Гарри Тертлдав


Император Крисп


-------------------------------------------------------------
Harry Turtledove. Krispos the Emperor, 1994

(с) Андрей Новиков, перевод, 1998 (e-mail: novanal@junik.lv)

Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с
разрешения переводчика. Любое коммерческое использование
данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено.
--------------------------------------------------------------



I



Крисп макнул горбушку в рыбный соус, которым была полита
баранина, прожевал хлеб, запил его последним глотком сладкого
золотистого васпураканского вина и поставил серебряный кубок на
стол.

Не успел он удовлетворенно выдохнуть, как в небольшую
обеденную палату вошел Барсим, чтобы убрать со стола.
Прищурившись, Крисп взглянул на евнуха.

-- Как вам удается столь безупречно рассчитывать свое
появление, почитаемый господин?-- спросил он.-- Я знаю,
колдовством вы не пользуетесь, но мне ваше умение весьма
напоминает магию.

-- Ваше величество,-- ответил вестиарий, почти не
задумываясь,-- внимание к вашим нуждам есть прямая обязанность
каждого дворцового слуги.

В видесском языке не имелось слова для обозначения тона его
голоса -- среднего между тенором и контральто. Длинные бледные
пальцы проворно переставили на позолоченный поднос тарелки,
кубок, нож, вилку и ложку.

Пока Барсим работал, Крисп рассматривал его лицо. Как и у
любого евнуха, кастрированного еще подростком, у вестиария не
было бороды. Это делало его внешне моложе, но не только это. За
долгие годы, что Крисп знал Барсима, его очень гладкая кожа
почти не приобрела морщин и нигде не отвисала. Став евнухом, он
сохранил мальчишескую стрижку, а сами волосы -- черноту
(впрочем, волосы он вполне мог и красить).

Поддавшись внезапному любопытству, Крисп спросил:

-- Сколько вам лет, Барсим? Не возражаете, если я спрошу? Когда
я стал Автократором, то готов был поклясться святым именем
Фоса, что вы старше меня. Теперь же я готов поклясться в
обратном.

-- На месте вашего величества я не стал бы клясться ни в том,
ни в этом,-- серьезно ответил Барсим.-- Честно говоря, я и сам
не знаю, сколько мне лет. Если бы меня вынудили высказать
предположение, то я ответил бы, что разница между нами
невелика. К тому же, да простит меня ваше величество,
воспоминания со временем сильно меняются, а вы сидите на
императорском троне уже... двадцать два года? Да, конечно;
двадцатилетний юбилей праздновали позапрошлым летом.

-- Двадцать два года...-- пробормотал Крисп. Иногда день, когда
сборщики налогов вынудили его покинуть родную деревню и он
пришел в столицу Видесса в поисках счастья, казался совсем
недавним. Тогда у него было больше мускулов, чем мозгов,-- как,
впрочем, у любого юноши. Единственное, что он, вне всяких
сомнений, унаследовал от своего крестьянского прошлого, было
непоколебимое упрямство.

Иногда, как сегодня вечером, проделанный им из деревни путь
казался столь далеким, что ему не верилось, что он совершил его
сам. Ему уже перевалило за пятьдесят, хотя, как и Барсим, свой
точный возраст Крисп назвать бы не смог. Под императорским
одеянием скрывался уютный животик. Волосы пока остались
серо-стальными, но в бороде, усах и даже бровях уже
поблескивала изморозь седины. Тщеславие не позволяло ему
красить волосы -- он знал, что уже не мальчик, так к чему
притворяться перед самим собой?

-- Простит ли мне ваше величество возможную невежливость?--
спросил Барсим.

-- Почитаемый господин, ныне я <MI>приветствую<D>
невежливость,-- заявил Крисп.-- Мне очень не хватает тех дней,
когда люди приходили ко мне и выкладывали все, что они думают,
а не то, что мне может понравиться или даст им некое
преимущество. Так что говорите, что хотели.

-- По сути, ничего особенного,-- сказал вестиарий.-- Мне просто
пришло на ум, что вам, должно быть, очень одиноко ужинать вот
так, без приятной компании.

-- Банкеты тоже бывают скучными,-- возразил Крисп, прекрасно
понимая, что Барсим имел в виду не это. Здесь, в резиденции,
где Автократор и его семья могли насладиться уединением в
большей степени, чем где-либо (но не таким уж и полным, если
судить по обычным стандартам,-- Барсим, к примеру, каждое утро
одевал Криспа), все могли собраться за едой и получить
удовольствие от общения и беседы. Крисп припоминал немало таких
ужинов -- пусть иногда и весьма скудных -- в деревенской
хижине, где ему довелось вырасти.

Возможно, если бы была жива Дара... Его брак с вдовой
предшественника начался как союз, устраивающий обе стороны, но
со временем перерос в нечто большее, несмотря на кое-какие ссоры и
разногласия. К тому же Дара хорошо управлялась с их сыновьями.
Но Дара вот уже почти десять лет как слилась со светом Фоса --
по крайней мере, Крисп на это искренне надеялся. И с тех пор...

-- Эврип и Катаколон, полагаю, сейчас бегают по бабам,-- сказал
Крисп.-- Во всяком случае, этим они обычно занимаются каждый
вечер, будучи в таком возрасте.

-- Да,-- равнодушно подтвердил Барсим. Он никогда не бегал по
бабам, и никогда не будет. Иногда его даже охватывало нечто
вроде меланхоличной гордости за то, что он выше подобных
желаний. Крисп часто думал о том, что евнух, наверное, гадает,
что же ему не было дано испытать, но у императора не хватало
духу расспросить его. Только далекие от дворцовых дел люди
воображали, что Автократор у себя дома -- полный хозяин.

Крисп вздохнул:

-- А Фостий... я попросту не знаю, чем он сейчас занимается.

Он вздохнул снова. Фостий, старший сын, наследник трона...
кукушонок? Крисп до сих пор не знал точно, от кого зачала его
Дара,-- от него или от свергнутого им Анфима. По внешности
мальчика -- нет, уже юноши -- этого не понять, потому что он
похож на Дару. И терзавшие Криспа сомнения всегда мешали ему
выказывать нежность к ребенку, названному в честь деда.

А сейчас... Сейчас Крисп гадал, неужели он и сам, превращаясь
из юноши в мужчину, был таким невыносимым? Самому ему так не
казалось, но кто признается в этом, вспоминая собственную
молодость? Конечно, в юности он с избытком хлебнул нищеты,
голода и изнурительного труда. Фостия он от этого избавил, но
все чаще задумывался: а не пошло бы все это ему на пользу?

Скорее всего, да. В столице имелось немало людей, восхвалявших
трудную, но простую жизнь имперских крестьян, и даже слагавших
вирши о достоинствах, которые такая жизнь в крестьянах
воспитывает. По мнению Криспа, подобные стишки были полны
навоза, а уж его-то наманикюренные пальчики рифмоплетов
наверняка ни разу не касались.

-- Его младшее величество еще заставит вас гордиться им,--
молвил Барсим. В обычно бесстрастном голове евнуха прозвучала
нежность. Своих детей он иметь не мог и потому переносил
нерастраченные отцовские чувства на тех, кого помогал пестовать
с младенчества.

-- Надеюсь, вы правы,-- отозвался Крисп, но от тревоги не
избавился. Неужели Фостий таков потому, что в нем начинает
говорить кровь Анфима? Человек, которого Крисп заменил сперва в
постели Дары, а затем и во дворце, отличался экстравагантностью
поступков, но использовал ее по большей части для поисков
удовольствий. Поэтому всякий раз, когда Фостий совершал некую
блистательную глупость, у Криспа вновь возникали сомнения в
собственном отцовстве.

Неужели беззаботная жизнь и впрямь испортила сына? Или же,
задавала вопрос та холодная и подозрительная часть сознания
Криспа, которая никогда не дремала и тем помогла ему удерживаться
на троне более двух десятилетий, ему попросту надоело
наблюдать, как энергично отец продолжает править империей? Не
появилось ли у него желание взять бразды правления в свои руки?

Крисп взглянул на Барсима:

-- Если человек не может положиться на собственного сына,
почитаемый господин, то на кого же тогда? Разумеется, я не имел
в виду присутствующих.

-- Ваше величество великодушно.-- Вестиарий склонил голову.-- Я
уже говорил, однако, что не сомневаюсь в том, что Фостий
оправдает все ваши ожидания.

-- Возможно,-- только и ответил Крисп.

Смирившись с его хмуростью, Барсим взял поднос и понес его на
кухню, но перед дверью замер:

-- Я еще нужен вашему величеству?

-- Пока нет. Проследите лишь, если вас не затруднит, чтобы
зажгли свечи в кабинете. Меня ждет обычная порция документов, а
за день я их просмотреть не успеваю.

-- Будет исполнено,-- пообещал Барсим.-- Э-э... что-либо еще?

-- Больше ничего, почитаемый господин, спасибо.

После смерти Дары в его постели побывало несколько дворцовых
женщин. Последняя из любовниц почему-то решила, что он сделает
всех ее родственников богачами и наделит властью независимо от
их достоинств, оказавшихся весьма скромными. Ей пришлось
собрать вещички.

Ныне... мужские желания подогревали его гораздо слабее, чем в
молодости. "И понемногу,-- иногда размышлял Крисп,-- я начинаю
приближаться к статусу Барсима". Правда, вслух он этого не
говорил и никогда не скажет, равно опасаясь как затронуть
чувства евнуха, так и стать объектом его сарказма.

Выждав несколько минут, Крисп перешел в кабинет. Уже у двери
его приветствовало теплое сияние свечей -- Барсим был
безупречным слугой. Стопка документов на столе порадовала его
гораздо меньше. Крисп сравнил ее с вражеским городом, который
предстоит осадить и взять приступом. Но город достаточно
захватить лишь раз, а от документов ему, увы, никогда не
избавиться.

Когда-то Анфим на глазах у Криспа пренебрегал правлением ради
удовольствий. Крисп же -- не исключено, что из противоречия --
пренебрегал удовольствиями ради правления. Иногда, когда стопка
пергаментов была особенно высока -- как, например, сегодня,-- он
начинал задумываться, не был ли Анфим в конечном счете прав. Уж
он-то, несомненно, получал от жизни куда больше удовольствий,
чем получает сейчас Крисп. Но столь же несомненно и то, что
империя сейчас управляется куда лучше, чем во времена его
правления.

Вдоль левого края стола аккуратно выстроились, словно полки,
готовые выступить на битву с неумолимым врагом, тростниковые
перья, чернильница с красными чернилами, которыми имел право
пользоваться только Автократор, стиль, вощеные деревянные
таблички и небесно-голубой воск для печатей. Понимая, что
поступает глуповато, Крисп тем не менее отдал им честь, прижав
кулак правой руки к сердцу, потом уселся и принялся за работу.

На самом верху стопки лежал налоговый отчет из пограничной
провинции Кубрат, расположенной между Заистрийскими горами и
рекой Истр на северо-востоке от столицы. Когда правление Криспа
только начиналось, эта провинция была независимым Кубратским
хаганатом, чьи варвары-всадники столетиями совершали набеги на
империю. Ныне ее стада, нивы и шахты приносили ей золото, а не
ужас. Несомненный прогресс, подумал он и подписал пергамент,
давая понять, что прочел кадастр и одобрил указанную в нем сумму
налоговых поступлений.

Второй документ тоже оказался из Кубрата. Прелат города
Плискавоса сообщал, что, хотя после присоединения к империи
прошло целое поколение, в провинции процветают ересь и
откровенное язычество. Многие кочевники так и не отказались от
поклонения древним духам ради Фоса, благого бога империи. А
жители видесского происхождения, столетиями страдавшие от
степных кочевников и будучи столь долго отрезаны от официальной
религиозной доктрины Видесса, также склоняются к странным и
ошибочным ритуалам.

Крисп макнул перо в чернильницу, достал чистый лист пергамента.

"От Автократора Криспа святому отцу Баланею привет,-- написал
он и задумался, потом перо снова зашуршало по листу:-- Любыми
средствами продолжайте свои труды по приведению Кубрата и его
жителей к истинной вере. Да поможет вам пример наших новых
колонистов, чья вера истинно ортодоксальна. Принуждение
используйте только в крайнем случае, но при необходимости
не поддавайтесь колебаниям: империя у нас одна, и вера в ней
тоже должна быть только одна. Да озарит Фос труды ваши".

Он высушил чернила, посыпав их песком, нагрел палочку воска в
пламени свечи и капнул несколько капель на лист, затем прижал
кольцо к еще мягкому воску. Завтра курьер повезет письмо на
север, к Баланею оно попадет раньше, чем через неделю. Крисп
был доволен и самим прелатом, и его деятельностью. Собственный
стиль ему тоже понравился; ему мало доводилось писать, пока он
не стал императором, но с тех пор он научился излагать свои мысли
письменно.

Другой налоговый отчет поступил из одной равнинной приморской
провинции, расположенной западнее пролива Бычий Брод. Одна
равнинная провинция давала дохода в четыре раза больше, чем
весь Кубрат.  Климат и почвы позволяли там снимать два урожая в
год, а враги не вторгались туда столь давно, что у многих
городов даже не было стен. В полуварварском Кубрате такое было
невообразимо и могло приравниваться к самоубийству.

Следующий отчет оказался запечатан; его доставили из видесского
посольства в Машизе, столице Макурана. Крисп знал, что этим
депешам следует уделять самое пристальное внимание: Цари царей
Макурана были опаснейшими соперниками видесских Автократоров, и
единственными правителями, которых видессиане воспринимали как
равных.

Сломав печать и увидев элегантный почерк, знакомый столь же
хорошо, как и собственный, Крисп улыбнулся.

"От Яковизия Автократору Криспу привет,-- прочитал он, по
привычке слегка шевеля губами.-- Полагаю, в приморском городе
вам сейчас прохладно и уютно. Если бы Скотос решил наполнить
свой ад огнем, а не вечным льдом, то Машиз предоставил бы
темному богу прекрасный пример того, что ему требуется".

Улыбка Криспа стала шире. Яковизия он впервые встретил в
девятилетнем возрасте, когда видесский вельможа выкупал его
семью и других крестьян из кубратского плена. За последующие
сорок лет он очень редко слышал от пухлого коротышки доброе
слово о ком-либо или о чем-либо.

Разогревшись на этой теме (если подобная фраза была здесь
уместна), Яковизий продолжил: "Царь царей Рабиаб куда-то уезжал
и устроил какую-то пакость. Я еще не выяснил, в чем она
заключается, но кончики его навощенных усов подрагивают всякий
раз, когда он удостаивает меня аудиенции, поэтому я
предположил, что в его намерения не входило одарить ваше
величество крепким и безмятежным сном. Я не пожалел нескольких
золотых -- как вам известно, у макуранцев в ходу только
серебряные монеты, и золота они жаждут не меньше, чем я --
красивых мальчиков,-- но пока безуспешно. Надежду я все же не
оставил".

С лица Криспа исчезла улыбка. Яковизия он послал в Макуран
именно потому, что тот столь умело выуживал информацию в самых
неожиданных местах. Он стал читать дальше:

"Если не считать усов, то Рабиаб проявил склонность к разумному
сотрудничеству. Полагаю, мне удастся уговорить его вывести свои
войска из той крепости в пустыне, которую они захватили во
время нашей последней небольшой стычки. Он также, по-моему,
согласится снизить пошлины, которыми облагает караваны за право
войти в Видесс через его земли. А это, в свою очередь, может
позволить проклятым ворюгам снизить для нас цены, хотя я в этом
сомневаюсь".

-- Хорошо,-- произнес Крисп вслух. Долгие годы, еще с той поры,
когда в Машизе правил Нахорган, отец Рабиаба, он просил
макуранцев снизить эти пошлины. И если Царь царей наконец решил
уступить его просьбам, а к тому же и освободить крепость
Сармирзегутусу, то Яковизию, возможно, слишком многое
почудилось за вздрагивающими кончиками царских усов.

Под письмом Яковизия из Макурана лежал очередной кадастр. Крисп
задумался -- уж не специально ли Барсим сложил документы именно
так, чтобы голова у императора не отупела от чтения нескольких
налоговых отчетов подряд? Вестиарий служил во дворце уже
множество лет, но его представления о безупречной службе с
каждым годом становились все шире.

Написав внизу налогового документа: "Я это прочел", Крисп взял
следующий пергамент. Как и послание Баланея, этот документ тоже
был от духовного лица -- ему писал жрец из Питиоса, города на
южном побережье Видессианского моря, что через реку Рамн,
если смотреть из Васпуракана.

"От ничтожного священника Таронития Автократору Криспу привет.
Да возрадуется ваше величество, но я с сожалением должен
сообщить о новой и зловещей ереси, распространившейся среди
крестьян и пастухов этой Фосом забытой провинции".

Крисп фыркнул. Почему предполагалось, что от подобных новостей
он должен возрадоваться, всегда оставалось выше его понимания.
Ему иногда казалось, что официальный язык видесских документов
создан специально для сокрытия их смысла. Его глаза вернулись к
строчкам документа.

"Эта ересь показалась мне особенно вредоносной, словно темный
бог Скотос специально рассчитывал с ее помощью совратить как
легкомысленных, так и тех, кого при других обстоятельствах
можно было бы назвать набожными. Насколько я сумел узнать, ее
тенета таковы..."

Чем больше Крисп читал, чем меньше ему нравилось прочитанное.
Еретики, если Таронитий правильно понял суть их убеждений,
верили в то, что материальный мир создан не Фосом, а Скотосом.
Свет Фоса, таким образом, находится лишь в душе, а не в теле,
где эта душа обитает. Убийство, в примеру, есть не что иное,
как высвобождение души из ловушки плоти. Поджог есть лишь
уничтожение того, что по сути своей пепел. Даже грабеж
благотворно влияет на жертву, ибо ослабляет ее связь с
материальным миром. Словом, если создавать теологию специально
для разбойников, то лучше не придумаешь.

"Это злодейство было замышлено и распространено неким Фанасием,
поэтому еретики называют себя фанасиотами. Молю ваше величество
поскорее прислать побольше жрецов для обучения местных жителей
правильной доктрине и побольше солдат, дабы одолеть фанасиотов
и защитить перепуганных правоверных от грабежей. Да пребудет
всегда с вами Фос и да укрепит он вас в борьбе со злом".

Крисп взял перо. "Ваша просьба будет удовлетворена",-- написал
он на письме священника. Потом придвинул вощеную табличку и
записал для себя стилем два напоминания на утро: попросить
вселенского патриарха Оксития выслать в Питиос священников и
написать наместнику провинции, чтобы тот переместил войска к
окрестностям пограничного города.

Перечитав послание Таронития, он положил его и покачал головой.
Видессиане, прирожденные спорщики, были не в состоянии, обретя
веру, просто оставить ее как есть. Встретившись, двое видессиан
тут же начинали обсуждать тонкости религии: теологические
дискуссии были для них столь же любимым развлечением, как и
лошадиные бега в Амфитеатре. Однако на сей раз дискуссиями дело
не ограничилось.

На третьей вощеной дощечке Крисп сделал для себя еще одну
пометку: написать проект императорского эдикта, ставящего вне
закона всякого, кто проповедует доктрины Фанасия. "И патриарху
тоже",-- приписал он. Отлучение от церкви сильно добавит вес
эдикту.

Покончив с этим, он с облегчением занялся очередным, ничем не
грозящим налоговым отчетом. Состояние дел в восточной провинции
Девелтос весьма обрадовало правителя. Вскоре после того, как он
стал Автократором, отряд северян-халогаев захватил крепость
Девелтос. В нынешнем году доходы из этой провинции впервые
превысили сумму, которую казна получала до падения крепости.

"Хорошая работа",-- написал он внизу отчета. Логофеты и писцы,
составлявшие кадастр для казначейства, узнают, что он ими
доволен. Без их терпеливого и обычно нелюбимого в народе труда
Видесс рухнет. Будучи императором, Крисп это прекрасно понимал.
Правда, когда он был крестьянином, сборщики налогов казались
ему не лучше саранчи.

Автократор встал, потянулся, потер глаза. Работать при свечах
было тяжело и с каждым годом становилось тяжелее из-за
увеличивающейся дальнозоркости. Он не представлял, что станет
делать, если зрение еще больше ухудшится. Неужели придется
просить кого-нибудь зачитывать документы и надеяться, что он
успеет запомнить достаточно информации, чтобы принять здравое
решение? Крисп старался про это не думать, но пока что не
находил лучшего решения.

Он снова потянулся и от души зевнул.

-- Лучшим решением сейчас будет -- поспать,-- произнес он
вслух, зажег небольшую лампу и задул свечи. Ноздри наполнил
запах горячего воска.

Большинство факелов в коридоре уже угасло, а коптящее пламя еще
горящих заставляло тень Криспа корчиться и извиваться, словно
живую. Лампа, которую он нес, разливала вокруг бледную и
тусклую лужицу света.

Он миновал комнату Барсима. Крисп когда-то жил в ней сам,
ухитрившись стать одним из тех немногих вестиариев, кто не был
евнухом. Ныне он занимал соседнее помещение -- императорскую
спальню. Он спал в ней дольше, чем в любом другом помещении за
всю свою жизнь. Иногда это казалось ему в порядке вещей, но
сегодня, как зачастую случалось, когда он над этим задумывался,
представилось весьма странным.

Крисп распахнул двойные двери. В спальне кто-то шевельнулся, и
по спине Автократора пробежал холодок. Быстро наклонившись, он
выхватил из красного сапога кинжал и наполнил легкие воздухом,
собираясь позвать на помощь халогаев, охраняющих вход в
императорскую резиденцию. Автократоры в Видессе слишком часто
умирали насильственной смертью.

Крик так и не прозвучал. Крисп быстро выпрямился. В постели его
поджидал не убийца, а одна из дворцовых служанок. Девушка
приглашающе улыбнулась императору.

-- Не сегодня, Дрина,-- покачал головой Крисп.-- Я уже сказал
почитаемому господину, что хочу просто выспаться.

-- Но он сказал мне совсем другое, ваше величество,-- возразила
Дрина, пожимая плечами. Она выпрямилась, и ее обнаженные плечи
блеснули в свете лампы. То, что находилось ниже плеч, осталось
в тени, делая ее тело еще загадочнее.-- Он велел мне прийти
сюда и сделать вас счастливым, вот я и пришла.

-- Должно быть, он ослышался,-- буркнул Крисп, не веря
собственным словам. Барсим не ослышался. Иногда -- и довольно
часто -- он попросту не прислушивался к его указаниям. Выходит,
сегодня он решил поступить по-своему.-- Ладно, Дрина. Можешь
идти.

-- Да возрадуется ваше величество, но я не могу уйти так
скоро,-- тихо ответила девушка.-- Если я вас оставлю, вестиарий
будет очень недоволен.

"Да кто здесь правит, Барсим или я?" Но Крисп не стал
произносить этого вслух. Он правил империей, но во дворце слово
вестиария было законом. Некоторые евнухи-постельничие
пользовались близостью к императору для собственного возвышения
и обогащения, не забывая и про своих родственников. Барсим, к
чести его, никогда так не поступал, а Крисп, со своей стороны,
уступал ему в том, что касалось чисто дворцовых дел.

Вот и сейчас он вышел из неловкого положения так, как сумел:

-- Хорошо. Оставайся, если хочешь. И не обязательно
рассказывать, что мы спали каждый на своей половине постели.

Дрина все еще выглядела встревоженной, но, как любая хорошая
служанка, знала, до какого предела можно безопасно настаивать,
общаясь с хозяином.

-- Как скажете, ваше величество.-- Она перебралась на дальний
край постели.-- Ложитесь, где я была, -- я тут согрела.

-- Зима еще не наступила, к тому же, клянусь благим богом, я
пока что не инвалид,-- ответил он, фыркнув, но все же стянул
через голову одежду и накинул ее на стоящую у постели вешалку.
Потом разулся, задул лампу и забрался в постель. Его кожи
нежно коснулись теплые шелковые простыни. Опустив голову на
пуховую подушку, он ощутил слабый сладковатый запах, оставшийся
после Дрины.

На мгновение он захотел ее, несмотря на усталость, но когда
раскрыл рот, чтобы сказать об этом, получился лишь могучий
зевок. Кажется, он успел извиниться перед девушкой, но заснул
так быстро, что полной уверенности у него так и не осталось.

Ночью он проснулся. С годами такие пробуждения становились все
чаще. Через несколько секунд он вспомнил, чт[ac]о именно мягкое и
округлое прижимается к его боку. Дрина дышала ровно, легко и
беззаботно, словно спящий ребенок. Крисп даже позавидовал ее
безмятежности, потом улыбнулся, подумав, что в этом отчасти и
его заслуга.

Теперь он желал ее. Когда он, вытянув поверх плеча руку, накрыл
ладонью ее грудь, она что-то сонно и счастливо пробормотала и
перевернулась на спину. Девушка даже до конца не проснулась,
пока он ласкал ее, а потом и взял. Криспу такое доверие
показалось странно трогательным, и он очень старался вести себя
как можно нежнее.

Потом она быстро и крепко заснула. Крисп встал, использовал по
назначению горшок и вновь улегся рядом с ней. Он тоже почти
заснул, но тут в очередной раз задумался, не знает ли Барсим
его лучше, чем он сам.




В Зале девятнадцати лож плохо то, что окна в нем слишком
большие, подумал Фостий. Благодаря этим окнам в церемониальном
зале, названном так в те дни, когда видесские вельможи и в
самом деле ели полулежа, летом было прохладнее, чем в
большинстве прочих помещений. Но факелы, лампы и свечи,
освещающие его во время ночных пирушек, магнитом притягивали
бабочек, москитов, водных насекомых и даже летучих мышей и
птиц. Когда в миску с маринованными щупальцами осьминога
шлепнулась обожженная бабочка, аппетита это ему не прибавило. А
когда эту бабочку прямо из миски выхватил козодой, Фостий
вообще пожалел, что пригласил сюда друзей на ужин.

Он даже задумался -- не отменить ли его вообще, но потом понял,
что и это не выход. Отец неизбежно про это узнает. Фостий
явственно услышал, как звенит в ушах голос отца с неистребимым
крестьянским акцентом: "Самое малое, что ты обязан уметь сын,
это принимать решения".

Воображаемый голос показался ему столь реальным, что он даже
резко обернулся -- а вдруг Крисп и в самом деле незаметно вошел
и встал у него за спиной? Но нет. Если не считать приглашенных
приятелей, он был здесь один.

Он и в самом деле чувствовал себя очень одиноко. Отцу удалось
приучить Фостия постоянно размышлять над тем, кто стремится
быть рядом с ним, потому что он такой, какой есть, а кто -- лишь
потому, что он младший Автократор и наследник престола. Однако
задавать подобные вопросы всегда легче, чем получать на них
ответы, поэтому почти ко всем своим знакомым Фостий относился с
подозрительностью.

-- Вам не придется всю жизнь оборачиваться, ваше младшее
величество,-- сказал сидящий справа от него Ватац. Фостий
доверял Ватацу больше, чем большинству друзей; будучи всего
лишь сыном средней руки логофета, юноша вряд ли вынашивал
планы, как возложить на себя корону. Хлопнув Фостия по плечу,
он добавил:-- Не сомневаюсь, скоро настанет время, когда вы
сможете угощать друзей когда и как пожелаете.

Еще слово, и Ватаца можно будет обвинить в государственной
измене. Друзья Фостия частенько балансировали на этой тонкой
грани. До сих пор, к его великому облегчению, никто из них не
вынуждал его притворяться, будто он ничего не слышал. Но и сам
он гадал -- мог ли он не задаваться таким вопросом? -- как
долго еще отец сохранит бодрость. Можно было назвать любой
срок: от одного дня до двадцати лет. Уточнить его, не прибегая
к магии, невозможно, а прибегнуть к ней... Фостий не осмелился
бы рисковать до такой степени. Во-первых, и это его вполне
устраивало, самый талантливый волшебник империи оградил
будущее императора от любых попыток его узнать. А во-вторых,
попытка узнать судьбу Автократора сама по себе являлась
первостепенным преступлением.

Фостий задумался о том, что сейчас делает отец. Наверное,
занимается государственными делами -- это его бесконечная
работа. Пару лет назад Крисп попытался разделить свою ношу с
сыном. Фостий старался изо всех сил, но работа оказалась не
очень-то приятной, особенно по той причине, что Крисп стоял
рядом, пока сын читал документы.

Ему опять едва не послышался голос отца: "Скорее, сын! Пора
принимать хоть какое-то решение. И если не ты это сделаешь, то
кто?"

"Но если я ошибусь?!" -- услышал он собственный вопль.

"Ты обязательно будешь ошибаться -- иногда.-- Крисп произнес
это с такой сводящей с ума уверенностью, что Фостию захотелось
его ударить.-- Запомни два простых правила: попробуй не
повторять одну и ту же ошибку дважды и всегда исправляй
сделанные ошибки, если такой случай представится".

Легко сказать. Решая несколько дней подряд одну сложную задачу
за другой, Фостий пришел к выводу, что легкость в любом деле,
будь то рыбная ловля, глотание ножей или управление империей,
приходит лишь тогда, когда этим занимаешься долгие годы.
Подобно большинству молодых людей, он полагал, что умнее отца.
Образован он, несомненно, лучше и светских поэтов и историков
цитирует с той же легкостью, что и святые заповеди Фоса. К тому
же по его речи не скажешь, будто он только что от сохи.

Но у Криспа имелось то, чего не хватало ему: опыт. Отец
принимал решение, почти не задумываясь, потом сразу принимался
за следующее дело и разделывался с ним с той же легкостью. А
Фостий тем временем тонул в словах и кусал губу, гадая, какое
же решение окажется правильным. Пока он справлялся с одной
проблемой, перед ним уже оказывались три новых.

Он знал, что разочаровал отца, попросив избавить его от
решения государственных дел.

"Но как ты научишься всему необходимому, не приобретя опыт
такой работы?"-- спросил Крисп.

"Но ведь у меня не получается делать ее правильно",-- ответил
Фостий. Для него такой ответ был исчерпывающим объяснением --
если нечто не дается легко, то почему бы взамен не заняться
чем-нибудь другим?

Крисп покачал головой:

"Не лучше ли будет, если ты научишься всему сейчас, пока я
еще могу подсказать, чем потом, когда меня не станет и весь
мешок ячменя разом окажется у тебя на плечах?"

