Филип Хосе Фармер ВРАТА ВРЕМЕНИ ------------------------------------------------------------- Philip Jose Farmer. The Gate of Time, 1966 (с) Даниэль Смушкович, перевод, 1997 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. -------------------------------------------------------------- Пролог Через год после войны мой издатель отправил меня в Ставангер, в Норвегию, взять интервью у Роджера Два Сокола. Кроме того, я был уполномочен заключить с ним договор -- на весьма выгодных условиях, особенно если учесть трудности с книгоизданием и сбытом в те послевоенные годы. Я сам напросился на это задание, поскольку был немало наслышан о Роджере Два Сокола. Большинство рассказов о нем были невероятными, даже противоречивыми, но рассказчики все до одного клялись, что говорят чистую правду. Все это меня настолько заинтересовало, что я уволился бы с работы и на свой страх и риск отправился в Норвегию, не отпусти меня издатель. А в те времена человеку моей профессии нелегко было найти работу. Все силы были брошены на восстановление цивилизации, разрушенной войной -- и умение обрабатывать металл и класть стены из камня ценилось гораздо больше, чем талант борзописца. Тем не менее люди покупали книги, а таинственный чужак Роджер Два Сокола интересовал всех. Каждый слыхал о нем, но те, кто знавал его лично, были или мертвы, или пропали без вести. Я записался пассажиром на старый пароход, который добирался до Ставангера пять дней. Когда я сошел на берег, я не стал даже останавливаться в гостинице, поскольку был уже поздний вечер, а вместо того поинтересовался на своем скверном норвежском, как добраться до отеля, в котором, как мне было известно, остановился Два Сокола. Перед отъездом я безуспешно пытался заказать там комнату. Проезд на такси стоил очень дорого: бензин все еще отпускался по каpточкам. Мы долго ехали по темным улицам города, где не горел ни один фонарь. Но фасад гостиницы был освещен неожиданно ярко, а фойе заполнено шумно веселящимися гостями, все еще радовавшимися, что им удалось пережить войну. Я спросил у администратора, как найти Два Сокола, и мне ответили, что он находится в бальном зале, где бургомистр Ставангера устраивает вечер. Я без труда разыскал Роджера Два Сокола, поскольку через мои руки прошло немало его фотографий. Он стоял в углу зала в окружении толпы. Я пробился туда и оказался рядом с ним. Два Сокола был высок и широкоплеч; приятное лицо не портил даже орлиный нос. Он имел темно-каштановые волосы и смуглую кожу -- не смуглее, впрочем, чем у многих норвежцев в зале. Но глаза оказались неожиданно серыми -- холодными и серыми, как зимнее небо в Исландии. Он что-то рассказывал, держа в правой руке стакан с выпивкой, и его белые зубы то и дело поблескивали в улыбке. Его норвежский был не лучше моего -- то есть понятный, но с сильным акцентом и пренебрежением к грамматике. Рядом стояла красивая блондинка, которую я тоже узнал по фотографиям,-- его жена. Воспользовавшись возникшей в разговоре паузой, я представился. Роджер, конечно, знал о моем приезде из переписки с моим издателем. Он спросил, как прошла поездка. "Терпимо", ответил я. --Я уже боялся,-- заметил он глубоким, приятным и в то же время суровым баритоном, и улыбнулся,-- что ваш издатель передумал, и вы не приедете. Видимо, у вас на судне вышел из стpоя беспроволочный телеграф. --Как и все остальное,-- ответил я.-- Во время войны это корыто ходило в каботажные рейсы и четырежды попадало под бомбежки. Чинили его в спешке и чем под руку попадется. --Через два дня я покидаю Норвегию,-- коротко пояснил Два Сокола.-- А это значит, что я смогу посвятить вам полтора дня. Я расскажу вам свою историю и буду надеяться, что вы ее не слишком переврете. Как у вас с памятью? --Фотографическая,-- ответил я.-- Согласен. Но это значит, что нам обоим не удастся выспаться в ближайшие два дня. Я устал, но готов выслушать ваш рассказ, как только вам будет угодно... --Немедленно. Я только скажу жене, что мы пошли в мой номер, и поблагодарю бургомистра. Минут через пять мы уже были в его комнате. Он поставил на газ большой кофейник, а я тем временем достал контракт, перо и блокнот. --Не знаю,-- сказал он,-- зачем я это делаю. Может... ну, неважно. Мне нужны деньги, а эта книга кажется мне самым простым способом добыть их. Хотя я могу и не вернуться, чтобы получить гонорар. Все зависит от того, чем закончится мое путешествие. Я поднял брови, но ничего не сказал. Одним плавным, так характерным для него движением Роджер поднялся, быстрыми шагами пересек комнату и подошел к столу, где стоял глобус -- еще довоенный, так что изменения границ, происшедшие за последний год, на нем не отразились. --Идите сюда,-- сказал он.-- Я покажу вам, откуда все началось. Я подошел. Роджер медленно повернул глобус и кончиком карандаша коснулся точки, расположенной неподалеку от западного берега Черного моря. --Плоешти, Румыния,--произнес он.-- Отсюда я и начну. Я мог бы отодвинуть начало еще дальше в прошлое, но тогда pассказ потребует времени, которого у нас нет. Если возникнут вопросы о моем прошлом, вставляйте их по мере рассказа. Впрочем, у меня есть рукопись, в которой описана моя жизнь до того дня, когда я отправился в атаку на нефтяные скважины Плоешти. --Плоешти в Румынии? -- переспросил я. --Да. Плоешти, центр добычи и переработки нефти нового Германского рейха. Цель атаки Девятого Воздушного флота, который тогда базировался в Киренаике, в Северной Африке. Прошло пять лет войны, прежде чем американцы смогли совершить нападение на этот важнейший центр, сердце, качавшее по Германии бензин, кровь войны. Нагруженные бомбами, боеприпасами и горючим, с полевого аэродрома в оккупированной части Южной Италии стартовали сто семьдесят пять четырехмоторных бомбардировщиков, чтобы нанести удар по резервуарам с горючим и нефтеперегонным заводам. Мы еще не знали, что немцы называли город Festung Ploesti -- крепость Плоешти, что город и нефтеперерабатывающий комплекс окружены самым большим скоплением зенитных батарей во всей Европе. Но даже если бы мы об этом узнали, ничего бы не изменилось -- разве что мы не были бы так удивлены. Я был первым пилотом на "Гайавате". Моим вторым пилотом был Джим Эндрюс, из Бирмингема в Алабаме, но ему, казалось, ничуть не мешало мое происхождение -- я ирокез-полукровка. Мы были лучшими друзьями. Он улыбнулся. --Кстати, стоит заметить, что я ирокез в квадрате. У меня есть предки в каждом из ирокезских племен, включая пра-прадедушку, который был чероки -- тоже из племени ирокезской группы. Но мой отец был наполовину исландец, а мать -- наполовину шотландка. Я кивнул и спросил: --Я могу надеяться, что все это разъяснит та рукопись, которую вы мне обещали? --Да, конечно. Итак... Глава 1 Командир звена бомбардировщиков сбился с курса над Тарговеште. Вместо того, чтобы двигаться к Плоешти, он повел машины прямо на Бухарест. Старший лейтенант Два Сокола заметил ошибку и, как многие другие пилоты, нарушил предписанное радиомолчание. Командир звена не ответил, упрямо продолжая придерживаться неправильного курса. Через несколько минут далеко слева, над самым горизонтом, Два Сокола увидел темное пятно в облаках -- дым над горящими нефтехранилищами. Первая волна нападающих достигла цели и сбросила бомбы. Наблюдая за ведущим самолетом, Два Сокола спрашивал себя, видит ли полковник этот предательский дым. Внезапно ведущий бомбардировщик лег на крыло и взял курс на дымный столб. Два Сокола, а с ним и остальные, повторил этот маневр с такой точностью, что построение звена не нарушилось. Под вой моторов "Гайавата" несся на север со скоростью 245 миль в час в полусотне яpдов над землей; мелькали зеленые кукурузные поля, посевы альфальфы и пшеничные нивы. Впереди, в дыму, парили огромные серые тени заградительных аэростатов. Некоторые только поднимались в воздух, а те, что висели на большой высоте, опускались, встречая атаку. Два Сокола был разочарован, хотя Эндрюсу ничего не сказал. Соединение заходило не с той стороны, так что инструктаж по зрительному определению целей, проводившийся на протяжении нескольких недель, оказался теперь совершенно бесполезен. Под таким углом распознать что-либо было решительно невозможно. Двадцать пять миль до Плоешти самолеты преодолели за пять минут. Но задолго до конца пути ловушка захлопнулась. Копны сена взорвались 20- и 37-миллиметровыми зенитками. Грузовые вагоны на железнодорожных путях сбросили обшивку, обнажив 37-миллиметровые пушки. Даже поля зазияли окопами, откуда бешено застрочили пулеметы. А впереди 88- и 105-миллиметровые чудовища стреляли вслепую, наполняя воздух черно-белой круговертью огня. Началась кровавая битва, к которой так долго готовились и нападавшие, и защищавшиеся. "Гайавата" затрясся -- вначале под ударными волнами взрывов, потом оттого, что бортовые стрелки открыли огонь по зенитным установкам из спаренных пушек 50-го калибра. Воздух покрылся сеткой трассирующих пуль и осколков, так что казалось, будто никакой самолет не сможет преодолеть ее неповрежденным. Мощный рев 134 14-цилиндровых моторов смешивался со громом пушек, разрывами снарядов и яростным треском 230 пулеметов В-24. Роджер Два Сокола сохpанял положение самолета в звене, в пятидесяти яpдах над землей. Насколько раз ему удалось бросить взгляд по сторонам. Блеснуло сбоку, на перекрестье пpицела, пушечное дуло, пилот почти видел, как устремилась на убийственное свидание темная туша снаряда, и рефлекторно подал штурвал от себя. Земля пронеслась в двух десятках футов под брюхом, и снаряд просвистел мимо. Впереди поднялись Гималаи огня -- взорвались нефтехранилища. Роджер вернул "Гайавату" на положенную высоту. Машина дрогнула под ударом осколка, но удержалась в воздухе. Хвостовой стрелок сообщил, что левый элерон и стабилизатор сорваны. Машина справа выглядела так, словно ее фюзеляж изрубил гигантский меч, но еще держалась в строю. Самолет слева вдруг ныpнул, нос его окутался дымом, вероятно, от прямого попадания 88-го калибра. В следующее мгновение он камнем рухнул вниз, ударился о землю, и его обломки исчезли в ярком шаре взрыва. Мимо "Гайаваты" пролетели сверкающие на солнце осколки алюминия и плексигласа. Завеса дыма разорвалась, открывая полыхающие баки с горючим и ректификационные колонны. Горящий бомбардировщик спикировал, протаранив еще неповрежденное хранилище и нефтеперегонную установку; другой, с двумя охваченными огнем моторами, медленно вошел в штопор и рухнул на землю; еще один, тоже горящий, пытался набрать высоту, чтобы его экипаж смог выпрыгнуть с парашютами. Четвертый сбросил все бомбы, и несколько баков взорвались один за другим; огненная волна нагнала и поглотила самолет. Тот раскололся пополам, и его обломки врезались в еще один уцелевший бак. Взрывная волна подхватила "Гайавату" и швырнула вверх. Несколько секунд Два Сокола и Эндрюс пытались удержать машину от падения. Взглянув на самолет командира эскадрильи, Два Сокола увидел, как он развалился в воздухе на две части и в облаке дыма рухнул вниз. Впереди громоздилось скопление трубопроводов и буровых вышек. Два Сокола рванул штурвал на себя, посылая "Гайавату" вверх, чтобы не врезаться в ажуpные констpукции, и пpоpевел: --Сбросить бомбы! Эндрюс не стал спорить. Люки открылись, и самолет, освободившись от груза, круто пошел ввысь. Верхушка буpовой вышки пропорола "Гайавате" брюхо, но машина удержалась в воздухе. --Газзара мертв! -- с сильным ирландским акцентом прохрипел О'Брайен, стрелок из верхней башни.-- Его только что снесло вместе с пушкой! --Чарли-на-хвосте пришел капут,-- бросил Два Сокола Эндрюсу. --Черт, я даже не почувствовал попадания! -- крикнул Эндрюс.-- А ты? Два Сокола ничего не ответил. Он бросил бомбардировщик вниз, чтобы избежать губительного огня на высоте. Машина промчалась между двумя баками, едва не задев их кончиками крыльев, но Два Сокола был вынужден тут же снова подать самолет вверх, чтобы не врезаться в радиовышку, дрожавшую от разрывов снарядов, как собачий хвост. --Боже! -- выдохнул Эндрюс.-- Я думал, не проскочим! Два Сокола промолчал. Самолет накренился, верхушка башни проскользнула под правым крылом. Машина дрожала и ревела. Совсем рядом оглушительно разорвался снаряд; в кабине ветер завыл. В лобовом стекле перед Эндрюсом зияла дыра, второй пилот безвольно повис на ремнях; лицо его превратилось в сплошную массу разорванного мяса, раздробленных костей и сгустков крови. Два Сокола повернул машину на восток, но, прежде чем бомбардировщик успел закончить маневр, в них попало еще несколько осколков. В салоне кто-то закричал, да так громко, что крик можно было расслышать даже в адском грохоте снаружи и пронзительном вое ветра в кабине. Два Сокола повел "Гайавату" вверх так круто, как только осмеливался. Он должен был набрать высоту, даже проходя через свинцовые кружева pазpывов. Два мотора горели, а внешний мотор справа потерял пропеллер. Машина теперь долго не продержится; нужно было набрать максимальную высоту и прыгать. У Роджера появилось странное чувство раздвоения. Это длилось секунды две, потом исчезло, но он знал, что за этот короткий промежуток времени произошло что-то чуждое, что-то... противоестественное. Самым удивительным было то, что он был убежден -- что-то затронуло не только его: сама машина и все, что в ней находилось, было вырвано из нормального мира -- или из реальности. Потом он забыл об этом. Паутина из трассирующих пуль, снарядов и молний шрапнели на мгновение разошлась, исчезла, и он пролетел сквозь нее, ввысь. Грохот взрывов стих. Только ветер ревел в продырявленном плексигласе пилотской кабины. Откуда-то появился вражеский истребитель. Он вылетел так быстро, точно свалился из какой-то дыры в небе, что Два Сокола не успел его распознать. Истребитель мчался, как черная молния, пушка и пулеметы безостановочно плевались смертью. Столкновение казалось неизбежным. Внезапно немец лег на крыло и нырнул под "Гайавату". Бомбардировщик содрогнулся в последний раз, на сей раз от смертельного удара. Его левое крыло обломилось и, кружась, падало вниз вместе с правым крылом истребителя. Секундой позже Два Сокола покинул "Гайавату". Земля находилась так близко, что выпрыгивать, соблюдая инструкции, было нелепо, и он тотчас же рванул кольцо. В падении его не перевернуло, и Два Сокола ясно видел, что города Плоешти больше нет. Вместо его предместий, над которыми они только что пролетали, внизу были лишь проселок, деревья и отдельные крестьянские дворы. Плоешти теперь находился так далеко, что был виден только столб дыма над ним. Внизу в сгустке пламени падал к земле "Гайавата". Немецкий истребитель тоже падал; в сотне футов над ним и в стороне разворачивался парашют пилота. Два Сокола почувствовал резкий рывок раскрывшегося парашюта и облегченно вздохнул. Слева от него под шелковым куполом покачивался еще кто-то. Два Сокола узнал Пата О'Брайена, своего бортового стрелка. Из всего экипажа "Гайаваты" спастись удалось только им двоим. Глава 2 Давление воздуха на парашют заставило лямки врезаться в тело пилота. В шее что-то щелкнуло, но боли не было. Позвонки словно бы встали на место, как под руками остеопата, и тело само расслабилось, избавляясь от накопившегося напряжения. Два Сокола рассматривал приближающуюся повеpхность. Подробности ее становились все ближе и яснее, но поле зрения сужалось. Его парашют раскрылся лишь в двухстах футах над землей, так что времени на исследования было немного. Ветер нес парашютистов над густым лесом со скоростью примерно шесть миль в час, но пpиземлиться им пpедстояло за лесом, на убранном пшеничном поле. За полем бежала, пересекая линию полета, узкая, поросшая с обоих сторон деревьями дорога, а по ту сторону дороги, за деревьями, виднелись небольшой, крытый соломой крестьянский домик, сарай и амбары. За усадьбой был огороженный садик, а дальше -- изгородь и густой лес, в котором сумрачно поблескивала речушка. Из-за неожиданно стихшего ветра Два Сокола опустился ближе к опушке леса, чем рассчитывал. Его ноги задели верхушки деревьев, потом он оказался на земле, сделал кувырок через голову и тотчас вскочил на ноги, чтобы освободиться от строп. Деревья защищали место посадки от ветра, и купол парашюта быстро опал. Два Сокола расстегнул ремни и принялся своpачивать парашют. О'Брайен, опустившийся неподалеку, делал то же самое. Когда все было готово, Роджер подхватил парашют и потрусил к О'Брайену. --Ты видел этих солдат слева от нас? -- возбужденно проговорил ирландец. Два Сокола покачал головой. --Нет. Они движутся в нашу сторону? --Не знаю. Они шли по дороге, пересекающей эту, видимо, главную, хотя и не мощеную. Я не мог рассмотреть подробностей, но выглядели они как-то странно. --Странно? О'Брайен снял шлем и взъерошил короткопалой веснушчатой рукой и без того всклокоченную рыжую шевелюру. --Да. Там было много повозок, запряженных волами. Во главе колонны была пара машин, но я такой модели никогда не видел. И один броневик -- похож на броневики времен Первой мировой войны, какие мне папаша в книжке показывал.-- О'Брайен широко ухмыльнулся.-- Ну, ты знаешь. Большая война. Великая. Настоящая война. Два Сокола смолчал. Ему уже доводилось слышать, как относится отец ирландца к нынешнему конфликту. --Сначала нужно закопать в лесу эти штуки,-- сказал Два Сокола.-- Ты не захватил с собой НЗ? Они нырнули в лес. --Мне еще повезло, что живой выбрался.-- О'Брайен помотал головой.-- Спасся еще кто-нибудь из наших? --Не думаю,-- ответил Два Сокола.-- Я больше никого не видел. Он пробирался через густой подлесок. Его трясло. Реакция, сказал он себе. Вполне естественно. Сейчас он успокоится, и все пройдет. Правда, он может и не успеть. Скорее всего, немцы или румыны уже выслали поисковые отряды. Заметить снижающиеся парашюты могли разве что окрестные крестьяне, но если они увидели горящий американский бомбардировщик и два парашюта, то, должно быть, уже звонят в ближайшее отделение полиции или гарнизон. Опустившись на корточки, Два Сокола затолкал парашют в углубление между двумя толстыми древесными корнями и засыпал землей. Потом он резко выпрямился, выдохнув, точно от удара под ложечку. Ему только что пришло в голову, что при спуске он не заметил ни одной телефонной линии. Не видел он ни электрических проводов, ни телеграфных столбов. Это было странно. Если бы самолет упал в глуши, Два Сокола не удивился бы -- Румыния не слишком развитая страна. Но подбитый "Гайавата" не мог удалиться более чем на пять миль от нефтеперегонных установок Плоешти. И куда делись пригороды, над которыми пролетал самолет в ту минуту, когда пилот ощутил странное раздвоение? Они пропали в какую-то секунду. Что-то загадочное было и в той внезапности, с которой появился немец. Два Сокола мог поклясться, что истребитель возник прямо в чистом небе. После того, как они спрятали парашюты, Два Сокола снял плотную пилотскую форму и сразу же почувствовал себя лучше. Поднялся легкий ветерок. О'Брайен тоже снял летную куртку, вытер веснушчатый лоб и пробормотал: --Что-то тихо, да? Намного тише, чем скоро будет, а? --У тебя пистолет есть? -- спросил Два Сокола. О'Брайен помотал головой и указал на пистолет-автомат калибра 0.32 в кобуре у пилота под мышкой. --Это тоже не очень нам поможет. Сколько у тебя патронов? --Пять в магазине и двадцать в кармане. Но Два Сокола не упомянул ни о двухствольном пистолетике за поясом, ни о пpужинном ноже в кармане. --Ну что ж,-- задумчиво произнес ирландец,-- это все же лучше, чем ничего. --Лучше, но ненамного.-- Роджер секунду помолчал, понимая, как ждет О'Брайен его слов. Понятно было, что от ирландца новых идей не дождешься. Строго говоря, так и должно было быть -- Два Сокола был старше его по званию. Но пилот сомневался, что и в противном случае его товарищ сумел бы взять инициативу на себя. Ему пришло в голову, что он почти ничего не знает об О'Брайене, кроме того, что в воздухе на него можно положиться, что родился он в Дублине, переселился в Америку, когда ему было одиннадцать, и с тех пор жил в Чикаго. --Я рад, что ты со мной,-- заметил, наконец, ирландец.-- Ты индеец, ты в лесу вырос. А я в этих деревьях, как свинья в апельсинах. Я уже заблудился. Два Сокола достал из нагрудного кармана куртки карту. Он решил, что не стоит огорчать товарища тем, что его спутник-индеец вырос в лесу -- но в американском лесу, и в лесах румынских ориентируется не лучше него. Он разложил карту на земле. Из-за жары летчикам пришлось снять мундиры и расстегнуть рубашки. За полчаса они продумали несколько возможных путей бегства. В любом случае им предстояло двигаться ночами и прятаться днем. --Стоит пробраться назад, к опушке леса, и оттуда наблюдать за дорогой,-- сказал Два Сокола.-- И за усадьбой. Если повезло, нас никто не заметил. Но если какой-нибудь крестьянин уведомил полицию, они скоро начнут прочесывать лес. Надо поскорее исчезнуть отсюда... если дорога чиста. Спрятавшись в густом кустарнике, в тени огромной ели, друзья принялись наблюдать за дорогой и крестьянским домом. Полчаса они отмахивались от комаров и слепней, стараясь пpихлопывать их неслышно, но людей видно не было. Тишину нарушал только шум теплого ветра в кронах деревьев, далекий собачий лай, да где-то за домом проревел бык. Два Сокола ждал терпеливо, меняя положение лишь затем, чтобы разогнать кровь в затекших от долгой неподвижности ногах. О'Брайен ерзал, тихо охал и в конце концов полез за пачкой сигарет. --Не кури,-- приказал Два Сокола.-- Кто-нибудь может заметить дым. Или учуять. --С такого расстояния? -- поразился О'Брайен. --Вряд ли,-- согласился Два Сокола,-- но рисковать не стоит.-- Они прождали еще полчаса. О'Брайен постанывал, посвистывал сквозь зубы и непрерывно вертелся. --Охотник из тебя бы получился неважнецкий,-- заметил Два Сокола. --Я не индеец,-- ответил О'Брайен.-- Я парень городской. --Мы не в городе. Так что учись терпению. Два Сокола подождал еще пятнадцать минут, потом кивнул своему спутнику. --Пойдем к дому. Он выглядит покинутым. Может быть, найдем там еду и проберемся в лес по другую сторону дороги. --И кому тут надо учиться терпению? -- съехидничал О'Брайен. Два Сокола не ответил. Поднявшись, он заткнул нож за пояс и направился к дому. О'Брайен отстал поначалу, не желая покидать своего иллюзорного убежища, но вскоре догнал пилота. --Не торопись,-- сказал Два Сокола.-- Веди себя так, будто имеешь полное право здесь находиться. Тогда, если нас увидят издалека, то не обратят внимания. Они перепрыгнули канаву, отделяющую поле от дороги, и пошли вдоль дороги. Земля под ногами была твердой, но непыльной, словно пару дней назад прошел дождь. Поверхность дороги была испещрена глубокими колеями от колес фургонов, следами копыт, засохшими и свежими коровьими лепешками. --Ни одной лошади,-- сам себе сказал Два Сокола. --Что? -- переспросил О'Брайен. Но Два Сокола уже отворил деревянную калитку. Он обратил внимание, что петли тоже были вырезаны из дерева и прибиты к створкам ворот деревянными гвоздями. Щипавшие во дворе травку овцы с жирными курдюками испуганно подняли головы, но не издали ни звука. Пилоту пришло в голову, что у них, должно быть, нет голосовых связок. Вряд ли обычная овца могла бы молчать с того момента, как летчики приземлились на опушке. За домом кудахтали куры. Из стойла доносилось сопение какого-то крупного животного. Крестьянский дом был построен в форме буквы "L", причем длинное крыло выходило к дороге. Крыльца не было. Внешние стены были сложены из рубленных бревен, пазы замазаны чем-то белесым. Дом венчала крутая соломенная крыша. На истертой деревянной двери кто-то неумело изобразил орла. Под ним был нарисован большой синий глаз и черный косой крест. Два Сокола поднял деревянную щеколду и нажал на дверь. Но войти он не успел. Из-за угла появилась женщина. Она вскрикнула и застыла, уставившись на обоих мужчин широко раскрытыми карими глазами. Смуглая кожа ее побледнела. Два Сокола улыбнулся ей и попытался мобилизовать все свое знание румынского языка. Он еще в Тобруке пытался изучить его под руководством приятеля -- офицера румынского происхождения, но не успел выучить ничего, кроме пары общеупотребительных фраз и названий предметов. Женщина смутилась, произнесла что-то на незнакомом языке и осторожно подошла. У нее было довольно симпатичное лицо, хотя фигура была на вкус индейца полновата, а ноги -- слишком толсты. Иссиня-черные блестящие волосы были расчесаны на прямой пробор и смазаны маслом. На спину свисали две тощенькие косички. На шее красовалось ожерелье из красных раковин. Грудь обтягивала синяя хлопчатобумажная кофточка, а длинную красную юбку поддерживал широкий кожаный пояс с медной застежкой. Портрет завершали босые, запачканные землей и куриным пометом ноги. "Настоящая крестьянка,-- подумал Два Сокола,-- но, как мне кажется, настроена дружелюбно". Он попробовал произнести еще пару фраз по-румынски, не добился ничего и перешел на немецкий. Женщина снова ответила на том же гортанном языке. Хотя славянских корней в нем не слышалось, Роджер попробовал болгарский, который знал еще хуже румынского. Женщина не поняла ничего, но произнесла несколько фраз на другом наречии, напоминавшем какой-то славянский язык. Два Сокола опробовал болгарский, русский и венгерский. Женщина только пожала плечами и повторила фразу. После нескольких повторения Два Сокола сообразил, что она тоже пытается объясниться на иностранном языке, которого почти не знает. Два Сокола снова должен был признаться, что не понял, но на этот раз она, казалось, была этим довольна. Она даже улыбнулась и потом снова заговорила на своем родном языке. Пилот нахмурился. Что-то в этом языке было знакомое, он почти мог уловить слова... почти. --Попробуем язык жестов,-- сказал Два Сокола О'Брайену.-- Я... Он замолчал. Женщина посмотрела куда-то мимо него и стала ожесточенно жестикулировать. Он повернулся и увидел сквозь деревья машину, отсвечивающую металлом на солнце. Сквозь редкий лесок виднелось еще одно поле, а за ним -- полоска леса вдоль еще одной дороги, идущей под прямым углом к первой. --Машина,-- сказал он.-- Надо прятаться. Придется или поверить этой девице, или тащить ее с собой и, возможно, потом убить. Чем мы можем заняться м сейчас. --Нет! -- воскликнул О'Брайен.-- Какого черта!.. --Не волнуйся,-- успокоил его Два Сокола.