Роберт Силверберг Костяной дом ------------------------------------------------------------- Robert Silverberg. House of Bones, 1988 (с) Андрей Новиков, перевод, 1996 (e-mail: novanal@junik.lv) Публикации: Если, 9/1996 Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. -------------------------------------------------------------- После ужина Пол начинает постукивать по барабану и нег- ромко напевать. Марти подхватывает ритм, подпевает, и вскоре они начинают новую главу племенного эпоса. Такое, чуть позднее или чуть раньше, происходит каждый вечер. Их песнь наполнена напряженностью и эмоциями, но о ее смысле я могу лишь догадываться. Они поют на религиозном язы- ке, который мне выучить не разрешили. Полагаю, к повседневному языку он имеет такое же отношение, как латынь к французскому или испанскому. Но это язык священный, только для своих. А не для таких как я. -- Давай, рассказывай! -- вопит Би Джи. -- Валяй дальше! -- подхватывает Дэнни. Пол и Марти разошлись вовсю и парят на крыльях вдохнове- ния. Но тут в дом с воем врывается порыв ледяного ветра -- приподнимается закрывающая вход оленья шкура и входит Зевс. Зевс -- вождь. Рослый дородный мужчина, начинающий пол- неть. Как и полагается вождю, вид у него грозный. В густой черной бороде заметны седые волоски, цепкие глаза рубинами поблескивают на лице, которое ветер и годы изрезало глубокими морщинами. Несмотря на холод палеолита, у него на плечах лишь небрежно наброшенный плащ из черного меха. Густые волосы на мощной грудной клетке тоже начали седеть. На его власть и по- ложение указывают целые гирлянды украшений: ожерелья из раку- шек, костяные и янтарные бусы, подвеска из желтых волчьих зу- бов, пластинка из мамонтовой кости в волосах, костяные брасле- ты, пять или шесть колец. Внезапная тишина. Обычно Зевс заглядывает в дом Би Джи немного побалагурить, выпить, потрепаться и щипнуть кого-ни- будь из женщин пониже спины, но сейчас он пришел без своих жен, а вид у него встревоженный и угрюмый. Он тыкает пальцем в Джинни. -- Это ты сегодня видела чужака? Как он выглядит? Целую неделю вокруг деревни кто-то бродит, повсюду остав- ляя следы -- отпечатки ног на вечной мерзлоте, торопливо присыпанные землей кострища, осколки кремня, кусочки подгорев- шего мяса. Все племя взволновано. Незнакомцы тут очень редки. Последним был я, полтора года назад. Одному Богу известно, по- чему они приняли меня -- наверно, из-за моего жалкого, по их понятиям, вида. Но этого чужака, если судить по разговорам, они убьют как только увидят. На прошлой неделе Пол и Марти со- чинили "Песнь чужака", а Марти два вечера подряд пел ее у костра. Песня тоже была на религиозном языке, так что я ни слова в ней не понял, но звучала она угрожающе. Джинни -- жена Марти. Сегодня днем она сумела хорошо рассмотерть чужака, когда ловила в реке сетью рыбу на обед. -- Он невысокий, -- говорит она Зевсу. -- Ниже любого на- шего мужчины, но с большими мускулами, как у Гебравара. -- Гебраваром Джинни зовет меня. Мужчины в племени сильны, но они, в отличие от меня, не "качали железо" еще с подросткового возраста. Мои мускулы их восхищают. -- Волосы у него желтые, а глаза серые. И он урод. Гадкий. Большая голова, большой плоский нос. Когда ходит, то плечи свисают, а голова опущена. -- Джинни вздрагивает от отвращения. -- Он похож на кабана. Настоящий зверь. Гоблин. Пытался украсть рыбу из сети. Но убе- жал, когда увидел меня. Зевс слушает, хмурится, задает вопросы: говорил ли чужак что-нибудь, как был одет, раскрашивает ли он кожу. Потом пово- рачивается к Полу. -- Как думаешь, кто он такой? -- Дух, -- отвечает Пол. Эти люди повсюду видят духов. А Пол, бард племени, думает о них постоянно. Его поэмы полны ду- хов. Ему кажется, что мир духов окружает людей со всех сторон. -- У духов серые глаза, -- добавляет он. -- У того человека глаза тоже серые. -- Да, возможно, он дух. Но какой дух? -- Что значит "какой"? Глаза Зевса вспыхивают. -- Лучше слушай собственные песни! -- рявкает он. -- Неу- жели не понял? Вокруг нас бродит человек-стервятник. Или дух одного их них. Все вскрикивают и что-то бормочат. Я оборачиваюсь к Сэлли. Это моя женщина. Мой язык еще не поврачивается назвать ее женой, но по сути так оно и есть. Я зову ее Сэлли, потому что дома у меня была девушка с таким именем, на которой я собирался жениться. Но это было далеко отсюда и в другой геологической эпохе. Я спрашиваю Сэлли, кто такие люди-стервятники. -- Это очень древние люди. Они жили здесь, когда мы приш- ли в эти края. Но теперь они все умерли. Они... Больше она ничего не успевает сказать, потому что внезап- но надо мной нависает Зевс. Он всегда относился ко мне со смесью восхищения и сдерживаемого презрения, но сейчас я читаю в его глазах нечто новое. -- Есть дело, которое ты должен сделать для нас, -- гово- рит он мне. -- Чтобы отыскать чужака, нужен другой чужак. Вот твоя задача. Дух он, или человек -- мы должны узнать правду. И завтра ты пойдешь, отыщешь его и поймаешь. Понял? Ты пойдешь искать на рассвете и не вернешься, пока его не отыщешь. Мне хочется что-то сказать, но губы отказываются шеве- литься. Впрочем, мое молчание, кажется, вполне удовлетворяет Зевса. Он улыбается, кивает, резко поворачивается и выходит в ночь. * * * Все собираются возле меня, охваченные тем возбуждением, которое приходит, когда кого-то из твоих знакомых выбирают для совершения важного дела. Я никак не могу понять, завидуют ли они мне, или же сочувствуют. Би Джи меня обнимает, Дэнни тыка- ет в плечо, Пол отстукивает нечто веселое на барабане. Марти извлекает из своего мешка зловеще острый каменный нож дюймов девяти длиной и вкладывает его мне в руку. -- Вот. Держи. Он может тебе пригодиться. Я смотрю на нож так, словно у меня в руке живая граната. -- Слушай, -- говорю я. -- Я понятия не имею, как нужно выслеживать и ловить людей. -- Ерунда, -- вставляет Би Джи. -- Разве это