Стивен МАККЛЕННАН ТОВАРИЩ МАФИОЗИ ------------------------------------------------------------- Stephen MacClennan. Comrade Mafiozi (с) Илан Полоцк, перевод (e-mail: root@info.bb.neonet.lv) Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. -------------------------------------------------------------- ВСТУПЛЕНИЕ ЛОШАДЬ БЕЗ УЗДЫ И СТРЕМЯН "Мы наследники великой цивилизации, и ее возрождение в новой, современной и достойной для каждого человека жизни теперь зависит от всех и от каждого". (Президент СССР Михаил Горбачев в своей прощальной речи 25 декабря 1991 года). Инспектор Владимир Калиниченко, легендарный борец с преступностью в бывшем Советском Союзе, стоял на тротуаре одной из улиц срединной части Манхэттена, внимательно осматриваясь по сторонам. Он разглядывал мужчин и женщин, которые спешили мимо, не обращая на инспектора ровно никакого внимания, словно его тут и не существовало. Калиниченко стал рассматривать элегантные стеклянные двери здания, перед которым он стоял. Затем перевел взгляд на своих американских хозяев, которые только что поведали ему, что строение приобретено одним из ведущих политиков Российской Федерации. И теперь американцы ждали его реакции. - Можете считать, - с мрачноватой серьезностью сказал один из них, - что так начинается захват коммунистами Нью-Йорка. Калиниченко не засмеялся. Он снова стал разглядывать здание. На первом этаже был расположен шикарный ресторан и торгово-выставочный центр. Перед глазами инспектора всплыл облик его убогой московской квартирки. Решив, что американцы никогда не поймут иронии ситуации, он наконец повернулся к ним. Стояла ранняя осень 1991-го года; всего несколько недель назад потерпела крах попытка переворота в Москве, был положен конец безраздельному владычеству Коммунистической партии Советского Союза - и оставалось меньше четырех месяцев до окончательного распада СССР. Калиниченко прибыл в Америку с заданием от российского правительства - попытаться разрешить одну из самых больших тайн, связанных с окончанием холодной войны: определить местонахождение богатств КПСС, ибо были основания предполагать, что советское руководство тайно перевело в Европу и в Соединенные Штаты миллионы, а может быть, и миллиарды долларов. Правительство было серьезно настроено нанять солидное и уважаемое нью-йоркское детективное агентство, дабы оно помогало Калиниченко в его розысках. Но тем не менее, пока ему оставалось лишь предполагать, понимают ли американцы, с чем им придется иметь дело. Невысокий и полный, с выпирающим животиком и улыбающимся розовым лицом, увенчанным прядями седоватых волос, Калиниченко производил впечатление добродушного дядюшки, любимца племянников. Но дела, которые ему довелось расследовать, создали ему репутацию одного из самых знаменитых детективов России. Как следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР, он возглавлял группу, в 70-х и 80-х положившую конец неприступной твердыне партбоссов южной России и Средней Азии, торговавших своим влиянием в структурах власти. Он заслужил полный иконостас наград социалистической родины, стараясь уничтожить механизм коррупции, который функционировал в самом сердце советского государства - и профессиональное мастерство этого человека вызывало у коррупционеров такое опасливое уважение, что, потерпев неудачу с попыткой подкупа, они попытались организовать покушение на него. И все же даже для человека с такими талантами задание, с которым он оказался в Нью-Йорке, было далеко не из легких. Его можно было счесть настоящим вызовом. Он оказался в роли Аркадия Ренько, выдуманного советского детектива, героя книги Мартина Круза Смита "Парк Горького", которого внезапно отправили на Запад, предоставив в его распоряжение переводчика и открытый счет и потребовав не столько поймать преступника, сколько организовать преступление.(1) Калиниченко побывал в советском консульстве в Нью-Йорке, но там, как и следовало ожидать, никто не смог подтвердить полученную от американцев недавнюю информацию. Занятый поисками других следов, ведущих к золоту партии, он решил отложить разрешение этого вопроса до возвращения в Москву, ибо нашел свидетельства того, что в начале года из Центрального Банка страны в Нью-Йорк было переведено несколько миллионов долларов. Но пока это было все, что ему удалось выяснить. - Стоить ли копать дальше? - услышал он от высоких государственных чинов. Здание сюда не перетащить. И кроме того, в Советском Союзе нет закона, запрещающего приобретать недвижимость в Нью-Йорке. Все дальнейшие старания Калиниченко продолжить расследование сталкивались с таким же неприязненным отношением. И через шесть месяцев эпическая сага о поисках коммунистических миллионов, по всей видимости, сошла на нет.