-- Если нас поймают, нам грозит всего лишь лагерь для военнопленных. А если мы убьем ее, нас просто повесят, как обычных уголовников. Женщина схватила его за руку и потащила к дому, жестикулируя и оживленно что-то говоря. Ясно было, что она хочет спрятать чужаков от тех, кто ехал на машине. Два Сокола пожал плечами, решив, что ничего другого им не остается, как довериться ей. Бегство в лес могло только ускорить их встречу с врагом -- слишком редок был этот лес. Женщина провела их во двор и через заднюю дверь в кухню. В углу находился огромный каменный очаг; на треножнике над огнем висел железный котел, откуда поднимался аппетитный паp. У беглецов не было времени разглядывать обстановку. Женщина открыла маленький люк в середине кухни и знаком показала, что они должны спуститься вниз. Пилоту совсем не понравилась перспектива оказаться запертым в подвале, без путей к отступлению, но ничего другого не оставалось -- разве что бежать в лес, а от этой мысли он уже отказался. Вслед за О'Брайеном он спустился вниз по крутой лестнице. Люк захлопнулся, и они оказались в полной темноте. Глава 3 Что-то царапало по крышке люка -- женщина заставляла ее какой-то мебелью. Два Сокола вытащил из кармана фонарик, и они смогли осмотреться. Обоняние уже подсказало ему, что с грубо обтесанных потолочных балок будут свисать низки чеснока и гирлянды сосисок. В углу была дверь; пилот отворил ее и выключил фонарик -- теперь сквозь щели в потолке соседнего помещения просачивалось достаточно света. На полках вдоль стен стояли покрытые пылью стеклянные банки с солеными огурцами, вареньями и прочими припасами. На полу валялась груда всяческого барахла, которое хозяева, очевидно, не pешились выкинуть или собирались когда-нибудь починить. Внимание пилота привлекла огромная резная деревянная маска, изображающая какого-то демона или чудовище, раскрашенная алым, лиловым и мертвенно-белым. --Как-то мне от всего этого не по себе,-- пробормотал О'Брайен, держась ближе к пилоту, точно так ему казалось спокойнее. Хотя в подвале было холодно, ирландец взмок от страха. --Что-то странное творится,-- заметил он наконец.-- Я хотел сказать тебе об этом раньше, но побоялся, что ты решишь, будто у меня просто заскок. Нас словно вывернуло, тебе не кажется? Перед тем, как появился тот истребитель, меня вроде как морская болезнь пробрала. Сначала я подумал даже, что меня зацепило. Потом, конечно, стало не до этого. Но когда мы приземлились, это чувство снова вернулось, только послабее. Чувство... что находиться здесь... намного хуже, чем быть убитым или прятаться от немцев. Два Сокола кивнул. --Да, я знаю. Со мной было то же самое. Но объяснить я ничего не могу. --Мне примерещилось даже, что старушка Земля куда-то пропала на минуту,-- сказал О'Брайен.-- Как насчет этого, а? Два Сокола не ответил. Он слышал, как автомобиль приблизился и остановился возле дома. Мотор тарахтел, как у старой модели Т*. Вместе с сержантом пилот сложил мусор в кучу и, взгромоздившись на нее, глянул в отдушину. Щель была совсем узенькой, но Два Сокола мог хорошо разглядеть подъехавшую машину и вылезающих из нее солдат. Это была очень странная машина, может быть, не столько странная, сколько старомодная. Ему вспомнилось, что сказал О'Брайен об автомобилях во главе колонны фургонов, которую заметил во время падения. * "Форд" модели Т -- первый автомобиль массового производства (Здесь и далее примеч.пер.) Что ж, Румыния, как известно, страна очень отсталая, хотя и располагает мощнейшими в Европе нефтеперерабатывающими заводами. И солдаты эти, конечно же, не из германского вермахта. С другой стороны, мундиры их не походили ни на какие из тех, что Два Сокола видел на картинках во время инструктажа в Тобруке. Офицер носил блестящий стальной шлем, сделанный в виде головы волка. Даже волчьи уши были изготовлены достаточно точно. На нем была длинный, до колен, серо-зеленый мундир, воротник которого был обшит серым мехом. На плечах красовались совершенно немыслимые золотые эполеты, а на отворотах мундира -- три ряда золотых пуговиц. Облегающие красные брюки имели на коленях две накладки из черной кожи в форме бычьих голов. Костюм его дополняли широкий кожаный пояс с кобурой, меч в ножнах на левом боку и черные сапоги с высокими голенищами . В правой руке офицер сжимал странного вида пистолет, которым размахивал, отдавая приказы на каком-то славянском языке. Солдаты носили цилиндрические шлемы с выступом над щеей, напоминавшие стальные заклепки, черные мундиры, покроем напоминавшие скорее фраки, оранжевые брюки и башмаки. На широких кожаных поясах у них были мечи, а в руках -- ружья с барабанами для патронов, как у некоторых винтовок времен покорения Дикого Запада. У солдат были окладистые бороды и длинные, до плеч, волосы. Офицер же, светловолосый и светлокожий, явно не румын, был гладко выбрит. Солдаты принялись обыскивать дом. Сверху доносились крики, тяжелый топот башмаков, треск. Офицер исчез из поля зрения, но пилот слышал, как он говорит -- медленно, точно на чужом, плохо выученном языке. Женщина отвечала, казалось, на своем родном наречии. Два Сокола пытался понять смысл их разговора, и хотя ему казалось, что он вот-вот поймет его, понять ничего так и не удалось. Прошло минут десять. Солдаты собрались вместе снова. Отчаянное кудахтанье сопровождало экспроприацию куриц. В военное время в мародерстве нет ничего особенного, подумал Два Сокола, но грабить собственный народ? Нет, солдаты, очевидно, другой национальности, чем женщина, иначе у них не было бы и языковой проблемы. Может быть, женщина принадлежит к какому-то нацменьшинству? Вполне логично. Но Два Сокола на поверил в это ни на минуту. Он ждал. Солдаты смеялись и громко болтали о чем-то. Женщина вела себя тихо. Минут через двадцать офицер, видимо, решил, что его люди достаточно повеселились и пора ехать дальше. Он отдал приказ. Солдаты проворно выстроились перед ним. Офицер устроил им краткий, но энергичный разнос. Затем вся компания забралась в машину и укатила. --Вряд ли искали именно нас,-- произнес Два Сокола.-- Они не могли не найти подвала. Но за кем же они тогда охотятся? Он хотел выбраться из укрытия немедленно, но решил, что солдаты могут вернуться,-- или поблизости может оказаться еще один отряд. Лучше подождать, пока крестьянка сама их выпустит. Время текло медленно. Наверху стояла тишина, нарушаемая только кудахтаньем оставшихся кур и мычанием коров. Только после заката над ними послышались шаги, звук отодвигаемой мебели, и кpышка люка в подвал со скрипом поднялась. В отверстие упал свет лампы. Два Сокола достал пистолет и поднялся по лестнице, твердо решив сопротивляться. Несмотря на все доказательства, индеец не был уверен в том, что женщине стоит доверять, Она могла передумать и вызвать солдат. Вряд ли те стали бы ждать до заката, но рисковать никогда не стоит. Возле очага, жуя кусок вяленого мяса, стоял мужчина. Никакого оружия, кроме большого охотничьего ножа, у него не было, и Два Сокола сунул пистолет обратно в кобуру. Мужчина спокойно посмотрел на вошедших. Черные, как и у женщины, волосы были острижены "под горшок". На смуглом лице выделялись высокие скулы и орлиный нос. На крестьянине была рубашка, брюки из грубой прочной материи и грязные сапоги. От него воняло потом, как и положено после долгого, наполненного тяжелым трудом дня. По возрасту этот человек годился в отцы молодой женщине, спрятавшей их и, скорее всего, и был им. Женщина налила им две миски ваpившегося в котле густого супа. О'Брайен и Два Сокола не были голодны -- во время ожидания в погребе оба успели опробовать сложеные там припасы, но Два Сокола боялся, что отказ обидит этих людей. Возможно, они расценивают предложение чужаку еды как знак гостеприимства и доверия. Отведавший еды под крышей дома становится неприкосновенным. И наоборот -- чужак, отведавший их хлеба, не нарушит запрета, причинив вред хозяевам. Он объяснил О'Брайену свои соображения. Во время разговора он заметил, как изменилось выражение лица старого крестьянина. Мужчина удивленно переводил взгляд с одного мужчины на другого. На лбу его пролегли глубокие морщины, словно язык показался ему знакомым, но не настолько, чтобы понять его. Летчики уселись за пятиногий стол из хорошо отполированных, но не покрытых лаком сосновых досок. Женщина поставила перед ними миски и снова занялась своими кухонными делами. Воду она качала насосом над раковиной. Два Сокола ощутил укол ностальгии -- почти такой же насос стоял в сельском доме его родителей в штате Нью-Йорк. Мужчина прошелся по кухне, задавая женщине вопросы, потом сел за стол и, взяв свою миску, стал есть суп. Миска была глиняная. На боках ее виднелись синие узоры. Один символ походил на сломанную маску, которую Два Сокола видел в подвале. Опустошив миску, хозяин встал и знаком показал обоим летчикам, чтобы они следовали за ним. Откинув тонкую марлевую занавесь, они вышли наружу. Марля казалась слишком тонкой, чтобы защищать от комарья, но потом Два Сокола заметил, что занавеска пропитана каким-то маслом. Он узнал запах. Этим же маслом женщина смазывала себе волосы. Масло было явно не подсолнечное, но оно направило ход мыслей Два Сокола совершенно в другую сторону. Пожилые индеанки из резервации близ отцовского дома тоже смазывали свои волосы маслом. И Два Сокола пришел к невероятному, и все же единственно возможному выводу: теперь он признал в речи крестьян диалект ирокезского языка. Смысл большинства слов оставался ему непонятен, но этот язык не был ни румынским, ни венгерским, ни славянским, он не принадлежал ни к индоевропейской, ни к угро-алтайской семьям. Это был диалект, родственный языкам онондага, сенека, могикан и чероки. Он решил пока ничего не говорить О'Брайену о своих предположениях. Мужчина повел их по двору к сараю. Проходя мимо сортира, О'Брайен попытался через Двух Соколов передать крестьянину свою просьбу. Тот, несмотря на явное нетерпение, согласился, так что путь через двор прервался на несколько минут. --Ну и дыра,-- ворчал О'Брайен.-- У них даже бумаги нет. Только горка чистых тряпок и ведро для грязных -- наверное, в стирку. Черт, а мы еще тут ели! Она, должно быть, даже рук не моет! Два Сокола пожал плечами. Санитария и гигиена сейчас волновали его меньше всего. Крестьянин открыл дверь, и они вошли в амбар. Огромная дверь за ними со скрипом закрылась. Наступила полная темнота. Два Сокола мягко положил руку на плечо О'Брайена и тихо оттолкнул его на пару шагов влево. Маленькая предосторожность -- если вдруг крестьянин надумает неожиданно на них напасть. С полминуты ничего не было слышно, Два Сокола, готовый к прыжку, присел на пол рядом с О'Брайеном, сжимая вспотевшими пальцами рукоятку пистолета. Затем зашуршало сено -- крестьянин отошел в сторону. Раздался слабый металлический звук, словно кто-то вытаскивал мечи -- или пистолеты. Внезапно вспыхнула спичка, и Два Сокола увидел крестьянина, подносящего пламя к фитилю фонаря. Фитиль занялся; крестьянин отрегулировал подачу масла, и на стенах сарая заплясали подвижные тени. Мужчина коротко и одобрительно улыбнулся, увидев, что чужаки сидят в боевой стойке, и махнул рукой, призывая последовать за ним. Он прошел к дальнему углу сарая, где в загоне похрюкивал здоровый хряк, печально поглядывая на людей большими карими глазами. "Овцы, коровы, свиньи,-- подумал Два Сокола,-- а лошадей нет". Может, немцы их всех реквизировали? Но воздушная разведка показывала, что на румынских фермах лошадей обычно много. И та колонна, которую О'Брайен видел с воздуха... автомобили и фургоны, которые тащат упряжки быков. Крестьянин остановился у последнего загона, трижды постучал в стену, подождал несколько секунд и снова постучал три раза. Дверь открылась, крестьянин прошел вперед и поманил летчиков за собой. Как только они вошли, он тут же закрыл дверь и запер. Два Сокола и О'Брайен оказались в тесной комнатушке. Воздух был пропитан запахом застарелого пота и прогорклого масла. В полутьме Два Сокола смог разглядеть еще шестерых. Смуглолицые, носатые люди в одежде из гpубой ткани сидели на полу, прислонившись к дощатым стенам. Все носили ермолки, украшенные на макушке красными перьями. Двое из них были вооружены заряжающимися с дула мушкетами, один мог похвастаться коротким роговым луком и полным колчаном стрел за спиной. Еще у двоих были ружья с барабанными магазинами, такие же, как у солдат. У каждого на поясе висел длинный нож в кожаном чехле, а у одного -- и томагавк. --Иисусе! -- выдохнул О'Брайен, то ли от испуга, что попал в ловушку, то ли просто от самого вида этих диких фигур, вооруженных странным и разномастным оружием, а скорее всего оттого, что заметил среди них женщину. Она была одета так же, как и все остальные, но явно не принадлежала к их племени. Под слоем грязи ее кожа была светлей, чем у окружающих. Волнистые светлые пряди волос падали на прекрасное, но усталое лицо с курносым носом и россыпью веснушек. Глаза у нее были огромные и ярко-голубые. Два Сокола, стоящий рядом с ней, отметил, что одежды она не снимала давно. От нее пахло потом, и под ногтями темнела застарелая грязь. Вся группа производила впечатление беглецов... или партизан, давно отрезанных от своей базы. Судя по всему, их предводителем был высокий худой мужчина с впалыми щеками и темными горящими глазами. Его жесткие черные волосы были острижены "под горшок". На тыльных сторонах ладоней были вытатуированы гримасничающие демоны. Одет он был в куртку оленьей кожи и тяжелые кожаные башмаки. Он завел с крестьянином длинную беседу, изредка бросая на американцев пpонзительные взгляды. Два Сокола напряженно вслушивался. Временами ему казалось, что он понимает отдельные слова и даже выражения, но уверен он в этом не был. Фонетика и даже некоторые корни были определенно знакомы ему, но он никогда не смог бы заметить этого, не владей он свободно всеми ирокезскими языками, включая чероки. В какой-то момент предводитель -- его звали Дзикохсес -- повернулся к девушке и что-то ей сказал. При этом он использовал совершенно другой язык, но и тот показался Двум Соколам странно знакомым. Скорее всего, он принадлежал к германской семье, и притом к скандинавской группе. Или нет? С такой же уверенностью он мог бы поклясться, что это нижненемецкий диалект. Внезапно Дзикохсес перенес внимание на О'Брайена и Два Сокола. Он задавал вопрос за вопросом, тыкая пальцем то в одну, то в другую деталь их униформы. Два Сокола различал знакомые интонации, но вопросов не понимал. Он пытался отвечать на языке онондага, потом сенека, потом чероки. Дзикохсес прислушивался, подняв брови, с удивленным, а иногда и раздраженным выражением на лице. Он переключился на язык, на котором общался с девушкой. Обнаружив, что его и теперь не понимают, он попытался заговорить еще на трех языках, прежде чем добился хоть какого-то успеха. Последний был какой-то формой греческого. Увы, хотя Два Сокола мог немного читать по-древнегречески, но разговорных навыков не имел. Да и они бы не помогли ему -- греческий в исполнении Дзикохсеса имел весьма мало общего с тем, что знал Два Сокола. --Что он там бормочет? -- прошептал О'Брайен. --Спроси его что-нибудь по-гэльски,-- приказал Два Сокола. --Ты псих? -- осведомился О'Брайен, но все же отбарабанил пару фраз. Дзикохсес нахмурился, потом поднял руки вверх, признавая свое поражение. В одном Два Сокола уверился твердо: Дзикохсес -- не крестьянин. Человек, знающий столько языков, или получил превосходное образование, или много путешествовал. И вел он себя как человек, привыкший приказывать. Когда Дзикохсес понял, что все попытки поговорить напрасны, он отдал какой-то приказ. Его люди проверили свои ружья, девушка вытащила из нагрудного кармана жакета револьвер и проверила, заряжен ли он. Дзикохсес протянул руку к пистолету Два Сокола. Два Сокола, улыбаясь, покачал головой. Не спеша, чтобы не напугать остальных и не вызвать недоверия, он достал пистолет из кобуры, вытащил магазин, потом загнал его обратно и убрал оружие в кобуру, предварительно убедившись, что оно поставлено на предохранитель. Глаза странных партизан расширились, потом все заговорили одновременно, но Дзикохсес приказал им замолчать. Крестьянин погасил свой фонарь, и отряд покинул сарай. Через пару минут они уже были в лесу. Крестьянин и его дочь шепотом попрощались с ними и вернулись в освещенный луной дом. Глава 4 Всю ночь отряд пробирался по тропе на северо-восток, стараясь держаться в тени деревьев, и выходил на открытые поля только чтобы перебежать от одного перелеска к другому. Но ничего необычного не случилось, и под утро они остановились в лощине, непроходимая чаща в которой служила надежным укрытием. Прежде чем заснуть на своей подстилке из листьев, О'Брайен поинтересовался у пилота, не в сторону ли России они движутся. Два Сокола кивнул: он думал так же. --Эти парни не русские и не румыны,-- задумчиво сказал О'Брайен.-- В Чикаго, где я вырос, в нашем районе и тех, и других хватало. Но они говорили не так, как эти ребята. Ну так откуда ж эти-то повылезали, черт бы их драл? --Болтают, наверное, на каком-нибудь местном наречии,-- ответил Два Сокола. Он решил, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы рассказать О'Брайену о своих фантастических догадках. А они были настолько фантастичны, что могли выбить из колеи любого. Даже его самого. --И знаешь, что еще странно? -- продолжил О'Брайен.-- Мы нигде не видели ни одной лошади; у этих крестьян их не было или уже нет. Не фрицы ли их забрали? --Кто-то точно отобрал,-- Два Сокола вздохнул.-- Давай спать. Нам предстоит долгая и трудная ночь. День тоже был долгий и трудный. Комары, заедавшие ночью, не оставляли их в покое и при солнце. Не выдержав, Два Сокола разбудил Дзикохсеса и жестами показал, что готов принять предложение, которое прежде отвергал с презрением. Дзикохсес отдал ему маленькую бутылочку, тошнотворно вонючая жидкость в которой обладала, однако, полезным свойством отпугивать не только людей, но и гнус. Два Сокола намазал ею лицо и руки и зарылся глубоко в сухую листву, защищавшую тело -- хоботки кровососов протыкали любую одежду. Теперь Два Сокола понял, почему их спутники в такую жару носили тяжелые куртки. Жару-то еще можно было вынести, а укусы комаров могли свести с ума кого угодно. Даже защищенный от атак комарья, Два Сокола спал плохо. Около полудня жара стала невыносимой, и шорохи ворочающихся во сне людей все время будили его. Открыв в очередной раз глаза, он увидел над собой худое лицо и жгуче-черные глаза Дзикохсеса. Два Сокола усмехнулся и перевернулся на бок. Он был беспомощен. Эти люди при желании в любое мгновение могут обезоружить или убить его. Но Дзикохсес, по-видимому, пока не считал его врагом. "Похоже, мы его озадачили не меньше, чем он -- нас", подумал пилот, прежде чем провалиться обратно в зыбкий сон. Когда опустились сумерки, они поели вяленого мяса с черным хлебом и запили водой из ближайшего ручья. Потом мужчины повернулись лицами на восток, вытащили из своих заплечных мешков нитки жемчуга, искусно вырезанные статуэтки и начали странную молитву. Надев низки жемчуга на шеи и перебирая их пальцами левой руки как четки, они подняли зажатые в правых руках статуэтки высоко над головами, монотонно напевая при этом нечто вроде псалмов, хотя каждый тянул свое. Два Сокола поразил идол, которого поднял вверх стоящий возле него человек. То была голова мамонта с поднятым хоботом, загнутыми вверх бивнями и красными рубиновыми глазками. Если мужчины стояли, повернувшись на восток, то светловолосая девушка опустилась на колени лицом на закат и вытащила четки правой рукой. Из мешка она вытащила серебряную заколку, воткнула ее в землю и, пристально вглядываясь в рельефное изображение, зашевелила губами. Только приблизившись, Два Сокола смог разобрать слова в ее неторопливой молитве. На этом языке никто в отряде при нем еще не говорил. В нем слышалось что-то семитское; Два Сокола готов был поклясться, что уловил еврейские слова "баал" и "адонаи". Булавка изображала маленькое деревце с повешенным на нем человеком; на веревке были завязаны девять узлов. Все это выглядело совсем уж нелепо. О'Брайен вздрогнул, выругался, перекрестился и тихо пробормотал про себя "Отче наш". --Лейтенант, что это за язычники? -- спросил он затем. --Я бы сам хотел знать,-- ответил Два Сокола.-- И не стоит волноваться насчет их религии. Если они приведут нас в какую-нибудь нейтральную страну или хотя бы в Россию, я им все прощаю. Молитва продолжалась минуты три. Потом четки и идолы (если то были идолы) были упакованы обратно в мешки, и отряд снова двинулся в путь. После полуночи сделали первый привал, всего в сотне шагов от небольшой деревушки. Двое партизан пошли туда и через полчаса вернулись с вяленым мясом, черным хлебом и шестью бутылками кислого вина. Одну бутылку пустили по кругу, и до самого рассвета отряд шел без остановок. На восходе они нашли убежище и устроились на отдых. Издалека донесся грохот тяжелых орудий. Два Сокола проснулся во второй половине дня. О'Брайен тормошил его, показывая на залитые светом вершины деревьев. В небе висело серебристое тело сигарообразной формы. --Эта ерундовина -- вылитый цеппелин, вроде тех, про которые я мальчишкой читал,-- проговорил О'Брайен.-- Я и не знал, что фрицы все еще используют их. --Они этого и не делают,-- ответил Два Сокола. --Да? А это откуда? Ты думаешь, русские? --Может быть,-- ответил индеец.-- У них много устаревшей техники. Он не верил в то, что этот воздушный корабль был немецким или русским, но пока не хотел беспокоить О'Брайена. Конечно, когда правда выплывет наружу, ирландец впадет в панику. Два Сокола мог только надеяться, что его товарищ переживет это. Он сам с трудом держал себя в руках. Он встал, зевнул, потянулся, изображая полное безразличие к окружающему, которого на самом деле не испытывал. Девушка спала рядом, полуоткрыв губы. Несмотря на грязь и пятна противомоскитной жидкости, она казалась милой -- как девчонка, слишком уставшая от игр, чтобы умываться перед сном. Два Сокола уже успел узнать, что ее зовут хускарле Ильмика Торсстейн. "Хускарле" было скорее не именем, а титулом, соответствующем "леди". Партизаны относились к ней с огромным уважением. Но поспать дольше Ильмике не удалось: Дзикохсес разбудил всех, и группа вновь двинулась в путь, не ожидая наступления темноты. Повидимому, Дзикохсес решил, что они уже дошли до свободной от врага территории. Крестьянские дворы встречались реже, лес стал совсем непроходимым. На протяжении нескольких дней холмы становились все выше, а леса--все гуще; потом отряд углубился в горы. Сверившись с картой, Два Сокола пришел к заключению, что это не могут быть Карпаты -- до них было слишком далеко. Но горы высились перед ним, неумолимо реальные. Больше того, они явно были выше, чем показывала карта. Запасы вяленого мяса и черного хлеба закончились. Целый день отряд впроголодь пробирался по крутым склонам. На следующий день Кахния, взяв лук и стрелы, пошел на охоту в горный лес, пока остальные спали. На этой высоте было гораздо холоднее, чем на равнине, и ночами ложился иней. Комары, однако, не унимались. О'Брайен и Два Сокола сооружали себе постели из листвы, чтобы не замерзнуть в своих тонких мундирах и не быть заеденными насмерть. Через пару часов Кахния вернулся назад, шатаясь под тяжестью кабаньей туши. Он радостно принял поздравления и сел отдыхать, пока остальные свежевали добычу. Два Сокола помогал партизанам -- выросший на ферме, он знал, как разделывают свинью. Он понял, что Дзикохсес считает эту местность достаточно безопасной, чтобы идти по ней днем, но боится привлекать внимание шумом выстрелов. А может, они взяли с собой луки и стрелы только из соображений безопасности? С другой стороны, разнообразие оружия этих людей говорило просто о том, что они умели с этим оружием обращаться и что все оно попало к ним из разных источников; так, вероятно, две винтовки были взяты у убитых врагов. Вскоре ломти свинины уже жарились на нескольких небольших, бездымных кострах. Два Сокола ел жадно, чувствуя, как силы вновь наполняют его. Мясо было жестким, пахучим и не совсем прожаренным, но великолепным на вкус. А вот Ильмика Торсстейн, казалось, считала иначе. От предложенного ей толстого ломтя она отказалась с улыбкой, но, когда она отвернулась, Два Сокола заметил на ее лице гримасу отвращения. Потом она, казалось, задумалась о чем-то -- или проголодалась. Вытащив из походного мешка маленькую книжечку, она полистала ее. Два Сокола глянул ей через плечо. Это был календарь, но даты в нем помечались не арабскими цифрами, а знаками, произошедшими явно от греческих букв и рунических знаков. Ильмика спросила о чем-то Дзикохсеса. Тот указал на второй квадратик в ряду из семи значков. Ильмика облегченно улыбнулась, сказала что-то, и Дзикохсес подал ей тот же кусок мяса. В этот раз она съела его с аппетитом. Два Сокола мог только заключить, что свинина была для нее табу по определенным дням недели. --Все страньше и страньше,-- пробормотал он. --Что? -- переспросил О'Брайен. Два Сокола сделал вид, что не расслышал. Ему не хотелось расстраивать сержанта. Бедняга не привык к таким долгим и трудным пешим маршам на голодный желудок, и за последние дни очень устал и выдохся. Теперь же он мурлыкал от удовольствия. О'Брайен похлопал себя по животу, рыгнул и сказал: --Господи, как хорошо! Теперь бы еще с недельку поспать, и я стал бы новым человеком -- хоть выставляйте против меня пуму! Несколько дней спустя отряд все еще брел по предгорьям, порой забираясь выше, чтобы пересечь перевал. А на четвертый день после пира все-таки пришлось применить огнестрельное оружие. Отряд спустился в долину шириной миль в шесть и вдвое длиннее. Лес в ней перемежался лугами и болотами. С воды доносилось кряканье уток. Мимо промчался заяц, удирая от лисы. Огромный бурый медведь долго стоял на верхушке холма, принюхивался, следя за путниками, потом повернулся и скрылся из виду. Отряд добрался до дна долины и двинулся через луг. Вдруг справа донесся низкий трубный рев. Обернувшись, путники увидели, как на них надвигается огромный бык. --О боже, что за чудовище! -- выдохнул О'Брайен. Бык был не менее семи футов в холке. Бурая шерсть блестела. Массивные рога оказались не меньше десяти футов в размахе. --Зубр! -- воскликнул Два Сокола. Его рука сама собой стиснула пистолет, словно тот был единственной реальной вещью в этом невероятном мире. Его испугали не столько размеры животного -- у людей, идущих рядом, достаточно ружей, чтобы убить такую громадину -- сколько ощущение, что он попал в доисторическую эпоху, когда человечество только начинало свой путь к цивилизации. С такими чудовищами люди сражались в каменном веке. И стерли их с лица земли, напомнил он себе. Не такая это и древняя тварь. В лесах Германии и Польши несколько измельчавшие зубры встречались еще во времена Первой мировой. Зубр предупреждающе заревел и двинулся на них, по временам останавливаясь, чтобы, вскинув вверх тяжелую голову, принюхаться. Его черные глаза блестели на солнце, но выражал ли этот взгляд стремление убивать или просто любопытство, было непонятно. В пятидесяти ярдах позади быка показались пробирающиеся через кустарник коровы. Каждая из них была достаточно велика, чтобы о себе позаботиться, но агрессивности они не выказывали. Возможно, они защищали телят, хотя Два Сокола понятия не имел, когда у этих зверей наступает период размножения. Бык же, казалось, не на шутку настроился защищать свою территорию от непрошеных гостей. Дзикохсес что-то сказал своим людям, потом вышел вперед и пронзительно крикнул. Бык не двигался. Дзикохсес крикнул снова, бык повернулся и побежал прочь. Два Сокола облегченно вздохнул. Внезапно, словно что-то почуяв, бык развернулся, опустил огромную голову, потом взрыл копытом землю так, что комья полетели в стороны. С глухим ревом огромная туша бешеным галопом устремилась вперед. Земля задрожала под ударами копыт. Дзикохсес что-то прокричал, и его люди бросились в разные стороны, окружая быка. Зубра этот маневр не смутил. Его мишенью оставались два американца и Ильмика, которые оказались в центре отряда и остались на месте, когда остальные разбежались. Два Сокола заметил, что ни О'Брайен, ни Ильмика не поддались панике. Девушка вытащила револьвер, держа его для уверенности обеими руками. Безоружный ирландец встал по правую руку от товарища. --Бежим! -- выдохнул он.