трудно? Би Джи -- архитектор. Пол -- поэт. Марти поет лучше Пава- ротти. Дэнни рисует и вырезает статуэтки. Я считаю их всех своими закадычными приятелями. Всех их с натяжкой можно наз- вать кроманьонцами. Но не меня. Тем не менее, они относятся ко мне как к соплеменнику. Мы пятеро -- одна шайка-лейка. Без них я давно бы свихнулся. Потерявший все, отрезанный от всего, к чему я привык и что знал. -- Ты сильный и быстрый, -- говорит Марти. -- Справишься. -- И очень умный. Правда, по-своему, -- поддакивает Пол. -- Умнее е_г_о. Мы совсем за тебя не боимся. Иногда они говорят со мной снисходительно, как с ребен- ком. Полагаю, я этого заслуживаю. В конце концов, каждый из них -- умелая и талантливая личность, гордая плодами своего труда. Я в их глазах слегка слабоумный, и до сих пор не могу к такому отношению привыкнуть, потому что дома -- там, откуда я прибыл -- меня тоже считали умелым и опытным. -- Идите со мной, -- говорю я Марти. -- Ты и Пол. Я сде- лаю все, что полагается, но хочу, чтобы вы были рядом. -- Нет, -- отвечает Марти. -- Ты пойдешь один. -- Би Джи? Дэнни? -- Нет, -- отвечают они. И их улыбки становятся натянуты- ми, а глаза ледяными. Внезапно мне перестает здесь нравиться. Быть может, мы и приятели, но идти я должен один. А может, я вообще неправильно понял ситуацию, и мы вовсе не такие уж и большие приятели. Как бы то ни было, мне предстоит пройти сво- его рода тест. Или ритуал посвящения, инициацию. Не знаю. Сто- ило мне начать думать, что они, за исключением нескольких пустяковых различий в обычаях и языках, точно такие же люди, как и мы, как я осознал, насколько они, в сущности, чужие. Не дикари, вовсе нет. Но они даже отдаленно не напоминают совре- менных людей. Они нечто совершенно другое. Их тела и умы -- чистейшие Homo sapiens, но их и наши души разделяют двадцать тысяч лет. -- Расскажи мне о людях-стервятниках, -- прошу я Сэлли. -- Они как животные, -- отвечает она. -- Они умеют разго- варивать, но уханьем и хмыканьем. Они плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других. -- От них воняет отбросами, -- добавляет Дэнни. -- Как от старой кучи мусора, где все сгнило. И они не умеют рисовать или вырезать фигурки. -- А трахаются они вот так, -- говорит Марти, хватает ближайшую женщину, ставит ее на четвереньки и изображает, буд- то заходит в нее сзади. Все смеются, гикают и притоптывают. -- Вот как они ходят, -- продолжает урок Би Джи, горбится по-обезьяньи, шаркает ногами и бьет себя кулаками в грудь. Мне еще много чего рассказывают об уродливых, грубых, ту- пых, вонючих и отвратительных людях-стервятниках. Какие они грязные, какие примитивные. Как их беременные женщины носят ребенка в животе двенадцать или тринадцать месяцев, и дети рождаются уже покрытые шерстью и с полным ртом зубов. Все это древние байки, передаваемые из поколения в поколение племенны- ми бардами вроде Пола. Никто из них не видел Стервятника свои- ми глазами, но все дружно ненавидят. -- Они все мертвы, -- поясняет Пол. -- Мы убили их очень давно, когда перебрались сюда. Должно быть, возле нас бродит дух. Конечно, я уже догадался, кто он такой. Я никакой не ар- хеолог. Я четвертый в нашей семье, закончивший военную акаде- мию Вест-Пойнт. Моя область -- электроника, компьютеры, физика перемещений во времени. Археологи развели такую запутанную по- литическую возню из-за права побывать в прошлом, что в резуль- тате никто из них не добился успеха, а отдуваться пришлось во- енным. Все же меня успели накачать сведениями по археологии в достаточной мере, чтобы я понял -- Стервятники есть те, кого мы называем неандертальцами, раса неудачников, проигравшая на скачках эволюции. Выходит, здесь, в Европе эпохи ледникового периода, и в самом деле прошла война на уничтожение между тугодумами-стер- вятниками и умными Homo sapiens. Но несколько проигравших, должно быть, уцелело, и один из них Бог знает почему бродит теперь возле нашего поселка. Теперь мне предстоит найти этого уродливого чужака и пой- мать его. Или, не исключено, убить. Этого ли от меня хочет Зевс? Обагрить мою голову кровью чужака? Да, они очень цивили- зованное племя, хотя охотятся на огромных мохнатых мамонтов и строят дома из их костей. Настолько цивилизованное, что не хо- тят убивать сами, а посылают на грязную работенку меня. -- А я не думаю, что он стервятник, -- говорит Дэнни. -- Наверное, он пришел из Наз Глесима. У людей там серые глаза. К тому же, зачем духу понадобилась рыба? Наз Глесимом они называют земли на северо-востоке, при- мерно в том месте, где когда-нибудь построят Москву. Даже в палеолите мир разделен на тысячи маленьких наций. Дэнни однаж- ды совершил в одиночку великое путешествие по окрестным землям и приобрел репутацию местного Марко Поло. -- Смотри, чтобы тебя не услышал вождь, -- предупреждает его Би Джи. -- Он тебе яйца оторвет. К тому же в Наз Глесиме люди не уродливые. Они такие же, как мы, только глаза у них серые. -- Да, это так, -- признает Дэнни. -- Но все же я думаю... Пол качает головой. Этот жест тоже очень древний. -- Это дух Стервятника, -- настаивает он. Би Джи смотрит на меня. -- А ты как думаешь, Пумангиап? -- Таким именем он меня называет. -- Я? Что я могу об этом знать? -- Ты пришел издалека. Видел когда-нибудь таких людей? -- Да, я видел много уродливых людей. -- Люди в этом пле- мени все высокие, худощавые, с темными волосами и такими же глазами, широкими лицами и крепкими скулами. Будь у них зубы получше, получились бы просто красавцы. -- Но о таких я ничего не знаю. Мне нужно его увидеть. Сэлли приносит новую миску жареной рыбы. Я нежно провожу ладонью по ее обнаженному бедру. В доме из мамонтовых костей никто не носит лишней одежды, потому что вся конструкция хоро- шо изолирована и в ней тепло даже в разгар зимы. В моих глазах Сэлли самая красивая женщина в племени: высокие крепкие груди, длинные гладкие ноги, живое любознательное