Попахивающая деревней метафора оказала на Фостия обратное
действие. Ему очень хотелось, чтобы история их династии тянулась
далеко в прошлое, а его не называли именем бедняка-крестьянина,
умершего от холеры.

Из мрачной задумчивости его вывел Ватац:

-- Не пойти ли нам поискать девушек, ваше младшее величество?

-- Иди, если хочешь. Наверняка наткнешься на моих братьев.--
Фостий рассмеялся -- как над собой, так и над Эврипом с
Катаколоном. Сам он не мог даже, подобно братьям, наслаждаться
преимуществами своего происхождения. С того дня, когда он
обнаружил, сколько женщин готово забраться в его постель лишь
потому, что он носит титул наследника престола, эти игры
потеряли для него почти всю привлекательность.

Некоторые вельможи выращивали в загонах ручных оленей и
кабанов, а затем ради развлечения убивали их из луков. Фостий
не находил в этом никакого удовольствия, равно как и в любовных
забавах с девушками, которые не смеют ему отказать или же
стремятся переспать с ним с такой же хладнокровной
расчетливостью, какую проявлял Крисп в многолетней борьбе между
Видессом и Макураном.

Однажды он попытался объяснить это братьям вскоре после того,
как четырнадцатилетний тогда Катаколон соблазнил -- или сам
оказался соблазнен -- дворцовую прачку. Возбужденный своей
юношеской удалью, Катаколон даже не выслушал Фостия до конца.
Эврип же ответил ему так:

-- Хочешь надеть синюю рясу и прожить жизнь монахом? Валяй,
старший брат, но такая жизнь не для меня.

Пожелай Фостий провести жизнь в монашестве, устроить это было
бы несложно. Но подобные мысли приходили ему в голову по
единственной причине -- Фостию хотелось оказаться подальше от
отца. Ему не хватало ни стремления стать монахом, ни монашеской
смиренности. Нельзя сказать, что его привлекало умерщвление
плоти,-- скорее, совокупление без любви или по расчету обычно
казалось ему более умерщвляющими, чем никакое.

Фостий часто задумывался над тем, как вести себя, когда Крисп
решит его женить. Он радовался, что этот день еще далек,
поскольку не сомневался -- отец подберет ему невесту, исходя из
интересов императорского дома, а не из заботы о его счастье.
Иногда такие браки удавались не хуже прочих. А иногда...

Он повернулся к Ватацу:

-- Друг мой, ты и сам не знаешь, насколько тебе повезло, что ты
родился в обычной семье. Как часто мне кажется, что мое
происхождение скорее клетка или проклятие, чем предмет для
зависти.

-- Ах, ваше младшее величество, вино опечалило вас, вот и
все.-- Ватац повернулся к лютнисту и свирельщику, наигрывавшим
что-то негромкое и спокойное, щелкнул пальцами и возвысил
голос:-- Эй, парни, сыграйте что-нибудь повеселее, а то его
величество заскучал.

Музыканты быстро посовещались, сблизив головы, затем свирельщик
отложил свой инструмент и взял похожий на котелок барабан.
Когда его ладони ударили по натянутой коже, во всем зале
поднялись головы. Лютнист взял резкий звонкий аккорд.
Фостий узнал васпураканский танец, но радости ему это не
прибавило.

Вскоре почти все гости уже танцевали, хлопая в ладоши и что-то
выкрикивая в такт музыке. Фостий остался сидеть на месте, даже
когда Ватац приглашающе подергал его за рукав. Пожав плечами,
Ватац наконец сдался и присоединился к танцующим. "Он прописал
мне лекарство, которое годится только ему",-- подумал Фостий.
Впрочем, ему и не хотелось веселиться. Досада его вполне
устраивала.

Когда Фостий встал, танцующие радостно закричали, но он не стал
к ним подходить. Он вышел через распахнутые бронзовые двери
Зала девятнадцати лож, спустился по низким и широким мраморным
ступеням и взглянул на небо, определяя время по высоте бледного
ущербного диска луны. Примерно пятый час ночи, решил он --
скоро полночь.

Фостий опустил глаза. Императорскую резиденцию от прочих зданий
дворцового комплекса отделяла вишневая роща -- чтобы у
Автократора и его семьи возникала хотя бы иллюзия уединенности.
Сквозь ветви деревьев Фостий разглядел окно, ярко освещенное
свечами или лампами, и кивнул. Да, Крисп работает и с
крестьянским упорством ведет битву с огромностью империи,
которой правит.

Свет в окне погас. Даже Криспу приходилось уступать сну, хотя
Фостий не сомневался, что отец отказался бы и от сна, если бы
мог.

Из окна зала высунулась чья-та голова.

-- Возвращайтесь, ваше младшее величество,-- услышал Фостий
слова, произнесенные слегка заплетающимся от вина языком.--
Веселье только началось.

-- Веселитесь без меня,-- бросил Фостий и пожалел, что вообще
собрал сегодня приятелей. Легкость, с какой они предавались
веселью, лишь усугубляла его мрачность.

Он рассеянно прихлопнул москита; в темноте снаружи их было
меньше, чем в освещенном зале. Когда в императорской резиденции
погасли последние лампы, здание за вишневой рощей растворилось
в темноте. Фостий медленно зашагал в ту сторону; ему не
хотелось заходить, не убедившись, что отец уже отправился
спать.

У входа стояли стражники-халогаи. Высокие светловолосые
северяне, узнав Фостия, отсалютовали ему, подняв топоры.
Окажись он злоумышленником, их топоры тоже поднялись бы, но не
для приветствия.

Как и всегда, возле входа находился один из дворцовых евнухов.

-- Добрый вечер, ваше младшее величество,-- произнес он,
вежливо кланяясь.

-- Добрый вечер, Мистакон,-- отозвался Фостий. Из всех
евнухов-постельничих Мистакон был к нему ближе всего по
возрасту, и потому Фостию казалось, что он понимает его и
сочувствует ему более, чем остальные. Ему даже в голову не
приходило задуматься о том, что чувствует сам Мистакон, чья
созревшая мужественность, образно говоря, завяла еще на лозе.--
Отец спит?

-- Да, он в постели,-- ответил Мистакон тем странно бесцветным
голосом, к которому прибегают евнухи, желая намекнуть на
двойной смысл сказанного.

Впрочем, сегодня вечером Фостию, было не до тонкостей. Он
испытывал лишь облегчение -- удалось прожить еще один день, не
встретившись с отцом.

-- Я тоже пойду спать, почтенный господин,-- сказал он, назвав
особый титул Мистакона в иерархии евнухов.

-- Все уже готово, ваше младшее величество,-- произнес
Мистакон, что по сути являлось тавтологией: Фостий был бы
потрясен, если бы в его комнате хоть что-то оказалось не
готово.-- Окажите любезность следовать за мной...

Фостий зашагал вслед за постельничим по коридорам, где мог
ориентироваться хоть с завязанными глазами. В свете факелов
свидетельства долгих столетий имперских побед казались
какими-то выцветшими и нечеткими. Конический шлем, некогда
принадлежавший Царю царей Макурана, стал просто куском железа,
а картина, на которой видесские войска штурмом брали стены
Машиза -- обычной мазней. Фостий потряс головой. То ли он
просто устал, то ли освещение подшучивает над его зрением.

Для своей спальни Фостий выбрал помещение как можно дальше от
спальни Криспа, в самом дальнем уголке императорской
резиденции. Оно пустовало множество лет, а то и веков, пока
Фостий, вскоре после того, как у него начала пробиваться
борода, не устроил там убежище от отца.

Дверь в его спальню была распахнута, проем заливал
масляно-желтый свет горящей внутри лампы.

-- Ваше младшее величество желает чего-нибудь?-- спросил
Мистакон.-- Возможно, немного вина или хлеба с сыром? Я могу
спросить также, не осталась ли еще баранина, которую подавали
вашему отцу?

-- Нет, не утруждайся,-- вырвалось у Фостия резче, чем он
намеревался ответить. Он тут же смягчил голос:-- Спасибо, я
сыт. И хочу просто отдохнуть.

-- Как пожелаете, ваше младшее величество.

Мистакон поплыл по коридору. Как и многие евнухи, он был мягок
телом и полноват. Обутый в мягкие шлепанцы, он передвигался
бесшумно, мелкими семенящими шажками. Развевающие полы одежды
делали его похожим на разукрашенный купеческий корабль, идущий
под полными парусами.

Фостий закрыл и запер дверь, потом разделся и снял сандалии.
Как и обувь отца, они тоже были красными -- пожалуй, это
единственная императорская прерогатива, которую мы разделяем, с
горечью подумалось ему. Юноша бросился на постель и задул
лампу. В спальне стало темно, и Фостий уснул.

Ему приснился сон. Фостию часто снились яркие сны, а этом
оказался особенно четким. Обнаженный и толстый, он расхаживал
внутри какого-то огороженного пространства. Повсюду лежала еда
-- баранина, хлеб, сыр, бесчисленные кувшины с вином.

Над деревянной оградой показалась голова отца. Крисп
удовлетворенно кивнул и... достал охотничий лук.

Фостий мгновенно проснулся. Сердце колотилось, тело заливал
холодный пот. На мгновение ему показалось, что окружающая его
темнота означает смерть, но потом он полностью пришел в себя и
начертил на груди солнечный круг Фоса в благодарность за то,
что сон не обернулся явью.

Это помогло ему успокоиться, пока он не подумал о своем
положении при дворе. Фостий вздрогнул. Быть может, сон все же
имел какое-то отношение к реальности.




Заид опустился перед Криспом на колени, затем на живот и
коснулся лбом ярких квадратиков мозаичного пола.

-- Вставай, вставай,-- нетерпеливо бросил Крисп.-- Сам знаешь,
мне не нужны эти церемонии.

Волшебник встал с той же легкостью, с какой опускался.

-- Знаю, ваше величество,-- ответил он.-- Но и <MI>вам<D>
известно, какое уважение маги проявляют к ритуалам. Без них
наше искусство рассыпалось бы прахом.

-- Ты мне уже много раз об этом говорил. С ритуалом мы
покончили. Теперь сядь и расслабься. Давай поговорим.

Он махнул рукой, указывая Заиду на стул в той же комнате, где
накануне работал.

Вошел Барсим с кувшином вина и двумя хрустальными кубками.
Вестиарий налил императору и магу, поклонился и вышел. Заид
насладился букетом вина, отпил глоток и улыбнулся:

-- Прекрасное вино, ваше величество.

-- Да, приятное,-- подтвердил Крисп, пригубив из кубка.-- Боюсь,
впрочем, что настоящего знатока из меня никогда не получится.
Это вино настолько лучше того, которое я привык пить в молодости,
что теперь я с трудом отличаю просто хорошее вино от лучшего.

Заид вновь отпил из кубка, на сей раз сделав глоток побольше.

-- Позвольте вас заверить, ваше величество, что вино в наших
кубках -- одно из лучших.

Маг был высок и худощав, лет на десять младше Криспа -- в его
черной бороде пробивались лишь первые седые волоски. Крисп
помнил его еще тощим восторженным юношей, уже тогда полным
таланта. И с годами этот талант не угас.

Вернулся Барсим, на сей раз с позолоченным подносом, на котором
стояли две миски.

-- Для начала каша с солеными анчоусами, ваше величество,
высокочтимый господин.

Каша оказалась пшеничной, шелковисто-нежной и обильно
сдобренной сливками. Анчоусы добавляли ей пикантности. Крисп
знал, что попроси он повара приготовить простую комковатую
ячменную кашу, тот бы с отвращением уволился. Император,
конечно, понимал, что такая каша, как и вино в его кубке,
вкуснее обычной, но иногда тосковал по пище, на которой вырос.

Когда его миска наполовину опустела, он сказал Заиду:

-- Я вызвал тебя сегодня, потому что получил из западных
провинций сообщение о распространившейся там новой ереси. И
весьма неприятной.

Он протянул магу письмо Таронития. Заид прочитал его,
сосредоточенно нахмурив брови, потом поднял глаза на Криспа:

-- Да, ваше величество, если словам святого отца можно
полностью доверять, то эти фанасиоты и в самом деле весьма
неприятные еретики. Но, хотя между религией и волшебством и
имеется весьма существенное сходство, я бы на вашем месте
первым делом обратился к церковным авторитетам, а не к мирянину
вроде меня.

-- В большинстве случаев я бы так и поступил. Фактически я уже
велел вселенскому патриарху послать в Питиос священников. Но
эти еретики показались мне настолько злобными -- если, как ты
уже сказал, Таронитию можно верить,-- что я стал гадать, нет ли
связи между ними и нашим старым приятелем Арвашем.

Заид сжал губы, потом шумно выдохнул. Арваш -- возможно, его
истинным именем было Ршава -- в первые годы правления Криспа
наносил империи жестокие удары на севере и востоке. Он был, по
всей видимости, священником-ренегатом Фоса, переметнувшимся на
сторону темного бога Скотоса и за счет этого продлившим свою
злобную жизнь более чем на два века. Заид вместе с другими
магами помогал имперским войскам одолеть халогаев, захвативших
Плискавос в Кубрате. Возглавлял их Арваш, чья колдовская сила в
этой схватке оказалась почти уничтоженной, но захватить его
живым или мертвым в тот раз не удалось.

-- И чего же именно вы хотите от меня, ваше величество?--
спросил Заид.

-- Ты возглавляешь Чародейскую коллегию, друг мой, и ты всегда
был чувствителен к особенностям практикуемой Арвашем магии. И
если кто способен выяснить, не колдовство ли Арваша стало
причиной появления фанасиотов, то это именно ты. Возможно ли
это установить по тому немногому, чем мы располагаем?-- Крисп
постучал пальцем по письму Таронития.

-- Интересный вопрос,-- отозвался Заид и задумался, глядя
скорее сквозь Криспа, чем на него.-- Пожалуй, это можно
проделать, ваше величество,-- сказал он наконец,-- хотя
потребуются весьма тонкие волшебные действия. Основным
магическим принципом можно назвать закон сходства -- иными
словами, одинаковые причины приводят к одинаковым последствиям.
В данном случае, как мне кажется, наиболее эффективной станет
инверсия этого закона в попытке установить, проистекают ли
одинаковые последствия -- нынешние и прошлые беспорядки и
нанесенный действиями Арваша ущерб империи -- из одинаковых
причин.

-- Ты лучше меня знаешь свое дело,-- ответил Крисп. Он никогда
не пытался изучать теорию магии; для него имели значение только
результаты, получаемые посредством волшебства.

Заид, тем не менее, продолжил объяснение, желая, наверное,
обдумать вслух возникшую у него идею:

-- Подходящим может оказаться и закон сродства, Если Арваш
находился в физическом контакте с кем-либо из фанасиотов, а
тот, прямо или косвенно, вступал в контакт со священником
Таронитием, то следы этих контактов могут проявиться на лежащем
перед нами пергаменте. При обычных обстоятельствах два или три
промежуточных контакта безнадежно исказили бы природу
исходного. Однако сила Арваша, а также наше понимание сущности
его силы, настолько велики, что даже еще несколько промежуточных
контактов вряд ли помешали бы обнаружению.

-- Как скажешь,-- охотно согласился Крисп. Вероятно, лекции,
которые Заид читал в Чародейской коллегии, научили его излагать
основы магического искусства столь ясно, что они становились
понятными даже Автократору, не имевшему ни способностей, ни
интереса к практической магии.-- И сколько тебе потребуется
времени на подготовку?

Взгляд Заида вновь стал отрешенным.

-- Письмо, разумеется, я заберу с собой. Затем мне нужно будет
выяснить точную обстановку, в которой можно начинать магические
действия, собрать необходимые материалы... конечно, не
обязательно в такой последовательности. Будь сейчас война, ваше
величество, я попробовал бы уже завтра или даже сегодня
вечером. Однако я буду больше уверен в результате, если затрачу
на подготовку день или два.

-- Готовься столько, сколько сочтешь необходимым,-- сказал
Крисп.-- Если за фанасиотами стоит Арваш, нам необходимо это
знать. А если создастся обратное впечатление, то мы должны быть
уверены, что он не пустил в ход магию, маскируя свое участие.

-- Совершенно верно, ваше величество.-- Заид сунул письмо
Таронития в мешочек на поясе, затем встал и начал было
простираться перед Криспом, как того требовал этикет перед
уходом от Автократора. Крисп махнул рукой, чтобы волшебник не
утруждал себя церемониями. Кивнув, тот добавил:-- Я приступлю к
работе немедленно.

-- Спасибо, Заид. И <MI>если<D> Арваш к этому причастен...--
Крисп оборвал себя на полуслове. Если Арваш вновь начал мутить
воду, то Крисп не заснет спокойно, пока не одолеет
принца-колдуна... или пока тот не одолеет его. В последнем
случае его сон станет вечным. Заид понимал это не хуже Автократора.

-- Так или иначе, ваше величество, но мы все узнаем,-- пообещал
он и торопливо вышел -- подготавливать магическую процедуру для
обнаружения Арваша.

Крисп прислушивался к его шагам в коридоре, пока они не стихли.
Он считал, что ему повезло, раз ему служат такие люди, как
Заид. Когда его ненадолго оставляла скромность, он также
начинал думать, что их присутствие отражает качество его
правления: разве столь порядочные и способные люди станут
служить злобному и глупому хозяину?

Крисп встал, потянулся и тоже вышел в коридор. Навстречу шел
Фостий. Оба остановились -- Крисп в дверях, а его наследник
посередине коридора.

Фостий, кроме всего прочего, был для Криспа живым напоминанием о
том, что править он будет не вечно. Крисп помнил, как брал
новорожденного у повитухи и носил его на руках. Ныне они почти
сравнялись ростом; Фостий не дотягивался до отца на
дюйм-другой, но и Дара тоже была ниже мужа.

Фостий был и живым напоминанием о своей матери. Убери аккуратно
подстриженную темную бороду -- теперь уже густую и вьющуюся,
как у мужчины,-- и увидишь лицо Дары: его черты были не столь
рублеными, как у Криспа, а во внутренних уголках глаз виднелась
такая же четкая складочка, что и у матери.

-- Доброе утро, отец,-- сказал он.

-- Доброе утро,-- ответил Крисп, гадая, как и всегда, <MI>он
ли<D> отец ему. Юноша не походил на него, но и на Анфима
тоже. В нем, несомненно, не было прирожденной настойчивости
Криспа; когда отец попытался показать парню, как управляют
империей, Фостий быстро потерял к этому занятию интерес. Крисп
весьма сожалел об этом, но в свое время насмотрелся на Анфима и
понимал, что из человека нельзя сделать правителя против его
воли.

Утренним приветствием разговоры Криспа и Фостия обычно и
ограничивались. Крисп ожидал, что Фостий и сейчас, как обычно,
пройдет мимо, не сказав больше ни слова, но сын удивил его
вопросом:

-- Что вы в такую рань обсуждали с Заидом, отец?

-- В западных провинциях возникли проблемы с еретиками.

Крисп произнес эти слова спокойно, не желая, чтобы Фостий
заметил его встревоженность. Если у парня есть желание учиться,
то он преподаст ему урок. Но скорее всего, с легкой печалью
подумал Крисп, Фостий спросил лишь потому, что увидел Заида
-- волшебник был для него кем-то вроде любимого дядюшки.

-- А что за ересь?

Крисп, вспомнив письмо Таронития, объяснил, насколько смог,
суть фанасиотской ереси. Второй вопрос удивил его меньше
первого; теология была в Видессе любимым интеллектуальным
упражнением. Миряне, обсуждавшие святые заповеди Фоса, не
боялись спорить даже со вселенским патриархом.

Фостий задумался, потирая подбородок унаследованным от отца
жестом, потом сказал:

-- Рассуждая теоретически, отец, я согласен с тем, что их
доктрины кажутся суровыми, но это вовсе не означает, что их
вдохновил Скотос. Возможно, последователи Фанасия неправильно
поняли, как следует эти доктрины воплощать, но...

-- В лед все теории!-- рявкнул Крисп.-- Для меня важно, что
эти маньяки рыщут по стране и убивают всех, кто с ними не
согласен. Так что прибереги свои драгоценные теории для
школьного класса.

-- Я просто хотел сказать...-- Фостий поднял руки.-- А, какой
смысл? Ты все равно не станешь слушать.

Что-то сердито бормоча, он пошел прочь по коридору.

Старший Автократор вздохнул, глядя ему вслед. Может, было бы
лучше, если бы они ограничились приветствиями -- тогда не
пришлось бы и ссориться. Но Крисп никак не мог понять, как
Фостий ухитрился найти добрые слова для еретиков-бандитов.
Наследник уже скрылся за поворотом коридора, и Крисп лишь тогда
вспомнил, что оборвал парня и не дал ему закончить мысль о
фанасиотах.

Он снова вздохнул. Придется извиниться при следующей встрече.
Но Фостий, скорее всего, извинения тоже воспримет неправильно,
и все выльется в очередную ссору. Что ж, будь что будет. Крисп
был согласен рискнуть. Мысль догнать сына и извиниться сразу
пришла к нему с опозданием -- Фостий уже вышел из императорской
резиденции.

Следующие два дня Крисп был не в состоянии уделить все свое
внимание государственным делам. Всякий раз, когда к нему
приходил посыльный или евнух, Автократор тут же забывал о
текущей проблеме, надеясь услышать весть о том, что у Заида все
готово. Его неизменно постигало разочарование, и он
раздраженно возвращался к работе. Ни один преступник не получил
помилования, пока Заид готовился к волшебству.

Когда наконец -- в течение двух обещанных дней, хотя Крисп
пытался этого не замечать -- Заид управился с подготовкой, он
сам пришел сообщить об этом императору. Крисп с облегчением
отшвырнул очередной налоговый отчет.

-- Веди меня, высокочтимый господин!-- воскликнул он.

В жизни Автократора имелась одна проблема -- переход из одного
места в другое автоматически превращался в церемонию. Крисп не
мог просто прийти вместе с Заидом в Чародейскую коллегию. Увы,
его повсюду должен был сопровождать отряд
телохранителей-халогаев, что вполне разумно, и двенадцать
зонтоносцев с яркими шелковыми полотнищами, издалека
указывающими на приближение августейшей особы -- что, по мнению
самой особы, было попросту глупостью. Заняв трон, он начал
упорную борьбу с бессмысленными церемониями, но давно понял,
что проигрывает битву,-- обычаи оказались куда более упорным
противником, чем даже кровожадные варвары Арваша.

Наконец, после не очень долгой, но все же задержки, Крисп
перешагнул порог палаты Заида в Чародейской коллегии. Вместе с
ним и волшебником туда же вошел светловолосый северянин с
топором, двое других остались снаружи у двери, а остальные --
на улице вместе с зонтоносцами.

Заид извлек пергамент, на котором Таронитий записал обвинения
против фанасиотов, а затем второй лист, уже пожелтевший от
времени. Заметив удивленно приподнявшиеся брови Криспа, он
пояснил:

-- Я взял на себя смелость сходить в архив, ваше величество, и
отыскать там документ, написанный Арвашем лично. Первой моей
задачей станет сравнение обоих документов -- действительно ли
в них заключена сходная угроза.

-- Понятно,-- более или менее искренне отозвался Крисп.-- Прошу
тебя, продолжай так, будто меня здесь нет.

-- Непременно, ваше величество -- ради моей же безопасности.

Крисп кивнул. Он прекрасно понял смысл сказанного Заидом.
Корону он захватил именно после того, как Анфим, желая
уничтожить противника с помощью колдовства, произнес
заклинание, погубившее его самого.

Заид негромко прочитал молитву Фосу, потом очертил напротив
сердца солнечный круг. Крисп повторил его жест. Халогай не стал
этого делать; подобно большинству своих соотечественников,
оказавшихся в столице Видесса, он продолжал веровать в яростных
и мрачных богов своего народа.

Волшебник достал из накрытой крышкой чаши два
красновато-коричневых сморщенных предмета.

-- Высушенное сердце и язык дельфина,-- пояснил он.-- Они
придадут моим чарам неотразимую силу.

Он отрезал ножом несколько полосок и бросил их в неглубокую
чашу с голубоватой жидкостью. С каждым новым кусочком
голубизна усиливалась.

Взяв левой рукой серебряную палочку, Заид помешал смесь,
одновременно делая пассы правой рукой. Он нахмурился.

-- Я уже ощущаю зло,-- напряженно проговорил он.-- Осталось
выяснить, исходит оно от одного пергамента или от обоих.

Вынув палочку, он нанес пару капель голубой жидкости на уголок
письма из архива. Пятно мгновенно стало ярко-красным, похожим
на свежепролитую кровь.

Заид непроизвольно попятился.

-- Клянусь благим богом,-- потрясенно пробормотал он.-- Я и не
ожидал такой мощной реакции. Зеленого цвета, быть может,
желтого, но...-- Он смолк, глядя на письмо Арваша так, словно у
него выросли клыки.

-- Полагаю, письмо Таронития тоже проявит такую же реакцию,
если Арваш причастен к бесчинствам фанасиотов?-- спросил Крисп.

-- Я искренне надеюсь, что магический раствор не станет
красным, ваше величество. Это будет по сути означать, что Арваш
рыскал вокруг храма, когда Таронитий писал это письмо. Но
изменение окраски укажет на степень отношений между Арвашем и
новыми еретиками.

Волшебник осторожно нанес немного голубой жидкости на письмо
Таронития. Крисп подался вперед, желая увидеть, как изменится
ее цвет. Он не знал, станет ли она красной, но ожидал увидеть
явное изменение. Заид, судя по его словам, тоже.

Но жидкость осталась голубой.

Оба не сводили с нее глаз; даже халогай составил им компанию.

-- И долго нам ждать, когда изменится цвет?-- поинтересовался
Крисп.

-- Если бы ему предстояло измениться, ваше величество, то это
бы уже произошло,-- ответил Заид и тут же добавил:-- Мне всегда
следует помнить, что Арваш истинный мастер маскировки и
фальсификации. Не исключено, что он смог исказить результат
этой проверки, невзирая на использованное мною сердце дельфина.
Но имеется и способ перекрестной проверки, на который, как мне
кажется, он при всем желании повлиять не может.

Волшебник взял оба пергамента и сложил их так, что оба влажных
пятна соприкоснулись.

-- Поскольку сущность Арваша явно присутствует в одном из этих
писем, она не может не извлечь из другого письма даже ничтожные
количества самой себя, если они там имеются.

Выдержав пергаменты прижатыми полминуты, он разъединил их.

Голубое пятно на письме Таронития осталось голубым, а не
превратилось в зеленое, желтое, оранжевое, красное или даже
розовое. Заид разглядывал его с изумлением. Криспом же овладело
не только удивление, но и сильная подозрительность.

-- Так по-твоему выходит, что Арваш не имеет никакого отношения
к фанасиотам? Мне трудно в такое поверить.

-- Мне тоже, ваше величество,-- согласился Заид.-- Если вы
спросите мое мнение, то я отвечу, что связь между Арвашем и
фанасиотами весьма вероятна. Однако моя магия, кажется, вновь
утверждает нечто другое.

-- Но верна ли твоя магия, или же тебя попросту ввели в
заблуждение?-- потребовал ответа император.-- Можешь ли ты
уверенно ответить на любой из моих вопросов -- да или нет? Я
знаю, ты понимаешь, насколько это важно, и не только для меня,
но и для настоящего и будущего империи.

-- Да, ваше величество. Столкнувшись лицом к лицу с Арвашем,
увидев сотворенное им зло, и то зло, к которому он подтолкнул
последовавших за ним, я хорошо знаю, насколько вам хочется быть
уверенным в том, придется ли вам -- и нам -- иметь с ним дело
вновь.

-- Хорошо сказано,-- согласился Крисп. Вряд ли он сумел бы
говорить столь рассудительно. Но правда заключалась в том, что
едва он прочел письмо Таронития, как страх перед Арвашем всплыл
в его сознании подобно призраку из романа, которыми торговали
на площади Паламы. И что бы ни говорили о фанасиотах магические
испытания Заида, собственный страх звучал в его душе еще
громче. Поэтому он спросил:-- Высокочтимый господин, известны
ли тебе другие магические средства, при помощи которых можно
проверить истинность уже полученных результатов?

-- Надо подумать,-- ответил Заид и на несколько минут предался
размышлениям, застыв посреди кабинета неподвижно, словно
статуя. Внезапно он просиял:-- Я кое-что вспомнил.

Он торопливо подошел к стоящему у стены шкафу и принялся рыться
в выдвижных ящичках.

Халогай подошел и встал между Заидом и Криспом -- на случай,
если волшебник внезапно выхватит кинжал и попытается убить
Автократора. Он поступил так зная, что Заид -- давний и верный
друг Криспа и что в его палате наверняка имеется оружие куда
более опасное, чем какой-то нож. Крисп улыбнулся, но не
попросил северянина отойти, зная, что тот выполняет свои
обязанности так, как полагает нужным.

-- Нашел!-- радостно воскликнул Заид, оборачиваясь. В руке у
него оказался не кинжал, а гладкий полупрозрачный белый
камень.-- Это никомар, ваше величество -- разновидность
алебастра. Если на него правильно воздействовать, он способен
порождать одновременно победу и дружбу. С его помощью мы
проверим, существует ли, образно говоря, дружба между этими
письмами. И если да, то мы узнаем, что Арваш действительно
приложил руку к ереси фанасиотов.

-- Алебастр, говоришь?-- Крисп подождал, пока Заид кивнул.-- В
императорской резиденции некоторые из панелей под потолком тоже
сделаны из алебастра, чтобы там было светлее. Тогда почему же
под моей крышей не обитают постоянно... э-э... победа и
дружба?-- Ему вспомнились бесконечные ссоры с Фостием.

-- Я ведь говорил, что камень проявляет свои достоинства после
правильного воздействия на него,-- с улыбкой ответил Заид.--
Процедура эта не из легких, а эффект не длится долго.

-- Понятно.-- Крисп понадеялся, что разочарование в его голосе
не прозвучало слишком явно.-- Что ж, в таком случае начинай и
делай, что нужно.

Волшебник произнес молитву над поблескивающим кусочком никомара
и смазал его приятно пахнущим маслом, словно производил его в
прелаты или императоры. Криспу стало интересно, сумеет ли он
заметить изменение в камне, ведь даже человек без всяких
магических талантов способен ощутить живительный поток,
связывающий священника-целителя и пациента. Для него, впрочем,
никомар остался просто камнем. Оставалось верить, что Заид
знает свое дело.

