Рэй Брэдбери

Октябрьская игра

****************************

Ray Bradbury. The October Game.

Из сб. Long After Midnight, Panther Books, 1978

Впервые опубликовано в Weird Tales, 1971

(с) Андрей Новиков, перевод

******************************

Он сунул револьвер обратно в ящик письменного стола и задвинул его.

Нет, не так. Луиза не станет страдать, если умрет так просто. Она умрет, все кончится, и она не будет мучиться. Для него это было очень важно. Но как продлить ее мучения? Как, начнем с этого, все проделать? Ну, ладно...

Мужчина стоял в спальне перед зеркалом. Он задержался перед ним достаточно долго, чтобы услышать, как внизу на улице, за окнами этого теплого двухэтажного дома, носятся дети, шурша подобно стайке мышей или опавшим листьям.

По тому, как шумели дети, можно было узнать, какой сегодня день. По их крикам можно было понять, какой сегодня вечер. Узнать, что год клонится к концу. Октябрь. Последний день октября, с его белыми костлявыми масками, резными тыквами и запахом свечного воска.

Нет. Все зашло слишком далеко. Октябрь не принес облегчения. И вряд ли станет хуже, чем уже есть. Он поправил черный галстук-бабочку. Будь сейчас весна, кивнул он своему отражению в зеркале -- медленно, спокойно, безучастно,-- еще оставался бы шанс. Но сегодня весь мир летит ко всем чертям. Нет больше зелени весны, свежести, надежд.

В гостиной раздался негромкий топот. Это Марион, сказал он себе. Моя малышка. Восемь лет. Пара сияющих серых глаз и любопытный ротик. Дочурка весь день бегала из дома на улицу и обратно, примеряла разные маски и советовалась с ним, какая из них самая страшная и жуткая. В концу концов они выбрали маску-череп. Она была "совсем ужасная". Она "перепугает всех насмерть".

Он снова поймал в зеркале свой взгляд, полный сомнений и нерешительности. Он не любил октябрь. С того самого дня много лет назад, когда впервые лег на осенние листья перед домом своей бабушки и услышал шум ветра, и увидел голые деревья. И заплакал без причины. Каждый год к нему возвращалась часть этой тоски. Весной она всегда улетала.

Но сегодня вечером все было иначе. Он чувствовал, что осень придет и продлится миллионы лет.

Весны больше не будет.

Весь вечер он тихо плакал, но никто бы не заметил на его лице и следа слёз. Все затаилось куда-то глубоко, и истановиться невозможно.

Дом заполнял густой приторный запах сладостей. Луиза выкладывала на блюда запеченные в тесте яблоки, в больших чашах искрился только что смешанный пунш, над каждой дверью висело яблоко, а из каждого окна треугольником выглядывали по три расписные тыквы. В центре гостиной уже стоял таз с водой и лежал мешок с яблоками, подготовленные для гадания. Требовалась лишь затравка, ватага ребятишек, и яблоки из мешка начнут плюхаться в воду, подвешенные яблоки раскачиваться в дверях, сладости исчезать, а стены комнаты отражать вопли ужаса и восторга. Все как обычно.

Сейчас дом замер в приготовлениях. И была еще одна деталь.

Сегодня Луиза ухитрялась оказываться в любой другой комнате, кроме той, где находился он. Это был ее очень тонкий способ выразить: "О, посмотри, Майк, как я сегодня занята! Настолько, что когда ты входишь в комнату, где нахожусь я, то у меня всегда найдется дело в другой. Ты только посмотри, как я кручусь!"

Какое-то время он еще играл с ней в эту детскую игру. Когда Луиза оназывалась на кухне, он приходил туда и говорил: "Мне нужен стакан воды". И когда он стоял и пил воду, а она занималась пирогом, пускающим на плите карамельные пузыри, точно доисторический гейзер, она восклицала: "О, мне надо зажечь свечи в тыквах!" -- и мчалась в комнату зажигать свечи. Он входил туда вслед за нею и говорил, улыбаясь: "Мне нужна трубка". "Сидр!-- спохватывалась она, убегая в столовую,-- мне надо проверить сидр". "Я проверю",-- предложил он, но она заперлась в ванной.