лицо. Она была же- ной человека, которого прошлым летом пришлось убить из-за то- го, что в него вселились духи. Дэнни, Би Джи и двое других проломили ему голову, убив быстро и милосердно, а потом все племя шесть дней бодрствовало возле тела, приплясывая и завы- вая. От нее отвернулась удача, поэтому племя и отдало меня Сэлли (или наоборот), рассудив, что на блаженном дурачке вроде меня наверняка лежит благословение богов. Мы с Сэлли воистину обрели друг друга. Когда нас свели, мы были двумя потерянными душами, и каждый из нас помог другому не погрузиться во мрак еще глубже. -- Все будет в порядке, -- говорит Би Джи. -- Справишься. Боги тебя любят. -- Надеюсь, -- отвечаю я. Ночью мы с Сэлли обнимаем друг друга так, словно каждый из нас понимает -- эта ночь может оказаться нашей последней. Сэлли ласкает меня, горячая и нетерпеливая. В костяном доме уединение невозможно, и нас слышат остальные -- четыре других пары и множество детей, но нам все равно. В доме темно, и постель из лисьих шкур становится нашим маленьким миром. Кстати, нет ничего особенного и в том, как эти люди зани- маются любовью. Число возможных способов соединения мужского и женского тела не так уж и велико, и все они, кажется, были изобретены еще в ледниковую эпоху. На рассвете с первыми лучами солнца я отправляюсь в оди- ночную охоту на человека-стервятника. Выхожу из костяного до- ма, провожу для удачи ладонью по его странной шершавой стене, и делаю первый шаг. * * * Поселок протянулся на несколько сотен ярдов вдоль берега холодной быстрой реки. Три круглых костяных дома, где живет большинство из нас, стоят рядком, а чуть в отдалении -- чет- вертый, продолговатый, в котором обитает Зевс со своей семьей. Он также служит святилищем и местным парламентом. Еще дальше виден новый, пятый дом, он строится уже целую неделю. Следом расположены мастерские, где делают орудия и инструменты и скребут шкуры, затем бойня для разделки туш, а рядом с ней -- гигантская мусорная куча и целая гора мамонтовых костей для будущих строительных проектов. На восток от поселка стоит редкий хвойный лес, а за ним начинаются холмы и равнины, где пасутся мамонты и носороги. В реку никто не заходит, потому что вода слишком холодная, а те- чение очень быстрое, так что река не хуже стены служит нашей западной границей. У меня есть желание когда-нибудь научить соплеменников делать каяки, а заодно попробовать научить их плавать. А еще через пару лет попытаюсь уговорить их срубить несколько деревьев и сделать мост. Интересно, не свалятся ли у них штаны от удивления, когда я предложу все эти полезные шту- ковины? Они держат меня за идиота, потому что я не разбираюсь в свойствах грязи и замерзшей земли, в оттенках черноты дре- весного угля и понятия не имею о применении и качестве оленьих рогов, костей, жира, шкур и камня. Они жалеют меня, убогого и ограниченного, но в то же время и любят. Да и боги меня любят. Так, по крайней мере, думает Би Джи. Я начал поиски, отправившись вниз по реке, потому что именно там Джинни вчера видела Стервятника. Утреннее солнце в этот осенний день ледниковой эпохи грустным лимончиком висит где-то далеко на небе, но ветра почти нет. Оттаявшая за лето земля еще мягкая, и я начинаю искать следы. Вечная мерзлота сковала все на глубину пять футов, но верхний слой уже в мае становится упругим, превращаясь к июлю в грязевое месиво. По- том он снова каменеет и к октябрю твердеет не хуже стали. Но в октябре мы уже почти не выходим из домов. На берегу множество отпечатков ног. Мы ходим в кожаных сандалиях, но многие предпочитают ходить босиком даже сейчас, накануне заморозков. У людей из племени пятки длинные и узкие, с высоким подъемом стопы, но у самой воды возле сетей я отыскал и другие следы -- короткие, широкие, почти плоскостоп- ные, с поджатыми кончиками пальцев. Должно быть, это и есть мой неандерталец. Я улыбаюсь и чувствую себя Шерлоком Холмсом. -- Эй, Марти, посмотри, -- обращаюсь я к спящему поселку. -- Я отыскал след старого уродца. Би Джи? Пол? Дэнни? Посмот- рите-ка на меня. Я отыщу его быстрее, чем вам думается. * * * Все их имена не настоящие. Я просто зову их так -- Пол, Марти, Би Джи, Дэнни. Здесь каждый дает другому свой личный набор имен. Марти называет Би Джи Унгклава. Дэнни он зовет Тисбалалаком, а Пола -- Шипгамоном. Пол называет Марти Долибо- гом, а Би Джи -- Каламоком. И так далее во всем племени, тонны имен, сотни и сотни всего для сорока или пятидесяти человек. Запутанная система, но у них есть для этого удовлетворяющие их причины. Постепенно к ней привыкаешь. Человек никогда не открывает другому свое истинное имя, то, которое мать прошептала ему на ухо при рождении. Его не знает даже отец или жена. Можете положить человеку между ног раскаленные камни, и он все равно не выдаст свое настоящее имя, потому что в противном случае на него сразу накинутся все до единого духи от Корнуолла до Владивостока. В мире пол- ным-полно злых духов, которые ненавидят живых людей и готовы прыгнуть на любого, кто приоткроет им щелочку, и терзать его подобно пиявкам, клопам и любому другому злобному и отврати- тельному кровососущему паразиту. Судя по ландшафту, мы живем где-то на территории западной России, возможно, в Польше: плоская, унылая и холодная травя- нистая степь с редкими дубами, березами и соснами. Разумеется, в ледниковую эпоху так выглядела почти вся Европа, но главное в том, что эти люди строят дома из мамонтовых костей. Это де- лали только в Восточной Европе, по крайней мере, так утвержда- ют специалисты. Возможно, это древнейшие в мире настоящие до- ма. Меня глубоко поразила протяженность этой доисторической эпохи, ее растянутость во времени. Для нас отправиться в Анг- лию и полюбоваться на собор, которому тысяча лет -- событие. А люди охотились в этой степи в тридцать раз дольше. Вы можете представить себе тридцать тысяч лет? Для вас Джордж Вашингтон жил