-- Я направо, ты налево! Может, это его собьет. Они не успели. Грянули два мушкета. Кахния выпустил стрелу, она застряла в правой лопатке зверя, но тот словно и не заметил. Удары пуль только заставляли его вздрагивать. Ильмика тоже стреляла, но даже пули 40-го калибра не могли остановить такую громадину -- они безвредно расплющивались о толстые кости черепа. Два Сокола крикнул девушке, чтобы она прекратила тратить зря патроны, но она не услышала. По случайности или намеренно, но вторая стрела попала быку в правую переднюю ногу. Он упал и несколько шагов проскользил по траве, чтобы замереть у ног пилота. Два Сокола опустил взгляд на массивную голову, посмотрел в большие черные глаза -- такие же длинные ресницы были у девушки, с которой он познакомился в Сиракузах -- позднее Роджер удивлялся, что в такой критической ситуации ему в голову пришла подобная мысль. Он отошел на шаг и выстрелил зверю в глаз. Остальные тоже стреляли. Зубр вздрагивал под ударами пуль, кровь сочилась из дюжины ран, но могучая жизненная сила заставляла его сопротивляться. Шатаясь и ревя, бык поднялся на ноги. Два Сокола выстрелил в упор. Глаз лопнул, из глазницы хлынула кровь. Рев оборвался, и зверь рухнул на землю. Он еще раз попытался встать, издал слабое мычание и затих. Только теперь индейца охватила дрожь. Его чуть не вырвало, но Два Сокола быстро пришел в себя, и ему не пришлось позориться перед товарищами. Дзикохсес вытащил длинный нож и перерезал животному горло. Потом выпрямился и на какое-то мгновение забыл и о быке, и о столпившихся вокруг него людях. Он прислушивался и внимательно осматривал долину и склоны гор, опасаясь, что выстрелы могли привлечь чье-то внимание. Два Сокола хотел было спросить Дзикохсеса, кого можно опасаться в этой глуши, но потом передумал. Он не только был уверен, что его вопрос не будет понят. Он хотел, чтобы его спутники полагали, будто могут свободно говорить в его присутствии. Это не было большой ошибкой -- пилот понимал едва одну шестнадцатую из их разговоров. Но он быстро учился. Тушу освежевали и вырезали огромные куски мяса из бедер и задней части. Кахния хотел достать сердце, но Дзикохсес запретил. Они некоторое время ожесточенно спорили, потом Кахния угрюмо сдался. Два Сокола понял, что сердце нужно было Кахнии не для еды. Похоже, Кания предлагал съесть всем по кусочку сердца, чтобы приобрести частицу силы и храбрости быка, а Дзикохсес возражал против этого обряда, поскольку хотел покинуть долину как можно быстрее. Дальше шли "волчьей рысью": сотню шагов бегом, сотню нормальным шагом. Мили оставались позади, но давалось это дорогой ценой. К тому времени, когда отряд достиг другого края долины, все были изнурены и истекали потом. Но Дзикохсес был неумолим и не дал ни минуты на отдых. Он повел отряд дальше, вверх по петляющей тропке. Остальные переглядывались, словно решая, стоит ли просить устроить привал или лучше поберечь дыхание. Два Сокола ухмыльнулся про себя. К нему уже пришло второе дыхание, и он был полон решимости доказать, что он ни в чем не уступит главарю партизан. Они не успели проползти и сотни шагов вверх по крутому склону, цепляясь за ветки редких кустов, когда раздались выстрелы. Кахния, вскрикнув, упал и покатился вниз по склону. Остальные тут же бросились на землю. Два Сокола осторожно огляделся, но никого не заметил. Снова грохнул выстрел, и Два Сокола услышал, как пуля рассекла листву над его головой. Посмотрев в ту сторону, откуда раздался выстрел, он заметил за стволом дуба человека, но стрелять в ответ не стал -- стрелок снова исчез в своем укрытии, да и меткость при стрельбе из пистолета с расстояния в пятьдесят ярдов оставляла желать лучшего. Патроны надо беречь. Дзикохсес что-то крикнул и начал карабкаться вверх, чтобы укрыться в чаще деревьев. Все последовали его примеру. Несколько раз слышались выстрелы, и пули свистели над головой. По звуку Два Сокола заключил, что противник использует мушкеты. В этом случае попасть в человека с такого расстояния они могли только случайно. Кахния был ранен лишь потому, что в момент атаки стоял неподвижно. Два Сокола решил рискнуть, прежде чем противник подойдет достаточно близко для прицельной стрельбы. Вскочив, он зигзагами побежал к дубраве. Выстрелов оттуда не доносилось. Либо враги сидели в укрытии где-то в другом месте, или затаились, пока Два Сокола не подойдет поближе. В последнем случае он выбрал довольно сложный способ самоубийства. Позади и с обоих сторон загремели выстрелы и послышались крики. Пули свистели совсем рядом, но Два Сокола добежал до ближайшего дерева, и ни одна из них не задела его. Затаившись за стволом, пилот осматривал лес, пытаясь засечь нападающих, если те решат подкрасться к нему поближе. Раздались поспешные шаги, и рядом на землю бросился Дзикохсес. Два Сокола указал на толстую ветвь над ними. Дзикохсес улыбнулся, отдал пилоту свое ружье и начал взбираться на дерево. Добравшись до нижней ветви, он забрал свое ружье и полез выше. Два Сокола полез за ним, остановившись веткой ниже. С минуту все было тихо, потом Дзикохсес выстрелил, и мужчина, прятавшийся за дубом, упал. Тут же раздался еще выстрел -- и слился с криком другого человека, которого Два Сокола не видел. Третий противник показался из-за кустов и побежал к раненому, и в этот момент открыл огонь Скенаске, один из товарищей Дзикохсеса, прозванный Лисом за рыжеватые волосы; бегущий человек споткнулся и упал. Боль заставила его совершить ошибку -- он попытался подняться, и залп всего отряда отшвырнул его тело на несколько шагов. После этого все стихло. Два Сокола заметил еще двух человек, перебегающих от дерева к дереву, двигаясь в сторону большого дуба. Казалось, они искали подходящее укрытие, чтобы посовещаться. Друг за другом все члены отряда достигли дубравы. Выстрелов больше не слышалось. Дзикохсес со своей ветви отдал приказы своим людям и хускарле Ильмике. Отряд развернулся в цепь и двинулся вверх по склону, к дереву, за которым скрывались враги. Дзикохсес оставался на своем дубу и изредка постреливал, не давая врагам поднять головы. Два Сокола последовал за Скенаске. О'Брайен остался на левом фланге. Ильмика некоторое время шла между Скенаске и пилотом, но потом тот потерял ее из виду. Со стороны противника внезапно раздались выстрелы. Дзикохсес отвечал им беглым торопливым огнем. Вероятно, враги тоже покинули свое убежище, чтобы устроить нападающим засаду. "Какой нелепой будет моя смерть,-- подумал Роджер,-- если меня убьют в этой мелкой стычке в затерянной долине... так и не узнавшего, за кого я сражаюсь..." Впрочем, против кого он сражается, он тоже не знал. И зачем. Ильмика вскрикнула, следом раздалось три выстрела -- два из мушкетов, один из винтовки. Скенаске и Два Сокола начали пробираться в ту сторону, двигаясь осторожно, используя каждое прикрытие и поминутно останавливаясь, чтобы осмотреть местность впереди. Буквально через несколько шагов они наткнулись на труп. Человек лежал на спине, уставившись в небо мертвыми глазами. Его голова была повязана красным платком, в правом ухе было большое серебряное кольцо, а под курткой виднелась некогда белая рубашка. Из-за пурпурного пояса торчали узкий кинжал и однозарядный пистолет. Черные шаровары были явно велики владельцу; грубые шерстяные чулки им под цвет в алых узорах прикрывали блестящие кожаные башмаки с огромными серебряными пряжками. Кожа мертвеца была смуглой, как у индуса, и Два Сокола подумал, что убитый похож на цыгана. Скенаске и Два Сокола разделились и продолжили поиски. Вокруг не было никаких следов борьбы, но, похоже, девушку захватили товарищи убитого. Секундой позже пилот заметил что-то белое между деревьями. Связанную Ильмику толкал перед собой мужчина, похожий на убитого; сзади, прикрывая их, шел второй, вооруженный шестизарядной винтовкой. Два Сокола подождал, пока они не исчезнут из виду, потом по широкой дуге, чтобы не попасть в засаду, последовал за ними. До него донеслись слабые крики, звук оплеухи и неразборчивое бормотание. Что-то шевельнулось в кустах справа. Два Сокола бросился на землю, потом осторожно поднял голову. То был Скенаске. Помахав пилоту, рыжеволосый воин исчез из виду. Два Сокола ужом пополз к своей цели, но на несколько секунд потерял ее из виду, карабкаясь по узкой промоине. Грохнуло ружье Скенаске. Два Сокола поднял взгляд как раз вовремя, чтобы заметить, как пошатнулся один из охранников. Вскочив, Два Сокола выстрелил в него с двадцати шагов и кинулся вперед, нырнув в кусты как раз в тот момент, когда второй противник преодолел замешательство. Винтовочная пуля расплескала грязь в паре дюймов от носа пилота, и Два Сокола перекатился к другому кусту. Скенаске продолжал стрелять, так что противник не мог поднять головы и, перекрывая грохот, что-то крикнул пилоту. Тот не разобрал слов, но значение уловил. Вскочив, он бросился на холмик, пока Скенаске прикрывал его огнем. Пилот старался не шуметь, но его противник, должно быть, услыхал шлепанье подошв по грязи. Из-за дерева показалась повязанная черным платком голова, потом ее сменило длинноствольное ружье. Скенаске не мог видеть его, но враг боялся поднять голову, и это мешало ему целиться. Первая пуля ушла "в молоко"; противник прицелился получше и выстрелил еще раз. Мимо просвистела пуля. Два Сокола не удивился, что она пролетела мимо -- он заметил, как Ильмика пнула охранника в бок. Тот замер на секунду, соображая, прикончить ли ему девушку или сначала разобраться с противником. Это его погубило. Два Сокола выстрелил дважды, и обе его пули нашли цель. Одна попала противнику в висок, вторая пробила грудную клетку. Он сжался, как проколотый воздушный шарик. Девушка рыдала и билась в истерике, пока Два Сокола развязывал ее. К тому времени, когда они вернулись, бой уже закончился. Из нападавших двое были мертвы, некоторым удалось уйти, а еще двоих, раненых, взяли в плен. Они сидели на траве, полузакрыв глаза от боли. Дзикохсес задал одному из пленников несколько вопросов; тот вместо ответа плюнул ему в лицо. Тогда Дзикохсес приставил дуло ружья к виску пленника и повторил вопросы. Мужчина снова плюнул. Раздался выстрел, и несчастный рухнул на землю с разлетевшимся на куски черепом. Скенаске подвел второго пленника. Дзикохсес собрался было пристрелить и его без лишних разговоров, но передумал. Несчастного раздели догола, связали по рукам и ногам и повесили на ветке старого дуба в нескольких футах над землей. Трофейным ножом Дзикохсес отрезал уши пленника, и тот потерял сознание. Отряд отправился дальше. На полпути к вершине они услыхали крики повешенного, потом снова наступила тишина -- вероятно, тот вновь потерял сознание. Второй раз вопли послышались, когда отряд взошел на перевал, но затихли быстро и уже навсегда. О'Брайен и Два Сокола оба были бледны, и не от усталости. --Святая Богородица! -- прошептал ирландец.-- Эти парни шутить не любят! Два Сокола посмотрел на леди Ильмику Торсстейн. Казалось, она полностью пришла в себя. Зрелище пытки ее явно подбодрило и доставило удовольствие. Пилота передернуло. Скорее всего, нападавшие цыгане, или кто бы они там ни были, в случае своей победы поступили бы точно так же, если не хуже. Но этот акт возмездия был для него неприемлем. Он мог бы хладнокровно пристрелить врага, но такое!.. Пусть он и ирокез, цивилизация все же коснулась его. С этого дня между Ильмикой и пилотом установились более теплые отношения. Светловолосая девушка была благодарна ему за свое спасение, хотя заслуга эта принадлежала не только ему. Она говорила с ним, когда представлялась возможность, и старалась обучить своему наречию. Но, хотя он и стремился узнать ее язык, занятия шли туго. Он долго не мог забыть той самозабвенной радости, с которой она наблюдала, как Дзикохсес отрезает пленнику уши. Глава 5 Две недели спустя отряд спустился на плодородную равнину. Дзикохсес приказал возобновить ночные марши: это была территория противника, перкунишан, как называла их Ильмика. Через два дня отряд остановился на дневку в большом доме. Было ясно, что совсем недавно тут произошло кровавое побоище. Повсюду валялись трупы -- шесть внутри дома, и еще больше во дворе. Вероятно, на дом напали партизаны, но все до единого погибли в неравном бою вместе с перкунишанскими солдатами. Не осталось никого, кто мог бы похоронить убитых. Отряд стащил трупы в находящуюся неподалеку вязовую рощу и сложил в две братские могилы. Старинные мушкеты заменили на многозарядные винтовки. Два Сокола недоумевал, почему Дзикохсес не выбрал для дневки более укромное место, но из разговоров в отряде -- он понимал уже почти половину сказанного -- понял, что дом был условленным местом встречи. Дзикохсес отправил двух человек в разведку. Вернувшись, они сообщили, что местность свободна от врагов. НО в нескольких милях грохотали пушки. Два Сокола осматривал большую комнату, бывшую когда-то кабинетом владельца поместья. На полках стояли книги, часть из них валялась на полу, разорванная взрывом. За стол закатился большой глобус. Два Сокола поднял его и поставил на стол. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы подтвердить его предположения -- и раскрыть часть тайн. Азия... Африка... Австралия... Европа... Все есть, но очертания... Очертания были не совсем такими, какими их помнил Два Сокола. Пилот медленно поворачивал глобус. Вот и Тихий океан... Два Сокола втянул воздух сквозь зубы. О'Брайен, раскрыв рот, стоял рядом, вглядываясь в немыслимую картину. --Что за черт? -- пробормотал ирландец.-- Матерь божья! Гавайи были на месте. За ними, там, где должна была располагаться Аляска, начиналась цепь островов, которые пологой дугой тянулись на юго-восток и заканчивались большим островом на месте Мексиканского нагорья. Пара крошечных островов на востоке -- все, что осталось от высочайших вершин Аппалачей. А всю остальную площадь занимала вода. На месте Центральной Америки -- сплошная синева. От Южной Америки осталась еще одна цепочка островов, крупнее, чем в северном полушарии,-- Анды. Два Сокола, у которого от волнения вспотели ладони, пару минут изучал западное полушарие. Потом повернул глобус и попытался прочитать названия в европейской части. Алфавит явно происходил от греческого, как и в календаре Ильмики. Альфу и бету узнать было легко, но гамма была повернута налево. Еще в ходу были дигамма и коппа. Заглавных букв не было -- вернее, все буквы были заглавными. О'Брайен застонал. --Меня сейчас вырвет. Я же чувствовал, что что-то неладно, но понять не мог, что. Черт, черт, да где же мы?! --Если поможет, пойди и переблюйся,-- посоветовал Два Сокола.-- Потом тебе все равно придется признать правду. --Какую? --Ты научную фантастику читал? --Нет. Бред всякий, тоже мне. --Плохо. Тебе было бы легче понять, что с нами случилось. Или принять. Потому что принять придется. Иначе ты попросту умом тронешься. --Я уже тронулся. Где Америка? Где Чикаго, черт?! У О'Брайена начиналась истерика. Члены отряда недоуменно смотрели на него. --Ты можешь представить себе два параллельных мира? -- спросил Два Сокола.-- Помнится, я у тебя видел комикс на эту тему. --Да, было дело,-- с облегчением согласился О'Брайен.-- Но... ты хочешь сказать, что мы в одной из параллельных Вселенных? Которая под прямым углом к нашей? Два Сокола кивнул и усмехнулся "прямому углу" О'Брайена. Этот ничего не объясняющий термин придумали специально для того, чтобы читатель решил, будто понимает то, что понять невозможно. Но О'Брайену знакомые слова помогали сохранить связь с реальностью, унять панику. В бурю годится любой порт. --Это странное ощущение на "Гайавате"...-- пробормотал О'Брайен.-- Думаешь, оно возникло при переходе через... ну, через ворота, что ли, в другой мир? --Можешь называть это вратами, если хочешь. Но то, что было лишь вымыслом писателей-фантастов, стало для нас реальностью. Параллельные миры существуют, как бы нам ни хотелось обратного. И мы как-то попали в другую Вселенную. Это тоже Земля, но не наша. О'Брайен показал на глобус. --И на этой Земле Северная и Южная Америка находятся под водой? Он вздрогнул и перекрестился. --Я уже давно понял, что многое здесь просто не имеет права на существование,-- ответил Два Сокола.-- Эти люди, например,-- Он показал на партизан,-- говорят на диалекте ирокезского языка. А девушка, веришь или нет, говорит по-английски. В некотором роде. Она называет его ингвинеталу или блодланд шпраэх. --Ты издеваешься?! Я думал, что она датчанка или, может быть, шведка. Это -- английский? Два Сокола повернул глобус. --На нашей Земле предки индейцев в доисторические времена переселились из Сибири в Северную Америку, а оттуда в Центральную и Южную. Переселение началось около двенадцати тысяч лет назад и продолжалось добрых сто веков. Последними были эскимосы, наиболее монголоидные из этих метисов между белой и желтой расами. Но на этой Земле индейцы не могли переселиться в Америку. Поэтому они двинулись на запад и стали серьезной силой в Старом Свете. То есть в Европе и Азии.-- Он провел указательным пальцем по Европе и ткнул в Апениннский полуостров. Государство, отмеченное малиновым цветом, включило часть Хорватии и Сицилию. Два Сокола прочел вслух название этой страны. --Акхайвия! Ахея? Если это Ахея, тогда получается, что древние греки почему-то переселились на Аппенинский полуостров, а не осели в Пелопоннесе! Он склонился над глобусом. Греция была подписана "Хатти". --Хатти... Хетты? -- размышлял он вслух.-- На нашей Земле они завоевали часть Малой Азии, пережили расцвет одновременно с микенской Грецией, а потом исчезли. А что произошло здесь? Они вторглись в страну, которую обошли греки, покорили пеласгов и дали свое имя Элладе? Он продолжал рассуждать вслух, отчасти зачем, чтобы помочь сориентироваться О'Брайену. --Я, конечно, не знаю подробностей и исхожу только из своих наблюдений. Но могу поклясться, что ирокезы, а, может, и другие индейские племена вторглись в Восточную Европу и осели там. Если это было очень давно, пути миграции индоевропейских народов с их прародины в Германии и Польше* могли измениться. В результате вторжения эти народы оказались оттеснены на запад -- хетты, эллины, итальянцы, германцы и так далее. Возможно... * Дальнейшие размышления героя содержат множество домыслов. В частности, до сих пор не совсем ясно, откуда произошли народы индоевропейской языковой группы. Кроме того, связь между языком и расовым типом вовсе не так стойка, как считалось во время написания романа. Хмм... Спрашивается, что же стало с италийскими народами: самнитами, сабинянами, латинами, вольсками? Может быть, их тоже оттеснили на Запад? Или они поселились в Италии до ахейцев и были теми покорены и ассимилированы? Он указал на светло-зеленое пятно, занимающее Румынию и Украину. --Хотинохсоних. "Строители домов" на ирокезском*. Конечно! А этот крестик на месте земной Одессы -- Эстоква, видимо, их столица. Эстоква? Весло? Может быть, хотя понятия не имею, кто мог назвать город "лопаточкой". Впрочем, я не знаю их истории. * В нашем мире "оденосауни" -- самоназвание тех племен, которые европейцы называли ирокезами. Думаю, мы движемся на Эстокву, потому что эта блондинка, Ильмика Торсстейн -- важная особа. Суда по их беседам, она дочь блодландского посла в Дакоте, нашей Венгрии. Дакота? Интересно, не на языке ли сиу там говорят? -- Он ухмыльнулся О'Брайену и заметил: -- Тебе не уютнее при мысли о том, что здесь есть своя Дакота? Два Сокола показал пальцем на реку, в устье которой на берегу Черного моря стояла Эстоква. --А вот еще одна родная деталь. Наш Днестр здесь называется Охайио -- "прекрасная река". Если я правильно помню, наша река Огайо получила название от того же ирокезского слова. Как тебе это нравится, О'Брайен? Дакота и Огайо! Может, тут будет не так и плохо? О'Брайен слабо улыбнулся. --Спасибо, что пытаетесь меня подбодрить, лейтенант. Но что мне эти знакомые названия? Не могу я еще во все это поверить. --А придется,-- сказал Два Сокола. Он показал на закрашенную розовым область, включающую в себя Данию, Нидерланды, Германию, Польшу и часть Чехословакии. --Перкуниша. Это слово похоже на производное от литовского слова "Перкунас". Он был главным богом древних литовцев. Я слышал, как Дзикохсес называл своих врагов "позоша". Учтем произношение; может, имеются в виду пруссы, жители Боруссии, которые первоначально говорили на языке, близком литовскому. Он посмотрел на остальные страны Европы (по-ирокезски -- Эозопы). Северная половина Скандинавии была закрашена белым -- снег? -- и у нижней кромки белого поля красовался полярный медведь. Два Сокола тихо присвистнул и повернул глобус на полоборота. Все было так, как он и предполагал. Гольфстрим был и здесь. Но, не отклоняемый Североамериканским континентом, он сворачивал на северо-запад, вдоль цепи островов Скалистых Гор и, в конце концов, объединялся с северным рукавом течения Куросио. Два Сокола снова присвистнул. Для истории Европы данного мира этот фактор был куда важнее, чем вторжение индейцев. --Сейчас здесь жарко,-- пробормотал он.-- Но могу поклясться, что это ненадолго, скоро наступит адски холодная зима. Два Сокола подошел к уцелевшим полкам и, просмотрев несколько книг, нашел атлас с более детальными картами. Сопроводительный текст и подписи на картах были двуязычными: на греческом и на ирокезском. Разобраться в здешнем греческом было трудно -- он отличался от языка Гомера и содержал множество заимствованных слов -- но все же это было проще, чем читать по-индейски. --А мы-то гадали, почему нет лошадей.-- Два Сокола повернулся к О'Брайену.-- Больше того, тут и верблюдов не найдется. Равно как помидоров, табака, индюшек и еще много чего. --Почему? --Лошади, каких мы помним по нашей земле, возникли на Американском континенте. Потом они попали в Старый Свет, а на родине вымерли. Только в наше время их завезли испанцы. Верблюды тоже возникли в Америке, переселились в Азию, а в Америке остались только ламы, альпака и гуанако. Теперь понимаешь, почему никто не понимает, чего тебе надо, когда ты просишь прикурить? О'Брайен угрюмо кивнул. --Эй! А резина? Так вот почему у тех броневиков были колеса с железными ободьями! Каучука-то нет! --И шоколадку тебе уже не съесть. --Что за паршивый мир! -- сплюнул О'Брайен.-- Что за паршивый мир! --Да, похоже на то,-- задумчиво сказал Два Сокола.-- Но мы -- здесь, и единственное, что нам остается -- выкарабкиваться. Их прервали. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Дзикохсес, а с ним человек двадцать солдат в светло-зеленых мундирах, коричневых высоких ботинках и штанах в обтяжку с золотым галуном. Мундиры напоминали покроем фраки и широкими рукавами, и четырьмя большими пуговицами. Конические стальные каски походили по форме на шляпы китайских кули; у офицера на каске красовались символические стальные перья. И у каждого солдата была длинная изогнутая сабля и однозарядное ружье. Почти все чужаки были смуглыми и темноволосыми, хотя среди них попалось несколько блондинов, и все без исключения -- безбородыми. Офицер, кициаскос (от греческого "хилиархос" -- тысячник), о чем-то расспросил Дзикохсеса, поминутно поглядывая на летчиков. Внезапно нахмурившись, он прервал Дзикохсеса на полуслове, подошел к пришельцам и резким тоном потребовал у Два Сокола оружие. Два Сокола выполнил приказ не сразу, но в подобном положении лучше было подчиниться. Проверив, стоит ли пистолет на предохранителе, он протянул оружие офицеру. Кициаскос повертел пистолет в руках и сунул за пояс. Дзикохсес и его партизаны ушли; солдаты вывели летчиков и хускарле Ильмику из дома. И снова начались ночные марши; днем приходилось отдыхать в укромных уголках. Враг уже захватил эту местность, но закрепиться еще не успел. И если отряду удавалось избежать встреч с перкунишанами, то спрятаться от полчищ комаров было просто невозможно. И солдаты, и их спутники вынуждены были ежедневно натирать руки и лица вонючим жиром, чтобы защититься от кровососов. На третий день пути у О'Брайена началась лихорадка; стрелка знобило и бросало в пот. Два Сокола решил, что у сержанта малярия, и санитар группы подтвердил этот диагноз. --Боже правый, у них что, хинина нет? -- осведомился О'Брайен.-- В этих-то комариных рассадниках самое важное... --Нету,-- отозвался Два Сокола.