(2) Вскоре Калиниченко оставил государственную службу и стал юридическим советником в одном из частных банков Москвы, где ныне занимает пост вице-президента оного. - Я не хотел оказаться в дураках, - в ноябре 1992 года сказал он мне в своем просторном новом офисе, завершая повествование о путешествии в Нью-Йорк. - У меня была масса возможностей проследить пути перекачки денег: я знал и имена, и номера банковских счетов. Но в результате моих расследований так и не было возбуждено ни одного уголовного дела. И я понял, что борьба с коррупцией в нашей стране - это война с ветряными мельницами. К тому времени большинство соратников Калиниченко пришли к таким же выводам. Меньше, чем через три года после начала второй великой русской революции столетия, государство уже захлебывалось от потоков коррупции, оппортунизма и преступности, подступавших к самому горлу. Государству не только не удалось представить доказательства продажности своих предшественников - оно было не в состоянии сдерживать алчность своих же министров. Бесконечные скандалы стали привычным явлением на Руси. По газетным заголовкам можно было судить, что из разряда сверхдержав Россия скатывается в ранг третьеразрядного государства. Министерские чиновники торговали контрактами. В армейских казармах в открытую действовали сбытчики краденого оружия, а в пределах некогда наглухо закрытых военно-промышленных комплексов хватали за руку торговцев оружейным ураном. Миллионы долларов, вырученных за строевой лес, нефть, золото и наркотики ежемесячно тайно утекали из России и Содружества Независимых Государств. И поскольку в России стала утверждаться относительно свободная экономика, государство потеряло монополию на преступность. Конкуренция, свойственная свободному рынку, носила в России убийственно пародийный характер, когда на улицах российских городов банды открыто вступали в огневой контакт за право владения той или иной территорией, оставляя за собой трупы расстрелянных; все это напоминало войну гангстеров в Чикаго в двадцатых годах. Преступные картели, которые, по мнению полиции, контролируют в России 40 процентов валового национального продукта, начали проникать на биржи акций и рынок торговли недвижимостью. Гангстеры стали не только невозбранно открывать счета; они открывают банки. В 1992 году преступность стала самой быстроразвивающейся отраслью постсоветской экономики. Прокуратура сообщила, что с 1991-го по 1992-й годы она выросла на 33 процента. Из 2,7 миллиона зарегистрированных преступлений более половины занимают убийства и тяжкие телесные повреждения. О кошмарном конце советского полицейского государства свидетельствует приемный покой любой из московских больниц, который в конце каждой недели заполнен жертвами огнестрельных и ножевых ранений. В 1993 году количество убийств выросло на 27 процентов, а преступления, совершенные с применением огнестрельного оружия, подскочили до уровня в 250 процентов. И в стране, где еще недавно изъятие револьвера у частного лица было событием экстраординарным, эти цифры не могут не волновать.(3) Когда надежды, возлагавшиеся на демонтаж коммунизма, не оправдались, слово "демократия" практически исчезло из повседневного употребления. Его место занял своеобразный неологизм, который то и дело можно услышать в разговоре - "беспредел", то есть, полное отсутствие норм и правил; но он точно отображает специфику жизни в России, которая превратилась в пограничье, где исчезли все путевые знаки, внушавшие хоть какое-то спокойствие. - Порой наши люди воспринимают демократию, как право делать все, что захочется, - Асламбек Аслаханов, глава комитета по законности и правопорядку в бывшем советском Верховном Совете, жаловался мне летом 1992 года, когда я собирался на встречу с Калиниченко. - И в результате нас захлестнул беспредел. Теперь у нас господствует дикая демократия, эпидемия захвата всего, что попадает на глаза - лишь бы разбогатеть любой ценой. Когда Михаил Горбачев в канун Рождества 1991-го года появился на экране телевизоров, чтобы объявить о своей отставке с поста президента Советского Союза, никто не ожидал, что перемены пойдут легко и просто. Но мнение международной общественности поддержало убеждение Горбачева, что мощь России позволит ей преодолеть свои слабости, что путем жертв как со стороны руководителей, так и народа стремление к "современной и достойной человеческого существования жизни" может стать реальностью. Этого не произошло. И данная книга ставит перед собой цель объяснить, почему так случилось - и наметить пути, которыми Россия и Запад могут придти к возрождению тех надежд, что так стремительно отцвели в 