невероятно давно, и скоро исполнится триста лет со дня его рождения. Сложите книги стопкой в фут высотой и скажите себе, что эта стопка соответствует времени, прошедшему со дня рожде- ния Вашингтона в 1732 году. Теперь начинайте класть на стопку новые книги. Когда у вас получится стопа высотой с десятиэтаж- ный дом, это и будет тридцать тысяч лет. Меня от вас в эту самую минуту отделяет стопка лет почти такой же высоты. Когда мне плохо, когда одиночество, страх, боль и воспоминания обо всем утраченном начинают меня одоле- вать, мне кажется, что эта стопа лет давит на меня и весит не меньше горы. Я сопротивляюсь, не даю ей меня раздавить. Но вес дьявольски велик, и время от времени он вдавливает меня прямо в промерзшую землю. * * * Цепочка плоскостопных следов ведет меня на север, в обход мусорной кучи и дальше в сторону леса. Потом я теряю след -- он начинает кружить вокруг поселка, возвращается к мусорной куче, потом к бойне, потом вновь к лесу, затем выводит к реке. Я не могу уловить смысла в перемещениях. Кажется, несчастный тупица попросту бродит поблизости, роется в мусоре, отыскивая что-нибудь съедобное, потом вновь уходит, но недалеко, возвра- щается в надежде поживиться рыбой, украденной из сети, и так далее. Где же он спит? Полагаю, под открытым небом. Что ж, если верно то, что я вчера узнал, то он волосат, как горилла. Наверное, холод ему нипочем. Теперь, потеряв след, я получил возможность поразмыслить о своей миссии, и мне становится все тоскливее и тоскливее. У меня большой каменный нож. Я вышел, чтобы убить. Про- фессию военного я выбрал давным-давно, но вовсе не из-за жела- ния кого-либо убивать, и уж тем более не в драке лицом к лицу. Наверное, я воображал себя представителем цивилизации, ее за- щитником, но уж никак не убийцей, крадущимся по лесу с намере- нием вонзить острый кремневый нож в жалкого бродягу-одиночку. Но убитым вполне могу оказаться и я. Он дикий, он голод- ный, испуганный, примитивный. Возможно, он не очень-то умен, но, по крайней мере, оказался достаточно умен, чтобы не уме- реть молодым, а сюда он явился разодобыть пропитание хитростью и силой. Это его мир, не мой. Я выслеживаю его, а он в это время, возможно, выслеживает меня, и когда мы столкнемся, он станет драться, не соблюдая никаких привычных мне правил. Хо- роший аргумент, чтобы немедленно вернуться. С другой стороны, если я вернусь целым и невредимым, а Стервятник будет по-прежнему бродить вокруг, Зевс за непослу- шание повесит мою шкуру на стену костяного дома. Да, мы тут все закадычные приятели, но когда вождь приказывает, следует выполнять приказ, иначе будет хуже. Так было с самого начала истории, и у меня нет причин сомневаться, что здесь все по-другому. Я просто должен убить стервятника. Выбора у меня нет. Я не хочу, чтобы меня прикончил в лесу дикарь, равно как не хочу, чтобы меня казнили по решению племенного суда. Я хочу остаться в живых и вернуться в родную эпоху. Я все еще цепля- юсь за слабый шанс и надеюсь, что радуга когда-нибудь вернется за мной, вытянет отсюда и предоставит возможность поведать о своих приключениях в те времена, которые я уже привык мысленно называть будущим. Мне хочется написать отчет. А вам, людям будущего, я хочу сообщить новость о том, что эти обитатели ледниковой эпохи вовсе не считают себя примитив- ными. Они знают, и знают абсолютно т_о_ч_н_о, что они и есть венец творения. У них есть язык -- фактически, два языка, -- есть история, музыка, поэзия, технология, искусство и архитек- тура. Есть религия. Есть законы. Есть образ жизни, оправдавший себя за тысячи лет, и который будет оправдан еще тысячи. Если вы думаете, что здесь только рычат и дерутся, то вы ошибае- тесь. Я могу сделать этот мир реальным для вас -- если сумею вернуться. Но даже если мне это не суждено, дел у меня здесь пре- достаточно. Я хочу выучить их эпосы и записать тексты, чтобы вы когда-нибудь их прочитали. Хочу научить их делать каяки и мосты, а может, и еще что-нибудь. Хочу завершить строительство костяного дома, которое мы начали на прошлой неделе. Хочу бро- дить по лесам с моиими приятелями Би Джи, Дэнни, Марти и По- лом. Хочу Сэлли. Господи, да ведь у нее от меня могут быть и дети, и тогда я волью свои футуристические гены в генофонд ледниковой эпохи. И я не хочу умереть сегодня в холодном и унылом доистори- ческом лесу, пытаясь выполнить дурацкий приказ об убийстве. * * * Воздух становится теплее, но все же теплым его не назо- вешь. Я вновь отыскиваю след, или думаю, что отыскал его, и иду на северо-восток, в лес. За спиной слышатся смех, крики и песни -- там строят новый дом, но вскоре я ухожу далеко и пе- рестаю их слышать. Нож я теперь держу в руке, готовый ко все- му. Здесь есть волки, а также испуганный получеловек, который может попытаться убить меня прежде, чем я убью его. Я начинаю гадать, какова вероятность того, что я его оты- щу. А заодно и о том, сколько времени мне отведено на поиски -- несколько часов, день, неделя? Чем я должен питаться? Как не отморозить ночью задницу? Что скажет или сделает Зевс, если я вернусь с пустыми руками? Сейчас я брожу наугад. Больше я не считаю себя Шерлоком Холмсом. * * * Сейчас я с удовольствием помог бы строить костяной дом. Наступает зима, а племя стало слишком большим, чтобы раз- меститься в четырех имеющихся домах. Би Джи руководит строи- тельством, Марти с Полом поют, читают стихи и играют на бара- бане и флейте, а еще человек семь выполняют тяжелую работу. -- Складывай челюсти подбородками вниз! -- кричит Би Джи, когда я пытаюсь положить челюсть в фундамент, но неправильно. -- Подбородком в_н_и_з, тупица! Так-то лучше. Пол отбивает на барабане радостную дробь, аплодируя мне за вторую, удачную попытку. Марти начинает сочинять балладу о моей тупости. Все смеются, но смех доброжелательный. -- А теперь клади туда хребет! -- кричит мне Би Джи. Я вытягиваю из огромной кучи длинное