову
теорией сжатия и  тиражирования информации в  сыпучем материале,  больше
пригодном для бетономешалки,  чем для суперархива.  Выходы на каналы ЕИП
можно  нащупать везде.  Трудность состоит в  том,  чтобы извлечь по  ним
достоверную информацию,  которую активно искажают те  же самые песчинки,
личинки,  классические науки  и  в  особенности  продвинутые  в  мистику
кухонные провидцы,  контактирующие с "внеземным космическим разумом", --
случай  особо  тяжелый.  Надо  сказать,  каждый  случай  познавательного
контакта  с  неизвестным в  большей  или  меньшей  степени  тяжел.  Этой
трудности и  была посвящена так называемая "теория отражения" --  третий
кит идентифологии,  относящийся к чуть более поздней эпохе, чем логисты.
Но,  как  и  два  предыдущих,  был  "изобретен" посредниками задолго  до
возникновения Ареала и "открытия" ЕИП.

   Собственно,  вся  последующая  наука  этого  направления  может  быть
обобщена  одной  фразой:   ТЕОРИЯ  ВОСПРИЯТИЯ  ИСКАЖЕНИЙ  ИНФОРМАЦИОННЫХ
ЕСТЕСТВЕННЫХ ПОЛЕЙ. В современном варианте с ней знаком каждый уважающий
себя   инженер-информационщик  любой   расы   и   цивилизации,   как   с
фундаментальной теоретической основой своего дела.  Но  лично  меня  как
человека  не  предрасположенного  к   точным  наукам  больше  интересует
история.

   Суть   истории  такова:   каждый  предмет  того  самого  пресловутого
мироздания действительно способен  рассказать о  своем  мироздании очень
много, но разные предметы расскажут вам истории абсолютно разные. И дело
не в том,  что в них содержится недостоверная информация,  а в том,  что
она  недостоверно через них  передается,  можно сказать,  преломляется и
преломляется  всякий  раз   по-разному  --   это  что  касается  природы
отражений.  А  относительно теории дело  обстоит так:  если нам  удастся
смоделировать   существование   некоего    всезнающего   абсолюта    или
"космического   разума"   --   любимого   собеседника   экзальтированных
домохозяек  (допустим,   одного  единственного),  от  которого  мы  ждем
откровение  истины;  и  некоего  драгоценного минерала,  способного  эту
истину нам вещать,  то  из всех галлюцинаций,  дошедших до наших органов
восприятия, мы должны будем удалить так называемые "личностные признаки"
не  только минерала-вещателя,  но  и  самого "абсолюта".  Если  простому
смертному землянину это  удается  (в  чем  я  глубоко сомневаюсь) --  на
выходе  он  получает  в   чистом  виде  "теорию  отражения"  --   чистую
"передающую антенну",  которую информационщики называют "отфильтрованным
каналом".   Природной  способностью  фильтровать  каналы  обладают  лишь
существа "чистой линии фактуры" с  нормально развитым АПС-фактором НИМа,
что позволяет им  существовать исключительно за  счет этого фактора.  Но
"чистая  линия"  абсолютно не  человекоподобна --  это  совершенно иная,
непохожая на нас расовая группа,  и классическое понятие "фактура" нашей
расы к ней никак не подходит.

   Абстракция  "фильтровки личностных признаков" чрезвычайно сложна  для
восприятия,  но постлогисты вцепились в нее мертвой хваткой,  заподозрив
здесь продолжение логических фигур.  И  были правы.  К  сожалению,  я не
смогу объяснить теорию отражения применительно к  Искусству,  вторичному
Искусству и т.д., но на примере Естества попытаюсь:

   Природа  явлений  Естества  состоит  из  сложного  набора  признаков:
внутренних  колебаний  (которые  иногда  называют  химическим составом),
рефлексии внешних воздействий,  которое,  грубо  говоря,  можно  назвать
физическим состоянием; динамики, которая может быть сильной, вялой, либо
вовсе не характерной.  Все эти признаки составляют фон, среду, в которой
действует  основной   признак   --   реакция   на   общий   связующий  и
гармонизирующий процесс --  "отражение". Это то, что влияет на колебания
и   рефлексирующую  динамику  примерно  так,   как   структура  ДНК   на
формирование организма или карма на эволюцию души.

   Если попытаться вложить это явление в логический ряд, безусловно, оно
бы  соседствовало с  явлением симфонического оркестра.  Принцип действия
аналогичен:  пока  идет  настройка,  из  каждого инструмента извлекается
вольный  звук,  но  выходит  дирижер  и  приводит в  гармонию весь  этот
звуковой хаос.

   Каналы   Е-инфополя   интерпретируются  каждым   инструментом   этого
"оркестра" и,  кроме самовыражения", подчиняются воле "дирижера". Именно
эту  волю  древние  посредники учились  отделять от  прочей  "ботвы".  К
"ботве" они  относили даже органы восприятия собственного тела,  которые
составили отдельный этап "теории отражения". Все эти этапы были выражены
в  весьма занятных формулах:  если  "сизифовы формулы" НИМа  содержали в
себе характеристики всех параметров вещества:  от биохимических структур
до  баллистических возможностей,  то  формулы  "теории отражения" больше
напоминали музыкальные фантазии на нотном стане и требовали титанических
усилий для прочтения.  Со временем все это упростилось до так называемых
"рефлексивных  матриц"  --  свернутых  в  пространстве  точках  отсчета,
способных  развиваться  по  нужной  программе.  Они,  кстати,  оказались
полезной начинкой для компьютера и используются в Ареале до сих пор.  Их
можно   назвать  одной   из   составляющих  искусственного  незамкнутого
интеллекта (ИНИ)*  (*  что  же  такое  искусственный замкнутый интеллект
(ИЗИ)  и  почему  каждый здравомыслящий обитатель Ареала содрогнется при
его упоминании, -- будет рассказано гораздо позже).

   О  чем  говорили  посредникам  "музыкальные"  формулы?  Во-первых,  о
скрытых аналогиях, которые невооруженным глазом ни за что не заподозришь
(это  то,  что  касается подтверждения теории  логистов);  во-вторых,  о
некоторых   свойствах   того   самого,   гипотетически   предполагаемого
"дирижера",  которого мы будем называть "сутью природы";  в-третьих, это
неизбежно  привело  посредников  к  возможности контролировать процессы,
которые в природе происходят стихийно и,  если не управлять ими,  то, по
крайней мере,  провоцировать, прогнозировать, понимать их смысл. Сюда же
можно приписать и в-четвертых, в-пятых и т.д. -- это уже детали. "Теория
отражения"  замкнула  собой  ядро  идентифологии,   и   эта   дисциплина
(искусство) надолго погрузилась в  чисто  эмпирическую исследовательскую
работу,   из   которой  впоследствии  произросли  науки,   подчас  самых
неожиданных направлений.  А  идентифология как таковая,  так и  осталась
"ядром", не более чем теоретическим "ядром".

   ***

   Все  сомнения и  предосторожности Матлина на  предмет трудоустройства
Суфа кончились тем, что несчастного навигатора действительно "оторвали с
руками".  Правда,  не в  СП по ремонту электроники,  а в шабашку вольных
стрелков,  которые кидались на любую работу,  особенно на ту,  что пахла
деньгами. Им действительно дали помещение под мастерскую, которое скорее
напоминало  вросший  в  почву  гараж,  и  ремонтировали они  в  основном
разбитые  машины.  Иногда,  если  повезет,  сбывали  краденые  запчасти;
иногда,  если не повезет,  скупали краденые запчасти.  В общем,  на счет
тысячи в месяц Наталья,  конечно, погорячилась, но свои 200-300 долларов
Суф имел.  И то,  если ему эти деньги совали в карман.  Имей он свойство
контролировать  процесс  распределения  материальных  благ,  получал  бы
наверняка  больше.  Но  одно  хорошо  --  лишних  вопросов  нелегальному
эмигранту, как было уговорено, не задавали.

   Помимо всех своих прочих достоинств,  Суф не  имел комплекса по части
порыться на  автомобильной свалке,  стащить каркас  разутого "Запорожца"
под  предлогом того,  что  этот  "мусор"  все  равно  никому  пользы  не
принесет.  Словом,  правильно понимал возложенные на  него  задачи и  из
всего  натасканного с  помойки  безжизненного барахла  создавал то,  что
ездило,  тормозило, разворачивалось, даже щелкало коробкой передач. Если
коробки передач "на свалке" не находилось, он заменял ее конструкцией из
ремней, блоков и всего, что попадалось под руку. Коллеги были довольны и
пользовали своего молчаливого "товарища" заслуженным авторитетом.

   Со  временем  все  это  притупило  бдительность  Матлина:  он  хорошо
познакомился с тамошними "классными мужиками", ходил с ними на пиво и ни
на секунду не усомнился в том,  что деньги их интересуют гораздо больше,
чем обстоятельства иммиграции его "шведского кузена".

   Единственным недостатком Суфа как сотрудника СП  "Из-дерьма-конфетку"
была его необязательность в  плане прихода на  работу.  Если он вдруг не
находил в  себе настроения крутить болты и  решал,  что  ему самое время
повисеть у  шахты в Атлантическом океане,  удержать его было трудно.  Но
зато,  коль уж ему в  руки попадалась какая-нибудь интересная штуковина,
нуждающаяся в  его участии,  --  он не высовывался из гаража до тех пор,
пока не добивался от нее результата. За этим делом он мог просиживать по
трое суток подряд без сна и  еды,  и доводы Матлина о том,  что он ведет
себя не по-человечески, на него не действовали.

   -- Знаешь,  что в этой работе самое противное? -- Говорил ему Суф. --
Соблюдать ваши технические традиции.  Я за час могу перебрать движок, но
мне понадобится еще два часа,  чтобы проверить,  не  всобачил ли я  туда
чего лишнего...

   В очередной прогул Суфа Матлину оборвали телефон его коллеги:  найди,
разыщи,  хорошие деньги дают, без твоего "товарища шерстяного" ничего не
получится.  "Шерстяной товарищ" Матлина очень  насторожил:  первое,  что
пришло ему  в  голову,  это  то,  что  слово  "шерстяной" --  проявление
неуважительного отношения к  суфовой лысине,  которая,  по идее проекта,
обязана была  скрываться под  шапкой.  Но  когда он  совершенно случайно
узнал, что с арабского языка слово "суф" переводится как "шерстяной", --
это насторожило его еще больше:  кому-то  же пришло в  голову порыться в
словарях, от нечего делать в арабские словари не лезут... Но во сто крат
больше  Матлина  насторожили эпитеты,  типа  "гениальный механик",  "ему
давно пора патентовать изобретения", "его нужно изучать как феномен"...

   За  эту  самую чрезмерно проявленную гениальность Суфу  и  влетело от
Матлина по первое число,  как положено. Многоденежный проект подвис, так
как Суф не был отпущен для его реализации,  а был отослан куда подальше.
И все было бы прекрасно, но перспектива повышения, зависшая над карьерой
Суфа,   оказалась   намного   более   серьезной  и   жизнестойкой.   Его
единственного из  всей  ранее предполагаемой компании взяли в  дело.  То
самое,  о котором когда-то говорила Наташа; где деньги из одного кармана
брюк переваливаются в другой, минуя налогооблагающие отрасли современной
индустрии.

   Речь шла  о  ремонте самолета,  доломанного в  одном из  подмосковных
авиаклубов. Старенькой модели "Як" для обучения начинающих авиалюбителей
с туго набитыми кошельками,  которым это,  вроде бы,  и ни к чему, разве
что  для  обострения  жизненных  впечатлений.   "Мода  такая  пошла,  --
объяснили Матлину работодатели, -- обучатся, пару раз сядут за штурвал и
больше их  в  клубе не  видно.  Вроде как сам себе чего-то доказал...  и
хватит. А машин не хватает".

   Деньги на проект были,  но самолет не летал,  не ездил и даже разбору
на  запчасти не  подлежал.  Кому пришла в  голову идея поставить его "на
крыло" -- разве что самому законченному фантазеру.

   Суф  на  технические описания вверенного ему металлолома отреагировал
спокойно:  "Надо  взглянуть.  Если  там  есть  чему  лететь  --  значит,
полетит".  Звездный час  Суфа приближался с  каждой секундой неумолимо и
неотвратимо,  как  вечное  стремление  человека  в  неизведанные глубины
космоса. Но, оставшись с ним наедине, Матлин зарубил подобные стремления
на  корню:  "Учти,  голубчик,  эта  штука  должна  взлетать только после
разгона  по  полосе  и,   не  дай  Бог,  она  получится  с  вертикальным
взлетом..."

   Под  большое "честное слово" Суф был допущен к  работе и  справился с
ней на удивление быстро,  без фокусов, не привлекая лишнего внимания. Но
на завершающем этапе нарвался на неожиданный казус,  совершенно для него
противоестественный.  У  напарника Суфа  были  права на  управление этим
типом  самолетов,  но  Суфу,  как  главному механику этого  безнадежного
проекта,  первому  пришла  в  голову  мысль  вскарабкаться за  штурвал и
предпринять испытательный облет.  Ему тут же объяснили,  разумеется, всю
глубину его неправоты и Матлин даже не попытался бы заступиться,  если б
ни одна фраза,  произнесенная с  нескрываемым высокомерием:  "Видишь ли,
парень, мастерить машину -- дело одно, а управлять ей -- несколько иное.
Летная практика --  это то,  без чего о самостоятельных полетах не может
быть и речи. Как-нибудь в другой раз тебя покатают..."

   Матлин сам удивился, как ему хватило терпения дослушать это до конца.
Суф поразительно спокойно все воспринял.  Тем более сам проболтался, что
никогда не летал на самолетах. Но возмущение достигло глубины души:

   -- Это у  кого нет летной практики?  Что ты можешь знать о его летной
практике?  А вдруг она у него побольше, чем у всего вашего клуба? Что ты
вообще о нем знаешь?

   -- Не надо, Феликс, он прав, -- остановил его Суф и добавил на языке,
непонятном для окружающих. -- Дурак всегда прав, потому что только дурак
способен узреть истину, -- этим аритаборским словозаворотам в свое время
обучил его Матлин и  никак не ожидал,  что они пригодятся Суфу именно на
Земле.

   Всю  дорогу домой Суф был молчалив и  задумчив,  будто решал для себя
один принципиальный вопрос: обидели его смертельно или еще можно жить...
Обидеться Суф умел,  но  был на  редкость отходчив.  Самой большой обиды
хватало лишь до смены темы разговора. Это касалось всего на свете, кроме
одного,  святая святых,  его "летучего" достоинства безотносительно зоны
Акруса или неба местного аэроклуба. Вызов попал в самую десятку:

   -- Почему они считают,  что я разобьюсь?  --  Удивлялся он.  --  Я же
ездил  на  машине.  Меня  этому  никто не  учил.  Собрал,  поехал и  все
нормально.

   -- Вот и я думаю...  -- согласился Матлин. -- Сам разобьешь -- сам же
починишь. Только как я им объясню, почему ты остался жив?

   На  машине Суф  действительно разъезжал даже по  городу,  даже иногда
соблюдая правила дорожного движения и  всего раз нарвался на  инспектора
ГАИ за  "лефт-трефик",  предпринятый им на загородном шоссе со скоростью
сто километров в  час.  Он  терпеливо выслушал все претензии к  себе,  а
когда понял,  что  просто так  ему  уехать не  придется,  воспользовался
КМ-лифтом  Перры,  не  забыв  захватить с  собой  машину.  К  сожалению,
свидетелей не оказалось,  можно только предполагать, какова была реакция
инспектора. Вероятнее всего, он был озадачен.

   -- Почему я должен разбить самолет,  --  недоумевал Суф,  -- если эта
машина специально сделана для того, чтобы лететь?

   -- Давай договоримся:  если тебе дадут возможность полетать одному --
попроси у них парашют и твори, что хочешь. Только, если что, постарайся,
чтобы парашют раскрылся, ради меня...

   -- Не надо одному! Я же не собираюсь угонять эту рухлядь. Пусть будет
кто-нибудь --  и  мне  спокойнее,  и  соблазна меньше,  и  вообще...  --
ухмыльнулся Суф, -- я сейчас на Перре не вполне уверен, что один... А ты
говоришь, на самолете...

   -- Как это?

   -- Помнишь,   мы  катали  твою  подругу?   Индикатор  машины  показал
присутствие в салоне четвертого. Как думаешь, кто бы это мог быть?

   -- Али,  прохвост!  Кто же еще? Но в самолет он с тобой не полезет --
его от высоты тошнит.

   -- Теперь  каждый раз,  садясь за  управление,  я  вынужден сам  себя
пересчитывать.  А как прикажешь пересчитывать себя за штурвалом?  Еще не
хватало, чтобы его вытошнило прямо на доску приборов.

   -- Ты же в курсе, что он держится за меня...

   -- Один момент,  --  усомнился Суф, -- мы в тот раз даже за орбиту не
выходили... А когда выходили -- у меня в глазах не троилось.

   -- Ерунда какая...  Ты хочешь сказать,  что он прицепился к  Наташке?
Индикатор реагирует только на его человеческое состояние.  Или ты хочешь
сказать, что он взял моду прятаться от нас под сиденьем салона?

   -- Я ничего не хочу сказать о тех вещах,  в которых не разбираюсь.  А
вот  тебе следовало бы  посмотреть,  как выглядит "раздвоение призрака",
прежде чем тащить его сюда.

   Матлин схватился за голову.

   -- Что ты мелешь!  Не пугай меня, не то я "выйду из игры" раньше, чем
он.

   -- А  я  и  не  пугаю.  Просто надо  было  смотреть,  когда предлагал
шестирукий.  Ты у нас здесь главный мадистолог:  возишься с ним -- вот и
возись, только не забудь спросить, от чего у меня двоится в глазах.

   ***

   Для решительного разговора с  Натальей Матлин выбрал не самый удачный
день.  И тот факт,  что в собственном подъезде он наткнулся на шедшего к
нему обидчика Суфа, никак не повлиял на решительность его намерений.

   Наталья встретила его зареванной.  Впрочем, это состояние в последнее
время было для нее характерно.

   -- Чего тебе?  -- Рассердилась она. -- Что тебе еще надо? Я знаю все,
что ты скажешь.  Ты это говорил уже миллион раз. Весной мы поженимся. На
свадьбу придешь, а теперь убирайся.

   -- Нам надо поговорить сейчас же, срочно. Ты даже представить себе не
можешь, что я тебе скажу.

   -- Полиция нравов! Опять будешь наставлять меня на путь истинный?

   -- Нет. Только на технику безопасности общения с мадистой.

   -- Это ты  здесь главная мадиста!  И  Суф твой --  мадиста!  Господи,
когда вы,  наконец, уберетесь отсюда в свой ареал! -- Наташка попыталась
выпихнуть Матлина за дверь. -- Матюша, скоро я решу, что ты ревнуешь.

   -- Не смеши!  Нам надо поговорить,  пока не поздно. Иначе ты наживешь
себе проблему, от которой без моей помощи не отделаешься.

   -- Да, я это сделаю тебе на зло! Только тебе назло!

   Но спустя час, как только Матлин успел вернуться домой, она позвонила
и,  заходясь рыданиями,  сообщила, что покончит с собой, что такая жизнь
для нее невыносима, что этот "засранец" опять от нее прячется и что есть
у нее самые худшие предположения насчет обещанных ей проблем.

   Весь  вечер они  просидели у  Матлина на  кухне.  Наташка курила одну
сигарету за другой и несла полную ахинею о летающих драконах; о том, что
лучше всех понимает,  что Али никогда на  ней не  женится;  о  том,  что
понятия не имеет, зачем он мучает ее и что ему от нее нужно...

   -- Он чаще тебя беспокоит?

   Наташка разрыдалась:

   -- Проклятый мадиста!  Видеть его не  могу.  От  одного его вида меня
тошнит.  У тебя в Ареале не изобрели таблетки,  чтоб выпить и забыть его
навсегда?

   -- Ваше общение как-нибудь изменилось?

   -- Изменилось. Мы не общаемся вообще. Тебя это устраивает?

   -- Я ничего не понимаю, -- растерялся Матлин, -- совершенно очевидно,
что у него существует какая-то связь с тобой. И, если я исчезну с Земли,
он может остаться, а меня это совершенно не устраивает.

   -- Нет!  --  Закричала она,  --  Феликс, нет! Если ты исчезнешь -- он
потащится за тобой. Я знаю это точно. Пожалуйста, пообещай мне... -- она
вцепилась в его рукав,  --  пообещай,  что я поеду с вами. Я не могу без
него жить. Это все равно, что смерть.

   -- Вот это мы сейчас и проверим, -- Матлин встал и полез на антресоль
за манжетом.

   -- Что ты задумал?

   -- Эксперимент.  Сейчас я на Перре отойду от Земли и подожду. Если он
последует за мной -- девочка, ради всего святого, перекрестись и забудь.
Я найду для тебя любую "таблетку".

   -- Ага...

   -- И только попробуй ее не принять.

   -- Ага...

   -- Пообещай, что дашь стереть с памяти все, что там наворочено...

   -- Ага... -- кивнула она, -- а если нет?

   -- Если я не дождусь его -- действительно придется тебя забрать.

   Наташка оцепенела.

   -- И что? Что там будет?

   -- Неважно. Главное, что тебя не будет здесь.

   -- Феликс, подожди...

   -- Будешь до конца жизни любоваться истинным лицом своего принца.  Но
имей в  виду,  чудовища превращаются в принцев только в сказке.  В жизни
все как раз таки наоборот.

   Перра отошла на два диаметра от орбиты.

   -- Ну и  что?  --  Спросил Суф.  --  Так и  будем висеть или займемся
чем-нибудь?

   -- Спляшем,  --  Огрызнулся Матлин,  --  вот только развеселимся, как
следует, и тут же спляшем. Мне вешаться впору!

   -- А мне бы,  пока нас двое, прощупать ближайшие планеты. Есть у меня
подозрение, что половина из них -- "пломбы".

   -- Ну и что? Что это меняет? Пломба -- не пломба! Меня волнует только
одна  из  этих планет,  будь она  хоть десять раз  пломбой,  я  не  могу
оставить на ней мадисту!

   Суф презрительно фыркнул.

   -- А  что это меняет?  Мадиста --  не  мадиста.  Если даже ты  его не
можешь отличить от человека.

   -- В том-то все дело,  --  бушевал Матлин,  -- что я не знаю, что это
меняет.  Понятия не  имею.  Ты уверен,  что до Наташки индикатор меня не
"раздваивал"?

   -- Мы  с  тобой летали-то всего раз...  Вполне возможно,  что к  тому
времени он уже привязался к ней.

   -- Ты уверен, что индикатор не ошибся?

   -- Обижаешь машину. Смотри на панель: нас по-прежнему двое.

   За  наблюдением панели  Матлина из  припадка ярости  потянуло в  сон.
Прошло  полчаса молчаливого ожидания.  Суф  крутил  память индикатора во
всех режимах,  но  никакой более конкретной информации из нее извлечь не
удавалось,  а  Земля,  завернутая хлопьями облаков,  все дальше и дальше
уплывала от  них  по  правому борту.  Матлину начали мерещиться песчаные
пустыни под оранжевым светилом Аритабора,  высокий человек, замотанный в
черное  полотно  до  самой  макушки,  сигналил ему  "танцующей азбукой",
больше  похожей  на  танец  рук  --  древнейшую азбуку  посредников.  "И
все-таки это дун,  -- думал Матлин, -- но у черного ангела не может быть
крыльев.  За тем,  у кого нет крыльев, можно идти по пескам. Рядом с ним
мне хуже не будет" -- он сделал шаг вперед, как вдруг кто-то схватил его
за руку:

   -- Эй, приятель! Ты где? Приснилось что-то?

   Матлин подскочил и уставился на индикатор.

   -- Есть!

   В задней части салона четко послышался шум падающей воды, и две ласты
звонко шлепнули по полу.

   -- Чего висим, мужики? Помощь нужна?

   Увидев это зрелище, Матлин не поверил глазам, будто из одного сна его
перекинуло в  другой:  полуголый и  абсолютно мокрый Али сливал из маски
акваланга воду  прямо на  напольную панель "пряника" и  отстегивал ремни
кислородного баллона.

   -- Ты откуда? -- Сердитым тоном спросил его Матлин.

   -- Из Южной Африки, а что? Случилось что-нибудь?

   -- Разговор есть.

   Али освободился от акваланга, скинул его на пол и захохотал.

   -- Ребята!  Вы меня раскусили.  Убей меня Бог, я виноват! Я не хотел,
но я помогу вам выбраться отсюда.  Все произошло так неожиданно --  надо
было дублировать пилотаж. Но я помогу вам вернуть корабль. Будет сложно,
но я помогу.  Это ты!  --  Али хлопнул по плечу Суфа. -- Ты, лысый черт,
меня  раскусил!   Я  знал...   я  догадывался,  что  с  тобой  лучше  не
связываться!

   -- Ты уберешься с Земли вместе с нами!

   -- Клянусь! -- Али положил руку на сердце. -- Я же обещал!

   -- Только попробуй меня еще раз обмануть!

   -- Я не хотел. Я нечаянно.

   -- И  прежде чем  убраться отсюда,  будь любезен,  сделай так,  чтобы
Наташка не страдала по такому придурку как ты... Максимально корректно и
безболезненно.