1991-м году. Когда в мае 1987 года я как корреспондент своей газеты прибыл в Москву, травмы, оставленные по себе посткоммунизмом, были столь же неразличимы, как и само это понятие - посткоммунизм. Михаил Горбачев был молодым энергичным руководителем, который обещал модернизировать дышащую на ладан экономику, положить конец кровопролитной войне, которую его страна вела в Афганистане и ввести государство, ставшее закрытым милитаризованным сообществом, в современный мир. Кампания перестройки, объявленная им в 1986 году, была в такой же мере крестовым походом за моральное возрождение, как и попыткой реформировать экономику. И казалось, что его идея сработала. Солдаты, возвращающиеся из Афганистана, включались в горячие дебаты, и порой создавалось впечатление, что весь Советский Союз принимает участие в огромной семейной перепалке. Редко где в мире было место, столь привлекательное в интеллектуальном смысле, чем здесь, где диссиденты, артисты, кинорежиссеры, бюрократы, шахтеры, заводские рабочие и политики в яростных спорах доказывали друг другу, как должно выглядеть обновленное советское общество. На этом пути было и много неясностей, но после августа 1991 года, ознаменованного неудачной попыткой военного переворота, спорам, казалось, пришел конец. Да, семья раскололась, но, тем не менее, царила атмосфера осторожного оптимизма и добрых предзнаменований. Вместе с миллионами советских телезрителей 25 декабря 1991 года я наблюдал за выступлением Горбачева со смешанным чувством потрясения и восторга. Один из самых ужасных экспериментов в истории человечества завершился, но начинался другой, не менее ужасный. Не существовало в прошлом империй, которым предстояло проделать такой путь, какой лежал перед Россией и бывшими советскими республиками - фактически возвращение из утопии - но энергия и оптимизм, которыми были преисполнены предыдущие пять лет, давали основания для надежды. Может, стоило бы углубиться в размышления или хотя бы уделить внимание истории. В опьяняющей возбужденной атмосфере 90-х годов легко было упустить из виду, в какой мере прошлое России влияет на ее сегодняшний политический выбор. Страх перед хаосом и беспорядком глубоко внедрен в политическую культуру России. В период от 1905-го до 1920-го гг., ознаменованного годами первой великой революции и гражданской войны, нация уже пережила долгий период беспредела. Победа большевиков в 1917 году дала начало социальным и экономическим потрясениям, которые сказались на всей стране. В ней множились вооруженные банды, которые грабили крестьян и нападали на милицию. Города забыли, что такое закон и порядок. В 1919 году даже Владимира Ленина, основателя советского государства, когда он ехал в свою загородную резиденцию, на дороге остановила и ограбила банда налетчиков. Когда он стал жертвой грабителей, его реакцию нетрудно было предугадать. Ленин объявил преступности войну - столь же жестокую, как в свое время против контрреволюционеров. Бандитов расстреливали на месте, и НКВД, секретная служба, ставшая одной из предшественниц КГБ, взяла на себя многие функции полиции. Отныне и навеки государство стало исполнять обязанности судьи, прокурора и палача. Позже апологеты советской системы объясняли властную роль большевистского аппарата как необходимую реакцию на постоянную опасность из-за рубежа. Но Ленин пустил в ход репрессивные меры, чтобы положить конец внутреннему хаосу, что полностью соответствовало русским традициям. Исторически так уж сложилось, что кнут и дубинка служили не только инструментами государственного управления, но и были хорошим терапевтическим средством. Иван Пересветов, один из первых русских публицистов, который жил во времена Ивана Грозного, отметил, что здоровое чувство "страха", внушаемое государством - единственное средство, которое стоит между порядком и анархией. "Если люди не испытывают великий страх, - писал он, - то они никогда не будут повиноваться законам. Как лошадь без узды и стремян не слушается всадника, так и государство, не испытывающее страха, не подчиняется своему правителю". За смертью Ивана Грозного, как известно каждому русскому человеку, последовал период кровавого хаоса, оставшийся в истории под названием "Смутного времени". И нет ничего удивительного, что после августа 1991-го года многие русские сочли, что надвигается новое Смутное время. Когда диктатура Советов выпустила из рук вожжи правления, лошадь под всадником снова попыталась освободиться от уздечки. И снова раздались призывы, что нужна сильная рука, которая натянет удила. Размах преступности и коррупции в посткоммунистической России вызвал к жизни повсеместные дебаты. Является ли "дикая демократия" свидетельством