Закончив делать пассы, для которых, по мнению Криспа,
потребовались пальцы без суставов, Заид сказал:

-- Теперь, с благословения благого бога, можно и начать. Сперва
я проверю письмо, написанное Арвашем.

Он приложил никомар к месту, куда прежде наносил капельку
магической жидкости. Камень ярко осветился изнутри пронзительной
краснотой.

-- Камень засвидетельствовал то, что нам уже известно,--
заметил Крисп.

-- Именно так, ваше величество,-- подтвердил Заид.-- Это заодно
указывает мне, что никомар действует, как ему и положено.-- Он
снял тонкую пластинку камня и подержал ее над бронзовой
жаровней, где курился ладан. Дым с резким запахом медленно
поднимался к потолку. Крисп даже не успел спросить, зачем это
нужно, как Заид пояснил:-- Я окуриваю никомар, чтобы удалить из
него флюиды пергамента, которого он только что касался. Теперь
в предстоящем нам решающем опыте действие закона сродства не
повлияет на результат. Понимаете?

Не дожидаясь ответа, волшебник положил отполированный алебастр
на письмо Таронития. Крисп ожидал увидеть новую красную
вспышку, но сквозь полупрозрачный никомар просвечивало лишь
размытое голубое пятно.

-- И что это означает?-- спросил Крисп. Он и надеялся, и
опасался услышать от Заида ответ, отличающийся от очевидного.

-- Это означает, ваше величество, что, насколько я могу судить
по результатам магических испытаний, между фанасиотами и
Арвашем никакой связи не существует.

-- Мне до сих пор в это трудно поверить,-- молвил Крисп.

-- И мне тоже, как я уже упоминал. Но если бы вам пришлось
выбирать между верой в то, что вам кажется, и тем, что
подтверждено доказательствами, то что вы выберете? Полагаю, я
знаю вас достаточно хорошо и могу предсказать ваш ответ, если
бы речь шла о юридической, а не магической проблеме.

-- Тут ты меня победил,-- признался Крисп.-- Выходит, ты
настолько уверен в результатах своих магических манипуляций?

-- Уверен, ваше величество. И если бы здесь не был замешан
Арваш, то хватило бы и первой проверки. А раз этот результат
подтвердил и никомар, то я готов жизнью ручаться за его
точность.

-- А ведь ты и в самом деле рискуешь жизнью,-- заметил Крисп,
слегка помрачнев.

Заид на мгновение удивился, затем кивнул:

-- Да, верно. Арваш, если он вновь взялся за старое, способен
навести ужас даже на храбрецов.-- Он плюнул себе под ноги,
отвергая злобного бога Скотоса, которого Арваш выбрал себе в
покровители.-- Но, клянусь Фосом, владыкой благим и премудрым,
я вновь повторяю, что Арваш никоим образом не связан с
фанасиотами. Пусть эти еретики и сбились с истинного пути, но
сбил их не Арваш.

Он говорил с такой уверенностью, что Криспу, несмотря на все
сомнения, пришлось поверить волшебнику. Заид был прав --
доказательства весят больше, чем любые ощущения и предчувствия.
И если фанасиотов направляет не зловещая рука Арваша, то какова
же в таком случае их возможная опасность? Автократор улыбнулся.
За последние два десятка лет он перевидал -- и одолел --
столько обычных врагов, что мало не покажется.

-- Спасибо, что снял груз с моей души, высокочтимый господин.
Твоя награда будет немалой,-- сказал он Заиду. Вспомнив, что
волшебник имел привычку передавать подобные награды в казну
Чародейской коллегии, император добавил:-- На сей раз, друг
мой, оставь часть ее себе. Считай это моим повелением.

-- Этого вам не следует опасаться, ваше величество,-- ответил
Заид.-- Я уже получил такое же указание от персоны, которую
считаю выше вас по рангу.

Единственным существом, которое видессианин мог считать выше
Автократора, был сам Фос. Крисп, однако, прекрасно понял,
кого имел в виду Заид.

-- Тогда передай Аулиссе,-- сказал он, усмехнувшись,-- что она
здравомыслящая женщина и превосходная жена. И обязательно
прислушивайся к ее советам.

-- Я в точности передам ей ваши слова,-- пообещал Заид.-- С
некоторыми другими женщинами я поостерегся бы так поступать из
страха, что они переоценят важность своего места в схеме вещей.
Но поскольку моя драгоценная Аулисса, как вы уже сказали, есть
особа здравомыслящая, я знаю, что она воспримет комплимент
ровно настолько, какова его истинная цена, и ни на медяк
больше.

-- В этом вы весьма схожи,-- подтвердил Крисп.-- Просто
счастье, что вы нашли друг друга.

Иногда, даже когда еще была жива Дара, он завидовал спокойному
счастью Заида и Аулиссы. Казалось, они понимают нужды друг
друга и подстраиваются под взаимные слабости так, словно
составляют две половинки единого целого. Собственный же брак
Криспа отказался совершенно не похож на этот идеальный союз. В
целом они с Дарой неплохо ладили, но кроме летнего тепла их
отношения знали и осенние бури, и зимние метели. Заид же и его
жена словно круглый год жили, наслаждаясь поздней весной.

-- Кстати, ваше величество, Аулисса напомнила мне, что Сотаду
уже двенадцать лет. Мальчик скоро начнет серьезную учебу, а
это, как она отметила, потребует значительного количества золота.

-- Да, верно,-- мудро отозвался Крисп, хотя ему, Автократору,
не было нужды беспокоиться о средствах на образование сыновей:
любой ученый человек в городе с радостью назвал бы их своими
учениками. Обучение императорского отпрыска неизмеримо повышало
его репутацию... к тому же один из сыновей со временем сам
станет Автократором. Крисп по опыту знал, что ученые столь же
падки до власти и влияния, как и прочие незаурядные личности.

-- Я рад за вас, ваше величество, и за всю империю,-- сказал
Заид, кивнув на стол, где проводил магические опыты.

-- И я тоже рад.

Крисп взял письмо Арваша и пробежал его глазами. Это оказалось
то самое письмо, в котором Арваш сообщал, что отрезал Яковизию
язык, поскольку дипломат слишком вольно с ним обращался, чем и
разгневал макуранца. Автократор без сожаления положил письмо на
стол. Прочитанное было далеко не худшим злодейством Арваша. И
знание того, что можно не беспокоиться о новой схватке с ним,
воистину было равноценно немалому количеству золота.

Когда Автократор вышел из кабинета волшебника, халогай двинулся
следом. Два других телохранителя с топорами, ждавшие у двери,
теперь шли впереди Криспа к выходу из здания Чародейской
коллегии. Зонтоносцы сидели на улице, дожидаясь императора
вместе с остальными телохранителями. Увидев вышедшего
императора, они засуетились, но быстро выстроились попарно,
готовые сопровождать монарха.

На обратном пути во дворец Криспу вновь пришло в голову, что их
присутствие -- откровенная показуха, потому что почти весь
недолгий путь пролегал под крытой колоннадой. Не в первый -- и
даже не в сотый -- раз ему захотелось избавиться от назойливых
церемоний, не дававших покоя ни днем, ни ночью. Но, судя
по ужасу, который порождала подобная мысль у дворцовых слуг,
правительственных чиновников и даже у телохранителей, такие
предложения были равносильны принесению жертвы Скотосу на алтаре
Собора. Проще говоря, в битве с традициями император был
обречен на поражение.

Автократор обернулся и посмотрел на здание Чародейской
коллегии. Да, он щедро наградит Заида. И не только потому, что
волшебник снял тяжкий груз с его души. Если фанасиоты сами
сочинили свою дурацкую ересь, то Крисп не сомневался, что
раздавить их будет нетрудно. В конце концов, вот уже более двух
десятилетий он движется от триумфа к триумфу. И чем,
собственно, эта задача отличается от прочих?




II



Собор Фоса снаружи выглядел скорее массивным, чем прекрасным.
Мощные контрфорсы, поддерживающие огромный центральный
купол, напоминали Фостию толстые слоновьи ноги; одного такого
зверя-великана привезли в столицу с южного побережья моря
Моряков, когда Фостий был еще мальчиком. Прожил зверь недолго,
но в памяти его остался.

Однажды Фостий прочел поэму, в которой Собор сравнивался со
скрытой внутри устрицы сверкающей жемчужиной. Сравнение
показалось ему неудачным. Снаружи Собор вовсе не был грубым и
некрасивым, как устричная раковина, а выглядел попросту
невзрачным. Зато его интерьер затмевал блеск любой жемчужины.

Фостий пересек мощеный внутренний двор, окружающий Собор, и
поднялся по лестнице в нартекс -- внешний зал. Будучи лишь
младшим Автократором, он был меньше скован церемониями, чем
отец, и лишь два халогая поднялись вместе с ним по лестнице.

Многие вельможи нанимали телохранителей, поэтому никто из
спешащих на богослужение людей не обращал на Фостия особого
внимания. В любом случае, Собор не был переполнен --
предстояла лишь послеполуденная литургия в самый обычный день,
не отмеченный каким-либо религиозным праздником. Фостий мог
пройти по узкому коридорчику в отгороженную императорскую
нишу, но решил помолиться со всеми в окружающем алтарь главном
зале. Пожав плечами, халогаи последовали за ним.

В Собор Фостий ходил всю свою сознательную жизнь и даже
раньше -- здесь его еще младенцем провозгласили Автократором.
Но несмотря на знакомый до мелочей интерьер, Собор до сих не
переставал его поражать.

Бесчисленные золотые и серебряные пластинки; колонны из
полированного моховика с резными капителями; скамьи из
светлого дуба, инкрустированные перламутром и драгоценными
камнями; плитки бирюзы, молочно-белого хрусталя и розового
кварца на стенах, имитирующее утреннее, полуденное и закатное
небо -- все это было ему привычно, потому что он вырос среди
подобной роскоши и жил в ней до сих пор. Но все это
предназначалось для одной цели -- заставить глаза скользить
все выше и выше к нависающему над алтарем огромному куполу с
мозаичным изображением Фоса в центре.

Купол тоже производил впечатление чуда. Благодаря солнечным
лучам, проникающим сквозь множество окошек в его основании,
купол казался парящим над Собором. Когда человек ходил под
куполом, игра света на расположенных под различными углами
позолоченных кусочках мозаики, заставляла его поверхность
искриться. Фостий не мог представить, как самые обычные
материалы настолько убедительно олицетворяли уникальность
небес, где царил Фос.

Но даже блеск купола был вторичным по отношению к самому Фосу.
Владыка благой и премудрый следил сверху за верующими в него
глазами, которые не только никогда не закрывались, но,
казалось, следовали за человеком, когда тот переходил с места
на место. Если кто-то утаивал грех, Фос это видел. Его длинная
бородатая фигура имела облик сурового судьи. В левой руке
благой бог держал книгу жизни, где записан любой поступок
каждого человека. После смерти подводился итог: те, чьи злые
деяния перевешивали добрые, падал в вечный лед, а те, кто
совершил больше доброты, чем зла, оставались со своим богом на
небесах.

Всякий раз, входя в Собор, Фостий ощущал тяжесть божественного
взгляда. Владыка благой и премудрый, смотрящий на него с
купола, несомненно, справедлив, но милосерден ли он? Мало кто
посмеет требовать идеальной справедливости -- из опасения, что
и в самом деле получит ее.

Мощь божественного образа подействовала даже на
язычников-халогаев. Они смотрели вверх, пытаясь выдержать
взгляд взирающих с купола глаз. Им тоже пришлось убедиться, как
и множеству других людей, пытавшихся сделать то же самое, что
простому человеку такое не по силам. И они, отведя наконец
взгляды, сделали это едва ли не украдкой, словно надеясь, что
никто не заметит их поражения.

-- Не волнуйтесь, Браги и Ноккви,-- тихо произнес Фостий,
усаживаясь между халогаями на скамью.-- Никто не может счесть
себя настолько могучим, чтобы противостоять благому богу.

Светловолосые северяне нахмурились. Щеки Браги вспыхнули; на
гладкой и бледной коже северян румянец был особенно заметен.

-- Мы халогаи, ваше младшее величество,-- сказал Ноккви.-- Мы
живем, не боясь никого, и ничему не позволяем запугать себя. А
в этом куполе скрыта магия, которая заставляет нас думать,
будто мы слабее, чем есть на самом деле.-- Его пальцы
сложились в знак, отгоняющий колдовство.

-- По сравнению с благим богом мы все слабее, чем считаем
себя,-- негромко проговорил Фостий.-- Именно это показывает
нам изображение на куполе.

Оба телохранителя покачали головами. Но прежде чем они успели
продолжить спор, из бокового придела к алтарю направились два
священника в синих одеяниях. Макушки у них были выбриты, а
густые кустистые бороды не подстрижены. Напротив сердца у
каждого был пришит кружок золотой парчи -- символ солнца,
величайшего источника божественного света. Инкрустированные
драгоценными камнями кадильницы испускали облачка ароматного
сладковатого дыма.

Священники пошли вдоль рядов скамей, а прихожане поднялись,
приветствуя вселенского патриарха видессиан Оксития, который
шел следом за священниками. На нем было шитое золотом одеяние,
обильно украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Во всей
империи лишь одеяние Автократора превосходило патриаршее
пышностью и великолепием. И, подобно красной обуви, которую мог
носить лишь Автократор, только патриарх обладал привилегией
ношения обуви синего цвета.

Когда Окситий встал за алтарем, хор мужчин и мальчиков запел
хвалебный гимн Фосу. Благостные звуки многократно отражались
от купола, создавая впечатление, будто исходят из губ самого
благого владыки. Патриарх, воздев руки, не отрывал глаз от
лика Фоса. Все прихожане, исключая телохранителей Фостия,
сделали то же самое.

-- Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый,--
произнес нараспев Окситий,-- милостью твоей заступник наш,
пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение
жизни нам во благодать.

Прихожане повторили за патриархом символ веры. Эта молитва
была первыми словами, которые слышал видессианин, потому что ее
обычно произносили над новорожденным; ее же первой учил
наизусть ребенок, и ее же верующий слышал перед смертью. Для
Фостия она была столь же привычна, как и форма собственных рук.

Следом прозвучали другие молитвы и гимны. Почти не
задумываясь, Фостий в нужных местах отзывался вместе с
прихожанами. Ритуал успокоил его; он словно сбросил с души
груз мелочных забот и превратил Фостия в частицу чего-то
великого, мудрого и практически бессмертного. Он лелеял это
ощущение принадлежности -- наверное, потому, что в храме оно
приходило к нему гораздо легче, чем во дворце.

Когда прихожане вслед за Окситием еще раз повторили символ
веры, патриарх жестом велел всем сесть. Фостий едва не ушел из
Собора до начала проповеди. Проповеди, будучи по природе своей
индивидуальными и специфичными, разрушали в нем то чувство
принадлежности, которое он искал в молитве. Но поскольку ему
кроме дворца идти было некуда, Фостий решил остаться и
послушать. Даже отец не посмеет попрекнуть его за набожность.

-- Мне хочется, чтобы все вы, собравшиеся здесь сегодня,--
начал патриарх,-- задумались над тем, сколь многочисленны и
разнообразны пути, коими погоня за богатством угрожает
ввергнуть нас в вечный лед. Ибо, накапливая золото,
драгоценности и вещи, мы слишком легко начинаем считать их
накопление самостоятельной целью в жизни, а не средством, при
помощи которого мы обеспечиваем пропитание свое и
подготавливаем жизненный путь для нашего потомства.

"<MI>Нашего потомства?<D>",-- с улыбкой подумал Фостий.
Видесские священники придерживались целибата; и если Окситий
готовил путь для <MI>своего<D> потомства, то его должны
заботить грехи куда более тяжкие, чем алчность.

-- Мы не только слишком охотно ценим золотые монеты ради их
собственной ценности,-- продолжил патриарх,-- но те из нас,
кто накопил богатства -- честным или другим способом,-- также
зачастую подвергают опасности нас и нашу надежду на счастливую
загробную жизнь, порождая зависть в тех, кому не досталась
хотя бы малая доля богатств.

Некоторое время он проповедовал в том же духе, пока Фостий не
устыдился того, что желудок его не знает голода, обутые ноги
не мокнут, а теплая одежда согревает зимой. Он даже поднял
глаза к лику Фоса на куполе и помолился о том, чтобы владыка
благой и мудрый простил ему столь роскошную жизнь.

Но когда взгляд Фостия, опустившись, остановился на патриархе,
он внезапно увидел Собор в новом, весьма неприятном свете. До
сего дня он принимал как само собой разумеющееся то огромное
количество золота, которое потребовалось сперва для его
строительства, а затем и для приобретения драгоценных камней и
металлов, превративших его в рукотворное чудо. Если бы ушедшие
на это несчетные тысячи золотых были потрачены, дабы накормить
голодных, обуть босых, одеть и согреть замерзших, то сколько
добра эти деньги принесли бы несчастным людям!

Фостий знал, что храмы помогают беднякам; отец не раз
рассказывал ему, что свою первую ночь в столице он провел в
общей спальне монастыря. Но слова облаченного в золотую парчу
Оксития, призывающего поделиться богатствами с неимущими,
поразили Фостия откровенным лицемерием. И, что еще хуже, сам
Окситий этого лицемерия словно не замечал.

Недавний стыд Фостия улетучился, сменившись гневом. Да как
смеет патриарх просить других отказываться от земных богатств,
не говоря и слова о сокровищах, накопленных храмами? Неужели
он полагает, будто эти сокровища каким-то образом утратили
способность быть использованными по назначению -- тому самому
назначению, о котором распинается патриарх,-- лишь потому, что
стали называться святыми?

Судя по тону проповеди, так оно, вероятно, и было. Фостий
попытался понять ход мыслей патриарха, но безуспешно. Молодой
Автократор вновь взглянул на знаменитый лик Фоса. Да как
может владыка благой и премудрый терпеть призывы к бедности,
исходящие из уст человека, владеющего, несомненно, не одним, а
несколькими наборами регалий, стоимости любой из которых
хватит, чтобы годами кормить семью бедняков?

Фостий решил, что благой бог наверняка занесет слова Оксития
в свою книгу судеб.

Патриарх все еще проповедовал, и то, что он не замечал
противоречий в своих словах, потрясло Фостия гораздо больше,
чем сами слова. Ему не очень-то нравились уроки логики, которые
Крисп заставил его посещать, но кое-что него в голове
отложилось. Неужели, подумалось ему, вслед за патриархом к
алтарю выйдет размалеванная шлюха и начнет восхвалять
достоинства девственности? Вряд ли это станет меньшей
глупостью, чем то, что он сейчас слушает.

-- Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, милостью
твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится
великое искушение жизни нам во благодать,-- провозгласил в
последний раз Окситий. Даже без своих роскошных облачений
патриарх был высок, худощав и благообразен, седую бороду и
шелковистые брови он наверняка расчесывал, а облачившись для
проповеди, он и вовсе стал ходячим символом святости. Но его
слова колоколом гремели в сердце Фостия.

Когда литургия закончилась, большинство прихожан вышли из
храма, но некоторые подошли к патриарху поблагодарить за
проповедь. Изумленный Фостий покачал головой. Неужели они глухи
и слепы? Ничего, настанет время -- Фос во всем разберется.

Спускаясь по ступенькам храма, Фостий повернулся к одному из
своих телохранителей и спросил:

-- Скажи мне, Ноккви, халогаи тоже строят своим богам такие
богатые дома?

Ноккви широко распахнул льдисто-голубые глаза, откинул голову и
громко расхохотался. Плечи его так затряслись, что заплетенные
в косы длинные светлые волосы запрыгали по спине. Немного
успокоившись, халогай ответил:

-- Твое младшее величество, у нас на родине даже людям не
всегда хватает на жизнь, так что мы не можем держать наших
богов в такой роскоши, как вы своего Фоса. К тому же наши боги
предпочитают кровь, а не золото, а уж кровью мы поим их щедро.

Фостий хорошо знал, как жадны до крови боги северян. Святой
Квельдальф -- халогай, решивший поклоняться Фосу -- считался в
Видессе великомучеником, потому что его убили соплеменники,
когда он попытался обратить их в веру благого и мудрого
владыки. Воистину, халогаи представляли бы для империи гораздо
большую угрозу, если бы столь обильно не проливали кровь своих
собратьев.

Ноккви шагнул на каменные плиты храмового двора. Когда он
обернулся и взглянул на Собор, глаза его вспыхнули волчьей
жадностью.

-- Вот что я тебе скажу, твое младшее величество,-- проговорил
он.-- Позвольте воинам лишь с пары наших кораблей ворваться в
столицу, и ваш бог тоже получит меньше золота и больше крови.
Быть может, ее вкус понравится ему больше.

Услышав слова северянина, Фостий невольно сделал жест,
предохраняющий от сглаза. Империя до сих пор отстраивала и
заново населяла города, захваченные халогаями Арваша примерно в
то время, когда он родился. Но само наличие такого склада
богатств в имперской столице было искушением не только для
яростных северных варваров, но и для алчных подданных самого
императора. Таких, впрочем, притягивало любое хранилище
богатств.

Фостий застыл, разинув рот. Он внезапно начал понимать, как
возникла доктрина фанасиотов.




Огромные бронзовые двери Тронной палаты медленно распахнулись.
Сидя на императорском троне, Крисп на краткое мгновение
разглядел то, что находилось на улице, и улыбнулся; внешний мир
казался столь слабо связанным с тем, что происходило внутри.

Сравнивая иногда Тронную палату со столичным Собором, он никак
не мог решить, какое из этих строений более пышное и
великолепное. Верно, орнаменты в палате не столь цветисты, но к
ним добавляется никогда не повторяющееся зрелище богатых
одеяний вельмож и бюрократов, которые выстраивались двумя
рядами вдоль колоннады, идущей от входа до самого трона. Каждую
пару колонн разделяли сто ярдов пустоты, наводившие на каждого
просителя мысли о собственном ничтожестве и несокрушимом
могуществе Автократора.

Перед троном стояли шесть халогаев в полных боевых доспехах.
Крисп вычитал в хрониках, что один из его предшественников был
убит прямо на троне, а трое других ранены, и не пожелал развлечь
какого-нибудь отдаленного преемника, добавив к этому списку и
свое имя.

Стоящий рядом с северянами герольд с белым жезлом в руке сделал
шаг вперед. Болтовня придворных смолкла, и в наступившей тишине
герольд провозгласил:

-- Трибо, посол Нобада, сына Гумуша, хагана Хатриша, просит
дозволения приблизиться к Автократору Видесса.-- Тренированный
голос герольда был легко слышен от одного конца Тронной палаты
до другого.

-- Пусть Трибо из Хатриша приблизится,-- молвил Крисп.

-- Пусть Трибо из Хатриша приблизится!-- Вырвавшись из мощной
груди герольда, эти слова прозвучали так, словно сорвались с
уст самого Фоса.

Показавшись сперва крошечным силуэтом на светлом фоне
отдаленных дверей, фигура шагающего к трону Трибо постепенно
увеличивалась. Время от времени посол замедлял шаги,
обмениваясь улыбкой или парой слов со своими знакомыми, тем
самым весьма снижая эффект устрашения, который подразумевала
подобная прогулка.

Ничего другого Крисп от него и не ждал; хатриши словно
рождались специально для того, чтобы нарушать любой
существующий порядок. Даже сама их нация родилась менее трех
столетий назад, когда хаморские кочевники хлынули с равнин
Пардрайи на земли, бывшие тогда провинциями Видесса. Ныне они в
какой-то степени подражали своему имперскому соседу, но их
традиции и обычаи еще не совсем устоялись.

Остановившись на положенном расстоянии от императорского трона,
Трибо опустился сперва на колени, затем простерся ниц;
некоторые из видесских ритуалов нарушать не дозволялось никому.
Пока лоб посла прижимался к полированному мраморному полу,
Крисп постучал по левому подлокотнику. Послышался скрип
шестеренок, трон на несколько футов поднялся в воздух. Это
рукотворное чудо предназначалось для приведения варваров в
изумление.

-- Можешь подняться, Трибо из Хатриша,-- произнес с высоты
Крисп.

-- Спасибо, ваше величество.-- Подобно большинству своих
соплеменников, посол говорил на видесском, слегка шепелявя.
Надеть на него видесскую одежду, и он вполне сошел бы за
жителя империи, если бы не борода -- более длинная и
неухоженная, чем даже у священников. Хаганы Хатриша поощряли
ношение бород среди своих аристократов, дабы напоминать им о
воинственных предках-кочевниках. От видессиан Трибо отличался и
неуважением к императорскому достоинству. Слегка склонив
голову, посол заметил:

-- Кажется, трон пора смазать, ваше величество.

-- Возможно, ты прав,-- со вздохом признал Крисп и вновь
постучал по подлокотнику. Укрытые за соседней стеной слуги
опустили трон на прежнее место, вновь наполнив зал скрежетом
металла.

Трибо не ухмыльнулся, но выражение его лица не оставляло
сомнений, что при других обстоятельствах сдерживаться бы он не
стал. Изумленным его тоже назвать было нельзя. Крисп даже
задумался, означает ли это, что его нельзя считать варваром.
Возможно, и так: хатришские обычаи отличались от видесских, но
были далеко не примитивными.

Впрочем, к делу это не относится. Правда, Крисп мысленно
пообещал себе не отдавать приказа поднимать трон во время
следующей официальной аудиенции, пожалованной хатришскому
послу.

-- Итак, перейдем к делу?-- сказал Автократор.

-- К вашим услугам, ваше величество.

Трибо не был груб -- ни по стандартам своего народа, ни даже по
имперским понятиям. Просто он никак не мог воспринимать всерьез
пышные церемонии, которыми восхищались видессиане. Поэтому, едва
эти, по его понятиям, благоглупости завершились, полуленивые и
полудерзкие манеры спали с него, словно расстегнутый плащ.

Воспользовавшись своей привилегией Автократора, Крисп
заговорил первым:

-- Я недоволен тем, что твой господин хаган Нобад, сын Гумуша,
позволил хатришским пастухам зайти на законную видесскую
территорию и вытеснить наших крестьян с приграничных земель. Я
дважды писал ему по этому поводу, но ничто не изменилось.
Теперь я довожу это до твоего сведения.

-- Я донесу вашу озабоченность до его могучего высочества,--
пообещал Трибо.-- Но и он, в свою очередь, жалуется, что
недавно введенная видессианами пошлина на янтарь возмутительно
высока и взымается с чрезмерным рвением.

-- Второе наверняка волнует его больше, чем первое,-- заметил
Крисп. Монопольное право на торговлю хатришским янтарем
принадлежало хагану, и прибыль от его продажи в Видесс
пополняла хаганскую казну. Пошлина же приносила доход империи.
Чтобы пресечь контрабанду, Крисп усилил таможенные патрули и
повысил им жалование. В молодости он побывал в приграничном с
Хатришем городе Опсикионе и сам видел, как орудуют
контрабандисты янтаря. Теперь это знание помогало с ними
бороться.

Трибо напустил на лицо выражение оскорбленной невинности:

-- Хаган Нобад, сын Гумуша, сомневается в справедливости своего
суверена, который снизил пошлины для Царя царей на своей
западной границе и в то же время повысил их для Хатриша.

Придворные негромко забормотали; редкие видессиане осмелились бы
столь вольно говорить с Автократором. Крисп сомневался, знает
ли Нобад о его спорах с Рабиабом Макуранским из-за караванных
пошлин. Трибо, очевидно, был о них прекрасно осведомлен и тем
самым оказал хагану услугу.

-- На это я могу ответить, что главной обязанностью любого
правителя является обеспечение выгоды для своих владений,--
медленно произнес Крисп.

-- Да, могли бы. Если бы не были наместником Фоса на земле,--
возразил Трибо.

Бормотание придворных стало громче.

-- Я считаю несправедливым то, почтенный посол, что ты, будучи
еретиком, толкуешь в свою пользу мое положение в вероисповедании,
практикуемом на территории Видесса.

-- Молю ваше величество о прощении,-- немедленно извинился
Трибо. Крисп подозрительно уставился на посла; он даже не
предполагал, что хатриш уступит столь легко. И ошибся -- Трибо
тут же продолжил:-- Поскольку вы напомнили, что в ваших глазах
я еретик, то я воспользуюсь собственными обычаями и спрошу, как
толкует справедливость доктрина Равновесия.

Ортодоксальная вера видессиан утверждала, что в конце времен
Фос безусловно возьмет верх над Скотосом. Теологам же из
восточных земель Хатриша и Татагуша приходилось считаться с
набегами на эти территории варварских и яростных хаморов и
неизбежными после этого опустошениями и грабежами. Поэтому они
провозгласили, что добро и зло в мире находится в безупречном
равновесии и никому из людей не дано знать, что восторжествует
в конце. Анафемы столичных священников так и не смогли вернуть
еретиков к тому, что считалось в империи истинной верой;
подстрекаемые восточными хаганами, они отплевывались ответными
анафемами.

Ересь "весовщиков" Крисп терпеть не мог, но не мог отрицать,
что Хатриш вправе ожидать от него последовательности. Подавив
вздох, он сказал послу:

-- Введение новых пошлин, возможно, еще подлежит обсуждению.

-- Вы очень великодушны, ваше величество,-- искренне отозвался
Трибо. Возможно, искренность его не была показной.

-- Возможно,-- повторил Крисп.-- Ко мне также поступили жалобы,
что корабли Хатриша остановили и ограбили несколько рыбацких
лодок неподалеку от берегов наших владений, а у одного купца
даже отобрали груз мехов и вина. Если подобное пиратство будет
продолжаться, Хатриш испытает на себе недовольство империи. Это
понятно?

-- Да, ваше величество,-- вновь искренне ответил Трибо. Флот
Видесса был несравнимо сильнее хатришского, и, окажись на то
воля императора, без особых усилий уничтожил бы морскую
торговлю хаганата.

-- Хорошо,-- сказал Крисп.-- И запомни, я жду от ваших людей
реальных поступков, а не вычурных обещаний.-- Любой, кто, имея
дело с хатришем, не давал ему это понять ясно и недвусмысленно,
заслуживал разочарования, которое было в противном случае
неизбежно. Но Трибо кивнул; теперь у Криспа имелось основание
надеяться, что его слова восприняты всерьез.-- Есть ли у тебя
еще проблемы, которые нужно обсудить сейчас, почтенный посол?