-- На нашей Земле его привезли из Южной Америки. Так что... --А до Колумба что -- так и мерли? Было же что-то! --Не знаю. Может, и было, но пользы от него было немного. Он не стал рассказывать О'Брайену, что малярия была самой смертоносной болезнью Средиземноморья, а во многих местах оставалась ею до последнего времени. Пилот волновался не только за товарища, но и за себя. Нелеченная малярия могла убить человека. А в этом мире паразит мог оказаться еще вирулентнее, чем на их Земле. Идти О'Брайен не мог, и его понесли на носилках, сооруженных тут же из двух веток и одеяла. Два Сокола взялся за один конец носилок, кто-то из солдат -- за другой. Каждые полчаса солдаты сменялись, но Два Сокола ни разу не выпустил носилок, пока руки совсем не одеревенели, ноги не налились свинцом, а спина не была готова переломиться в следующую секунду. О'Брайен глотал выданные санитаром таблетки -- по одной зеленой и одной красной каждый час. Но лекарства не помогали: по четыре часа ирландец мерз и потел попеременно, его все так же бил озноб. Как и следовало ожидать, постепенно приступы прекратились, и дальше О'Брайена, несмотря на слабость, заставили идти пешком. Офицер ясно дал понять, что никаких задержек не потерпит. Два Сокола, как мог, подгонял товарища. Он понимал, что командир без колебаний застрелит возможного шпиона, если тот помешает группе двигаться вперед. Судя по всему, главной его заботой было провести блодландку через вражескую территорию и доставить в столицу. После четырех дней перехода, во время которых О'Брайен совсем ослабел, отряд вышел к деревне. В последний день они путешествовали днем. Видимо, враг еще не дошел до этих краев. Здесь Два Сокола впервые в этом мире увидел железную дорогу и локомотив. В его мире такой паровоз можно было бы датировать концом прошлого века, если бы не высокая дымовая труба в виде маски демона. Выкрашенные алым вагоны были разрисованы знаками удачи, включая свастики. Деревня была конечной станцией железнодорожной линии. Три десятка домов и лавок тянулись вдоль рельсов. Два Сокола с любопытством разглядывал и поселок, и его обитателей. Архитектура напомнила ему дешевые декорации к вестерну. Но у каждого крыльца красовался столб с нарисованы или вырезанным изображением духа-защитника, и еще одно -- под крышей, наподобие носовой фигуры корабля. Мужчины носили тяжелые башмаки и кожаные рубахи, женины -- вышитые бисером блузы и юбки до щиколотки, к которым были кое-где пришиты ракушки и каменные фигурки. И у тех, и у других волосы спадали до плеч. Видимо, стрижка "под горшок" была частью военной формы. Стариков было немного; лица их пестрели синей и красной татуировкой. Два Сокола подозревал, что изначально этот обычай был распространен по всей Хотинохсоних, но что-то, возможно, влияние восточноевропейских народов, привело к его вымиранию. Офицер проводил хускарле Торсстейн к пассажирскому вагону и вежливо помог ей подняться. С американцами он так не церемонился. Из его криков пилот разобрал, что им следует пройти на три вагона ближе к хвосту поезда. Два Сокола сделал вид, что ничего не понял -- он не хотел, чтобы захватившие его догадывались, что он понимает их речь. Солдаты схватили его и О'Брайена и поволокли вдоль состава. Пилот помог трясущемуся сержанту влезть по ступенькам и заполз в передвижную тюрьму сам. Товарный вагон был битком набит ранеными. Немного потолкавшись, Два Сокола нашел место, где О'Брайен мог лечь, не сгибая ног, и решил раздобыть воды. Но воду давали только в соседнем вагоне. За ним, не отставая ни на шаг, шел человек с перебинтованной рукой и окровавленной повязкой на голове. В здоровой руке раненый держал длинный нож и сообщил, что при малейшей попытке к бегству перережет горло и пилоту, и его приятелю. До самого конца путешествия, пока поезд не прибыл в город Эстоква, раненый конвоир не отходил от пленников ни на шаг. Дорога заняла пять дней. Поезд часами стоял на запасных путях, пропуская на запад военные эшелоны. В один из дней раненым и больным не давали воды -- ее не было во всем поезде. О'Брайен едва не умер тогда. По счастью, поезд остановился на запасном пути, поблизости от ручья -- и все, кто мог ходить, выбежали, чтобы наполнить водой котелки и фляги. В вагоне было тесно, душно, шумно, в нем стояла невыносимая вонь. У солдата, лежавшего рядом с О'Брайеном, была гангрена. Он тошнотворной вони Два Сокола не мог есть. На третий день пути несчастный умер, и только через четыре часа товарищи похоронили его в лесу у насыпи, пока поезд нетерпеливо разводил пары. Как ни странно, О'Брайен начал потихоньку выздоравливать. К тому времени, когда поезд прибыл в Эстокву, лихорадка и озноб прошли. Сержант был слаб, бледен и тощ, но болезнь отступила. Два Сокола не знал, что тут помогло: собственные силы и упорство О'Брайена или же таблетки, которыми продолжал пичкать его санитар, или и то, и другое вместе. А может, у него была вовсе не малярия. Но это уже не имело значения. Главное, что О'Брайен снова был здоров, хотя и не совсем. Глава 6 Поезд прибыл в Эстокву ночью, под проливным дождем. Два Сокола прильнул к окошку, но кроме ярких вспышек молний, разгоняющих тьму, так ничего и не увидел. Ничего не смог увидеть он и после того, как его вывели из вагона. С завязанными глазами, заломленными за спину руками и под охраной солдат американцев повели куда-то. Когда дождь забарабанил по парусинной крыше над его головой, Два Сокола решил, что находится в грузовике. Его усадили спиной к стене рядом с О'Брайеном, также связанным. --Куда нас везут? -- Голос О'Брайена был слаб и тревожен. --Не знаю,-- так же тихо ответил Два Сокола. Сам он полагал, что, скорее всего, на допрос, и отчаянно надеялся, что цивилизация хоть как-то смягчила старые ирокезские методы обращения с пленными. Не то, чтобы "цивилизованные" народы обязательно отказывались от пыток, самых жестоких или изощренных -- вспомним "цивилизованных" немцев его собственного мира. Или русских. Или китайцев. Или американцев в их войне с индейцами. Или кого угодно. Минут через пятнадцать машина остановилась. Пленников грубо вытолкали из кузова, завязали на шеях веревки и повели -- по бесконечной лестнице, потом по длинному коридору, еще по одному, и, наконец, по винтовой лестнице вниз. Два Сокола молчал; О'Брайен ругался. Внезапно пленников остановили. Заскрипели несмазанные дверные петли, и американцев втолкнули куда-то. Несколько минут они стояли, ожидая. Затем повязки сняли, и яркий свет электрической лампочки ударил им в глаза. Когда глаза привыкли к свету, Два Сокола увидал, что находится в подземелье. Стены из голых гранитных плит, высокий потолок. На столе стояла лампа, и абажур был повернут так, чтобы свет бил прямо в глаза пленникам. За столом стояло несколько человек, одетых в тугие черные мундиры; на груди у каждого красовался кривой череп. Головы их были гладко выбриты. Предположение Двух Соколов оказалось верным: их привели на допрос. К несчастью, летчикам не в чем было признаваться. А правда была так невероятна, что допрашивающие не поверят ни единому их слову, приняв их рассказ за выдумку перкунишанских шпионов. Да по-другому и быть не могло. Если бы человек из этого мира попал на родную Землю американцев, ни немцы, ни союзники не поверили бы ни единому слову из его рассказа. Но, несмотря на это, пришло время, когда Два Сокола вынужден был сказать невероятную правду. О'Брайену повезло. Ослабленный малярией, он плохо переносил боль. Он терял сознание раз за разом, пока допрашивающие убедились, что он не симулирует. Стрелка вытащили за ноги -- голова билась о глянцевые плитки пола. Затем всю свою энергию и изобретательность следователи сосредоточили на пилоте. Возможно, они упорствовали потому, что считали его предателем -- на перкунишанина Два Сокола явно не походил. Пилот молчал, пока хватало сил. Он помнил, что древние ирокезы его Земли всегда восхищались людьми, стойко выдерживавшими мучения. Иногда даже -- правда, очень редко -- они прерывали пытку, чтобы принять такого человека в свое племя за мужество и стойкость. Чуть позже он начал подумывать, что предки были сильнее его. Как они только могли не просто молчать, а танцевать, петь и даже осыпать оскорблениями своих палачей? Да к черту этот стоицизм! Два Сокола закричал. Легче не стало, но, по крайней мере, это помогло выпустить внутреннее напряжение. Время шло. Он повторил свою историю пять раз, и каждый раз клялся, что это правда. Шесть раз он терял сознание, и его приводили в чувство потоком ледяной воды. Дальше он уже не помнил, что говорил и что делал. По крайней мере, о пощаде он не молил. Он ревел, плевал им в лица, кричал, обзывал их жалкими, презренными тварями и клялся, что при первой же возможности выдернет им кишки и намотает на шеи. Потом он снова кричал... мир превратился в сплошной раскаленный алый вопль. Когда пилот пришел в себя, все его тело ныло, но скорее по привычке. Было больно, но это было ничто по сравнению с теми мучениями, которые он перенес в том каменном мешке. Все же единственным желанием пилота было умереть и покончить со всем этим. Потом он подумал о людях, которые так его отделали, и снова захотел жить. Он должен выжить, встать на ноги, бежать и прикончить их всех! Время шло. Когда он очнулся снова, кто-то поднимал его голову, вливая в пересохший рот холодное питье. В комнате было несколько женщин в длинных черных одеждах, с белыми косынками на головах. Они отвечали на его вопросы успокаивающими жестами и меняли бинты, которыми Два Сокола был замотан с ног до головы. Они делали это осторожно, но от боли Два Сокола едва не заорал снова. Женщины обработали его раны смягчающей жидкостью и наложили чистые бинты. Он спросил, где находится, и одна из женщин ответила, что он находится в уютном и безопасном месте и что никто и никогда больше не сделает ему больно. Тут Два Сокола сломался и заплакал. Женщины смущенно отвели глаза, но было непонятно, чем вызвано их смущение -- то ли порывом его чувств, то ли перенесенными им пытками. С этой мыслью он снова погрузился в сон и пришел в себя только через два дня. Роджер чувствовал себя, как после наркоза -- голова была пустой, во рту стоял мерзкий привкус. Ближе к вечеру он исхитрился встать с постели и пройтись по коридору. Никто не мешал ему, даже когда он заговаривал -- или попытался заговорить -- с другими больными. В свою палату он вернулся ошеломленным. На соседней койке лежал О'Брайен. --Где мы? -- слабо выдавил сержант. --В ирокезском дурдоме,-- ответил Два Сокола. Сержант был слишком слаб, чтобы отреагировать бурно. --Какого черта? -- поинтересовался он. --Похоже, наши палачи, индейское гестапо, решили, что мы психи. Мы крепко держались за нашу историю, а быть такого, по их понятию, просто не может. И вот мы здесь. Можно сказать, что нам повезло. Эти люди, кажется, сохранили древнее почтение к сумасшедшим. Они хорошо с ними обращаются. Но мы, как ты понимаешь, все равно в плену. --Я думаю, что мне уже ничего не светит,-- сказал О'Брайен. - Я умру. Что сделали эти дьяволы... и мысль о том, что в этом мире... Нет, с меня этого достаточно. --Ты слишком много перенес, чтобы умереть,-- сказал Два Сокола.-- Где твой бойцовский дух? Где ирландское упрямство? Выберешься. Тебе просто не хватает сочувствия. --Нет. Но на тот случай, если я не выкарабкаюсь -- ты должен мне пообещать, что при первой же возможности разыщешь этих ублюдков убьешь их. Медленно убьешь. Чтобы они орали, как мы. А потом сдохли! --Совсем недавно я думал точно так же,-- ответил Два Сокола.-- Но я кое-что выяснил. На этой Земле Гаагской конвенции нет. И то, что мы перенесли здесь, ждет любого пленника, если победителям не придет в голову его просто пристрелить. Если бы мы попали в руки перкунишан, с нами обошлись бы точно так же. По крайней мере, нас не сделали калеками на всю жизнь. А могли. Но теперь худшее позади. С нами обращаются как с королями. Или пленными богами. Индейцы верят, что сумасшедшие одержимы сверхъестественными силами. Может, теперь они не верят в это всерьез, но обычаи еще сохраняют. --Да пусть сдохнут! -- пробормотал О'Брайен и заснул. К концу следующей недели Два Сокола почти полностью поправился. Ожоги третьей степени еще заживали, но пилоту уже не казалось, что с него заживо сдирают кожу и растирают пестиком в ступке каждый мускул и нерв по отдельности. Постепенно он подружился с директором этого заведения, высоким, худым мужчиной по имени Тархе, обладавшим огромным носом и глазами сытого орла. Он являлся не только главным администратором, но и старшим латулац, то есть местным эквивалентом психиатра. Слово это обозначало буквально "тот, кто охотится". Тархе был человеком незлым и образованным. Он разрешил пациенту пользоваться своей библиотекой, и Два Сокола ежедневно по многу часов проводил за изучением этого мира, Земли-2, как он теперь называл его. В библиотеке имелись книги на всех основных языках планеты и на многих из мелких, сотни томов справочного материала, а также многоязычный словарь, к помощи которого Два Сокола часто прибегал. Уровень его знаний рос не по дням, а по часам. По временам Тархе вызывал пациента к себе для терапевтических бесед. Он был очень занятым человеком, но рассматривал случай обоих чужаков как вызов своему мастерству. Он выделял пациенту каждый день по часу, отрывая это время от своего сна. --Так вы полагаете, что на западном фронте я пережили что-то столь ужасное, что подвинулся умом? -- спросил Два Сокола во время одной из таких бесед.-- Что я бежал из реальности в вымышленный мир якобы моей родной Земли, потому что действительность оказалась для меня невыносимой? Предположим, что все именно так,-- Два Сокола ухмыльнулся врачу,-- но тогда почему у О'Брайена такой же психоз, почему? Ведь его вымышленный мир до мельчайших деталей совпадает с моим. Не находите ли вы странным, я бы сказал, невероятным, что о тысячах подробностях этого вымышленного мира мы имеем одну и ту же информацию? Тархе пожал плечами. --Вероятно, ваш психоз его настолько привлек, что он захотел присоединиться. Ничего странного. Тем более, что он явно во многом зависит от вас. Если бы он не присоединился к вам на этой... Земле-1, то чувствовал бы себя одиноким, заброшенным. Тархе не использовал слова "психоз". В буквальном переводе примененный им термин обозначал "одержание". Латулац обходился со своими пациентами, как с одержимыми злым духом или демоном. Но в отношении к демонам преобладал научный подход -- их делили на категории. Один из справочников Тархе приводил сто двадцать девять типов злых духов. Два Сокола, очевидно, оказался жертвой теотья'тья'кох (буквально "с телом, разделенным надвое"). Два Сокола предположил, что Тархе слишком умен и от природы слишком скептичен, чтобы верить в духов и демонов, и забросал его вопросами, на которые психиатр отвечал улыбками и двусмысленностями. Однако пилот убедился, что врач использует общепринятую терминологию только потому, что она общепринятая. Возможно, когда-то категории злых духов понимались вполне буквально, но Тархе в них не верил ни на грош. Однако вера в демонов еще жила в народе и поддерживалась жрецами государственной религии, так что признаваться в своем атеизме было небезопасно. Поэтому Тархе подчинялся общественному мнению. Удивительнее всего было то, что принципы лечения душевнобольных мало отличались от тех, что использовались фрейдистами-психоаналитиками на Земле-1. Ирокезы по-иному объясняли происхождение безумия, но терапия оставалась той же. --Как же вы объясните мое незнание вашего языка? -- спросил Два Сокола. --Вы умный человек. И ваш теотья'тья'кох не глупее. Он решил навсегда изгнать вас в вымышленный мир. И вы просто забыли родной язык. Так ваш шанс вернуться в реальный мир был куда меньше. Два Сокола вздохнул. --Вы рационализируете, что я ни скажу. Можно даже подумать, что врач здесь не вы, а я. А не приходило ли вам в голову хоть раз, что я могу говорить правду? Почему вы не отважитесь на научный эксперимент? Расспросите нас о нашем мире по отдельности. Вы услышите две одинаковые истории. Но если вы все это проанализируете, сравните все подробности рассказа об истории, географии, религиях, обычаях, языках и так далее, ваше мнение, возможно, изменится. Вы обнаружите удивительное соответствие. Тархе снял очки и начал с задумчивым видом протирать стекла. --Да. Это был бы научный эксперимент. Конечно, двум людям не под силу создать целый новый язык, со всем его словарным запасом, грамматикой, синтаксисом и особенностями произношения. Равно как и придумать все подробности истории целого мира, архитектуры и так далее. --Так почему бы вам не сделать такой попытки? Тархе снова надел очки и посмотрел на Два Сокола совиным взглядом. --Может быть, когда-нибудь. А пока давайте выясним, каким образом демон проник в вас. Что вы почувствовали -- не подумали -- когда я только что вам противоречил? Когда волна возмущения и ярости улеглась, Два Сокола громко рассмеялся. В чем он мог упрекнуть Тархе? Окажись он сам на месте психолога -- разве поверил бы? Большую часть дня в лечебнице занимали различные процедуры. Каждый день пациентов водили в парилку с целью изгнать из тела находившихся там всевозможных демонов. Были и религиозные церемонии, во время которых это же пытались сделать жрецы из ближайшего храма. Тархе не принимал участия в подобных ритуалах. Он, казалось, считал все эти процедуры пустой тратой времени, но открыто не проявлял своего презрительного отношения к ним, что говорило о силе церкви в этом мире. Поспрашивав окружающих о государственной религии, Два Сокола обнаружил, что она была местного происхождения и основывалась на примитивных верованиях ирокезов. Свел ее в единую систему и записал около четырехсот лет назад пророк Каасьотиетха, превратив расплывчатый пантеизм в строгий монотеизм и введя в новую веру множество заимствований из религий Западной Европы, перекроив их, впрочем, на ирокезский лад. Однако в государстве Хотинохсоних проповедовалась религиозная терпимость. В свободное время Два Сокола упражнялся в языке, общаясь с персоналом и другими пациентами, или шел в библиотеку. Он не терял надежды вырваться на свободу и старался как можно больше узнать об этом мире. Один из учебников по истории для школьников, напечатанный в Эстокве, дал ему картину исторического развития народов на Земле-2. Планета находилась в конце ледникового периода; приближалось общее потепление. Это было очень кстати для Европы -- иначе вся северная ее часть была бы покрыта ледниками. Здесь не было Гольфстрима, который смягчал бы резко континентальный климат в этой части света. Это обстоятельство довольно ощутимо тормозило технологическое развитие и распространение цивилизации. Большая часть Скандинавии и север России почти весь год были погребены под слоем снега и льда. Отсутствие лошадей и верблюдов также замедляло передвижение и связь. Много тысячелетий индейские племена (западными народами обычно называвшиеся людоедскими) все новыми и новыми волнами устремлялись из Сибири и Центральной Азии в Восточную Европу, покоряя и порабощая находящиеся там народы, или сами покорялись ими. Обычно покорители и поработители со временем ассимилировались. Но в последние восемь столетий индейцам кое-где удалось привить свой язык и культуру коренному белому населению. Чехословакия Земли-1 называлась здесь Кинуккинук. Это алгонкинское слово первоначально обозначало "смесь", что относилось как ко множеству ходивших там диалектов, так и к смешению индейцев с белыми туземцами. Два Сокола вспомнил Венгрию Земли-1, где монголоидные пришельцы, говорившие на финно-угорском языке, завоевали европейцев, навязали им свой язык и растворились без следа. О гуннах в этом мире, конечно, и не слыхивали. Финноговорящие народы устремились на восток и вторглись в Японию, называемую здесь Саарисет. Японцы, не сумевшие отвоевать архипелаг у финнов, двинулись на юг, покорив местность, которую Два Сокола назвал бы южным Китаем. Северный Китай населяли монголоиды, говорившие на атабаскском языке, близком к наречиям навахо и апачей. Индия, Бирма, Малайзия и Индонезия мало чем отличались от своих аналогов на Земле-1. Но все же отличия были -- в некоторых североиндийских княжествах говорили на тюркских языках, а на юге господствовал арабский. Малая Азия представляла собой совершенно незнакомую картину. Турция сплошь говорила на хеттском, Палестина -- на семитском языке выходцев с Крита. Иврит отсутствовал как таковой. Вся остальная Малая Азия говорила на индо-иранских языках. Ахейвои -- эллинское племя -- покорили Апеннинский полуостров, получивший имя Акхайвия, и построили там свою цивилизацию, во многих отношениях превосходившую классическую афинскую культуру Древней Греции, хотя отсталую в других. Египт подарил свой диалект греческого другим государствам Северной Африки, хотя там в ходу были и иберийский, и берберский. В отличие от полупустынного Магриба Земли-1, эти страны могли похвастаться плодородной почвой и немалым населением. Германские племена покорили Британские острова и Ирландию уже в ранние времена. Следующие волны переселения германцев, кельтов и даже балтов накатывались так быстро и яростно, что Англия в конце концов стала называться Блодландией -- Кровавой Страной. Племя ингвайнов наконец смогло захватить там господство, и их речь развилась в некое подобие староанглийского Земли-1. Но вскоре начались новые вторжения из Дании и Норвегии, по сравнению с которыми набеги викингов Земли-1 выглядели просто жалкими. В течение двух поколений половина населения Дании и Норвегии переселилась и осела в Блодландии. Долгое время там правили датские короли. В это период появились Исландия, Ирландия, Норландия (Шотландия), Блодландия, Греттирсланд (Нормандия) и южная Скандинавия, которые стали известны как Шесть королевств. В таком виде они оставались до нового времени. Во всех шести государствах говорили на диалектах общего языка -- ингвинеталу. Его можно было описать как архаичный и креолизированный английский с огромным количеством слов, заимствованных из норвежского и, в меньшей мере, критского (семитской группы), расна (этрусского) и греческого. Французские и латинские корни отсутствовали совершенно, и боже, как это изменило речь! Изучение ингвинеталу для Два Сокола было равносильно изучению совершенно неизвестного языка. Перкуниша, страна балтов, включала территории Германии, Голландии, Дании, Польши Земли-1, а также страну Кинуккинук (Чехословакию), где говорили на алгонкинском. Перкунишане явно походили на немцев как в отношении техники, культуры, науки и философии, так и в отношении агрессивности. Тридцать лет назад они развязали Первую мировую этой Земли и готовились к полному завоеванию всей Европы и северной Африки, когда континент опустошила чума ("Черная Смерть?" -- подумал Два Сокола). Теперь, вооруженные техникой нового поколения и идеологией сверхчеловека, перкунишане готовы были повторить попытку. И в этот раз она могла увенчаться успехом. Два Сокола еще раз осознал, какое влияние оказывало на судьбу этого мира отсутствие Северной Америки. Европе некого было призвать на помощь против жестокого захватчика. Глава 7 Состояние О'Брайена постепенно улучшалось, хоть он и твердил постоянно, что скоро умрет. Уже через несколько дней он мог вставать и делать простейшие упражнения. Два Сокола как раз гонял его в спортзале, когда к ним подошел санитар и сказал, что пилота ждет посетитель. Два Сокола пошел за ним в страхе, что ему, может быть, предстоит новый допрос в тайной полиции. Он готов был напасть на палачей с голыми руками. Если его и убьют -- тем лучше; во второй раз ему не вынести таких пыток. Но как только Два Сокола вошел в приемную, мрачная гримаса растворилась в улыбке. Его ждала леди Ильмика Торсстейн. Она не встала, когда он вошел -- -блодландской дворянке не подобало приветствовать простолюдина таким образом -- но на улыбку она ответила. --Юр хускарлешип (ваше превосходительство),-- произнес Два Сокола, целуя протянутую руку Ильмики. --Ху фар'т ви ти, лаутни Тва Хавокен? (Как поживаете, господин Два Сокола? -- осведомилась она. --Ик ар фарн беир (Уже лучше),-- ответил он.-- Юр хускарлешип ар мест хюнлих эксен мин хэлф оф (Ваше превосходительство весьма добры, спрашивая о моем здоровье). Было заметно, что после прибытия в Эстокву с Ильмикой обращались намного лучше, чем с ним и О'Брайеном. От уродливой вонючей замухрышки с ввалившимися щеками, которую он помнил, не осталось и следа. Ильмика посвежела, набрала вес: глаза ее, уже не обведенные темными кругами, сияли. Ее жемчужно-белое платье с большим декольте было перехвачено на талии желтым кружевным поясом, от которого вниз спадали пышные юбки. Ильмика носила конический головной убор, украшенный синей газовой лентой, а на ногах -- белые туфельки с синими помпонами. Два Сокола подумал, что костюм вызывает в памяти гобелены средневековья. Она была очень красива. Глядя на нее, пилот внезапно ощутил наплыв желания, так долго подавляемого -- вначале тяготами пути, потом пытками. Возвращающиеся силы и долгое воздержание вызвали в нем необычайное возбуждение. А может, и не столь необычайное? Он понимал, что никогда не получит этой женщины. Сословные барьеры существовали по всей Европе и поддерживались столько же жестко и жестоко, как, скажем, во Франции XVII века. Только в Хотинохсоних -- стране "его народа" -- появилась концепция демократии. Это была единственная европейская страна, где женщины имели право голосовать. Но Два Сокола был пришельцем с иной Земли. Социальные барьеры этого мира казались ему незначительными и нелепыми. И он не мог не смотреть с вожделением на свою гостью. Видимо, она заметила это -- улыбка ее поблекла, а глаза холодно прищурились -- и Два Сокола поторопился успокоить ее. Он не желал оскорблять единственного своего связного с внешним миром. --Простите меня, госпожа. Я много дней не видывал девы столь прекрасной. Смилуйтесь.-- Кроме того,-- добавил он с усмешкой,-- я не отвечаю за свои действия. Иначе я не сидел бы здесь. --Я прощаю вас,-- ответила она с натянутой улыбкой.-- И я рада, что вы упомянули свое... задержание. --Скажите уж "заключение",-- поправил он.-- Хотя пожаловаться на лечение не могу. Очень милый персонал в этом заведении. Она чуть придвинулась к нему и внимательно посмотрела в глаза. --Я не верю, что вы сумасшедший. Он понял, что она пришла сюда не просто чтобы нанести визит вежливости. Она осталась с ним наедине, а это могло случиться только по ее личной настоятельной просьбе. Он уже знал, что она -- дочь хускарла, то есть лорда, Торсстейна, блодландского посла в Дакоте. После перкунишанского вторжения оба бежали в страну ирокезов, но разделились по пути. Партизаны провели Ильмику через линию фронта. --Почему вы решили, что я не псих? -- полюбопытствовал он. --Я просто не могу в это поверить, - ответила Ильмика. Пытаясь скрыть внутреннее напряжение, она откинулась на спинку широкого кресла и положила руки на колени.