бревно мамонтова позвоноч- ника. Кости в куче старые и белые, они пролежали уже немало лет и стали плотными и тяжелыми. -- Ну-ка, вставь его туда, да покрепче! Плотнее! Плотнее! Я пыхчу и отдуваюсь под весом тяжеленной кости, даже нем- ного пошатываюсь, но все же ухитряюсь вставить ее на нужное место и вовремя отскочить -- Дэнни и двое других мужчин уже подносят гиганский череп. Зимние дома -- хитроумные и сложные конструкции, и их проектирование и возведение требует истинной гениальности. Не исключено, что Би Джи в эту эпоху -- лучший архитектор из всех, каких только знал мир. Он носит с собой костяную пластинку с чертежом дома и постоянно проверяет, правильно ли помощники устанавливали кости, черепа и бивни. Строительного материала у него с избытком. После тридцати тысяч лет охоты на мамонтов тут скопилось достаточно костей, чтобы построить го- род размером с Лос-Анджелес. Дома получаются теплыми и уютными. Они круглые и куполо- образные, словно большие костяные иглу. Выложенные по окруж- ности черепа мамонтов образуют фундамент, на который хитроум- но, "елочкой", укладывают около сотни челюстей -- это стены. Крышу делают из шкур, куполом натянутых на закрепленные вверху изогнутные бивни. Всю конструкцию поддерживает деревянный кар- кас, отверстия в стенах закрывают мелкими костями и замазывают красной глиной. Вход сделан из вкопанных в землю гигантских берцовых костей. Описание дома может показаться вам несколько зловещим, но в нем есть какая-то дикая красота, а когда в него входишь, то сразу забываешь, что снаружи завывают ледяные вет- ры плейстоцена. Племя полукочевое и живет охотой и собирательством. Во время короткого двухмесячного лета они бродят по степи, убива- ют мамонтов, носорогов и мускусных быков, собирают ягоды и орехи, чтобы продержаться зиму. Если я правильно угадал месяц, то уже в августе становится холодно, и племя откочевывает об- ратно в поселок из костяных домов, охотясь по дороге на оле- ней. Когда наступает по-настоящему плохая погода, они уже го- товы переждать зиму, имея шестимесячный запас мяса, сложенный в выкопанные в вечной мерзлоте ямы. Ритмичная, упорядоченная жизнь. У них здесь настоящая община. Мне хочется назвать ее цивилизацией. Но -- выслеживая свою человеческую добычу холод- ным утром -- я напоминаю себе, что жизнь сдесь суровая и странная. Чужая. Как вы полагаете, быть может я придумал все эти приятельские прозвища только ради сохранения собственного рассудка? Не знаю. * * * Если мне суждено быть сегодня убитым, то больше всего я стану жалеть о том, что так и не выучил их секретный религиоз- ный язык и не сумел понять длинные исторические саги, которые поют каждый вечер. Они просто не захотели учить меня этому языку. Очевидно, чужакам его знать не полагается. Эти саги, как сказала мне Сэлли, вобрали в себя огромный перечень всего, что когда-либо происходило: "Илиада", "Одиссея" и "Британская энциклопедия", сведенные воедино; про- тяженнейший рассказ о богах, царях, людях, войнах, переселени- ях, исчезнувших империях и великих бедствиях. Текст настолько велик, а Сэлли пересказывала его настолько кратко, что я полу- чил лишь самое общее понятие о содержании, но, услышав, отча- янно захотел понять. Это подлинная история позабытого мира, летопись племени за тридцать тысяч лет, пересказываемая на за- бытом языке, и вся она потеряна для нас, как прошлогодние сны. Если я смогу выучить ее, перевести и записать, то через тысячи лет археологи, возможно, найдут мои записи. Я уже начал описывать этих людей, пояснив предварительно, как попал к ним. Пока что скопилось двадцать табличек, сделанных из той же гли- ны, которую племя использует для изготовления горшков и скуль- птур, и обожженных в той же ульеобразной печи. Маленьким костяным ножом на глиняной плитке пишется ужасно медленно. Обожженные плитки я закапываю под выложенным булыжниками полом дома. Когда-нибудь, в двадцать первом или двадцать втором ве- ке, из выкопает русский археолог и подскочит от изумления. Но об истории этих людей, их мифах и поэзии я не имею ни малейше- го понятия, потому что не знаю второго языка. Ни малейшего. * * * Полдень наступает и проходит. Я набредаю на куст с глян- цевитыми листьями, среди которых висят белые ягоды. Я срываю несколько штук и, поколебавшись секунду, отправляю их в рот. Ягоды чуть-чуть сладкие. Я обираю весь куст, но остаюсь голод- ным. Если бы я сейчас был в поселке, то в полдень мы прервали бы работу и перекусили сушеными фруктами и полосками вяленой оленины, запивая их из кувшинов слегка перебродившим фруктовым соком. Полагаю, брожение происходит случайно -- просто сок так хранят. Здесь, очевидно, тоже есть дрожжи, и мне хочется поп- робовать заново изобрести вино и пиво. Глядишь, меня за это еще обожествят. В этом году я изобрел письменность, но сделал это для себя, поэтому они не очень-то заинтерсовались. Пола- гаю, пиво произведет на них гораздо большее впечатление. С востока налетает резкий неприятный ветер. Сейчас сен- тябрь, долгая зима стремительно приближается. За полчаса тем- пература падает на пятнадцать градусов, я начинаю мерзнуть. На мне меховая парка и брюки, но резкий ледяной ветер пронзает их насквозь. Он срывает тонкий подсохший слой почвы и швыряет в лицо пыль . Когда-нибудь эта бледно-желтая пыль укроет тридца- тиметровым слоем поселок, а вместе с ним Би Джи, Марти, Дэнни и Пола. Вероятно, и меня тоже. Вскоре работа на сегодня закончится. Если не помешают ранние бураны, то через восемь-десять дней строительство дома завершится. Я уже представляю, как Пол шесть раз от души лупит по барабану, заводя всех, и его соплеменники, радостно вопя, наперегонки несутся ко входу в новый дом. Они тут все веселые -- подпрыгивают, кричат, поют, игриво тычут друг друга, напро- палую хвастают тем, каких богинь трахали и каких носорогов убивали на охоте. Но они далеко не дети. По моим прикидкам