-- Да, ваше величество, есть.

Такой ответ застал Криспа врасплох, потому что заранее
согласованный с хатришем список проблем был уже исчерпан. Но он
произнес то, что был обязан сказать:

-- Тогда говори.

-- Благодарю ваше величество за терпение. Если бы не
теологическая... э-э... дискуссия, которую мы только что
провели, я предпочел бы об этом не спрашивать. Тем не менее...
Я знаю, вы считаете нас, приверженцев Равновесия, еретиками. И
все же я вынужден спросить: справедливо ли насылать на нас
видесских и, если можно так выразиться, злобных еретиков?

-- Почтенный посол, я надеюсь, что ты, в свою очередь, простишь
меня, но я не имею и малейшего представления о том, что ты
имеешь в виду,-- ответил Крисп.

В глазах Трибо ясно читалось, что он считал императора выше
столь дешевых уловок. Это лишь встревожило Криспа еще больше;
он был уверен, что говорил правду. Затем посол добавил --
настолько язвительно, насколько мог, обращаясь к суверену,
более могучему, чем его собственный:

-- Неужели вы и в самом деле хотите сказать, что никогда не
слышали о негодяях и убийцах, называющих себя фанасиотами? А, я
вижу по вашему лицу, что слышали.

-- Да, слышал; и святейший патриарх Окситий по моему повелению
уже собирает синод, дабы осудить их. Но как ты узнал об этой
ереси? Насколько мне известно, она распространилась лишь на
западных землях, неподалеку от захваченного макуранцами
Васпуракана. Лишь немногие места в империи Видесс находятся
столь же далеко от Хатриша.

-- Возможно и так, ваше величество, но купцам давно известно,
что на дальние расстояния лучше перевозить товары, занимающие
мало места,-- ответил Трибо.-- Идеи же, насколько мне известно,
места не занимают вовсе. Наверное, какие-то моряки подхватили
заразу в Питиосе. Но, как бы то ни было, теперь и в нескольких
наших прибрежных городах есть свои банды фанасиотов.

Крисп стиснул зубы. Если фанасиоты завелись и в Хатрише, то их
доктрины, все всякого сомнения, добрались и до видесских
портов. А это означает, что и по улицам столицы, вероятно --
нет, наверняка -- тоже ходят фанасиоты.

-- Клянусь благим богом, почтенный посол, что мы не стремились
распространить эту ересь и на ваши земли. Фактически как раз
наоборот.

-- Так говорит ваше величество,-- сказал Трибо. Крисп знал, что
если бы посол говорил с кем угодно, а не с Автократором
видессиан, то назвал бы собеседника лжецом. Поняв, наверное,
что даже по хатришским стандартам он перегнул палку, посол
добавил:-- Молю вашего прощения, ваше величество, но вы должны
понимать, что с точки зрения моего повелителя Нобада, сына
Гумуша, разжигание религиозной вражды на нашей территории есть
план, который Видесс вполне мог попытаться осуществить.

-- Да, я вижу, что такое возможно,-- признал Крисп.-- Однако
можешь передать своему повелителю, что я никогда не посмел бы
осуществить подобный план. Поскольку Видесс должен иметь лишь
одну веру, я не удивился, узнав, что и другие суверены
придерживаются такого же мнения.

-- Прошу заметить, что я хотел сделать вам комплимент, сказав,
что для Автократора видессиан вы человек великодушный,-- сказал
Трибо.-- Большинство из тех, кто носил красные сапоги, сказали
бы, что во всем мире должна быть лишь одна вера и именно та,
что распространяется из города Видесса.

Крисп ответил не сразу; "комплимент" Трибо оказался кусачим.
Поскольку Видесс некогда правил всем цивилизованным миром
восточнее Макурана, ключевой идеей имперских отношений с
другими государствами и их теологией было единообразие. И
отрицание этого единообразия дало бы придворным повод для
нового перешептывания. А Крисп не желал давать им подобные
поводы.

-- Конечно, вера должна быть только одна,-- сказал он
наконец,-- потому что как, в противном случае, повелитель может
рассчитывать на лояльность своих подданных? Но поскольку мы не
смогли достичь этого идеала в Видессе, то не имеем морального
права требовать такого от других. Кстати, почтенный посол, если
Хатриш и обвиняете нас в распространении новой ереси, то вряд
ли сумеет одновременно обвинить нас в попытке навязать вашим
людям ортодоксальную видесскую веру.

Трибо кривовато улыбнулся, приподняв уголок рта:

-- Первый аргумент имеет определенный вес, ваше величество. Что
же касается второго, то он был бы более уместен в школе логики,
чем в реальном мире. А вдруг вы не оставляете надежд ввергнуть
нас в такую религиозную распрю, что ваши подданные вторгнутся в
Хатриш и объявят себя спасителями?

-- Ты верный слуга своего повелителя Нобада, сына Гумуша,
почтенный посол,-- сказал Крисп.-- Ты видишь больше граней
проблемы, чем может вырезать ювелир на драгоценном камне.

-- Благодарю, ваше величество!-- просиял Трибо.-- Подобная
похвала из уст человека, двадцать два года просидевшего на
троне, воистину бесценна. Я передам его могучему высочеству,
что Видесс сам заражен фанасиотской чумой и не несет
ответственности за их появление в нашей стране.

-- Надеюсь, что ты сделаешь это, ибо это правда.

-- Ваше величество.-- Трибо вновь простерся ниц, потом поднялся
и начал пятиться от трона, пока не удалился на достаточное
расстояние, уже не оскорбляющее Автократора. Сам Крисп не
возражал бы, если бы посол просто повернулся и зашагал прочь,
но императорское достоинство не допускало столь обычного
поведения в его присутствии. Криспу иногда казалось, что его
должность обладает самостоятельной личностью, к тому же весьма
чванливой.

Покидая Тронную палату, Крисп сделал себе мысленное напоминание
-- не забыть бы приказать, чтобы смазали поднимающий трон
механизм.




-- Доброе утро, ваше величество.

Ехидно улыбаясь, Эврип сделал вид, будто собирается пасть ниц
прямо в коридоре.

-- Благой бог! Прекрати, младший брат,-- устало произнес
Фостий.-- Ты такой же -- якобы -- Автократор, как и я.

-- Это правда... сейчас. Но я навсегда останусь таким "почти"
Автократором, а через некоторое время утрачу даже эту малость.
Думаешь, я стану этому радоваться? И лишь потому, что ты родился
первым? Извините, ваше величество...-- насмешливость, которую
Эврип вложил в титул, оказалась просто убийственной,-- ...но вы
просите слишком многого.

Фостию захотелось дать брату тычка. Он так бы и поступил, будь
они еще мальчишками, но теперь Эврип был его младшим братом
лишь по возрасту и обогнал Фостия в росте на целую ладонь, а с
плеч до пят был даже шире его. Так что, завяжись между ними
драка, именно Фостию достались бы почти все тычки.

-- Я ничего не могу поделать с тем, что родился первым, равно
как и ты ничего не поделаешь с тем, что родился вторым,--
ответил Фостий.-- Когда настанет время, править сможет лишь
один из нас, такова жизнь. Но кто лучше моих братьев сможет
стать...

-- ...твоими комнатными собачками,-- прервал Эврип, глядя на
брата поверх своего длинного носа. Подобно Фостию, он
унаследовал характерные глаза матери, но прочие особенности
лица достались ему от Криспа. Фостий также подозревал, что
Эврипу досталось и больше отцовских амбиций... но, возможно,
Эврип попросту оказался в положении, когда амбиции более
заметны. Если события будут продолжаться ожидаемым чередом,
Фостий станет настоящим Автократором видессиан. Эврипу тоже
хотелось им стать, но он вряд ли сумеет осуществить свою мечту
законным способом.

-- Младший брат,-- сказал Фостий,-- ты и Катаколон можете стать
опорами моего трона. Ведь лучше, когда человеку помогает семья,
а не посторонние люди... и безопаснее тоже.

"Если я смогу вам доверять",-- мысленно добавил он.

-- Это ты сейчас так говоришь,-- вспыхнул Эврип.-- Но мне, как и
тебе, тоже пришлось читать хроники. Когда один из братьев
становится императором, что остается другим? Ничего, а то и
меньше. И вообще их упоминают лишь в тех случаях, если они
поднимают мятеж или приобретают репутацию дебоширов.

-- Кто тут приобрел репутацию дебошира?-- спросил Катаколон,
подходя к стоящим в коридоре императорской резиденции угрюмым
братьям и радостно ухмыляясь.-- Надеюсь, это я.

-- Уж в этом ты точно преуспел,-- молвил Фостий. Он собирался
произнести это укоризненно, но в его голосе отчетливо
прозвучала зависть. Катаколон улыбнулся еще шире.

Фостию захотелось дать тычка и ему, но Катаколон по комплекции
не уступал Эврипу, а то и превосходил его. Лицом он тоже
напоминал Криспа. Из троих братьев лишь Катаколон выделялся
жизнерадостностью. На Фостия тяжелую ответственность налагало
положение наследника. Эврип же видел лишь Фостия,
преграждающего ему путь к мечте. Оба старших брата имели больше
прав на трон, чем Катаколон, который, впрочем, не очень-то и
желал на него усесться. Ему хотелось лишь наслаждаться
радостями жизни, чем он успешно и занимался.

-- Его императорское величество, стоящее рядом с тобой,--
сказал Эврип,-- намерено возложить на нас второстепенные
обязанности, едва оно станет старшим Автократором.

-- Что ж, почему бы и нет?-- отозвался Катаколон.-- Так оно и
будет, если только отец не сунет его в мешок с камнем внутри и
не швырнет в Бычий Брод. А он вполне может это сделать, если вы
не прекратите лаяться.

Если бы это сказал Эврип, Фостий наверняка бы его ударил. Для
Катаколона слова оставались лишь словами. Самый младший из
братьев не только с трудом воспринимал оскорбления, но и столь
же редко ухитрялся оскорблять других.

-- Есть одна второстепенная обязанность, которую я хотел бы
оставить за собой,-- продолжил Катаколон.-- Я хочу заведовать
подотделом казначейства, собирающим налоги в пределах городских
стен.

-- Но почему, о благой бог?-- изумился Эврип, опередив
Фостия.-- На мой взгляд, такая работа вовсе не в твоем вкусе.

-- Этот подотдел собирает налоги со всех городских борделей и
устраивает им проверки.-- Катаколон облизнулся.-- И я уверен,
что Автократор оценит тщательность проверок, которые я намерен
там устроить.

На лицах Фостия и Эврипа -- пожалуй, впервые -- появилось
одинаковое отвращение. Эврип вовсе не чуждался плотских утех и
бросался в бой со своим копьем столь же отважно, как и
Катаколон, однако после этого не бахвалился своими подвигами
направо и налево. Фостий подозревал, что продемонстрированная
Катаколоном потенциальная уязвимость вызвала у Эврипа куда
большее отвращение, чем выбранная им должность.

-- Если мы не будем держаться вместе, братья,-- сказал
Фостий,-- то в городе найдется немало людей, которые натравят
нас друг на друга ради собственной выгоды.

-- Я слишком занят со своим инструментом, чтобы становиться
инструментом в чужих руках,-- заявил Катаколон. Услышав это,
Фостий всплеснул руками и зашагал прочь.

У него возникла мысль пойти в Собор и попросить Фоса наделить
его братьев хотя бы крупицей здравого смысла, но он передумал.
После лицемерной проповеди Оксития Собор, которым он гордился
подобно любому жителю столицы и всей империи, теперь
представлялся ему лишь хранилищем груды золота, для которого
нашлось бы бесчисленное множество других, лучших применений.
Фостий мог возненавидеть вселенского патриарха уже за то, что
он разрушил в его сознании прекрасный и величественный образ
Собора.

Когда разгневанный Фостий вышел из императорской резиденции,
двое из дежуривших у входа халогаев пристроились за ним следом.
Он в них не нуждался, но знал, что приказывать им вернуться на
пост бесполезно -- они лишь ответят, медленно и серьезно, как
говорят северяне, что <MI>он<D> и есть их пост.

Вместо этого он попытался отделаться от телохранителей другим
способом. Ведь на них, в конце концов, кольчуги и шлемы, а в
руках тяжелые двуручные топоры. Фостий шагал очень быстро, и
некоторое время ему казалось, что идея увенчается успехом и
халогаи отстанут -- по их лицам струился пот, а бледная кожа
порозовела от напряжения. Но они все же были крепкими воинами и
упорно держались рядом, несмотря на жару -- неслыханную по
представлениям их северной родины.

Дойдя до границы дворцового комплекса, Фостий замедлил шаги и
пошел через запруженную народом площадь Паламы. Он намеревался
затеряться в толпе, но не успел воплотить мысль в действие --
халогаи, прежде шагавшие сзади, теперь переместились и
двигались по бокам, делая побег невозможным.

Пересекая площадь, Фостий даже радовался их присутствию --
широкие, обтянутые кольчугой плечи халогаев и их суровые лица
помогали прокладывать путь сквозь толпу торговцев, солдат,
домохозяек, писцов, шлюх, ремесленников, священников и прочего
разномастного люда, собиравшегося на площади, чтобы покупать,
продавать, сплетничать, жульничать, проповедовать или просто
глазеть по сторонам.

Добравшись до противоположного края площади, Фостий, не
раздумывая, направился на восток по Срединной улице, и лишь
миновав красное гранитное здание чиновной службы, понял, куда
неосознанно направлялся: еще пара кварталов, поворот налево, и
ноги сами привели бы его к Собору, куда он входить не
собирался.

Он яростно взглянул на свои красные сапоги, словно гадая, уж не
удалось ли братьям склонить его к преступлению, и на следующем
же углу медленно, но решительно свернул направо, а затем еще
несколько раз сворачивал наугад, оставив за спиной знакомые
главные улицы Видесса.

Халогаи за спиной о чем-то негромко переговаривались на своем
языке. Фостий догадывался, о чем они тревожатся -- что в этом
районе двух охранников может оказаться недостаточно, чтобы
обеспечить ему безопасность. Несмотря на это, Фостий зашагал
дальше, рассудив, что неприятности хотя и возможны, но
необязательны.

Вдали от Срединной улицы и немногих прочих открытых пространств,
улицы Видесса -- их скорее можно было назвать улочками, а то и
переулками -- наводили на мысль о том, что прямых линий в мире не
существует. Узкие проходы между домами казались еще [ac]уже, потому
что верхние этажи нависали над мостовыми, протягиваясь друг к
другу. Городские законы предписывали соблюдать определенное
минимальное расстояние между домами, но если в этой части
города некогда и побывал инспектор, его наверняка подкупили,
лишь бы он, взглянув вверх, не заметил жалкой полоски
голубизны, проглядывающей между балконами.

Прохожие на улицах бросали на Фостия любопытные взгляды: район
был не из тех, где запросто появляются вельможи в роскошных
одеяниях. Впрочем, его никто не потревожил; очевидно, двух
великанов-халогаев для охраны вполне хватало. Правда,
симпатичная девушка примерно одного с Фостием возраста
остановилась и улыбнулась ему, потом подняла руки и поправила
прическу, как бы ненароком демонстрируя свои груди. Когда
Фостий прошел мимо, девица наградила его уличным жестом из двух
сложенных пальцев, намекающим на то, что он гомик.

Хозяева лавок в этой части города держали двери закрытыми.
Когда одну из таких дверей открыл покупатель, Фостий увидел что
она сделана из таких толстых досок, что не посрамила бы и
крепостные ворота. Если не считать дверей, дома предъявляли
улице лишь глухие оштукатуренные или кирпичные стены. И хотя для
столицы это было нормой, потому что большинство строений
возводилось вокруг внутренних двориков, здесь создавалось
впечатление, что глухие стены домов скрывают тайны своих
хозяев.

Фостий уже собрался было попробовать отыскать путь обратно --
на Срединную улицу, в знакомую часть города,-- как вдруг
заметил мужчин в потрепанных плащах и рабочих туниках и женщин
в дешевых выцветших одеяниях, заходящих в здание, которое на
первый взгляд ничем не выделялось среди соседних. Однако на его
крыше виднелась деревянная башенка с позолоченным шаром на
вершине; правда, позолота эта видывала и лучшие дни. Это тоже
оказался храм Фоса, только совершенно непохожий на
величественный Собор.

Улыбнувшись, Фостий направился ко входу. Выходя из дворца, он
хотел помолиться, но у него не хватило духу вновь выслушивать
литургию Оксития. Наверное, сам благой бог направил Фостия сюда.

Однако пришедшим на молитву простым горожанам и в голову не
приходило, что Фос имеет какое-то отношение к появлению здесь
наследника престола. Бросаемые на Фостия взгляды были не
удивленными, а откровенно враждебными. Мужчина в заляпанном
кровью кожаном фартуке мясника спросил:

-- Эй, друг, тебе не кажется, что в другом месте тебе было бы
молиться удобнее?

-- В каком-нибудь модном храме -- таком, как ты сам,-- добавила
женщина. В ее голосе не было восхищения, а сама фраза
прозвучала как упрек.

Кое у кого из прихожан-бедняков за поясом торчали ножи, а
выдернуть из мостовой камень и швырнуть его в этом запущенном
районе можно было за пару секунд. Халогаи поняли это раньше
Фостия и шагнули вперед, оттеснив Фостия от кучки людей,
которая в любой момент могли превратиться в разгневанную толпу.

-- Стойте,-- велел им Фостий.

Северяне даже не покосились на него. Не отрывая глаз от стоящих
перед маленьким храмом людей, они молча покачали головами. Не
очень высокий Фостий почти ничего не видел за их широкими
плечами, и тогда он, повысив голос, обратился в горожанам:

-- Мне надоело молиться Фосу в пышных храмах. Разве можем мы
надеяться, что благой бог услышит нас, если мы говорим о помощи
беднякам в храме, который богатством превосходит дворец самого
Автократора?

Никто пока не заметил его красных сапог -- за спинами халогаев
Фостий был практически невидим. Прихожане, подобно прохожим на
улицах, должно быть, приняли его за обычного вельможу, сдуру
забредшего в трущобы. Услышав его слова, они стали негромко
переговариваться. Вскоре мясник спросил:

-- Ты и в самом деле так думаешь, друг?

-- Да,-- громко ответил Фостий.-- Клянусь в этом владыкой
благим и премудрым.

То ли слова, то ли тон Фостия показались им убедительными;
во всяком случае, на прежде хмурых лицах появились улыбки.
Мясник, говоривший от имени всех, обратился к нему:

-- Если ты так думаешь, друг, то можешь послушать, что вскоре
скажет в храме наш священник. Мы даже не станем просить тебя
умалчивать о его словах, потому что они умны и правильны. Я
прав, друзья мои?

Все вокруг него закивали. Фостий задумался: то ли эта группа
прихожан использовала слово "друг" как обобщающий термин, то ли
оно было привычным для мясника обращением. Уж лучше первое. Для
верящих в Фоса обращение звучало непривычно, но Фостию
понравился его дух.

Все еще ворча, халогаи позволили ему войти в храм -- но один из
них шел перед Фостием, а второй сзади. На грубо оштукатуренных
стенах висело несколько икон с изображениями Фоса; никаких
прочих украшений в храме не имелось. За алтарем из резных
сосновых досок стоял священник. Его синяя ряса из самой дешевой
шерсти была лишена даже пришитого напротив сердца кружка
золотой парчи, символизирующего солнце Фоса.

Несмотря на непривычную обстановку, литургия здесь ничем не
отличалась от соборной, и Фостий следовал за этим священником с
той же легкостью, как и за вселенским патриархом. Единственной
разницей оказался акцент священника, еще более сильный, чем у
Криспа, который упорно избавлялся в своей речи от крестьянских
интонаций. Фостий пришел к выводу, что священник приехал с
запада, а не с севера, как его отец.

Когда отзвучали положенные молитвы, священник обвел взглядом
паству.

-- Я радуюсь, что владыка благой и премудрый вновь привел вас
ко мне, друзья,-- сказал он. Произнося последнее слово, он не
сводил глаз с Фостия и халогаев, словно гадая, подходят ли они
под это определение.

Позволив себе проявить сомнение, он продолжил:

-- Друзья, мы не знали проклятия материального изобилия.-- Он
вновь бросил на Фостия оценивающий взгляд.-- За это я благодарю
владыку благого и премудрого, потому что нам лишь немногое
придется отбросить перед тем, когда мы предстанем на суд
перед его святым троном.

Фостий моргнул: подобные теологические рассуждения оказались для
него в новинку. Этот священник сделал шаг вперед с того места,
где остановился Окситий. Но в нем, в отличие от патриарха, не
было лицемерия -- он был столь же откровенно беден, как его
храм и его паства. Уже одно это побудило Фостия прислушаться к
нему всерьез.

-- Как можем мы надеяться вознестись на небеса, отягощенные
золотом в наших кошельках? Я не утверждаю, что подобное
невозможно, друзья, но лишь очень немногие из богачей прожили
жизнь достаточно святую, чтобы вознестись над богатством,
которое они ценят выше своей души.

-- Правильно, святой отец!-- воскликнула женщина. 

Какой-то мужчина добавил:

-- Скажите правду!

Священник услышал его слова и вставил их в проповедь с
ловкостью каменщика, берущего очередной кирпич из штабеля:

-- Я скажу вам правду, друзья. Правда в том, что все, к чему
стремятся глупые богачи, есть лишь ловушка Скотоса, приманка,
которой он завлекает их в вечный лед. Если Фос есть хозяин
наших душ -- а мы знаем, что это так,-- то как могут его
заботить материальные вещи? Ответ прост, друзья: не могут.
Материальный мир есть порождение Скотоса. Возрадуйтесь, если вам
принадлежит лишь малая его толика -- как это справедливо для
всех нас. И величайшая услуга, которую мы можем оказать
человеку, не знающему этой правды, состоит в том, чтобы
избавить его от всего, что связывает его со Скотосом, и тем
самым освободить его душу для общения с высшим благом.

-- Да,-- воскликнула женщина; ее голос был высок, а дыхание
прерывисто, словно они испытывала экстаз.-- О да!

Мясник, говоривший на улице с Фостием, спокойно и рассудительно
сказал священнику:

-- Я молю, чтобы вы наставили нас на путь отречения от
материального, святой отец.

-- Пусть твое собственное знание о том, как приближаться к
святому свету Фоса, станет твоим поводырем, друг,-- ответил
священник.-- То, что ты объявляешь своим, принадлежит тебе в
лучшем случае лишь в этом мире. Неужели ты рискнешь ради него
навечно оказаться во льду Скотоса? На это способен лишь дурак.

-- Мы не дураки,-- возразил мясник.-- Мы знаем...-- Он смолк и
вновь оценивающе посмотрел на Фостия, которому подобные взгляды
в этому моменту уже осточертели. Передумав, он не стал
произносить того, что хотел, и после едва заметной паузы
сказал:-- Мы знаем то, что мы знаем, клянусь благим богом.

Собравшиеся в этом жалком храме прихожане поняли, что имел в
виду мясник. Послышались возгласы согласия -- громкие или
тихие, но во всех голосах ощущалась такая вера и набожность,
какую Фостий никогда не замечал в богатых горожанах,
приходивших молиться в Собор. Вспыхнувший было гнев на то, что
его исключили из круга посвященных, вскоре угас, сменившись
желанием обрести нечто, во что можно верить столь же страстно и
сильно, как верили окружающие его люди.

Священник воздел руки к небесам и сплюнул под ноги, ритуально
отвергая Скотоса. Когда прихожане в последний раз вознесли
хвалу Фосу, он объявил литургию законченной. Фостий вышел
из храма, вновь охраняемый спереди и сзади халогаями, и ощутил
чувство потери и сожаления от возвращения в мирскую суету,
какого никогда не испытывал, выходя из несравнимо более пышного
Собора. Ему даже пришло на ум кощунственное сравнение: словно
он приходит в себя после пронзительного удовольствия любовных
утех.

Он покачал головой. Как сказал священник, к чему эти объятия и
стоны, к чему все земные наслаждения, если они подвергают
опасности его душу?

-- Извините,-- произнес кто-то сзади. Мясник. Фостий обернулся,
то же сделали и халогаи. Их топоры шевельнулись, словно желая
напиться крови. Мясник не обратил на них внимания и обратился к
Фостию, словно телохранителей у него и вовсе не было:-- Друг,
мне показалось, что тебе пришлось по душе услышанное в храме.
Но лишь показалось... если я ошибся, скажи мне, и я уйду.

-- Нет, добрый господин, ты не ошибся,-- ответил Фостий и сразу
пожалел, что не произнес слова "друг". Что ж, теперь уже
поздно.-- Ваш священник хорошо проповедует, и сердце у него
отважное и пылкое -- я редко таких встречал. Какой смысл в
богатстве, если оно заперто в сокровищнице или бездумно
тратится, когда столь многие страдают от нужды?

-- Какой смысл в богатстве?-- повторил мясник, но развивать
мысль не стал. Если он и скользнул глазами по богатой одежде
Фостия, то сделал это настолько быстро, что юноша не заметил.
Помолчав, мясник сказал:-- Может быть, ты еще раз захочешь
послушать святого отца -- кстати, его зовут Диген -- и сделать
это наедине с ним?

Фостий задумался.

-- Может быть,-- ответил он наконец, потому что ему
действительно захотелось еще раз послушать священника.

Если бы мясник улыбнулся или как-то иначе выразил свое
торжество, у Фостия сразу сработала бы обостренная от
придворной жизни подозрительность, но тот лишь здравомысленно
кивнул. Это убедило Фостия в его искренности, и он решил, что
и в самом деле попробует встретиться с Дигеном наедине. Он уже
убедился утром, что избавиться от телохранителей -- задача
непростая. Но можно же что-то придумать...





Катаколон стоял в дверях кабинета, дожидаясь, пока Крисп
поднимет голову от налогового отчета. Через некоторое время
его ожидания оправдались. Крисп положил перо.

-- Чего ты хочешь, сын? Заходи, раз решил сказать.

Заметив, как нервничает Катаколон, подходя к его столу, Крисп
решил, что догадывается, о чем пойдет речь. Слова младшего сына
подтвердили его догадку:

-- Отец, я хочу попросить еще об одном авансе в счет моего
содержания.-- Обычно сияющая улыбка Катаколона сменилась
виноватой, какой становилась всякий раз, когда он выпрашивал у
отца деньги.

Крисп закатил глаза:

-- <MI>Еще один<D> аванс? И на что же ты ухлопал деньги на сей
раз?

-- На янтарный браслет с изумрудами для Нитрии,-- робко
ответил Катаколон.

-- Какой еще Нитрии? Я думал, ты сейчас спишь с Вариной.

-- Конечно, сплю, отец,-- заверил Катаколон.-- А Нитрия у меня
новенькая, поэтому я и подыскал для нее нечто особенное.

-- Понятно,-- отозвался Крисп. Пусть это звучало несколько
странно, но он действительно понимал сына. Парню нравилось,
когда его любили. К тому же, обладая энергией и энтузиазмом
молодости, он усложнил и запутал свою любовную жизнь похлеще
любого бюрократического документа. Крисп даже ощутил некоторое
облегчение, ухитрившись вспомнить имя его нынешней -- вернее,
судя по всему, вскоре уже экс-нынешней -- фаворитки. Император
вздохнул:-- Какую сумму ты получаешь каждый месяц?

-- Двадцать золотых, отец.

-- Вот именно, двадцать золотых. А ты имеешь представление,
сколько мне было лет, когда у меня в кошельке появилось
двадцать собственных золотых, не говоря уже о двадцати в
месяц? В твоем возрасте я...

-- ...жил на ферме, где росла только крапива, и ел червей три
раза в день,-- договорил за него Катаколон. Глаза Криспа
вспыхнули, и сын поспешно добавил:-- Ты произносишь эту речь
всякий раз, когда я прошу у тебя деньги, отец.

-- Возможно,-- сказал Крисп. Задумавшись, он внезапно понял,
что сын прав, и это его встревожило. Неужели с возрастом он
становится предсказуемым? Предсказуемость может стать
опасной.-- И тебе лучше посидеть без денег, если ты слышал это
недостаточно часто, чтобы уяснить и запомнить.

-- Да, отец,-- поддакнул Катаколон.-- Так могу я получить
аванс?

Иногда Крисп уступал его просьбам, иногда нет. В отчете,
который он отложил перед разговором с сыном, значились хорошие
новости: из провинции южнее Заистрийских гор, той самой, где
он родился, казна получила налогов больше, чем планировалось.

-- Хорошо,-- неохотно произнес он.-- Полагаю, ты нас еще не
разоришь, парень. Но больше ни единого медяка авансом до
самого дня Зимнего солнцеворота. Ты меня понял?

-- Да, отец. Спасибо, отец.-- Радость на лице Катаколона
понемногу сменилась озабоченностью.-- Но до Зимнего
солнцеворота еще очень далеко, отец.-- Как и любой человек,
хорошо знающий Автократора, третий сын Криспа не сомневался и
в том, что тот своих слов на ветер не бросает. Если Автократор
пообещал, так и будет.

-- Попробуй жить по средствам,-- предложил Крисп.-- Я ведь не
сказал, что оставлю тебя без медяка в кошельке, а лишь
пообещал, что не выдам больше авансов раньше оговоренного
срока. И, если благой бог пожелает, мне и в будущем не придется
этого делать. Заметь, я ведь от тебя этого не требую.

-- Да, отец.

Голос Катаколона дрогнул, словно колокол скорби.

Крисп с трудом сохранил на лице серьезное выражение; он
помнил, что сам испытывал в молодости, когда его высмеивали.

-- Не грусти, сын. Как ни крути, не всякому молодому человеку
достаются такие большие деньги -- двадцать золотых в месяц. И
ты прекрасно сможешь развлечь своих юных подружек во время тех
коротких перерывов, когда вы вылезаете из постели.-- Вид у
Катаколона был такой изумленный, что Крисп невольно
улыбнулся.-- Я помню, сколько заходов подряд мог сделать в
свои молодые деньки, парень. Теперь-то, конечно, мне такое не
по силам, но поверь мне, я этого не забыл.