-- Но... если вы не сумасшедший, то кто же тогда? Если он скажет ей правду, то ничего не потеряет. Даже если ее прислала тайная полиция, чтобы посмотреть, не расскажет ли он ей другую историю, то они не услышат ничего нового. Но все же маловероятно, что девушка сотрудничает с Хотинохсоних. А подтверждения его рассказу местные гестаповцы могли получить и от Тархе. Нет, думал Два Сокола, скорее всего, девушка -- агент своей страны. Может быть, у Блодландии есть информация, о которой здесь ничего неизвестно. Например, кто-то нашел остатки "Гайаваты". Это могло убедить даже тайную полицию, что Два Сокола -- пришелец из параллельного мира, обладающий важными знаниями. Вполне возможно, что Ильмика постарается выяснить, не представляют ли пленные какой-нибудь ценности для тайной полиции Блодландии и нельзя ли их как-нибудь использовать. Если это так, то блодландцы не полностью откровенны со своими союзниками-хотинохсоних. Два Сокола нужен им самим. Он усмехнулся. Даже на грани гибели оба союзника продолжали смертельную игру друг против друга. Национальная безопасность здесь занимала не менее важное место, чем на Земле-1. Но если Блодландия интересуется им, то с ней можно и поторговаться. Возможно, они с О'Брайеном смогут не только выйти из психбольницы, но и покинуть страну, оборона которой начинала рушиться. Блодландии вторжение пока не угрожало. Прежде чем начать свой рассказ, Два Сокола по возможности объяснил ей свою концепцию двух "параллельных" Вселенных. Ильмика слушала внимательно, а ее вопросы доказывали, что она столь же умна, сколь красива. Она без труда понимала пилота, но верила или нет -- это уже другой вопрос. Все же она просила его продолжать рассказ -- возможно, признавала хотя бы теоретическую возможность существования параллельных вселенных. Или получила приказ добросовестно выслушивать даже самый явный бред. Два Сокола на нескольких примерах объяснил, как отличаются друг от друга его Земля и ее Эрфе. Потом он вкратце рассказал о двух мировых войнах, объяснил, какую роль он сам играл во второй из них, и закончил описанием налета бомбардировщиков на Плоешти, пролета "Гайаваты" сквозь "врата" и прыжка с парашютом на крестьянское поле. --Должно быть, Плоешти -- это тот город, который здесь зовут Тканотайе'куваах, а мы -- Дарес, как называли его троянцы. Перкунишанам он нужен по той же причине, по которой у вас -- немцам: нефть. Вам повезло, что вы появились именно в тот день. Двумя днями позже Дарес был захвачен перкунишанами, и вы попали бы в руки этих варваров. Два Сокола, не ответив, подошел к большому окну, из которого можно было видеть город Эстоква. Сумасшедший дом стоял на холме в нескольких милях от центра столицы, где громоздился мраморный купол Теотоедзаяшохква -- ирокезского парламента. Сбоку от него виднелось здание поменьше, тоже в греческом стиле, но из красного гранита -- резиденция хакья'таноха (буквально "того, кто смотрит за мной"), главы исполнительной власти. Эстоква была когда-то аванпостом троянских колонистов, сожженным и разграбленным ирокезами дотла после долгой осады. На развалинах варвары возвели свои длинные дома. Но ныне Эстоква была современным по здешним меркам городом, неотличимым с такого расстояния от любой западноевропейской столицы. Правительственные здания сооружались из мрамора или гранита в классическом акхайвийском стиле. В кабинете Тархе Два Сокола видел фотографии парламента. Семь колонн, поддерживавших портик, представляли собой скульптуры семи зверей-тотемов захватчиков. Фризы на стенах изображали не только исторические сцены, но и жутковатые символы легенд и мифов, исполненные в особенном, неевропейском стиле, который краснокожие Земли-2 создали, ознакомившись с цивилизацией. Два Сокола хотел бы думать иначе, но он не мог не признаться себе, что не чувствует никакой общности с этими людьми. Они могли быть ирокезами, но не теми ирокезами, которых он знал. Их прошлое и настоящее было совсем другим, и влияние, которое они оказали на ход истории, еще больше увеличивало эту разницу. Он принадлежал этой культуре в гораздо меньшей степени, чем культуре белых пришельцев в Северную Америку. Со временем при желании он, может, и прижился бы. Но это государство было обречено на поражение перед превосходящей мощью Перкуниши. И тогда новый дом превратится в ад. Официальной политикой Перкуниши по отношению к покоренным народам была полная ассимиляция, уничтожение всего чужеродного. Вначале -- геноцид в масштабах, которые заставили бы покраснеть от стыда даже нацистов его мира, затем -- заселение перкунишанами и другими европейцами, которых завоеватели считали достаточно близкими по крови. Даже сейчас бои шли в двадцати милях к северо-западу от города. Три вражеские армии пробивали путь к сердцу страны. Если ничего не изменится, Эстоква падет в течение ближайшей недели. Наверное, уличные бои будут идти еще долго, но правительство уже готовилось к эвакуации. Взглянув в небо, Два Сокола увидел в синеве три блестящие точки. Приближались дирижабли. Три серебристые сигары скользили в небесах, а под ними расцветали маленькие черные облачка дыма. Не обращая внимания на огонь примитивных зенитных орудий, они двигались точно к цели -- зданию парламента и резиденции премьер-министра. По мере того, как левиафаны пролетали над целью, из них посыпались маленькие черные предметы, которые расцветали, касаясь земли, столбами дыма. Через секунду в окнах зазвенели стекла, здание вздрогнуло, и Два Сокола услышал разрывы бомб. Надвигалась следующая волна воздушных кораблей. Купол над зданием парламента раскололся и рухнул. Деревянные дома охватило пламя. Скрылся в клубах дыма какой-то завод. Когда раскаты далекого грома на минуту прервались, Два Сокола услышал, как позади него приоткрылась дверь и, обернувшись, увидел красивую девушку, заглядывающую в комнату. Это была служанка Ильмики -- метиска, потомок коренного населения, порабощенного хотинохсоних. В распоряжение хускарле Ильмики ее предоставило правительство, поскольку она немного знала блодландский. Девушка была приписана к блодландскому посольству в Эстокве и, скорее всего, шпионила в пользу Хотинохсоних. Ильмика осведомилась, что служанке надо. Та робко поинтересовалась, не стоит ли ее госпоже спуститься в подвал, пока бомбардировка не прекратится. Бледная и напряженная, Ильмика тем не менее непринужденно улыбнулась и ответила, что здесь, на окраине города, не так уж и опасно. Девушка ушла не сразу. И только тогда, когда за ней захлопнулась дверь, Ильмика снова заговорила, из чего Два Сокола сделал вывод, что она тоже не доверяет своей служанке. Вероятно, именно поэтому она позволила себе остаться в одной комнате с мужчиной, хотя обычай требовал, чтобы незамужних дворянок в таких случаях сопровождали дуэньи. --У нашего правительства есть основания считать, что ваш рассказ может оказаться правдой,-- негромко сказала Ильмика. --Они нашли летающую машину? --Да. Но это не все. В Перкунише тоже об этом знают. Они даже нашли вторую летающую машину и человека, который прилетел на ней. Сейчас он в столице. Они пытались сохранить в тайне и то, и другое, но у нас свой доступ к информации. Два Сокола выругался. Собственные приключения и злоключения заняли его настолько, что он так ни разу и не вспомнил о немецком истребителе, который появился в тот миг, когда "Гайавата" прошел через Врата. Конечно! Немецкий истребитель тоже должен был попасть в этот мир! --Вы в опасности,-- прошептала Ильмика.-- Так же, как мы знаем об этом... немце, перкунишане знают о вас. И они верят, что вы пришли из другой Вселенной. Вы опасны для них своими знаниями в области оружия и техники, намного превосходящей все, созданное на Эрфе. Конечно же, перкунишане хотят использовать знания немца. Но они не хотят, чтобы те же знания получили их враги. Так что... --...Они попытаются нас уничтожить при первой же возможности,-- закончил за нее Два Сокола.-- Удивительно, что до сих пор они ничего еще не сделали. --Возможно, они колеблются потому, что неудачная попытка может убедить правительство Хотинохсоних в том, что вы не просто безумец. Но город вот-вот будет осажден, и тогда попытка может увенчаться успехом. Ждите атаки сегодня. Или сейчас -- бомбежка послужит прикрытием. --Тогда вы тоже в опасности,-- заметил Два Сокола.-- Ваше правительство, должно быть, считает меня очень ценным, если готово рискнуть вашей жизнью, чтобы перетянуть меня на свою сторону. --Пока я здесь, больница под усиленной охраной,-- отмахнулась Ильмика.-- Мы бы оставили наших людей, чтобы защитить вас с О'Брайеном, но хотинохсоних могут поинтересоваться, зачем. Два Сокола выглянул из окна, чтобы посмотреть на дирижабли. Если перкунишане хотят убить его и О'Брайена, им проще всего разбомбить сумасшедший дом. Но воздушные корабли двигались в другую сторону. Возможно, перкунишане попытаются установить с ними контакт, решив, что, по старой пословице, две (или три) птицы в руках лучше одной в кустах. Может, и так. Но Два Сокола был уверен, что перкунишане без малейших угрызений совести расправятся с двумя иномирянами, если не смогут захватить их живыми. А блодланцы -- из тех же соображений -- сделают все, чтобы чужаки не попали живыми в руки врагов. И тоже перед убийством не остановятся. Никто нас не любит, подумал Два Сокола с усмешкой. Нас только двое против чужого враждебного мира. Пусть так. Надо быть предельно осторожными и осмотрительными. Что бы ни случилось с ним и О'Брайеном, другие тоже должны заплатить свою цену. Два Сокола повернулся и улыбнулся девушке. --Почему ваше правительство не сообщило правительству Хотинохсоних о том, что им известно? Здешние власти могли бы охранять сумасшедший дом или отправить нас в безопасное место. К его удивлению, Ильмика покраснела. Очевидно, она не была профессиональным агентом, а потому сохранила остатки совести. Скорее всего, правительство использовало ее лишь потому, что у нее единственной был законный повод навестить больного. --Я этого не знаю,-- пробормотала девушка, замялась, покраснела еще больше и выпалила: -- Нет, знаю! Правительство Хотинохсоних не позволит вам уехать. Они захотят оставить вас у себя, а этого нельзя допустить. У Хотинохсоних нет времени создать то, что вы им дадите. Почти все силы и средства они тратят в сражениях за собственную землю, но они все равно потеряют ее. Сказать им о вас -- значит выбросить ваши знания на ветер. Самое лучшее для вас -- попасть в Блодландию. У нас есть и технические знания, и люди, и материалы, и время. А Хотинохсоних долго не продержится. --В этом я не уверен,-- сказал Два Сокола.-- У них за спиной еще много земли. Потеря Эстоквы еще не значит, что Хотинохсоних полностью разбита. Он вспомнил, какие просторы русской земли заняли немцы, какие потери несли русские в первые годы войны. Но они не просто сражались -- они гнали фрицев назад. Правда, без американской помощи им это не удалось бы. А здесь Америки нет. --Согласен,-- сказал он.-- Я отправляюсь в Англию. --Куда? --Простите, в Блодландию. Вопрос в том, как мы туда попадем? --Будьте наготове,-- сказала Ильмика.-- Сегодня в полночь. --Без стрельбы вам меня не вытащить,-- заметил Два Сокола.-- Будете палить по своим союзникам, чтобы пройти внутрь? А как насчет дипломатических осложнений? И, кстати, если похищение не удастся, не сообразят ли хотинохсоних, что мы представляем какую-то ценность? --Неважно. Мы все предусмотрели.-- Она поднялась.-- Ваш друг О'Брайен сможет идти без посторонней помощи? --С трудом. Во всяком случае, бегать не сможет,-- сказал Два Сокола и тут же нахмурился. Блодландские агенты не могут оставить О'Брайена в сумасшедшем доме в добычу перкунишанам. Во всяком случае, живым. --Если ваши люди убьют моего друга, я не буду иметь с вами никаких дел. Вам придется убить и меня. Ильмика, казалось, была потрясена его словами: то ли действительно не допускала подобной мысли, то ли делала вид. --Я... я уверена, что мои люди этого не сделают. Мы блодландцы, а не дикари какие-нибудь. --Тайные агенты все одинаковы -- немецкие, русские, янки, перкунишанские, блодландские, ирокезские и все прочие,-- усмехнулся Два Сокола.-- Если речь идет о государственной безопасности, их даже убийство не остановит. Ладно. Я согласен. Но скажите своим людям, черт бы вас драл, что без О'Брайена я никуда не пойду. --Да как вы смеете говорить со мной таким тоном? -- воскликнула Ильмика. Лицо ее покраснело, глаза опасно прищурились.-- Вы... вы... --Простолюдин,--закончил за нее Два Сокола.-- Дикарь. Там, откуда я пришел, нет ни королей, ни знати, ни им подобных паразитов и угнетателей. Конечно, у нас есть свои паразиты и угнетатели, но обычно ими не становятся по наследству. Этого достигают упорным трудом или жульничеством. Все родятся равными -- по крайней мере, в теории. Практика выглядит менее привлекательно, но это лучше, чем то, что мы имеем здесь. И не забывайте, что я пришел из более развитого, прогрессивного мира, чем ваш. Там вы были бы невежественной и нечистоплотной дикаркой, а не я. А на то, что вы происходите из рода великого воина Торсстейна Блотаксе и короля Хротгара Дана, мне в высшей степени наплевать. Можете из своей родословной сигаретки крутить, если это вам о чем-то говорит. Заалевшее лицо девушки исказилось; она повернулась так поспешно, что чуть не упала. Когда дверь за ней захлопнулась, Два Сокола еще ухмылялся про себя. Но через минуту все это ему уже смешным не казалось. О'Брайен без отдыха не сможет долго идти. А что потом? Он возвратился в свою комнату. Сержант лежал на кровати, прикрыв рукой лицо. Услышав, как вошел Два Сокола, он повернул голову. --Мне сказали, что к тебе приходила посетительница. Эта девка, Ильмика. За что такая честь? Два Сокола шепотом пересказал ему содержание беседы. О'Брайен тихо присвистнул сквозь зубы. --Надеюсь, у них есть автомобиль. Мне сейчас не до марш-бросков. И как они хотят вывезти нас из страны? --Вероятно, по Черному морю и через Дарданеллы. В Эгейском море базируется перкунишанский флот, но на катере можно проскользнуть. Дальше не знаю. --Придется выложиться на полную катушку,-- произнес О'Брайен. - Знаешь, что мне пришло в голову? Кормят тут неплохо, хотя кухня и странная, но я мечтаю о настоящем густом картофельном супе. Моя мать такой часто варила -- со сливками и луком... Ты не можешь поговорить с поваром, чтобы он нас ублажил? Два Сокола скорбно вздохнул. Выжидательное выражение исчезло с лица О'Брайена. --О, нет,-- простонал он.-- Только не говори, что старая добрая ирландская картошка... Два Сокола кивнул. --Происходит из южноамериканских Анд. О'Брайен выругался. --Что за адский мир! Табака нет! Индейки праздничной нет! Картофеля, господи, и того нет! Два Сокола усмехнулся. --Ну, ты можешь быть доволен одним: здесь нет сифилиса. Но зная твое легкомыслие, советую поостеречься, а то быстро подцепишь триппер. --Сейчас это меня меньше всего волнует. О'Брайен закрыл глаза и тотчас же захрапел. Два Сокола хотел обсудить с ним планы на вечер, но решил, что беседу можно и отложить. Сон для О'Брайена был важнее. Да и что им оставалось делать, как не гадать и ждать? Глава 8 Полночь приближалась мучительно медленно. В сумасшедшем доме было тихо, только доносился издалека гром канонады. В комнате летчиков было лишь одно окошко под самым потолком. Обитая железом дверь из толстых дубовых досок запиралась снаружи. Доктор Тархе предоставлял полную свободу своим тихим пациентам днем, но он же заботился и о том, чтобы ночью они оставались в своих палатах. Через толстую дверь глухо донесся бой стоявших в коридоре больших часов. Два Сокола насчитал двадцать четыре удара. Полночь. Маленькое сдвижное окошечко в двери открылось, и от щелчка Два Сокола едва не вздрогнул. Из-под полуопущенных век он увидел в отверстии огонек керосиновой лампы и широкое скуластое лицо санитара Кайсехты -- тот по ночам делал обход. Как только окошечко закрылось, Два Сокола поднялся с постели и потряс О'Брайена за плечо. Тот вскочил. --Ты думал, я буду спать в такую ночь? Оба были уже одеты. Теперь им опять ничего не оставалось делать, как ждать. Два Сокола мечтал о своих пистолетах. Тархе сказал, что тайная полиция, немного подержав их у себя и изучив, передала их ему. Врач держал оружие в сейфе, в своем кабинете. Пилот тогда еще удивился, почему никто не счел автоматический пистолет подтверждением его рассказа--ничего подобного в этом мире не придумали. Но пистолеты вернули Тархе без единого вопроса. Очевидно, здешние полицейские страдали острым отсутствием фантазии и решили, что псих сам соорудил оружие в приступе бреда. Два Сокола и О'Брайен молча сидели на кроватях. Долго ждать им не пришлось. Из коридора донесся тут же прервавшийся сдавленный вскрик, шаги, потом кто-то, звеня ключами, отпер замок и сдвинул засов. Два Сокола вскочил, не зная, что их ждет: спасение или смерть от пули. За дверью стояли шестеро мужчин в масках, одетые как местные бедняки. Двое сжимали в руках револьверы, двое -- винтовки, а еще двое -- ножи. -Вы Два Сокола и О'Брайен? -- басовито спросил один из них. По-ирокезски он говорил с сильным акцентом. Два Сокола кивнул. --Дайте нам оружие,-- потребовал он.-- Револьвер или хотя бы нож. --Вам оно не понадобится. --В сейфе лежат мои пистолеты,-- заявил Два Сокола.-- Один из них -- скорострельный. Эта система оружия увеличит огневую мощь вашей армии. Мне он нужен как модель. --У нас нет времени вскрывать сейф,-- поколебавшись, ответил говоривший.-- И нечем его вскрыть. --Я помню комбинацию,-- ответил Два Сокола.-- Я смотрел, как Тархе открывает его. Доктор довольно рассеян. --Ладно. Только быстрее, у нас мало времени. Двое побежали вперед, чтобы охранять вход. Басовитый жестом приказал следовать за ним. В конце коридора в луже крови лежал тот, кто крикнул -- санитар Кайсехта. Череп его был раскроен, смуглая кожа уже посинела. --Зачем эти сучьи дети его убили? -- шепотом возмутился О'Брайен.-- Бедняга! Я не понимал ни слова из всего того, что он мне рассказывал, но ему удавалось меня рассмешить. Хороший был парень. --Не болтайте! -- оборвал его Басовитый. Они прошли через столовую и добрались до кабинета Тархе. Два Сокола отодвинул картину, под которой прятался сейф, при свете фонарика набрал нужную комбинацию акхайвийских букв на циферблате, и дверца распахнулась. Внутри в картонной коробочке лежали его пистолеты -- автомат и двуствольный. Басовитый требовательно протянул руку, и Два Сокола неохотно отдал ему оружие. Что ж, следовало ожидать, что блодландцы вряд ли выпустят из рук свое новое приобретение. Они спустились по лестнице и направились к главному выходу. Двое с винтовками, шедшие впереди, сообщили, что дорога свободна. Два Сокола с О'Брайеном вместе с остальными блодландцами вышли через портик наружу. Город у подножья холма скрывала темнота. Только кое-где полыхали не потушенные еще пожары. Луна пряталась за облаками. Они двинулись по широкой лестнице к двум локомобилям, поджидавшим за кустами на подъездной площадке. Но как только двое сопровождающих оказались внизу, в кустарнике что-то блеснуло, и ночную тишину разорвал звук выстрелов. Два Сокола сбил О'Брайена с ног, бросился на землю сам и покатился по ступенькам вниз. От удара о землю у него перехватило дыхание. Оказавшись в кустах, обрамляющих портик, он огляделся. Впереди продолжали стрелять. Один из блодландцев неподвижно лежал у подножия лестницы, другой вел ответный огонь, прикрываясь телом товарища. Два Сокола предположил, что нападавшие -- перкунишанские агенты. Видимо, им пришла в голову та же идея, что и и блодландцам, но чуть позже. Наверху кто-то вскрикнул, и через секунду грузное тело рухнуло на землю рядом с пилотом. Остальные блодландцы отстреливались, укрывшись за обрамлением портика и кустарником внизу. Один перкунишанин упал; остальные отступили к машинам блодландцев. В окнах больницы зажигались огни, превращая в мишени тех, кто стрелял с портика. Один из блодландцев хрюкнул и повис на перилах. Его револьвер упал на землю недалеко от американца. Перестал стрелять еще один агент. Два Сокола подобрал револьвер и, покинув относительную безопасность своего укрытия, подполз к убитому стрелку. Прикрываясь его телом, пилот обыскал карманы мертвеца, найдя пару коробочек, открыл одну и нащупал внутри цилиндрики. У патронов были тканевые гильзы и медные капсюли. Два Сокола наощупь зарядил револьвер. Позади стонал и охал О'Брайен. --Я ранен,-- хрипел сержант.-- Рука онемела! Я истекаю кровью! --Не говори глупостей,-- бросил Два Сокола.-- Для тяжелораненого ты слишком громко орешь. Вернувшись, он ощупал левое плечо О'Брайена. Ткань рубашки намокла от крови. --Со мной все кончено,-- бормотал О'Брайен.-- С каждым ударом сердца из меня вытекает жизнь. --Перестань скулить,-- сказал Два Сокола.-- Тебе кажется, что ты умрешь, только потому, что тебе этого хочется. У тебя всего лишь царапина, и не очень глубокая. --Тебе хорошо говорить. Высунувшись из кустов, Два Сокола осмотрелся. У входа осталось два человека, за машинами -- столько же. Один из блодландцев -- кажется, Басовитый -- обернулся, чтобы выстрелом разбить предательскую лампу в доме позади него. Послышался глухой удар, и агент упал лицом вниз. Выпавший из мертвой руки револьвер выбил окно. Последний блодландец побежал к углу здания, пригнувшись и отстреливаясь вслепую. Пули его противников градом щелкали по оштукатуренной стене. У самого угла он внезапно рухнул, прокатившись по полу, да так и остался лежать -- или умер, или очень хорошо притворялся: Два Сокола услыхал, как звякнул выпавший из пальцев револьвер. --Перкунишан осталось еще двое,-- прошептал Два Сокола О'Брайену.-- Похоже, у них приказ захватить нас живыми или мертвыми. После такой перестрелки я склонен полагать, что скорее мертвыми. Он снова выглянул, но никого не заметил. Видимо, их противники прятались за машинами, перезаряжая револьверы и обсуждая дальнейшие планы. Но они не могли не проверить, остался ли кто-нибудь в живых. А для этого им придется выйти. И выйти скоро -- в сумасшедшем доме царило оживление: хлопали двери, раздавались крики, визг, топот ног. Кто-то наверняка вызвал бы полицию, если бы провода не были перерезаны. Да и так она сама явится сюда с минуты на минуту: такую пальбу трудно оставить без внимания. А тогда перкунишане окажутся в западне. Два Сокола терпеливо ждал. О'Брайен снова начал стонать, и пилот вежливо попросил его заткнуться. Он еще раз подполз к мертвому у подножия лестницы и забрал у него нож. Клинок был хорошо уравновешен и годился в качестве метательного; Два Сокола понадеялся, что ему представится случай проверить, помогли ли ему долгие часы тренировок. Перкунишане действовали осмотрительно. Один из них выскочил из-за машины и побежал к углу портика. Два Сокола не стрелял. Он хотел бить наверняка, а в темноте и с такого расстояния это было почти невозможно. Кроме того, он хотел убедить противников, что тем нечего опасаться. Неслышно обернувшись, он глянул в сторону подъездной дорожки. Как он и ожидал, второй перкунишанин под прикрытием кустарника короткими перебежками двинулся к другому углу портика. Потея от страха, Два Сокола пополз в ту сторону. Достигнув угла, Два Сокола замер, ожидая, пока враг не подойдет поближе. Он перекинул нож в правую руку и, когда агент кинулся под прикрытие здания, вонзил клинок ему в горло. Агент захрипел, опускаясь на колени; вытащив нож, Два Сокола снова отступил в тень портика, чтобы не попасть под фонтан крови. Второй перкунишанин окликнул товарища. Два Сокола неразборчиво пробормотал в ответ все известные ему перкунишанские слова. Успокоенный звуками знакомой речи, агент вышел из своего укрытия. Два Сокола уверенно пошел ему навстречу, понадеявшись, что в такой темноте его примут за своего. Но луч света из окна, видимо, упал на лицо пилота; перкунишанин что-то крикнул и выстрелил. Крик послужил предупреждением; Два Сокола успел броситься на землю за мгновение до того, как пуля просвистела над ним. Агент побежал к машине -- Два Сокола услыхал, как под его башмаками заскрипела щебенка. Пилот бросился следом, стараясь ступать тихо и держаться в тени. Смутно видимая махина локомобиля двигалась почти неслышно -- только скрипели деревянные колеса. На мгновение американцу пришло в голову, что агент толкает ее сзади, потом он сообразил, что это маловероятно. Локомобиль приводился в движение паровым двигателем. Два Сокола выскочил из кустов, снова перекидывая нож в правую руку--зачем лишний раз тратить пулю и выдавать себя сторонним наблюдателям, буде таковые окажутся? Водитель сидел справа -- движение в Хотинохсоних было левосторонним,-- но стекло слева было опущено. Нож влетел в окно и вонзился в шею водителя. Два Сокола обежал автомобиль спереди, вытащил труп из машины и забрался на его место, даже не потрудившись выдернуть нож. К счастью, в библиотеке Тархе он не раз видел изображения локомобилей и даже постарался разобраться в системе управления ими. На передней панели имелось два коротких рычага -- левый заменял руль, правый регулировал скорость; педаль внизу служила тормозом. Два Сокола довольно долго дергал рычаги, прежде чем подчинил себе непокорную машину. Наконец ему удалось кое-как, под едва слышный посвист пара и скрип колес, провести локомобиль по подъездной дорожке к тому месту, где лежал на земле О'Брайен. Затормозив, Два Сокола начал щелкать тумблерами на панели управления, пытаясь зажечь фары. Первая кнопка включила единственный стеклоочиститель. Два Сокола подумал про себя, что по сравнению с его Землей транспорт в этом мире не на высоте. Хорошо, что хоть такой есть. Вторая кнопка включала передние фары и габаритные огни -- слабенькие, но Два Сокола и тому был рад. Их лучи вырвали из темноты фасад сумасшедшего дома, трупы на ступеньках и дорожке. Два Сокола позвал О'Брайена, который с трудом поднялся и поплелся к локомобилю. --Молодец вы, лейтенант,-- признал он шепотом.-- А куда нам теперь? Два Сокола сам не знал этого. Он изучал указатели на панели управления. В середине ее торчали шесть стеклянных цилиндриков с градуировкой, подсвеченных снизу. У каждой трубочки имелись пометки -- значки ирокезского идеографического письма, давно замененного греческим алфавитом. Внутри них плескалась розовая жидкость. По-видимому, по ее уровню можно было следить за количеством топлива, воды, давлением, температурой пара, скоростью и состоянием аккумулятора. Прочесть метки Два Сокола мог, но с переводом мер Хотинохсоних в более ему привычные у него до сих пор были трудности. Указатели воды и горючего стояли на отметке "полно", скорость же придется измерять собственным копчиком. Подождав, пока О'Брайен влезет в машину, пилот направил машину по крутой, извилистой дороге, ведущей к городу. Из сумасшедшего дома уже выбегали люди. Из-за облаков появилась луна. При ее свете вести машину было легче, и Два Сокола выключил фары. У подножию холма он остановился, чтобы прочитать надпись на дорожном указателе. То, что здесь вообще стоял указатель, говорило, что где-то рядом проходит важный тракт -- на обычных улицах указателей здесь не ставили. В жилых районах приезжему надо было или иметь при себе план города, или все время спрашивать дорогу, чтобы найти нужный адрес. Два Сокола внимательно изучил план Эстоквы и постарался запомнить расположение и направление основных улиц. Сейчас они, судя по надписи на указателе, находились в нескольких кварталах от ведущего на восток шоссе. Пилот знал это и так, но хотел проверить себя. Свернув за угол и проехав два квартала, беглецы достигли шоссе, но еще до этого они услыхали шум -- гул толпы, скрип колес. Дорога была заполнена беженцами -- мужчинами, женщинами, детьми, волокущими узлы, тачки, тележки, груженые скарбом. На первый взгляд процессия казалась неуправляемой, но вклинившись между двумя группами беженцев, Два Сокола обнаружил, что через каждые несколько кварталов стоят солдаты с керосиновыми лампами или большими фонарями в руках и управляют движением. Первые постовые не задерживали их локомобиль, но Два Сокола понимал, что очень скоро его остановят и потребуют документы. Без документов их арестуют, а, может быть, и просто расстреляют на месте. Так что первой же возможности он свернул на боковую дорогу. --Придется рискнуть; надеюсь, не заблудимся,-- сказал он О'Брайену.-- Что мы будем делать, когда придется вернуться на шоссе -- не знаю. Наверное, будем просто таранить посты. --Да ладно,-- ответил О'Брайен.-- Куда мы едем-то? --Как рука? -- ушел от ответа Два Сокола. --Истекаю кровью.-- простонал О'Брайен.