Он встал рядом с дверью ванной, рассмеялся странным беззвучным смехом, держа во рту холодную остывшую трубку, а затем, устав от всего этого, упрямо простоял еще пять минут. Из ванной не доносилось ни звука. И плюнув на то, что она знает, что он поджидает ее снаружи, и наслаждается этим, он резко повернулся и стал подниматься по лестнице, весело насвистывая.

Поднявшись на второй этаж, он пинялся ждать. Наконец он услышал, как щелкнула задвижка на двери и жизнь на первом этаже пошла своим чередом, как возобновляется она в джунглях, когда тигр уходит и антилопы снова начинают пастись.

И теперь, когда он поправил галстук и надел темный пиджак, в прихожей прошелестели легкие шаги. В дверях появилась Марион, вся разрисованная под скелет.

-- Как я смотрюсь, папа?

-- Отлично.

Из-под маски выглядывали белокурые волосы. Из глазниц маски-черепа смеялись голубые глаза. Он вздохнул. Марион и Луиза, два молчаливых свидетеля его вредоносности, его мрачной власти. Какой алхимией должна была владеть Луиза, чтобы взять его черные волосы брюнета и отбеливать, отбеливать их вместе с его карими глазами, отбеливать еще не родившегося ребенка все то время, пока он не родился -- Марион, блондинка, голубоглазая? Иногда он подозревал, что Луиза воспринимала ребенка как идею, полностью бесполую концепцию. И из отвращения к нему произвела на свет ребенка в виде ее образа, да еще каким-то образом внушила доктору нечто, и он покачал головой и сказал:

-- Мне очень жаль, мистер Уайлдер, но у вашей жены больше не будет детей. Это последний.

-- А я хотел мальчика,-- сказал Майк восемь лет спустя.

Он едва не подался вперед, чтобы обнять Марион, одетую в маскарадный костюм. Его охватила жалость к дочери, потому что она никогда не знала отцовской любви, лишь цепкую и всесокрушающую ласку обделенной любовью матери. Но более всего он жалел себя. Жалел, что не смог как-то повлиять на нее, пока она еще не родилась, что не смог общаться с дочерью для себя, пусть даже она не темноволосая, и не сын, как ему хотелось. Где-то он совершил ошибку. Если не принимать во внимание все остальное, он любил бы своего ребенка. Но главное заключалось в том, что Луиза сразу не захотела детей вообще. Ее ужасала сама мысль о детях. Он заставил ее, и с той ночи, весь год до родовых мук, Луиза жила в другой части дома. Она ожидала, что умрет, рожая ненавистного ребенка. Ей было очень легко ненавидеть мужа, который так хотел сына, что обрек на пытку единственную жену.

Но... Луиза выжила. И с триумфом! Ее глаза в день возвращения из больницы были холодны. Я жива, говорили они. И у меня есть дочь-блондинка! Ты только посмотри. И когда он протянул руку к малютке, мать отвернулась, чтобы уберечь свою розовую дочь от этого мрачного убийцы. Ах, какой великолепной иронии была полна эта сцена! Но его самолюбие выдержало и такое.

Но теперь снова был октябрь. Были и другие октябри, и когда он думал о долгой зиме, его душу год за годом наполнял ужас при мысли о бесконечных месяцах, безумными снегопадами загоняющими его в дом, в ловушку с женщиной и ребенком, никто из которых не любил его. Были и отдушины за эти восемь лет. Летом и весной он уходил на прогулки или уезжал за город; то были отчаянные попытки решить отчаянную проблему для человека, которого ненавидели.

Но к зиме эти прогулки или поездки опадали вместе с осенними листьями. Жизнь, подобно дереву, становилась пустой и голой, плоды сорваны, листья опали. Да, они приглашали гостей, но их трудно было заманить в дом из-за холодов и метелей. Однажды у него хватило сообразительности накопить денег на поездку в Флориду. Они уехали на юг. Он снова смог гулять.