-- Как скажешь, отец. Спасибо за аванс, но я был бы еще более
благодарен, если бы ты не прицепил к нему дополнительное
условие.

Катаколон коротко поклонился и вышел -- несомненно, к
заждавшимся его подружкам.

Едва сын удалился на достаточное расстояние, Крисп от души
расхохотался. Молодые люди не понимают, что такое старость,
потому что у них нет опыта. Поэтому, наверное, им и не
верится, что у пожилых есть хотя бы малейшее понятие о том,
что значит быть молодым. Но Крисп знал, что это не так;
внутри него все еще обитало его молодое "я" -- пусть прикрытое
оболочкой прошедших лет, но пока вполне энергичное.

Он не всегда гордился тем, оставшимся в прошлом, юношей. Он
совершил немало глупостей, которые совершают все молодые люди.
И не по неразумию, а просто по неопытности. Если бы он тогда
знал то, что знает сейчас... Он вновь рассмеялся, на сей раз
над собой. Обладатели седых бород пели эту песню еще от начала
времен.

Крисп вернулся к столу и закончил работу с отчетом, потом
написал внизу пергамента: "Прочел и одобрил -- Крисп". Затем,
даже не взглянув на следующий отчет, встал, потянулся и вышел в
коридор.

Неподалеку от входа в императорскую резиденцию он едва не
столкнулся с Барсимом, выходящим из небольшой комнатки для
аудиенций. Глаза вестиария слегка расширились:

-- Я полагал, что вы сейчас упорно работаете с утренними
документами, ваше величество.

-- Да пошли эти утренние документы в лед, Барсим,-- заявил
Крисп.-- Я отправляюсь на рыбалку.

-- Очень хорошо, ваше величество. Я сейчас распоряжусь, чтобы
все подготовили.

-- Спасибо, почитаемый господин,-- ответил Крисп.

Для Автократора видессиан даже нечто столь простое, как
прогулка до ближайшего причала, не обходилась без церемоний.
Следовало вызвать двенадцать полагающихся ему зонтоносцев и
предупредить капитана халогаев, чтобы тот выделил еще более
многочисленный взвод телохранителей.

Крисп пережидал неизбежную задержку с терпением, приобретенным
за долгие годы. В кладовой он выбрал несколько гибких
бамбуковых удилищ чуть длиннее его самого и солидный запас
сплетенных из конского волоса рыболовных жилок. В изящной
шкатулке рядом со стойкой с удилищами лежали бронзовые крючки
с "бородкой". Крисп предпочитал крючки именно бронзовые, а не
железные, потому что с ними было меньше хлопот после
пребывания в соленой воде.

Посланный на кухню слуга уже ловил ему тараканов для
наживки. Однажды он отправился за тараканами сам -- в первый и
последний раз. Всеобщее потрясение оказалось неслыханным и
ошеломило дворец куда сильнее любого извращения, воплощенного
изобретательным Анфимом.

-- Все готово, ваше величество,-- объявил Барсим. Задержка
оказалась короче, чем Крисп предполагал. Вестиарий протянул ему
бронзовую макуранскую шкатулку, украшенную замысловатой
резьбой. Крисп взял ее, кивнув. Легкое шуршание подтверждало,
что под крышкой изящной вещицы отчаянно перебирают лапками
коричневато-черные тараканы размером с фалангу императорского
пальца.

К дворцовому комплексу примыкало несколько причалов, широко
разбросанных вдоль выходящей на море стены. Крисп иногда
гадал, не для того ли их построили, чтобы дать свергнутому
Автократору шанс бежать морем. Впрочем, пока он вместе со
свитой торжественно направлялся к ближайшему причалу,
всяческие мысли о кознях против империи или императора сами
собой вылетели из его головы. А забравшись в привязанную к
причалу небольшую весельную лодку, Крисп и вовсе ощутил себя
свободным... насколько бывает свободен император.

Конечно же, двое халогаев залезли в другую лодку и последовали
за Криспом, который, работая веслами, направлялся в сморщенные
невысокими волнами воды Бычьего Брода. Телохранители гребли
сильно и уверенно; скалистые берега Халоги изрезаны множеством
узких заливчиков, так что к морским водам сынам этой земли
было не привыкать.

И, конечно же, в море вышла легкая боевая галера -- на тот
случай, если заговорщики нападут на Автократора в таком
количестве, что двум северянам будет с ними не справиться. Впрочем,
галера дрейфовала в доброй четверти мили от лодки Криспа, и
даже бдительные халогаи позволили ему отплыть почти на
фарлонг. Так что он мог вообразить, будто качается на волнах в
одиночестве.

В молодости он даже думать не мог, что рыбалка станет для него
отдыхом,-- тогда он лишь изредка, когда было время, ловил рыбу
ради еды. Теперь же она давала ему шанс сбежать не только от
государственных дел, но и от слуг, что на суше было попросту
немыслимо.

За эти годы он, благодаря своему характеру, стал опытным
рыбаком, потому что чем бы и для чего бы он ни занимался, он
всегда стремился делать это хорошо. Крисп привязал к жилке
пробочный поплавок, чтобы удержать крючок на нужной глубине, а
к крючку прикрепил несколько кусочков свинца -- с их помощью
покачивание крючка в воде будет выглядеть естественным. Затем
открыл коробочку с наживкой, поймал двумя пальцами таракана
и насадил его на кончик крючка.

Пока он ловил таракана, два других выскочили из коробочки и
побежали по дну лодки. Крисп пока не стал их ловить -- если
потребуется сменить наживку, то дойдет и до них очередь.
Никуда они из лодки не денутся.

Он закинул удочку. Поплавок заплясал на зеленовато-голубой
воде. Крисп сидел, глядя на поплавок, и дал отдых голове.
Дымка над водой смягчала очертания дальнего берега Бычьего
Брода, но все же он мог разглядеть самые высокие здания на
противоположном берегу.

Крисп повернул голову. За его спиной громоздились здания
столицы. За Тронной палатой и Залом девятнадцати лож высилась
громада Собора, видимая в Видессе из любой точки города. А еще
над крышами прочих зданий торчала красная гранитная верхушка
стоящего на краю площади Паламы Вехового Камня, от которого
в империи отсчитывались все расстояния.

Солнце искрилось на позолоченных куполах десятков -- а то и
сотен -- храмов Фоса по всему городу. Крисп вспомнил день,
когда он впервые увидел столицу и ее сверкающие под солнцем
благого бога купола.

В Бычьем Броде было тесно от кораблей: поджарых боевых галер
вроде той, что сейчас его охраняла, торговых судов,
нагруженных зерном, строительным камнем или другими, более
разнообразными и дорогими товарами, и небольших рыбацких
лодок, чьи владельцы выходили в море не ради развлечения, а
ради выживания. Наблюдая, как рыбаки тянут через борт сеть,
Крисп задумался над тем, кому приходится работать больше -- им
или крестьянам? Прежде, когда он наблюдал за представителями
других профессий, такая мысль у него даже не возникала.

Неожиданно поплавок нырнул. Крисп подсек и вскоре снял с
крючка мерцающую голубой чешуей летучую рыбу. Улыбнувшись, он
бросил ее на дно лодки. Рыба не очень-то крупная, зато
вкусная. Может быть, повар сделает филе и отварит его в соусе
-- рыба пока одна... но может, попадется еще несколько.

Крисп пошарил в коробочке, вытащил нового таракана и насадил
его на крючок взамен того, что пошел на последний обед
невезучей рыбе. Все еще дрыгая ножками, таракан погрузился в
воду.

После этого император долго просидел, глядя на поплавок и
ожидая поклевки. На рыбалке иногда случается такая полоса
невезения. Несколько раз Крисп даже собирался спросить Заида,
не может ли магия приносить рыбаку удачу, но всякий раз
отказывался от расспросов. Ловля рыбы не была главной причиной
его привычки уплывать в море на маленькой лодке, гораздо
важнее для Криспа было то, что он сидел в лодке один. Став
удачливым рыбаком, он привозил бы на берег больше рыбы,
зато лишился бы части драгоценного времени, проведенного
наедине с собой.

Кстати, если бы рыболовная магия была возможна, то пропеченные
солнцем рыбаки с мозолистыми руками, для которых ловля была
единственным заработком, наверняка бы ее использовали. Хотя,
вряд ли: магия вещь удобная, но слишком дорогая, чтобы
окупиться -- особенно если ты небогат.  Заид должен знать.
Может быть, он его спросит. А может быть, и нет. Поразмыслив,
он решил, что спрашивать не станет.

Поплавок вновь исчез. Когда Крисп дернул удилище, оно
согнулось дугой. Он потянул, но рыба сопротивлялась. Перебирая
удилище руками, он дотянулся до его кончика, ухватился за
леску и начал понемногу ее выбирать.

-- Вот это улов, клянусь благим богом!-- воскликнул
император, разглядев извивающуюся на крючке толстую красную
кефаль.

Схватив сачок, он поддел рыбину снизу. Кефаль оказалась
размером в половину его руки и настолько мясистой, что ее
хватит на блюдо для несколько человек. Будь Крисп
профессиональным рыбаком, он смог бы продать кефаль на площади
Паламы за хорошую цену: столичные гурманы весьма ее ценили и
даже прозвали "императором рыб".

Хотя кефаль называли красной, вынутая из воды, она оказалась
коричневатой с желтыми полосками. Через некоторое время
умирающая рыбина стала малиновой -- почти цвета его сапог,-- а
затем начала медленно сереть.

Кроме вкуса, кефаль была знаменита и этой впечатляющей сменой
окраски. Крисп вспомнил одну из прихотей Анфима, когда его
предшественник приказал медленно сварить несколько кефалей в
большом стеклянном сосуде, чтобы пирующие смогли полюбоваться
изменяющимися оттенками рыбьей кожи. Тогда он смотрел на это с
тем же интересом, что остальные, и лишь позднее понял всю
жестокость императорской забавы.

Возможно, чесночный соус с яичными белками станет достойным
дополнением к этой рыбине, подумал Крисп; даже маринованная
голова считалась деликатесом. Надо будет потолковать с
поваром после возвращения в резиденцию.

Он положил увесистый улов на дно лодки, обращаясь с кефалью
гораздо аккуратнее, чем прежде с летучей рыбой. Если бы
рыбалка была для него лишь предлогом вырваться из дворца, он
уже поплыл бы обратно, изо всех сил орудуя веслами. Но вместо
этого он насадил на крючок нового таракана и вновь закинул
удочку.

Вскоре он поймал еще одну рыбу -- уродливого и невкусного
бычка. Крисп вынул крючок из рыбьей губы, бросил бычка в море и
снова открыл коробочку с наживкой.

После этого он долго сидел и с напоминающей транс
невозмутимостью ждал новой поклевки, которой рыбацкая судьба
все никак не посылала. Лодка плавно покачивалась на волнах.
Когда он выходил в море первые несколько раз, желудок
реагировал на качку несколько неуверенно, но теперь
покачивание его убаюкивало; казалось, он сидит в кресле,
которое не только покачивается, но и наклоняется. Впрочем,
когда море было бурным, Крисп, разумеется, на рыбалку не ходил.

-- Ваше величество!

Пронесшийся над водой крик вывел Криспа из задумчивости, и он
посмотрел на причал, от которого отчаливал сам, ожидая увидеть
там фигуру с мегафоном. Вместо этого он разглядел
приближающуюся лодку, гребец в которой работал веслами изо всех
сил.

Халогаи, которые тоже ловили рыбу, схватились за весла и
поплыли наперерез. Человек в лодке на несколько секунд перестал
грести, выхватил запечатанный свиток пергамента и
продемонстрировал его халогаям, после чего телохранители
позволили ему приблизиться к Криспу, но сами остались рядом на
тот случай, если срочное послание окажется лишь уловкой.

Простираться ниц в лодке неудобно, и гонец лишь низко
поклонился Криспу.

-- Да возрадуется ваше величество,-- сказал он, задыхаясь,-- я
привез вам депешу, только что доставленную из окрестностей
Питиоса.

И он протянул Криспу свиток через разделявшую их лодки узкую
полоску воды.

Как это нередко бывало, у Криспа возникло скверное
предчувствие, что радоваться ему не придется. На наружной
поверхности свитка торопливой рукой было нацарапано:
"Автократору Криспу -- срочно. Прочесть сразу после
получения!". Неудивительно, что гонец пересел с коня на лодку.

Крисп сколупнул ногтем восковую печать и маленьким рыбацким
ножом перерезал стягивающую свиток ленточку. Развернув его, он
увидел, что письмо написано тем же почерком, что и надпись
снаружи. Текст оказался кратким и деловым:


"От командира Гайна Автократору Криспу привет. Фанасиоты
атаковали нас в двух днях марша на юго-восток от Питиоса. С
горечью сообщаю вашему величеству, что б[ac]ольшая часть
посланных туда войск не только сдалась еретикам и мятежникам,
но и перешла на их сторону. Возглавлял предателей мерарх
Ливаний, главный адъютант командующего армией Брисо.

Из-за этого верные вашему величеству войска потерпели полное
поражение, а священники, которых мы сопровождали в Питиос, были
схвачены и безжалостно убиты. Да позаботится благой бог об их
душах! Простите, что я, один из младших командиров, сам пишу
это вашему величеству, но боюсь, что я ныне самый старший по
званию из верных вашему величеству офицеров. Полагаю, фанасиоты
теперь контролируют всю эту провинцию. Скотос наверняка уже
ждет их души".


Крисп перечитал послание дважды, чтобы ничего не упустить. Он
уже собрался положить его на дно лодки рядом с пойманной
рыбой, но передумал -- там его наверняка попортит морская вода
-- и сунул письмо в шкатулку с рыболовными мелочами. Потом сел
за весла и погреб к причалу. Посыльный и халогаи плыли следом.

Когда лодка ткнулась носом в причал, он швырнул шкатулку на
его просмоленные доски и вылез, потом подхватил шкатулку и
быстро зашагал к резиденции. Зонтоносцы громко жаловались,
не поспевая за торопящимся императором. Даже оставшиеся на
берегу халогаи догнали его лишь через две сотни шагов и
окружили защитным кольцом.

До сих пор Крисп не принимал фанасиотов всерьез, а своих ошибок
он не повторял. До позднего вечера он писал и диктовал приказы,
прерываясь лишь, чтобы съесть немного копченой свинины и
твердого сыра -- армейской походной еды -- и запить их парой
кубков вина, чтобы не охрипнуть.

И только лежа в постели и тщетно пытаясь заснуть, несмотря на
сумятицу тревожных мыслей, он вспомнил, что кефаль, поймав
которую, он столь возгордился, так и осталась в лодке.



III



Гражданская война. Религиозная война. Крисп не знал, какое из
этих двух зол хуже, но сейчас ему на руки свалились оба сразу.
И, что еще хуже, не за горами осень. Если он не начнет
действовать быстро, дожди превратят дороги в западных
провинциях в липкую грязь, которая сделает передвижение
затруднительным, а боевые действия и вовсе невозможными. Тогда
у еретиков будет вся зима, чтобы закрепиться в Питиосе и на
окружающих территориях.

Но если он выступит в поход быстро и с недостаточными силами,
то рискует потерпеть новое поражение. В гражданской войне
поражение опаснее, чем в войне с чужеземным врагом -- у солдат
появляется искушение перейти на другую сторону. Поэтому
принятие решения требовало таких точных расчетов, каких ему не
приходилось делать уже многие годы.

-- Как мне сейчас не хватает Яковизия,-- сказал он Барсиму и
Заиду, перебирая различные варианты.-- И, раз уж на то
пошло, как жаль, что умер Маммиан. Когда дело доходило до
гражданской войны, он всегда чутьем отыскивал нужное решение.

-- Он был далеко не молод даже в первые годы правления вашего
величества,-- сказал Заид,-- и всегда был толст как бочка.
Такие люди -- первые кандидаты на апоплексический удар.

-- Так сказал мне и жрец-целитель, когда Маммиан умер в
Плискавосе,-- подтвердил Крисп.-- Я это понимаю, но мне все
равно его не хватает. Мне все время кажется, что большинству
молодых солдат, с которыми я имею дело, не хватает здравого
смысла.

-- Это обычные жалобы пожилых на молодых,-- заметил Заид.--
Кроме того, почти все молодые офицеры вашей армии познали
гораздо более долгий период мира, чем во времена предыдущих
Автократоров.

-- Быть может, вашему величеству стоит больше опираться на
помощь младших величеств для подготовки кампании против
фанасиотов?-- предложил Барсим.

-- Хотел бы я знать, как это сделать,-- ответил Крисп.-- Если
бы они больше походили на меня в таком же возрасте, проблем бы
не возникло. Но...-- Сам он попробовал вкус схватки в
семнадцать лет, сражаясь с кубратскими грабителями. В драке он
проявил себя неплохо, зато потом едва не вывернул желудок
наизнанку.

-- Но,-- повторил он и тряхнул головой, словно произнес
законченную фразу, потом заставил себя договорить:-- Фостий
именно сейчас словно опьянел от владыки благого и мудрого и от
слов какого-то священника, к которому постоянно бегает.

-- Вы осуждаете набожность?-- спросил Барсим с неодобрением.

-- Ни в коей мере, почитаемый господин. Подобно общему
видесскому языку, наша общая ортодоксальная вера склеивает
империю в единое целое. И именно это, не считая всего прочего,
делает фанасиотов столь смертельно опасными -- они стремятся
растворить клей, скрепляющий лояльность жителей Видесса. Но я
никогда не позволю своему наследнику превратить себя в монаха,
и особенно во времена, когда императоры вынуждены заниматься
делами совершенно немонашескими.

-- Тогда запретите ему встречаться со священником,-- предложил
Заид.

-- Да как я могу?-- возразил Крисп.-- Фостий уже мужчина по
возрасту и по духу, хотя и не совсем такой, каким бы я
хотел его видеть. Он не станет мне подчиняться, и это его
право. Среди всего прочего я твердо усвоил, что коли хочешь
остаться Автократором, то не следует начинать войну, если не
надеешься ее выиграть.

-- У вас три сына, ваше величество,-- сказал Барсим. Вестиарий
был вкрадчив даже по видесским стандартам, но в своих
заблуждениях мог проявить упрямство, достойное неотесанного,
прямолинейного и дубоголового варвара.

-- Да, у меня три сына.-- Крисп приподнял бровь.-- Катаколон,
несомненно, охотно отправится со мной в поход, лишь бы
пошустрить на халяву среди обозниц, но много ли от него будет
толку на поле боя -- совсем другой вопрос. А Эврип... Эврип
загадка даже для меня. Он не желает походить на своего брата,
но завидует его старшинству.

-- Если вы прикажете ему сопровождать армию,-- задумчиво
проговорил Заид,-- и присвоите ему ранг спафария, предоставив
место рядом с собой, то это может заставить Фостия -- как бы
это лучше сказать?-- задуматься, что ли.

-- Вернее, встревожиться.-- Крисп улыбнулся. В имперской
иерархии титул спафария был одним из самых общих; в буквальном
смысле он означал "оруженосец", но суть его точнее всего
передавало слово "адъютант". А спафарий самого императора,
пусть даже не его сын, был весьма заметной фигурой. Улыбка
Криспа стала еще шире:-- Заид, пожалуй, я направлю тебя, а не
Яковизия с нашим следующим посольством к Царю царей. У тебя
инстинкт прирожденного интригана.

-- Нисколько не возражаю, ваше величество -- если вы считаете,
что я сумею услужить вам надлежащим образом,-- ответил
волшебник.-- В Машизе живут многие мудрые чародеи, а их школа
магии отличается от нашей. Я уверен, что многое узнаю после
такого путешествия.-- Судя по интонациям, Заид был готов
отправиться в путь немедленно.

-- Что ж, когда-нибудь я, возможно, и пошлю тебя,-- пообещал
Крисп.-- Но не торопись собираться в дорогу: в нынешней
ситуации ты мне гораздо нужнее рядом.

-- Конечно же, все будет так, как пожелает ваше величество,--
пробормотал Заид.

-- Будет ли?-- усомнился Крисп.-- В целом я не отрицаю, что
моя воля чаще исполнялась, чем нет. Но у меня предчувствие,
что, если я начну принимать успех как должное, он сбежит от
меня навсегда.

-- Возможно, это предчувствие и есть причина того, что вы так
долго держитесь на троне, ваше величество,-- заметил Барсим.--
Автократор, воспринимающий все как должное, очень быстро
обнаруживает, что трон из-под него ускользает. Я сам видел,
как это произошло с Анфимом.

Крисп взглянул на евнуха с некоторым удивлением: Барсим редко
напоминал ему, что служил и его предшественнику. Император
задумался о намеке, скрытом в словах вестиария, привыкшего
говорит иносказательно, и через некоторое время ответил:

-- Пример Анфима научил меня тому, каким не должен быть
Автократор.

-- Значит, вы правильно усвоили этот урок,-- одобрительно
проговорил Барсим.-- В этом смысле его карьера стала
классическим примером, подобный которому будет весьма трудно
отыскать.

-- Воистину,-- сухо подтвердил Крисп. Если бы Анфим уделял
правлению хотя бы долю той энергии, которую растрачивал на вино,
дорогих шлюх и пирушки, то Крисп, возможно, никогда бы и не
попытался выступить против него -- а если бы и попытался, то,
скорее всего, потерпел бы неудачу. Но теперь над этим пусть
размышляют историки.-- Почтенный господин, составьте мне
черновик приказа о назначении Эврипа моим спафарием на время
предстоящей кампании против фанасиотов.

-- И такой же о Фостии, ваше величество?-- уточнил вестиарий.

-- О да. Напишите и на него приказ. Но не отдавайте ему, пока он
не узнает, что на должность вестиария назначен его брат. Ведь
смысл всей этой идеи в том, чтобы заставить его повариться в
собственном соку, верно?

-- Как прикажете,-- ответил Барсим.-- Оба документа будут
готовы для подписи завтра днем.

-- Превосходно. Полагаюсь на ваше благоразумие, Барсим. Я и
не знал, что доверие может быть неверно истолковано.

Если бы подобная ситуация сложилась в те времена, когда Крисп
был еще новичком на троне, он наверняка добавил бы, что не
советует неверно истолковывать его доверие. Ныне же он
предоставил Барсиму самому мысленно произнести эти слова, не
сомневаясь, что вестиарий так и сделает. Год за годом, шаг за
шагом, он и сам понемногу набирался придворной изворотливости.





Фостий низко склонился перед Дигеном и, слегка сглотнув,
сказал:

-- Святой отец, я сожалею, что не смогу некоторое время черпать
из источника вашей мудрости. Вскоре я отправляюсь вместе с
отцом и его армией против фанасиотов.

-- Если тебе по душе иное, юноша, то можешь остаться и учиться
дальше, несмотря на желания твоего отца.-- Диген всмотрелся в
лицо Фостия и молча пожал худыми плечами.-- Но я вижу, что мир
и его соблазны все еще влекут тебя. Поступай, как считаешь
нужным, и да будет на все воля владыки благого и мудрого.

Фостий смирился с тем, что священник назвал его просто
"юноша", хотя ныне Диген, конечно, уже знал, кто он такой. Он
хотел было приказать Дигену обращаться к нему "ваше
величество" или "младшее величество", но вспомнил, что одной
из причин, побуждавшей его снова и снова приходить к
священнику, было желание избавиться от заразы корыстного
материализма и научиться смирению. А смирение плохо сочеталось
с титулами.

Но даже стремясь к смирению, он принимал его лишь до
определенного предела, и, стремясь оправдаться, честно сказал:

-- Святой отец, если я позволю Эврипу стать спафарием отца,
это может дать отцу повод назначить наследником брата, а не
меня.

-- И что с того?-- спросил Диген.-- Неужели империя развалится
из-за этого на куски? Неужели твой брат настолько злобен и
развращен, что ввергнет страну в хаос ради удовлетворения
собственного тщеславия? Быть может, лучше будет, если он
именно так и поступит, тогда у следующих поколений станет
меньше материальных благ, привязывающих их к земной жизни.

-- Эврип вовсе не злой,-- возразил Фостий.-- Дело лишь в том...

-- Что ты свыкся с мыслью о том, что когда-нибудь усядешься на
трон,-- прервал его священник.-- И не только свыкся, юноша, но
и ослеплен ею. Я прав?

-- Да, но лишь отчасти,-- ответил Фостий. Диген промолчал, но
его бровь красноречиво приподнялась. Смутившись, Фостий
принялся торопливо оправдываться:-- И если мне это удастся,
помните, святой отец, что вы уже внушили мне свои доктрины,
которые я смогу распространить по всей империи. Эврип же
останется привержен презренной материи, которой Скотос
соблазняет наши души, дабы отвлечь их от света Фоса.

-- Это тоже правда, хотя и небольшая,-- признал Диген тоном
человека, делающего значительную уступку.-- И все же, юноша,
ты должен помнить, что любой задуманный компромисс со Скотосом
приведет к компромиссу с твоей душой. Что ж, да будет так;
каждый человек должен сам выбирать правильный путь к
отречению, и этот путь часто -- всегда -- прямой. Если ты
станешь сопровождать отца в экспедиции, то какими будут твои
обязанности?

-- По большей части -- практически никакими,-- пояснил
Фостий.-- Мы поплывем в Наколею, чтобы как можно быстрее
добраться до мятежной провинции. Затем пойдем маршем через
Харас, Рогмор и Аптос; отец распорядился, чтобы туда доставили
припасы для армии. А из Аптоса ударим на Питиос. Вот там,
скорее всего, и начнутся настоящие сражения.

Фостию очень хотелось, чтобы его слова прозвучали
неодобрительно, но в голосе, тем не менее, пробилось
возбуждение. Для молодого человека, никогда не сталкивавшегося
с ней реально, война всегда окружена ореолом привлекательности.
Крисп никогда не рассказывал о сражениях, а только осуждал их.
Для Фостия же это становилось еще одной причиной стремиться на
поле боя.

Священник покачал головой:

--Меня совершенно не интересует, по какому пути пойдет великая
кавалькада златолюбцев. Я опасаюсь за твою душу, юноша --
единственную драгоценность, которую тебе следует оберегать. А
ты, несомненно, позабудешь, чему я тебя учил, и вернешься к
прежней продажной жизни подобно тому, как мотылек стремится к
пламени, а муха -- к лепешке коровьего навоза.

-- Только не я!-- возмущенно воскликнул Фостий.-- Мне многое
открылось в беседах с вами, святой отец, и я никогда не
позабуду ваших золотых слов.

-- Ха! Вот видишь? Даже обещание остаться набожным разоблачает
жадность, все еще таящуюся в твоем сердце. Золотые слова? Да в
лед это золото! И все же оно удерживает тебя своей
подслащенной медом хваткой и не отпускает, дабы Скотос смог
овладеть тобой.

-- Простите,-- униженно пробормотал Фостий.-- То был просто
оборот речи. Я не хотел вас оскорбить.

-- Ха!-- повторил Диген.-- Есть испытания, способные показать,
истинна ли твоя набожность или же ты только притворяешься --
возможно, даже перед собой.

-- Тогда подвергните меня этим испытаниям. Я покажу, кто я
такой, клянусь владыкой благим и мудрым.

-- Знаешь, юноша, тебя будет проверить труднее, чем многих
других,-- сказал священник и, заметив удивленный взгляд Фостия,
пояснил:-- Какого-нибудь другого молодого человека я мог
направить через комнату, где лежат золото и драгоценные камни.
И для выросших в голоде и нужде этого оказалось бы достаточно,
чтобы я смог заглянуть в их сердца. Но ты... Золото и
драгоценности были твоими игрушками еще с тех пор, когда ты
п[ac]исал на пол императорского дворца. И ты легко преодолеешь
соблазн, даже оставаясь пленником духовных заблуждений.

-- Действительно,-- признал Фостий.-- Но я докажу, кто я
такой, святой отец, если только буду знать, как это сделать!--
почти отчаянно воскликнул он.

Диген улыбнулся и указал на занавешенный дверной проем в
задней стене жалкого храма, в котором он проповедовал:

-- В таком случае войди туда, и тогда, может быть, ты узнаешь
кое-что о себе.

-- Узнаю, клянусь благим богом!--Но когда Фостий откинул
завесу, он увидел лишь темноту и застыл. Телохранители ждали
его на улице возле храма -- единственная уступка, на которую
они согласились. А в темноте его могли ждать убийцы. Фостий
собрался с духом; Диген не станет его предавать. Ощущая спиной
взгляд священника, он шагнул во мрак.

Завеса за его спиной вновь закрыла вход. Свернув за угол, он
погрузился в такую непроницаемую черноту, что невольно
прошептал молитву Фосу, отгоняя злые силы, которые могли здесь
таиться. Он сделал шаг, другой. Пол прохода плавно понижался.
Опасаясь свернуть себе шею, он расставил руки, переместился
вправо и коснулся стены кончиком вытянутого пальца.

Стена оказалась из неоштукатуренных кирпичей и царапала
пальцы, но Фостий все равно был рад ее ощущать; без нее он
брел бы во тьме, как слепец. Фактически, он и стал здесь
слепцом.

Он медленно шел по коридору. В темноте было не разобрать,
прямой ли он или плавно изгибается, но Фостий не сомневался,
что прошел уже под несколькими зданиями. Он стал гадать,
сколько лет этому подземному коридору, зачем его проложили, и
знает ли сам Диген ответы на эти вопросы.

Его глазам казалось, будто они видят движущиеся и вращающиеся
цветные пятна, словно он закрыл их и надавил на веки
кулаками. Если в темном коридоре и обитают какие-нибудь фантомы,
они легко могут напасть на него прежде, чем он решит, что это
не порождение разыгравшегося воображения. Фостий вновь
прошептал молитву Фосу.

Он прошел... впрочем, он не смог бы сказать, насколько далеко,
но явно немало, и тут заметил полоску света, которая на
фоне пляшущих цветных пятен оставалась неподвижной. Она
просачивалась из-под двери и слабо освещала кусочек пола перед
ней. Окажись туннель освещен, он ее даже не заметил бы, но во
мраке она возвещала о себе, словно императорский герольд.

Пальцы Фостия скользнули по оструганным доскам. После шершавых
кирпичей гладкое дерево оказалось очень приятным на ощупь. У
того, кто находился по другую сторону двери, был, должно быть,
невероятно тонкий слух, потому что, едва коснувшись досок,
Фостий услышал женский голос:

-- Войди, друг, да благословит тебя владыка благой и премудрый.