   -- В лучшем виде! Я ей всегда говорил, Феликс, что ты больше, чем кто
бы то ни было,  достоин ее страданий.  Да ты и  сам ей наболтал лишнего.
Так что не сомневайся.

   Матлин еще раз сердито посмотрел ему в глаза.

   -- И только попробуй еще хоть с кем-нибудь...

   -- Ни за что!  Мне твоей Натальи хватило на всю жизнь! Ребята, если я
не вынырну через полчаса,  меня будут считать без вести утонувшим. Здесь
кислорода не осталось...  --  Али пнул ногой баллон, -- а меня в Мексику
пригласили. Англичане. Такие милые ребята... Они так расстроятся, если я
не посмотрю на живых индейцев.  Так тоже нельзя...  Давайте-ка,  поплыли
обратно.

   На  подходе  к  орбите  Али  исчез,  и  индикатор сбросил одну  живую
единицу.

   -- Ты что-нибудь понял? -- Спросил Матлин Суфа.

   -- Да. Эта сволочь занулила нам болф.

   -- А с индикатором?

   Суф  долго вертел головой и  не  мог понять,  какие еще в  этой жизни
могут существовать проблемы, кроме зануленного болфа?

   -- Да брось ты,  Феликс, он сам себя раскусил. Ты убедился, что все в
порядке, а выберемся мы и без его помощи... как-нибудь.

   -- Все в порядке!  Пока в порядке,  но я так и не понял, что он здесь
делает?

   -- Почему ты решил,  что должен все понимать? Тебе было ясно сказано:
на индейцев смотрит. Почему ты ко мне цепляешься? Почему его не спросил?
Ну, хочешь, еще раз перекроем ему кислород?

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Природа и Творения.

   Религия  фактур  --  тема  особого порядка,  но  пока  что  никем  не
относимая к  разряду  принципиальных или  основополагающих.  Поэтому для
начала неплохо было бы определить, что именно здесь будет пониматься под
словом   "религия".   В   4-й   Книге   Искусств   существует  несколько
противоречивых критериев на  каждый  случай...  В  каждой  фактуре можно
выявить кое-что из проявлений внимания к тому,  что сильно и необъяснимо
-- это отнюдь не  бонтуанское изобретение.  Начнем определяться с  того,
что  ближе  к   нам:   религия  --   это  предполагаемое  наличие  некой
необъяснимой действующей либо присутствующей субстанции, имеющей влияние
на что-то,  проявление в чем-то.  Далее возможны варианты:  это суррогат
дремучего сознания;  это направление интуитивного познания;  это область
особого искусства восприятия неизвестного.  Это  может  быть  достоянием
группы  существ (людей) или  одного.  Это  может  быть  объектом веры  и
культа, либо неприязни и соперничества, даже конкуренции. Эта субстанция
в своих проявлениях может быть разноликой,  а может иметь характеристику
"ничто из ничего", как, впрочем, может и отсутствовать, -- такие фактуры
называют "нейтральными".  Обычно это искусственные образования с  начала
второй  ступени  (по  Дуйлю).  Им  свойственна некоторая заторможенность
развития  с  ярко  выраженным интересом к  самопознанию или  сходство  с
колонией гуминомов.

   По религиозным направлениям и особенностям, перечисленным в 4-й Книге
Искусств,  существует  несколько  способов  классификации ранних  фактур
(бонтуанские  фактуры  в   эту  систему  не  входят),   и   по  качеству
религиозности довольно четко вычисляются их перспективы.  В той же самой
4-й Книге содержится еще одна любопытная вещь,  -- описание естественных
фактур,  к  которым ни один признак религиозности не подходит и которые,
тем не менее, успешно существуют. Кроме того, эти цивилизации имеют одну
общую характерную особенность --  после вхождения в Ареал они никогда не
оставляют за собой "фактурных хвостов", что, в принципе, явление редкое.
То  есть этой цивилизации на уровне фактуры больше не существует никогда
и  нигде.  Посредники --  одна из  таких цивилизаций.  Почему 4-я  Книга
считает, что посредники обошлись без религиозных тенденций и не оставили
"хвостов" --  вопрос сложный.  С  точки  зрения некоторых авторов Книги,
бонтуанцы со своими "хвостами" никакого отношения к  этой цивилизации не
имеют.  Но с точки зрения сочинителя, выращенного в бонтуанской фактуре,
это в корне не так и сочинитель по-своему прав.

   Но если с "фактурными хвостами" посредников все более-менее очевидно:
на  нет  и  спроса  нет,  то  религия посредников --  вопрос куда  более
интересный.  Она действительно слабо вписывается в стандартные критерии,
поэтому скорее похожа на  философское мировоззрение (это уже из  области
того,  что 4-й  Книге могло быть неизвестно):  существовал некогда давно
забытый термин --  "религия богов".  Ни в коем случае не потому, что она
являлась таковой на  самом деле,  а  исключительно ради того,  чтобы это
словосочетание  получше  бесило   бонтуанцев  во   времена  их   Великих
Аритаборских  разборок.   Это   была   попытка   этического   творчества
посредников,  заведомо притянутая за  уши,  но свою миссию она выполняла
блестяще --  бонтуанцы были взбешены.  Особенно от ее противопоставления
"религии защиты",  и  уж  чрезмерно оттого,  что  плоды  "религии богов"
каким-то образом стали просачиваться в  фактуры и так основательно в них
въедались,  что  все старания бонтуанцев были обращены в  полный маразм.
Именно из этого маразма и произошло так называемое "древесничество",  то
самое пуленепробиваемое "древесничество" с жесткими канонами и, в высшей
степени,   гениальной   логикой,   способной   покалечить   даже   самую
перспективную фактуру.  Она  стала главным оружием против так называемых
"мистических  эпидемий"  --   влияния  на  обитателей  фактур  некоторых
проявлений многомиллионнолетней цивилизации посредников.  Переварить эти
влияния фактуриалам не  позволял ни  исторический опыт,  ни  возможности
интеллекта.  Этому влиянию с  самого начала не суждено было перерасти во
что-то  подобное посреднической протофактуре,  поэтому  все  последующие
проявления  "древесничества"  на  территории,   зараженной  "мистической
эпидемией",  были похожи на борьбу с ветряными мельницами.  Но и это еще
не все:  зараженные фактуры,  не сумевшие самостоятельно удержать баланс
между   этими   двумя   "эпидемиями",    были   выброшены   бонтуанскими
фактурологами на произвол судьбы,  и  участь их оказалась незавидной.  В
пример  можно  привести хотя  бы  первую цивилизацию Акруса,  которая по
хронологии попадает именно в постаритаборский период.

   "...  великое  природное равновесие касается и  глупости.  Тот,  кого
перевалило на один край весов,  должен смириться с тем, кто находится на
противоположном. Иначе -- не долго ему быть на краю..."

   Из архива Бонтуанских хроник:

   каноны "религии богов" (кстати,

   изрядно адаптированные).

   В свое время оба термина были забыты в знак обоюдного примирения,  но
то,  что  существовало у  посредников  во  времена  раскола  в  качестве
религиозной модели,  лично мне представляется очень любопытным, несмотря
на  то,  что это было искусственное образование,  не  повлиявшее на саму
цивилизацию.

   Суть модели,  вкратце, сводится к Природе и Творениям, где Природа --
аналог единого творящего и  сообразующего абсолюта,  а Творения --  это,
грубо говоря, все остальное... Тот материал, (Естество), который наделен
особым талантом --  управлять рукою творца,  а не безропотно подчиняться
его воле.  Здесь у посредников свои лингвистические заморочки:  Творение
-- вовсе  не  означает  "слеплен  по  образу  и  подобию  такому-то...";
мертвого материала в  природе существовать не может,  может существовать
лишь  способность  "не  увидеть"  в   куске  мокрой  глины  ее   будущих
пластических комбинаций или  нежелание "увидеть".  Только  глупый гончар
может быть  абсолютно уверен в  том,  что  горшок --  есть исключительно
заслуга его  пальцев.  Творчество же  посредников подразумевает взаимный
процесс Природы и Творений.

   "Весь ощущаемый, предполагаемый и вычисляемый нами

   мир (с учетом наших ограниченных и опосредованных

   возможностей восприятия) -- есть законченный логический пласт,

   отрезок творящей и сообразующей Сути

   Природы с равно неизвестными "х" в начале и в конце

   своего пути".

   Из тех же "канонов".

   Фактически,   это  производное  образование  от  религиозной  модели,
описанной в начале главы.  Она и послужила причиной того,  что 4-я Книга
не  считает  религией попытки  посредников морально досадить бонтуанцам,
которые в этой области являются непререкаемым авторитетом.

   "Природа, в своей сути, нерасчленима на противоположные начала.

   Она существует лишь в равновесии их,

   как начало мира, расходящееся бесконечно долго во

   всех направлениях".

   Там же.

   Природа   посредников   имеет   множества   и   подмножества  пластов
восприятия.  Никому не известно,  сколько их на самом деле. Тот реальный
мир,   который   мы   ощущаем,   просчитываем   или   предполагаем   (от
свернутых-развернутых  структур   бесконечного  множества  "ареалов"  до
скрытого менталитета одного отдельно взятого посредника),  --  это всего
лишь  один  логически законченный пласт,  "отрезок" Природы,  в  котором
четко  просматривается ее  модель с  бесконечно повторяющими друг  друга
формами  и  четко  ограниченными  пределами  с  обоих  краев  "отрезка".
Творение одного пласта,  казалось бы, не имеет возможность выйти за этот
край --  тем он  и  отличается от  Природы;  так же,  как Природа лишена
возможности нарушить  свой  собственный внутренний  мир  --  тем  она  и
отличается от  Творения.  Однако чем  характерны посредники и  чем  они,
кроме своих "начал наук", снискали в Ареале особую симпатию, -- это тем,
что  слово "невозможно" в  их  языке отсутствует как  смысловая единица,
разве что,  как  лишенное смысла ругательство.  И,  как только посредник
оказывается прижат к какой-либо непробиваемой стене своим посредническим
самолюбием,  он способен сорваться с  любых тормозов,  лишь бы проломить
эту стену.  Эта черта,  разумеется,  пагубно повлияла на, если так можно
выразиться,  их количество,  но качество сохранялось и  культивировалось
веками.  В  результате,  психика  этих  существ оказалась устроена таким
образом,  что больше всего на  свете они ощущают дискомфорт в  состоянии
"недопонимания",   а   состояние   самообмана  способно   физически   их
уничтожить.

   "Творение наследует деятельное начало Природы и

   вправе считать себя зеркально равнозначной Природе

   субстанцией. Вторичность Творения позволяет ему

   воспользоваться эволюционным приоритетом над субстанцией

   первотворящей".

   Там же.

   Итак,   найдя-таки   способ   увязать   между   собой   гипотетически
предполагаемые и не предполагаемые отрезки Природы,  посредники,  первым
делом,  перестали издеваться над бонтуанцами и  пошли на мировую с ними;
вторым делом --  поставили крест на своих физико-философско-теистических
моделях и  больше никогда к  ним  не  возвращались (соответственно,  все
предшествующее содержание главы логично было бы  перечеркнуть);  третьим
делом --  превратились в  одну из  самых миролюбивых цивилизаций Ареала,
спокойную до абсолютного равнодушия ко всему и вся.

   С  этого  момента  истории  ни  сама  цивилизация,  ни  отдельные  ее
представители не  были  замечены  ни  в  каком  проявлении,  не  то  что
агрессии...  просто не  были замечены.  Цивилизация будто растворилась в
небытии,  из  которого извлечь ее  могли  лишь  существа,  действительно
нуждающиеся в ее участии,  и...  бонтуанцы,  время от времени заявляющие
свои права на Аритабор.  С  каждым циклом поколений эти "заявления прав"
становятся все более изощренными и все менее эффективными.

   К  сути "увязывания отрезков" мы  еще вернемся не раз.  Кстати,  сами
теоретические принципы этой системы, назову ее "мировидение" (или теория
пробивания барьера  в  возможностях познания),  прошлись рикошетом и  по
бонтуанцам.  Они оказались в состоянии вникнуть в суть теории,  но также
сумели отнестись к  ней  равнодушно.  Однако!  В  одном  из  бонтуанских
трактатов (для внутреннего пользования), посвященном влияниям в фактурах
и  не  ставшем  достоянием 4-ой  Книги  Искусств,  содержится любопытная
прогностическая информация,  похожая  на  исследования всех  направлений
воинствующего  нигилизма.   Трактат  интересен  тем,   что   с   помощью
вышеупомянутой теории  объясняет  многие  фактурные  тупики  и  перекосы
развития. В частности, перенаселенность бонтуанских фактур; растянутость
во   времени   некоторых   элементарных  циклов;   психические  эпидемии
самоконтролируемости и много чего еще.  Но не стоило бы начинать об этом
речь,  если бы  ни  одно упоминание вскользь об  экспериментах фактуры с
ядерной энергетикой.  Речь не  могла идти конкретно о  Земле,  поскольку
хронологически на  ней не  наступило еще и  каменного века.  Но ситуация
ядерного противостояния моделируется почти как с  образца 80-х и вот что
интереснее  всего:   небольшая  ядерная  перестрелка,   по  мнению  этих
информатек,  не  только  не  означает  конца  цивилизации,  а  напротив,
означает  ее   ускоренный  и   относительно  безболезненный  переход  на
следующий  цикл  развития.  Природные последствия этой  заварушки должны
стимулировать оставшуюся цивилизацию как  набор  витаминов и  мутировать
"на   развитие"  ее   скрытых  возможностей.   Но   коль  скоро  фактура
предпочитает сохранить численность своего разумного "поголовья" в  ущерб
его  качеству  --  пристальный интерес  к  ней  в  ближайшем будущем  не
целесообразен.  В  тех  же  информатеках  (на  основе  той  же  теории),
содержатся   интересные   соображения  о   психологии  "древесничества",
ориентирующей на  самосохранение,  которое  признано  одним  из  главных
тормозов фактурных цивилизаций.  В то время, как тактика "самопоедания",
неоправданного риска и эксперимента над собой дают шанс успешно прорвать
"бонтуанскую  оболочку".   Природу  такого   самосохранения  творит  так
называемая "этика перенаселения". Эта теория сильно отличается от смысла
аналогичного набора  слов  здесь  --  местные  гуманитарные науки  имеют
другие критерии и я, честно говоря, не знаю, возможен ли взаимопереход.

   "Суть Природы не требует к себе участие Творений и

   любой вторичный символ Природы -- есть начало

   заблуждения, а любое утверждение неоспоримой истины

   -- начало логического тупика".

   Там же.

   В оригинале же посредников этот фрагмент звучал куда более конкретно:

   "Унизив себя -- не возвысишь своего создателя.

   Нужен ли Бог, превративший тебя в ничтожество?

   Или мы -- зеркальное отражение его сути?

   Или творец недостаточно велик,

   что нуждается в нашем душепоклонстве?

   А может быть, это мы слепили его

   по своему образу и подобию?"

   Смысл первичности-вторичности в  модели "Природа и Творения" до конца
мне так и  не  ясен.  Зато я  имею представление о  том,  как посредники
решают причинно-следственные головоломки...  "о курице и яйце". Примерно
это  выглядит  так:   сначала  жила-была  курица,  которая  размножалась
черенками,  клубеньками или метанием икры,  пока не поняла, что яйцо для
нее  --  вариант наиболее оптимальный.  Или же  жило-было яйцо,  которое
отложил некто,  ничем на курицу не похожий,  для своих личных нужд, суть
которых куриными мозгами не понять.  Но, подумав, решил, что в интересах
экономии сил и  в  целях вселенского разделения труда проще будет кладку
яиц в дальнейшем перепоручить тому, кто из этого яйца вылупится.

   Эти  издевательские словоблудия,  естественно,  не  выходят за  рамки
модели и вообще,  это уже мой личный творческий вклад. На самом же деле,
причинно-следственные,   как,  впрочем,  и  все  остальные  головоломки,
очищенные   от   абстрактного  словесного  фокусничества,   посредниками
решаются просто:  если решения проблемы нет --  надо взглянуть на нее из
другой плоскости.  Но  это уже увертюра к  "пробиванию стен",  которое в
этом фрагменте не рассматривается.

   "Мы, называющие себя посредниками, после тщетного

   долготерпения и демонстрации беспрецедентной

   выдержки, которой, в конце концов, наступает конец,

   пристрастно изучили суть нападок наших бонтуанствующих

   собратьев и пришли к выводу, что большинство

   из них лишено малейшего здравого смысла. Но,

   отдавая дань вежливости оппонента, мы не можем

   продолжать молчание и считаем возможным ответить

   первым и единственным "постулатом истины" безо

   всякой надежды, что он когда-нибудь пойдет бонтуанцам

   на пользу: "Дар поиска истины -- есть

   величайшая глупость, дарованная природой разумному

   существу. Истина -- есть направления поисков,

   которые где-нибудь да пересекутся. Ищите

   пересечения. Большего нам не дано".

   Из тех же архивов.

   ***

   Следующее несчастье окончательно и  бесповоротно подвигло Матлина  на
то,  что пора возвращаться немедленно, любой ценой, плюнув на все, и чем
быстрее --  тем лучше.  Он бы с чистой совестью всю вину за произошедшее
взвалил на Али,  если бы Ксарес неоднократно не предупреждал его о  том,
что  рано или  поздно что-нибудь в  этом роде обязательно случится:  "Не
позволяй Суфу покидать болф.  Ему не место на Земле,  а в обществе твоих
знакомых --  тем более не место".  Но существа этой расы были рассчитаны
на  гораздо большие физические перегрузки,  чем  могла предложить Земля.
Даже,  несмотря на то,  что эти гуманоиды не пройдут на ногах лишних сто
метров и  в рукопашной драке проиграют любому землянину средней хилости.
Их   физическая   и   интеллектуальная  выносливость   внушала   Матлину
уверенность:  ничего плохого с Суфом на Земле случиться не может.  Он не
принял в расчет лишь один,  несущественный,  на первый взгляд, фактор --
психику.   Точнее,   те  психические  изменения,  которые  происходят  в
замкнутом  пространстве с  существом,  выросшим  в  открытом  космосе  с
неограниченными возможностями передвижения.

   Суф заболел.  Этот факт стал известен Матлину,  к сожалению, когда он
бессилен был  что-либо сделать,  кроме одного --  убедить своего учителя
как  можно скорее покинуть Землю.  Эту болезнь,  по  аналогии с  морской
болезнью,  можно было бы  назвать воздушной,  а  точнее "самолетной" или
"самолетовой", если стилистика допускает. Суть ее впервые открыл Матлину
тот самый несчастный авиалюбитель обидчик, которому выпала честь первому
ощутить  на   себе  ее  опасные  симптомы.   Об  этом  свидетельствовала
неожиданная седина на  его висках и  бешеный взгляд выпученных глаз.  Он
был похож на человека,  прошедшего все круги ада и чудом уцелевшего лишь
для того, чтобы предостеречь от этого кошмара оставшееся человечество.

   Костя,  пилот-обидчик, добившись, наконец, аудиенции у Матлина, начал
все,  как  он  выразился,  "с  самого попорядка":  с  первого дня своего
знакомства с этим "камикадзе"...

   -- Да, я тоже был не прав, -- признавался Костя, -- не стоило его так
прямо посылать...  Но мы после этого двести раз извинились.  Я предлагал
его устроить в авиаклуб,  если он достанет все медицинские справки,  что
он  не  псих...  и  тому  подобное.  Что  ему  понадобится  напрыгать  с
парашютом,  пройти теорию,  тренажеры и только потом...  Он уставился на
меня,  как  на  идиота.  Собственно,  кто  ему,  иностранцу,  здесь даст
справку,  что он не псих.  Тем более,  сразу видно,  что он у тебя чуток
того...  с приветом. Я пожалел его: давай, говорю, прокачу, только не на
нашей машине.  Нашли ему теплые сапоги и... ну, ребята схохмили, клеенку
принесли подстелить под задницу,  на всякий случай. Весь полет он сидел,
как парализованный,  не  шевельнулся,  ни  слова ни сказал.  Первый раз,
одним словом...  Сели.  Он говорит: "Все понял. Давай теперь я." А глаза
-- бешеные.  Ладно,  --  думаю,  --  пускай взлетит... Я погляжу, что он
потом  делать будет...  Поверишь,  Феликс,  я  не  смог  взять  на  себя
управление. Что он сделал с машиной? Когда успел? Я не новичок, я всякое
видел,  но клеенку мы подстелили не под ту задницу...  Поверишь, Феликс,
это болезнь...  Пойми меня правильно,  он не жилец на этом свете.  В нем
отсутствует даже  элементарное чувство  жопы.  Таким  людям  за  штурвал
садиться нельзя.

   Костя схватил со  стола нож и  начал им водить в  воздухе,  изображая
фигуры пилотажа, которые вытворял Суф, и сложность которых непосвященный
Матлин едва ли мог оценить.

   -- Он садился,  когда бак был на нуле,  можно сказать,  планировал. Я
выполз на крыло --  наши бегут:  "Вы что,  мужики, ох...ли? Над городом!
Над домами!"  Я в этот же день пошел ставить свечку,  а он...  Суф твой,
больше не появлялся. Мужики говорили, он был немного не в себе... Если у
него что-то не получается -- он всегда такой.

   Матлин выслушал эту исповедь с показной меланхолией, но возбужденному
собеседнику одного ножа не хватило,  он поднял с  пола бумажку,  которая
оказалась справкой из домоуправления, стал сворачивать ее в трубочку, но
вдруг оторопел.

   -- Ты что, Эдмундович?

   -- Эдуардович, -- успокоил его Феликс, -- ну и что дальше?

   -- Я,  конечно,  понимаю,  -- у несчастного Костика совсем опустились
руки, -- не нужно было его провоцировать...

   -- Это  я  виноват,   --  объяснил  Матлин,  --  я  должен  был  тебя
предупредить. Я не ожидал, что он доберется до штурвала.

   -- Ты ж ему объясни,  пусть не обижается,  но ты сам понимаешь, после
такого номера... Я, конечно, очень перед ним извиняюсь, но пусть лечится
парень, если у него не все дома... И в клубе больше не показывается...

   Где  и  на  чем  был  второй,  третий,  десятый полет  Суфа,  Матлину
оставалось только догадываться.  Он  не  отпускал его от себя ни на шаг,
следовал за ним,  как привязанный,  свалившись от усталости,  спал возле
него в Перре. А если просыпался один, тут же кидался на поиски и находил
его  вблизи  каких-нибудь  огороженных аэродромов,  сидящим на  дереве и
заворожено рассматривающим стоящие самолеты.

   Суф кидался на все,  имеющее хоть какое-то отношение к авиации,  даже
на  рекламные  плакаты  авиакомпаний.  Он  мог  полчаса  простоять возле
витрины,  на  которой выставлен макет лайнера.  Он способен был выстоять
несколько  очередей  подряд  в  парке  Горького,  чтобы  снова  и  снова
забраться в "Буран",  и вместо того, чтобы слушать экскурсовода, норовил
пощупать руками все,  до чего можно было дотянуться.  Едва заслышав звук
пролетающего самолета,  он мчался к окну и подолгу глядел ему вслед.  На
Перре он  много раз  преследовал летящие авиалайнеры,  прощупывая их  от
носа до хвоста,  совал щупальца в работающие турбины, замерял давление в
отсеках,  делал проекции работы внутреннего оборудования,  пока Перра не
начинала  рычать,   имитируя  звуковую  палитру  работающей  машины,   и
реагировать на воздушные потоки.

   Сфера приложения его интересов была столь широка, что он с одинаковым
восторгом цеплялся и к дельтапланам,  и к реактивным истребителям. Когда
ему попался "Мираж",  Матлин было успокоился: кажется, "дите" взрослеет,
по  крайней мере,  должно  перестать проверять на  прочность вращающиеся
лопасти вертолета.  Но  когда Суф  извлек из  оконной рамы  сонную муху,
отогрел ее и заставил курсировать по квартире,  --  стало ясно,  что это
еще  далеко  не  предел.  В  свисте  закипающего чайника  Суф  расслышал
сходство со  звуком прогревающихся турбин какой-то  модели "Боинга".  Но
однажды,   узрев  "кукурузник"  сельскохозяйственной  авиации,  чуть  не
выбросился из окна электрички:  "Как же так?  Один? В чистом поле? Никто
его не охраняет -- наверняка, никому не нужен?"

   -- Никому не нужен,  --  ответил Матлин, -- поэтому и не охраняют: он
наверняка уже проржавел насквозь.

   И  был  не  прав.  На  следующий день  кукурузника в  чистом поле  не
оказалось.  Суф  не  появлялся три  дня,  а  Перра одиноко прогуливалась
туда-сюда  вдоль  железнодорожной ветки  среди подмосковных,  засыпанных
снегом, полей.

   -- Не говори мне про эту дрянь!  -- Раздражался Суф всякий раз, когда
Матлин пытался переключить его летную страсть на  Перру.  --  Она и  без
меня прекрасно летает,  а  самолет...  --  он погружался в  свои сладкие
"самолетные" грезы,  --  ... это совсем другое дело. Это мои крылья. Без
меня он ничто.

   Даже  на  "нелетное  настроение" у  него  имелись  свои  утешительные
игрушки.   К   примеру,   коробочка,   в  которой  вертелись  стрелочки,
обозначающие направления ветра и маленький игрушечный самолетик, который
в  этом  хозяйстве кувыркался,  решая  свои  ветряные  головоломки.  Это
натолкнуло Матлина на мысль,  что "самолетная болезнь",  кроме того, что
неизлечима, но еще и прогрессирует по мере накопления опыта.