средний возраст -- лет двадцать пять, старшим мужчинам около тридцати. Кажется, продолжительности жизни здесь лет сорок пять. Мне тридцать четыре года, и у меня в Иллинойсе живет ба- бушка. Здесь этому вряд ли кто-нибудь поверит. Тот, кого я на- зываю Зевс, самый старый и богатый мужчина, выглядит на пять- десят три, но на самом деле он, вероятно, моложе. Его считают любимцем богов, потому что он прожил так много. По характеру он вспыльчивый старикан, но все еще полон прыти и энергии, и хвастает тем, что даже в таком возрасте всю ночь не дает ску- чать двум своим женам. Народ здесь крепкий и здоровый. Жизнь у них тяжелая, но они об этом не знают, и поэтому их души не очерствели. Следующим летом обязательно попробую угостить их пивом -- если доживу и сумею воссоздать технологию. Наверняка получится замечательная вечеринка. * * * Иногда я никак не могу отделаться от ощущения, что в моем времени про меня забыли. Знаю, что это ощущение иррационально, и в прошлом я затерялся совершенно случайно. Но время от вре- мени, когда я представляю, что в 2013 году люди просто пожали плечами и забыли обо мне, когда эксперимент не удался, меня охватывает гнев, который я с трудом подавляю. Я профессиональ- но подготовленный крутой парень, но меня забросило на двадцать тысяч лет от дома, и временами боль становится невыносимой. Возможно, в пиве я не найду утешения, и мне требуется что-нибудь покрепче вроде самогона. Сварганю какое-нибудь пой- ло, и тогда мне хоть немного полегчает, когда начнут проры- ваться гнев и по-настоящему тяжелая обида. Полагаю, сперва племя воспринимало меня как идиота. Ко- нечно же, я был потрясен. Путешествие во времени оказалось ку- да более жестоким, чем мы считали после экспериментов с кроли- ками и черепахами. Я появился в прошлом голым, ошеломленным, моргая и зады- хаясь. Кружилась голова, меня мутило. В воздухе стоял какой-то кисловато-горький запах -- ну кто мог предположить, что воздух в прошлом будет пахнуть иначе? -- и оказался настолько холод- ным, что обжег мне ноздри. Я сразу понял, что очутился не в благословенной Франции времен кроманьонцев, а намного восточ- нее, на более суровых территориях. Поначалу я еще видел радуж- ное свечение кольца Зеллера, но оно быстро меркло и вскоре по- гасло. Племя наткнулось на меня десять минут спустя, совершенно случайно. Я мог бродить здесь месяцами, видя только оленей и бизонов. Мог замерзнуть, мог умереть с голода. Но мне повезло. Те, кого я потом назову Би Джи, Дэнни, Марти и Полом, охоти- лись неподалеку от того места, где я свалился с неба, и вне- запно заметили меня. Слава Богу, они не видели моего появле- ния, иначе решили бы, что я существо сверхъестественное и ста- ли бы ждать от меня чуда, а я не умею творить чудеса. Вместо этого они приняли меня за какого-то несчастного придурка, ко- торый забрел настолько далеко от дома, что уже не помнит, кто он такой. В сущности, они оказались совершенно правы. Должно быть, я показался им почти безнадежным идиотом. Я не говорил на их или любом знакомом им языке. У меня не было оружия. Я понятия не имел о том, как сделать из кремня орудие, сшить меховую парку, соорудить западню для волка или загнать в ловушку стадо мамонтов. Я не знал ничего, не имел ни единого полезного навыка. Но вместо того, чтобы проткнуть меня на месте копьем, они отвели меня в поселок, накормили, одели и научили своему языку. Обнимали меня за плечи и говорили, какой я отличный парень. Сделали меня одним из них. Это было полтора года назад. Я для них нечто вроде блаженного дурачка, священ- ный идиот. Предполагалось, что я останусь в прошлом всего на четыре дня, а затем радуга "эффекта Зеллера" вспыхнет вновь и вернет меня домой. Разумеется, через несколько недель я догадался, что в будущем что-то пошло не так, эксперимент оказался неу- дачным, а мне, вполне вероятно, уже никогда не попасть домой. Подобный риск имелся всегда. Что ж, я здесь, и останусь здесь. Сперва, когда до меня окончательно дошла истина, были жалящая боль, гнев и, полагаю, печаль. Ныне осталась лишь глухая тоска, которая всегда со мной. * * * Во второй половине дня я натыкаюсь на человека-стервятни- ка. Это чистое и откровенное везение. След его я давно потерял -- лесная подстилка здесь усыпана мягкими сосновыми иголками, а я недостаточно опытный охотник, чтобы отличить в таких усло- виях один след от другого, -- и я бесцельно бродил по лесу, пока не заметил сломанные ветки, потом почуял дымок, поднялся, следуя за этим запахом, ярдов двадцать или тридцать по склону пологого холма, и вот он: сидит на корточках возле костерка из торопливо накиданных хворостинок и жарит на зеленом прутике пару куропаток. Может, он и стервятник, но коли говорить об умении ловить куропаток, то здесь он опытнее меня. Он и в самом деле уродлив. Джинни вовсе не преувеличивала. Голова у него огромная, сильно скошенная назад. Рот напо- минает звериную пасть, подбородок едва заметен, косой лоб пе- реходит в огромные, как у обезьяны, надбровные валики. Волосы как солома, они растут по всему телу, но мохнатым его не назо- вешь -- он не более волосат, чем многие из людей, которых я знал. Глаза у него серые, верно; маленькие и глубоко посажен- ные. Тело низкое и широкое, как у штангиста-олимпийца. Вся его одежда состоит из обрывка шкуры на поясе. Это самый что ни на есть настоящий неандерталец, только что из учебника, и когда я его разглядываю, по спине у меня пробегает холодок, словно до этой минуты я не верил до конца, что попал на двадцать тысяч лет в прошлое, и лишь сейчас, разрази меня гром, эта мысль окончательно обрела реальность. Он принюхивается, улавливает мой запах, принесенный вет- ром, и его огромные брови сходятся, а тело напрягается. Он смотрит на меня, изучает, оценивает. В лесу очень тихо, и мы, исконные враги, стоим лицом к лицу. Никогда прежде я не испы- тывал такого чувства. Нас разделяет футов