Он нашарил защелку и поднял ее. Дверь плавно повернулась на
петлях. Комнатку освещала единственная лампа, но его
изголодавшимся по свету глазам она показалась яркой, словно
полуденное солнце. Но то, что он увидел, заставило его
усомниться, можно ли доверять собственным глазам: на постели
лежала прекрасная молодая женщина, призывно простирая к нему
руки.

-- Войди, друг,-- повторила она, хотя Фостий уже находился
внутри. Голос у нее был низкий и хрипловатый. Фостий почти
непроизвольно шагнул к женщине и ощутил аромат ее духов. Если
бы запах обладал голосом, он тоже был бы низким и хрипловатым.

Приглядевшись повнимательнее, Фостий увидел, что женщину нельзя
было назвать совершенно обнаженной: ее тонкую талию обвивала
узкая золотая цепочка. Ее блеск заставил Фостия приблизиться
еще на шаг. Женщина улыбнулась и немного отодвинулась,
освобождая ему место рядом с собой.

Его нога уже приподнялась, чтобы сделать третий -- и последний
-- шаг, и тут он, почти буквально, взял себя в руки. Секунду
он простоял на одной ноге, слегка пошатываясь, но третий шаг
все же сделал назад, а не вперед.

-- Ты и есть то испытание, о котором меня предупреждал
Диген,-- сказал он и тут же покраснел -- таким хриплым и
полным желания оказался его голос.

-- Ну и что?-- Девушка медленно пожала плечами, и от плавности
ее движения у Фостия перехватило дыхание. Затем она долго и
медленно потянулась -- с тем же эффектом.-- Святой отец сказал
мне, что ты симпатичный, и сказал правду. Делай со мной, что
хочешь, он все равно не узнает, как все было на самом деле.

-- Почему же не узнает?-- спросил Фостий, в котором теперь
вместе с желанием проснулась подозрительность.-- Если я возьму
тебя, то ты обязательно расскажешь про это святому отцу.

-- Клянусь владыкой благим и премудрым, что не скажу,--
страстно произнесла она. Фостий знал, что верить ей нельзя, но
все же поверил. Она улыбнулась, увидев, что добилась своего.--
Здесь только ты и я. Пусть случится то, что случится, и никто
об этом не узнает.

Подумав, он вновь решил, что верит ей.

-- Как тебя зовут?-- Вопрос был задан не из любопытства, и
девушка, кажется, это поняла.

-- Оливрия,-- ответила она. Ее улыбка стала шире, а ноги,
словно приняв собственное решение, слегка раздвинулись.

Поднимая левую ногу, Фостий еще не знал, шагнет ли он к
девушке или к двери. Он развернулся, сделал два быстрых шага,
выскочил в коридор и захлопнул за собой дверь. Он знал, что
если не сумеет отвести от нее глаз еще секунду, то не сможет с
собой совладать.

Фостий прислонился к стене подземного коридора и попытался
взять себя в руки, но и здесь его настиг голос девушки:

-- Почему же ты бежишь от удовольствия?

Ясный ответ на этот вопрос пришел к нему только сейчас.
Испытание, которому его подверг Диген, оказалось чудом
простоты: лишь совесть не позволила ему совершить поступок,
который при всей своей приятности противоречил всему, о чем
ему говорил священник. Но и проповеди Дигена, должно быть,
тоже произвели своей эффект: независимо от того, узнает ли
священник о его поступке, <MI>сам-то<D> он будет про него
знать. И, поскольку этого ему хватило, чтобы устоять,
Фостий предположил, что выдержал испытание.

Тем не менее, он со всей возможной скоростью удалился от
опасной двери, хотя Оливрия больше и не звала его.
Обернувшись, он уже не смог заметить пробивающийся из-под
двери свет. Выходит, проход все-таки изгибается.

Немного позднее он дошел до другой двери, за которой тоже
горела лампа. На сей раз он прокрался на цыпочках мимо. Если
кто-то в помещении и услышал его, то никак не проявил этого. И
нечего лезть во все испытания подряд, сказал себе Фостий,
пробираясь дальше.

Перед его мысленным взором, несмотря на кромешный мрак, все еще
виднелось обольстительное тело Оливрии. Он не сомневался, что
оба его брата насладились бы им без колебаний, позабыв обо
всяческих испытаниях. И он сам, не прояви он подозрения к
плотским наслаждениям именно потому, что они были ему столь
доступны, вполне мог не выдержать, несмотря на все слова
священника.

Блуждание в потемках заставила его осознать, насколько сильно
человек зависит от зрения. Он не мог разобрать, спускается
проход, или поднимается, и сворачивает ли он в сторону. Фостий
уже начал гадать, не бесконечно ли тянется туннель под всем
городом, и тут заметил впереди слабый свет. Он торопливо
двинулся вперед и, отодвинув занавес, прикрывающий вход в
туннель, вновь оказался в храме.

Несколько секунд он моргал, вновь привыкая к свету. Диген
сидел на прежнем месте; казалось, за все это время он даже не
шелохнулся. Кстати, как долго Фостий бродил в темноте? Ощущение
времени словно отказало ему вместе со зрением.

Диген внимательно смотрел на Фостия. Взгляд его был столь
острым и пронзительным, что Фостий начал подозревать, что
священник способен видеть даже в темноте подземного туннеля.

-- Истинно святой человек не убегает от испытаний, а с честью
справляется с ними,-- сказал Диген после краткого молчания.

Фостий невольно представил, как он с честью справляется с
Оливрией, но тут же изгнал из сознания смущающую картину и
ответил:

-- Святой отец, я никогда не заявлял о своей святости. Я лишь
тот, кто я есть. И если я не оправдал ваших надежд, то
изгоните меня.

-- Твой отец уже достиг в этом успеха -- ты смирился с его
волей. Но я должен признать, что для человека, не
предназначенного судьбой стать одним из святой элиты Фоса, ты
неплохо справился,-- сказал Диген. В его устах это прозвучало
как похвала, и Фостий с невольным облегчением улыбнулся.-- Я
знаю,-- добавил священник,-- что молодому человеку непросто
отвергнуть плотские утехи и связанные с ними радости.

-- Это так, святой отец.

И лишь ответив, Фостий заметил, что интонации Дигена оказались
очень похожими на отцовские. Его мнение о священнике сразу
слегка понизилось. Ну почему пожилые люди вечно поучают молодых и
указывают, как им следует поступать? Что они вообще в этом
смыслят? Судя по их словам, их молодость прошла тогда, когда
столицу империи еще не построили.

-- Пусть благой бог укрепит тебя -- и особенно в целомудрии --
во время твоих странствий, юноша, и да запомнишь ты его истины
и то, что узнал от меня в час испытания.

-- Да будет так, святой отец,-- отозвался Фостий, хотя и не
понял смысла последней фразы Дигена. Разве не были его уроки
истиной Фоса сами по себе? Решив поразмыслить над этим потом,
он низко поклонился Дигену и вышел из маленького храма.

Халогаи-телохранители, опустившись на одно колено, метали
кости. Победитель собрал выигрыш, и северяне встали.

-- Возвращаемся во дворец, твое младшее величество?-- спросил
один из них.

-- Да, Снорри,-- ответил Фостий.-- Мне надо подготовиться к
отплытию на запад.

Охраняемый халогаями, он вышел из бедных кварталов города.
Когда они свернули на Срединную улицу, он спросил:

-- Скажи мне, Снорри, тебе лучше от того, что твоя кольчуга
позолочена?

Халогай изумленно обернулся:

-- Лучше? Что-то я не понял тебя, твое младшее величество.

-- Помогает ли тебе позолота сражаться? Стал ли ты из-за нее
храбрее? Предохраняет ли она звенья кольчуги от ржавчины
лучше, чем дешевая краска?

-- На все вопросы "нет", твое младшее величество.

Снорри медленно покачал массивной головой, словно полагал, что
Фостий и сам мог это понять. Скорее всего, он именно так и
думал.

Но Фостию было все равно. Вдохновленный словами Дигена и
гордостью от того, что он отверг столь соблазнительное
предложение Оливрии, он в тот момент не нуждался в материальной
поддержке окружающего мира -- во всем, что с самого рождения
стояло между ним и голодом, лишениями и страхом. И, словно
вооружившись рапирой логики, он сделал выпад:

-- Тогда зачем тебе позолота?

Он не знал, какого ответа ожидать, и не удивился бы, если бы
Снорри забежал в лавочку и купил кувшинчик скипидара, чтобы
счистить позолоту. Но в любом случае -- помогала халогаю
позолота, или нет,-- северянин легко справился с логическим
доводом:

-- Зачем? А затем, твое младшее величество, что она мне
нравится. Красиво. И мне этого хватает.

Остаток пути до дворца они шагали молча.





Канаты заскрипели в блоках. Большой квадратный парус
развернулся, ловя ветер под новым углом. Волны зашлепали о нос
"Торжествующего" -- имперский флагман направился к берегу.

Перспектива вскоре ощутить под ногами твердую землю наполнила
Криспа немалым облегчением. Плавание на запад от столицы
прошло для него достаточно гладко; ему лишь раз пришлось
перегнуться через борт. Галеры и транспортные корабли плыли,
не теряя из виду землю, и каждый вечер приставали к берегу.
Так что вовсе не эта причина заставляла Криспа стремиться в
Наколею.

Беда была в том, что за неделю плавания он ощутил себя в
изоляции, отрезанным от окружающего мира. На столе не копились
стопки отчетов и депеш. В его каюте даже стола настоящего не
было -- так, складной столик. И император испытывал то же, что
и жрец-целитель, прощупывавший пульс больного, но вынужденный
отнять пальцы от его запястья.

Он знал, что тревоги его безосновательны. Нет ничего
страшного, если он на неделю оторвется от прочих событий;
Анфим, даже оставаясь в столице, под конец своего правления
месяцами не притрагивался к государственным делам. Бюрократия
более или менее удерживала корабль империи на ровном киле; для
этого она и существует.

Но Крисп был рад наконец очутиться в месте с названием более
определенным, чем "где-то в Видесском море". Едва он ступит на
землю, магнит императорского достоинства сразу притянет к нему
те мелочи и фактики, без которых невозможно осознание всех
происходящих в империи процессов.

-- Нельзя отпускать вожжи даже на минуту,-- пробормотал он.

-- Что ты сказал, отец?-- спросил Катаколон.

Раздраженный тем, что его застали за разговором с самим собой,
Крисп лишь хмыкнул в ответ. Катаколон, удивленно взглянув на
него, прошел мимо. Он провел немало часов, расхаживая по
палубе "Торжествующего"; неделя плавания оказалась для него, вне
всякого сомнения, самым долгим периодом воздержания с тех пор,
как у него закурчавилась борода, и он, скорее всего, полностью
расквитается за него в борделях Наколеи.

Городской порт вырастал на глазах. Его серые каменные стены
смотрелись хмуро на фоне зелени и золота созревающих
крестьянских полей. В отдалении поднимались к небу голубоватые
вершины гор. Плодородные земли тянулись узкой полоской вдоль
северного побережья; менее чем в двадцати милях от моря
начиналось плоскогорье, покрывавшее почти весь полуостров.

Мимо вновь протопал Катаколон. Криспу он был не нужен, по
крайней мере, сейчас.

-- Фостий!-- крикнул он.

Подошел Фостий -- не настолько быстро, чтобы удовлетворить
Криспа, но и не настолько медленно, чтобы заработать упрек.

-- Чем могу услужить, отец?-- спросил он. Вопрос был
почтительным, но тон Фостия -- нет.

Крисп и на сей раз решил обойтись без претензий и сразу
перешел к делу, ради которого подозвал сына:

-- Когда мы причалим, я хочу, чтобы ты обошел всех мерархов и
высших офицеров. Напомни им, что в этой кампании необходимо
соблюдать чрезвычайную осторожность, потому что среди нас могут
оказаться фанасиоты. И мы не хотим рисковать и нарваться на
предательство в тот момент, когда оно может нанести нам
максимальный урон.

-- Да, отец,-- без энтузиазма отозвался Фостий и спросил:-- Но
почему бы тебе попросту не приказать писцам сделать нужное
количество копий этого приказа и не разослать его офицерам?

-- Потому что я только что приказал это тебе, клянусь благим
богом!-- рявкнул Крисп. Оскорбленный взгляд Фостия дал ему
понять, что он слегка злоупотребил своим положением.-- К тому
же у меня есть хорошие практические причины сделать это именно
так. Офицерам всегда приходит множество письменных
распоряжений, и одному Фосу известно, какие из них они прочтут,
какие отложат, а какие и вовсе выбросят, не распечатывая. Но
визит сына Автократора они запомнят -- равно как и то, что он
им скажет. А это важный приказ. Теперь понимаешь?

-- Понимаю,-- ответил Фостий без особого воодушевления, но на
сей раз кивнул.-- Я все сделаю, как ты сказал, отец.

-- Что ж, благодарю вас, ваше великодушное величество.

Фостий вздрогнул, словно его укусил в чувствительное место
москит, резко повернулся и зашагал прочь. Крисп немедленно
пожалел о своей язвительности, но слово не воробей. Он понял
это уже давно и за столько-то лет должен был уже приучить себя
к сдержанности. Император топнул ногой, гневаясь на себя и на
Фостия.

Он взглянул на причал. Корабли подошли уже достаточно близко,
чтобы можно было различать встречающих. Толстяк, окруженный
шестью зонтоносцами, должно быть, Страбон -- наместник этой
провинции, а тощая фигура под тремя зонтиками -- Аздрувалл,
городской эпарх. Интересно, давно ли они здесь стоят, дожидаясь
прибытия флота? Чем дольше они ждут, тем больше церемоний
разведут, когда Крисп ступит на берег. Он собирался свести их к
минимуму, но иногда даже минимума ему хватало выше головы.

Среди местного начальства виднелся худощавый жилистый парень в
неприметной одежде и широкополой кожаной шляпе, какую обычно
носят путники. С ним Криспу хотелось поговорить гораздо
больше, чем со Страбоном или Аздруваллом: императорские гонцы и
разведчики всегда вели себя как-то особо, и человек, уловивший
эту особость, безошибочно выделял их в любой толпе. Наместник
и эпарх будут произносить речи. От гонца же Крисп узнает
настоящие новости.

Он подозвал Эврипа. Средний сын подошел к нему не быстрее, чем
Фостий. Нахмурившись, Крисп сказал сыну:

-- Если бы мне были нужны лентяи, я назначил бы спафариями
улиток, а не вас двоих.

-- Извини, отец,-- ответил Эврип без особого раскаяния.

В тот момент Крисп пожалел, что Дара не родила ему дочерей.
Зятья наверняка были бы ему благодарны уже за то, что он их
возвысил, а сыновья воспринимали свое положение как должное. С
другой стороны, у зятьев могло появиться желание возвыситься и
больше, невзирая на то, имеется ли у Криспа желание расстаться с
жизнью. Он заставил себя вспомнить, зачем вызвал Эврипа:

-- Когда мы высадимся, я хочу, чтобы ты проверил количество и
качество конского пополнения, которое здесь имеется, а также
выяснил, имеется ли в арсенале достаточный запас стрел, которые
потребуются нам в сражении. Это для тебя достаточно
воинственное поручение?

-- Да, отец. Я все сделаю.

-- Хорошо. Я хочу, чтобы ты доложил мне обо всем, что я поручил
тебе узнать, сегодня до отбоя. И обрати особое внимание на
всяческие нехватки, тогда мы успеем выслать гонцов на другие
склады, и там все заранее подготовят.

-- Сегодня?-- Эврип даже не пытался скрыть отчаяние.-- Я
надеялся...

-- Отыскать кое-что мягкое и уютное?-- Крисп покачал
головой.-- Когда выполнишь мое поручение, можешь заняться чем
угодно. И если сделаешь дело быстро, у тебя останется
достаточно времени на все остальное. Но сперва дело.

-- Катаколону ты такого не говорил,-- хмуро сказал Эврип.

-- Сперва ты жаловался, что я не обращаюсь с тобой, как с
Фостием, а теперь -- что не так, как с Катаколоном. Оба
варианта сразу не получаются, сын. Если тебе нужен авторитет,
который приходит с властью, то ты должен принять и
ответственность, которая от нее тоже неотделима.-- Когда Эврип
не ответил, Крисп добавил:-- И сделай работу хорошо. От нее
зависят жизни наших солдат.

-- Обязательно, отец. Я же сказал, что сделаю. Кстати, ты
наверняка поручил то же самое еще кому-нибудь -- чтобы сверить
его цифры с моими. Это в твоем стиле, верно?

И Эврип ушел, не дав Криспу возможности ответить.

Крисп задумался -- стоило ли вообще брать с собой сыновей? Они
ссорились между собой, ссорились с ним и не делали даже
половины работы, за какую с радостью взялся бы юноша из не
особо знатной семьи в надежде, что его старания заметят. Но
нет... им необходимо узнать, что такое война, а армия должна
увидеть их. Автократор, неспособный управлять своими
солдатами, становится Автократором, которым правят солдаты.

"Торжествующий" коснулся бортом причала. Стоящий на берегу
Страбон заглянул на палубу. Вблизи он выглядел так, будто из
него можно выжать несколько кувшинов масла. Даже голос его
прозвучал маслянисто:

-- Трижды добро пожаловать, ваше императорское величество. Вы
оказали нам великую честь, прибыв на защиту нашей провинции, и
мы уверены, что вы наголову разгромите грабящих нас зловредных
еретиков.

-- Я рад твоей уверенности и надеюсь, что оправдаю ее,--
ответил Крисп, пока матросы опускали сходни, выкрашенные в
императорский пурпур. Он тоже был уверен, что справится с
фанасиотами. Он победил всех врагов, выступавших против него
за долгие годы правления, кроме Макурана -- но никому из
Автократоров после яростного Ставракия это не удавалось в
полной мере, да и победа самого Ставракия оказалась недолгой.
Однако, если послушать Страбона, победить еретиков будет не
труднее, чем прогуляться по Срединной улице. Крисп же знал,
что ни одна победа не дается легко.

Крисп поднялся по сходням на причал. Толстая туша Страбона
сложилась пополам, потом распростерлась ниц.

-- Встань,-- велел Крисп. После недели на качающейся палубе
ему казалось, будто земля под ногами тоже покачивается.

Рядом со Страбоном простерся Аздрувалл. Поднявшись, он начал
кашлять и кашлял до тех пор, пока его морщинистое лицо не
стало почти таким же серым, как и его борода. В уголке рта
появилось крошечное пятнышко кровавой пены, которую он быстро
слизнул.

-- Да одарит Фос его величество приятным пребыванием в
Наколее,-- хрипловато произнес он.-- И удачей в борьбе с
врагами.

-- Спасибо, высокочтимый эпарх,-- поблагодарил Крисп.--
Надеюсь, вы обращались к жрецу-целителю по поводу вашего кашля?

-- О да, ваше величество, и не раз.-- Аздрувалл пожал
костлявыми плечами.-- Они сделали для меня все, что смогли, но
этого оказалось недостаточно. Я проживу столько, сколько
пожелает благой бог, а потом... потом я надеюсь встретиться с
ним лицом к лицу.

-- Пусть этот день не настанет еще много лет,-- сказал Крисп,
хотя Аздрувалл, будучи ненамного старше его самого, выглядел
так, словно мог скончаться в любой момент.-- И прошу тебя
ограничиться уже произнесенными словами. Я не хочу брать дань
с твоих легких. В Видессе и без того хватает налогов.

-- Ваше величество милостиво,-- отозвался Аздрувалл. Крисп
и в самом деле был озабочен здоровьем эпарха. Высказав же эту
заботу вслух, он заодно сократил, причем значительно,
неизбежные приветственные речи.

Жаль только, что нельзя столь же эффективно и вежливо заставить
заткнуться Страбона. Речь наместника оказалась долгой и
цветистой, сочиненной по образцу напичканного риторикой
словоблудия, бывшего модным в столице еще до рождения Криспа,--
и, возможно, оно еще возродится после смерти императора, едва
болтунов перестанет сдерживать его крестьянское неприятие
переливания из пустого в порожнее. Несколько раз Крисп
многозначительно покашливал, но Страбон намеки игнорировал.
Тогда император начал переминаться с ноги на ногу, словно ему
срочно потребовалось облегчиться, и лишь это привлекло внимание
Страбона. Крисп перестал ломать комедию, едва наместник смолк,
а его обиженный взгляд предпочел не заметить.

Затем осталось вытерпеть лишь приветствие городского иерарха,
который оказался человеком понятливым и проявил милосердие,
ограничившись краткой речью. Теперь наконец Крисп смог
поговорить с гонцом, чье терпение во время словоизвержения
явно превышало императорское.

Гонец собрался было простереться ниц.

-- Не надо,-- бросил Автократор.-- Еще одна порция всякой
чуши, и я умру от старости, так ничего и не сделав. Клянусь
благим богом, просто скажи то, что должен мне сказать.

-- Хорошо, ваше величество.-- Кожа гонца от долгого
пребывания на солнце стала сухой и смуглой, что лишь сделало
ярче его удивленную улыбку, которая, однако, быстро угасла.--
Новости плохие, ваше величество. Должен вам сообщить, что
фанасиоты сожгли военные склады в Харасе и Рогморе -- один
три дня назад, а второй позавчера ночью. Ущерб... большой, и
мне неприятно об этом говорить.

Правая рука Криспа сжалась в кулак.

-- Чума их порази!-- процедил он.-- Это не облегчит нам
предстоящую кампанию.

-- Да, ваше величество,-- согласился гонец.-- Жаль, что
именно я сообщил вам эту новость, но вы должны были ее узнать.

-- Ты прав, и я ни в чем тебя не виню.-- Крисп не имел
привычки осуждать посыльных за плохие новости.-- Позаботься о
себе и своей лошади. Нет... назови мне сперва свое имя, чтобы я
смог сообщить твоему начальнику о том, что ты хорошо служишь.

-- Мое имя Евлалий, ваше величество,-- ответил гонец, вновь
блеснув улыбкой.

-- Я напишу твоему начальнику, Евлалий,-- пообещал Крисп.
Когда гонец зашагал прочь, Крисп начал обдумывать свой
следующий шаг. Если бы он не знал к этому моменту, что
фанасиотов теперь возглавляет профессиональный солдат, то
налет на склады подсказал бы ему этот вывод. Обычные бандиты
напали бы на склады, чтобы украсть что-либо для себя, но
только опытный офицер специально уничтожил бы их, чтобы лишить
врага военных запасов. Солдатам прекрасно известно, что армии
проводят на маршах, в лагерях и за едой гораздо больше
времени, чем на полях сражений. И если армия не доберется до
места назначения или прибудет туда полуголодной, то сражаться
она не сможет.

Так, Фостия и Эврипа он уже послал с поручениями. Остается...

-- Катаколон!-- позвал он. Церемония встречи загнала
младшего сына в ловушку, и он не сумел втихаря смыться на
поиски плотских удовольствий, которые могла предоставить ему
Наколея.

-- Что ты хочешь, отец?-- произнес Катаколон голосом жертвы,
которую вот-вот убьют за истинную веру.

-- Боюсь, сын, тебе придется остаться в штанах немного дольше,
чем ты рассчитывал.-- После этих слов на лице Катаколона
появилось выражение человека, только что пораженного стрелой в
сердце. Проигнорировав виртуозную пантомиму, Крисп добавил:--
Мне нужен перечень содержимого всех городских складов, и нужен
сегодня. Обратись к высокочтимому Аздруваллу, у него,
несомненно, есть карта города, где отмечены все склады. С ее
помощью ты не станешь зря терять время.

-- О да, ваше величество,-- подтвердил Аздрувалл. Даже столь
короткая фраза вызвала новый приступ кашля. Судя по выражению
лица Катаколона, он надеялся, что приступ никогда не кончится.
К его несчастью, эпарх, сделав несколько глубоких
всхлипывающих вздохов, справился со спазмом.-- Если ваше
младшее величество соизволит следовать за мной...

Угодив в ловушку, Катаколон отправился с эпархом. Крисп глядел
ему вслед с определенным удовлетворением -- причем это
удовлетворение превосходило то, которое Катаколон рассчитывал
получить сегодня вечером: теперь все три его сына, пусть
неохотно, но делали нечто полезное. Если бы еще и фанасиоты
уступили с такой легкостью...

На это лучше не надеяться. То, что они узнали, где именно
хранятся военные запасы, заставило его вспомнить урок,
усвоенный во время гражданской войны, и о котором ему не
приходилось вспоминать с тех пор, как он в самом начале своего
правления разгромил армию Петрония, дяди Анфима: враг, имея
шпионов в его лагере, будет узнавать о его решениях едва ли не
сразу после их принятия. Ходы в этой стратегической партии
необходимо держать в секрете до последнего момента, когда
наступает время действовать. Придется напомнить об этом всем
офицерам.

Позабыв о том, что все его сыновья заняты полезными делами,
он огляделся, отыскивая кого-нибудь из них. Потом вспомнил и
расхохотался. Вспомнил он и о том, что уже послал Фостия
именно с таким поручением, и его улыбка стала кислой. Как,
интересно, он сможет одолеть фанасиотов, если начнет впадать в
старческий маразм еще до начала битвы?





Саркис напоминал Фостию откормленную хищную птицу.
Васпураканин, командир кавалеристов, был давним другом Криспа и
ровесником отца -- что в глазах Фостия делало его
кандидатом на кладбище. Огромный крючковатый нос на обрюзгшем
лице был похож на острый обломок скалы, торчащий из раскисшей
после дождя земли. Когда Фостий вошел к Саркису, тот с
аппетитом поглощал сушеные абрикосы, что далеко не подняло его
репутацию в глазах молодого человека.

Фостий в очередной раз за этот день и вечер повторил
сообщение, которое Крисп поручил ему распространить; взявшись
за дело, он не хотел предоставить отцу ни единого шанса
обвинить его в недостатке усердия. Саркис, методично
работавший челюстями, оторвался от этого занятия ровно
настолько, чтобы подтолкнуть к гостю миску с абрикосами. Фостий
потряс головой -- нельзя сказать, что с отвращением, но и не
вполне вежливо.

Полуприкрытые тяжелыми веками глаза Саркиса -- поросячьи
глазки, неприязненно решил Фостий -- весело блеснули.

-- Это ваша первая кампания, ваше младшее величество, верно?--
спросил он.

-- Да,-- отрезал Фостий. Половина офицеров, у которых он
побывал, задавала ему тот же вопрос, и у него создалось
впечатление, что они хотят отыграться на его неопытности.

Но Саркис лишь улыбнулся, продемонстрировав застрявшие между
зубов оранжевые кусочки абрикосов:

-- Я и сам был ненамного старше вас, когда начал служить
вашему отцу. Он тогда только учился командовать; у него не было
никакого опыта -- сами понимаете. А начать ему пришлось с самого
верха, и он должен был заставить подчиняться себе офицеров,
которые годами командовали армиями. Ему пришлось нелегко, но он
справился. А если бы не справился, то вы сейчас не сидели бы
здесь и не слушали, как я чавкаю.

-- Полагаю, что нет,-- сказал Фостий. Он знал, что Крисп
начинал с нуля и самостоятельно проложил себе дорогу наверх;
отец об этом достаточно часто рассказывал. Но в устах отца все
эти рассказы казались похвальбой. Саркис же дал ему понять, что
Криспу удалось совершить нечто выдающееся и что он заслуживает
за это уважения. Впрочем, Фостий не был склонен уважать отца за
что бы то ни было.

-- Да, ваш отец -- прекрасный человек,-- добавил
генерал-васпураканин.-- Прислушивайтесь к нему, и у вас все
будет получаться.-- Он хлебнул из кубка с вином и шумно
выдохнул винные пары прямо в лицо Фостию. Горловой
васпураканский акцент стал заметнее.-- Фос совершил ошибку, не
дав Криспу родиться "принцем".

Жители Васпуракана тоже поклонялись Фосу, но еретически; они
верили, что благой бог создал их первыми из всех людей, и
потому называли себя "принцами" и "принцессами". Анафемы,
которые обрушивали на них видесские прелаты, сыграли немалую
роль в желании многих васпуракан видеть свой горный край под
властью Макурана, для которого любые формы поклонения Фосу были
равно ложными и который не выделял для религиозного
преследования исключительно васпуракан. Тем не менее, немало
уроженцев Васпуракана искало счастья в Видессе в роли купцов,
музыкантов и воинов.

-- Саркис, отец просил тебя когда-нибудь подчиниться видесским
обычаям веры?-- спросил Фостий.

-- Что?-- Саркис поковырял пальцем в ухе.-- Подчиняться,
говорите? Нет, ни разу. Если мир не подчиняется нам, "принцам",
то с какой стати мы будем подчиняться ему?

-- По той же причине, почему он стремится вернуть фанасиотов к
ортодоксии?-- Уловив сомнение в собственном голосе, Фостий
понял, что задает вопрос не только Саркису, но и себе. Но
ответил на него Саркис:

-- Он не преследует "принцев", потому что за исключением веры
мы не доставляем ему неприятностей. И, если хотите знать мое
мнение, то фанасиоты религией прикрывают откровенный разбой. А
это явное зло.

"Нет, если материальный мир сам по себе есть зло",-- подумал
Фостий, но не высказал свое сомнение вслух, а вместо этого
сказал:

-- Я знаю нескольких васпуракан, которые ради карьеры стали
ортодоксами. На вашем языке вы называете таких "цатами", верно?

-- Да,-- подтвердил Саркис.-- А вы знаете, что означает это
слово?-- Он подождал, пока Фостий покачает головой, потом
ухмыльнулся и гаркнул:-- Это значит "предатели", вот что! Мы,
васпуракане, народ упрямый, и память у нас долгая.

-- Видессиане во многом такие же,-- сказал Фостий.-- Когда мой
отец отправился заново завоевывать Кубрат, разве не достал он
из имперского архива карты, которые лежали там
невостребованными триста лет?

Он моргнул, поняв, что привел отца в качестве примера. Если
Саркис это и заметил, то вида не подал.

-- Да, ваше младшее величество, он это сделал. Когда мы
планировали кампанию, я видел эти карты собственными глазами
-- выцветшие, погрызенные крысами, но тем не менее полезные.
Но триста лет... ваше младшее величество, триста лет есть лишь
блошиный укус на заднице времени. Прошло уже триста
тысячелетий с того дня, когда Фос сотворил Васпура
Перворожденного.