морального банкротства капитализма? Или же это неизбежная черта переходного периода? Если да, то что, в таком случае, представляет сам переходный период? Эти вопросы подспудно определяли всю тематику постсоветской политики. И они настоятельно требовали ответа прежде, чем волнующий эксперимент с реформами, за который взялась Россия, получит дальнейшее развитие. Ответы большей частью должны были дать сами русские. От всех нас, остальных, требовалась лишь реалистическая оценка перспектив, которые для всего мира тонули в тумане умных рассуждений. Реализм должен начинаться с признания, что многие из восторженных выводов и предположений, владевших Западом, оказались преждевременными. Мы поверили, что коммунизм мертв. Мы говорили себе, что русские, воспользовавшись такой потрясающей возможностью, жадно потянутся к демократии. И мы были убеждены, что капитализм и экономика свободного рынка будут мощно способствовать преобразованию России. Да, выводы эти оказались преждевременными - и не потому, что грозило возрождение Советского Союза, а потому, что часть его отнюдь не ушла в мир другой. Что отнюдь не удивляло самих русских. Но для внешнего мира этот факт явился с жестокой очевидностью в октябре 1993-го года, когда после месяцев ссор с правительством Бориса Ельцина группа депутатов заняла Белый Дом, законодательный и административный центр Российской Федерации. Поддержанные тысячами своих сторонников на улицах, они дали начало самой кровавой вспышке насилия в Москве после 1917-го года. Танки из пушек расстреляли Белый Дом, некогда символ демократического противостояния попытке переворота в 1991-м году, и в результате двух дней жестокого противостояния погибло, как минимум, 144 человека и 878 получили ранения. Это насилие потрясло международное мнение и раскололо его. Защитники Ельцина дома и за границей утверждали, что штурм парламента был единственным средством предотвратить создание непредсказуемой коалиции коммунистов, ультранационалистов и фашистов, которые вознамериваются перевести назад стрелки на часах демократических преобразований. Более скептические наблюдатели возражали, что недовольство парламентариев было частью более широкого возмущения против растущей коррупции и давящего авторитаризма правительства реформаторов. И то, и другое объяснение имело право на жизнь. Октябрьские волнения выявили, что в российском обществе произошел новый разлом, линия которого определяла два пути видения будущего России. Два года тому назад номинальные лидеры мятежа, вице-президент Александр Руцкой и спикер парламента Руслан Хасбулатов, стояли рядом с Ельциным на баррикадах Белого Дома. Они входили в странную коалицию коммунистических реформаторов, демократических активистов, диссидентствующих чиновников и руководителей промышленности, которых объединяла решимость не допустить возвращения к власти полностью дискредитировавшего себя руководства старой Коммунистической партии Советского Союза. Но как только общий враг исчез, выявилось, что членов коалиции почти ничего не объединяет между собой. Среди них было много таких, для кого окончательный крах Советского Союза был трагичным и непредсказуемым последствием революции. Другие считали, что взлет к власти и рост влияния молодых экономистов-реформаторов, сплотившихся вокруг Ельцина, представляют собой заговор с целью еще больше ослабить Россию и оставить ее беззащитной перед западными банкирами. За этими доморощенными патриотами и националистами крылось сообщество промышленников и политиков, занятых использованием того беспорядка, что остался на развалинах бывшего Советского Союза и чьей власти угрожал процесс быстрой приватизации. Как будет показано в данной книге, эти круги уже начали втайне сотрудничать с аппаратом секретных служб бывшего государства и организованными преступными группами, чтобы положить конец надеждам России на создание жизнеспособного открытого рынка. Единственным "новинкой" в этих кругах было то, что его члены больше не имели при себе партбилетов КПСС. Предыдущие два года советская бюрократия посвятила стараниям доказать, что она превратилась в управленческую и промышленную элиту страны. Падение советского режима застало руководящую среду бывшего партийного аппарата - так называемую номенклатуру - на постах, которые обеспечивали административный контроль над большинством факторов, составлявших советскую мощь. Они руководили крупными государственными предприятиями, промышленными и сельскими, и продолжали определять политику в большинстве центральных министерств и на местах. Многие разбогатели, благодаря продуманным вложениям партийных фондов. В последние годы существования системы огромная часть средств