Но сейчас, с приближением восьмой зимы, он знал, что все подходит к концу. Он просто не сможет ее пережить. Наполняющая его кислота годами медленно растворяла его кости и ткани, и сегодня она дойдет до скрытой в нем взрывчатки, и все кончится!

Внизу бешено заверещал звонок. Луиза подошла к дверям. Марион, не сказав ему ни слова, ринулась вниз встречать своих первых гостей. Послышались возгласы и приветствия.

Он подошел к лестнице и глянул вниз.

Луиза принимала у гостей пальто. Она была высока, стройна и до белизны блондинка, и смеялась вместе с пришедшими детьми.

Он помедлил. Что же переполняло его все эти годы? Откуда эта тоска от того, что живешь? Когда все пошло под уклон? Конечно, не с рождением их единственного ребенка. Но постепенно он понял, что это стало причиной их трений. Его ревности, неудач в делах, всей этой фальши. Почему бы не повернуться, не собрать чемодан и просто-напросто не уехать? Нет. Он не может этого сделать, пока не причинит Луизе столько же боли, сколько она причинила ему. Это не подлежало сомнению. Развод не тронет ее совершенно. Он просто окажется концом их глухой вражды. Если бы он понял, что развод принесет ей хоть каплю удовлетворения, он назло не порвал бы с ней до конца жизни. Нет, он должен причинить ей боль. Может быть, отобрать у нее дочь через суд? Да. Вот решение. Это ранит ее больнее всего. Отнять у нее дочь.

-- Привет всем!

Он перегнулся через перила и улыбнулся.

Луиза даже не подняла глаз.

-- Привет, мистер Уайлдер!

Дети закричали, замахали руками, и он спустился вниз.

К десяти часам звонок перестал звонить, яблоки перед дверями сорваны, с губ детей стерты крошки яблочного пирога, салфетки пропитались лимонадом и пуншем, и он, муж, встал из-за стола с галантной деловитостью. Он выхватил вечеринку прямо из рук Луизы. Он болтал с двадцатью детьми и двенадцатью родителями, которые пришли с ними и были в восторге от сидра со специями, которым он их угощал. Он организовал для детей дюжину игр, и смех и вопли не прекращались ни на минуту. Затем, освещенный светом свечей, зажженных внутри висящих треугольниками тыкв, он погасил свет и, крикнув: "Тихо! Все за мной!" стал на цыпочках красться к погребу.

Родители, стоявшие вдоль стен комнаты, кивали и указывали на него, разговаривали со счастливой женой. Как же здорово он умеет ладить с детьми, говорили они.

Дети с визгом столпились вокруг него.

-- Погреб!-- крикнул он.-- Гробница колдуньи!

Новый визг. Все задрожали.

-- Оставь надежду всякий, сюда входящий!

Родители усмехнулись.

Один за другим дети скатывались в погреб по наклонной плоскости, которую Майк сделал из крышек стола. Он шипел и бормотал им вслед заклинания. Дом, освещенный лишь светом свечей в тыквах, заполнился завываниями. Все заговорили сразу. Все, но не Марион. За весь вечер она не произнесла ни звуком и не словом больше, чем ей требовалось; все было запрятано внутрь, вся ее радость и возбуждение. Вот дьяволенок, подумал он. Она наблюдала за своей вечеринкой со сжатым ртом и сияющими глазами.

Теперь родители. С веселой неуклюжестью они соскальзывали по наклонному спуску, а Марион стояла рядом, желая увидеть все, что только можно, и стать последней. Он двинулся было к ней, но она отодвинулась прежде, чем он подошел.

Дом опустел, тишину освещал свет свечей.

Марион стояла возле спуска в погреб.

-- А теперь мы,-- сказал он, и взял ее на руки.

Они расселись в погребе по кругу. От задней стены доходило тепло печи. Вдоль каждой стены стояли длинные ряды стульев; двадцать кричащих детей, двенадцать родителей на другой стороне, Луиза на одном конце их ряда, Майк на другом, возле спуска в погреб. Он вгляделся в темноту, но ничего не увидел. Все расселись по стульям, застигнутые мраком. С этого момента все должно было происходить в темноте. Дети перешептывались, пахло влажным цементом, под октябрьскими звездами завывал ветер.