И он взглянул на Фостия бесстыжими глазами, словно подзуживая
того закричать о ереси. Фостий не раскрыл рта; стычки с отцом
приучили его к сдержанности.

-- Для меня триста лет кажутся достаточно долгим сроком.

-- А, это потому что вы молоды!-- воскликнул Саркис.-- Когда я
был в вашем возрасте, годы тянулись, как смола, и мне казалось,
что каждый из них никогда не кончится. Но сейчас в моих часах
осталось совсем немного песка, и я сожалею о каждой упавшей
песчинке.

-- Да,-- отозвался Фостий, хотя едва не перестал слушать, когда
Саркис заговорил о своей молодости. Его удивляло, почему
пожилые люди так часто ее вспоминают; он же не виноват, что
моложе. Но если бы ему давали золотой всякий раз, сказав
"Это потому что ты молод", он не сомневался, что смог бы
вернуть годовой налог каждому крестьянину в империи.

-- Ладно, я и так вас задержал, ваше младшее величество,--
сказал Саркис.-- Когда вам надоедает болтовня, так и скажите.
Знаете, это одно из преимуществ высокой должности: совсем не
обязательно выслушивать людей, которых ты считаешь скучными.

"Кроме моего отца",-- мелькнуло в голове у Фостия:
единственное исключение, но весьма значительное. Но мысль
эта была не из тех, которой можно поделиться с Саркисом, да и
вообще с кем угодно. Кроме, пожалуй, Дигена. Фостий был
почему-то уверен, что священник его поймет, хотя для него
любой вопрос, не связанный прямо с Фосом или будущей жизнью
становился второстепенным.

Получив повод уйти, он им незамедлительно воспользовался.

Даже теперь, когда прибывшая армия запрудила улицы, Наколея
казалась крошечным городком для любого, привыкшего к столичным
масштабам. Жалким, унылым, провинциальным... уничижительные
определения сами собой всплывали в голове Фостия. Истинны они
или нет, но они подходили.

В Наколее все было буквально перевернуто вверх ногами.
Возвращаясь к отцу в сгущающихся сумерках, Фостий с трудом
пробирался между запрудившими улицы солдатами. Криспу отвели
покои в резиденции эпарха, расположенной на городской площади
напротив главного храма Фоса. Как и большинство храмов в
империи, он тоже был построен по образцу столичного Собора.
Первое, что пришло при виде его в голову Фостия -- жалкая и
дешевая копия. Вторая мысль, противоположная первой -- жаль,
что на его возведение потратили слишком много золотых.

Фостий резко остановился посреди площади.

-- Клянусь благим богом!-- воскликнул он, даже не заботясь о
том, что его могут услышать.-- Еще немного, и я сам стану
фанасиотом.

Он даже удивился, почему эта мысль не пришла к нему раньше.
Многие проповеди Дигена не отличались от доктрин еретической
секты, за тем лишь исключением, что после слов священника эти
доктрины казались добродетелью, а Криспу они представлялись
подлыми и злобными. Когда же у Фостия появлялась возможность
выбирать между мнением отца и чьим-то другим, он автоматически
склонялся к последнему.

Неожиданно его поразила и вся ирония ситуации. Зачем он
бросился в бой со злобными еретиками, если сам практически
полностью согласен с их учением? Он представил, что сейчас
пойдет к Криспу и все это ему скажет. Трудно вообразить более
быстрый способ избавления от всех материальных благ.

По крайней мере, наследником престола ему тогда точно не быть.
Это внезапно стало для него очень важным. Автократор обладал
большой властью среди духовной иерархии. Если бы <MI>он<D>
стал Автократором, то распространил бы в Видессе учение
Дигена. Но если красные сапоги наденет какой-нибудь зануда и
ортодокс -- ему сразу представился Эврип,-- то преследования
будут продолжаться. Значит, нельзя давать Криспу любого повода
отодвинуть его в сторону.

Утвердившись в этом решении, он торопливо зашагал по брусчатке
к дому эпарха. Халогаи, недавно вставшие на охрану возле
входа, подозрительно уставились на него, пока не узнали, потом
взмахнули топорами, отдавая честь.

Когда он вошел в комнату Криспа, тот, как обычно, просматривал
документы. Он поднял голову и раздраженно нахмурился:

-- Что ты здесь делаешь? Неужели успел вернуться? Я же посылал
тебя...

-- Я знаю, с каким поручением ты меня посылал,-- бросил
Фостий.-- Все сделано. Вот.-- Он достал из мешочка на поясе
свиток пергамента и бросил его на стол.-- Это подписи
офицеров, которым я передал твой приказ.

Крисп откинулся на спинку кресла и просмотрел список. Когда он
поднял взгляд на сына, вся его хмурость исчезла:

-- Хорошая работа. Спасибо, сын. Можешь заняться чем хочешь; у
меня больше нет для тебя поручений.

-- Как скажешь, отец,-- ответил Фостий и повернулся, собираясь
уйти.

-- Подожди,-- остановил его Автократор.-- Не уходи
рассерженным. Скажи, как, по-твоему, я задел тебя на сей раз?

Формулировка вопроса лишь еще больше вывела Фостия из себя, и
он, позабыв о намерении поддерживать с отцом хорошие
отношения, рявкнул:

-- Мог бы проявить и побольше радости от того, что я сделал
нужное для тебя дело.

-- С какой стати?-- удивился Крисп.-- Ты хорошо сделал
порученное дело, я так и сказал. Но дело-то не требовало от
тебя чего-то выдающегося. Неужели ты ждешь особой похвалы
всякий раз, когда справишь нужду, не обмочив сапог?

Отец и сын уставились друг на друга, гневно сверкая глазами.
Фостий пожалел, что отдал отцу пергамент,-- надо было только
показать его издалека, а потом порвать на клочки и швырнуть
ему в лицо. Пришлось удовольствоваться меньшим -- уходя,
хлопнуть дверью.

Когда он вновь вышел на площадь, было уже совсем темно.
Халогаи у входа взглянули на него с любопытством, но выражение
лица Фостия не возбуждало желание задавать вопросы. Когда
резиденция эпарха осталась далеко позади, до Фостия внезапно
дошло, что ему некуда идти. Он остановился, потеребил бороду
унаследованным от отца жестом и стал размышлять, что же делать
дальше.

Одним из очевидных ответов было надраться до бесчувствия. Он
видел несколько таверн с горящими перед входом факелами, и еще
немало других таверн было на других улицах. Интересно,
запаслись ли кабатчики вином у окрестных крестьян, не надеясь
на привезенные армейскими интендантами запасы? Наверняка --
для этих приземленных материалистов прибытие такого количества
страдающих от жажды солдат воистину оказалось подарком небес.

Немного поразмыслив, он решил в таверну не идти. Фостий не
имел ничего против вина, как такового; его было пить
безопаснее, чем воду, которая могла одарить и лихорадкой. Но
пьянство отвращало душу от Фоса, превращало человека в грубое
животное и легкую жертву искушений Скотоса. В тот момент
состояние собственной души значило для Фостия многое. Чем
бережнее он будет с ней обходиться, тем вероятнее окажется на
небесах.

Он взглянул через площадь на храм. Вход в него тоже был
освещен, люди заходили помолиться. Некоторые, судя по походке,
уже успели напиться. Фостий презрительно оттопырил губу -- у
него не было желания молиться вместе с пьяными. И вообще он не
хотел молиться в храме, имитирующем Собор. Особенно теперь,
когда понял, что симпатизирует фанасиотам.

После наступления темноты со стороны Видесского моря потянул
легкий бриз, но не этот ветерок вызвал у него его в легкую
дрожь. До тех пор, пока отец сидит на троне, Фостию грозит
серьезная опасность. Он сам навлек ее на себя, как только
осознал, что подразумевают проповеди Дигена. А Крисп никогда не
отречется от материализма -- скорее на ячменных колосьях
вырастут апельсины. Родившись ни с чем -- и он не уставал это
повторять,-- Крисп верил в вещи не меньше, чем в Фоса.

Так что же ему остается? Напиваться Фостию не хотелось,
молиться тоже. Как, кстати, и трахаться, хотя шлюхи Наколеи
сейчас наверняка трудятся упорнее кабатчиков -- и, возможно,
меньше дурят своих клиентов.

В конце концов он вернулся на борт "Торжествующего" и съежился
на койке в своей крохотной каютке. После нескольких часов на
берегу даже легкое покачивание стоящего у причала корабля
показалось странным, но вскоре оно его убаюкало. Фостий заснул.





Взревели горны, взвизгнули флейты, глухо зарокотали барабаны.
Видесское знамя -- лучистое солнце на синем фоне -- высоко и
гордо развевалось во главе армии, выходящей из главных ворот
Наколеи. Многие  всадники  привязали к гривам лошадей желтые и
голубые ленточки, которые теперь весело развевались на дующем
с моря ветерке.

Забравшись на городские стены, жители Наколеи радостными
возгласами провожали уходящую в поход армию. Некоторые из
этих возгласов, подумалось Криспу, были искренними, а
некоторые -- сожалеющими: благодаря солдатам купцы и
трактирщики неплохо набили свои кошельки. А некоторые -- Крисп
надеялся, что таких окажется совсем немного,-- вылетали из
глоток фанасиотских шпионов.

Крисп повернулся к Фостию, который сидел на лошади рядом с
ним, наблюдая за проходящими мимо войсками.

-- Отыщи Ноэтия, который командует арьергардом. Передай, чтобы
его люди особенно внимательно выслеживали всех, кто тайком
покидает Наколею. Нам не нужно, чтобы еретики имели точные
сведения о наших силах.

-- Не все, покидающие город, делают это тайком,-- ответил
Фостий.

-- Знаю,-- хмуро промолвил Крисп. Как и за всякой армией,
следом за солдатами шли и ехали обозники, женщины и даже
мужчины легкого поведения, а также гораздо больше маркитантов
и торговцев, чем устроило бы Криспа.-- Но что я могу поделать?
Наши базы в Харасе и Рогморе сгорели, и теперь мне нужен
всякий, кто поможет прокормить войско.

-- Харас <MI>и<D> Рогмор?-- переспросил Фостий, удивленно
приподняв бровь.-- Я об этом не знал.

-- Тогда ты, должно быть, последним во всей армии узнал эту
новость.-- Крисп метнул в сына осуждающий взгляд.-- Ты вообще
замечаешь, что вокруг тебя происходит? Оба склада были
уничтожены, еще когда мы находились в море. Клянусь благим
богом, они словно раньше нас знали, куда мы направимся.

-- И как, по-твоему, им удалось узнать, где мы храним
армейские запасы?-- спросил Фостий странно равнодушным тоном.

-- Я ведь сколько раз повторял,-- ответил Крисп, вновь намекая
на невнимательность Фостия,-- что среди нас есть предатели.
Эх, если бы я знал их имена, то заставил бы пожалеть об измене.
Но в этом-то и заключается проклятие гражданской войны: враг
ничем не отличается от друга и способен затаиться рядом с
тобой. Понимаешь?

-- Гм-м? О да. Конечно, отец.

Крисп фыркнул. Судя по отвлеченному и задумчивому выражению
лица, Фостий опять слушал его вполуха. Если он не обращает
внимания даже на то, что может его погубить, то что вообще
способно привлечь его внимание?

-- Мне очень хочется узнать, как еретики пронюхали о моих
планах. Им ведь потребовалось время на подготовку нападений,
поэтому они, скорее всего, узнали о будущем маршруте армии
сразу, как только я его утвердил... может, даже быстрее,
чем я принял решение.

Он надеялся, что сын хоть как-то откликнется на шутку, но
Фостий лишь кивнул, потом развернул лошадь:

-- Поеду передам твой приказ Ноэтию.

-- Но сперва повтори его,-- велел Крисп, желая убедиться, что
Фостий прислушивался к его словам.

Услышав это, старший сын скривился, но все же монотонно и
точно пересказал приказ и отъехал. Крисп смотрел ему вслед --
ему не понравилось, что Фостий как-то понуро сидел в седле. В
конце концов он решил, что это ему лишь кажется. Он и так
оскорбил сына, заставив его повторить приказ, словно тот был
новобранцем из крестьян, у которого на сапогах еще навоз не
обсох.

Но, конечно же, у крестьянина-новобранца больше стимулов в
точности запомнить порученное, чем у человека, который не
может претендовать на более высокое общественное положение,
чем то, которое он уже занимает. Фактически ниже
крестьянина-новобранца по общественному положению может быть
только крестьянин. Крисп это прекрасно знал. Иногда ему
хотелось, чтобы это знали и его сыновья.





Армия двигалась вперед, а Фостий ехал назад. Поэтому до Ноэтия
он добрался вдвое быстрее, чем при других обстоятельствах, а
время для размышлений сократилось наполовину. Он-то прекрасно
знал, как фанасиоты узнали, где имперская армия разместит
резервные склады: он сам сказал об этом Дигену. Он вовсе не
собирался ставить под удар предстоящую кампанию, но разве
Крисп этому поверит?

Фостий ни секунды не сомневался, что Крисп про это узнает. Он
не обладал отцовской проницательностью, но и не склонен был
его недооценивать. Бездарю не просидеть более двадцати лет
на видесском троне. И если Крисп решит что-то выяснить, то
рано или поздно своего добьется. И когда он все узнает...

Какими окажутся последствия, Фостий не знал, но не сомневался,
что они будут неприятными -- для него. И выволочкой дело не
обойдется -- это слишком легкое наказание за провал военной
кампании. За такие дела кладут голову на плаху, если только
человек не наследник престола. Но если учесть склонность отца
к справедливому правосудию, голова Фостия и в самом деле может
оказаться на плахе.

Он задумался над тем, следует ли передавать Ноэтию приказ
отца. Если он и в самом деле считает себя последователем
Фанасия, то как он может предавать интересы своих собратьев по
вере? Но если он хоть на грош заботится о собственной
безопасности, то как он может не передать приказ? Гнев Криспа
обрушится на него лавиной. К тому же, если у отца зародятся
подозрения, то роль Фостия в уничтожении военных складов
всплывет на свет с большей вероятностью.

Так что же делать? Думать уже некогда -- вот уже видно знамя
командира арьергарда, синее солнце на золотом фоне, и прямо под
ним едет Ноэтий, крепкий офицер средних лет, похожий на многих
других, служащих Криспу,-- скорее невозмутимый, чем блистающий
умом. Отдав Фостию честь, Ноэтий звонко крикнул:

-- Чем могу служить, ваше младшее величество?

-- Э-э...-- протянул Фостий, потом еще раз; он так и не успел
принять решение. Кончилось все тем, что ответил его рот, а не
разум:-- Отец велит особенно внимательно присматриваться ко
всем, кто уезжает из Наколеи -- на тот случай, если путник
окажется фанасиотским шпионом.

Фостий возненавидел себя, едва слова сорвались с его губ, но
было уже поздно. Как оказалось, все его терзания были
напрасными. Ноэтий вновь отдал честь, прижав к сердцу кулак, и
сказал:

-- Можете передать его императорскому величеству, что я уже
обо всем позаботился.-- Ноэтий подмигнул.-- Передайте также
Криспу, чтобы он не пытался учить старого лиса, как надо
воровать кур.

-- Я... передам оба сообщения,-- пробормотал Фостий.

Вид у него был, наверное, немного ошарашенный, потому что
Ноэтий, откинув голову, громко и по-мужски расхохотался.
Фостий терпеть не мог такого хохота.

-- Вы сделаешь это, ваше младшее величество,-- прогрохотал
он.-- Это, наверное, ваша первая кампания, да? Конечно,
первая. Тогда вам повезло -- вы научитесь кое-чему, чего во
дворце не найдешь.

-- Да, я это уже понял,-- ответил Фостий и поехал обратно, к
авангарду армии. Ехать ему предстояло гораздо дольше, потому
что теперь он двигался в том же направлении, что и солдаты, и
у него появилось время для размышлений, которое ему весьма
пригодилось бы совсем недавно. Покинув дворец, он, несомненно,
узнал кое-что новое, в том числе и то, что значит находиться в
постоянном страхе. Вряд ли Ноэтий имел в виду именно это.

Обоз двигался в центре растянувшейся армейской колонны --
самом безопасном на случай атаки месте. С мычанием волочили
ноги быки и коровы. Громыхали и скрипели фургоны; от
пронзительного и громкого визга несмазанных колесных осей у
Фостия даже заломило зубы. В одних фургонах везли сухари, в
других фураж для лошадей, стрелы, аккуратно связанные в пучки
по двадцать штук, чтобы их было легко вставить в опустевшие
колчаны, и металлические части и бревна для осадных машин --
из них, под руководством военных инженеров, уже на месте
изготовят и подгонят по размеру необходимые деревянные детали.

Вместе с обозом путешествовала и та часть армии, которая не
принимала непосредственного участия в сражениях.
Жрецы-целители в синих рясах восседали на мулах, время от
времени пуская их с шага на рысь, чтобы поспеть за
длинноногими лошадьми. Немногочисленные купцы с дорогими
товарами для офицеров, которым они были по карману,
предпочитали ехать в колясках, а не в седле. Так же поступали
и некоторые из женщин легкого поведения, которых притягивает
любая армия, хотя остальные ехали верхом, не уступая апломбом
любому мужчине.

Кое-кто из куртизанок одаривал Фостия профессиональной улыбкой.
Он к этому привык и ничуть не удивлялся. В конце концов он
молод, занимает неплохое положение, едет не на кляче и богато
одет. И раз уж женщина от отчаяния или по собственному желанию
торгует своим телом, то вполне логично видит в нем клиента.
Однако покупать таких женщин... это не для него, а для братьев.

И тут одна из женщин не только помахала ему рукой, но еще и
улыбнулась и выкрикнула его имя. Он уже собрался было
проигнорировать ее, как и остальных, но что-то в ее внешности
-- наверное, необычное сочетание сливочно-белой кожи и
жгуче-черных волос -- показалось ему знакомым. Он пригляделся
внимательнее, и... едва не наехал на придорожный валун. Фостий
узнал Оливрию и сразу вспомнил ее обнаженную и распростертую
на кровати в подземном помещении где-то под столицей.

Его лицо мгновенно вспыхнуло. Интересно, чего она от него
ждет? Что он подъедет и спросит, как шли ее дела с тех пор,
как она оделась? Возможно, и так -- Оливрия все еще махала ему.
Фостий отвернулся и, глядя прямо перед собой, ударил лошадь
пятками, пустив ее быстрым галопом и желая как можно быстрее
оставить за спиной обоз и столичную шлюху.

Приближаясь к Криспу, он лихорадочно размышлял. Кстати, что
вообще здесь делает Оливрия? Единственный ответ -- шпионит для
Дигена. И как оказалась здесь? Ухитрилась пробраться на один
из кораблей императорской армии? А если нет, то проделала весь
путь по суше с такой скоростью, что потягаться с ней смогли бы
разве что курьеры.

Фостия терзали сомнения. Нужно ли рассказать о ней отцу? Ведь
она, несомненно, одна из тех личностей, что так встревожили
Криспа. Но разве отец поверит, что Фостий может что-то о ней
знать -- ведь она наверняка фанасиотка? У него не имелось
причины ее выдавать, он ничего бы от этого не выиграл для себя.

Крисп ехал во главе армии. Фостий приблизился и пересказал ему
оба послания Ноэтия. Услышав второе, Крисп рассмеялся:

-- Он воистину старый лис, клянусь благим богом. Однако я не
справился бы со своими обязанностями, если бы не отдал ему
этот приказ,-- серьезно добавил он.-- Это урок, который ты
должен запомнить, сын: Автократор не имеет права полагаться на
то, что все будет делаться само собой. Он обязан обеспечить
это сам.

-- Да, отец,-- отозвался Фостий, надеясь, что голос его звучит
по-деловому. Он знал, что Крисп живет по собственным принципам.
Его отец подарил империи Видесс два десятилетия стабильного
правления, но стал при этом раздражительным, вспыльчивым и
подозрительным.

А заодно приобрел пугающее умение угадывать мысли Фостия.

-- Ты, конечно, думаешь, что станешь делать все иначе, как
только усядешься на трон. Тогда запомни, что я тебе скажу,
парень: есть два пути -- мой и Анфима. И будет лучше, если ты
взвалишь ношу правления на свои плечи, чем позволишь ей
свалиться на империю.

-- Ты уже говорил это, и не раз,-- согласился Фостий,
подразумевая, что слышал эти слова не меньше тысячи раз.
Уловив в его голосе смирение, Крисп вздохнул и обратил
внимание на дорогу.

Фостий уже собрался было продолжить спор, но передумал. Он
хотел выдвинуть другой вариант правления: небольшую группу
доверенных советников, способную снять с Автократора
достаточную часть ошеломляюще тяжкого административного груза.
Но не успев заговорить, он вспомнил своих фальшивых друзей и
подхалимов, с которыми уже пришлось расстаться, потому что они
стремились использовать его в собственных интересах. То, что
советнику можно доверять, вовсе не означает, что он не станет
продажным или корыстным.

Он дернул поводья; лошадь обиженно фыркнула, когда Фостий
отвернул ее голову от головы отцовского коня. Но Фостий всегда
раздражался, когда ему приходилось признавать правоту отца. И
если он отъедет в сторону, ему никому не придется уступать --
ни отцу, ни себе.

К концу дня имперская армия отошла от побережья достаточно
далеко, и закат оказался для Фостия весьма непривычным
зрелищем. Окруженный со всем сторон сушей, он ощущал себя
словно в заточении, лишившись привычного для столичного жителя
морского простора. Даже звуки показались ему странными:
неизвестные в столице ночные птицы объявляли о своем
присутствии трелями и странными рокочущими звуками.

Шатер Криспа, хотя и матерчатый, а не каменный, максимально
воспроизводил великолепие императорского дворца. От факелов и
костров было светло как днем; обычных просителей сменил поток
входящих и выходящих офицеров. Так же, как и в городе, кто-то
выходил хмурый, кто-то довольный.

Опять-таки, у Фостия не оказалось другого выбора, кроме как
устраиваться на ночь в неуютной для него близости от отца. И
вновь, как и в столице, он решил отыскать себе местечко как
можно дальше от него. Слуги, которым поручили установить его
шатер, не стали удивленно поднимать брови, когда он приказал
разместить его сзади за большим и величественным шатром
Криспа и как можно дальше сбоку от него.

Фостий поужинал из одного котла с халогаями возле шатра
Криспа. Здесь он не рисковал наткнуться на отца: во время
кампаний Крисп по привычке столовался вместе с простыми
солдатами, так что он наверняка стоял сейчас где-нибудь в
очереди к котлу с миской и ложкой в руках, словно рядовой
кавалерист.

Он вряд ли остался бы доволен ужином своих телохранителей,
если бы попробовал в тот вечер их еду -- она имела резкий
горьковатый привкус, от которого у Фостия даже сводило язык.
Халогаям он понравился не больше, и они, не сдерживаясь,
заговорили о достойном возмездии.

-- Ежели повар и завтра подсунет нам такую дрянь, мы порубим
его на куски и бросим в котел,-- сказал один из них. Остальные
северяне кивнули, причем настолько серьезно, что Фостий,
который сперва улыбнулся, стал гадать -- может, халогаи и не
шутят вовсе?

Не успел он доесть ужин, как кишки его завязались узлом, а
желудок свело судорогой. Фостий сломя голову помчался к
отхожему месту и едва успел задрать тунику и присесть над
узкой канавой, как из него шумно извергся обед. Наморщив из-за
вони нос, он выпрямился на подгибающиеся от внезапной слабости
ногах. В паре шагов от него уже сидел на корточках халогай,
через несколько секунд прибежал второй, но ему повезло меньше.
Не успев спустить штаны, воин с отвращением воскликнул:

-- О боги севера, я наложил себе в штаны!

Несколько раз за вечер он повторял пробежку к отхожей канаве и
начал считать себя везунчиком, потому что ему не пришлось
повторять горестное восклицание неудачливого халогая. Всякий
раз несколько халогаев составляли ему компанию.

Наконец, уже после полуночи, он оказался один во мраке возле
канавы. Фостий отмахал немалое расстояние от шатра в поисках
еще незагаженного клочка земли -- к канаве из-за вони было не
подойти. Он уже собрался присесть, как кто-то невидимый в
темноте окликнул его:

-- Ваше младшее величество!

Фостий с тревогой поднял голову -- голос был женским. Но то,
что он собрался сделать, оказалось настолько срочным, что
пересилило смущение. Закончив, он утер со лба холодный пот и
медленно зашагал к своему шатру.

-- Ваше младшее величество!-- услышал он тот же голос.

На сей раз он узнал его: Оливрия.

-- Что тебе от меня надо?-- прорычал он.-- Неужели ты меня
мало унизила еще там, в городе?

-- Вы меня не поняли, ваше младшее величество,-- обиженно
отозвалась она. Оливрия что-то держала в руке, но из-за
темноты Фостий не мог разобрать, что именно.-- У меня с собой
настойка дикой сливы и черного перца. Она облегчит ваши
страдания.

Если бы она предложила ему свое тело, он рассмеялся бы девушке
в лицо. Он ведь уже отверг его однажды, будучи в полном
здравии. Но в тот момент он без колебаний сделал бы ее
императрицей в обмен на что-нибудь, что не дало бы его
внутренностям вывернуться наизнанку.

Он заторопился к Оливрии, перепрыгнув по пути через канаву.
Она протянула ему стеклянный пузырек; на его стенке слабо
отражался огонек далекого факела. Фостий выдернул пробку,
поднес пузырек к губам и выпил содержимое.

-- Спасибо,-- сказал он... вернее, захотел сказать. Непонятно
почему, но язык отказался ему повиноваться. Фостий уставился на
пузырек, который все еще держал в руке. Ему почему-то
показалось, что он находится очень далеко и с каждой секундой
быстро удаляется. А в голове мучительно медленно проползла
мысль: "Меня обманули". Повернувшись, он попытался бежать, но
почувствовал, что падает. "Я вел себя, как..." И он потерял
сознание, не успев произнести слово "болван".



IV


-- Пора выступать,-- раздраженно бросил Крисп.-- И куда, в
конце концов, подевался Фостий? Если он думает, что из-за него
я стану задерживать всю армию, то ошибается.

-- Может, провалился в отхожую канаву?-- предположил Эврип.
Несвежая еда была в походах неизбежным риском; многие халогаи
всю ночь бегали к канаве, хватаясь за животы. Замечание Эврипа
могло бы показаться смешным, если бы он не произносил слова с
такой откровенной надеждой.

-- Сегодня у меня нет времени на глупости, сын -- ни на его, ни
на твои,-- сказал Крисп и повернулся к одному из своих
охранников:-- Скалла, загляни в его шатер и тащи сюда.

-- Есть, твое величество.-- Подобно многим своим товарищам,
Скалла сегодня утром выглядел гораздо бледнее обычного. Он
побежал выполнять приказ Криспа, но очень быстро вернулся с
удивленным выражением на лице.-- Твое величество, его там нет.
Одеяло откинуто, словно он встал с койки, но его там нет.

-- Тогда куда же, лед его побери, он запропастился?-- рявкнул
Крисп. Слова Эврипа подсказали ему новую мысль.-- Возьми взвод
охранников и быстро пройдись вдоль отхожих канав,-- вновь
обратился он к Скалле.-- Проверь, вдруг ему стало плохо, и он до
сих пор там.

-- Есть, твое величество,-- скорбно отозвался Скалла. Идти ему
явно не хотелось. Во-первых, с утра пораньше у канав уже
толпились солдаты, и если бы там заметили Фостия, то уже
поднялся бы шум и гам. А во-вторых...

-- Подбери тех, кто не маялся всю ночь животом,-- догадался
Крисп.-- Не хочу, чтобы из-за вони их там снова вывернуло.

-- Спасибо, твое величество.-- Халогаев не назовешь
жизнерадостным народом, но после слов Криспа Скалла заметно
повеселел.

Впрочем, веселиться было рано. Взвод халогаев так и не сумел
отыскать Фостия. Когда они, вернувшись, доложили Криспу о
неудаче, император решился:

-- Клянусь благим богом, я не стану его ждать. Все, выступаем.
Он сам объявится -- куда ему еще деваться? А когда он вернется,
я с ним сам поговорю... по-своему.

Скалла кивнул. Крисп кое-что знал об обычаях халогаев, в
частности то, что редкий сын осмеливался ослушаться своего отца
и добавить несколько седых волосков в его уже поседевшей
бороде.

Имперская армия выступала в поход не столь быстро, как ему
хотелось бы; солдат не так давно призвали, и они еще привыкали
действовать согласованно. Крисп был уверен, что Фостий явится в
лагерь раньше, чем авангард армии двинется на юго-запад. Но
старший сын так и не появился. Эврип уже раскрыл было рот, явно
собираясь дать отцу какой-то ехидный совет, но гневный взгляд
Криспа заставил его промолчать.

К тому времени, когда армия уже час как находилась на марше,
гнев Криспа переплавился в тревогу. Он послал гонцов в каждый
полк, приказав им окликнуть Фостия среди солдат. Гонцы
вернулись с вестью, что Фостий не отозвался. Крисп отыскал
глазами Эврипа:

-- Приведи ко мне Заида. Немедленно.

Эврип не стал спорить.

Волшебник, что и неудивительно, был прекрасно осведомлен, ради
чего его вызвали, и сразу взял быка за рога:

-- Когда молодого человека видели в последний раз?

-- Я уже попытался это выяснить,-- ответил Крисп.-- Кажется,
вчера вечером его одолело то же расстройство желудка, что и
многих халогаев. Некоторые из них видели его один или несколько
раз на корточках возле отхожей канавы. Но никто не смог
вспомнить, что видел его там после седьмого часа ночи.

-- Значит, примерно час после полуночи? Гм-м-м.-- Взгляд Заида
стал отрешенным, устремившись в неведомые Криспу пространства.
Впрочем, волшебник был всегда практичен и деловит.-- Первым
делом следует установить, ваше величество, жив Фостий или нет.

-- Ты, конечно, прав.-- Крисп прикусил губу. Несмотря на все
ссоры со старшим сыном, несмотря на все сомнения в собственном
отцовстве, он внезапно обнаружил, что опасается за жизнь Фостия
ничуть не меньше любого другого отца, родного или приемного.--
Можешь ли ты сделать это сразу, почтенный и чародейный господин?