   -- В   невесомости,   сам  знаешь,   полетит  любое  барахло,   а  ты
когда-нибудь пробовал удержать кусок железа над притяжением планеты?  Ты
когда-нибудь чувствовал,  как он ложится на крылья?  Феликс,  клянусь, я
заболею, если не буду летать.

   -- Зачем!!! Зачем тебе это?

   -- Летать, просто летать...

   -- Ты же не булыжник,  чтоб просто летать!  В  конце концов,  в  небе
часто случаются катастрофы.

   -- Это в небе-то?  Не будь наивным,  Феликс,  если кто и разбивается,
так только об землю.

   Очередное   обострение  "самолетной  болезни"   Суфа   спровоцировало
вычитанное им  где-то  объявление,  что аэропорту "Домодедово" требуется
директор топливно-заправочной службы.  Никакие уверения Матлина, что эта
работа к пилотированию отношения не имеет, на Суфа не подействовали.

   -- Я -- именно то, что им нужно, -- заявил он, -- я знаю о самолетном
топливе  больше,  чем  все  их  предыдущие директора вместе  взятые.  Мы
оформим  тебя  на  эту  должность,   а  ты  возьмешь  меня  на  контракт
техническим консультантом и выпишешь пропуск...

   Матлин заявил свое решительное "нет".

   -- Главное,  -- упрашивал его Суф, -- мы будем иметь легальный доступ
к настоящему самолету.

   Матлин вторично заявил решительное "нет".

   -- Хорошо,  --  не сдавался Суф,  --  не надо нам больших должностей,
давай устроимся хоть кем-нибудь...  Я же и тебя смогу научить управлять.
Почему бы нет? С "кукурузником" ты вполне справишься.

   Последнее и самое категоричное "нет" было произнесено спустя неделю.

   -- Ты меня достал!  --  Стучал Матлин по столу кулаком. -- Если я еще
раз что-нибудь услышу о самолетном топливе...

   Они  как  следует поругались,  и  Суф  удалился на  Перру.  А  Матлин
спохватился, но было поздно...

   Координатор манжета показал зависание Перры  в  районе  "Домодедово";
КМ,   позволяющий  проникнуть  в  нее,   оказался  блокирован.   Матлин,
заподозрив неладное,  пулей вылетел из дома и со всех ног кинулся ловить
такси,  размахивая перед  носом водителей купюрами и,  обещая за  каждый
факт превышения скорости доплачивать отдельно.

   Выскочив из машины в аэропорту он,  первым делом,  попытался все-таки
войти в Перру,  которая,  по его мнению, просто обязана была сжалиться и
впустить  его  на  борт.   Но  Суф  надежно  предохранил  ее  от  такого
проникновения. Предчувствие чего-то большого и нехорошего нагнеталось, и
Матлин,  ворвавшись в  здание  аэропорта,  атаковал первую  же  дверь  с
табличкой "Посторонним вход запрещен".

   Он здоровался с  кем попало,  нежно улыбался дамам в  синих пиджаках,
крайне деловым тоном интересовался местонахождением отдела кадров, будто
он всю сознательную жизнь проработал директором топливной заправки и  не
имеет   ни   малейшего   сомнения   на   предмет   своего   немедленного
трудоустройства.   В  конце  концов,  попытки  с  десятой,  ему  удалось
вырваться на  закрытую территорию аэродрома и  предпринять марш-бросок в
направлении, подсказанном ему одним лишь верным инстинктом.

   Спину Суфа он  узнал издалека,  несмотря на  то,  что на ней уже была
униформа --  роба, в которой расхаживали местные техники. Он стоял возле
трапа,  готовящегося к  вылету  самолета  и  взглядом  голодной  пантеры
наблюдал за действиями молодого паренька в  такой же робе,  копошащегося
под фюзеляжем в наушниках с длинными проводами.

   -- Ну,   как...   трудоустройство?  --  Поинтересовался  запыхавшийся
Матлин.

   Суф фыркнул,  что на его языке означало полный провал и  убедительную
просьбу  не  ковырять  свежие  раны.  Пока  подъезжали кары  с  багажом,
автобусы с  пассажирами,  и стюардессы с синими от мороза носами сновали
туда-сюда,   молодой  человек  с  проводами  все  активнее  метался  под
самолетом.  Суф ходил за ним по пятам, как акула за наживкой, и дело шло
к тому,  что ничего не подозревающий техник никак не должен был избежать
помощи опытного коллеги.  Суфу  удалось отобрать шлемофон,  и,  судя  по
всему, убедить жертву в ее профессиональной некомпетентности.

   -- Я не знаю,  что ты задумал,  приятель,  --  заметил ему Матлин, --
только из этой затеи ничего не получится.

   Суф адресовал ему сердитый жест, означающий: "не пошел бы ты, парень,
куда-нибудь..."

   -- Экипаж уже там, Суф! Имей в виду, они не уступят тебе свое рабочее
место.

   Но  Суф был решителен и  спокоен.  Он отослал техника наверх,  и  тот
вернулся с  двумя членами экипажа.  По кислому виду летчиков даже издали
было ясно --  на  борту что-то  не  так.  Они нервно размахивали руками,
что-то друг другу доказывая и,  судя по всему,  исчерпав свои аргументы,
потащили Суфа наверх, оставив снаружи одного из пилотов.

   Матлин подошел к нему поближе.

   -- Что-то случилось?

   Пилот выжидающе смотрел вслед уходящим,  пока они не  скрылись внутри
салона.

   -- Да... кое-что...

   -- Электрооборудование?

   -- Да, -- пилот перевел на Матлина очень заинтересованный взгляд.

   -- Двигатели барахлят?

   -- Да, -- подтвердил пилот и подозрительно оглядел своего собеседника
с ног до головы, -- и это уже не в первый раз.

   -- И что ж это за ерунда? -- Задумчиво произнес Матлин и сделал очень
сосредоточенное выражение лица.

   -- Кто его знает?  --  Пожал плечами пилот.  --  Хорошо,  на этот раз
вовремя спохватились.  Этот...  "омон-маскишоу",  -- он кивнул в сторону
кабины, явно намекая на Суфа.

   -- Классный электрик,  кстати, -- заступился за него Матлин, -- я его
давно знаю...

   -- Я тоже его знаю...

   -- Кого? -- Не понял Матлин.

   -- "Омона", он здесь уже с неделю... Не знаю, как звать, но здесь его
знают все.

   -- Так,  --  Матлин взял  себя в  руки и  приготовился к  решительным
действиям.  -- Ты не мог бы вызвать его из самолета... Пожалуйста, прямо
сейчас, дело в том, что...

   -- Зайди сам.  Что ты мерзнешь?  --  Удивился пилот. -- Может, еще не
полетим. Заходи, все нормально...

   Внутри самолета происходила истинно мышиная возня:  Суф с  командиром
экипажа  стояли  у  разобранного в  полу  люка,  из  которого доносились
металлические постукивания и удивленные реплики:

   -- Ничего не понимаю...

   Из-под   пола   сперва  показался  фонарик,   затем   сосредоточенная
физиономия   бортинженера.   Любопытные  пассажиры   уже   оценили   всю
ответственность момента  и  свешивались  с  подлокотников кресел,  чтобы
держать ситуацию под контролем.

   -- Граждане, -- обратился к ним командир, -- прошу всех оставаться на
местах до прибытия автобусов.

   Матлин  вопросительно поглядел  на  Суфа,  но  при  таком  количестве
свидетелей вытащить его за  шиворот из самолета и  допросить не решился.
Пилот,  стоявший внизу,  был отослан бегом в здание аэропорта сообщить о
вопиющем  происшествии:   машина  разваливалась  на   глазах,   рация  и
электроника оказались первыми  ласточками,  до  чего  же  дошла  очередь
теперь  из  всех  собравшихся было  известно одному только Суфу.  Однако
процесс шел. Еще немножко и, по логике вещей, самолет должен был рухнуть
с собственных шасси.

   В  коридоре  возле  трапа  образовалось  неожиданное  столпотворение.
Командир ушел в  кабину,  а  все остальные,  потолкавшись и  обменявшись
между собой впечатлениями от случившегося, начали выходить на трап.

   -- Удачный момент, -- Суф толкнул Матлина, -- позови командира, пусть
выйдет к ним и мы одни...

   Матлин застыл у выхода.

   -- Давай же, -- уговаривал Суф, -- позови, скажи ему, чтобы вышел.

   Матлин не пошевелился, пока бортинженер, стоявший на верхней площадке
трапа, слегка не толкнул его в спину.

   -- Все свободны,  ребята,  спасибо. Андрей Иваныч, спуститесь сюда на
секунду.

   Командир прошел мимо  светящегося от  счастья Суфа.  Его  мечта  была
близка и одурманивала этой близостью...

   -- А пассажиры? -- спросил Матлин. -- Как ты собираешься их выводить?

   -- Зачем?  -- Прошептал Суф.-- Разве они забрались на борт не за тем,
чтобы лететь? -- И, дождавшись, пока экипаж спустится с трапа, осторожно
прижал дверь.  --  Посмотри,  все ли закрыто и поторопимся. Через десять
минут надо взлетать.

   Закрытая дверь уже  наверняка насторожила стоящих внизу,  но  пока не
включены двигатели,  Матлин готов  был  выкрутиться,  как  угодно,  даже
сославшись на сквозняк. Но как только Суф зашел в кабину, все само собой
пришло в  норму:  в салоне включился свет,  завелись турбины и подсветка
приборов раскрасила интерьер пилотской.  Все замигало,  задвигалось... В
этой кабине Матлин впервые почувствовал себя как  в  настоящей "летающей
тарелке",  именно той,  что  рисовали ему детские фантазии,  а  не  той,
которой приходилось пользоваться в прозаической действительности.

   -- Почти  двести  человек  пассажиров,  --  сообщил он,  усаживаясь в
кресло справа от Суфа.

   -- Надо отрулить от трапа. Они же не догадаются сами его отогнать.

   -- Суф,   на  твоей  совести  почти  двести  живых  людей.  Вдумайся,
пожалуйста, живых!

   -- Не имею ничего против.

   -- Их надо немедленно выпустить, иначе я никуда не лечу.

   -- Тебя никто и не приглашает.

   Из-под носа самолета выскочил бортинженер и  отчаянно замахал руками.
Машина дернулась и пошла резко вправо.

   -- Видишь те белые полосы, -- крикнул Суф, -- от них будем разгонять.
Еще пять минут полоса наша.

   -- А потом? Что будет потом? -- Переспросил Матлин.

   Не  прошло и  пяти минут,  как самолет уже бодро бежал по  полосе,  а
глаза Суфа светились от счастья.

   -- Ты здесь багажом или бортинженером? Скорость смотри...

   -- Сто  пятьдесят,  кажется,  --  робко начал Матлин,  --  теперь сто
семьдесят, сто восемьдесят, сто... двести. А с какой обычно взлетают?

   -- Догадайся.

   Машина  мягко  тронулась  с  полосы,   земной  ландшафт  стремительно
удалялся и через несколько секунд уже напоминал географический план...

   -- По-моему, ты слишком круто его поднял. Это надо было постепенно...
У людей от таких перепадов уши закладывает.

   -- Хорошо,  --  согласился Суф,  --  бортинженер из  тебя никудышный.
Будешь   главным  анатомическим  консультантом.   Что   еще   с   твоими
соплеменниками может приключиться?

   -- Я надеюсь, ты не станешь исполнять мертвую петлю?

   -- Расслабься.

   Набор высоты стал  более плавным,  но  в  тот  момент,  когда Матлину
действительно удалось немного расслабиться, самолет дернуло.

   -- Слышишь... что-то отвалилось, -- прошептал Матлин и замер.

   -- Нет,  еще не отвалилось,  --  обернулся к нему Суф.  -- Это шасси.
Здесь тебе не  нейропроводка Перры.  Здесь все  исполняется с  небольшим
опозданием.

   Глядя на бледно-зеленую физиономию Матлина,  Суф издал звук,  похожий
на попытку рассмеяться.

   -- Ты помогать мне намерен?

   -- Что надо делать? Я же не понимаю здесь ни черта.

   -- Для начала, сходи к пассажирам и выясни, куда летим.

   -- Надо связаться с аэропортом.

   -- С  какой стати?  Любой пассажир должен знать,  куда  летит.  Зачем
усложнять себе жизнь?

   Матлин,  не  совсем  понимая,  с  каким  выражением  лица  он  должен
спрашивать об этом пассажиров,  все-таки поволокся в салон, но, не дойдя
до  него,  обнаружил  насмерть  перепуганную  стюардессу,  забившуюся  в
буфетную комнату.

   -- Это угон,  -- успокоил ее Матлин. Но стюардесса вместо того, чтобы
успокоиться,  ударилась  в  истерику  и  принялась  кричать,  размахивая
подносом.  --  Это вооруженный угон!  Истеричка ненормальная!  -- Матлин
похлопал себя по карманам куртки, под которой должен был находиться, как
минимум, автомат. -- Куда летим, говори немедленно!

   Стюардесса  опять  залилась  слезами,   сползла  на  пол  и  зачем-то
накрылась подносом.

   -- В  Аддис-Абебу,  --  услышал Матлин у  себя за  спиной уверенный и
вполне спокойный голос.

   -- В Киев, в Киев! -- Кричала стюардесса.

   -- В Аддис-Абебу,  -- за спиной Матлина стоял прилично одетый мужчина
средних лет.  -- Если господам угонщикам все равно, -- зачем же упускать
такую возможность?

   -- Почему в Аддис-Абебу? -- Удивился Матлин.

   -- У меня там дочь... внук...

   -- Пассажир, пройдите на свое место, -- приказала ему стюардесса.

   -- А у тебя кто в Киеве? -- Не понял Матлин. -- Дядька?

   -- Мы  можем  договориться,   --  предложил  пассажир,  --  думаю,  и
остальные не будут против. На халяву, все-таки...

   -- Куда должен лететь этот самолет? -- Психанул Матлин. -- Кто-нибудь
мне может ответить?

   Из  салона  выскочил еще  один  пассажир в  широком кожаном пальто  и
аккуратно задернул за собой шторку.

   -- Все класс,  мужики,  только не  орите.  Будем исходить из реальных
возможностей.  До Аддис-Абебы не дотянем.  Так что,  дед, до Мальты -- а
там будешь добираться на перекладных...

   -- Не понял,  -- Матлин совсем запутался и очень пожалел, что под его
курткой не оказалось автомата. -- Мужики, куда летит самолет?

   Кожаный  оттеснил аддис-абебского деда  и,  прижав  Матлина к  стене,
начал объяснять ему как дебильному ребенку,  сопровождая свои объяснения
энергичной  жестикуляцией,  переходящей  в  ненавязчивое ощупывание  тех
мест, где у нормальных угонщиков присутствуют хотя бы пистолет.

   -- Короче,  слышь,  парень,  сейчас  берешь  курс  на  запад  и,  как
перевалим границу,  проси посадку, где дадут... У тебя как с английским?
Переводчик нужен?

   Матлин поморщился и почесал затылок,  пытаясь понять, пассажир это на
самом деле или скрытый агент по борьбе с воздушным терроризмом.

   -- Понял,  --  продолжил кожаный, -- переводчика сделаем. Слышь, тебе
здесь и  так,  и так полагается...  --  он недвусмысленно скрестил перед
носом угонщика по  два  пальца,  --  как  минимум,  лет десять.  Я  тебе
отвечаю...

   -- Слышь,  мужик,  что я  тебе скажу,  --  перебил его Матлин,  когда
оказался окончательно придавленным к двери пилотской кабины,  --  если я
сейчас же не вернусь за штурвал и не сяду за штурвал машины,  мы вряд ли
вообще куда-нибудь долетим. Ты слыхал когда-нибудь про автопилот?

   Аргумент подействовал.  Матлин проскользнул в  кабину и  изо всех сил
налег на дверной замок.

   -- Надень маску, стюардесса тебя уже видела...

   -- Так куда летим-с?

   -- Похоже, что в Киев. Представляешь, где это?

   Суф кивнул.

   -- Сориентируюсь.

   -- Может,  поднять Перру для ориентира?  Ты  же делал в  ней разметку
ландшафта.

   -- Поднимемся на десять тысяч -- я сориентируюсь, куда угодно.

   -- Наоборот, придется снижаться под облака, здесь же не предусмотрена
проекция ландшафта.

   -- Дремучий ты гуманоид,  --  покачал головой Суф,  -- здесь есть все
необходимые приборы, даже больше, чем нужно.

   -- Да ну тебя, -- Матлин натянул на уши шлемофон, -- включи мне лучше
связь с диспетчером.

   В дверь кабины постучали.

   -- В  Аддис-Абебе нелетная погода,  --  крикнул Матлин,  --  летим на
Колыму.   Кого  не  устраивает  маршрут,   пожалуйста,   парашюты  будут
выдаваться в порядке живой очереди.

   В  дверь опять постучали.  Он прильнул к дверному глазку,  но ничего,
кроме сплошной темноты, не увидел.

   -- Вы  нарушаете центровку самолета,  пройдите на  свои  места  и  не
отвлекайте меня от работы.

   -- Ну, что там слышно?

   -- Цифры говорят,  цифры, -- ответил Матлин, прислушиваясь к хрипам в
наушниках, -- ответьте, говорят, диспетчеру.

   -- Ну, так ответь. Скажи, что полет проходит нормально.

   -- Опять цифры,  ответьте диспетчеру...  --  Матлин придвинул к губам
микрофон.  --  Что я  могу вам ответить?  Угнали самолет в Киев...  Угон
проходит нормально.

   На том конце связи наступила пауза.

   -- Я не знаю, какой это номер борта. Меня угнали вместе с ним.

   -- Что происходит? -- Раздалось в наушниках.

   -- Все гудит.  Все работает. Лучше скажите, на какую высоту его можно
поднять? Десять тысяч, это возможно?

   Суф ткнул пальцем в шкалу указателя высот.

   -- Не позорь меня.

   -- Кто  пилотирует?  --  Послышалось в  наушниках.  --  Дайте связь с
пилотом.

   -- Не  стоит его  отвлекать.  Он  первый раз за  штурвалом,  а  здесь
пассажиры...

   -- Как это в первый раз? -- Обиделся Суф.

   Матлин сорвал с себя наушники.

   -- Мелкое хулиганство --  до пятнадцати суток,  а  умышленный угон --
это особая статья, тем более с захватом заложников.

   -- Ну, почему же мелкое? -- Обиделся Суф еще больше. -- Очень даже не
мелкое хулиганство. Никаких заложников я не хватал, сами влезли.

   -- Не о тебе речь,  --  рассердился Матлин.  -- Ты псих. Твое место в
психушке,  а мне за все отвечать. Я иногда поражаюсь тебе: туда не лезь,
сюда не ходи,  пинал меня отовсюду, чтоб я пальца себе не обжог, -- "моя
техника, мне виднее!" А здесь -- моя техника! Моя фактура! Дойдет это до
тебя когда-нибудь или нет?  Здесь мне виднее,  что можно, а чего нельзя.
Здесь мне решать,  как себя вести,  и  ты не можешь с этим не считаться.
Что ты  собираешься доказать?  Кому ты собираешься доказать?  Нашел себе
развлечение? Ты знаешь, что твой несчастный Костя-напарник уже...

   -- Знаю. В штаны наложил. Бегал по всей Москве, жаловался... А теперь
помолчи,  пока я  не  выполню разворот.  Я  из-за твоих воплей ничего не
слышу.

   Самолет вышел за верхние слои облаков, и яркие лучи наполнили кабину.

   -- Покажи свои часы, хочу послушать, как они тикают.

   -- Они не тикают,  -- Матлин поднес часы к суфову уху, -- что, помехи
не  те?   Опять  следишь  за  автоматикой  по  шумам?   Доской  приборов
пользоваться так и не научился?

   Суф отпустил штурвал и отъехал в кресле назад.

   -- Может, ты меня поучишь? Хоть когда-нибудь? Хоть чему-нибудь?

   -- Пожалуйста,  я могу тебя поучить чувству ответственности,  если ты
представляешь себе, о чем идет речь?

   -- За тех, кто в салоне?

   -- И  за них тоже,  и  за ту несчастную девочку стюардессу,  которая,
может,  не  меньше тебя хотела летать,  но твоя физиономия стала для нее
как раз тем испытанием,  к  которому ее  не  могли подготовить.  Надень,
между прочим, маску. Ты не у себя на болфе.

   -- Я без нее смотрюсь лучше.

   -- Ты  смотришься,  как взрослый дядя-хулиган,  отобравший у  ребенка
велосипед.

   -- Ты  прав,  надо быть ростом с  этого...  Иваныча-командира,  а  то
колени девать некуда.

   Матлин выдержал паузу,  чтобы сосредоточиться и  уложить в одну фразу
все,  что накопилось за сегодняшний день,  а также за многие предыдущие;
но как только замолчал,  поймал себя на том, что напряженно вслушивается
в  гул,  стараясь расслышать в  нем  хоть  что-нибудь,  кроме  сплошного
монотонного звука.  Эта  монотонность для его уха по-прежнему оставалась
нерасчленимой на составляющие...

   -- Ты  ведешь себя,  как мадиста.  Затеваешь какую-то  дурацкую игру,
люди в  ней  --  ничто,  мусор,  несмотря на  то,  что  ты  изо всех сил
стараешься им  подражать.  Только ты  не  забывай,  родной,  что я  тоже
человек. Ты мог с этим не считаться там, -- Матлин указал пальцем вверх,
-- но  здесь,  прости,  работает  моя  этика,  даже  если  она  тебя  не
устраивает.  Ты --  пришелец,  чужак, закосивший под человека и опять же
только я  могу определить,  насколько натурально это у  тебя получилось.
Да,  ты прекрасно разобрался в  технике,  ты научился говорить,  ты даже
стал прикидываться,  что спишь по ночам и одеяло натягиваешь на уши,  но
ты никогда не сможешь почувствовать то, что чувствую я, что пережила эта
девочка...  А  она,  между  прочим,  ходит  сейчас по  салону,  разносит
минералку  и  успокаивает пассажиров,  и  ты  никогда  не  узнаешь,  что
творится с  ней на самом деле.  Ты никогда не поймешь своего несчастного
Костика,  какой ценой ему  далась эта  летная практика и  как ему теперь
сажать за штурвал своих будущих курсантов. Если они, конечно, будут.

   -- Я же предупредил его.

   -- А если б я также покувыркался на твоем болфе?

   -- Ты  уже покувыркался на  моем болфе со  своей мадистой.  Я  же  не
побежал на тебя жаловаться бонтуанцам.

   -- Ладно,  ты знаешь, мне тоже в свое время досталось, в том числе от
тебя. Но я понимал, кто я и где я. Хотя бы то, что я не у себя дома. То,
чего ты  понять не в  состоянии.  И  если тебе в  кайф об людей вытирать
ноги, тебе придется прежде всего их вытереть об меня, а я, учти, не горю
желанием тебе это позволить.  Ты  можешь лететь ко  всем чертям,  на чем
угодно,  но пока ты не поймешь и не почувствуешь то,  что чувствую я, --
ты здесь пришелец... и не более того...

   Суф фыркнул несколько раз подряд.

   -- И не смей на меня фырчать!

   -- Я не фырчу. Мне смешно.

   -- Чего? С чего ты взял, что тебе может быть смешно? Ты разве знаешь,
что это такое?

   -- Я   бы  никогда  не  узнал,   если  бы  не  познакомился  с  одним
причмокнутым бонтуанским фактуриалом.

   -- Каким?

   -- Причмокнутым.

   -- От какого слова это у тебя получилось?

   -- Сам догадайся.

   Матлин отвернулся,  чтобы  Суф  не  видел его  улыбки,  спрятанной за
воротник,  но не выдержал и расхохотался.  А вскоре заметил,  что суфовы
пофыркивания,  посвистывания выровнялись  в  низкий  раскатистый  хохот.
Полет проходил прекрасно.  Солнце светило. Небо было чистейшей синевы, а
облака --  мягчайшей ватой, в которую не страшно было упасть. Все в этом
мире было на  удивление хорошо.  И  в  том мире --  ничуть не хуже,  уже
появилась надежда  на  то,  что  когда-нибудь  удастся  связать эти  два
удивительных мира во  что-то  еще более удивительное,  потому что сейчас
они были в расцвете сил своей первой жизни,  молоды, нахальны, счастливы
и  ржали в  два голоса до  тех пор,  пока перед ними,  прямо по курсу не
образовался черный овал. Овал быстро увеличивался в размере и надвигался
на них.

   Замолчали они тоже одновременно. Суф потянул штурвал, но было поздно.
Самолет ни на градус не отклонился.

   -- Кажется, капут... -- предположил Матлин.

   -- Да, -- подтвердил Суф, -- теперь точно капут.

   ***

   Приборы замерли.  Самолет,  не теряя высоты,  сбросил скорость, вошел
внутрь черной галереи и остановился.

   -- Кажется, нам еще и влетит? -- Предположил Матлин.

   -- Даже не сомневайся,  --  подтвердил Суф и съежился от предвкушения
"влета", когда перед носом машины возникла лифтовая площадка, на которой
стояли два  двухметровых существа,  экипированных под техслужбу грузовых
платформ  и  собственной персоной Ксарес,  застывший,  словно  гранитное
изваяние, что говорило о его крайней растерянности.