двадцать. Я ощущаю его запах, а он -- мой, и оба мы пахнем страхом. Никак не могу предугадать его действия. Он слегка покачивается вперед-назад, словно гото- вится вскочить и напасть. Или убежать. Но не делает ни того, ни другого. Первый момент напряжен- ности проходит, он расслабляется. Он не пытается напасть, не собирается и убегать. Он просто сидит, терпеливо и устало, смотрит на меня и ждет моих действий. А я гадаю, уж не дурачит ли он меня, готовясь внезапно напасть. Я настолько замерз, проголодался и устал, что начинаю сомневаться, смогу ли убить его, если он подойдет ко мне. На какое-то время меня это перестает волновать. Потом мне становится смешно -- надо же, жду проницатель- ности и хитрости от неандертальца. Проходит неуловимое мгнове- ние, и он больше не кажется мне угрозой. Да, он не красавец, но и не демон, просто уродливый коренастый человек, одиноко сидящий в холодном лесу. И еще я знаю наверняка, что не стану пытаться убить его. Не потому что он настолько страшный, а как раз наоборот. -- Меня послали убить тебя, -- говорю я, показывая камен- ный нож. Он не сводит с меня глаз. С тем же успехом я мог говорить на английском или санскрите. -- Но я не стану этого делать, -- продолжаю я. -- Вот главное, что тебе следует знать. До сих пор я никого не уби- вал, и не собираюсь открывать счет убийством совершенно незна- комого человека. Ты меня понял? Он произносит что-то в ответ. Говорит он тихо и неразбор- чиво, но мне ясно, что язык его мне совершенно незнаком. -- Я не понимаю того, что ты мне говоришь, а ты не пони- маешь меня. Так что мы в равном положении. Я подхожу к нему на пару шагов. Нож все еще у меня в ру- ке. Он не шевелится. Теперь я вижу, что он безоружен, и хотя он очень силен и наверняка способен за считанные секунды отор- вать мне руки, я все же успею опередить его и ударить ножом. Я указываю на север, в противоположную от поселка сторону, и взмахиваю вытянутой рукой. -- Ты умно поступил, направившись в эту сторону, -- про- изношу я очень медленно и громко, как будто так он поймет мои слова. -- Уходи из наших мест. Иначе тебя убьют. Понимаешь? Capisce? Verstehen Sie? Уходи. Сматывайся. Я не убью тебя, но другие убьют. Я опять жестикулирую, пытаясь красноречмвой пантомимой указать ему путь на север. Он смотрит на меня. Смотрит на нож. Его огромные ноздри-пещеры расширяются и трепещут. На мгнове- ние мне кажется, что я ошибся в нем как последний идиот, и он просто выгадывал время, чтобы прыгнуть на меня, едва я кончу говорить. А потом он оторвал кусок мяса от жареной куропатки и про- тянул его мне. -- Я пришел убить тебя, а ты со мной делишься едой? Он не опускает руки. Взятка? Или он умоляет не убивать его? -- Не могу. Я пришел убить тебя. Послушай, я сейчас по- вернусь и уйду, хорошо? Если меня спросят, то я тебя не видел. Он помахивает куском мяса, и у меня начинают течь слюнки, словно мне предлагают фаршированного фазана. Нет, и еще раз нет. Я не могу лишить его обеда. Я тыкаю пальцем в него, потом на север и еще раз пытаюсь ему втолковать, чтобы он не попа- дался никому на глаза. Потом поворачиваюсь и делаю первый шаг. А вдруг он сейчас вскочит, набросится на меня сзади и задушит? Пять шагов, десять. Я слышу, как он шевелится у меня за спиной. Вот и все. Теперь нам придется драться. Я резко оборачиваюсь с ножом наизготовку. Он смотрит пе- чальными глазами на нож, а в руке у него все еще зажат кусок мяса. Он твердо решил отдать его мне. -- Господи, -- доходит до меня. -- Да ты просто одинок... Он что-то тихо и невнятно бормочет на своем языке и про- тягивает мне мясо. Я беру его и быстро проглатываю, хотя оно еще полусырое. От спешки я едва не давлюсь. Он улыбается. Мне все равно как он выглядит, но если кто-то улыбается и делится едой, то для меня он человек. Я улыбаюсь в ответ. Зевс меня убьет. Мы садимся рядышком, ждем, пока поджарится вторая куро- патка, потом молча делим ее пополам. Заметив, что ему трудно оторвать от тушки крыло, я протягиваю ему нож. Он неуклюже от- резает крыло и возвращает нож. Когда все съедено, я поднимаюсь и говорю: -- Теперь я ухожу. И очень желаю тебе добраться до холмов быстрее, чем тебя поймают. Потом поворачиваюсь и ухожу. А он идет за мной. Словно пес, только что отыскавший но- вого хозяина. * * * Вот так я и прихожу с ним в поселок. Избавиться от него попросту невозможно, разве что избить, но этого я делать не собираюсь. Когда мы выходим из леса, по моему телу прокатыва- ется волна тошнотворной слабости. Сперва я думаю, что это просится обратно полусырая куропатка, но потом понимаю -- нет, это самый обычный страх, потому что Стервятник явно намерен оставаться со мной до самого конца, а конец мне светит невесе- лый. Я уже представляю себе пылающие глаза Зевса, его гневный оскал. Оскорбленный вождь ледниковой эпохи в припадке ярости. А раз я не справился с делом, они закончат его за меня. Убьют его, а возможно и меня, потому что я продемонстрировал себя в роли опасного идиота, приводящего домой каждого врага, которо- го его послали убить. -- Придурок ты несчастный, -- говорю я неандертальцу. -- Зря ты за мной увязался. Он вновь улыбается. Ты ведь ни хрена не понимаешь, верно, приятель? Мы проходим мимо мусорной кучи, потом мимо бойни. Би Джи и его команда строят новый дом. Би Джи поднимает голову, видит меня, и его глаза блестят от изумления. Он толкает Марти, Марти толкает Пола, а тот хлопает по плечу Дэнни. Они тычут пальцами в меня и неандертальца. Перег- лядываются. Открывают рты, но ничего не говорят. Перешептыва- ются, покачивают головами. Слегка пятятся, потом окружают нас и пялятся, разинув рты. Боже, начинается... Представляю, о чем они думают. Они думают, что я оконча- тельно свихнулся. Пригласил духа в гости пообедать. А если не духа, то врага, которого полагалось убить. Думают, что я за- конченный сумасшедший, полный идиот, и что теперь им придется самим завершать