и имущества партии перешла под контроль коммерческих торговых домов и банков, появившихся во время перестройки. Деньги переводились на счета в зарубежных банках. Заинтересованность российского правительства в поисках этих средств и в том, чтобы сделать козлов отпущения из своих предшественников, сходила на нет по мере того, как его власть крепла. Ораторы, выступавшие от имени правительства, доказывали, что следы большинства этих денег пропали безвозвратно или же они давно стали неотъемлемой частью расцвета российского бизнеса и их уже невозможно вычленить из совершенно "законных" доходов. Была, тем не менее, и другая причина такого отношения. Как удалось выяснить Калиниченко и другим расследователям, правительство само наживалось на этих скрытых средствах. И поскольку многие бывшие номенклатурщики ныне прочно окопались в руководстве различных министерства - и в то же время часто занимая посты директоров частных компаний - дальнейшее расследование им было совершенно ни к чему. Тут не место вспоминать споры относительно программы так называемой "шоковой терапии", но имеет смысл припомнить: создатели системы стремительных экономических реформ декларировали, что они хотят ослабить феодальную хватку старой бюрократии, с которой та управляла государственными предприятиями. Многих из этих молодых архитекторов уже нет в поле зрения, а успех в достижении данной цели по-прежнему остается тестом на серьезность намерений российского правительства избавиться от экономического наследия коммунизма. Но преступность и продажность прежнего режима ныне становятся привычным образом действий для нового. Через два месяца после октябрьских событий были объявлены выборы, предназначенные создать новое преобразованное российское законодательство - но они с предельной остротой выявили ошибочные тенденции в постсоветском российском обществе. Кандидатам националистов и популистов, включая неофашиста Владимира Жириновского, отдали свои голоса огромные массы избирателей, ибо их избранники убедительно подчеркивали связь между падающим уровнем жизни, ухудшающимися стандартами бытия - и реформаторами, которые "продают" Россию мультинациональным корпорациям Запада. Избирателей привлекало свойственное националистам видение сильной, могущественной, уверенной в себе страны - которое, как ни странно, совпадало с представлением о корпоративной экономике, что так привлекало промышленников и управляющих. К 1994 году от реформаторов, которые три года назад возглавили революционные преобразования, остались большей частью лишь воспоминания. И такая ситуация сложилась почти повсеместно в бывших советских республиках - старая советская элита снова получила контроль над рычагами политической и экономической власти. И националисты, и "номенклатурные капиталисты" утверждали, что они выступают от имени среднего российского труженика, которому демократия в российском стиле пока не дала никаких оснований для радости. К выборам 1993 года бедственное состояние с законностью и порядком стало едва ли не таким же мощным фактором сдвига российского общества вправо, как и ухудшение дел в экономике. Даже победители, в августе 1991 года стоявшие на баррикадах, повторяли жесткую риторику кремлевских "ястребов", которых они защитили. "Преступность стала для нас проблемой номер один, - в феврале 1993 года на специальной встрече с представителями правоохранительных органов признался президент Борис Ельцин. - (Она) обрела такой размах и характер, что представляет большую опасность для... России в целом. Преступность разрушает экономику, влияет на политику и определяет мораль общества". Поскольку стремление к закону и порядку становится едва ли не главным полем сражения - а может быть, и основным - для политики России, тем более важно понять суть преступности в постсоветской российском обществе. Противники реформ встречают мощную поддержку, утверждая, что воцарившееся беззаконие является прямым следствием внедрения в Россию "капитализма". Но имеется масса доказательств, позволяющих утверждать, что корни преступности, вне всяких сомнений, берут начало в старой советской системе. Вот почему я взялся за этот путеводитель по российским пейзажам, где отведено место и той части советской культуры, которой уделяли внимание мало кто из русских и почти никто из иностранцев. Криминальное "дно", известное его обитателям под именем "воровского мира", столетиями существовало где-то на окраине российской жизни. Сложная псевдомилитаризованная культура, чьи своеобразные ритуалы и кодексы чести часто были скопированы с конспираторов времен начала большевизма, своим высшим достоинством в период коммунистической эры считало умение оставаться