   -- Выходите,  --  произнес он с присущим ему достоинством,  а носовая
часть  самолета  раздвинулась диафрагмой,  образовав  спусковую  дорожку
прямо на площадку.

   -- Нет,  --  с таким же достоинством ответили ему Матлин и Суф,  -- а
кто будет сажать самолет? А как же...

   -- Выходите,   --   повторил  Ксарес   еще   более   убедительно,   и
провинившимся ничего не оставалось, кроме как сползти вниз.

   -- Засранцы!!!  --  Выговорил Ксарес по-русски, тоном, не допускающим
возражений,  и  оба  "засранца" безропотно согласились признать  в  этом
слове чистейшую правду.

   Воцарилась пауза,  которую нарушил один из сопровождающих гуманоидов.
Он  требовал,  чтобы  Суф  последовал за  ним,  а  Матлин во  время  его
отсутствия не вздумал делать манипуляции на манжете.

   Суф, по человеческой привычке, кивнул и удалился с площадки в темноту
галереи вместе с  гуманоидами,  а Матлин с Ксаресом остались наедине под
развороченным носом самолета.

   -- Какими судьбами, Ксар?

   Ксар опустил на Матлина сердитый взгляд.

   -- Я о чем предупреждал тебя, лягушонок?

   -- Да, это я во всем виноват. Я не должен был позволять ему... Но так
получилось,  что  остаться  на  корабле  было  невозможно.  Мы  потеряли
корабль...

   -- Я  не про Суфа,  --  оборвал его Ксарес,  --  я про того третьего,
который был  с  вами,  которого они  упустили из  виду.  Они имеют право
знать, кто это и что здесь делает.

   Матлин от неожиданности даже не сообразил,  что ответить. Само собой,
Ксар не  мог  не  догадаться,  о  каком третьем пропавшем идет речь,  но
взгляд его  был  пуст  и  спокоен;  даже  никаких попыток телепатической
передачи информации от  него не исходило.  Но Матлин именно сейчас,  как
никогда,  почувствовал  себя  стоящим  с  завязанными  глазами  на  краю
"подвала":

   -- Какой еще третий? Разве был третий?

   -- Ты должен будешь сообщить о нем все, а если у тебя опять заклинило
память  --  предоставить им  возможность считать самим  всю  необходимую
информацию.  Но,  должен тебя предупредить,  эти фокусы для твоего мозга
опасны. Так что постарайся вспомнить.

   -- В каком смысле "опасны"?

   -- Ты  рискуешь  потерять  память,   оставленную  Ареалом.  Если  это
произойдет, вряд ли тебе стоит в третий раз покидать Землю. Вряд ли тебе
это пойдет на пользу.

   -- Сколько у меня времени... на воспоминания?

   -- У  тебя его нет.  После посадки самолета ты не должен отлучаться с
Земли.  Здешние фактуриалы не  позволяют себе  разгуливать за  пределами
орбиты. К каждому подобному случаю особый интерес.

   Они  сосредоточенно глядели в  глаза друг другу среди мертвой тишины,
непроницаемой ни для какой, даже самой скрытой передачи информации. "Что
мне делать,  Ксар? Что я могу сделать?" -- вертелось в голове у Матлина.
"Мотай отсюда,  лягушонок, плюнь на все и мотай со всех ног", -- отвечал
он сам себе и только едва различимый звук из зависшего самолета, похожий
на гул трансформатора, нарушал эту убийственную тишину.

   -- Ты сможешь забрать нас?

   -- Это невозможно.  Мы в замкнутой зоне. Прежде чем покинуть ее, тебе
придется объясниться.  Все будет зависеть от результата объяснений... Но
если тебе опять повезет,  проси помощи в Аритаборе. У меня с бонтуанцами
нейтралитет  и  я  предпочитаю  его  сохранить.  Поэтому  имей  в  виду,
вернешься ко  мне --  с  этого момента духу твоего не  должно быть ни на
Земле, ни на орбите, ни в "Ваша-галактике"...

   -- Хорошо, я объясню им все, как есть...

   -- И хорошенько подумай.  Лучше потерять время на то,  чтоб подумать,
чем потерять жизнь на исправление ошибок.

   Суф вернулся цел и невредим.

   -- Все в порядке, сажать самолет будем сами.

   Площадка  поехала  вниз,   а  развороченный  "нос",  приняв  на  борт
угонщиков,  закрылся.  Машина загудела,  включились двигатели, и галерея
стала медленно уползать вперед,  пока не превратилась в черный овал и не
скрылась на горизонте.

   -- Идем точно в  график,  --  радостно сообщил Суф и протянул Матлину
фотоплан киевского аэродрома с прочерченными по нему красными стрелками,
на которых были помечены указатели скорости и высоты.

   -- Суф, случилось неожиданное. Мне надо обсудить с тобой кое-что...

   -- Это схема завода на посадку,  -- перебил его Суф, -- как спустимся
под облака -- смотри вниз.

   ***

   Съехав   с   полосы  и   заглушив  двигатели,   они,   первым  делом,
"катапультировались" в  Перру,  которая,  без  всякого приглашения,  всю
дорогу следовала за ними; и отошли подальше от аэродромных радаров.

   -- Сядь и не дергайся, -- скомандовал Суф и вывел из Перры программу,
улавливающую искажения пространства внутри салона.  У Матлина неожиданно
закружилась голова.  -- Терпи, Феликс, терпи, пока жив... И теперь очень
аккуратно повернись вправо.

   От  этого  поворота у  Матлина  все  поплыло перед  глазами,  как  на
карусели.   Воздух  вокруг  показался  ему  склеенным  из  желеобразного
прозрачного вещества,  похрустывающего от любых шевелений. Вся эта масса
кривыми  конусами сходилась в  точке,  которая  находилась сантиметрах в
двадцати от его правого уха.

   -- "Муха", -- объяснил Суф, -- на мне, надо полагать, висит такая же.
Боюсь,  ты  не  вовремя  отослал к  индейцам Али-мухолова.  Придется его
найти. Иначе о возвращении не может быть речи.

   Перра  переключила программу на  анализ ситуации,  и  они  оба  жадно
впились взглядом в диараму.

   -- Ничего,  Кальта на тебя навесила "муху" посерьезнее, -- успокаивал
Матлина Суф,  однако анализ показал, что нейтрализация данных конкретных
"мух" в условиях машины, а тем более в условиях Земли невозможна.

   Суф  растянулся возле рабочей панели и  закинул ноги  на  "подшейник"
сидения.  Эта  поза "в  данных конкретных условиях" была для  него самой
рабочей и  символизировала начало глубоких раздумий,  в  которых участие
Матлина нежелательно. Матлину ничего не осталось, кроме как застыть и не
создавать помех, ни на каких "радарах", в том числе на бонтуанских.

   На раздумьях Суфа могла бы спаразитировать еще одна глава "учебника",
но  то,  о  чем  в  ней должна пойти речь,  интересно лишь в  конкретной
ситуации:  разумеется,  теперь  все  текущие  неприятности  должны  были
показаться мелким недоразумением. Тогда как главная проблема заслуживала
того,   чтобы   решать  ее   сразу,   а   не   тащить  за   собой  через
"Наша-галактику".   Нелегальный   проход   сферограницы   закрытых   зон
подразумевал  автоматическое  навешивание  "мухи"  на   всякое  разумное
существо.  Суф имел опыт ее прохода,  но разницы не почувствовал. Однако
теперь причина зависания болфа была очевидна, она могла произойти только
по одной причине:  Али от своей "мухи" избавился сразу,  а когда мадиста
начинает манипулировать с искажениями пространства, -- все, что способно
держать  информацию в  радиусе  нескольких сот  километров,  тут  же  ее
сбрасывает.  В  этом  и  состоит  первый  принцип информационной защиты.
Избежать этой  напасти,  действительно,  можно  было  только  "дубляжем"
пилотажа, -- но это уже излишние технические подробности.

   Возможно,  именно  этот  "поступок" третьего пропавшего заинтересовал
пограничных наблюдателей больше,  чем вся остальная экспедиция. Следящая
"муха"   представляла  собой   нечто,   похожее   на   невидимую   точку
пространства, обладающая зеркальным эффектом на все происходящее вокруг.
Это передающий канал местного инфополя,  работающего в пределах сферы и,
как правило,  не имеющая выхода в ИИП. Совсем другое дело, каким образом
она крепится к своему объекту.

   Если  предположить,   что  природа  автоматически  цепляющихся  "мух"
примитивнее, чем навешиваемых индивидуально, нужно искать какую-то общую
характеристику организма,  универсальную и в то же время индивидуальную,
чтобы исключить ее  перевешивание с  одного объекта на  другой.  Из всех
возможных вариантов Суф  остановился на  генетическом коде и  показателе
мозговой  активности  (здесь  имеются  в  виду  тепловолновые показатели
работы мозга,  не  менее уникальные,  чем  узор  роговицы или  отпечатки
пальцев).   В  последнем  случае  не  исключена  возможность  считывания
информации  непосредственно  с  мозга.   Разумеется,   в  исключительных
случаях, о которых не хочется даже думать.

   Самыми сильными в этой плеяде считаются "мухи" мадистологов,  которые
крепятся за все параметры организма одновременно, и будут держаться даже
в  том  случае,  если  эти  параметры  искусственно менять.  Эти  "мухи"
славятся  тем,  что  снять  их  в  принципе  невозможно.  Пограничные же
считаются самыми примитивными.  В Ареале отвязаться от такого подарка не
составило бы  труда.  Но,  тем  не  менее,  способ крепления этой  штуки
следовало уяснить прежде всего,  и  Суф  не  придумал ничего лучше,  как
поискать третью "муху",  крепленную к Перре.  Машина однозначно заявила,
что ничего подобного на ней уже давно не висит;  что она, умница, сумела
избавиться от  нее  еще  давно.  Эта новость сразу исключила возможность
крепления на генетический код -- на Перре ему неоткуда было взяться: она
относилась к  биоклассу ИНИ,  использовалась только  в  рабочих целях  и
"самовоспроизводством" занималась лишь в  рамках мелкого ремонта.  А вот
нечто  похожее на  мозговую активность в  ИНИ-аппаратах обнаружить можно
наверняка.

   Суф воспроизвел ее рабочий календарь двухмесячной давности.  Именно в
это  время она его раздражала своими настойчивыми попытками отключиться.
Но, видимо, Перра посчитала "муху" своей личной проблемой, не касающейся
хозяев,  и избавилась от нее сразу,  как только Суф оставил ее в покое и
позволил  провести в  "отключке" нужное  время  --  машине  для  полного
"отключения и остывания мозгов" понадобились сутки.

   -- Да уж,  --  произнес Суф,  --  нам с  тобой понадобится суток трое
провести в  коме.  В  такой коме,  чтоб мозги окоченели.  Только кто нас
после этого "включит" в прежний режим?

   -- Али. Кажется, настало время ему выходить из игры.

   -- По мне так он уже давно доигрался...

   -- Нет,  это я  доигрался.  Ксар сказал,  что мне надо было сидеть на
Земле -- они бы не следили за ним так пристально.

   -- Можно подумать,  я тебе не говорил о том же самом.  Даже Али и тот
тебе говорил...

   -- На Земле я его не найду.  За орбиту мне выходить нельзя!  Мне, так
или иначе,  придется встретиться с  ними.  Им  нужна только информация о
нем... Мы, в сущности, ничем не рискуем.

   -- Наивный Матлин,  --  покачал головой Суф.  --  Это тебе не Ксарес,
которому наплевать на  все.  Эти  фактурологи будут ловить Али на  тебя,
пока не поймают. А что будет потом -- мне даже страшно предположить... Я
представить себе не могу,  что они сделают с Землей,  когда узнают,  кто
он. Так что выбора нет. Надо убираться отсюда любым способом раньше, чем
они за тебя возьмутся.

   Когда Перра,  обогнув Европу,  вонзилась в Атлантический океан и дала
крен на погружение, Матлин был на грани нервного срыва.

   -- Они  не  имеют права!  Это  должно быть запрещено!  В  этом Ареале
должна быть  хоть  какая-нибудь декларация прав?  Причем тут  Земля?  Ты
увези меня,  Суф, даже если они высосут из меня мозги. Здесь я все равно
ничего не смогу. Здесь я смогу только достойно сдохнуть!..

   -- Ничего,  лягушонок, -- Суф похлопал его ладонью по затылку, -- еще
не конец. Держи себя в руках. Даже если нам не суждено больше свидеться,
я не хочу запомнить тебя сопливой размазней.  Ты никогда таким не был. А
из  твоих  мозгов они  в  любом  случае много не  высосут...  Нечего там
особенно высасывать...

   Матлину вспомнился первый день их  знакомства,  когда Суфа до глубины
души  возмутило стремление волосатого фактуриала изучать  навигацию,  не
побрив головы.  И как Ксарес битый час ему объяснял, что Матлин все-таки
приятное  существо,  вполне  симпатичное  и  для  фактуриала  достаточно
смышленое.  Что  на  него,  безусловно,  стоит  потратить  время  --  не
пропадать же ему здесь просто так.

   От этих воспоминаний ком застревал в горле.  Он даже не заметил,  как
Перра встала у самого кратера шахты,  с диаметром, вполне проходимым для
средних размеров болфа.

   -- Хорошо,  --  успокаивал себя Матлин, -- я не патриот, но не свинья
же я, в конце концов, и не подопытное животное для этих ублюдков! Почему
они выжидали? Почему не взяли меня сразу?

   -- Ну-ка,  живо,  снимай с себя эти тряпки,  --  скомандовал Суф,  --
чтобы через минуту на тебе была полная навигаторская защита.

   -- Ты уверен, что нам стоит туда соваться?

   -- Разве у тебя есть выбор?  За орбитой тебя ловят, на Земле за тобой
следят? Предложи что-нибудь еще?

   -- Может, эта шахта -- не совсем то, что ты думаешь?

   -- Конечно, это стая акул рыла себе братскую могилу. Переодевайся, да
поживее!

   Перра пошла в шахту сама. Медленно, по спирали, с почти автомобильной
скоростью, без каких-либо опознавательных формальностей. Через час столь
изнурительного погружения Матлину показалось,  что  пора бы  им  всплыть
где-нибудь у  берегов Новой Зеландии,  что  вся эта затея вряд ли  имела
смысл,  потому что в лучшем случае она ничего не изменит,  а в худшем --
приведет прямо в  руки  к  бонтуанским фактурологам.  Но  вдруг "пряник"
дернуло, как пробку из бутылки с шампанским, и панорама поменялась. Вода
исчезла.   Они  проходили  нормальный,   типичный  для  шахтоприемников,
амортизационный экран,  запыленный и задымленный,  который выполнял роль
затычки, изолирующей внутренности планеты от всего окружающего ее хаоса.

   -- Ты  был прав,  --  вздохнул Матлин и  посмотрел на  индикатор,  --
хорошо  бы  Али  отреагировал на  глубинное  погружение.  Слушай-ка,  --
насторожился он,  --  может, "пряник" сам себя посчитал четвертым членом
экипажа, раз на него навесили "муху"?

   -- Не может...  -- спокойно ответил Суф, -- к тому времени она уже не
висела.  А  хоть бы  и  висела,  так что с  того?  Это еще не дает права
считать себя членом экипажа.

   -- Может,   в   ней   происходили   процессы,   дублирующие  пилотаж?
Инстинктивно, на всякий случай...

   -- Может, это в тебе происходили дублирующие процессы?

   -- А беременная женщина?

   -- Что?

   -- Может дать на индикатор две "души"?

   -- Разумеется, а как же!

   -- С какого месяца? -- Подскочил Матлин так, что Перра была вынуждена
пристегнуть его к сидению.

   -- С  первого  дня,   --   также  спокойно  ответил  Суф  и  постучал
указательным пальцем по панели. -- Это очень чувствительный индикатор.

   Из-под экрана Перра,  почти на  ощупь вышла на верхний горизонтальный
уровень.  Суф  вынул  из  нее  прибор,  способный выходить  на  связь  с
незнакомыми архивами,  оставил в  ней  режим  "один  шаг  КМ-транзита" и
заморозил ее внутренние процессы, насколько это было возможно. Из машины
с  прибором на вытянутой руке он выбрался в  кромешную темноту на мягкую
поверхность,  на которой не слышны были звуки шагов.  Матлин, не чуя под
собой   ног   и   теряя  способность  адекватно  воспринимать  ситуацию,
последовал за ним,  как слепой за собакой-поводырем. О присутствии жизни
в   его   изможденном  стрессами   организме   говорило   лишь   бешеное
сердцебиение,  отдающее в  виски и  учащающееся с  каждой секундой.  Еще
немного и он отключился бы совсем, но Суф на что-то наткнулся.

   Это оказалась гладкая сплошная стена с едва светящейся панелью.

   -- Мост  на  нижние  ярусы,   --   объяснил  Суф,  --  возможно,  еще
куда-нибудь, но, похоже, только в пределах зоны.

   -- Чего? -- Пробормотал Матлин.

   -- Ай... отойди отсюда. Только мешаешь...

   Суф  аккуратно разобрал лучевой  щит  и  подсоединил прибор  Перры  к
информационной  сетке  моста.   Изобретение  сработало:  с  его  манжета
спроецировался  экран   и   начал   пестрить   разверсткой  внутризонных
маршрутов.

   -- Так я  и  думал.  Они отключили КМ-приемники на  болф.  Подключить
обратно их  можно только с  главного технопарка.  Ты представляешь себе,
что это означает?  А  это означает лишь то,  что болф в  полном порядке.
Выход в парк есть!  Матлин, мы в двух шагах от удачи! -- Но в двух шагах
от  Суфа  вместо  счастливого  Матлина  стояло  бледное,  размазанное  в
пространстве  пятно,  покачиваясь  и  сосредоточенно  осмысливая  что-то
внутри себя, не имеющее никакого отношения к неожиданным удачам.

   Суф перебросил координаты технопарка на рабочий режим моста и вошел в
сеть местной лаборатории, запросив сведения об оборудовании, позволяющем
снимать следящие "мухи". Вместо каталога оборудования последовал щелчок,
смысл  которого Матлину  вряд  ли  был  понятен,  но  один  возглас Суфа
моментально привел его в чувство.

   -- Смываемся!  Немедленно! -- Суф втолкнул его в лифт и вытолкнул уже
в главный зал зонального технопарка.  Первая здравая мысль,  пришедшая в
голову Матлина, была поинтересоваться местоположением парка в галактике:
достаточно ли  оно  удалено от  Земли,  чтобы  Али  отреагировал на  его
исчезновение.  Но Суф умчался к рабочим панелям,  бросив его на произвол
судьбы, и Матлину ничего не оставалось, как нервной походкой расхаживать
взад-вперед,  ждать и придерживаться единственной верной тактики -- ни у
кого  не  путаться под  ногами.  Как-нибудь  ситуация обязательно должна
разрешиться, главное, не помешать ей это сделать.

   Кроме них  на  пульте координатора флота находился одинокий гуманоид,
которого Суф чуть ли не оттолкнул от рабочего места.  Гуманоид воспринял
это как экстремальную ситуацию,  покорно отошел и  начал наблюдать,  как
постороннее существо орудует на  вверенном ему пульте.  Суф же развернул
на панораме диспетчера флот технопарка, обнаружил свой аппарат в дальнем
ангаре у  самой границы сферы,  вывел его на  маршрут,  задал скоростные
режимы  и  запустил  саморазблокировку  в  систему,  парализовавшую  его
КМ-приемники.  Последняя  программа сработала только  через  центральный
информационный узел и  заставила диспетчера сильно заинтересоваться этой
процедурой,  а  заодно и личностью Суфа.  Матлин решил,  что самое время
отвлечь его внимание на себя и  прогуляться перед ним туда-сюда ровно на
ту минуту,  которую должна отработать программа,  и все!  И все!  У него
закружилась голова от  предвкушения,  что  это,  может  быть,  последняя
минута его страданий.  Но все это было слишком здорово,  чтобы оказаться
правдой.

   -- Кто это? -- Спросил диспетчер, указывая на Матлина и вытягивая шею
от  удивления:  мимо  него вышагивал типичный фактуриал в  навигаторской
экипировке.  Это  была слишком откровенная экзотика,  для непосвященного
бонтуанца.

   -- Помощник,  --  ответил Суф,  не отрываясь от своей работы. -- Иди,
Матлин, подожди меня у лифта.

   Черные глаза диспетчера неприлично округлились и стали напоминать два
мокрых  волдыря.  "Сетчатку расширяет,  --  подумал Матлин,  --  дробит,
фокусирует, сейчас начнет меня изучать". Исключительно из самых гуманных
соображений,  чтобы  не  лопнули глаза  у  этого  любопытного гуманоида,
Матлин решил помочь ему  развеять худшие сомнения и,  как цивилизованное
существо, на языке Ареала подтвердить, что он, действительно, помощник и
сейчас  же,  немедленно  с  удовольствием  уберется  к  лифту,  а  то  и
подальше...  Но тут же,  не закончив своего сумбурного монолога,  понял,
что на  этот раз совершил ошибку непоправимую.  В  основе его Языка даже
глухой  бонтуанец  способен  был  определить  фактурную  основу,  да  не
какую-нибудь, а самую что ни на есть доморощенную.

   Реакция диспетчера не подвела:  за пять секунд до отработки программы
он успел включить аварийный "стоп" всех работающий в этот момент режимов
станции. Суф в ужасе отскочил от пульта и замер у него за спиной.

   -- Что ты натворил, паразит! Пять секунд оставалось...

   Матлин готов был застрелиться или прыгнуть с небоскреба вниз головой,
но ни пистолета, ни небоскреба под рукой не оказалось. Не оказалось даже
времени на  размышление,  потому что  из  лифта  уже  выходили те  самые
двухметровые существа, которые только что снимали их с самолета.

   -- Не стоило,  --  начал один из них,  --  поднимать панику. Это не в
наших общих интересах. Вам следовало спуститься двумя галереями вниз, не
покидая Земли.  Мы  готовились к  этой встрече.  Не надо ничего бояться,
идите за нами следом.

   Матлин сам от  себя не ожидал такой покорности:  в  какой-то момент у
него  не  осталось  и  тени  сомнений,  что  ему  надо  идти,  что  так,
безусловно, будет лучше для всех; более того, в этом и есть единственный
верный путь решения проблем.

   -- Остановись! -- Крикнул Суф. -- Опомнись, что ты делаешь!

   Матлин обернулся и  будто очнулся ото сна.  Только теперь он заметил,
что перчатка Суфа осталась лежать на панели, упираясь лучевым указателем
в  ключ системы остановленной программы.  И  те  несчастные пять секунд,
которых  не  хватило  до  старта,  оставались  актуальными  сразу  после
отключения аварийного "стопа".

   Возможно,  вполне вероятно, что Суф представлял себе, как отключается
"стоп".   В  конце  концов,   оборудование  технопарков  --  его  прямая
специальность,  но сколько времени на это уйдет?  Сколько времени Матлин
сможет  продержаться врукопашную против трех  гуманоидов --  здесь  речь
может идти лишь о долях секунды.

   Он вопросительно посмотрел на Суфа:  "Ты б хоть намекнул, что делать.
Я  сделаю сам.  Мне  терять нечего,  ты  только намекни".  Суф стоял как
вкопанный,   будто  время  работало  на   него,   а   не  в   совершенно
противоположную сторону.

   -- Мы  могли бы прекрасно побеседовать здесь,  --  обратился Матлин к
своим конвоирам. -- Вас интересует Али? Да, он действительно был с нами.
Кто он?  Отменный мухолов.  Его жизненное кредо?  Наплевать на все и  на
всех. Кто он мне? Демон-хранитель. Что-нибудь еще?

   -- Превосходно сказано!  Больше  ничего  не  надо,  --  донеслось  из
закрытого  контура  лифтовой  площадки  и,   когда  все   присутствующие
обернулись  на   звук,   на  площадке  уже  стоял  собственной  персоной
Али-Латин.  --  Ух,  еле успел, -- сообщил он бонтуанским фактурологам с
пафосом в  интонации,  за которой обычно следуют бурные аплодисменты.  И
вид  у  него был будто с  подмостков бродячего театра:  разрисован,  как
папуас,  с  красными перьями на  голове,  в  рваных джинсовых шортах;  с
бубенчиками на щиколодках босых ног,  которыми он, надо полагать, только
что отплясывал самбу на мексиканском побережье.

   Али выволок с  площадки лифта длинный полосатый мешок,  который гулко
загрохотал о ребристый спуск из лифтового отсека.

   -- А  это  мой  дун.  Банальный заурядный дун.  --  Прояснил ситуацию
Матлин, но ситуация в этом не нуждалась. -- Ты, кажется, собирался взять
на себя некоторые проблемы?

   -- Именно поэтому я здесь,  недоумок!  --  Али извлек из своего мешка
длинную  холеную  дубину  и  с  воплем  "Хэй-йа!  Все  проблемы решаются
просто!" засветил в поясницу одному из матлиновых оппонентов.  Похоже, в
гравитации технопарка дубина оказалась для него слишком тяжелой, чтобы с
первого размаха дотянуться до головы.