-- А ну!-- крикнул он в темноту.-- Тихо!

Все замерли.

Был кромешный мрак. Ни огонька, ни искры.

Визг точильного камня, металлический лязг.

-- Колдунья мертва!-- провозгласил муж.

-- И-и-и-и-и-и-и-и!-- заверещали дети.

-- Колдунья мертва, она была убита, а вот нож, которым она была убита.

Он подал кому-то нож. Он переходил по кругу из рук в руки, сопровождаемый покашливанием, смешками и замечаниями взрослых.

-- Колдунья мертва, вот ее голова,-- прошептал муж, передавая предмет ближайшему соседу.

-- А я знаю, как это делается,-- радостно воскликнул в темноте кто-то из детей.-- Он взял из холодильника куриные потроха, пустил по кругу и говорит "вот ее внутренности". И еще он сделал глиняную голову и выдает ее за настоящую, а вместо руки дал кость из супа. Берет кусочек мрамора и говорил "это ее глаз". Берет кукурузные зерна и говорит, что это ее зубы. А потом берет мешок со сливовым пудингом и говорит "это ее желудок". Знаю я, как он это делает!

-- Замолчи, ты все испортишь,-- сказала какая-то девочка.

-- А вот рука этой колдуньи,-- сказал Майк.

-- И-и-и-и-и-и!

Все новые предметы поступали и передавались по кругу, как горячие картофелины. Некоторые вскрикивали и отказывались к ним прикасаться. Другие вскакивали со стульев и выбегали на середину, пока остальные передавали скользкие предметы.

-- Да это всего лишь куриные потроха,-- выпалил один из мальчиков.-- Садись на место, Элен!

Передаваемые из рук в руки предметы появлялись один за другим, и их путь можно было проследить по писку и крикам.

-- Колдунья разрезана на куски, и вот ее сердце,-- объявил Майк.

Теперь одновременно передавалось шесть или семь предметов, и в дрожащей темноте слышались смешки.

-- Марион, не бойся, это всего лишь игра,-- произнесла Луиза.

Марион не ответила.

-- Марион? спросила Луиза.-- Тебе не страшно?

Марион промолчала.

-- С ней все в порядке,-- сказал муж.-- Ей не страшно.

И снова передаются предметы, снова вскрикивания.

Осенний ветер вздохнул над домом. А он все стоял в темном погребе, произносил слова, передавал предметы.

-- Марион?-- снова позвала Луиза из дальнего конца погреба.

Все разговаривали между собой.

-- Марион?

Все смолкли.

-- Марион, отзовись, тебе не страшно?

Марион не отвечала.

Муж стоял на своем месте, возле спуска в погреб.

-- Марион, ты здесь?-- позвала Луиза.

Никто не ответил. В погребе воцарилась тишина.

-- Где Марион?-- спросила Луиза.

-- Она была здесь,-- ответил мальчик.

-- Может быть, она наверху?

-- Марион!

Молчание. Тишина.

-- Марион, Марион!-- закричала Луиза.

-- Включите свет,-- сказал кто-то из взрослых.

Предметы больше никто не передавал. Дети и взрослые сидели, держа части тела колдуньи.

-- Нет,-- выдохнула Луиза. Ее стул резко затрещал в темноте.-- Нет. Ради бога, не включайте свет, не включайте, пожалуйста, не включайте свет, нет!-- Она уже кричала. От ее крика все оцепенели.

Никто не шелохнулся.

Все сидели в темном погребе, замерев от неожиданного поворота этой октябрьской игры; снаружи завывал ветер, сотрясая стены дома, погреб заполняли запахи тыкв и яблок, перемешанные с запахом предметов, которые они держали в руках, и тут один из мальчиков крикнул: " посмотрю наверху!" и с надеждой выбрался из погреба и пробежал по всему дому, и еще четыре раза обежал дом, выкрикивая "Марион, Марион, Марион!" снова и снова, и в конце концов медленно спустился в наполненный тяжелым дыханием и ожиданием погреб и сказал в темноту:

-- Я не смог ее найти.

А потом... Потом какой-то идиот включил свет.