невидимой. Советские криминологи заверяли народ, что, несмотря на бросающиеся в глаза свидетельства, организованная преступность не существует и не может существовать в социалистическом обществе. Преступник по определению является антиобшественным элементом и его следует оценивать в сугубо индивидуальном порядке. Так что "воровской мир" расцветал, как и вся преступность и взяточничество в советской жизни, вне внимания общества. И хотя официально его не существовало, "воровской мир" играл такую роль в жизни самого могущественного коммунистического государства мира, которой его собратья на Западе могли только завидовать. В течение последних двадцати лет советской власти, организованная преступность стала безмолвным участником в экономике черного рынка. Российские гангстеры, сотрудничая с продажными чиновниками, прокладывали и развивали тайные каналы торговых отношений, которые помогали развитию теневой экономики. Когда в 1985 году к власти пришел Михаил Горбачев, в большинстве крупных российских городов уже существовали мощные организованные преступные сообщества. Их жизнестойкость и накопленные состояния помогли пережить крах старого режима и выгодно использовать неразбериху при воцарении нового. Готовя эту книгу, я провел много часов в разговорах с российскими гангстерами. И порой мне казалось, что я говорю с чиновниками из рядов старой советской бюрократии. Передо мной были люди, придерживающиеся традиционных взглядов, которые высоко ценили преданность своей группе и старались обеспечить определенный порядок. Многие, конечно, были достаточно жестоки, склонны к насилию и без промедления отдали бы приказ прикончить меня, прояви я недостаточное "уважение". И тем не менее, часто именно они вызывали к жизни сравнение между их собственными организациями и Коммунистической партией. Они, вне всяких сомнений, разделяли то отвращение, которое старое коммунистическое сообщество питало к "дикой демократии". Это казалось странным, учитывая, сколь многим они ей обязаны за такой мощный рост преступности. Но они настаивали, что хаос посткоммунистической эпохи объясняется появлением на их поле деятельности новых конкурентов: торговцев наркотиками с южного Кавказа, бывших дельцов черного рынка, а так же алчных новых министров и чиновников российского правительства. Те, кто раньше поддерживал демократические реформы, теперь восстают против них. В саунах и парных, где собираются гангстеры, "демократ" стал объектом издевательских насмешек. Они нашли понятливых союзников в среде бывшей коммунистической бюрократии. Неофициальные деловые отношения между функционерами коммунистической партии и боссами криминального черного рынка превратились в политический альянс. Некоторые руководители уголовного подполья поддерживали чиновников в правительстве Ельцина; другие же в октябре 1993 года посылали оружие и боевиков в поддержку мятежников в парламенте. И коль скоро Россия подпадет под власть криминальной экономики, станет почти невозможно отделить гангстера от бюрократа. Нельзя без чувства грусти и возмущения рассказывать историю развития этих взаимоотношений и рассуждать о той опасности, которые они несут миру, приходящему в себя после холодной войны. Но эта книга - не повод, чтобы впадать в мрачность. Я убежден, что вторая русская революция еще не завершилась; просто плоды ее были украдены. Смогут ли их вернуть себе законные владельцы и в какой форме это произойдет - решать самим русским. Многие из них, с кем мне довелось говорить в процессе работы над книгой, сами являются жертвами воцарившегося хаоса. Но другие не скрывали, что полны воодушевления. Они появятся на страницах, как свидетельство жизнестойкости народа, которому досталась непропорционально большая доза страданий, что пришлись на долю этого века. Современная Россия напоминает бурную обстановку пограничья Америки девятнадцатого века. Аналогия эта верна лишь до определенного предела. Пионеры американского капитализма приступали к своим начинаниям в обстановке практически неразвитой экономики. В России и других государствах, возникших на месте бывшего Советского Союза, наградой могут стать богатства и ценности старого режима. Яростная и часто сопровождаемая насилием борьба за наследие коммунизма выработала своеобразный тип характера, действующего "на грани", уникальный вариант преступника посткоммунистической эпохи. Он (к этому местоимению придется прибегать постоянно) представляет собой любопытнейшее сочетание черт советского правящего общества и классического преступного мира России. И я убежден, что в течение ближайших лет он станет действенной силой в России и на территории ее соседей. Я бы назвал его товарищ преступник.