   После того как Али, совладав со своим орудием решения проблем, вполне
успешно треснул диспетчеру по  уху и  рикошетом Матлину по  затылку,  --
Матлин уже с трудом соображал,  что происходит.  Кажется, падая, он чуть
не  вывихнул  челюсть,   зацепившись  ею  за  какую-то  деталь  местного
"дизайна",  и,  потеряв  сознание,  лишил  себя  уникальной  возможности
прочувствовать колорит ситуации во  всех его оттенках.  Но,  очнувшись в
пилотском отсеке болфа,  нисколько об этом не пожалел. Корабль уже шел в
режиме КМ-транзита,  оставив далеко позади "чью-то галактику" с чьими-то
проблемами,   чьими-то   неисполненными  желаниями   и   неопределенными
перспективами. Возможно, именно теперь, впервые за эти бесконечно долгие
месяцы,  ему бы удалось в  полной мере расслабиться,  если б Суф не тряс
его за шиворот и не кричал:

   -- Эй, Матлин! Ты меня еще помнишь? Ты меня узнаешь?

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Теория равновесия.

   Под  равновесием здесь  понимаются пропорции  движения,  удерживающие
предполагаемую  точку  в  неподвижном  состоянии.   Скорее,  это  теория
неподвижности.  Она относится к  мировоззренческим теориям посредников и
именно  на  нее  идет  ссылка в  предшествующих описаниях,  как  Великое
равновесие природы.

   Первые  ее  постулаты действительно вышли  из  теории неподвижности и
мало чем отличаются от  родных законов физики.  К  примеру:  "движение и
покой относительны --  одно существует относительно другого".  Не  стоит
углубляться  в   известные  каждому  школьнику  рассуждения  о  точке  в
движущейся и  неподвижной системе...  Или,  скажем:  "движения и покоя в
чистом виде не существует" --  это,  разумеется,  для отличников.  А для
особо  выдающихся  вундеркиндов  из  этих  постулатов  даже  извлекается
двойное дно.

   Вернемся к нашим игрушкам,  подобным "вертушкам времени" и рассмотрим
еще  одну  --  "вертушку чистого равновесия".  Тем  более что  через эту
"вертушку" в свое время проходят все перспективные цивилизации,  но мало
у кого она получается действительно "вертящейся".  Она, конечно, в любом
случае может  вертеться благодаря усилию умелых рук  и  точным расчетам.
Особенность  посредников  заключается  в  том,   что  у  них  "вертится"
вопреки... Настолько вопреки, что нет возможности остановиться. Но дело,
в  конце концов,  даже не в  этом.  В своих моделях посредники применяли
собственный способ  микропостроений благодаря  своей  уникально развитой
оптике  --  пережитку песчаной  эры,  отразившемуся на  последующей эре,
"стеклянной".  Оптические приемы  которой  со  временем  переросли  свой
исходный материал.

   Возможно,  из  материала  сформировалась сама  идея  "надутых  сфер",
возможно,  все это происходило на  чисто умозрительном уровне.  Для того
чтобы   уравновесить  икариум,   первую  фигуру  философской  геометрии,
символизирующую  время,   посредники  придумали   вторую   фигуру.   Они
ограничили  точку   икариума   сферой   с   энергетическим  напряжением,
направленным в центр.  Чтобы эта экстравертная конструкция не свернулась
в  точку,  они  обернули ее  сверху еще  одной сферой,  интравертной,  с
энергетическим  напряжением  направленным  от   центра.   Чтобы  и   эта
конструкция не улетела ко всем чертям,  посредники завернули ее в  новую
экстраветрную сферу. И так далее и так до бесконечности. Фигура получила
название  "аллалиум" и стала  олицетворять собой модель  гипотетического
пространства, в котором каждая внутренняя  сфера выступает в  роли точки
икариум  по  отношению  к  внешней.  А  каждая  такая  связка   является
абстрактной моделью пространственного Уровня.



   Таким  образом,  новая  "матрешка"  мироздания была  готова.  Никакой
принципиальной разницы в логическом ряду "планетарная система - атом..."
Только  более  глобальный масштаб с  более  точным расчетом.  До  какого
предела можно собирать эту "матрешку"?  До  некоторого...  Перед нами ни
что  иное,   как  двоичная  фигура  геометрии,   которую  можно  назвать
"философской",   а   можно  и   не  называть.   Поскольку  это  уже  азы
противоречивых аритаборских наук.  Формулы,  полученные из  БЕСКОНЕЧНОГО
аллалиума, достаточно четко фиксируют его же ПРЕДЕЛ. Но это уже касается
"оперативных занулений" (и опасности "цепной реакции потери Уровней"), а
также   теории   конечности  и   бесконечности  физических  структур   и
математических величин.

   Итак, "оперативные зануления" Уровней, которые, по утверждению Дуйля,
элементарно проходит мадиста. Прочие же творения природы смеют разве что
мечтать о  такой  возможности,  как  о  "машине времени".  Иначе говоря,
сворачивание аллалиумной сферы в точку икариума.  Начнем отсчет маршрута
"машины" с  нулевого Уровня нашего с вами существования (той же природы,
что "Наша галактика" --  гипотетического пупа мироздания).  В плюс или в
минус,  углубляясь или расширяясь,  потенциально возможна схожая нулевая
структура --  формула ее расчета существует.  Именно формула, а не число
-- для посредников в  этих двух понятиях разница небольшая.  Для землян,
если  то  же  самое  соотношение выразить  числом,  получится  еще  одна
величина  "пи"   со   своими   числовыми  завихрениями  после   запятой.
Математические исчисления землян здесь неудобны, можно сказать, чересчур
унифицированы,  привязаны к элементарным основам.  Возможно поэтому наша
математика, для наших же дураков, слишком сложна, а для умных -- слишком
элементарна.  Это касается и принципов работы компьютера.  У посредников
все  значительно проще:  для  каждого уровня  сложности --  свои  приемы
исчислений.  Например:  один и  тот же числовой ряд в  каждой конкретной
ситуации имеет свой особый смысл -  1,2,3...  Они же  -  Точка,  Объект,
Процесс...  Они  же  -  координата,  линия,  треугольник...  Разумеется,
адаптировать формулы,  полученные из таких рядов,  я  не возьмусь.  Могу
лишь   уверить,    что   формула,   выводящая   на   соседний   Уровень,
соответствующий нашему  обиталищу (или  искомое  число  удаления Уровня)
имеет  несколько (миллиардов) степеней защиты "оперативными занулениями"
(т.е.  сворачиванием  пространства  в  ноль).  По-русски  выражаясь:  не
влезай,  убьет!  Из  этой вывески на трансформаторной будке вытекает еще
один  постулат теории  равновесия:  "масштаб Уровней (сфер) имеет  смысл
выравнивания    полюсов     равновесия    до     идеальных     пропорций
пространственно-временной оси" --  это уже за пределами школьной физики.
К  сему была прибавлена теория "Фигурной цикличности идеальных пропорций
равновесия относительно "ноля".  Именно за эту "фигуру высшего пилотажа"
посредники,  в  первый и  единственный раз за всю историю существования,
получили свое от мадисты. Мадисту эта теория раздражала чрезмерно. То ли
от  того,  что  она была в  корне неверной,  то  ли  по  причине обратно
противоположной,   --  информационная  эпидемия  имела  катастрофические
масштабы. Прошло немало времени, прежде чем посредники сумели оправиться
и    закончить   свою    логическую   фигуру    "равновесия"   последней
уравновешивающей ее теорией. Речь идет о "теории иммунитета".

   Начать эту теорию проще было бы  с  "энтропии равновесия".  Но  одной
лишь энтропией не  обойтись,  разве что на самом примитивном уровне,  на
уровне мелких нарушений в подопытной системе.

   Начнем опять-таки с  элементарной физики:  активность одного элемента
системы А  имеет влияние на  другой элемент В  той же системы,  который,
реагируя на эту А-активность,  стремится ее погасить (уравновесить), что
в результате и происходит...  или не происходит. Так вот, на самом деле,
ничего  похожего.  Элемент  В  никогда  ни  за  что  не  выступит против
разбушевавшегося элемента А,  напротив,  будет стараться ему  подыграть.
Усмирение же будет происходить по линии активности внешних, удерживающих
равновесие, полюсов. Которые, в случае неудачи, могут взбудоражить и все
остальные элементы системы (все это, опять же, из игрушечной модели). По
идее,  элемент А  обязан прийти в  норму,  на этом всякая энтропия может
считать свою работу оконченной.

   Но!  Как быть,  если элемент А,  напротив, катастрофически наращивает
свою  дестабилизирующую активность и  никакие  усмиряющие мероприятия не
способны его удержать?  Вот теперь придется поверить на слово:  в  любой
саморегулирующейся  системе   (особенно   в   аллалиуме)   предусмотрены
свернутые  структуры,   улавливающие  критические  колебания  в  системе
(элемента А,  а также общего фона) -- аварийный стоп-кран. Эти свернутые
структуры способны контролировать и  гасить колебания фона.  Однако если
система  слишком  возбуждена,   происходит  то,  аналогов  чему  мне  не
доводилось встречать в  местной физике  (разве  что  в  загадке:  отчего
стоп-кран    на    самолете   синего   цвета?).    Свернутые   структуры
разворачиваются,  выворачивая наизнанку всю систему.  Интравертная сфера
становится экстравертной.  Полюса  напряжения автоматически меняются  на
противоположные  и  гасятся  на  соседних  однотипных  полюсах.  Система
поглощается  внешней,   более   мощной   системой   и   прекращает  свое
существование --  это и есть явление иммунитета природы, срабатывающее в
"идеальной" модели.



   Доказательств  этому  явлению  в  физической  природе  (в  том  числе
фактурной) существовать не может.  Разве что разглагольствования о конце
света,  тотальном апокалипсисе,  и  то  в  приблизительной аналогии.  Но
мадистологи,  имеющие глубокий контакт с  предметом своих  исследований,
утверждают,   что  мадиста  оперирует  такими  понятиями,   как  "потеря
(зануление)  Уровня",   "деформация  соседних   уровней   в   результате
зануления",   а   также   "цепная  реакция  сворачивания  пространства".
Естественно,  доказательств того,  что речь идет об "иммунитете природы"
посредников, тоже не существует.

   4-я  Книга  Искусств  считает,   что  именно  "теория  равновесия"  в
наибольшей степени повлияла в свое время на посредников,  сделала из них
то, что они из себя представляют: "Дети природы настолько растворились в
ней,  что  перестали  ощущать  в  себе  унаследованную от  этой  природы
способность  воплощать  иллюзии".   Но  это  не  так.  "Все  зависит  от
соотношения  масштабов  самовосприятия  и  мировосприятия,  --  говорили
посредники сами  о  себе,  --  прежде чем  бросать цивилизацию в  темный
туннель, надо послать вперед проводника, чтобы иметь представление о его
траектории..."  К  сожалению,   "проводники"  не  вернулись.   То,   что
вернулось,  назвать цивилизацией в  полном смысле этого  слова нельзя --
Ареалу неизвестно даже "родного" названия и подлинной истории тех,  кого
именуют "посредниками".

   ***

   -- Не  знаю,  что из этого может получиться,  --  признался Раис,  --
сюрпризы не исключены.  Ребенок от мадисты!  Первый раз слышу, что такое
возможно.  На  Земле,  вероятнее всего,  это  будет  обычный человек,  а
происхождение обычного человека никого волновать не должно.

   -- А если?.. -- Предположил Фрей.

   -- А  что "если"?  Если с  Землей что-нибудь случится,  мы первыми об
этом узнаем.

   -- Раис, надо что-то делать сейчас!

   -- Что?  --  Удивился Раис.  --  Тут уж ничего не поделаешь. Осталось
только ждать.  Но как он тебя!.. Я начинаю уважать Али. Обработал тебя в
твоей же фактуре!  И  как обработал!  Его ребенок тебе еще не раз о  нем
напомнит, если, конечно... все это не бред.

   -- Как я могу это предотвратить?

   -- Элементарно! Только намекни об этом бонтуанцам и они не оставят от
твоей Земли мокрого места...

   -- Раис!

   -- Что "Раис"?  --  Рассмеялся он.  --  Они также,  как ты, допустили
оплошность.  У  тебя  свои  масштабы --  у  них  свои.  Какие могут быть
декларации прав между игроком и игральной костью?

   -- А ты...  сядешь на платформе и будешь с удовольствием наблюдать за
развитием событий?

   -- Именно с удовольствием!

   Фрей  почувствовал приступ  животной ярости.  "Это  перед  бурей,  --
успокаивал он  себя,  --  песчаная  буря  на  каждого  фактуриала влияет
по-разному и  только на разумных существ --  одинаково.  Пора спускаться
вниз, у меня не так много времени на нравственную проповедь..." Но Раис,
будто нарочно,  выдерживал его до  изнеможения под куполом платформы,  и
Фрей  каждый  раз  покорно терпел в  надежде когда-нибудь узнать скрытый
смысл  этого ритуала.  После шестидесяти градусов по  Цельсию его  мозги
обычно "съезжали с  опоры",  и он укладывался на прохладный каменный пол
перед любым собеседником, независимо от степени авторитета.

   -- Мне надо знать все о  шахтоприемнике на дне Атлантического океана,
как давно он там и  в  каких режимах работает...  -  сказал он,  но Раис
успел  абстрагироваться от  присутствия Фрея.  Его  взгляд  утратил свой
естественный фокус на  каких бы  то  ни  было  объектах внешнего мира  и
всецело устремился внутрь.  Извлечь его  из  этого состояния было так же
невозможно,  как добиться возвышенных чувств от статуи Венеры Милосской.
Фрей еще раз попытался повторить его пластическую позу, но суставы опять
отказались повиноваться.  Он много раз пытался разобраться с расой этого
исключительно  вредного  существа:   расой   смеющихся  человекоподобных
существ,  с  колоссальной телепатической и  телекинетической силой.  Но,
всякий раз упирался в  истинный смысл слова "раса".  Тот смысл,  которым
наделил это слово язык Ареала,  гораздо более расистский, чем можно было
себе представить из  элементарной теории биологической мутации.  Расовые
различия между ними  не  имели никакого отношения к  строению тела,  его
химическому составу, степени адаптации. Вся разница заключалась только в
возможностях.  Тех,  что  дает природа,  и  об  отсутствии которых можно
только сожалеть.

   -- Ты  пишешь  мемуары?   --   Спросил  Раис  и,   получив  в   ответ
утвердительный кивок, удивился. -- Зачем? Чтоб хороший сюжет не пропадал
без дела?  Фрей,  если б ты не делал ошибок,  жизнь твоя была бы скучна:
это как пилотаж -- ас никогда не сможет разбить корабль, даже если очень
захочет.

   -- Что ты хочешь этим сказать?

   -- Только то,  что Али не ошибся,  выбрав тебя.  А вот что этим хотел
сказать он?..

   Фрей вопросительно приподнялся с пола.

   -- Не жди.  Не надейся.  Когда ты перестанешь смотреть на меня как на
Господа Бога? И вообще, -- Раис поднялся, чтобы отойти от него подальше,
-- в  твоем  языке должна быть  поговорка типа:  считайся со  всеми,  но
рассчитывай на своих.  Так вот,  дорогой Фрей,  все твои на Земле. Здесь
можешь  ни  на  кого  не  рассчитывать:  только  ты  один  должен  иметь
возможность распоряжаться своими  ошибками  и  воспоминаниями о  них.  А
описывать внешность несхожих с  тобой существ своими фактурными приемами
-- это  верх неприличия,  самый,  что  называется,  дурной тон...  Самый
дурной тон...  --  повторил он,  удаляясь все дальше и  дальше,  пока не
оставил своего  подопечного на  оранжевом полу  в  гордом  и  молчаливом
одиночестве.

   Несколько бессонных дней и ночей Фрей провел в информатеке Аритабора,
имеющей почти неограниченный выход на общие архивы ИИП. Подобной роскоши
Ксар никогда бы  ему не  позволил.  Раис же  делал вид,  что ему все это
глубоко безразлично,  но  время от  времени все же  возникал в  зарослях
бурого  мясистого  растения,  окружающего  купол  информатеки.  Он  даже
подходил к  Фрею,  чтобы  помочь ему  решить пару-тройку задач,  степень
наивности которых  выходила за  "нижние рамки"  компетенции аритаборских
информационных программ.  А когда прилежный ученик,  пользуясь тем,  что
наставник отлучился или  слегка  "вздремнул" на  мягком листе  растения,
потрошил архивы,  которые ему пока еще не  были рекомендованы,  в  бурых
зарослях   непременно  возникал  сосредоточенный  взгляд   и   аккуратно
фокусировался на  его  рабочую панораму.  В  этот  момент  Фрей  не  мог
отделаться  от  ощущения,   что  все  инфоканалы,   доходящие  до  него,
предварительно  фильтровались  в   голове  Раиса.   Это  заставляло  его
немедленно прекращать работу и  начинать все  сначала,  напевая себе под
нос  какой-нибудь легкий мотивчик,  который был  способен нейтрализовать
самые ярко выраженные эмоции. Но, добравшись до 1-й Книги Искусств, Фрей
осмелел до  того,  что  начал делать копии с  ИИП-канала в  свой  личный
архив.  При этом никакие возбужденные шевеления и  одноглазые взгляды из
зарослей бурого сорняка не  способны были отвлечь его от  этого занятия.
Казалось,  ничто  вообще  не  способно  было  его  отвлечь,  особенно от
сюрреалистических интерпретаций  Летаргических дун,  не  имеющих  ничего
общего с белокрылым гигантом, увлекшим его в пустыню.

   Однако одно особое обстоятельство нашлось,  и  Раис внезапно возник у
него за спиной:

   -- Ты просил сообщить, если они появятся. Они здесь.

   Фрей  отключился от  рабочего места,  расчесал взлохмаченные кудри  и
натянул на  свой  обнаженный торс одежду,  похожую на  широкий,  длинный
халат,  закрывающийся крест накрест,  от пояса через плечи.  По ощущению
это  приятно  напоминало армейскую  шинель,  а  по  этикету  --  правила
традиционного аритаборского приличия. Внешне, материал костюма напоминал
тончайший атлас,  но в нем не страшно было выйти в песчаную бурю. Полный
комплект предусматривал еще  и  верхнюю  накидку,  закрывающую до  самой
макушки и  спадающую вниз  кручеными фалдами,  способными разбрасывать в
стороны  песок  так,  что  при  правильной походке,  которой  аритаборца
обучали с  малолетства,  можно было держаться на  плаву зыбучих песков с
минимальными физическими усилиями.  К  тому  же  плотная  ткань,  чернее
воронова  крыла,  отливающая  синевой,  обладала  эффектом  паранджи  --
абсолютная видимость  насквозь  изнутри  и  полная  светонепроницаемость
снаружи.

   Эту  экзотическую одежду Фрею  подарили случайно,  почти ни  за  что:
пробегавший мимо посредник,  поглядев на его шелковые брюки клеш, решил,
что  это,  должно быть,  очень неудобно.  Но  этих  штанов у  Фрея  было
навалом,  а  натуральная аритаборская экзотика --  в  одном-единственном
экземпляре, который приберегался для особо торжественного случая.

   -- Ты ее не износишь даже за сто человеческих жизней, -- объяснял ему
Раис, помогая управиться с системой складок и затяжек.

   -- Скажи лучше, как я выгляжу?

   Раис отошел на почтительное расстояние и хлопнул в ладоши.

   -- Ослепительно. Лучше не бывает.

   Они  оба  почти одновременно поглядели на  босые ноги,  выглядывающие
из-под широкого подола халата,  и нависающие над ними фрагменты шелковых
штанин;  спустили до  самого пола  нижние фалды и  Фрей,  во  всем своем
ослепительном великолепии,  решительно  и  с  достоинством направился  к
верхним галереям.  Но неожиданно вернулся и  застал Раиса в  той же позе
перед застывшей панорамой информатеки 1-й Книги Искусств.

   -- Послушай,  Раис...  один такой дурацкий вопрос...  если можно.  Ты
уверен, что они хотят меня видеть?

   ***

   -- В этом наряде, -- заметила Анна, когда они остались наедине, -- ты
стал совсем похож на посредника.

   -- Интересно, на кого я буду похож без него?

   Юзеп, с которым Анна появилась в Аритаборе на этот раз, отправился на
поиски Раиса и бросил их в саду на верхней галерее города.

   -- Ты  думаешь,   наивный  мальчишка,  что  самая  характерная  черта
посредника -- наряд?

   -- А что же?

   -- Глаза. Ты заметил, какие глаза у Раиса?

   -- Зеленые...

   -- Хитрые.  Никогда не знаешь,  что у него на уме.  Они все такие уже
много поколений, и ты становишься похожим на них.

   -- Это хорошо?

   Анна приблизилась, чтобы вглядеться в его глаза.

   -- Опасно.

   "Если б у нее были волосы,  -- подумал Фрей, -- они были бы абсолютно
белого цвета.  Все альбиносьи признаки:  темные красноватые глаза, белая
кожа,  очень нежные черты, будто вылепленные из прозрачного воска -- она
ничуть  не  была  похожа  на  женщину эротических фантазий,  просто-таки
ничего общего".  Но  совсем не поэтому...  Фрей был уверен сейчас больше
чем когда-либо,  что не может,  не способен питать к ней ничего похожего
на то,  на что неоднократно намекал ему Суф. Такова природа, слава Богу!
Сейчас он  уйдет от  темы разговора о  взглядах и  начнет выводить ее из
себя  дурацкими вопросами,  пока  она  не  обзовет  его  самым  забавным
существом местной фауны.  А Фрей опять подумает,  что его имиджу рядом с
ней не хватает строгого ошейника и  короткого поводка...  И  еще о  том,
чтобы Юзеп  провалился в  какую-нибудь скважину и  очень долго выбирался
наверх без  посторонней помощи.  Затем  он,  отбросив ложную скромность,
начнет приглашать себя к  ней в гости --  он ведь никогда не видел,  как
живут бонтуанцы и  чем занимаются то время,  когда не действуют на нервы
Раису.  В  гости он прибудет один без пошлого и дурно воспитанного Суфа,
-- не полный же он идиот, чтобы не справиться с "навигатором" в пределах
цивилизованного маршрута. Он будет вести себя сдержанно, с достоинством,
давая понять окружающим и  самому себе,  что был безусловно прав,  когда
решил, что представители разных "пород" не могут и не должны питать друг
к другу никаких иных симпатий, кроме дружеских.

   -- Я уверена, что эта шахта давно ни к чему не пригодна.

   -- Что? -- Не понял Фрей.

   -- Ты спрашивал о шахтоприемнике на твоей планете.

   -- Да.

   -- Возможно,  она  единственная.  Возможно,  не  все  галереи  внутри
сохранились.  Надо смотреть схемы...  Да  что  с  тобой?  Уже впадаешь в
медитацию? Не рановато ли?

   -- А глаза у меня хитрые?

   Анна отшатнулась от неожиданности.

   -- Нахальные.  Слишком нахальные для начинающих.  Я же говорю,  скоро
станешь либо настоящим посредником, либо косым идиотом.

   Когда  Анна  с  Юзепом  покинули  Аритабор,  Фрей  предпринял попытку
вернуться  к  информатеке.  Но,  выпустив  на  панораму  мутнеющие копии
Фидриса,  неожиданно для себя обнаружил, что они не только мутнеют, но и
двоятся. Пришедший на помощь Раис этого факта не подтвердил.

   -- Хватит,  --  решил  Фрей,  --  пора  мне  отсюда...  проветриться,
проведать кое-кого,  а главное, остудить мозги, чтобы не сделаться косым
идиотом раньше положенного срока.

   ***

   Ксарес  был   рад   увидеть  Матлина,   но   радость  его   сменилась
разочарованием,  когда на свой сокровенный вопрос:  "Привез ли ты мне из
фактуры что-нибудь интересное?",  получил совершенно неприемлемый ответ:
"Только себя в относительно добром здравии".

   Таким образом,  собственной персоной Матлин,  во всем имеющемся в его
распоряжении "здравии", был применен к делу и в ближайшие несколько дней
высадил две сотки картошек в  своем павильоне,  а также несколько грядок
морковки,   капусты,   укропчика,   салатика  и   десяточек  чрезвычайно
подозрительных семян, выдаваемых Ксаресом за натуральные земные. За этим
занятием  Матлин  окончательно подорвал  здоровье,  с  трудом  гнулся  в
пояснице и ругался как сапожник всякий раз, попав тяпкой по ноге.

   Кроме этого, он провел несколько сравнительных анализов в заповеднике
земной  растительности  и   выдал  в  лабораторию  пару  самостоятельных
рекомендаций,   которые,  к  его  гордости,  были  приняты  лабораторной
информатекой.  Заповедник к  тому  времени  уже  "разросся" и  залез  на
территорию павильона.  Но  Матлин не  возражал и  Ксар был  доволен.  Он
тщательно исследовал одежду Матлина,  найденную в салоне Перры,  ничего,
кроме пыли и колючек от кактуса,  из нее не добыл,  но вернуть владельцу
отказался.  Также как отказался объяснить,  зачем лежали на лабораторном
столе его старые протертые джинсы с  заплаткой на  неприличном месте.  А
чтобы Матлин не докучал праздными расспросами,  выдал ему полную корзину
луковиц  тюльпанов,  гладиолусов и  велел  посадить у  себя  под  окном.
Несчастному чернорабочему ЦИФа ничего не оставалось,  как идти и сажать.
Дейк же,  выпущенный за ним следом, времени зря не теряя, все посаженное
немедленно выкапывал и  вообще,  проявлял  нездоровый интерес  ко  всему
цветочно-овощному земледелию.  В  ответ на  попытки Матлина отогнать его
садовой метлой,  показывал свои  крупные белые клыки и  издавал утробное
урчание,  призывая к порядку и субординации, пока Матлин не привязал его
к  дереву.  Но  разбалованный пес  перегрыз и  частично сожрал  плетеный
кожаный поводок, который стоил бы на Земле немалые деньги. Вырвавшись на
волю,  он долго не подпускал к себе Матлина. В конце концов, Дейк все же
был пойман за ошейник и отведен к Ксару.  Ксару же была выдана подробная
и  квалифицированная консультация:  что такое невоспитанная собака,  чем
это чревато и как с этим бороться.