грязную работу, на которую у меня не хватило ума. И я гадаю, стану ли я защищать от них неандертальца, и если да, то как это будет происходить? Мне что, накидываться на всех четверых разом? А потом извиваться на земле, когда че- тыре моих закадычных приятеля навалятся и пришлепнут меня к вечной мерзлоте? Да. Если они меня вынудят, клянусь, я так и поступлю. И выпущу им кишки длинным каменным ножом Марти, если они попробуют сделать что-нибудь со мной или c неандертальцем. Я не хочу об этом думать. Я вообще ни о чем подобном ду- мать не хочу. Потом Марти показывает пальцем, хлопает в ладоши и подп- рыгивает на три фута. -- Эй! -- вопит он. -- Посмотрите-ка! Он привел с собой духа! И они набрасываются на меня, все четверо -- окружают, смыкают тесное кольцо, молотят. Я даже не могу пустить в ход нож, все происходит слишком быстро. Я делаю все, что в моих силах локтями, коленями и даже зубами. Но они лупят меня со всех сторон -- ладонями по ребрам, руками по спине. У меня пе- рехватывает дыхание, и я едва не падаю, когда на меня со всех сторон обрушивается боль. Я собираю все силы, чтобы не рух- нуть, и думаю о том, как глупо умирать забитым до смерти пе- щерными людьми за двадцать тысяч лет до рождения Христа. По после первых нескольких секунд я чувствую, как их азарт немного стихает, ухитряюсь немного их растолкать и даже от души врезать Полу. Тот катится по земле с разбитой в кровь губой, я разворачиваюсь к Би Джи и начинаю обрабатывать его, решив оставить Марти на закуску. И тут понимаю, что они больше не дерутся со мной, да и вообще, по сути, не нападали. До меня доходит, что, хлопая меня, они улыбались и хохо- тали, что глаза их были полны веселья и любви, и что если бы они и в самом деле захотели меня убить, то шутя справились бы с делом за считанные секунды. Они просто веселились. Может, и грубовато, зато от души. Потом они расступаются, и мы все стоим, тяжело дыша и по- тирая ушибы и ссадины. Меня вновь мутит, но я сдерживаюсь. -- Ты привел с собой духа, -- повторяет Марти. -- Не духа, -- возражаю я. -- Он настоящий. -- Не дух? -- Нет, не дух. Он живой. Он сам пошел за мной следом. -- Представляете! -- восклицает Би Джи. -- Живой! Пришел следом! Взял и пришел с ним прямо к нам! -- Он поворачивается к Полу, глаза его блестят, и мне на секунду кажется, что сей- час они набросятся на меня снова. Если они это сделают, вряд ли я сумею отбиться. Но он говорит: -- Сегодня вечером должна прозвучать новая песня. Тут особый случай. -- Надо отыскать вождя, -- говорит Дэнни и убегает. -- Послушайте, мне очень жаль, -- говорю я. -- Я знаю, чего хотел от меня вождь. Но я не смог этого сделать. -- Что сделать? -- спрашивает Би Джи. -- Ты о чем говоришь? -- удивляется Пол. -- Убить его. Он просто сидел у костра, жарил двух куро- паток, предложил мне кусок, и я... -- У_б_и_т_ь его? -- переспрашивает Би Джи. -- Ты соби- рался его убить? -- Разве я не должен был... Он смотрит на меня выпученными глазами и собирается что-то сказать, но прибегает Зевс, а вместе с ним почти все племя, включая женщин и детей, и они захлестывают нас волной. Радостно крича, вопя и приплясывая, они с хохотом тузят меня, выплескивая свою радость. Потом окружают неандертальца и друж- но размахивают руками. Да, это праздник. Даже Зевс ухмыляется. Марти затягивает песню, Пол ударяет в барабан, а Зевс подходит ко мне и стискивает в объятиях, словно большой старый медведь. * * * -- Я все неправильно понял, так ведь? -- спрашиваю я позднее Би Джи. -- Вы мне, разумеется, устроили испытание. Но только не моих охотничьих способностей. Он смотрит на меня непонимающе и молчит. И это Би Джи, чей разум архитектора схватывает все на лету? -- Вы хотели проверить, действительно ли я человек, вер- но? Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с нез- накомцем так, как обращались со мной? Пустые взгляды. Бесстрастные лица. -- Марти? Пол? Они пожимают плечами. Постукивают себя по лбу: жест ста- рый, как мир. Меня что, разыгрывают? Не знаю. Но я уверен в своей пра- воте. Если бы я убил неандертальца, они почти наверняка убили бы меня. Вот в чем суть. Я должен поверить, что суть именно в этом. Я мысленно поздравлял их с тем, что они вовсе не такие дикари, какими я их представлял, а они все это время гадали, насколько силен дикарь во м_н_е. Они проверяли глубину моей человечности, и я выдержал испытание. Наконец и они увидели, что я тоже цивилизованный человек. Во всяком случае, человек-стервятник теперь живет с нами. Не как член племени, разумеется, а как своего рода священная игрушка, ручной шимпанзе. Вполне возможно, он последний неан- дерталец -- или один из последних, и хотя в глазах племени он существо придурковатое, грязное и вызывающее сочувствие, его никто не обижает. Для них он жалкий немытый дикарь, который приносит удачу, если с ним хорошо обращаться. Он отпугивает духов. Черт, уж не из-за этого ли и меня приняли в племя? Что касается меня, то я давно уже расстался с надеждой на возвращение. Радуга Зеллера никогда не перенесет меня домой, в этом я уверен. Ну и пусть. Я уже изменился, и эти изменения меня устраивают. Вчера мы закончили новый дом, и Би Джи доверил мне уста- новить на место последний бивень -- тот, который они называют костью духов, она не дает злым духам проникнуть в дом. Очевид- но, мне оказали большую честь. Потом четверо мужчин спели "Песнь дома" -- нечто вроде посвящения. Как и все их песни, она прозвучала на древнем языке, тайном и священном. Я не мог петь вместе с ними, не зная слов, но что-то подпевал, и, ка- жется, весьма успешно. Я сказал всем, что когда мы построим следующий дом, я сделаю пиво и мы сможем отметить это событие как полагается. Конечно же, они не поняли о чем я говорю, но вид у них был весьма довольный. А завтра, как сказал мне Пол, он начнет учить меня друго- му языку. Секретному. Который позволено знать только соплемен- никам.