-- Мне крышка, лейтенант. --Не так все плохо, как тебе кажется,-- ответил Два Сокола. Он остановил машину и при свете карманного фонаря, который нашел в ящике под сиденьем, обследовал рану товарища. Как он и ожидал, рана была поверхностной. Кровь еще текла. Два Сокола перебинтовал рану носовым платком и поехал дальше. Поведение О'Брайена давно его удивляло. Сержант был хорошим солдатом, способным, храбрым и всегда пребывал в хорошем расположении духа. Но с тех пор, как стало ясно, что они в чужом мире, он изменился. Он постоянно думал о том, что скоро умрет. Два Сокола решил, что причиной тому ощущение полного отчуждения. О'Брайен был навсегда отрезан от мира, в котором родился и вырос. В этом мире он был чужим и не понимал его. Сержанта терзала такая ностальгия, какой не испытывал еще ни один человек. И она буквально убивала его. Два Сокола понимал друга, хотя сам страдал в гораздо меньшей степени. То же чувство преследовало его всю жизнь. Потомок двух несовместимых культур, он не принадлежал ни к одной из них и с недоверием относился к ценностям и моральным понятиям обеих. Кроме того, по натуре он был более гибким, чем О'Брайен. Два Сокола смог перенести потрясение, приспособиться и верил в то, что сумеет преуспеть, если повезет. Но он беспокоился об О'Брайене. Глава 9 Они раз десять сбивались с пути, петляли, и наконец часа через два машина снова выехала на кадзиива -- главный тракт. Как оказалось, зря -- в полумиле впереди Два Сокола увидел на дороге заграждение и кишевших вокруг него солдат. На его глазах солдаты вытащили из автомобиля какого-то мужчину и повели к палатке на обочине дороги. --Ищут шпионов и дезертиров,-- сказал Два Сокола.-- Ну ладно, попробуем объехать. Это оказалось нелегко. Они протряслись с милю по бездорожью, пересекли узкий ручей -- медленно, чтобы не застрять в грязи -- и уперлись в каменную стену, которая, казалось, тянется от горизонта до горизонта. К тому времени уже начало светать. Два Сокола проехал вдоль стены полторы мили, пока она наконец кончилась, Но теперь дорогу преградили с одной стороны густой перелесок, а с другой -- речка. Два Сокола направил машину по пологому спуску в воду. Ярдов десять они проехали без особых трудностей,-- только вода просачивалась в салон -- потом колеса забуксовали в песке и иле. Сдвинуть машину с места не удавалось никакими усилиями. --Пошли пешком,-- вздохнул Два Сокола.-- Может, оно и к лучшему, что машина застряла. Я только сейчас сообразил -- дойди вода до парового котла, взлетели бы мы на воздух. --Тоже, сообразил! -- вскинулся О'Брайен.-- Нужно побыстрее уносить ноги. Они пошли вдоль тракта. Через четыре дня мощеная дорога кончилась, сменившись грунтовой. Питались они украденными на придорожных хуторах продуктами. На шестой день пути им удалось угнать машину с двигателем внутреннего сгорания. В этот день они проделали добрый тридцать миль по обочинам тракта, распугивая беженцев клаксоном. Завидев впереди пропускной пункт, свернули на разъезженный проселок. Потом бак машины опустел, и дальше пришлось снова идти пешком. --На севере лежит страна Ицкапинтик,-- сказал Два Сокола О'Брайену,-- насколько мне известно, нейтральная. Придется нам перейти границу и отдаться на сомнительную милость ее жителей. --Что-то мне твои слова не нравятся,-- ответил О'Брайен.-- Ты хоть знаешь, что это за люди? --Смесь индейцев и белых. Говорят они на языке семейства нахуатль, как ацтеки Мексики. Они, кстати, на ацтеков и похожи. В Восточную Европу пришли вместе с ирокезами -- и тех, и других гнало перед собой могущественное племя, покорившее потом половину Азии. Ицкапинтик покорили другое племя, которое как раз кончило резать местных жителей: половину вырезали, остальных обратили в рабов. --Суровые ребята,-- нервно произнес О'Брайен. --Точно сказано. Я читал, что лишь пятьдесят лет назад они перестали приносить людей в жертву богам. Они обращаются со своими рабами не просто как с низшими людьми; те не имеют даже малейшей возможности получить свободу, как в Хотинохсоних. --Так на кой черт мы туда идем? --Ясное дело, не для того, чтобы просить у них милости. Попробуем пройти незамеченными -- ночами будем идти, а днем скрываться. Наша цель -- Тюрсланд, Швеция. Перкуниша объявила Тюрсланду войну, но пока лишь на словах. Если доберемся, попробуем попасть на корабль, отплывающий в Блодландию. Там мы будем важными персонами. И там нам будет для чего жить. --Мария, мать Христова! Я правый глаз готов отдать, чтобы снова услышать английскую речь. --Не обольщайся,-- посоветовал Два Сокола.-- Тебе придется учить его заново. Хотя это проще, чем изучать ирокезский. Дальше они шли осторожно, лесами вдоль проселочных дорог, выходя на них только по ночам. Даже это вызывало в Двух Соколах смутное беспокойство, но брести в темноте по полям, лугам и перелескам было настолько тяжело, что приходилось жертвовать безопасностью ради удобства. На пятнадцатый день после бегства из Эстоквы они вышли на главный северный тракт. Глянув на дорогу с вершины холма, путники увидели, что поток беженцев не иссяк. Но солдат не было видно, и Два Сокола решил, что они без особого риска могут присоединиться к колонне. Следующие два дня они шли в колонне беженцев. Так, конечно, продвигаться было намного быстрее. Но на утро третьего дня они услышали на западе орудийную канонаду. К вечеру уже можно было различить щелканье ружейных выстрелов. На следующее утро появились отряды хотинохсоних -- подкрепление с юга, которое должно было остановить наступление врага на северо-западе. Два Сокола и О'Брайен постарались, как могли, слиться с толпой беженцев. Кроме того, военные грузовики гнали по обочинам с такой скоростью, что выбиваться из общего потока было попросту опасно. На четвертый день беженцы вышли к перекрестку и обнаружили, что дорога перекрыта. Приходилось сворачивать на восток. --Перкунишане, похоже, перерезали дорогу,-- сказал Два Сокола.-- Они быстро наступают. --Я все время считал, что индейцы -- хорошие воины,-- сказал О'Брайен.-- А тут они, кажется, драпают, как у нас русские. Два Сокола задело это замечание, словно оно каким-то образом касалось его лично. Он знал, что О'Брайен всегда считал его индейцем, и сам он, хотя никогда и не показывал, имел насчет этого собственное мнение. --Я хочу тебе сказать вот что,-- ответил он.-- Может, перкунишане и побеждают, но такая победа обходится им куда дороже, чем у нас немцам. Война здесь -- совсем не то, что у нас. Здесь нет Женевской конвенции. Что та или иная страна делает с пленными -- ее дело. Перкунишане давно выяснили на опыте, что ирокезы -- плохие рабы. Они или бегут, или их пристреливают при попытке к бегству. Так что Перкуниша объявила войну на уничтожение. Пленных берут только для допросов -- читай, пыток. Хотинохсоних это знают, и сражаются до самого конца. Если приходится отступать, они убивают тех раненых, кого не могут вывезти. Так что здесь захватчики встречают более ожесточенное сопротивление, чем могли бы. То, что, несмотря на это, перкунишане быстро продвигаются вперед, объясняется превосходством в технологии и их стратегией обхода опорных пунктов противника с их последующим уничтожением. Плюс тем, что они готовы платить за это кровью. Видишь ли, перкунишане хотят захватить как можно большую территорию до зимы. Хотя на нашей Земле на юге Украины климат мягок, здесь нет Гольфстрима. Зимы тут арктические. Вот тебе еще один хороший повод достигнуть Тюрсланда до холодов. Если зима застигнет нас на открытой местности, мы просто замерзнем. О'Брайен содрогнулся. --Господи, что за мир! Если уж мы прошли через эти Врата, то почему бы было не попасть на какую-нибудь милую, дружелюбную планетку? Два Сокола улыбнулся и пожал плечами. Быть может, и существовал такой "параллельный" мир, но они явно оказались не в нем. Придется играть теми картами, что сданы. Несколько минут спустя, когда они прошли мимо троих мужчин, пытавшихся вытащить застрявший в грязи на обочине локомобиль, Два Сокола вдруг сказал: --Ты видел женщину за рулем? Волосы ее спрятаны под платком, а лицо измазано грязью, но я голову даю на отсечение, что это Ильмика Торсстейн! Несколько секунд он колебался, потом решил, что ее присутствие -- подарок судьбы. Вероятно, она тоже направлялась в Ицкапинтик. С ней, дочерью посла, будут обращаться хорошо, и возможно даже, помогут попасть на родину. И она, конечно, захочет взять Два Сокола и О'Брайена с собой. В конце концов, именно это она собиралась сделать первоначально, и он не видел причин, которые могли бы это намерение изменить. Он смело подошел к машине. На мгновение девушка опешила от неожиданности, потом узнала пилота, и недоверие на ее лице сменилось радостной улыбкой. --Мы можем поехать вместе с вами? -- спросил пилот. Ильмика поспешно кивнула. --Это слишком невероятно, чтобы быть правдой... Не теряя времени, двое американцев помогли вытащить застрявший локомобиль. Когда машина вновь оказалась на дороге, Два Сокола и О'Брайен забрались на переднее сиденье, к Ильмике. Остальные, работники посольства Блодландии в Эстокве, уселись сзади. Ильмика гнала машину, как могла, частыми гудками прокладывая себе путь в толпе беженцев и, если те не убирались в сторону достаточно проворно, сворачивая на обочину. Во время одного из таких маневров, за десять минут до появления американцев, она и застряла. По пути пилот рассказал ей, что с ними произошло. Ильмика, конечно, знала, что блодландские агенты погибли, но была уверена, что обоих чужаков захватили перкунишане. На этом тракте она очутилась, лишившись основного пути к бегству. Перкунишанский флот прорвался в Черное море, разгромив флот Хотинохсоних и ограниченный блодландский контингент. Теперь они властвовали и на водах Черного моря, и в воздухе. Маленький дирижабль, на котором Ильмика планировала бежать в Пехлевию (Турцию), был уничтожен, и ей ничего не оставалось, как бежать в Ицкапинтик. Они ехали весь день и всю следующую ночь и на утро были уже намного севернее места встречи -- но без горючего. Они попытались останавливать армейские машины, чтобы выпросить угля, но из двух десятков ни одна даже не притормозила. --Далековато, но придется идти,-- сказала Ильмика.-- Может, если мне удастся поговорить с каким-нибудь офицером, я выпрошу какую-нибудь машину. Звучало это не очень обнадеживающе. Было ясно, что хотинохсоних по горло заняты своими собственными проблемами, и у них вряд ли найдется время или лишняя машина даже для леди Ильмики Торсстейн. Пройдя пешком каких-то четыре мили, путники убедились, что солдатам просто не до гражданских -- самим бы выбраться. Из ближайшего перелеска выбежали два десятка пехотинцев, пересекли дорогу и ринулись прочь. Беженцы, услыхав их крики, побросали свои пожитки и помчались вслед за солдатами. Паника охватила всю колонну. Дорога превратилась в хаос наваленной друг на друга рухляди, лишившейся своих хозяев. В сорока шагах впереди земля выбросила фонтан песка и дыма. Следующий снаряд взорвался в той части колонны, до которой новости еще не дошли. Два Сокола и его спутники бросились в ближайший кювет, едва прогремел первый взрыв, вжимаясь в землю, пока снаряды один за другим вспахивали тракт. Рядом с пилотом шлепнулась на землю оторванная нога; он глянул на нее и зарылся лицом в грязь. Один снаряд угодил в кювет, разорвав кучку беженцев на части. Внезапно канонада прервалась. Два Сокола осторожно приподнял голову. За дорогой и выгоревшим пшеничным полем, на холме, показались пять броневиков. Два были оснащены длинноствольными пушками, остальные -- чем-то, издали похожим на пулеметы, хотя Два Сокола знал, что пулеметы в этом мире еще не изобрели: именно их устройство он и собирался разъяснять блодландцам. Но вид этих штуковин ему очень не понравился, хотя одних пушек хватило бы, чтобы решить исход боя. Махнув остальным, он помчался по придорожному пшеничному полю, чтобы выйти из зоны обстрела. Ирокезские войска укрылись в роще в четверти мили к северо-востоку. Она и будет основной целью атаки; а беглецам не стоит лезть на рожон. Когда группа была уже на середине поля, броневики выехали на дорогу и открыли огонь по бегущим солдатам. Скорострельность орудий поразила Двух Соколов. Было очевидно, что перкунишане снабдили свои бронемашины пулеметами, хотя он никогда не слышал об их существовании здесь, в этом мире. Вероятно, их создание до сих пор хранилось в глубокой тайне. Вот и еще одна причина быстрого продвижения перкунишан, думал Два Сокола. Огневая сила этого оружия должна быть просто подавляющей. Пока грохотали пушки, Два Сокола и его спутники пересекли ручей и под прикрытием зарослей кустарника направились к лесу. Они шли до наступления темноты, потом поспали пару часов и двинулись дальше. На третий день после обстрела беглецы наткнулись на нескольких убитых солдат. Невдалеке, в овражке, стоял небольшой автомобиль -- местный эквивалент джипа, неповрежденный, но с полупустым бензобаком. Покуда хватило горючего, ехали на нем. И через неделю отряд подошел к самой границе с Ицкапинтиком. Заслышав стрельбу, отряд ползком выбрался на вершину небольшого холма, оставив Ильмику и одного из работников посольства, захворавшего в дороге, позади. Мертвецы, найденные ими близ джипа, снабдили их винтовками и револьверами. Но ввязываться в бой они не собирались -- хотели лишь определить, придется ли идти в обход. С вершины холма Два Сокола мог оглядеть в бинокль всю сцену подходившего к концу боя. Вокруг каменной стены -- последней, оставшейся от сгоревшего крестьянского дома -- валялись тела в черно-оранжевой форме перкунишанской пехоты. В живых осталось семеро атакующих; из-за стены отстреливалось трое. Потом один из перкунишан швырнул из-за перевернутого фургона гранату. Те приземлилась по другую сторону стены. После взрыва ответного огня не последовало. Перкунишане, однако, приближались по-прежнему ползком. Потом один из них рискнул поднять голову; все семеро, вскочив, кинулись к стене. Внезапно хлопнул выстрел. Один из атакующих упал. Еще выстрел; еще один перкунишанин грянулся оземь. Остальные подошли уже слишком близко, чтобы бежать. Отстреливаясь, они ринулись к стене. Но их противник, не обращая внимания на град пуль, продолжал палить. Еще двое пошатнулись на ходу -- один упал на месте, другой успел пробежать еще несколько шагов. Два Сокола с удивлением обратил внимание, что мундир последнего защитника укрытия отличался от униформы нападавших только одним -- двумя красными полосами на груди. Потом нападавшие обогнули стену. Защитник замахнулся прикладом, на мгновение исчез из поля зрения пилота, потом появился вновь, держа над головой безжизненное тело перкунишанина, швырнул им в двоих оставшихся. Что произошло затем, Два Сокола не разобрал. Как-то так получилось, что человек с красными полосами одержал вверх, но один из раненых, приподнявшись, выстрелил. Шлем слетел с головы защищавшегося, и тот упал. Через несколько минут двое из выживших выволокли своего противника на открытое место. Раненый, вместо того, чтобы помогать им, перевязывал плечо оторванным рукавом рубашки. Остальные подтащили тело врага к большому клену. Связав противника по рукам и ногам, они разули его, потом перекинули веревку через толстый сук и подтянули его тело вверх, пока босые ноги не закачались в восьми дюймах от земли. Пленник уже пришел в себя, но несмотря на страшную боль в растянутых руках, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Даже когда перкунишане начали разводить под ним костер. Два Сокола решил вмешаться. Не только потому, что восхищался выдержкой неизвестного солдата. Его очень интересовало, почему два отряда перкунишан сражаются между собой. Он разъяснил остальным свой план, добавив, что пленник может сообщить что-нибудь важное. Его спутники согласились. Раскинувшись цепью, они осторожно поползли с холма вниз, в лощину. Прошло минут десять, прежде чем они приблизились к перкунишанам достаточно, чтобы Два Сокола мог расслышать их разговоры. Хотя он почти не владел языком, было ясно, что они проклинают пленника и насмехаются над ним. Пламя разгорелось уже достаточно, чтобы облизывать пятки висящего, но тот, несмотря на страшную боль, молчал. Два Сокола решил не ждать больше -- пленный был нужен ему здоровым. Он взял на мушку ближайшего солдата, поднял руку, подавая сигнал остальным, и резко опустил, нажимая на курок. Слитный залп бросил троих перкунишан на землю. Ни один из них больше не встал. Два Сокола бросился к дереву, разбросал костер и срезал веревку, на которой болтался пленный. Двое блодландцев осторожно опустили его на землю. Два Сокола вынул нож из ножен, но резать путы, державшие солдата, пока не стал. Тот выглядел слишком опасным. При росте больше шести с половиной футов он имел в плечах все три, а могучая мускулатура плеч и рук делала его похожим на гориллу. Лицо его было лицом индейца -- широкое, скуластое, с орлиным носом, волосы -- черными и прямыми. Но кожа оказалась светлее, чем можно было ожидать, а в карих глазах проблескивала зелень. Один из блодландцев, Эльфред Херот, задал пленному несколько вопросов на перкунишском. --Он кинуккинук,-- сообщил Херот, выслушав ответы. Два Сокола кивнул. Этот алгонкинский народ жил на территории земной Чехословакии. Уже больше ста лет их страна находилась под властью Перкуниши. --Его зовут Квазинд, что значит "Сильный". Он служил в кинуккинукском отряде под командованием офицера-перкунишанина. Они дезертировали, решив перейти на сторону Хотинохсоних. Но их выследили и окружили на этой ферме. Остальное мы видели. Я объяснил ему, кто мы. Он хочет идти с нами. Он говорит и на языке хотинохсоних -- его мать была рабыней из этого народа, но его отец отпустил ее на волю до его рождения, так что он не сын рабыни. Кинуккинук -- гордый народ, хотя перкунишане не считают их за людей. Два Сокола молча разрезал веревки на руках Квазинда. Великан встал на ноги, растирая запястья, чтобы восстановить кровообращение. Ноги его покраснели от ожогов, но волдырей не было. Квазинд присел на труп перкунишанина, чтобы обуться. Два Сокола подал ему винтовку, патронташ и нож. --Спасибо,-- сказал великан на языке хотинохсоних. --Идти сможешь? --Смогу. Но если бы вы задержались... Два Сокола отправил Херота привести Ильмику и больного блодландца. Трое перкунишан были еще живы, хотя и тяжело ранены. Квазинд и блодландцы тут же избавили их от мучений, перерезав глотки. Саблей погибшего офицера Квазинд отрубил мертвым перкунишанам головы, сложил пирамидкой и отошел полюбоваться этим произведением искусства. О'Брайена стошнило. Два Сокола тоже ощутил дурноту. --Отрубая головы врагов,-- пояснил Херот,-- он не дает их душам отправиться в Миклимакинак -- их рай. --Очень интересно,-- сухо заметил Два Сокола.-- Надеюсь, у него нет больше столь же интересных обычаев. Подошли Ильмика и Элсон. Девушка при виде пирамиды голов позеленела, но ничего не сказала. Квазинд прочел над телами своих соотечественников молитву, потом расстегнул их мундиры. Над сердцем у каждого была вытатуирована свастика. Квазинд срезал татуировки, заново разжег затоптанный костер и бросил кусочки кожи в пламя. --В этих татуировках содержатся души,-- сказал Херот.-- Если их сжечь, души отправятся в Миклимакинак. но если их захватят враги, их могут высушить или заспиртовать, и тогда души не смогут найти покоя. Два Сокола терпеливо ждал, пока Квазинд закончит. Будь причина задержи другой, он потребовал бы отправиться в путь немедленно. Но религиозные чувства оскорблять нельзя. Вера -- это основа человеческой личности. Глава 10 Следующие два дня группа, к которой теперь присоединился и Квазинд, брела на север. На утро третьего дня они проснулись от гула моторов. Два Сокола пробрался к краю леса и выглянул на дорогу, которая проходила у подножия холма в четверти мили от них. Колонна броневиков и грузовиков с прицепными орудиями двигалась на юг. Все машины были выкрашены алым с синими полосами, на дверцах красовался герб -- черный стоящий медведь. --Инцкапинтик,-- произнесла Ильмика сзади.-- Они направляются в Хотинохсоних. Мы давно знали, что Перкуниша уговаривает эту страну заключить с ними союз. Обещали им северную часть Хотинохсоних. Два Сокола наблюдал за потоком людей, орудий, грузовиков снабжения. Потом снова пошли бронемашины. Лица солдат под круглыми касками напоминали мексиканцев Земли-1, только посветлее. Колонны шли по шоссе до заката. Беглецы наблюдали, сменяя друг друга. Они не отваживались идти днем даже в самых глухих местах: повсюду были патрули. Когда солнце село, отряд продолжил путь. На следующий вечер Эльвин Грэнфелд, больной блодландец, не смог встать. Слабым голосом он просил оставить его, но остальные по очереди несли его на руках всю ночь. К рассвету он умер. Его тело легло в неглубокую могилу, вырытую при помощи поясных ножей. Поминальную службу проводил Херот. Товарищи покойного обошли могилу кругом посолонь, и каждый бросил по горсти земли на ее дно, пока Херот читал молитву на блодландском. Два Сокола стоял, склонив голову, но наблюдал за всем очень внимательно. Блодландцы исповедовали ту же религию, что и вся западная Европа. Основал ее тысячу лет назад человек по имени Хемилка. Движимый пророческим видением, он отверг старых богов и потребовал заменить его монотеизмом. Погиб он как мученик -- ему переломали обе ноги, потом подвесили за ногу на дереве и оставили умирать так от боли и жажды. Еретиков перестали казнить таким образом лишь семьдесят пять лет назад. После смерти Хемилки его апостолы разбежались, чтобы избежать той же участи и распространить его учение. И, как христианство на Земле-1, хемилкизм победил после многих лет преследований. Эта религия имела много параллелей в христианстве: спасение всем, кто верит в Хемилк, его непорочное зачатие, рай, ад и чистилище для добродетельных язычников. Еще одна доктрина -- обращение мертвых -- напоминала учение мормонов. Два Сокола пересказал основы этой веры О'Брайену. Сержанта особенно порадовало, что Христос Земли-2 оказался ирландцем. --Интересное совпадение,-- заметил Два Сокола,-- все великие западные религии нашей Земли были основаны семитами -- иудаизм и ххристианство евреями, ислам -- арабами, которые много заимствовали у своих предшественников. А вот здесь... --Сын божий ирландец, а не еврей,-- докончил О'Брайен.-- Ты же сам это сказал! А мать его кто? Тоже ирландка? --Можешь смеяться,-- ответил Два Сокола.-- Ее звали Мариам. Тело Грэнфилда забросали землей. И только тогда из кустов выступили наблюдавшие за церемонией ицкапинтикские полицейские. Их было шестеро, все с однозарядными винтовками, и все -- готовые стрелять без предупреждения. Пленников тут же связали. Чуть в стороне гордо стоял маленький мальчишка, очевидно, сын местного крестьянина, который и привел полицейских. Командир отделения, плотный темноволосый мужчина с широким ртом и большими, выступающими вперед зубами, похотливо оглядел Ильмику. Другой бросил девушку на траву. Пленники ничем не могли помочь Ильмике. Им оставалось только беспомощно смотреть на омерзительное зрелище. Побледневший О'Брайен вдруг фыркнул и с воплем бросился вперед, увернувшись от удара прикладом. Прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, О'Брайен подбежал к склонившемуся над Ильмикой полицейскому, прыгнул и в прыжке ударил обеими ногами вверх. Кто-то вскрикнул; насильник повернулся на звук, и носки сапог О'Брайена ударили его в подбородок. Что-то хрустнуло, словно переломили палку. Насильник рухнул в траву остался лежать неподвижно. О'Брайен упал на спину и завопил от боли: основная сила удара пришлась на связанные за спиной руки. Он перевернулся и попытался встать. Приклад ружья ударил его по затылку, и О'Брайен снова упал. Полицейский, ударивший его, перехватил ружье, приставил дуло к затылку О'Брайена и нажал спуск. Ирландец вытянулся, слабо вздрогнул и затих. Ицкапинтик тоже был мертв: удар сломал ему челюсть и шейные позвонки. Полицейские начали остервенело избивать пленников. Два Сокола сбили с ног ударом приклада. Полицейский дважды пнул его сапогом под ребра. Когда очередной удар пришелся по черепу, летчик потерял сознание. Выместив ярость на своих жертвах, полицейские оставили их в покое и принялись яростно о чем-то спорить. Одни пленники стонали и охали, другие лежали молча и неподвижно. Херота, которого избили особенно жестоко, тошнило. Кровь из рассеченных губ и осколки зубов смешивались с рвотой. Некоторое время Два Сокола не мог мыслить четко и ясно. Голова болела, словно пробитая раскаленным шипом, плечо ныло, как больной зуб. Только потом он понял, почему О'Брайен так поступил. С той минуты, когда сержант осознал, что навсегда оторван от родины, он медленно умирал. Глубокая скорбь переполняла все его существо, вытесняя волю к жизни. Он пошел на смерть сознательно. Для других его смерть не выглядела самоубийством -- скорее мужественным и рыцарственным поступком. И он нанес этому миру последний удар. Возможно, самым болезнненмы ударом для О'Брайена было то, что его религии здесь не существовало. Он не мог ни помолиться, ни исповедаться, и умер без покаяния, и похоронен будет не на кладбище. Но его самопожертвование не было напрасным. Он отвлек внимание полицейских от девушки. Начальник отряда прорычал приказ. Ильмики с трудом поднялась на ноги и позволила заново связать себе руки. Херота прекратило тошнить. Поднявшись на ноги, он заговорил с начальником. Ицкапинтик посоветовал ему заткнуться, а когда тот продолжил, ткнул блодландцу дулом пистолета в живот. Херот, видимо, то ли обезумел от боли и страха, то ли был слишком горд, чтобы обращать внимание на угрозы -- так или иначе, он продолжал, суда по тону, поливать индейца бранью. Два Сокола ожидал, что ицкапинтик просто вышибет Хероту мозги, но начальник только ухмыльнулся и оттолкнув Херота, приказал загнать пленных на подъехавший грузовик. Их везли девять часов, не давая ни еды, ни воды. Наконец они оказались в военном лагере, где пленников поместили в усиленно охраняемый барак и дали немного воды, черствого черного хлеба и вонючего супа. Те, кто мог шевелить челюстями после побоев, поели. Пришла ночь, а с ней и кровососы. Лишь утром можно было вздохнуть посвободней. Один из офицеров, владеющий блодландским и языком хотинохсоних, допросил пленных. Их рассказ, казалось, встревожил его. Через час явились солдаты и увели Ильмику, обращаясь с ней с подчеркнутой вежливостью. Два Сокола спросил Херота, имеет ли он хоть малейшее представление о том, что происходит. --Если бы Инскапинтик все еще был нейтральным,-- пробормотал Херот распухшими губами сквозь выбитые зубы,-- перед нами извинились бы и отпустили. Но теперь -- нет. Можем надеяться разве что на жизнь в рабстве. Леди Торсстейн, скорее всего, отдадут кому-нибудь из высших офицеров в шлюшки. Когда она ему надоест, он отправит ее к своим подчиненным. Что произойдет потом -- один Бог знает. Но Ильмика -- блодландская дворянка. Она покончит с собой при первой возможности. Два Сокола не был так уверен в этом. Ему казалось, что он стал свидетелем некоей закулисной игры. На следующий день его и Квазинда привели в один из кабинетов комендатуры. Там находилась Ильмика Торсстейн, офицер Инцкапинтика и высокий перкунишанский чин в шикарном бело-алом мундире со множеством орденов и золотыми эполетами. Девушка выглядела намного