   Но времени вникать в  подобные нюансы у Ксара не нашлось.  Он как раз
собирался гнать строительную платформу,  чтобы соединить купол павильона
с перекрытием заповедника.  А затем на этой же платформе отбыть за океан
к другим павильонам, чтоб лишний раз ее не поднимать. Дейк был выруган и
отпущен  на  свободу.   А  через  день,   Бог  знает,  вследствие  какой
метаморфозы, в павильоне и в заповеднике выпал снег.

   Метровые  сугробы  были  навалены  всюду,   и  таять  не  собирались.
Напротив, морозец крепчал, несмотря на яркое "зимнее солнце". Взбешенный
Матлин ультимативным порядком запросил КМ-вход  на  платформу,  все  еще
путешествующую за океаном и  выговорил Ксаресу все,  что наболело:  и за
хулиганства пса,  и  за  загубленные посевы  и  за  напрасно  полученный
радикулит.

   -- Ой-ей-ей...  --  воскликнул Ксарес и  кинулся на пульт,  --  я  же
отключал терморежим.  Какой еще  снег?  Дождь!  Должен быть  дождь!  Эта
система блокировала "батареи"!

   -- Весь  твой  дождь  лежит сугробами на  моих  грядках!  --  Бушевал
Матлин.

   -- Не может быть! Сейчас, сейчас я все сделаю...

   К тому времени,  как Матлин донес свой радикулит до входа в павильон,
кругом  уже  были  сплошные  лужи,  а  грунтовые дорожки  превратились в
слякоть по  щиколодку.  Температура поднималась так быстро,  что Матлин,
раздеваясь на ходу,  достиг своего особняка в  одних плавках и  в ручьях
пота.  Обтеревшись банным полотенцем,  он  немедленно вышел  на  связь с
платформой:

   -- Ради Бога,  Ксар!  Ты  издеваешься или  решил запечь меня живьем в
картошке с тюльпанами?

   -- Потерпи немножко, Феликс, сейчас все будет хорошо!

   Но  ничего хорошего не  случилось.  В  павильоне поднялся ветер такой
силы, что снес с петель приоткрытое окно гостиной.

   -- Это называется экологической катастрофой,  ты,  ненормальный! Я не
хочу быть верблюдом в пустыне!  --  Кричал Матлин, а ветер гнул верхушки
деревьев  и  забрасывал в  открытое  окно  охапки  отмерзших  листьев  и
поломанных веток.

   До  начала  следующей  серии  сюрпризов  Матлину  удалось  отдохнуть,
растянувшись в  кресле у  камина,  в  котором догорали остатки бурелома.
Созерцание живого огня действовало на него успокаивающе и  располагало к
здоровому оптимизму,  плавно переходящему в  нездоровые галлюцинации.  А
новые сюрпризы,  тем  временем,  успешно созревали в  лаборатории и  уже
готовы были вылупиться из яиц новые поколения пернатых,  а  также мелкие
грызуны,  крупные  насекомые,  популяции которых  успешно  перевалили за
рамки лабораторных террариумов, и грызли друг друга с завидным аппетитом
в естественных условиях заповедника.  А по прошествии времени приступили
к освоению территории павильона.

   Ужей Матлин терпел,  но медянку поймал в  контейнер магнитным лучом и
отнес в лабораторию.

   -- Ну и что?  -- Возмутился Ксарес. -- Я дам тебе от нее противоядие.
Не проглотит же она тебя.  И  вообще,  перестань мучить животных.  Они у
меня все до единого в "Красной книге".

   Но  это  было  лишь  начало беды.  Вскоре Ксар отпустил на  волю двух
молодых особей павлина,  высиженных им  собственнолично после нескольких
неудачных экспериментов лаборатории с  их родителями.  Особи были вполне
хвостаты, горласты и обосновались непосредственно в павильоне, поскольку
климат там оказался для них более всего подходящим.

   С  этой минуты Матлин лишился покоя.  Мало того,  что особи гадили на
мраморные борта бассейна, на ступени особняка и мерзко вопили в часы его
полуденного сна  --  полбеды.  Сумасшедший дом начался с  возвращением в
павильон Дейка,  прошедшего курс дрессировки.  Это животное, не реагируя
ни на "фу", ни на "место", немедленно устремилось к павлинам и одного из
них  пугнуло так,  что обезумевшая от  страха птица совершила скоростную
миграцию в заповедник.  Там она и была, вероятнее всего, съедена Дейком,
потому что с тех пор ее никто не видел.

   Второй павлин оказался в состоянии за себя постоять,  точнее, намного
более  изобретательным,   нежели  предыдущий.  При  виде  опасности,  он
поворачивался к ней задом, раскрывал свой изумительный хвост и грациозно
топал к  особняку,  где  ему на  помощь в  любой момент готов был прийти
Матлин.  Там же, на парадной двери возвисала мощная металлическая цепь с
клепаным ошейником в качестве "информации к размышлению" для собаки.

   Дейк  при  виде  павлиньего хвоста  млел,  обалдевал и  заваливался в
засаду за самые густые папоротники. Это эмоциональное единоборство могло
продолжаться часами.  Все эти часы Матлин боялся отойти от окна и  знал:
пока павлин, растопыривши хвост, топчется у двери -- Дейк где-то рядом.

   -- Эта  зверюга  имеет  аппетит  на  всю  твою  "Красную  книгу",  --
жаловался он  Ксаресу,  --  вместе с  обложкой.  Если  ты  немедленно не
примешь меры, я буду вынужден посадить его на цепь.

   Просидев час на  цепи,  Дейк плакал,  как ребенок,  и  Матлин,  не  в
состоянии это вынести,  снова его отпускал.  Все повторялось сначала. Но
один  раз,  притупив  бдительность  воспитателя,  Дейк-таки  выкусил  из
павлиньего хвоста пару  перьев,  которые Матлин с  невероятным скандалом
вытащил  из  его  пасти.  А  затем,  лежа  на  диване,  любовался  этими
роскошными перламутровыми метелками и  думал:  "Нет,  если существует на
свете рай неземной и если он хоть сколько-нибудь похож на мое теперешнее
существование,  мне непременно следовало бы познакомиться с адом, прежде
чем вынести себе окончательный приговор".

   ***

   Следующего явления  бонтуанцев в  Аритабор  Феликс  ждал,  как  конца
света.   Он  измучился  сам  и  измучил  ни  в  чем  не  повинный  пульт
информатеки,   который  то  и  дело  зависал,   показывая  ему  "уровень
интеллектуальной  концентрации  --   ноль",  "сотрудничество  продолжать
бессмысленно",  что на нормальном языке означало: "отвяжись, мужик, будь
человеком, нет моих сил..."

   В  период лиловых сумерек он  выходил на площадь "поплавка",  садился
под бледными россыпями звезд и,  сжимая кулаки, пытался представить себя
гигантской воронкой,  засасывающей на  орбиты Аритабора весь бонтуанский
флот.  За  этим занятием его  как-то  застали Раис со  своим коллегой по
имени Юх.  Они уселись напротив замученного самоэкзекуцией Фрея и долгое
время за ним наблюдали, довольно ехидно... в абсолютном молчании, -- это
окончательно выбило Фрея из колеи.

   -- И ты сомневался?  -- Спросил Юх у Раиса. -- Ты хочешь сказать, что
он еще не созрел?..

   Раис обескуражено покачал головой.

   -- Кажется,  я решусь. Наконец, решусь. Это менее жестоко, чем видеть
его страдания.

   -- Кто тебе сказал,  что я страдаю?  -- Огрызнулся Фрей. -- И вообще,
что вы собрались со мной сделать, не угодно ли объяснить?

   Раис с  Юхом подозрительно притихли.  "Вот гады!"  --  подумал Фрей и
добавил:

   -- Где больше двух -- ... там телепатическое общение запрещено.

   -- Что? -- Не расслышал Раис.

   -- Пословица на эту тему есть хорошая...

   -- Пословица?  "Прежде чем  ваять статую,  сто раз подумай,  стоит ли
портить камень"?

   -- Это не про вас...

   -- Это про тебя, Фрей. Есть у меня идея готовить тебя к "тесту".

   При одном слове "тест" волосы на голове Матлина вставали дыбом.

   -- Ты хочешь ваять из меня статую?

   -- Я хочу лишь позволить тебе роскошь самоконтроля.

   -- Я прекрасно себя контролирую!  --  Закричал Фрей и хлопнул кулаком
по полу. -- Лучше всех! Лучше, чем когда бы то ни было!

   -- Это эффект мадисты,  --  шепнул Юх на ухо Раису,  --  пытаться его
"уравновесить" рискованно, может быть хуже.

   -- Это  совсем  другой  эффект,   --   возразил  Раис,   --  тебе  не
посчастливилось его наблюдать в обществе одной бонтуанки...

   -- Как ты мог допустить это здесь?

   -- А разве я мог позволить им совращать друг друга на стороне?  Разве
я могу себе позволить упустить из виду такое интереснейшее зрелище?..

   Фрей ощутил холодную дрожь по всему телу.

   -- Они обещали здесь быть пять дней назад,  --  продолжил Раис, -- но
этот  ненормальный  парализовал  все   орбитальные  приемники  своими...
эмоциональными всплесками.

   Фрей  застыл  в   позе  "лотоса"  и  попытался  взять  себя  в  руки.
"Издевается, -- подумал он, -- а может, не издевается?"

   -- Ложись на спину, руки в стороны, ладонями вверх, -- приказал Раис.

   -- Может, отжаться?

   -- Делай,  что говорят,  --  подтвердил Юх,  --  вспомни,  что делают
колдуны на  твоей планете,  чтобы впасть в  медитацию --  повтори то  же
самое. Если сможешь "отключиться", скажу, что делать дальше...

   До  полной отключки от  жизни Фрею оставалось не  так уж  далеко.  Юх
называл  это  состояние  "глазами,   открытыми  в  пустоту",  внутренним
зрением,  которое,  по  его  расчету,  у  существ типа  Фрея должно было
наступить после "просмотра" длинной череды оранжевых колец и  фиолетовых
пятен. Состояние погружения в матово-серое субпространство, в котором не
существует  ничего,   даже  ощущение  собственного  тела.   И  Фрей  уже
засомневался,  на месте ли оно,  не отправили ли его посредники полетать
до орбитальных "приемников" и обратно,  но шевелиться не рискнул.  Ждал,
пока  отпадут последние сомнения.  Он  здесь!  Нигде и  никто.  Вслед за
понятиями верх-низ  исчезли  мысли  и  чувства,  иллюзии  и  реальность,
остались одни глаза,  открытые в пустоту, и ощущение медленного падения.
"Лечу," --  сказал себе Фрей и эта мысль встряхнула его, словно взрывная
волна,   перевернула  вниз  головой,   перекрутила  и  из  серой  массы,
всколыхнувшейся  вокруг  него,   стали  выплывать  образы,   похожие  на
очертания домов,  московских новостроек образца семидесятых,  проявились
асфальтовые  дорожки,   темные  окна,  подъезд  с  выпирающими  из  него
ступенями,  голыми  и  пустыми,  засыпанная  снегом  мусорница  на  углу
клумбы...  "Боже правый!  --  подумал Фрей.  -- Это же Наташкина улица".
Картинка исчезала и появлялась опять,  с каждым разом все ярче, и мысли,
вертящиеся калейдоскопом в его голове,  уже не искажали видения. Он полз
вверх  по   ступеням,   пространство  подъезда  сужалось  по   мере  его
продвижения вверх.  Он возвращался, начинал сначала, пытался заглянуть в
слепое безжизненное окно и снова рвался в бетонную "кишку" подъезда.

   Придя в  сознание,  Фрей обнаружил себя стоящим на четвереньках среди
пустого поля платформы,  под лиловым куполом ночного неба. Одежда на нем
была  перекручена,   сердце  колотилось,  руки-ноги  дрожали,  будто  он
вернулся с  марш-броска,  а  прямо перед ним,  с  внешней стороны купола
стоял трехметровый дун, опершись ладонями на стекло, и разглядывал его с
гримасой болезненного сопереживания.

   -- Ага!  --  Зарычал Фрей.  --  И ты здесь,  -- он поднялся, подтянул
штаны и направился к дуну.  --  Прилетел,  птица моя,  смотрит. Что тебе
надо,  мерзавец? Что ты ждешь? Надеешься, что я снова потащусь за тобой?
А  вот  тебе...  --  Фрей протянул под нос дуну смачную "фигу",  да  еще
задрал рукав, чтоб дун имел удовольствие детально ее рассмотреть.

   Лицо дуна исказила страдальческая гримаса.

   -- Что  ты  ко  мне  привязался,  столб пернатый?  Чего  ты  за  мной
таскаешься?  Ну,  на! Достань меня, попробуй, -- Фрей исполнил перед ним
фрагмент пляски дрессированного аборигена. -- На, иди, достань меня!

   Физиономия  дуна  "прокисла",   хоть  в   щи  добавляй,   рот  слегка
приоткрылся, а взгляд стал мученически молящим.

   -- Уставился! А-ну, кыш отсюда! Вы только полюбуйтесь! У него хватило
совести на меня уставиться!

   Взгляд дуна из молящего стал превращаться в угрожающий,  адресованный
непослушному ребенку:  если  не  перестанешь капризничать,  шлепну  тебя
крылом по попке...

   Фрей  приблизился к  стеклу  и  показал  "папочке" длинный  язык,  от
которого дун едва не лишился чувств, а затем подряд несколько угрожающих
рож, которым обучился еще в детской песочнице.

   -- Сейчас достану рогатку, заряжу сикапульку... и ты у меня получишь,
-- Фрей  сосредоточенно  ощупал  себя  за   карманные  места.   Дун   не
пошевелился и не спустил с Фрея глаз,  отчего Фрей разозлился еще больше
и, исполнив очередную серию устрашающих ужимок, порядком выбился из сил,
как вдруг...  заметил,  что дун исчез и  в  следующий момент к его спине
прикоснулось что-то сильное, упругое, похожее на острие крыла.

   Оборачивался назад  он  крайне медленно и  осторожно,  каждую секунду
думая,  стоит ли это делать. Стоит ли менять одну отвратительную картину
на другую, возможно, гораздо более отвратительную. Будто ему под лопатку
воткнули кинжал по самую рукоять и сейчас,  в последнее мгновение жизни,
ему  явится лик  убийцы...  Но  вместо этого ему явился лик улыбающегося
Раиса.

   -- Кончай психовать, Фрей, они уже здесь.

   ***

   Анна  крутила на  панораме информатеки модель Земного шара,  тугую  и
неповоротливую, будто растянутую в стороны магнитом, и усмехалась:

   -- Смотри,  твоя Европа в густых облаках, а над экватором разорванные
дыры. Юх, ты никогда не резал макет?

   -- Сама... у тебя лучше получится.

   -- Начнем по "линии Солнца"?  Смотри,  как она сопротивляется,  будто
чувствует.

   Фрея слегка передернуло:

   -- Может, есть готовый, разрезанный?

   -- Это и  есть готовый,  чудак.  Он транслирует атмосферное состояние
планеты.  Если тебя смущают облака -- их можно убрать. Да? -- обернулась
она к Юху. -- Лучше будет видно?

   Но  Юх  подтолкнул ее руку к  пульту и  острый лучик полоснул планету
пополам, от полюса до полюса. Но две половинки тут же склеились снова.

   -- Ты не зафиксировала сечение,  вернись назад, -- посоветовал кто-то
за ее спиной, совершенно не знакомый Фрею бонтуанец.

   Картинка  замерла.   Шар,   развалившись  на   две  части,   завис  в
пространстве панорамы, и присутствующие плотно обступили смотровой стол.
Сначала не было видно ничего,  будто внутри планеты открылось маленькое,
бешенно вращающееся солнце,  но  когда  яркость начала пропадать --  две
половинки сделались похожими на  экзотический фрукт  с  нежной мякотью и
подтухшей снаружи кожурой.  Вращение прекратилось.  "Мякоть" дрожала как
желе,  --  все это было абсолютно не  похоже на  иллюстрации в  учебнике
географии.

   -- Какие тут могут быть галереи,  Фрей?  -- Удивилась Анна, -- Где вы
раскопали эту  шахту?  --  Половинки начали проецировать сечения тонкими
пластинками,  и толщина "тухлой корки" увеличилась.  --  Разве что очень
старые...

   Фрей неожиданно почувствовал приступ тошноты и легкое головокружение,
будто препарировали не макет, а его собственный желудок.

   -- Убери яркость,  -- вмешался Раис, -- а ты, Фрей, лучше прогуляйся.
Тебе это зрелище не пойдет на пользу.

   Выскочив в  галерею,  Фрей ощутил приятное облегчение,  но  некоторая
"моральная" тяжесть в  желудке давала о  себе знать все  время,  пока он
слонялся туда-сюда,  ожидая,  чем  же  закончатся эти  вредные  для  его
здоровья манипуляции.  "Так мне и надо,  --  решил он,  -- теперь каждая
тварь в Аритаборе будет знать,  что Фрей --  это то существо, которое не
умеет  держать  себя  в  руках,   нервное,   впечатлительное,  способное
расклеиться от любой ерунды.  Так мне и  надо.  Но им никогда не узнать,
что именно они,  а ни кто-нибудь, довели меня до этого состояния. И если
я в ближайшее время не найду способа с этим бороться -- я пропал! Теперь
уже  действительно пропал!  Теперь уже  действительно от  меня ничего не
зависит..." Он так забегался, что не заметил как заблудился и раз десять
прошел мимо одного и того же места,  прежде чем сообразил,  что ходит по
кругу.  "Ну,  увлеклись ребята...  Что  ж  там  такого интересного можно
обнаружить в  макете?  Наверняка что-то обнаружили,  а  теперь прячут от
меня...  Чувствую,  что прячут!  У меня чутье на их хитрости. А у них...
хитрости на мое чутье".

   Когда любопытные наблюдатели разбрелись по своим делам, в информатеке
сидела одна Анна перед целехоньким макетом,  будто его и  не  разрезали,
как праздничный арбуз.

   -- Будешь смотреть сейчас или сбросить в твой архив?.. Эй, Фрей, ты в
порядке?

   -- Конечно.

   -- Хочешь со мной поговорить?

   -- Только не о том, что ты думаешь.

   -- Знаешь, я подумала, что наверно, сошла бы с ума в фактуре. Не могу
на это смотреть.  Представь себе,  в  моей жизни был период,  когда я не
верила,  что  фактура действительно существует.  Считала,  что  все  это
легенды, фантазии...

   -- Тебя не пугали фактуриалами, когда ты была маленькой девчонкой?

   Анна улыбнулась.

   -- Оттуда  пришло много  красивых историй.  Помню,  как  мы  собирали
конструктором жилища дикарей и прятались там.  В этом был аромат чего-то
экзотического.  Прошлое всегда экзотичнее будущего, потому что привязано
к реальным воспоминаниям,  а не к праздному фантазерству,  но я не верю,
что это начало цивилизации. Не только я, многие в это не верят.

   -- И я не верю.

   -- Ты знаешь, что у посредников не было фактуры?

   -- Не сохранилось...

   -- Нет.  --  Анна поглядела на него очень сосредоточенно.  -- Не было
никогда. Разве ты этого не знал?

   -- А у вас?

   -- Мы разные расы.  Совершенно разные. Или ты успел начитаться сказок
про Аритаборское диво? Скажи, поверил? Наивный мальчишка.

   -- Я здесь не первый день и в игры типа "верю --  не верю" не играю".
Играем так: ты говоришь -- я слушаю, ты слушаешь -- я говорю.

   -- Так неизвестно, до чего можно договориться. Твоя игра без правил.

   -- Я  когда-то  поверил,  что Земля круглая,  а  если б  не  поверил,
представляешь, как интересно было бы сейчас на нее смотреть?

   -- Кто тебе сказал, что она круглая?

   Макет Земного шара на панораме сплюснулся и выгнулся гармошкой.

   -- Оставь планету в покое.  Это тебе не игрушка. И не думай, что тебе
удастся сбить меня с толку. Я видел своими глазами.

   -- Наивный Фрей, неужели ты веришь своим глазам?

   -- Даже,  если вижу дуна.  И не надейся сотворить хаос в моей голове.
Кроме собственных глаз мне в вашем мире нечему верить.

   -- Еще немножко проживешь в  "нашем мире" и  хаос неизбежен.  А  дуны
начнут преследовать тебя толпами везде...

   -- Лучше расскажи мне,  как у  нормальных землян в естественной среде
могли получаться белокрылые дуны?

   -- У  гуминомов.  В  самой  фактуре  вряд  ли,  на  уровне  вторичных
галлюцинаций, но это уже не дун.

   -- А если цивилизация еще не приступила к изучению законов физики?

   -- Какая разница?  Дуны?  Физика? Главное, во что-то из них все равно
придется поверить, чтобы не сойти с ума.

   -- Прости,  а  среди твоих знакомых бонтуанцев не было длинноволосого
бородатого парня лет тридцати трех, который умел ходить по воде?

   Анна удивилась.

   -- Я же совсем не о том. Наверняка тот парень, о котором ты говоришь,
физики не изучал.  А ты изучал,  верил,  что Земля круглая, и ни разу не
усомнился -- поэтому не умеешь ходить по воде.

   -- Зато я умею починить телевизор -- а это полезнее.

   -- Это тебе только кажется.

   -- Хорошо,  мне  теперь  на  каждом  углу  что-нибудь кажется,  но  я
решительно ни  в  чем не уверен.  Кажется,  кто-то в  прошлый раз обещал
"вешать мух"?

   -- А я не отказываюсь. Только объясни, за кем ты следишь?

   -- За одной мадам.

   -- Тогда передай мне сведения о ней.

   -- Я думал, мы вдвоем?..

   -- Нет,  Фрей,  там,  где  водят  "мух" по  фактурам,  тебе  лучше не
показываться. Я сделаю запись, если будет что-то интересное.

   -- Анна, это может быть опасно, я не позволю тебе одной...

   -- Не волнуйся, я догадываюсь, о чем идет речь...

   Фрей  в  который раз  испытал отвратительное ощущение потери контроля
над ситуацией. Сейчас эта упрямая девчонка увернется от темы разговора и
сделает все по-своему,  а он до каждой следующей встречи будет терзаться
сомнениями,  не втянул ли он ее в  историю...  "Все-таки я  прирожденный
идиот, -- решил Фрей, -- сколько можно тянуть за собой мантию из нелепых
ошибок?..  Ради чего? Ради того, чтобы ощутить собственное присутствие в
этом отъехавшем от жизни Ареале..."

   -- Леди, хотя бы сидеть под дверью без права робко в нее постучать...

   Анна  приподняла ладонь  над  световой панелью и  Фрею  осталось лишь
гадать,  что  может означать этот жест:  "замолчи,  головастик,  дай мне
подумать" или "на этом мое время на  тебя закончилось..."  --  ясно было
одно, ничего обнадеживающего в этом жесте не подразумевалось.

   -- Я провожу. Ведь ты, кажется, собиралась пригласить меня в гости.

   -- Это тебе только кажется,  --  задумчиво произнесла Анна.  -- Какие
гости?  Я никогда никого не приглашаю.  У нас не принято.  Где ты вообще
откопал это словечко?

   -- Может быть, ты не умеешь это делать? Я объясню.

   Она с интересом развернулась к Фрею.

   -- Это  занятие очень приятное и  увлекательное:  в  гости приглашают
обычно по вечерам,  если живешь далеко --  на несколько дней.  Встречают
всем семейством,  знакомят с  мужем,  детьми,  родителями и  так  далее.
Усаживают за  стол,  вкусно кормят,  приятно беседуют.  Можно  негромкую
музыку...  можно без музыки.  Я  опять говорю непонятные слова?  На утро
катают  по  окрестностям,  показывают  имение.  Всегда  найдется  что-то
интересное...  показать...  Тебе виднее.  Не  смотри на меня так,  лучше
скажи, какое слово оказалось тебе непонятным?

   -- Ты уже был у меня в гостях. И налил там лужу.

   -- Это на базе? Я все уберу!

   Улыбка интереса на лице Анны сменилась улыбкой удивления.

   -- Все ясно,  Фрей.  Чтобы пригласить тебя в гости,  я должна сначала
выйти замуж, затем...

   -- Нет!  Нет!  Нет!  Нет!  То есть,  я не это хотел сказать. То есть,
замуж --  конечно,  но не по случаю моего визита.  Господи,  что я несу!
Короче, если ты живешь одна...

   -- Допустим.

   -- Совсем одна?

   -- Предположим.

   -- ...  И если к тебе в гости пришел мужчина.  Ну,  скажем,  существо
противоположного пола, чтоб понятнее было.

   -- Не волнуйся, Фрей. Мне понятно.