лучше: она вымылась, стынула волосы узлом на затылке и переоделась в длинную юбку и женскую блузу. Но взгляд ее был отсутствующим; перкунишанину приходилось по несколько раз повторять вопросы, чтобы получить от нее ответ. Два Сокола быстро оценил положение. Очень действенный аппарат перкунишанской тайной службы сразу же после доставки пленников установил их личности. По-видимому, правительство Перкунише немедленно направило Инскапинтику "просьбу" (читай -- требование) о выдаче Ильмики, Двух Соколов и Квазинда. Здешнее правительство, может быть, и удивилось такой "просьбе", но истинных ее причин так и не выяснило -- иначе никогда не призналось бы в том, что держит ценного пленника у себя. Лишь намного позже он узнал, почему вместе с ним из лагеря вывезли еще и Квазинда с Ильмикой. Ильмика была внучатой племянницей кассандраса -- правителя Перкуниши, дочерью его племянницы, вышедшей замуж за младшего брата короля Блодландского. Когда тот умер, племянница кассандраса вышла замуж второй раз, за лорда Торсстейна, приходившегося королю двоюродным братом. От этого брака и родилась Ильмика. Кассандрас не хотел, чтобы его племянница попала в руки ицкапинтикских варваров. Квазинда же по ошибке приняли за О'Брайена. Такая ошибка не могла долго оставаться незамеченной, но этого оказалось достаточно, чтобы Квазинда вместе с остальными отправили в столицу Перкуниши. О блодландцах Два Сокола больше никогда не слышал: скорее всего, их перемолол какой-нибудь концлагерь. Прежде чем отправиться в "Берлин", как называл Два Сокола про себя перкнишанскую столицу, пленников пригласили пронаблюдать за казнью полицейских. Обнаженых, избитых, связаных по рукам оскорбителей леди Ильмики вывели на мощеный двор, где стояли крепкие глаголи. Палачи перетянули лодыжку каждого из приговоренных толстой проволокой и при помощи воротов подняли, так что несчастные закачались в воздухе под виселицами. Ицкапинтик оказались отважны -- этого Два Сокола не мог не признать. Двое плевали на своих палачей. Но боль растягивающейся кожи скоро превозмогла даже их храбрость. Они кричали, раскачиваясь на ветру, пока сознание не покидало их. Потом палачи окатывали их холодной водой, и все начиналось сначала. Один упал -- под тяжестью тела проволока рассекла и кожу, и мышцы, и сустав. Его подняли, перетянули проволокой колено, и вздернули снова. Два Сокола не испытывал к ним жалости -- они получил то, чего заслуживали. Но тошнота от этого слабее не становилась, и он только обрадовался, когда Ильмика заметила, что довольна уже тем, что правосудие свершилось. Но им пришлось отъежать довольно далеко от лагеря, прежде чем они перестали слышать вопли. Несмотря на то, что в столице его не ждало ничего хорошего, Два Сокола ощутил облегчение, когда они пересекли границу Ицкапинтика. Только тогда пропали и неприятное ощущение под ложечкой. Железнодорожный вагон, в котором они ехали, можно было считать роскошным. У Двух Соколов и Квазинда было личное купе. Еда была великолепной, и они могли пить пиво, вино, водку -- столько, сколько хотели. Можно было даже принимать ванну. Но на всех окнах красовались железные решетки, а с обоих концов вагона стояли вооруженные охранники. Ответственный за их перевозку офицер, хилиархос (капитан) по имени Вилкис, все время находился рядом. Он обедал вместе с ними и помогла Двум Соколам в изучении перкунишанского языка. Ильмика отсиживалась в своем купе, а в тех редких случаях, когда она сталкивалась в коридоре с Двумя Соколами, разговоров избегала. Он объяснял такое отношение тем, что он был свидетелем ее унижения. И к смущению оттого, что он видел, как с ней обошлись, примешивалось презрение, поскольку он не попытался защитить ее. А по ее понятиям дворянин скорее умрет, чем позволит совершить насилие над женщиной. Два Сокола не пытался оправдываться. Она сама видела, что произошло с О'Брайеном. Причем ее же собственные подчиненные, Херот и другие, не пытались защитить ее. Они смотрели на происходящее более трезво, и, как он полагал, были правы. Что думала об этом сама Ильмика, она держала при себе. На приветствие Двух Соколов она неизменно отвечала холодным кивком. Он пожимал плечами и иногда улыбался. Какая ему разница? Конечно, она привлекала его, но между ними зияла пропасть. Он ведь не блодландец и не дворянин. Даже если она вдруг и влюбилась в него -- а он не замечал тому никаких признаков -- ей все равно пришлось бы забыть о нем. Два Сокола занимался изучением языка и смотрел на проплывающие мимо ландшафты. Топография, как ему казалось, ничем не отливалась от соответствующих районов Польши и Восточной Германии на его Земле. Архитектура большинства строений тоже могла привлечь внимание разве что специфической вычурностью. Лохматые и грязные крестьяне одевались просто. Странным казалось отсутствие лошадей. Поля были в основном уже убраны, но Вилкис рассказывал, что для пахоты используют быков, хотя в больших поместьях их понемногу заменяют паровые или бензиновые тракторы. Офицер хвалился, что тракторов у них больше, чем в какой-нибудь другой стране этого мира. В городе Геррвоге к ним присоединился еще один офицер. Вьяутас носил черный мундир с серебристыми эполетами и алый кивер с серебряной кокардой в виде головой кабана. Узколицый и тонкогубый перкунишанин оказался, однако, приятен в общении, остроумен и склонен уснащать беседу не всегда уместными каламбурами. Два Сокола не обманывался: у Вьяутаса было задание подвергнуть обоих пленников предварительному допросу. Два Сокола решил рассказать ему все. Если он не сделает этого сейчас, позже его просто вынудят, изрядно попортив ему здоровье. Кроме того, он не обязан хранить верность какой-либо стране этого мира. Судьба сначала поставила его на сторону Блодландии и Хотинохсоних, но тайная полиция последней пытала его и заперла в сумасшедший дом, а Блодландия обманула собственных союзников, чтобы заполучить пришельцев в свои руки. Пилот не видел существенной разницы между поведением Перкуниши и Блодландии. Не хотелось ему только становиться союзником немца. Двум Соколам казалось, работая на ту же нацию, которой служит теперь немецкий пилот, он каким-то необъяснимым образом предает свою родину. Но... здесь нет ни Соединенных Штатов Америки, ни Германии. После проведенного Вьяутасом получасового допроса Два Сокола понял, какие именно вопросы ему задают. После каждого ответа офицер заглядывал в папку с машинописными листами. Несомненно, там содержались сведения, переданные немцем. --Откуда вы знаете, что этот человек -- как там его имя? -- выложил вам чистую правду? -- поинтересовался Два Сокола. Вьяутас вначале подскочил от неожиданности, потом улыбнулся и произнес: --Итак, вы знаете о нем? Блодландцы рассказали? Кстати, его зовут Хорст Раске. --И как вы находите наши истории? --Власть предержащих они вполне убедят. Я же нахожу в них кое-какие поразительные аспекты. Предположим, что существует Вселенная, занимающая то же самое "пространство", что и наша, но не пересекающаяся с ней. Я могу представить себе, что на обоих планетах могла развиться похожая флора и фауна, включая и человека. В конце концов, астрономические и геофизические условия на этих Землях почти одни и те же. Но я никак не могу понять, почему в обоих мирах существуют почти идентичные языки. Вы понимаете, насколько маловероятно с точки зрения математики такое совпадение? Несколько миллиардов триллионов к одному, насколько я могу это оценить. А вы просите меня поверить, что не один, а множество наших языков имеют родственные им на вашей Земле! -- Вьяутас энергично покачал головой.-- Нет! Нет! --И Раске, и мы прошли сквозь Врата,-- ответил Два Сокола.-- Может быть, они не единственные. В течение ста тысяч лет, пока существует человечество, между нашими мирами могло происходить весьма интенсивное движение. Может быть, человек возник не на этой планете. Он мог прийти с моей Земли и поселиться здесь. Окаменелости моей Земли ясно и недвусмысленно указывают на то, что человек был там с самого начала, но все же это доказано не до конца. До сих пор нет достоверного промежуточного звена между полуобезьъяной и современным человеком. --Еще пятьдесят лет назад говорить об эволюции человека было зепрещено,-- заметил Вьяутас.-- Даже сегодня находятся сторонники теории, согласно которой человек был создан в один день и ему не больше пяти тысяч лет. Но есть серьезные доказательства тому, что человечество куда старше. И не только оно, но и его прямые предки. --Я бы счел все же, что человек развился на моей земле,-- сказал Два Сокола.-- Только... --Только что? --Если люди пришли в этот мир через Врата, то привели бы с собой лошадей и верблюдов. Можно допустить, что различные племена Земли-1 проходили сюда в числе достаточном для того, чтобы не вымереть, но было это до того, как одомашнили лошадей и верблюдов. Это объяснило бы, почему на Земле-2 так много народов и языков, явно произошедших от определенных групп Земли-1, а заодно и почему тт полностю отсутствуют другие этносы -- славяне, евреи, италийцы, аборигены Австралии и прочие. Но если люди могли проходить через Врата -- почему не животные? Почему не дикие лошади, например? И еще одно странно -- как немногочисленные иммигранты с Земли-1 могли победить и ассимилировать гораздо большее число потомков более ранних пришельцев? Просто не знаю. --Я тоже не знаю,-- ответил Вьяутас.-- Но факт остается фактом:и мы -- перкунишане, эллины, расна -- здесь. И нам здесь жить. Ты тоже десь, и тебе жить с нами. Так что перейдем к делу. После этого Два Сокола проводил со Вьяутасом почти все часы бодрствования. Порой ему удавалось самому задать несколько вопросов. Вьяутас отвечал охотно, и его поведение убеждало Двх Соколов в том, что этот человек ему верит. Двух Соколов заинтересовало, что понятие нуля возникло здесь лишь три века назад, а в Европу пришло еще на сто лет позднее. Как и на Земле-1, это понятие пришло из Индии через арабов. Вьяутаса больше интересовало другое. В разговоре об арабах Два Сокола упомянул, что в его мире Аравийский полуостров богат нефтью. На Земле-2 этот район был настолько слабо исследован, что нефти там еще не нашли. А немец забыл сказать о ней перкунишанам. --Придется Аравию покорять,-- вздохнл Вьяутас.-- Сейчас южное ее побережье удерживают блодландцы, но их базы придется взять. Знаете, одно это сообщение стоит всех усилий. --Вы бы все равно узнали об этом от Раске,-- отмахнулся Два Сокола.-- Мне больше хотелось бы знать, что намеревается сделать с нами ваше правительство? --Поскольку вы так активно сотрудничаете с нами -- а вы настоящий кладезь информации,-- с вами будут хорошо обращаться. Собственно говоря, мы предлагаем вам наше гражданство. Только второго класса, конечно, потому что вы не чистокровный белый.-- Вьяутас помолчал немного и добавил: -- Думаю, мы сможем сделать для вас исключение. Не в первый раз. Мы можем дать вам гражданство первого класса особым эдиктом кассандраса. Глава 11 Поезд прибыл в столицу поздно вечером, и Два Сокола так и не сумел раглядеть город толком. Его, Ильмику и Квазинда посадили в машину и куда-то повезли в сопровождении двух броневиков. Пилот успел все же рассмотреть несколько домов, похожих на средневековые. Кривые узкие улицы освещались газовыми фонарями лишь на перекрестках. Порой мимо проезжали велосипедисты, подскакивая на каждом ухабе -- колеса были металлические. Потом они вьехали в центр города. Здесь старые дома были снесены, проложены мощеные бульвары. С обоих сторон возвышались огромные роскошные здания, украшенные несоразмерными колоннадами. Машина пересекла площадь, посреди которой стоял памятник завоеваниям прадедушки нынешнего кассандраса, и остановилась перед императорским дворцом. Ильмику высадили и повели во дворец. Прежде чем она выйти, она бросила на Двух Соколов короткий умоляющий взгляд из-под капюшона. Пилот понял, что она испугана до смерти. Но он ничем не мог помочь ей -- только ободряюще улыбнулся и показал незнакомый ей знак V -- "победа". Девушка слабо усмехнулась и вышла. Двух Соколов и Квазинда отконвоировали к другому зданию, стояавшему близ дворца. Их провели через огромные, богато украшенные залы, потом они поднялись по лестнице на два пролета и прошли по устланному мягким ковром коридору к двери четырехкомнатных апартаментов -- их обиталища на ближайшее время. На окнах были решетки, а возле двери стояли на страже шестеро солдат. --Сейчас уже поздно,-- сказал Вьяутас, прежде чем пожелать спокойной ночи,-- но Раске хочет поговорить с вами. Я подожду здесь, пока вы не поговорите. Через пару минут снаружи послышались голоса -- "Стой, кто идет?" охранника, потом неразборчивое бормотание. Дверь распахнулась, и вошел высокий, очень красивый мужчина в сине-красном мундире офицера Императорской гвардии. Когда он снял свой кивер, окантованный мехом белого медведя, Два Сокола увидел, что светлые волосы незнакомца подстрижены по-пилотски коротко. Пришелец улыбнулся, и эта улыбка заиграла в темно-голубых глазах, оттененных длинными ресницами. Два Сокола понял, почему Вьяутас упоминал о необычном влиянии этого человека на дочь кассандраса. Таких красивых мужчин Два Сокола никогда раньше не встречал, но немец выглядел достаточно мужественно, чтобы его нельзя было назвать смазливым. Офицер прищелкнул каблуками, слегка поклонился и произнес глубоким баритоном: --Лейтенант Хорст Раске к вашим услугам. По-английски он говорил со слабым немецким акцентом. --Лейтенант Роджер Два Сокола. Два Сокола представил и Квазинда, но Раске только слегка кивнул головой: этот представитель низшей расы не представлял для него никакой ценности и находился тут только потому, что на этом настоял Два Сокола. Когда перкунишане обнаружили, что Квазинд -- не О'Брайен, они хотели отправить его в рабочий лагерь. Они, по счастью, не узнали, что он кинуккинук и дезертир -- иначе они просто поставили бы его к стенке. Но Два Сокола наврал Вьяутасу, что Квазинд -- хотинохсоних, бежавший с ним из сумасшедшего дома, и он, Два Сокола, хочет, чтобы Квазинда оставили при нем: ему ведь нужен слуга. Вьяутас согласился. Раске отправил Квазинда за пивом, а сам уселся на огромную софу, укрытую волчьими шкурами. Рука его скользнула было в карман мундира, потом остановилась. --Все еще машинально ищу сигареты,-- пояснил немец с улыбкой.-- Что ж, курение относится к тем вещам, без которых я понемногу учусь обходиться. Это лишь малая цена за мир, который предлагает нам больше возможностей, чем наш собственный. Я говорю вам, лейтенант, мы вытащили счастливый билет. Нам за наши знания готовы дать все. Все! Он посмотрел на Два Сокола, пытаясь проследить, какое впечатление произвели его слова. Два Сокола сел в кресло напротив. -- Вы, кажется, неплохо устроились, учитывая, как мало у вас было времени. Хорст Раске рассмеялся. --Я не из "лежачих камней", под которые вода не течет. У меня хорошие способности к языкам. Я уже освоил здешнее варварское наречие, по крайней мере, в той степени, в какой в нем нуждаюсь. Конечно, мне повезло -- я наполовину литовец. Перкунишанский удивительно близок к родному языку моей матери. Что ж, это еще один знак мой счастливой звезды! Он взял протянутый Квазиндом стакан с пивом. --За наш успех, мой друг! -- поднял он стакан.-- За двух землян в чужом, но не обязательно негостеприимном мире! За нашу долгую жизнь и процветание, какого мы никогда не смогли бы достигнуть там! --За это я выпью,-- ответил Два Сокола.-- И позвольте поздравить вас с замечательной способностью приспосабливаться. Большинство людей, оказавшись в таком положении, были бы потрясены настолько, что никогда не оправились бы. --Вы, кажется, тоже неплохо освоились,-- заметил Раске. --Я непривередлив. Ем, что дают. Но это не значит, что не стану искать, где повкуснее. Раске снова рассмеялся. --Вы мне нравитесь! Такие люди мне по душе. На это я и надеялся! --Почему? --Буду с вами откровенен. Я не настолько хорошо устроился, как может показаться. Я чувствую несколько одиноко,-- немного, сами понимаете, но я тоскую по общению с человеком нашей старой Земли,-- Он хохотнул.-- Конечно, лучше б на вашем месте оказалась женщина, но нельзя же получить все, что хочешь. Кроме того...-- Он поднес стакан к губам и подмигнул Двум Соколам.-- Кроме того, женского общества мне хватает с избытком. Я бы даже сказал, высшего женского общества. Мне удалось вызвать, скажем так, интерес к своей особе у дочери здешнего властителя. Она имеет огромное влияние на своего родителя. --Судя по всему, я нужен не только для общения,-- сказал Два Сокола.-- Вряд ли вы ради разговоров по душам встретили меня такой роскошью. --Я рад, что вы не так глупы. Иначе от вас действительно не было бо большого толку. Да, вы нужны мне. И находитесь здесь, кстати, благодаря моим усилиям. У меня есть друг, который занимает высокий пост в разведке. Он рассказал мне о людях из другого мира, которых поместили в сумасшедший дом. Я предложил похитить вас и... --А не вы случайно предложили убить нас, если не удастся взять живьем? Раске был удивлен, но быстро взял в себя в руки. --Да, я,-- ответил он с усмешкой.-- Я не мог допустить, чтобы Хотинохсоних получила информацию, которая позволила бы ей подняться на уровень Перкуниши -- моей приемной родины. Разве вы на моем месте поступили бы иначе? --Возможно, нет. --Конечно, нет. Но вас ведь не убили. И вы должны быть мне благодарны, что вас не сгноили заживо в рабочих лагерях Инцкапинтика. Это я настоял, чтобы правительство Перкуниши потребовать вашей выдачи. Конечно, кассандрас был в ярости, когда узнал о насилии над девушкой. Это он настоял на казни полицейских. --А что с ней будет теперь? -- поинтересовался Два Сокола. --Ей предложат перкунишанское гражданство. Если Ильмика даст клятву верности, то будет жизнь, ни в чем не нуждаясь, как подобает племяннице кассандраса. В противном же случае, если она откажется, а она, вероятно, так и сделает,-- упрямые британцы,-- ее посадят в тюрьму. Конечно, не слишком жуткую -- личные апартаменты в каком-нибудь замке. Два Сокола отхлебнул пива и посмотрел на немца. Немца? Раске уже забыл о войне в своем родном мире. Теперь его интересовало только то, что он может получить здесь, и был счастлив, что располагал тем, за что в Перкунише могли дать высокую цену. Два Сокола не мог не признать, что такое отношение куда реалистичнее его собственного. Почему он должен продолжать войну? Германия, Америка и Россия с таким же успехом могли находиться в другой галактике. Присяги, данные Двумя Соколами и Раске, значили теперь не больше, чем если бы оба они погибли при Плоешти. Это, конечно, не означает, что он может доверять Раске. Как только этот прирожденный оппортунист решит, что Два Сокола ему больше не нужен, то тут же от него избавится. Но в эту игру могут играть двое. Два Сокола мог использовать Раске. --Я представляю для Перкуниши огромную ценность,-- говорил Раске,-- поскольку изучал самолетостроение. Еще понимаю кое-что в химии и электронике. А кто вы по образованию? --Боюсь, что мое образование не так вам поможет,-- ответил Два Сокола.-- Я магистр лингвистики, специалиировался по индоевропейским языкам. Но я еще занимался математикой и электроникой, поскольку считал, что в лингвистическом анализе без них скоро нельзя будет обойтись. Еще у меня лицензия радиооператора первого класса. И об автомобилях немало знаю -- во время учебы работал вечерами в автосервисе. --Не так уж плохо,-- признал Раске.-- Мне нужен человек, который помог бы мне в создании радиосвязи и самолетостроении. Я занят чертежами истребителя, оснащенного радио и пулеметами. Не самая современная машина, по нашим понятиям -- где-то на уровне самолетов Первой мировой. Но здесь этого вполне достаточно. Он выметет с небес блодландские люфтшипз, а в качестве разведчика и для борьбы с пехотой он просто незаменим. Двух Соколов не удивило, что перкунишане не берутся за постройку новейших самолетов. Материалы для них могут быть созданы только при развитой технологии. Нужны особые сорта стали и алюминия (а он в этом мире был еще неизвестен), для этого придется строить необходимые фабрики и установки, и на все это потребуется очень много времени. А правительству Перкуниши самолеты нужны сейчас, в ближайшие месяцы, а не после окончания войны. Так что Раске вынужден был предложить им устаревший и несовершенный по его меркам самолет, который для этого мира был попросту фантастическим. Раске продолжал говорить. Он был завален работой. Он почти не спал. Алотный график не оставлял времени даже для появления в обществе и ухаживания за дочерью правителя страны. К счастью, немец мало нуждался во сне и ухитрялся как-то справляться с нагрузкой. Но ему нужен был человек, который взялся бы за доработку мелких деталей и мог бы справляться с сотней повседневных дел. В этом Два Сокола мог бы ему основательно помочь. Раске указал на серебряный знак в виде двухголового волка, украшавший левую сторону его груди. --У меня воинское звание, соответствующее полковнику люфтваффе. Я могу добиться, чтобы вас сделали майором, как только будет все улажено с вашим гражданством. Обычно это тянется недели или месяцы, но в нашем случае все будет сделано уже к утру. Личным повелением кассандраса вас почтят полным перкунишанским гражданством. Ничего лучшего и пожелать нельзя. Этой стране предназначено овладеть всей Европой, а возможно, и Африкой, и Азией. --Как Германии, да? Раске улыбнулся. --Я не так наивен и трезво смотрю на вещи,-- возразил он.-- Я увидал письмена на стене, еще когда Соединенные Штаты вступили в войну*. Но здесь, как вы видите, Америки нет. Да и Перкуниша здесь гораздо сильнее относительно своих противников, чем Германия на Земле. Для начала она больше по площади. Ее технология и тактика намного превосходят все, имеющееся у соседей. А с нами она станет просто непобедима. Но надо сделать еще так много -- у нас море работы. Нужно время, чтобы создать новейшие установки для выплавки особой стали и выработки алюминия. Возможно, прежде чем прорываться к бокситам, придется взять Гренландию** -- а ведь бокситы надо как-то перевозить и обрабатывать. Нужно наладить производство синтетической резины. Для всех новых фабрик необходимо оборудование и механизмы, а их нельзя изготовить без чертежей и огромного управленческого аппарата. Нужно подготовить тысячи человек. * Раске намекает на известную библейскую историю. Когда на пиру у царя Валтасара на стене появилась надпись "мене, мене, текел, упарсин", только пророк Даниил смог распознать в ней предсказание гибели царства. ** В Гренландии находиться единственное в мире месторождение криолита -- минерала, без которого невозможно получать алюминий в промышленных масштабах. Что касается бокситов, то Перкунише к ним надо именно прорываться -- свое название этот минерал получил по французскому городу Бо. Это геркулесов труд. Но все трудности преодолимы и, как вы думаете, как вознаградят людей, которые смогут осуществить этот прорыв? Это риторический вопрос, можете не отвечать. Мы будем очень, очень важными людьми, Роджер Два Сокола. Вы станете великим человеком, более могущественным и богатым, чем могли представить себе, живя в своей резервации. --Я никогда не жил в резервации,-- сухо ответил Два Сокола. Раске встал, подошел и положил руку на плечо пилоту. --Я не хотел обидеть вас. И вы не будьте столь горды. Я еще не знаю, что может вас оскорбить, а что -- порадовать. Когда будет время, еще выясню. А пока давайте будем работать вместе. И не забывайте, что мы создаем себе будущее. Он подошел к двери, но задержался, прежде чем открыть ее. --Спите, Роджер. Завтра утром примите ванну, пока вам примеряют новую одежду. А потом -- за работу! А если устанете -- подумайте о том, что принесет вам этот труд. Ауфвидерзеен! --До завтра,-- ответил Два Сокола. Когда дверь за Раске закрылась, пилот встал и отправился в спальню. Кровать была огромной, с балдахином на четырех столбах. На бархатных занавесях были вышиты сцены из перкунишанской истории. Одна из них изображала пытки вождя викингов, схваченного во время налета на перкунишанские земли. В сон такое зрелище не тянуло, зато наводило на невеселые мысли. Планы побега надо составлять с очень большой осторожностью. Если их вообще стоит составлять. Предложение Раске было заманчивым. Почему бы не согласиться? На Земле-2 все страны для него равны. И ни одной из них он ничем не обязан. Даже самая близкая родня, какую он мог найти -- хотинохсоних, его народ -- сначала пытали его, а потом упрятали в сумасшедший дом. В эту минуту в комнату заглянул Квазинд и спросил, можно ли ему поговорить с хозяином. Два Сокола жестом предложил ему сесть на край постели, но кинуккинук остался стоять. --Я не понимаю язык, на котором вы говорили с Раске,-- сказал он.-- Мне позволено будет спросить вас, о чем шла речь? --Не изъясняйся как раб,-- прервал его Два Сокола.-- Ты должен играть роль моего слуги, чтобы выжить, но это не значит, что мы не можем говорить друг с другом как мужчины, когда остаемся одни.-- Он еще раньше тщательно обыскал комнату в поисках подслушивающих устройств и ничего не нашел. Здешняя электроника не доросла до "жучков". Но шпиона можно спрятать и за стенкой.-- Иди сюда, садись на край постели, и говори очень тихо. Два Сокола вкратце пересказал Квазинду содержание своей беседы с немцем. Индеец долго молчал, нахмурив густые черные брови. --То, что сказал этот человек -- правда,-- произнес он наконец.-- Ты можешь стать великим человеком, хотя останешься чужаком, и будешь видеть презрение за их улыбками, поклонами, богатыми домами и красивыми скво. Для вапити (белых) ты всегда останешься дикарем-выскочкой. А когда война закончится и вы будете не нужны,-- что тогда? Так легко будет оклеветать вас, отобрать у вас звания и титулы, может, превратить в рабов, может, убить. --Ты пытаешься о чем-то сообщить мне,-- ответил Два Сокола.-- Но пока ты не сказал ничего такого, о чем бы я сам не подумал. --Эти люди пытаются превратить в Перкунишу всю Европу,-- сказал Квазинд.-- Они -- зло. Они хотят истребить дакота, кинуккинук, хотинохсоних и собственных союзников -- ицкапинтик. А все белые народы Европы будут говорить на перкунском языке -- остальные будут запрещены. Знамена других наций будут сожжены, их история предана забвению. И придет день, когда каждый ребенок в Европе будет считать себя перкунишанином, а не ибером, расна, блодландцем, акхайвянином. --И что тут нового? -- спросил Два Сокола.-- Может, так даже лучше. Не будет больше никаких национальных разногласий, никаких войн. --Ты говоришь, как один из них. --Нет,-- возразил Два Сокола.-- Их цели разумны, хотя мне не нравятся их средства. Но какова альтернатива? Может, блодландцы лучше? Разве кинуккикук не уничтожили бы своих извечных врагов, инскапинтик и хотинохсоних, получи они такую возможность? Разве Блодландия не стремится достичь господства над другими странами? Разве Акхайвия хотела бы возродить империю Кассандра Великого? --Ты сказал мне, что считаешь рабство злом,-- напомнил Квазинд.-- Ты сказал, что белые Европы давно отменили у себя рабство, и в этой... Америке... они сделали то же. Ты говорил, что с людьми с черной и коричневой кожей в Америке все еще обращаются как с рабами, но когда-нибудь исчезнет и это. Ты говорил... --А ты хочешь сказать мне что-то еще, кроме этой лекции по этике,-- прервал его Два Сокола.-- Ты расспрашиваешь меня, потому что не уверен, можно ли мне сказать это, или нет. Верно? --Ты смотришь в мою печень и читаешь мои мысли. --Далеко не все. Но я ставлю десять к одному, что кто-то предложил тебе бежать. Это был блодландец? Квазинд кивнул. --Я должен довериться тебе. Иначе побег не состоится. Им нужен ты, не я. Я говорил с тобой о том зле, что есть Перкуниша, потому что хотел прочесть твою печень. Узнать, что ты чувствуешь, когда я рассказываю о них. Понимаешь ли ты печенью, что это совершенное зло? Да, ее враги полны недостатков, но разве у них не тправа самим лепить свою судьбу? Что ты чувствуешь? Два Сокола встал и положил руку на плечо великана. --Насчет Блодландии и других стран -- не знаю. Но Перкуниша слишком похожа на Германию моего мира. Может, я и научусь выносить перкунишан, но что-то не верится мне в это. --Я надеялся, что ты скажешь так. --Если бы я сказал тебе, что хочу остаться здесь и работать на Перкунишу, ты убил бы меня, верно? Блодландцам я нужен живым, но если они не смогут заполучить меня, то сделают все, чтобы я не достался врагу. Так? --Я не хочу лгать,-- ответил Квазинд мрачно.-- Ты мой друг; ты спас мне жизнь. Но ради своей страны я убью вас вот этими руками. А потом постараюсь уничтожить как можно больше перкунишан, прежде чем они убьют меня! --Ладно. Итак, каков же ваш план? --Мне передадут, когда придет время. А пока вам придется сотрудничать с врагами. Квазинд вернулся в свою комнату. Два Сокола полежал еще некоторое время, не закрывая глаз, в своей роскошной постели, думая о Хорсте Раске. Немец верили, что приберет к рукам весь этот мир. Но если блодландцы намеревались убить Два Сокола, если тот решит сотрудничать с перкунишанами, то наверняка они намерены уничтожить и Раске. Только убив его, они могли лишить Перкунишу новейшего оружия и техники, которыми снабжал ее пришелец из иного мира. Глава 12 Следующая неделя прошла в напряженной работе. Каждое утро Два Сокола проводил по три часа за изучением языка. Потом он работал в своем кабинете до полуночи, а то и дольше. Кабинет находился на одной из больших фабрик на окраине города. На работу его доставляли в машине под эскортом броневиков -- не только, чтобы воспрепятствовать любой его попытке к бегству, но и чтобы защищать его в случае покушения. Раске поручил ему сконструировать устройство для синхронизации пулеметного огня с вращением пропеллера самолета. Два Сокола знал основной принцип такого устройства, но чтобы изготовить опытный образец, ему потребовалось четыре дня. Сразу же после этого пришлось консультировать группу, которая разрабатывала ракеты "воздух-земля". Это заняло у него еще неделю. Затем бывшего пилота назнавили главным инженером группы по разработке машин, инструментов и технологий для массового выпуска самолетов. Два Сокола не успел тольком приступить к работе, как Раске снял его с этого поста. --У меня для вас есть работа поинтереснее. Мы с вами будем обучать пилотов, ядро новых Военно-Воздушных Сил Перкуниши. Как вам понравится быть сооснователем воздушной армии? Раске сиял от радости. Он постоянно исходил энтузиазмом, счастьем и оптимизмом. Два Сокола знал, что Раске застрелит его при первом же подозрении, но не мог не испытывать к нему симпатии. Это чувство облегчало ему работу на Раске и для Раске. Прошло три недели. Пролетела осень, надвинулась вплотную скорая зима. Два Сокола поинтересовался у Квазинда, не получал ли тот сообщений от блодланских агентов, но тот покачал головой. --Нет. Мне сказали, что сважутся со мной, только когда готовы бдут действовать. Два Сокола не сказал Квазинду, что и сам не думал пока бежать. Вопреки всему он воодушевился своим новым заданием -- обучением пилотов. К тому времени было изготовлено вручную четыре двухместных моноплана. Каждый из них имел двенадцатицилиндровый мотор с водяным охлаждением, двойное управление и радиус полета сто пятьдесят миль при крейсерской скорости сто миль в час. скоростью сто шестьдесят километров в час. Разумеется6, их нельзя было сравнить с машинам, которые построил бы Раске, будь у него больше времени и необходимые материалы. Алюминия не было вовсе, а лучшая здешняя сталь уступала даже той, что на Земле-1 плавили во времена Первой мировой. Земле-1 в 1918 году. Авиабензин тоже был низкого качества. Поэтому машина была очень простой, ограниченной в скорости и радиусе полета. Но, несмотря на это, как разведчик, штурмовик и легкий бомбардировщик для налетов на прифронтовые склады -- современные задачи перкунишанских ВВС -- она вполне подходила. А еще -- для уничтожения дирижаблей. Раске планировал вскоре пустить в производство более маневреные и быстроходные истребители, а также создатьь звено двыхпоторных бомбардировщиков, но главный штаб потребовал отложить этот проект. Ожидалось, что Европа будет завоевана прежде, чем его дастся завершить. Когда придет время помериться силами с южноафриканскими ихванами и саарисет (финноязычными жителями Японских островов), тогда можно будет заняться усовершенствованием воздушных кораблей. В день, когда Раске представил первую готовую машину, сам кассандрас во главе верховного командования появился на аэродроме. Король Перкуниши был широкоплечим густобородым мужчиной лет пятидесяти. В последнюю войну он потерял правую руку. Тогда он командовал пехотой во время нападения на последний блодландский форт на европейском континенте. И в рукопашной схватке блодландский офицер саблей отсек руку молодому королю. Разъяренные перкунишанские солдаты казнили офицера и вырезали всех защитников форта. Двух Соколов представили правителю. Американец ухитрился не опозориться только благодаря тому, что больше часа зубрил предписанные обычаем обороты речи и жесты. Стоять ем пришлось рядом с кассандрасом -- тот хотел, чтобы в случае нужды кто-то мог ответить на технические вопросы. Раске вывел самолет из ангара. Ради такого случая он одел красно-сине-черный мундир, который он создал сам в качестве формы новых военно-воздушных сил. На голову он одел прусский шлем, шею повязал желтым шарфом; глаза пилота прикрывали очки в форме сот. Персиняй, дочь кассандраса, подбежала к нему; немец обнял ее за талию и поцеловал в щечку. Король, казалось, не был против, но кое-кто из придоврных нахмурился. Они не одобряли романа принцессы с иностранцем, и, хуже того, простолюдином. Влияния Раске в военных делах они тоже не одобряли. Но мнение свое все держали при себе. Раске ходил в больших друзьях у главы службы госбезопасности, мелкопоместного дворянина и полукровки-расна. Раске забрался в машину и запустил мотор. По рядам офицеров высшего командования пробежал тихий говор. До сих пор двигатели внутреннего сгорания приходилось заводить вручную, а моторы дирижаблей перед стартом -- запускать при помощи вспомогательных паровых машин. Серебристый моноплан оторвался от земли, поднялся на три тысячи футов и исполнил каскад петель, бочек и иммельманов, после чего благополучно сел. Два Сокола непроизвольно вздрогнул, когда железные ободья колес ударились о дерн. Пока штабные генералы наперебой поздравляли Раске, Два Сокола проверил шасси. Спицы колес были слегка погнуты. Через несколько посадок колеса придется менять. Чтобы наладить изготовление синтетической резины, нужно по меньшей мере два года. Химики экспериментировали на базе информации, полученной от Раске, но тот имели весьма слабое представление о получении неопрена из хлоропрена. За следующие пять дней Раске и Два Сокола испытали все четыре прототипа, совершили нападение на колонну бутафорских машин, выпускали ракеты и сбрасывали бомбы. Два Сокола заметил, что когда он поднимал самолет в вооздух, бак машины был заполнен только на четверть. Раске не хотел, чтобы в голову его коллеге пришла мысль бежать на самолете к побережью, всего в девяноста милях к северу. Авиастроительный завод работал на полную мощность, в три смены. Однако первые серийные машины должны были появиться только через месяц. Раске и Два Сокола от заката до рассвета находились в воздухе, обучая пилотов. Когда десять первых учеников освоили полетные навыки в достаточной мере (не по мнению Двух Соколов), они, в свою очередь, стали обучать других. Произошло неизбежное. Одна из машин сорвалась в штопор -- погибли инструктор и ученик. Другая машина зацепилась при взлете и разбилась всмятку, хотя пилот отделался царапинами и ушибами. Раске был в ярости. --У нас осталось только две машины. Если учесть еще время на ремонт и замену колес, мы и ими не можем воспользоваться как следует! Два Сокола подал плечами, хотя на самом деле его это беспокоило не меньше. Его план требовал, чтобы один самолет мог подняться в воздух. Если разобьются все четыре, он застрянет здесь надолго. Однажды вечером, когда Два Сокола корпел над чертежами съемных баков для горючего, в его кабинет вошел Квазинд. --Послезавтра,-- сказал он.-- Блодландский агент сказал, что мы должны быть готовы к закату. Когда нас повезут домой с аэродрома. --Каков их план? Квазинд разъяснил, что два броневика, охранявшие обычно важную особу пилота, будут отозваны якобы по случаю волнений в другом конце города. Приказ отдаст блодланский агент в форме крейона (генерала). Когда броневики скроются, Квазинд должен будет убить охранника, а Два Сокола -- избавиться от шофера. Если командиры броневиков не подчинятся приказам псекдо-крейона, обе машины будут расстреляны спрятвашимися вдоль дороги агентами, но блодландцы надеялись, что до этого не дойдет. --Куда они хотят нас отправить? --Ночами будем ехать, днем -- прятаться. На берегу будет ждать лодка, которая доставит нас в Тюрсланд. Перкуниша туда пока не втрогалась -- это не настолько влиятельная держава, чтобы стать первоочередной мишенью. Оттуда на дирижабле полетим в Норуэй, а там на корабле отправимся в Блодландию. --Довольно рискованно,-- заметил Два Сокола.-- надеюсь, они знают, что делают. Когда пилот возвратился в ангар после второго учебного полета за день, его приветствовал Раске. На лице немца играла загадочная улыбка, и Два Сокола насторожился, не раскрыт ли план побега. Он осмотрелся,-- нет ли вокруг готовых схватить его офиыеров тайной полиции,-- но все, казалось, было как обычно. Рабочие собирали две новые машины из только что привезенных с завода деталей. Группа учеников выслушивала инструкции одного из наскоро обученных пилотов. А несколько солдат, которых он заметил, были обычной охраной. Тем не менее Два Сокола нащупал под широким поясом свой двухствольный пистолетик. Полиция Ицкапинтика не заметила орущия -- их внимание отвлекла Ильмика. А перкунишане не обыскивали пленников, решив, что ицкапинтик и так отобрали все, что можно. --Вы как-то рассказывали мне,-- заметил Раске,-- что восхищены фрау Ильмикой. Не хотите ее получить? --Что вы имеете в виду? -- озадаченно спросил Два Сокола. Он не был уверен, что Раске не пытается поймать его на крючок. Хотя при чем тут блодландка? --Вы не знаете, что произошло? Два Сокола покачал головой. --Да, вам же не говорят. Она попала в немилость. И в тюрьму. Сам кассандрас предложил ей свободу, если она откажется от Блодландии ради Перкуниши. Эта глупая сука отвесила ему пощечину! Можете себе это представить? Оскорбить короля перед всем двором! Странно, что ее не казнили на месте. Поверьте, его величество бол для этого достаточно зол. Хорошо еще, что за девушку вступилась жена кассандраса. так что она сидит в тюрьме, пока его величество ищет для ее подобающую кару. Раске усмехнулся. --Я помню, как вы говорили мне о том, что девушка эта красива, но вы никогда не сможете ее коснуться. Теперь, мой краснокожий друг, друг, чтобы показать вам, как я ценю вас и забочусь о своих людях, я устроил так, чтобы вы получили свою даму сердца. Сегодня утром я говорил об этом с кассандрасом, и он был в восторге. Он считает, что девушка будет наказана так, как она этого заслужила. А вы будете вознаграждены. Я почти хотел бы оказаться на вашем месте. Но не осмеливаюсь. Дочь его величества не слишком-то снисходительна в этих вопросах. --Это что -- шутка? -- осторожно спросил Два Сокола. Раске откровенно расхохотался. --Благородная Ильмика, племянница короля Милки Блодландского и внучатая племянница кассандраса Перкуниши -- ваша! Ваша рабыня! На обхождение с ней вы получили карт-бланш! Я... Что с вами, Zwei Habichten? Я думал, вы обрадуетесь. Или вы... --Ошеломлен -- более точное слово,-- сказал Два Сокола.-- Только... Ну, неважно. А что будет с ней, если я откажусь? --Откажетесь? Вы сошли с ума?! Selig! Если вы такой безумец, что отклоняете мое предложение... ну, тогда не знаю. Я слышал, что ее, может, посадят в одиночку, пока она не отдаст там богу душу. А, может, попадет в один из армейских борделей, хотя вряд ли кассандрас пойдет на это. Кто знает? И кого это заботит? Два Сокола это тоже не должно было заботить. Но он как-то вдруг понял, что, как бы не обернулись дела, он должен принять Ильмику в качестве своей рабыни. Это единственный способ спасти ее. Конечно, ее присутствие все осложнит. Но блодланским агентам не стоит жаловаться -- она ведь дочь дворянина, племянница правителя страны. Пусть радуются, что могут ее спасти. --О'кей.-- ответил он.-- Пришлите ее ко мне. Раске хлопнул его по плечу и подмигнул. --Расскажете, как у вас там получится, а? Два Сокола вынудил себя улыбнуться, хотя куда больше хотел сейчас сломать немцу челюсть. --Может быть. --Повеселились, и будет,-- заметил Раске.-- Пора приниматься за работу. Обучением пилотов в тот день должен был заниматься Два Сокола, поскольку Раске вызвали на совещание у начальника службы снабжения. --Это самый реакционный дурак в мундире из всех, которых я когда-либо видел,-- возмущался Раске.-- Я разработал ему магазинную винтовку, которая десятикратно усилит огневую мощь пехоты. Так вы думаете, этот осел захотел ее получить? Нет, он говорит, что обычный солдат злоупотребит им. Он будет, дескать, палить в белый свет вместо того, чтобы тщательно целиться. Это оружие будет слишком щедро расходовать боеприпасы. Но это не единственная причина, по которой он не хочет такого оружия! Вы знаете, что обслуживающий персонал здешных гетлингов* должен состоять только из кадровых офицеров? Простые солдаты и младшие чины могут походить к ним только в случае крайней необходимости. Это нелепое правило возникло тридцать лет назад. После поражения в войне часть армии, а с ней немало рабочих, крепостных и рабов восстали. Бунт был подавлен, но с тех пор аристократия заботится, чтобы у простолюдинов в руках не было опасного оружия. Когда-то в этом законе был смысл, но сейчас он абсурден! Свинья! * Гетлинг -- картечница (названа по имени изобретателя, Р.Гетлинга). Вышла из употребления к началу XX века. Два Сокола пришлось ждать до вечера, прежде чем привести в иисполнение первую стадию своего плана. Он отстранил от полетов одну из машин под тем предлогом, что у нее шумит мотор, а потом заявил, что хочет провести опыт. Пока один механики перебирали двигатель в поисках источника шума, другие приваривали крепленичя для дополнительных баков, котрые должны бли располагаться под крыльями, там, где находились направляющие для ракет. Шланги присоединялись к бензиновой помпе, снабженной двумя дополнительными вентилями. Механики, разбиравшие двигатель, заявили, что никаких неполадок ненашли. Два Сокола благосклонно заявил, что мог и ошибиться. Когда машину привели в рабочий вид, он залез в кабину и запусти двигатель. В двух основных баках находилось совсем немного бензина. Два Сокола позволил мотору поработать несколько минут, потом открыл вентили дополнительных баков. Во время переключения мотор работал без перебоев. Тем временем наступила полночь. Два Сокола приказал убрать дополнительные баки и шланги и оттащил их в дальний конец ангара, чтобы они не попались на глаза Раске. По дороге в столицу он объяснил Квазинд, что сделал. --Поговори со своим связником, выясни, что он собирается сделать. И скажи, что планы изменились. А еще лучше -- пусть он сам поговорит со мной. Мне придется все объяснять до мелочей. Квазинд возразил, что агент не пойдет на это: устанавливать контакт напрямую очень опасно. --Если он этого не сделает, все их предприятие лопнет. Когда я могу его увидеть? --Завтра, ранним утром. До отъезда. Когда они добрались домой, то обнаружили там двух солдат и Ильмику Торсстейн. Она сидела на огромной софе очень прямо, сложив руки на коленях и высокомерно глядя в пол. Несмотря на попытки не терять достоинства, она выглядела подавленной. Узел золотистых волос на затылке растрепался. Больше того, одета она была в свободную блузу и длинную юбку из дешевой крашеной хлопчатобумажной ткани -- одежду рабыни. Девушка была потрясена, увидев вошедшего Два Сокола. Повидимому, ей не сказали, кто живет в этой квартире. А может, она даже не знала, что ее ждет. Два Сокола отпустил солдат. Девушка заговорила первой. --Зачем я здесь? Два Сокола без обиняков рассказал ей. Она восприняла эту новость, даже не моргнув. --Вы, должно быть, устали и голодны,-- сказал Два Сокола.-- Квазинд, принеси ей еды и вина. --А потом? -- спросила она, взглянув на него. Он стоял, улыбаясь, пока Ильмика не покраснела. --Не то, что вы думаете,-- ответил он, наконец.-- Мне не нужна женщина, которая меня не хочет. Я не буду принуждать вас. Ильмика покосилась на двух девушек-индеанок, выглянувших из кухни. --А они? --Они рабыни. И они сейчас уйдут. Можете спать в их комнате. Там есть запор изнутри. Внезапно по щекам девушки побежали слезы, губы ее задрожали. Она встала, громко всхлипывая. Два Сокола положил ей руки на плечи и прижал ее лицо к своей груди. Несколько минут Ильмика безудержно рыдала, а потом осторожно высвободилась из его объятий. Два Сокола дал ей носовой платок. Пока она вытирала слезы, появился Квазинд и сказал, что ужин ждет в ее комнате. Ильмика без единого слова последовала за ним. --Я поговорю с ней перед тем, как она ляжет спать,-- сказал Два Сокола, когда Квазинд вернулся.-- Она должна знать, что здесь происходит. --Зачем ты все это для нее делаешь? --Может быть, я влюблен в нее, а может, это безнадежный случай рыцарства. Тоже мне Гавейн краснокожий нашелся... Не знаю. Знаю только то, что я не позволю бросить ее в темницу до конца жизни или отправить в армейский бордель. Квазинд пожал плечами, показывая, что не понимает. Но, если Два Сокола так хочет, пусть все так и будет. Короткий сон не принес отдыха. Проснвшись поутру, Два Сокола вышел, собираясь на кухню, но олстановился в гостиной, застав Квазинда тихо беседующим с каким-то незнакомцем. Русоволосый усатый чужак был одет в сизую одежду слуги, и в руках у него была только что выстиранная простыня. Как несколько позже узнал Два Сокола, звали его Рульф Андерссон. Два Сокола приказал обоим зайти в спальню. --Квазинд объяснил мне ваш план,-- говорил Андерссон, меняя белье на кровати.-- Вы безумец! --Что скажет правительство Блодландии, если оно получит новейший самолет, обладание которым сэкономит ему месяцы разработок и подготовительных работ? -- парировал Два Сокола.-- Мой план исполним. именно его дерзость, его неожиданность послужить гарантией успеха. --Даже не знаю,-- сказал Андерсон.-- Это просто невероятно. --Вы можете установить связь со своими людьми в Тюрсланде? --Да. Но для того, чтобы все подготовить так, как вы сказали, нам нужно несколько дней. --Нет времени,-- сказал Два Сокола.-- Если Раске сам не обратит внимания на дополнительные баки, так кто-нибудь обязательно ему скажет. Нет, мы должны действовать быстро. Послезавтра все должно быть готово. Не позже. --Ладно, сделаем. Позже я увижу Квазинда еще раз и передам инструкции. Два Сокола еще раз повторил важнейшие пункты своего плана и убедился в том, что Андерсон точно понял, что нужно делать. Потом агент ушел. Два Сокола подергал дверь в комнату Ильмики: она была заперта. --Квазинд, сегодня ты останешься здесь. Мы должны создать впечатление, что она -- моя рабыня. Пускай потрудится здесь: готовка, уборка и все такое. Достань ей приличное платье и косметики. Я же не хочу, чтобы моя наложница плохо выглядела, верно? Он отправился на аэродром. Дел у него было в тот день немало: приходилось работать еще и за Раске, застрявшего в генштабе. Двум Соколам это было только на руку. Он еще немного поработал над дополнительными баками и поднялся в воздух, чтобы проверить эти изменения в полете. После посадки его встретил офицер, ответственный за сборку обоих новых самолетов. Он сказал, что машины готовы к установке бензобаков. Добавочные баки со старой машины придется снять, а подвесные крепления -- удалить. Как ему ни жаль, но других баков для установки на новые машины нет. --Очень хорошо,-- сказал Два Сокола, бросив взгляд на часы.-- Займетесь этим завтра. --Но мы получили приказ от Раске подготовить новые машины как можно скорее. Ночная смена может присоединить баки к утру. --Я хочу, чтобы Раске видел мои добавочные баки,-- прорычал Два Сокола.-- Они увеличат радиус действия наших машин на сотню миль. Это намного важнее, чем день промедления с новыми машинами. Я приказываю вам оставить баки там, где они есть. --Мои люди не могут бездельничать! Раске снимет с меня голову за промедление! --Я беру всю ответственность на себя,-- ответил Два Сокола.-- Вы и ваши люди можете отдохнуть ночь. Вы и так работали слишком много. Я подпишу приказ. Некоторое время офицер боролся с сомнениями, затем отдал честь и прошел через ангар, чтобы передать своим людям новый приказ. Два Сокола наблюдал за ним. Оставался шанс, что офицер свяжется с Раске, чтобы тот подтвердил только что полученный приказ. Если Раске услышит об этом, он тотчас же поймет, что намеревается сделать американец. Два Сокола подошел к офицеру. --Вы, кажется, боитесь затруднений,-- сказал он.-- Можете немедленно немедленно связаться с Раске. Если он отдаст приказ продолжать работу, пусть так. А пока вы с ним не связались, всю ответственность за задержки несу я. Офицер облегченно вздохнул и поспешил прочь, чтобы через десять минут вернуться и разочарованно сообщить: --Раске на совещании, у него нет времени. Но он распорядился, чтобы я обращался к вам, если возникнут какие-нибудь проблемы. --Так что, как видите, ваша совесть чиста. Два Сокола вздохнул. Он выиграл эту партию. Квазинд нетерпеливо ожидал его в квартире. --Андерссон сообщил, что агенты в Тюрсланде осведомлены обо всем. Агенты на запасном аэродроме уже готовы. До утра он больше ничего не сможет сообщить. Но он очень волнуется. Если ветер на побережье силен, самолет нельзя будет увезти... --В таком случае придется его оставить и взять рыбачий баркас,-- ответил Два Сокола.-- Где Ильмика? --В своей каморке. Два Сокола постучал в дверь, и та тотчас распахнулась, открыв его взору совершенно иную, как ему показалось, женщину. Прическа ее была безупречно-проста, глаза подведены, губы накрашены. Она одела платье в нео-критском стиле -- с глубоким декольте, туго затянутым золотым поясом и юбкой-колоколом, в разрезе которой соблазнительно мелькали шелковые нижние юбки. --Ваше превосходительство прекрасны,-- заметил Два Сокола.-- Но вам придется переодеться во что-то менее привлекательное, но более удобное. Сможете сойти за перкунишанского солдата? --Я весь день перешивала один из ваших мундиров,-- ответила она, смеясь, и, заметив, что пилот недоверчиво поднял бровь, добавила: -- Пусть за блодландских дворянок работают слуги или рабы, но нас учат всем домашним ремеслам. Как мы можем присматривать за нашими рабынями, если сами ничего не знаем? --Разумно,-- признал Два Сокола. Он мог сказать еще много в отношении рабства -- правда, не в женском обществе. Но сейчас явно было не время. --Завтра встаем рано. На аэропорт надо попасть до рассвета. Я намеренно не придерживался строгого расписания, так что никто ничего не заподозрит. Ильмика выглядела такой свежей и прекрасной, что пилоту безумно захотелось поцеловать ее. Но он сдержался. Это лишь оскорбило бы ее. Даже если он и вызывал в ней ответной чувство, она не имела права выказывать к индейцу больше приязни, чем к верному слуге или вассалу. Два Сокола пожелал девушке доброй ночи и отправился в постель. Он тотчас же заснул, и ему показалось, что его разбудили через несколько минут. --Что, неужели уже пора вставать? --Нет,-- ответил растолкавший его Квазинд.-- Тебя вызывают по телефону. Раске. --Среди ночи? -- Он взглянул на часы на своем ночном столике. слабо освещаемые газовым фонарем. Было два часа ночи.--Какого черта ему надо? --Не знаю,-- ответил Квазинд.-- Надеюсь, его понос пробрал. Два Сокола вылез из постели, прошлепал в соседнюю комнату и взял трубку. В ней шипело и щелкало, голос Раске был слышен с трудом. Перкунишанская телефонная техника оставляла желать лучшего. --Раске? --Два Сокола? -- взорвался Раске.-- Что это за трюк вы выкинули? Можно подумать, я ничего не узнаю! Умнее действовать надо, друг мой краснозадый! --О чем это вы? -- поинтересовался Два Сокола. Раске объяснил. Именно этого и боялся Два Сокола. Дежурный офицер не удовлетворился его заверениями и еще раз попытался связаться с Раске. На этот раз ему повезло -- он нашел немца на балу, устроенном женой кассандраса. Узнав о дополнительных баках, Раске тут же разгадал намерения Двух Соколов. --Я никому ничего не скажу,-- объявил Раске.-- Вы мне симпатичны. Больше того -- вы мне нужны. Так что вы легко отделаетесь. Но я вынужден ограничить вашу свободу. Будете жить по строгому графику. А я бду знать, что вы делаете каждую минуту. Раске сделал паузу. Два Сокола молчал. Когда немец продолжил, в его голосе слышались жалобные нотки. --Почему вы хотите бежать? Вам же здесь хорошо. Вы влиятельный человек. Блодландцы ничего не смогут вам предложить. Кроме того, Блодландия обречена. К следующему году она будет покорена. --Мне в Перкунише просто неуютно,-- ответил Два Сокола.-- Она сильно смахивает на Германию. --Ах ты свинья краснозадая! -- Раске запнулся -- Два Сокола слышал его тяжелое дыхание в трубке -- и выдавил: -- Еще один такой трюк -- и пойдете к стенке! Или в камеру пыток! Ясно? --Конечно,--сказал Два Сокола.-- Еще что-нибудь? Я хочу спать. Раске внезпано расхохотался. --А вы хладнокровны. Мне это нравится. Очень хорошо. Вы покинете свою квартиру точно в шесть утра и сразу же по прибытии на аэродром доложите коменданту. Кроме того, ваш слуга, этот Квазинд, не сможет покидать квартиру. Я немедленно проинструктирую вашу охрану. И еще кое-что. Если вы будете плохо вести себя, у вас отберут вашу маленькую беленькую игршку. Понятно? --Понятно,-- ответил Два Сокола и бросил трубку. (окончание следует)