   -- Что тебе понятно?

   -- Я знаю, что такое "существо противоположного пола". Не тяни время.

   -- В  таком случае,  ты должна быть готова к  некоторым мероприятиям,
связанным с  присутствием в  гостях подобного существа.  То есть иметь в
виду, что такие мероприятия теоретически возможны.

   -- Какие мероприятия?

   -- Как же  тебе объяснить?  Обоюдно приятные.  Проявление повышенного
интереса, если угодно. А в случае взаимности и более того...

   -- Более чего?

   -- Послушай, я... неважно пользуюсь языком...

   -- То,  чем ты пользуешься сейчас,  Фрей,  языком не называется.  Это
жизненные шумы. Так, более чего?..

   -- Знаешь,  это  проще попробовать,  чем  объяснить.  Если,  конечно,
захочешь.

   Анна перестала улыбаться и  съежилась,  будто внезапно похолодало,  а
Фрей  с  трудом подавил в  себе инстинктивное желание обнять ее:  святой
закон  джунглей  --  инопланетян  руками  не  лапать,  особенно  молодых
инопланетенышей.  На этот счет в  его фактурном языке была одна полезная
заповедь:  не приставай,  да не послан будешь... Однако, инстинкт дикаря
диктовал ему совершенно иные импульсы.

   -- Давай-ка,  Фрей, ты это "более того" проделаешь на ком-нибудь еще,
а я погляжу.

   -- Вот дуреха!  На такие зрелища глядят только извращенцы.  Да ты мне
за  это  должна  будешь  уши  оторвать.   Если,  конечно,  я  тебе  хоть
сколько-нибудь нравлюсь.

   -- Такое впечатление,  что мы  говорим об  элементарных вещах,  но ты
специально  стараешься забраться  в  дебри,  чтоб  я  почувствовала себя
идиоткой:  пригласить тебя  в  гости,  чтобы кормить --  какая пошлость!
Потом еще и  уши оторвать,  чтоб ты не сомневался в  моем к тебе хорошем
отношении. Это, конечно, пикантно, но не проще ли поверить на слово: да,
Фрей, ты мне нравишься. В тебе что-то есть.

   -- А что ты будешь делать, если я захочу рассмотреть твое тело?

   Анна рассмеялась.

   -- Зачем?

   -- Думаю, что получу от этого удовольствие.

   -- Вот это да! -- Она обняла себя за плечи. -- Вот это уже интересно.

   -- Даже более того...  --  Фрей почувствовал,  что теряет контроль не
только над импульсами,  но и над языком,  как несколько лет назад, когда
впервые попробовал выражаться на ЯА с помощью речи.

   -- Ты соображаешь, что говоришь?

   В этом состоянии он действительно способен был наговорить лишнего, но
сворачивать с "транзита" было поздно.

   -- Похоже, я предлагаю тебе поэкспериментировать в области секса?

   -- Нет,  ты не соображаешь, что говоришь, -- смеялась Анна. -- Это не
похоже.  Это именно так и есть.  Ты исключительный оригинал, если решил,
что это может получиться.

   -- Ну,  что-нибудь получится.  Должно,  по крайней мере.  Я кое-  что
понимаю в анатомии твоей расы -- все не так безнадежно.

   -- Ах,  вот даже как! Понимание расы у тебя начинается с анатомии? Да
ты маньяк!  Зря меня не пугали в детстве фактуриалами, -- Анна поднялась
и  не  без  чувства собственного достоинства продефилировала мимо него в
направлении галереи.

   -- Аннушка, признайся, что ты просто трусиха!

   Она сердито обернулась.  "Сейчас в меня что-нибудь полетит,  -- решил
Фрей и огляделся, -- скорее всего, макет Земного шара... будет надет мне
на  голову".  Он  так  ярко представил себе это  зрелище,  что  не  смог
удержаться от хохота: "Давай, сделай что-нибудь, вредная девчонка!".

   -- Если ты,  дремучее мохнатое существо,  --  ответила ему  Анна,  --
прогулявшись по Аритабору,  решил, что для тебя нет ничего невозможного,
ты не иначе как ошибся адресом.  Тебе было бы полезнее вернуться в  свой
заповедник,  пока  еще  не  остыли инстинкты...  --  с  этой  фразой она
удалилась и провожать себя не велела.

   "Что б  я  что-нибудь понял...  --  подумал Фрей,  --  что б  я  хоть
что-нибудь понял!"

   ***

   В  скором  времени  Ксарес  получил  из  Аритабора  безжизненное тело
Матлина. Точнее, жизнь в этом теле некоторым образом присутствовала: оно
вполне  самостоятельно перемещалось по  комнате  и  активно ворочалось в
кровати по ночам,  но на вопросы не реагировало,  пищи не принимало, при
попытке  осмотра  оказывало  сопротивление и  живых  гуманоидов (включая
родственную фауну) видеть не хотело.  Ксарес,  грешным делом, решил, что
дело --  дрянь. Тем более что из Аритабора никаких разъяснений по поводу
происшедшего не последовало.  Но тело,  належав мозоль на боку,  кое-как
само  взяло себя  в  руки и  так  же,  не  затруднив себя разъяснениями,
убралось обратно в Аритабор.  А Ксар,  проследив по "навигатору" маршрут
его отбытия, вздохнул с облегчением.

   -- Надо делать свое дело и не забивать голову ерундой,  --  наставлял
Раис,  --  не существует посторонних проблем,  когда есть чем заняться в
этой жизни. А если не перестанешь выдумывать себе проблемы -- угодишь на
"тест", так и знай!

   -- Хочешь сделать из моих нервов прическу?

   -- Это   ощущения  колоссальной  мощности.   Твой  фактурный  секс  с
"тестовой программой" и близко не лежал...

   Фрей откинулся в кресле.

   -- Оказывается, у стен Аритабора есть уши по имени "Раис"?

   -- Безусловно.  Вы  так  внятно скандалили,  что я  не  знал,  чем их
заткнуть.  Слышно было на три галереи вниз.  Нет, действия такого уровня
здесь,  клянусь, впервые. Я всякое видел и слышал, но ты превзошел самые
смелые ожидания.  Потрясающие способности к  адаптации!  Можно  сказать,
уникальные.

   -- Ты мною разочарован?

   -- Я  восхищен!  Потрясен  твоей  наглостью!  Похоже,  в  фактуре  ты
пользовался большим успехом у женщин.

   -- Только не у тех, которые нравились мне.

   -- Знаешь,  почему?  У  стен Аритабора еще  не  выросли уши,  которые
называются "Фрей".

   Фрей  промолчал,   чтобы  не  продолжать  этого  разговора,  но  Раис
устроился напротив него и уперся руками в подлокотник его сидения.

   -- Хорошо, я объясню тебе кое-что о ее сексуальности.

   -- Шутишь... -- не поверил Фрей.

   -- Не тот случай,  чтобы шутить.  Со своей прытью ты дойдешь до этого
опытным путем раньше,  чем  начнешь понимать,  что к  чему.  Я  объясняю
только для того, чтоб ты не влип еще раз в одно и то же недоразумение: о
своих фактурных удовольствиях здесь можешь забыть навсегда!

   -- Уже забыл,  --  согласился Фрей и низко опустил голову,  --  давно
забыл...

   -- Только не надо думать,  --  оживился Раис,  --  что эти юные особи
только и делают,  что бороздят своей шхуной зону Аритабора и молотят без
толку языками.  Они  занимаются любовью гораздо чаще,  чем тебе кажется.
Иногда  у  меня  бывает  впечатление,  что  они  только  и  делают,  что
занимаются любовью...  до  изнеможения,  до  потери рассудка;  со  всеми
подряд без разбора,  --  Раис выдержал паузу,  будто припоминая, когда в
последний раз от бонтуанской шхуны перепадало ему лично... прочувствовал
еще  раз  пережитые ощущения  и,  устроившись напротив  Фрея  поудобнее,
продолжил:  --  Но,  в  отличие от тебя,  они изначально застрахованы от
отсутствия взаимности у партнера. Ты уже понял, о чем идет речь?

   -- Еще не понял, -- признался Фрей, -- но уже завидую.

   -- Они  застрахованы даже  от  несогласия партнера.  Кроме того,  они
умеют прекрасно обходиться без партнера вообще.

   -- Понял.

   -- Ничего ты не понял. Ты представить себе не можешь, сколько раз эта
девчонка занималась любовью именно с тобой.

   -- В своих дурацких фантазиях...

   -- Отнюдь не дурацких... Ее фантазия способна дать ей гораздо больше,
чем  ты  всем  своим  нажитым опытом  и  чувствами;  в  таких  красочных
диапазонах,  которые ты представить себе не способен.  Я уже не говорю о
способах извлекать из  тебя удовольствие --  этого даже я  не  могу себе
представить.  Но уверяю тебя,  ее способы к  твоим возможностям не имеют
никакого отношения и все,  что ты называешь сексуальным, может отвратить
ее  раз и  навсегда.  Ты  не  хочешь понять:  у  них удовольствия такого
свойства  уже  не  связаны  с  продолжением  рода  и  все  эмоциональные
переживания давно переместились сюда,  --  Раис погладил Фрея по голове,
-- и  только отсюда возможно управление состоянием организма.  Ей  нужен
был ты -- видеть тебя, наблюдать, а иметь возможность общения -- это уже
выше  мыслимого удовольствия.  Они,  как  правило,  вообще обходятся без
общения,  которое  рискует  поломать  кайф.  Они  умеют  терять  половую
ориентацию и  переключаться на совершенно абстрактные вещи,  которые для
тебя могут вовсе не иметь отношения к сексу. Так что, имей в виду, Фрей,
пока с фантазией у тебя не густо -- вы не пара.

   -- А потом... тем более не пара.

   -- Я  понимаю  твои  проблемы,  собственник  чувств.  Такие  вещи  не
воспринимаются сразу.  Для фактурного типа они совершенно не  приемлемы.
Однако твое положение выгодно тем,  что когда-нибудь ты сможешь сравнить
то и другое.

   -- Тогда   у   меня   будет   достаточно  развитая  фантазия,   чтобы
обходиться...

   -- Когда-нибудь,  --  остановил его Раис,  -- у тебя будет достаточно
возможностей,  чтобы  понять:  "нумерация  вагонов  начинается с  головы
поезда".  А если она у тебя всю жизнь будет начинаться "с хвоста" --  ты
так и останешься фактурным маньяком.

   -- А что мне прикажешь делать со своим "хвостом"? -- Вскипел Фрей. --
Отстегнуть его от "состава"?

   -- Сделай так,  --  развел руками Раис,  --  чтоб "хвост" не диктовал
направление локомотиву.  Вначале будет трудно. Надо надеяться на лучшее.
А это значит -- искать выход.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   "Тест".

   Описание  "теста"  идет  только  с  мемуаров  Матлина,  где-либо  еще
информацию о  нем найти не  удалось.  Но  не думаю,  что это изобретение
посредников или бонтуанцев. Вероятнее всего, стандартный психологический
трюк,  используемый в  случае  некоторых  типов  жизненно  приобретенных
расстройств. Он удобен тем, что позволяет обходиться без "механического"
вмешательства   в   структуру   мозга.   Подобные   трюки   могут   быть
противопоказаны некоторым типам существ даже на самых "низких оборотах",
потому  что  способны привести к  хроническому расстройству.  Другие  же
существа,  напротив,  имеют  склонность им  злоупотреблять и  превращать
вполне  медицинскую  процедуру  в  подобие  наркотического  стимулятора.
Третьи...  к которым,  для примера, относятся оптималы, имеют врожденный
"тест"  --  дар  природы,  гарантирующий им  пуленепробиваемую психику в
любых жизненных катаклизмах.

   Почему-то  принято считать,  что  на  фактуриалах эти  опыты наиболее
эффективны.  Но тут уж,  как посмотреть:  что гуманнее,  заставить такое
существо  сразу  пройти  рискованную  прививку  или  ждать,   вдруг  еще
обойдется.  Матлин утверждает,  что в его случае все как раз таки должно
было обойтись...

   Как выглядит эта штука и  по  какому принципу работает,  не  столь уж
важно.   Интересен  сам  эффект.   Пациент  помещается  в  пространство,
заполненное  особой  средой,   парализующей  его   способность  отличать
реальность от видений.  Параллельно идет воздействие на подсознание,  из
которого одна за другим, по степени возрастания, извлекаются все причины
его  нервных расстройств --  прием явно гипнотический.  Вероятнее всего,
это самогипноз на совершенно конкретном возбуждающем эмоциональном фоне.
Когда эти две "параллели" пересекаются --  "тест" начинает аналитическую
работу.  К примеру, если испытуемый больше всего на свете боится умереть
от  пули,   на  него  воспроизводится  красочная  картинка  собственного
расстрела  с  обязательной,  нагнетающей  атмосферу  преамбулой  поимки,
прочтения приговора, приготовлений для приведения приговора в исполнение
и,  наконец,  ярчайшей развязкой,  где  пуля будет лететь так  медленно,
чтобы   жертва  имела   "удовольствие"  прочувствовать  до   конца   всю
неотвратимость ее  устремлений.  При  этом у  пациента нет ни  малейшего
шанса очнуться от кошмарного сна или хотя бы заподозрить, что все это --
не более чем игра на подсознание,  -- главное условие работы "теста" это
абсолютная  уверенность  в  реальности  происходящего.  Если  попадается
представитель расы с  природным иммунитетом против иллюзий,  у  которого
отсутствует  функция  мозга,  позволяющая воспринимать туфту  за  чистую
монету,  "тест" отключается и  просит его  выйти вон.  К  слову сказать,
земляне такого иммунитета лишены и они не единственные.

   В  начале  работы  "теста" задается оптимальный "уровень напряжения",
соответствующий  физическим  возможностям  организма.  В  процессе  этот
уровень  автоматически доходит до  максимального,  затем  происходит так
называемый  "сброс"  или   "рассечение"  --   состояние,   при   котором
психический накал любой мощности лишен возможности влиять на  физическое
состояние   организма.    После   "теста"   эти    связи   чаще    всего
восстанавливаются,  но иногда нет. До стадии "рассечения" любая картинка
на подсознание обратима и  прокручивается сколько угодно раз:  с  каждым
может случиться,  к примеру,  инфаркт,  попытка самоубийства в контексте
сюжета или  слишком сильный шок  --  для  "теста" это  неприемлемо.  При
малейших признаках опасности он будет останавливать сцену,  возвращаться
в   исходную   точку   и   начинать  сначала,   оставляя  пациенту  лишь
информационную память события и  убирая эмоциональный эффект от него.  И
так до полного торжества:  с  какой бы скоростью не летела роковая пуля,
она  должна  восприниматься,   как  "не  более  чем  летящая  пуля",   а
перспектива собственной смерти -  "не более чем перспектива смерти",  но
не вселенский кошмар.

   "Тест"  сам  определяет,  когда  клиент  "готов".  Иногда  моделирует
собственные,  совершенно сюрреалистические картинки,  требуя продолжения
работы,  если видит в  этом необходимость.  Стандартный "тест" со  всеми
перерывами и  расслаблениями обычно занимает несколько суток.  Все можно
считать законченным только  после  того,  как  "тест"  сам  отказался от
пациента,  а  не  взял тайм-аут по  его поводу на  всю оставшуюся жизнь.
Иногда  он   начинает  заниматься  прогнозтикой  и   моделирует  будущие
психотупики --  это  считается редкой  удачей,  потому что  "тест",  как
правило,  не ошибается в  прогнозах.  Пациент,  только что прошедший эту
"экзекуцию",  обычно все помнит, но мало что соображает и, мягко говоря,
выглядит неважно.  Но,  по прошествии времени,  эффект теста обязательно
дает  о  себе  знать.   Само  собой,  что  фактуриалу,  прошедшему  это,
возвращение домой  противопоказано.  Он  уже  вряд  ли  выживет,  будучи
уязвимым  в   элементарных  бытовых  ситуациях,   утратив  свои  прежние
(фактурные) психические ориентиры. То есть, вряд ли он имеет шанс дожить
до естественной смерти.

   Эффект  "теста"  иногда  сопровождается  побочными  явлениями  и  вне
фактуры,  которые со временем проходят. С одним из таких явлений Матлину
повезло особо,  потому что  оно  оказалось на  редкость жизнестойким.  В
мемуарах Матлин  называл  его  "МФ-дубль"  --  что-то  вроде  бандитской
клички, но обо всем по порядку...

   Описания "теста" находятся почти в  самом конце мемуаров,  а  на  том
месте,   где   они   хронологически  должны  располагаться,   --   зияет
внушительная дыра...  Во  всяком  случае,  хроника  ЦИФа  этого  периода
отсутствует.   Но   первое  появление  МФ-дубля   примерно  совпадает  с
возвращением  автора  к   своим   рукописям  и   наводит  на   некоторые
пессимистические размышления относительно последствий "теста".  Впрочем,
как бы то ни было, это не мое дело.

   ***

   "А  не  взять ли  мне в  дорогу спортивный костюм",  --  спросил себя
Матлин,   но,   посмотрев  по   очереди  на   все   измерители  времени,
присутствующие в  особняке,  испытал  приятное  чувство  стыда  за  свое
разгильдяйское поведение.  Конечно,  шорты были бы куда более уместны, к
тому же он успел неплохо загореть и  набраться радиации.  Если б его уже
несколько дней не ждали в Аритаборе,  он вряд ли вообще заставил бы себя
подняться с дивана.

   Матлин представлял себе все,  что скажет ему Анна. К примеру: "Где ты
шлялся,  лоботряс этакий?" "Прости,  моя прелесть, шеф заставил выкопать
картошку под  угрозой голодной зимы  и  перспективы до  конца своих дней
глотать "гербалайф" и  "ширяться" физиологическим раствором.  Что  такое
"гербалайф" --  это иностранное слово,  моя радость, ты все равно его не
поймешь.  Этим словом я называю все, чем цифовские изуверы пичкают своих
подопечных, когда те отказываются копать картошку, чтобы они не утратили
свой  драгоценный пищеварительный тракт.  Чтобы ни  в  коем  случае этот
тракт не простирался по лабораторному столу, а был, если не при деле, то
хотя бы при месте. Но, душа моя, поползав полдня с лопатой по огороду, я
уже не знаю,  где ему место... Шеф говорит: "Это тебе не родная фактура.
Ни  на  магазины,  ни  на  рестораны не  рассчитывай".  Хорошо,  что  не
заставляет пасти стада на склоне горы в заповеднике. Ему еще не пришло в
голову разбавить мясом мой  овощной рацион.  Хотя после "гербалайфа" мне
вообще ничего не  хочется.  Разве  что  домой  к  маме  и,  может  быть,
чего-нибудь с уксусом и перцем.  Слушай,  а почему ты решила, что должна
меня понимать?  И  кто  сказал,  что я  позволю тебе такое удовольствие?
Знаешь,  у меня впечатление,  что я выиграл в лотерею что-то глобальное,
немыслимое,  похожее на огромный дачный участок,  а теща,  которая будет
его обрабатывать, к выигрышу не прилагалась. Шеф никому не позволяет мне
помогать.  Говорит:  "Его фактурные проблемы --  посмотрим, как он будет
решать их  сам".  Все это у  него называется одним словом "цивилизация".
Так  что,  мадам,  до  механизации труда в  ЦИФе  сменится еще  не  одно
поколение экспонатов,  надорвавшихся от рабского труда.  Прошу извинить,
объятия Морфея  застигли меня  врасплох.  Обещаю  вам,  впредь этого  не
повторится".

   -- Где ты шлялся,  лоботряс!  --  Набросилась на него Анна.  -- Опять
захрапел на своих грядках?  Что с тобой? До сих пор от "теста" очухаться
не можешь?  Я  узнала кое-что о  твоей "мадам",  но не уверена,  что эта
новость тебя взбодрит.

   -- Надеюсь, речь пойдет не о всемирном потопе?

   -- У нее родился сын.

   -- Кто?

   -- Маленький мальчик,  --  Анна развела руками как  раз  на  величину
новорожденного младенца, -- такой же вредный, как ты.

   -- Я счастлив. Если б он был так же вреден, как его отец -- потопа не
миновать. Что ж, мне остается себя поздравить с этим событием...

   Но  Анна уже не  слышала поздравлений,  а  с  интересом рассматривала
что-то за его спиной.  Это "что-то" Фрей сам обнаружил впервые и  многое
отдал бы за то, чтобы Анна любовалась этой штуковиной на ком-нибудь еще.
От  его  спины отделилось и  неуверенной походкой ушло  вглубь оранжереи
эфироподобное существо,  до неприличия похожее на самого Фрея.  Существо
походило,  побродило,  вдруг нервно задергалось,  стало хватать себя  за
волосы  и  набрасываться  на  Фрея  с  беззвучными  репликами,  судя  по
артикуляции,  местами нецензурные,  типа:  Что ты наделал... так тебя...
Как ты мог... такой-то!.. это допустить! Ты отдаешь ли себе отчет в том,
что произошло?

   -- Хм,  --  удивился Фрей. -- Это еще что такое? Уберите от меня этот
глюк...

   "Глюк" бушевал,  стучал ногами по полу, даже пытался надавать Фрею по
мозгам. Но, в конце концов, успокоился и, сердито постояв рядом со своим
обидчиком,   растворился  в   нем,   как  ни  в  чем  не  бывало.   Анна
прокомментировала этот факт довольно конкретно:  "Фрей пришел в себя". С
тех пор именно этой фразой заканчивалась каждая вылазка МФ-дубля.

   Второй раз Фрея "вывело из себя" известие,  что срок пребывания Перры
в  его распоряжении подошел к концу.  Машину следует вернуть владельцу в
обмен на  захваченный им корабль.  Суф столкнулся с  сиамствующими Онами
неожиданно в технопарке ЦИФа и безуспешно пытался им объяснить,  что "то
барахло",  как в  комиссионке,  возврату не подлежит,  и уж тем более не
меняется на Перру.  Более того, "пряник" привязался к новым хозяевам, за
ним  требуется специальный уход,  и  планы Матлина давно изменились.  Он
больше  не  путешествует по  ареалу  багажом  и  если  его  как  следует
рассердить,  в  нем может проснуться фактуриал,  с которым крайне опасно
иметь  дело.  Но  Оны  требовали  "того  самого  фактуриала" и  с  Суфом
обсуждать дела отказывались.  "Как знаете,  --  предупредил их Суф, -- я
его приглашу, а дальше -- пеняйте на себя".

   Явившись на место событий,  Матлин не сразу их разыскал в  помещениях
парка.  Гораздо больше в поисках повезло МФ-дублю, надломленному тяжелой
жизнью;  и он,  падая на колени, жалобной мольбой стал увещевать Онов на
своем  немом языке не  отбирать "родненького пряничка",  приправляя свои
вопли  соплями  и  сентиментальными  аргументами,  не  имеющими  никакой
ценности в глазах прагматически мыслящего существа.

   Оны обалдели от неожиданности и бросились за разъяснением к Суфу.

   -- Так  что,  это и  есть тот парень,  с  которым нам предстоит иметь
дело?

   Но Матлин уже "стоял на пороге" и,  к своему удовлетворению, созерцал
Онов в  натуральную величину.  Они  действительно выглядели как сиамские
близнецы и  ростом едва доставали ему до пояса.  Разве что,  разорвав их
пополам и установив друг на друга, с ними можно было чувствовать себя на
равных.

   -- Нет,  ребята,  дело вам придется иметь со  мной.  Так что слушайте
внимательно,  отдельно для каждой головы повторять не буду: ваша машина,
которая мне досталась при очень некрасивых обстоятельствах,  мне до  сих
пор нужна.  Поэтому назад вы ее не получите.  Свой агрегат я оставляю за
нее в залог и советую обращаться с ним бережно,  потому что с ним у меня
связано много дорогих воспоминаний. Я все доходчиво излагаю? Если что не
ясно --  лучше сразу переспроси(те), а если ясно -- загружайтесь обратно
и проваливайте отсюда с миром.

   Оны оказались благоразумными существами и,  не мешкая, поступили, как
было велено.

   Следующая серия  "выходов из  себя"  у  Матлина случилась по  причине
гораздо более уважительной.  О  ней речь пойдет в  следующей главе.  Но,
нужно отметить,  что  эти выходы оказались последними.  Вскоре после них
МФ-дубль  стремительно утратил  свою  яркость,  активность  и  бесследно
исчез.

   ***

   Из   Аритабора  Матлина   вытащило   тревожное  сообщение:   сработал
передатчик Суфа,  оставленный в  Акрусе,  и  принес известие не  слишком
обнадеживающее, зато лаконичное: "Спаси меня".

   -- Все,  --  развел руками Суф, -- извел своего дуна красноперого? На
этом оборудовании я без него в Акрус не пойду. Если ты, конечно, намерен
забирать Гренса...

   Но Матлин, не теряя времени, развернул болф в направлении бонтуанской
платформы и запросил экстренную связь.

   -- Они  помогут найти того навигатора бонтуанца.  Иди  на  пульт,  ты
должен говорить с ним...  Я только испорчу все дело.  Суф, не спорь, это
единственная возможность.

   Суф нехотя, осторожно, но все-таки отправился на пульт.

   -- С  чего ты взял,  что мы договоримся с этим навигатором?  Что ты о
себе вообразил?

   -- Мне точно известно, что он регулярно ходит в Акрус.

   -- И все?  Хорошо, давай сюда бонтуанцев и отойди подальше от пульта,
а еще лучше -- возьми Перру и уберись с корабля.

   Пока Суф  работал на  связи,  а  длилось это  несколько часов подряд,
Матлин опасался даже приблизиться к  пилотской,  даже включить смотровую
панораму  --   там  стояла  подозрительная  тишина,  изредка  нарушаемая
протяжным гулом.  Он  не один километр намотал пешком по внешней палубе,
но  так  и  не  доставил Суфу  удовольствия убраться от  болфа подальше.
Единственное,  чему его научил Ареал сразу,  окончательно и наверняка --
это   длительным  ожиданиям.   Порой   слишком  длительным,   никак   не
рассчитанным на срок его человеческой жизни.  Но Матлин смирился с  этим
так же,  как Суф с его длинной шевелюрой. Он мог ждать часами, неделями,
месяцами --  главное,  чтоб цель того стоила. "Феликс, -- говорил он сам
себе,  --  если ты можешь сделать это быстрее -- пожалуйста, сделай... А
если нет -- расслабься и не порть зря настроение самому себе".

   -- А!  Ты еще здесь! -- Донеслось до него, наконец, из недр пилотской
палубы,  не  иначе,  как  произошла  автоматическая проверка  отсеков  и
запеленговала инородный организм, маячащий по внешнему контуру. -- Так и
быть, возьму тебя с собой... на прогулку...

   -- В Акрус? В Акрус? -- Оживился Матлин.

   -- Ну, да. Это самое подходящее место для прогулки, -- проворчал Суф.
-- Ничему тебя жизнь не научила, только зря на тебя время потратила.

   Навигатор бонтуанец обладал всеми привычками опытного мадистолога. Он
послал на  болф  Суфа схему своих ближайших маршрутов,  подтвердил,  что
Акрус входит в  его ближайшие планы,  а  со  всеми остальными проблемами
велел прибыть лично.

   -- Имей в виду,  --  наставлял Матлина Суф,  --  если вдруг он начнет
задавать вопросы --  отвечай,  как на исповеди,  даже если они покажутся
тебе странными.  Спросит,  каким образом ходили в Акрус в прошлый раз --
говори как есть.  Если заметит,  что ты лукавишь --  никаких дел с  нами
иметь не будет никогда!

   Матлин,  не мешкая,  принялся составлять речь,  в  которую на минимум
времени уложилось бы максимум информации. С этой задачей они двинулись в
путь, а когда схема маршрута показала приближение к кораблю бонтуанского
навигатора,  обе машины сошли с  транзитной сетки и состыковали приемные
мосты, -- речь Матлина близилась к завершению. Но, оказавшись внутри той
самой бонтуанской махины,  похитившей его несколько лет назад, -- он уже
начисто забыл, с чего начинать.

   Их   пригласили  в   карантинный  зал,   предназначенный  для  приема
посетителей и  имеющий связь с  диспетчерским пультом.  Но  на  панораме
изображения навигатора не появилось.

   -- Что ж,  давай...  --  толкнул его Суф,  --  кажется, он готов тебя
слушать.

   И Матлину ничего не осталось, как дать... Давал он без малого полчаса
подряд --  такой длительной болтовни не  выслушивал еще  ни  один  живой
навигатор,  но заподозрить в  этом что-то неладное было чревато.  "Держи
свои мысли при себе,  --  говорил ему в такой ситуации Раис,  -- если не
умеешь думать,  лучше пой революционные песни". Матлин прошелся с самого
начала похищения,  с того,  что знал лишь со слов Гренса,  и убедительно
закруглился  на  том,  что  участь  Гренса  вызывает  у  него  серьезное
беспокойство.  Что в  Акрусе с  ним происходит что-то  неладное,  что-то
останется темным пятном на  совести тех,  кто подверг его таким жестоким
испытаниям...

   Присяжным заседателям давно пора было захлебнуться в  слезах.  Матлин
же до самого конца не был уверен в том,  что его слышат.  Но, как только
речь  была  закончена,  слепая  панорама сдвинулась с  мертвой точки  и,
вместо того,  чтобы показать навигатора, захватила в контур сначала его,
затем Суфа.

   Вопросов не поступило.  Никаких признаков жизни в  диспетчерской тоже
не появилось. Матлин знал, что серьезные навигаторы своему внешнему виду
значения не  придают и  частенько вовсе его  не  имеют.  Они  существуют
биологической субстанцией в  организме своей машины и могут годами ее не
покидать.  Поэтому  перспективы лично  увидеть  своего  похитителя  были
ничтожно малы, но вдруг среди карантинного зала возник защитный купол, в
котором  появилось существо неопределенной расы,  наглухо закупоренное в
бесформенный защитный кокон,  увенчанный неким  подобием направленного в
сторону капюшона. Зрелище показалось Матлину жутковатым. Такой амуницией
пользовались лишь самые физически уязвимые существа,  не  выносящие даже
малых доз ультрафиолетового излучения.

   -- Он  будет  принимать  информацию  о   Гренсе  лично  и   только  с
координатора  манжета,  --  объяснил  Суф,  --  отстегни  координатор  и
медленно отпусти.

   -- Как?

   -- Просто положи на пол.

   Матлин попытался уронить капсулу,  но она замерла в воздухе, повисела
минуту и перевернулась.

   -- Все. Аккуратно возьми и засунь на место.

   -- Что он решил? -- Спросил Матлин. -- Что нам делать?

   -- Уже  ничего.  Если получится,  он  заберет Гренса сам.  Мы  ему не
нужны. Если не получится -- значит, не получится.

   -- Мы остаемся?

   -- Да,  -- произнес Суф после недолгой паузы. -- Подойди к куполу как
можно ближе и  замри.  На  твоем координаторе была лишняя информация.  С
лишней информацией он в Акрус идти не хочет. Он должен ее сбросить.

   Матлин приблизился к куполу и замер.  Можно было бы, конечно, напрячь
воображение и  представить себе существо,  находящееся под суперзащитой.
Наверняка оно как-то выглядело и  забавно копошилось внутри кокона,  как
маленький лягушачий головастик.  Плазматические коконы обычно используют
существа, не имеющие опорно-двигательной системы. Интересно было бы себе
представить его естественно-фактурную среду,  если,  разумеется,  он  не
забыл,  что  это  такое.  Но  "капюшон" на  голове навигатора неожиданно
развернулся в  сторону Матлина,  и  все потуги воображения в один момент
показались ему бессмысленным баловством.  В глубине прорези зияла черная
пустота,  из  которой прямо  на  него  волчьим глазом мерцало пять  едва
различимых светящихся точек.

   УЧЕБНИК

   ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ

   Опыты мадистологии (19-я Книга Искусств. Хроника Астари).

   Возможно, этот фрагмент окажется здесь преждевременным -- не страшно.
Гораздо хуже, если нужного фрагмента в нужном месте не окажется. Если уж
повествование идет,  а  точнее,  отталкивается от  19-й  КИ,  где иногда
встречаются противоречивые сведения  о  мадисте,  объясню  вкратце,  что
именно меня спровоцировало на  преждевременную главу.  Дело в  том,  что
мемуары Феликса Матлина к  этому времени прошли свои добрых две трети и,
если в дальнейшем будут встречаться упоминания об этом персонаже,  то из
иных источников.  Примерно в конце мемуаров приводится описание "теста".
Вряд  ли  стоило  воспроизводить  это  описание  в   первозданном  виде,
обрывками  хаотических  воспоминаний,  половина  из  которых,  бьюсь  об
заклад,  никакого отношения к "тесту" не имеют.  Но есть в этих обрывках
одна  деталь,  принципиальная для  будущего  развития сюжета:  некоторое
время после "теста" Феликса навязчиво посещало одно  и  то  же  видение:
квартира,   женщина  с  маленьким  ребенком,  которого  она  старательно
оберегает  от  посторонних  взглядов:  "Ты  больше  всех  не  желал  его
появления на  свет,  ты  не имеешь права подходить к  нему близко,  даже
думать о  нем..."  И Феликс пытается заглянуть рассерженной матери через
плечо,  чтоб  разглядеть это  недоступное существо,  которого,  по  всем
разумным законам  природы,  не  должно  было  быть.  Но  когда  ему  это
удавалось --  он обнаруживал, что у ребенка нет лица, пальцев, будто это
не  человек,  а  биологическая заготовка,  из  которой только предстояло
вылепить человека.

   Раис не  соврал Матлину,  когда сказал,  что из  посредников могли бы
получиться неплохие мадистологи,  но Раис не сказал ему главного, почему
они,  вопреки своему  природному обыкновению,  не  слишком увлечены этой
"закрытой" темой;  и  в чем заключается существенный вклад посредников в
странную науку мадистологию.  Не скажу,  что этот вклад чересчур велик в
соотношении с  заслугами  других  признанных  авторитетов этой  области.
Подобные  вещи  тоже  иногда  называются "началами наук".  Речь  идет  о
технике  безопасности  и  только  о  ней.   Возможно,   именно  в  этой,
предложенной посредниками мере предосторожности и следует искать причину
их взаимного нейтралитета с мадистой.

   Начало  истории  относится  к  постаритаборскому  периоду,   когда  к
посредникам обратились  существа,  относящие  себя  к  одной  из  ветвей
цивилизации Хаброна, которая здесь еще никоим образом не описывалась и к
Кальте  отношения не  имеет.  Проблема  состояла  в  изучении совершенно
нового явления: "Похоже, мы задели цивилизацию, существующую в необычной
для нас среде,  --  объяснили посредникам хаброниты,  --  похоже,  мы не
сможет друг друга понять,  а это сейчас жизненно необходимо.  Способу их
языка  мы  не  можем найти даже  приблизительного аналога".  В  качестве
переводчиков посредников  использовали часто  и  охотно,  и  если  вдруг
где-то   сталкивались  два   непонятных  друг   другу  способа  передачи
информации --  само  собой,  между  ними  должен  был  появиться кто-то,
способный уладить эти проблемы.

   Проблема же заключалась в том,  что хаброниты, совершенно интуитивным
образом умудрились совместить каналы ИИП  с  Е-инфополем там,  где они в
принципе  считались  несовместимыми.  К  счастью,  этим  занималась лишь
небольшая группа  "смертников" изолированно от  внешнего мира.  То,  что
получилось  в   результате  этой  деятельности,   и   стало  тем   самым
"неопознанным явлением" языку которого аналогов в ЯА не нашлось.

   Цивилизация Хаброна до той поры еще не сталкивалась с мадистой,  даже
с  явлениями,  похожими на нее и,  естественно,  грамотно объяснить суть
происходящего было невозможно.  Поэтому аритаборские переводчики, прибыв
лично  на  место  происшествия,  сразу  оказались  в  эпицентре события.
Зрелище казалось ужасающим:  каналы ЕИП  действительно были вскрыты,  но
принимали информацию уже умалишенные существа. Информационный поток имел
напор   чудовищной   силы,   способной   парализовать  каналы-приемники,
"прорвать дно" во всех имеющихся в  наличии архивах и  замкнуть процесс.
После чего всю экспериментальную территорию надо было срочно уничтожить,
как  пораженную  смертельным  вирусом.  Умалишенные  лаборанты  пытались
выровнять напор  в  каналах,  но  сами  становились частью  этой  адской
машины,  и  реагировали на  окружающий мир  лишь по  схемам,  задаваемым
оголенным  ЕИП.  Эта  реакция  и  выполняла роль  "непонятного языка"  в
последующей   мадистологии  он   получил   название   "языка   мадисты",
обладающего многими достоинствами перед  ЯА.  Как,  например,  мощностью
инфопотока,   способом  концентрации  и  неограниченными  адаптационными
возможностями, грамотное применение которых способно начисто снять любые
языковые  барьеры.  Хаброниты,  неожиданным образом  включенные  в  язык
мадисты,  не могли иметь понятия о грамотном применении языка,  за что и
поплатились психическим расстройством, а психика, нарушенная посредством
ЕИП, практически не восстановима.

   После  этого  печального события в  науке  мадистологии появилось два
принципиальных прорыва, которые, собственно, дали возможность заниматься
этим  явлением как  наукой,  а  не  феноменом,  наблюдаемым от  случая к
случаю.

   Во-первых,  это  дало повод задуматься о  том,  что  есть "субстанция
личности" (биологического или  небиологического существа,  естественного
или  искусственного  происхождения,   имеющего  шанс  "сойти  с   ума").
Субстанция личности, осознающая свое присутствие в данном месте в данное
время и воспринимающая "в себя" окружающий мир --  возможности ее риска,
самоанализа, пределы и вероятности восприятия. Этот повод задуматься сам
по  себе  требует осторожности и  грамотной подготовки.  Для  фактуриала
такая  подготовка практически не  реальна и  чревата двумя  крайностями:
цепной реакцией восприятия или зацикливанием его...  и  то и другое,  со
знаком "минус" или "плюс" в  равной степени сумасшествие.  Для существа,
адаптированного к Ареалу,  такое напряжение психики может быть в порядке
вещей.   Этих  уровней  напряжения  и  уровней  психического  иммунитета
существует безумное множество,  на  все  случаи  проявления мадисты.  На
хорошей основе любую из них можно наработать тренингом за несколько лет;
на фактурной основе,  которая имеет мало шансов оказаться хорошей, почти
всегда (за  исключением,  разве  что,  чистой линии  фактуры) необходимы
несколько  мутационных  поколений.   Если  эта  подготовительная  работа
успешно завершена,  можно  начинать иметь дело  с  основой мадистологии,
которая и  является единственной заслугой посредников в  этой области --
это  я  опять о  той самой "технике безопасности" --  защите мозга,  без
которой науки, как таковой, не существует. Защита мозга может быть самой
разнообразной,  даже у  тех,  кто с  мадистологией иметь дело никогда не
собирался --  это  уже побочная польза.  Мозг мадистолога требует защиты
особой, устроенной таким образом, чтобы усложнять и укреплять самое себя
от  каждой попытки мадисты ее  нарушить,  поскольку мозг --  их первый и
единственный рабочий инструмент.  Применение такой  защиты автоматически
подразумевает свой  этический  кодекс,  называемый  "кодексом  доверия",
который  должен  прилагаться к  делу  как  инструкция пользователя,  как
негласный,  неписаный  закон,  гарантирующий исправность  и  максимально
эффективное применение этой защите:

   -- наука,  в  которой  не  существует доказательств,  требует  особых
условностей;

   -- наука, представляющая собой опасность, требует особого поведения;

   -- наука,  предмет исследования которой противоречит логике,  требует
особой логики связей.  Явление существует.  Это  не  плод фантазии и  не
случайное стечение обстоятельств,  а очевидный факт,  понимание которого
пока  находится за  пределами нашего восприятия.  Но,  ввиду  того,  что
явление все-таки  влияет  на  то,  что  за  пределы нашего восприятия не
выходит, и влияние это очевидно, мы считаем себя в праве узнать о нем. И
если вспомогательные средства,  позволяющие фиксировать и  анализировать
результаты,  нами  не  могут быть  задействованы,  остается единственный
метод --  доверие друг к  другу,  как основной доступ к  информационному
архиву нашей работы.

   По этой ли причине или вследствие опыта проб и ошибок,  мадистологи с
тех  времен и  по  сей  день  являют собой  образец честности для  всего
разумного  Ареала.   Эти  существа  с  врожденной  честностью,  тупой  и
прямолинейной,   которая  подвела  бы  любого  человека  при  первой  же
жизненной  коллизии,  для  них  является  единственной  возможностью  не
растратить впустую  свои  труды;  возможность существовать в  совершенно
чуждой  для   них  среде  и   всегда  иметь  возможность  обойти  прямое
столкновение с  предметом  своих  исследований,  который  (по  выражению
Матлина) постоянно находится в состоянии самообмана, а также обмана всех
окружающих.  От  "хроник Астари" могу добавить,  что исследуемое явление
так же имеет свойство покидать свою привычную среду обитания --  на этот
случай состояние "самообмана" может быть для  них таким же  единственным
способом выжить.

   Не  могу  утверждать,  что  сама техника защиты мозга целиком обязана
своим существованием Аритабору.  Но посредники,  по логике вещей,  найдя
теоретическую основу  этой  защиты,  должны  были  первыми погрузиться в
исследования.  Но именно они самоустранились в первую очередь. Возникает
вопрос,   почему?   Из-за   чувства  самосохранения?   В   этом  случае,
почувствовав опасность,  логично было бы  поделиться своими опасениями с
теми, кто ее не почувствовал. Тем более что опасность наверняка бы имела
глобальные масштабы.  Истинной причины установить так и не удалось. Если
кого из  посредников где-нибудь припирали к  стенке вопросом:  "почему ж
ты...  с твоими природными посредническими способностями, не хочешь даже
попробовать?" --  ответы были похожи друг на друга,  будто их штамповали
на одном конвейере:  "Невозможно изучить явление, которое не созрело для
того,  чтобы дать себя изучить. Здесь дело не в нас и не в них, а только
в  бесполезной трате времени".  То  есть,  перевожу:  если  когда-нибудь
мадиста явится в  Аритабор с белым знаменем,  чтобы упросить посредников
сесть с ней за стол переговоров, те тот час же бросят все дела и проявят
в полной мере все свои незаурядные посреднические дарования.

   Заключается ли в этом подходе особая хитрость,  выжидательная тактика
или   способ   обезопасить   себя?   Неизвестно.   Только   мадиста   их
действительно,  на  удивление,  мало беспокоит.  "У нас суверенитет,  --
говорят посредники, -- такой суверенитет дороже принципа".

   ***

   По  истечении  условленного  срока,   Суф  привез  в  ЦИФ  контейнер,
переданный ему очередной вернувшейся из  Акруса экспедицией.  А  к  тому
времени, как Матлин добрался до ЦИФа, контейнер уже стоял в лаборатории,
и Ксар расхаживал вокруг него с весьма озадаченным видом.

   -- Там не  все в  порядке,  --  сообщил он  Матлину,  --  я  не  могу
вскрывать его  здесь.  Это  надо  делать  в  особняке и  только в  твоем
присутствии.  Объясняй ему,  что хочешь,  но он должен быть уверен,  что
находится на Земле.  Иначе я не смогу его контролировать.  И еще, имей в
виду, что в контейнере он не один.

   Гренс действительно был не один,  а  с  мальчишкой,  которого называл
сыном и который,  в отличие от отца, оказался в полном порядке. До такой
степени,  что  после  вскрытия контейнера первым делом удрал и  причинил
немало  хлопот  Ксару,  который "вручную" пытался его  ловить  по  всему
заповеднику, пока Матлин не испек котелок картошки с луком и не подманил
обессилившего изголодавшегося ребенка на еду.

   Гренс открыл глаза сразу,  как остался с Феликсом наедине, будто ждал
этого момента.

   -- Салют! Я рад, что ты еще жив, Феликс.

   -- С чего ты вбил себе в голову, что я не должен быть жив?

   Гренс закрыл глаза и  на некоторое время отключился от внешнего мира.
Он постарел,  сгорбился, отрастил себе бороду и шевелюру длиннее бороды,
побледнел и  постоянно держал пальцы сцепленными,  чтоб не было заметно,
как они дрожат.

   -- Я на Земле?

   -- Разумеется.

   -- Черт  вас  всех  дери!   Я  думал,  ты  догадаешься  забрать  меня
куда-нибудь еще... - он прошелся к окну и взглянул вниз. Матлин встал за
его спиной.

   -- Павлин.  Я  купил его в  Ялте,  думал,  будет красиво,  но  собака
обгрызла ему весь хвост. Теперь он стесняется его показывать.

   -- Я так понимаю,  что мы не в Москве, -- предположил Гренс, -- и то,
слава Богу! Это Крым? Ты здесь живешь?

   -- Точнее, отдыхаю.

   -- Поздравляю.  Если можно,  я поживу немного у тебя.  Ах, да! Голли!
Если разрешишь,  он тоже здесь поживет. Он читает мне вслух на ночь. Это
успокаивает.

   -- Надеюсь,  сам ты еще не разучился читать?  --  Матлин торжественно
возложил на  подоконник первый рукописный вариант мемуаров.  И  Гренс  с
интересом пощупал рукопись.

   -- Не маловато ли? Сколько лет, Феликс! Сколько впечатлений! Откуда в
тебе столько отвращения к написанию мемуаров?  А впрочем,  я знаю --  ты
сделал это только для меня,  хотел уважить убогого архивариуса. Спасибо,
-- он  вернулся  с  рукописью на  диван  и  зашуршал страницами в  самую
середину тетради.  Но,  прочтя пару  строк,  отложил.  Пальцы его  стали
дрожать сильнее прежнего, а на глаза навернулись слезы.

   -- Нет,  Феликс,  я  не в  состоянии...  Я  не могу понять,  зачем ты
притащил меня на Землю?  Не мог найти местечка поскромнее?  Эти рукописи
мне нужны были там...  Я  без них --  как слепой червяк в  темной банке.
Теперь мы с тобой могли бы сделать все! Только мы вместе, а ты... взял и
притащил меня на  Землю!  Ну  что  тут  скажешь!..  Да  еще  собираешься
развлекать фантастикой,  -- он указал дрожащим пальцем на мемуары, -- да
меня с детства тошнит от фантастики!!!  Особенно от той,  что претендует
на правдоподобие.  Я все равно,  никогда и ни за что не смогу поверить в
эту липу!!! Ты считаешь меня ненормальным?

   -- Послушай, приятель, а ты действительно... не тронулся ли?

   -- А  ты  действительно хочешь знать,  тронулся ли  я?  Как  бы  тебе
хотелось? Как бы это лучше уложилось в твой сюжет?

   -- Собственно...  -- замялся Матлин, -- мне наплевать. Во-первых, это
не мой сюжет;  во-вторых,  это такой "сюжет", что все, что бы с тобой ни
случилось,  в  него прекрасно уложится,  так что зря не волнуйся.  Лучше
отдохни,  приди в себя,  --  он присел на край дивана рядом с трясущимся
Гренсом.  --  Тебя что-то напугало в архиве?  Ты понял,  что произошло с
первой цивилизацией Акруса, и от этого тебя трясет?

   Гренс неуверенно кивнул.

   -- Ты все расскажешь мне, правда?

   Гренс еще раз кивнул и начал теребить уголок тетради.

   -- Конечно, -- произнес он с дрожью в голосе, -- когда-нибудь мне все
равно придется об этом рассказать,  но это будет еще одна фантастика,  в
которую не поверит ни один нормальный человек.

   -- Если даже тебе когда-нибудь удастся убедить себя в  том,  что все,
что с нами произошло --  фантастика, от твоего сумасшествия не убудет. И
потом,  какой в  этом смысл,  Андрюха,  если это твоя жизнь!  Какая тебе
разница, поверит в нее кто-нибудь -- не поверит...

   -- Мы же на Земле, Феликс, это многое меняет.

   Феликс положил ладонь на свою рукопись.

   -- Но  именно ты,  Лоин  Гренс,  будучи на  Земле,  способен поверить
всему, что здесь написано?

   Гренс  вытянул мемуары из-под  ладони,  схватил со  стола  карандаш и
написал на титульном листе размашистым почерком:  "Не знаю, что он здесь
написал,  но все написанное --  чистейшая правда,  потому что свидетелей
этому нет. А если есть, то это лжесвидетели".

   -- Хорошо, я завтра же расскажу тебе все, -- принял решение Гренс, --
дай мне ночь, чтобы окончательно убедить себя в том, что я сделаю это. А
сейчас я хочу спать.  Ты прав,  мне пора отдохнуть. Отдых, отдых. Оставь
меня одного.

   Ночь  выдалась  самой  долгой  и  беспокойной в  истории  "крымского"
особняка.  Матлин уложил Гренса в спальне, а сам... то валялся на диване
в гостиной,  то слонялся по темному саду, время от времени, заглядывая к
Гренсу,  который мирно  и  безмятежно сопел поперек кровати в  обнимку с
подушкой. Затем снова шел бродить по дальним аллеям, чтобы шорох листьев
не  нарушил сна странствующего страдальца.  Он  даже заглянул от скуки в
лабораторию Ксара,  где  всегда был  день-деньской,  чтобы  отдохнуть от
затянувшейся ночи.  А  когда  первые  лучи  "солнца"  коснулись крыши  и
макушек деревьев,  он поднялся в спальню и обнаружил Гренса, безжизненно
висящем в  петле,  притороченной к крюку для люстры.  Тонкая веревка так
глубоко въелась в  шею,  что голова грозила вот-вот отвалиться,  а  цвет
лица был как раз в тон недавним густо-сиреневым предрассветным сумеркам.

   -- Вот так...  --  произнес шепотом Матлин,  --  а  на что ж  ты еще,
Феликс, мог рассчитывать?

   Он постоял немного в своей меланхолической отрешенности,  прошелся по
гостиной до  журнального столика,  на котором лежали ножницы для нарезки
каминного  хвороста,  подпихнул  под  крюк  табуретку,  валявшуюся вверх
тормашками,  установил на  ней  маленький стульчик,  валявшийся рядом  с
табуреткой,  осторожно поднялся на  это  хрупкое сооружение и  перерезал
веревку.

   Тело Гренса с  шумом рухнуло на  пол.  Матлин спустился вслед за ним,
развернул его лицом вверх и наклонился к самому уху, будто не хотел быть
услышанным кем-то, незаметно присутствующим между ними:

   -- Вот так всегда...  торопишься, торопишься и не представляешь себе,
как долго потом приходится возвращаться...