-- Имея столько вещей Фостия, это может установить даже
ярмарочный фокусник, ваше величество,-- ответил маг,
улыбнувшись.-- Элементарное использование закона сродства: эти
вещи, поскольку они использовались младшим величеством,
сохраняют с ним сродство, что и проявится при магическом
исследовании... если, конечно, предположить, что он еще жив.

-- Вот именно, предположить,-- резко произнес Крисп.-- Так
выясни это немедленно. Зачем мне твои предположения?

-- Разумеется, ваше величество. Есть ли у вас вещь вашего сына,
которой я могу воспользоваться?

-- Вот его постель,-- ткнул пальцем Крисп.-- На седле лошади,
на которой он должен был ехать. Подойдет?

-- Превосходно.-- Заид подъехал к указанной Криспом лошади и
стянул покрывало со скомканной мешанины подушек и одеял.-- Это
очень простые чары, ваше величество, из тех, что не требуют
принадлежностей. Достаточно лишь концентрации моей воли, и я
увеличу силу связи между этим покрывалом и младшим величеством.

-- Действуй, действуй,-- нетерпеливо бросил Крисп.

-- Как пожелаете.

Заид переложил поводья в левую руку, а покрывало положил на
колени. Затем произнес короткое заклинание на архаичном
видесском диалекте, который чаще всего использовали на
литургиях в Соборе Фоса, одновременно выполняя правой рукой
быстрые короткие пассы над покрывалом.

Мягкая шерстяная ткань покрылась морщинками, словно
потревоженная легким бризом морская гладь.

-- Фостий жив,-- уверенно объявил Заид.-- Если бы он покинул
мир людей, поверхность ткани осталась бы гладкой и после
заклинания.

-- Спасибо, почтенный и чародейный господин,-- сказал Крисп.
Часть груза тревог свалилась с его плеч -- часть, но далеко не
все. Следующий вопрос прозвучал с той же неизбежностью, с какой
зимние бури накатываются на столицу одна за другой.-- Узнав,
что он среди живых, можешь ли ты теперь узнать, где он сейчас
находится?

Заид кивнул -- не для того, чтобы ответить, подумал Крисп, а
чтобы показать, что он ждал этот вопрос.

-- Да, ваше величество, я могу это сделать. Эти чары несколько
сложнее тех, которые я только что использовал, но и они
произрастают из использования закона сродства.

-- Мне все равно, пусть даже они произрастают из земли, политой
свиным навозом вокруг того места, где ты их посадил,-- заявил
Крисп.-- Если ты можешь заниматься магией на ходу -- прекрасно.
А если нет, я дам нужное тебе количество охранников на
необходимое время.

-- Охранники мне не потребуются,-- ответил Заид.-- Кажется, у
меня с собой есть все необходимое.-- Он извлек из седельной
сумки короткую толстую палочку и серебряную чашечку, которую
почти доверху наполнил вином из фляги и передал Криспу:--
Будьте добры, ваше величество, подержите ее немного.--
Освободив руки, он нащипал из одеяла Фостия рыхлый пучок шерсти
и обмотал ею палочку.

Крисп поставил чашечку на протянутую ладонь Заида, и тот
опустил в вино палочку.

-- Эти чары могут также выполняться с водой вместо вина, ваше
величество, но я придерживаюсь мнения, что летучая компонента
вина увеличивает их эффективность.

-- Поступай, как считаешь лучшим,-- произнес Крисп. Слушая, как
Заид объясняет свои действия, он хоть ненадолго переставал
думать о том, что случилось с Фостием.

-- Как только я произнесу заклинание,-- проговорил волшебник,--
эта палочка за счет контакта с шерстью, которой прежде касался
ваш сын, повернется в чашечке и укажет направление, в котором
его следует искать.

Как и предупреждал Заид, это заклинание оказалось сложнее
первого. Ему пришлось делать пассы обеими руками, а свою лошадь
направлять коленями. В главный момент магических действий он
коснулся палочки вытянутым указательным пальцем и
одновременного громко и повелительно выкрикнул имя.

Крисп ожидал, что палочка дрогнет и укажет направление, словно
хорошо натасканная охотничья собака. Вместо этого она стала
быстро вращаться, разбрызгивая вино, а затем и вовсе утонула в
рубиновой жидкости. Крисп выпучил глаза.

-- И что <MI>это<D> означает?

-- Если бы я знал, ваше величество, то обязательно сказал бы.--
Судя по тону, Заид был удивлен еще больше Автократора.  Немного
подумав, он добавил:-- Это может означать, что одеяло не было в
прямом контакте с Фостием. Но...-- Он потряс головой.-- Быть
такого не может. Если бы у одеяла не было сродства с вашим
сыном, оно не откликнулось бы на заклинание, показавшее, что он
жив.

-- Да, я понял ход твоих мыслей,-- подтвердил Крисп.-- Что еще
мы можем сделать?

-- Вероятнее всего, или так мне кажется, мои магические усилия
были каким-то образом блокированы, дабы не позволить мне
узнать, где находится младшее величество.

-- Но ты же мастер-маг, один из руководителей Чародейской
коллегии,-- возмутился Крисп.-- Как может кто-то
противодействовать твоей воле?

-- Несколькими способами, ваше величество. Я ведь в Видессе не
единственный маг такого масштаба. И другой мастер-маг, или даже
группа менее могущественных волшебников, могли очень
постараться, чтобы скрыть от меня правду. Заметьте, что их чары
указали нам направление, которое могло оказаться ложным, а лишь
помешали нам его узнать. Это более простая магия.

-- Понимаю,-- медленно произнес Крисп.-- Ты назвал один, а,
возможно, и два способа, какими тебя могли обмануть. Существуют
ли другие?

-- Да. Я мастер волшебства, основанного на нашей вере в Фоса и
отрицании его темного врага Скотоса.-- Маг сделал паузу, чтобы
сплюнуть.-- Это, как вы видите, биполярная система магии.
Халогаи с их множеством богов, или степняки хаморы, верящие в
то, что сверхъестественные силы таятся в каждом камне, ручье,
овце или травинке, смотрят на мир под таким отличающимся от
нашего углом, что их колдовство магу моей школы очень трудно
определить, и столь же трудно ему противодействовать. То же,
хотя и в меньшей степени, относится к макуранцам, которые
черпают силу того, кого они называют богом, через
посредничество Четырех Пророков.

-- Если предположить, что блокирующая магия наложена магом
другой школы, то можешь ли ты пробиться сквозь этот заслон?

-- В этом, ваше величество, я уверен не до конца. Теоретически,
поскольку наша вера единственно истинная, основанная на ней
магия в конечном итоге должна оказаться сильнее, чем магия
любой другой системы. Практически же, поскольку творения рук
человеческих зависят от него самого, результат в большой
степени определяется силой и умением самих магов независимо от
школы, к которой они принадлежат. Я могу попробовать все, что в
моих силах, но успех гарантировать не могу.

-- Тогда сделай, что можешь,-- решил Крисп.-- Полагаю, для
совершения более сложных магических действий тебе необходимо
спешиться и подготовиться. Я оставлю с тобой курьера;
немедленно передай с ним известие о результате, каким бы он ни
оказался.

-- Будет исполнено, ваше величество,-- пообещал Заид. Было
заметно, что он хочет что-то добавить, и Крисп разрешающе
махнул рукой.-- Молю простить меня, ваше величество, но вы
проявите мудрость, если пошлете всадников обыскать окрестности
лагеря.

-- Я воспользуюсь твоим советом,-- ответил Крисп, похолодев от
отчаяния. Заид предупреждал его, чтобы он не ждал быстрого
успеха, да и вообще не очень-то на него надеялся.

Вскоре от колонны отделились группы всадников. Одни поскакали,
опережая армию, другие -- в сторону Наколеи и перпендикулярно
дороге. Добрых вестей Крисп, ехавший вместе с главными силами,
от разведчиков так и не дождался, хотя уже близился закат. Заид
остался позади; сильный отряд охранял его от фанасиотов и
просто грабителей. Крисп ждал гонца, с каждой минутой теряя
терпение. Наконец, когда усталость едва не свалила его на
койку, в лагерь въехал гонец. Прочитав в глазах императора
вопрос, он лишь покачал головой.

-- Неудача?-- все же спросил он, желая знать наверняка.

-- Неудача,-- подтвердил гонец.-- Мне очень жаль, ваше
величество. Магия волшебника вновь оказалась бессильной,
причем, как он мне сказал, неоднократно.

Лицо Криспа исказилось. Он поблагодарил гонца и послал его
отдыхать. Ему никак не верилось, что Заид потерпел поражение.
Ему давно хотелось улечься на койку, но когда он это сделал, то
долго не мог уснуть.





"Болван",-- медленно проплыло в голове Фостия. Перед глазами
было темно, и на какое-то мгновение ему почудилось, что он все
еще возле отхожей канавы. Потом до него дошло, что на глазах у
него повязка. Он захотел ее сорвать, но лишь обнаружил, что
руки у него умело связаны за спиной, а ноги -- в коленях и
лодыжках.

Фостий застонал. Звук получился глухой -- ко всему прочему, рот
у него тоже был завязан. Тем не менее, он застонал вновь,
потому что собственная голова показалась ему наковальней, на
которой кузнец ростом со столичный Собор ковал нечто железное и
фигуристое. Он лежал на чем-то твердом -- на досках, обнаружил
Фостий, когда в щеку между повязкой и кляпом вонзилась заноза.

Мучительную боль внутри черепа усугубляли толчки и скрип. "Я в
фургоне или в коляске",-- догадался он, изумившись тому, что
его бедные измученные мозги еще работают, и снова застонал.

-- Очухивается понемногу,-- услышал Фостий впереди и выше себя
мужской голос. Незнакомец громко и зловеще расхохотался.--
Надолго же он вырубился, ей-ей.

-- Может, позволим ему видеть, куда он едет?-- спросил другой
голос, теперь уже женский. Фостий его сразу узнал: Оливрия. В
бессильной ярости он стиснул зубы; стонать ему сразу
расхотелось.

Мужчина -- возница? -- ответил:

-- Не-а. Нам велели первую часть пути проехать так, чтоб он не
знал, как его везут. Так приказал твой папа Ливаний, так мы и
делаем. Так что не вздумай его развязывать, слышь?

-- Слышу, Сиагрий, слышу,-- отозвалась Оливрия.-- Жаль. Нам
всем стало бы лучше, если бы он смог хоть немного почиститься.

-- Когда я разбрасывал на полях навоз, вонища была и похлеще,--
ответил Сиагрий.-- Ничего, он от вони не помрет, да и ты тоже.

Фостий, придя в себя, тоже ощутил неприятный запах, но только
теперь понял, что он исходит от него. Выходит, он обгадился уже
после того, как предложенная Оливрией настойка -- та, что
должна была утихомирить его разбушевавшийся желудок -- лишила
его чувств. "Я за это отомщу, клянусь благим богом,-- подумал
он.-- Я..." Фостий сдался, потому что никак не мог придумать
достойный способ мести.

-- Жаль, что он не подошел ко мне и не поговорил, когда увидел
меня в обозе,-- сказал Оливрия.-- Он ведь меня узнал, я это
точно знаю. Думаю, я смогла бы уговорить его отправиться с нами
добровольно. Я знаю, что он встал на светлый путь Фанасия.
Пусть не окончательно, но встал.

Сиагрий громко и скептически хмыкнул.

-- С чего это ты взяла?

-- Он не возлег со мной, когда ему представилась такая
возможность.

Сиагрий вновь хмыкнул, но уже несколько иначе.

-- Что ж, может быть. Но все равно. Нам велели связать его
покрепче, и мы это сделали. Ливаний будет нами доволен.

-- Значит, будет,-- отозвалась Оливрия.

Они с Сиагрием продолжили разговор, но Фостий перестал их
слушать. Сам он не сумел догадаться -- хотя, пожалуй, должен
был,-- что его похитители оказались фанасиотами. Иронией судьбы
оказалось и то, что это сделала Оливрия, и сам факт ее участия
причинил Фостию боль. Если бы у него имелся хоть какой-то
выбор, он избрал бы другой способ присоединиться к ним. Но
выбора ему не предоставили.

Ухватив губами повязку, он попытался втянуть в рот кусочек
ткани. После нескольких неудачных попыток ему удалось зажать ее
между передними зубами. Он попробовал перегрызть повязку, но
через некоторое время решил, что это легче сказать, чем сделать
и направил усилия на то, чтобы освободить рот, сдвинув повязку
на подбородок. Ему уже начало казаться, что успех придет не
раньше, чем они доберутся до места, где их ждет Ливаний, и тут
край повязки соскользнул с верхней губы. Теперь он не только
мог при желании заговорить, но и дышать стало гораздо легче.

Говорить он пока не стал, опасаясь, что похитители снова и еще
надежнее завяжут ему рот, но его предало собственное тело,
причем самым непредвиденным образом. Вытерпев, сколько было
сил, Фостий не выдержал и сказал:

-- Не могли бы вы ненадолго остановиться, а то мне надо отлить.

Сиагрий от неожиданности подскочил так, что содрогнулся весь
фургон.

-- О лед! Да как он ухитрился освободить рот?-- Обернувшись,
он прорычал:-- А нам-то какое дело? Ты и так воняешь.

-- Мы не просто его похитили, Сиагрий, мы везем его к себе,--
возразила Оливрия.-- На дороге никого нет. Кто нам мешает
поставить его на ноги и дать справить нужду? Это же быстро.

-- С какой стати? Не ты его укладывала в фургон, и не тебе его
вытаскивать.-- Поворчав еще немного, Сиагрий буркнул:-- Ладно,
будь по-твоему.

Он натянул вожжи. Фургон остановился, побрякивание упряжи
стихло. Фостий ощутил, как его поднимают руки, по толщине и
силе не уступающие халогайским. Ощутив пятками землю, он
прислонился к стенке фургона и выпрямился на подгибающихся
ногах.

-- Давай, валяй,-- услышал он голос Сиагрия.-- И побыстрее.

-- Ему это непросто сделать, сам понимаешь,-- сказала
Оливрия.-- Подожди, я помогу.

Фургон за спиной Фостия качнулся -- Оливрия слезла. Он услышал,
как она подошла и встала рядом, потом задрала ему тунику, чтобы
он ее не замочил. И, словно этого унижения было мало, помогла
ему рукой и сказала:

-- Давай. Теперь хоть сапоги не зальешь.

Сиагрий хрипло расхохотался.

-- Если будешь держать его слишком долго, он станет чересчур
твердый, чтобы ссать.

Этот аспект ситуации даже не приходил Фостию в голову; в голове
у него гремел голос отца -- ему вспомнилось, как он спросил в
Наколее, неужели он ожидает похвалы всякий раз, когда
облегчается, не замочив сапог. В тот момент такая похвала
пришлась бы как раз кстати. Он сделал дело как можно быстрее;
никогда прежде эта фраза не наполнялась для него столь реальным
смыслом. Вырвавшийся у Фостия вздох облегчения был невольным,
но искренним.

Его связанные лодыжки вновь прикрыла туника. Сиагрий подхватил
Фостия, и, кряхтя, уложил в фургон. Мужик разговаривал,как
завзятый злодей,и пахло от него далеко не духами, но грубой
силы ему было не занимать. Плюхнув Фостия на дощатый пол
фургона, он вновь уселся на козлы и тронул лошадей.

-- Хочешь снова завязать ему рот?-- спросил он Оливрию.

-- Нет,-- сказал Фостий -- негромко, чтобы они поняли, что
завязывать ему рот нет необходимости, и добавил слово,
совершенно непривычное для сына Автократора:-- Пожалуйста.

-- Думаю, так будет надежнее,-- сказала Оливрия после короткого
раздумья, слезла с козел и забралась в фургон. Фостий услышал,
как она остановилась рядом и присела.-- Извини,-- проговорила
Оливрия, обматывая его рот повязкой и завязывая концы на шее,--
но пока мы тебе доверять не можем.

Пальцы у нее были гладкие, теплые и ловкие; предоставь Оливрия
такой шанс, он прокусил бы их до кости. Но шанса он не получил.
Он уже успел обнаружить, что она умеет гораздо больше, чем
лежать на постели, демонстрируя соблазнительную наготу.

Его братьев это открытие удивило бы еще больше. Эврип и
Катаколон были убеждены, что женщины годны лишь для того, чтобы
лежать обнаженными в постели. А Фостию, не ожидавшему встретить
здесь своих братьев, оказалось легче представить, что женщины
умеют не только это. Но даже он не мог себе вообразить, что
встретит женщину, которая окажется столь ловкой похитительницей.

Оливрия вернулась на свое место рядом с Сиагрием и произнесла,
словно невзначай:

-- Если снимет и эту повязку, то пожалеет.

-- Я сам <MI>заставлю<D> его об этом пожалеть,-- поддакнул
Сиагрий. Судя по тону, ему не терпелось подтвердить угрозу
действиями. Фостий, уже начавший избавляться от новой повязки,
сразу передумал. Скорее всего, в словах Оливрии таился намек.

Этот день в жизни Фостия оказался самым долгим, жарким,
голодным и унизительным. Через несколько бесконечных часов
тряски просачивающаяся сквозь повязку на глазах серость
сменилась настоящей чернотой. Воздух стал прохладным, почти
холодным. "Ночь",-- подумал он. Неужели Сиагрий собирается ехать
всю ночь до рассвета? Если это так, то Фостий засомневался,
доживет ли он до того часа, когда сквозь повязку вновь
пробьется серый дневной свет.

Но вскоре после наступления темноты Сиагрий остановил фургон.
Он поднял Фостия, прислонил его к стенке фургона, потом слез
сам и перебросил его через плечо, словно мешок с фасолью.
Оливрия медленно шла сзади, ведя в поводу лошадей.

Спереди послышался металлический визг ржавых петель, затем
скрип чего-то тяжелого, передвигаемого по земле и гравию.
Фостий догадался, что открываются какие-то ворота.

-- Быстрее,-- произнес незнакомый мужской голос.

-- Уже идем,-- отозвался Сиагрий и ускорил шаги. За его спиной
копыта тоже застучали чаще. Едва лошади остановились, ворота со
скрежетом и скрипом закрылись. Хлопнула запорная балка.

-- Прекрасно,-- сказал Сиагрий.-- Как думаешь, можно его теперь
развязать и снять повязку с глаз?

-- Почему бы и нет?-- ответил другой.-- Если он сумеет отсюда
убежать, то получит заслуженную свободу, клянусь благим богом.
А это правда, что он и сам наполовину вступил на светлый путь?

-- Да, я тоже про это слышал,-- расхохотался Сиагрий.-- Только
я не дожил бы до своих лет, коли верил бы во все, что мне
говорят.

-- Опусти его, мне будет легче разрезать веревки,-- сказала
Оливрия. Сиагрий положил Фостия на землю -- поаккуратнее мешка
с фасолью, но ненамного. Кто-то, скорее всего Оливрия, разрезал
его путы и снял с глаз повязку.

Фостий заморгал, глаза его наполнились слезами. После суток в
вынужденной темноте даже свет факела показался ему мучительно
ярким. Когда же он попробовал встать, руки и ноги отказались
ему повиноваться. Боль восстанавливающегося кровообращения
заставила его стиснуть зубы. Сравнение с иголками и булавками
показалось ему слишком мягким; скорее, его кололи гвоздями и
шилами. С каждой секундой боль становилась сильнее, пока ему не
почудилось, что руки и ноги вот-вот отвалятся.

-- Скоро полегчает,-- заверила его Оливрия.

Интересно, откуда она это знает? Ее разве возили, связанную,
словно молочного поросенка по дороге на рынок? Но она оказалась
права. Вскоре он снова попробовал встать, и это ему удалось,
хотя его шатало, словно дерево в бурю.

-- Видок у него неважный,-- заметил тип, что вошел вместе с
ними на... ферму, как предположил Фостий, хотя мужчина --
худощавый, бледный и пронырливый, больше походил на грабителя,
чем на фермера.

-- Просто он устал и жрать хочет,-- пояснил Сиагрий,
оказавшийся примерно таким головорезом, каким его и представлял
Фостий. Ростом он был даже ниже среднего видессианина, зато
шириной плеч не уступал любому халогаю, а руки так и бугрились
мускулами. Когда-то, в неведомом прошлом, его нос пересек
траекторию стула или другого, не менее увесистого аргумента.

В мочке левого уха Сиагрия по-пиратски болталась крупная
золотая серьга.

-- А я думал, что люди, вступившие на светлый путь, не носят
подобных украшений,-- заметил Фостий, показав на серьгу.
Сиагрий на мгновение удивился, но тут же оскалился.

-- Не твое собачье дело, что я ношу, а что нет...-- начал он,
сжав кулак.

-- Подожди,-- остановила его Оливрия.-- Это ему нужно знать.--
Она повернулась к Фостию:-- Ты и прав, и неправ. Иногда, когда
мы не находимся среди единомышленников, отсутствие украшений
может нас выдать. Поэтому у нас есть право маскироваться, а
также отрицать символ нашей веры ради собственного спасения.

Последняя ее фраза Фостию очень не понравилась. Видесская вера
была его драгоценнейшим достоянием; многие люди предпочли
принести себя в жертву, но не отречься от нее. И разрешение на
притворство в момент опасности противоречило всему, чему его
учили... зато с практической точки зрения выглядело вполне
разумно.

-- В таком случае,-- медленно произнес он,-- моему отцу будет
трудно распознать тех, кто следует учению Фанасия.

Да, на таких людей Крисп не станет обращать внимание. Обычно
еретики, считая себя ортодоксами, во весь голос проповедовали
свои доктрины и тем самым делали себя легкой мишенью. Но
подавление фанасиотов может превратиться в бой с дымом,
который рассеивается под ударами, но остается самим собой.

-- Верно,-- согласилась Оливрия.-- Мы доставим имперской армии
больше неприятностей, чем им по силам справиться. А очень
скоро та же участь постигнет и всю империю.-- Ее глаза
радостно блеснули.

Сиагрий повернулся к типу, впустившему их за ворота.

-- А где жратва?-- гаркнул он, хлопая себя ладонью по животу.
Несмотря на слова Оливрии, Фостий с трудом представлял Сиагрия
в роли аскета.

-- Сейчас принесу,-- буркнул тощий и вошел в дом.

-- Фостию еда нужна больше, чем тебе,-- сказала Оливрия
Сиагрию.

-- Ну и что?-- огрызнулся тот.-- Из всех нас только у меня
хватило ума про нее напомнить. Правда, наш друг вряд ли
прислушался бы к просьбам еретика.

Фостий решил, что Сиагрий специально не называет своего
сообщника по имени, и это доказывало, что его похититель
умнее, чем кажется на первый взгляд. Если Фостию удастся
сбежать... но хочет ли он бежать? Изумившись, Фостий покачал
головой -- он сам не знал, чего хочет.

Он действительно этого не знал... пока похожий на грабителя
тип не вышел из дома с буханкой черного хлеба, куском желтого
сыра и кувшином из тех, в которые обычно разливали дешевое
вино. При виде подобного изобилия рот Фостия наполнился слюной,
а желудок высказал свои желания громким бурчанием.

Наследник престола накинулся на еду с жадностью умирающего от
голода бродяги. Вино согрело ему желудок и ударило в голову.
Вскоре он почти почувствовал себя человеком -- впервые с тех
пор, как его опоила Оливрия... но лишь почти.

-- У вас есть тряпка или губка и вода? Я хотел бы вымыться.
Может, найдется и чистая одежда?

Тощий тип взглянул на Сиагрия, а тот, несмотря на всю свою
спесь, вопросительно посмотрел на Оливрию. Та кивнула.

-- Ты примерно моего роста и сложения,-- сказал тощий Фостию.--
Можешь надеть мою старую тунику, я ее сейчас принесу. А кувшин
с водой и губка на колышке есть в нужнике.

Фостий дождался, пока ему принесли грубую тунику из
некрашенного домотканого полотна, и направился в нужник.
Туника, что была на нем, стоила в десятки раз больше той, в
которую он переоделся, но столь неравнозначный обмен он
совершил с великой радостью.

Вымывшись, он вышел во двор и осмотрел себя. Фостий не
принадлежал к числу тех молодых франтов, что по праздникам
слонялись по улицам столицы, по-павлиньи демонстрируя себя и
свои наряды. И даже если бы у него появилось такое желание --
как в какой-то степени оно проявлялось у Катаколона,-- Крисп
не позволили бы ему его воплотить. Родившись на ферме, Крисп
до сих пор сохранял презрительное отношение бедняка к пышной
одежде, которая ему не по карману. Тем не менее Фостий был
уверен, что за всю свою жизнь не носил одежды проще.

-- Видите!-- воскликнул тощий, показывая на Фостия.-- Сняли с
парня вышитую тунику, и он стал похож на любого из нас. Ведь
говорил Фанасий, благослови его Фос: избавьтесь от разделяющего
людей богатства, и все мы станем одинаковы. Так мы и поступим
-- избавим от богатства <MI>всех.<D> И владыка благой и
премудрый нас за это возлюбит.

-- Есть и другой способ сделать всех одинаковыми -- позволить
всем стать богатыми,-- заметил Сиагрий, завистливо поглядывая
на загаженную тунику, от которой Фостий с такой радостью
избавился.-- Если эту тряпку хорошенько выстирать, то ее можно
толкнуть на рынке за приличные деньги.

-- Нет,-- твердо заявила Оливрия.-- Если ты пойдешь ее
продавать, то это будет то же самое, что кричать "Я здесь!"
шпионам Криспа. Ливаний велел нам уничтожить все, что у Фостия
было с собой, когда мы его похитили, и мы выполним его приказ.

-- Ладно, ладно,-- кисло пробормотал Сиагрий.-- Только все
равно жалко...

Тощий сразу встрепенулся:

-- Не те у тебя мысли, не те. Фанасий что говорил: наша цель в
уничтожении богатств, а не в равенстве, ибо Фос больше всех
любит тех, кто ради истины божьей расстается со всем, что у
него есть.

-- Об этом мне никто не говорил,-- ответил Сиагрий.-- Если все
мы станем равными -- богатыми или бедными,-- то перестанем
завидовать друг другу, а если зависть не есть грех, то что же
тогда, а?

Уперев руки в бока, он торжествующе взглянул на тощего.

-- Тогда вот что я тебе скажу...-- горячо начал тот, готовый,
подобно любому видессианину, броситься в бой на защиту своих
убеждений.

-- Ничего ты не скажешь,-- оборвала его Оливрия примерно таким
тоном, каким Крисп произносил свои решения, восседая на
троне.-- Силы материализма сильнее нас. И если мы начнем
ссориться между собой, то проиграем... поэтому никаких ссор.

Сиагрий и тощий дружно испепелили ее взглядами, но никто из них
не осмелился продолжить спор, и это весьма впечатлило Фостия.
Интересно, какой властью над своими приспешниками она обладает?
В любом случае, реальной. Быть может, она носит амулет... но
разве чары еретиков окажутся действенными?  Впрочем, еще
неизвестно, кто такие фанасиоты -- еретики или самые что ни на
есть ортодоксы.

Фостий еще не успел сформулировать ответ на любой из своих
вопросов, как тощий ткнул в него пальцем и спросил:

-- А что мы станем делать ночью с... этим?

-- Приглядывать и караулить,-- ответила Оливрия.-- Завтра мы
поедем дальше.

-- Тогда я его на всякий случай свяжу,-- заявил тощий.-- Если
он смоется, то хочу всем напомнить, что имперские палачи очень
искусно не дают человеку умереть, когда ему лучше быть
покойником.

-- Думаю, нам это не потребуется,-- возразила Оливрия, однако
на сей рас в ее голосе прозвучало сомнение, и она взглянула на
Сиагрия, ожидая поддержки. Коренастый силач покачал головой;
он проявил солидарность с тощим. Оливрия поморщилась, но
спорить не стала. Пожав плечами, она повернулась к Фостию:

-- Я считаю, что тебя можно не связывать, но они тебе пока что
еще недостаточно доверяют. Постарайся на нас за это не
сердиться.

Фостий тоже пожал плечами:

-- Не стану отрицать, что я долго и упорно размышлял о том,
становиться ли мне одним из вас, фанасиотов, но никогда не
предполагал, что меня... завербуют... подобным способом. И
если вы ожидаете, что я стану радоваться подобному обращению,
то, боюсь, вас постигнет разочарование.

-- Ты, во всяком случае, честный человек,-- сказала Оливрия.

-- Да он еще мальчишка -- такой же несмышленыш, как и ты,
Оливрия,-- фыркнул Сиагрий.-- Он еще верит в то, что с ним не
может случиться ничего плохого. Когда человек молод, он
называет то, чего ему хочется, а на последствия ему глубоко
начхать,-- ведь он, видите ли, верит, что в любом случае
будет жить вечно.

Фостий впервые услышал, как Сиагрий произносит столько слов
подряд. Юноша изо всех сил попытался сохранить лицо серьезным,
но не сдержался и расхохотался пронзительным, почти
истерическим смехом.

-- Что тут смешного?-- прорычал Сиагрий.-- Если ты смеешься
надо мной, то я живо отправлю тебя в лед. Я туда уже отправил
немало мужчин получше и покрепче тебя, клянусь благим богом.

Фостий попытался остановиться, но это оказалось нелегко.
Наконец он смог глубоко вдохнуть, задержать дыхание и медленно
выпустить воздух из легких. Когда истерика прошла, он медленно
и осторожно произнес:

-- Извини, Сиагрий. Дело в том, что я... не ожидал, что ты...
станешь говорить... в точности, как... мой отец.-- И он снова
затаил дыхание, подавляя новый приступ смеха.

-- Ха.-- Сиагрий улыбнулся, продемонстрировав несколько
сломанных зубов и пару дырок на месте выбитых.-- Да, может,
это и смешно. Но я думаю, когда ты побудешь с нами некоторое
время, то станешь думать так же, как и мы.

Фостий еще не успел ответить или даже обдумать ответ, как к
нему подошел тощий с веревкой.

-- Руки за спину,-- велел он.-- Я свяжу их не так крепко, как
было. Я...

Фостий сделал свой ход. В прочитанных им романах утверждалось,
будто человек, чье дело правое, способен одолеть нескольких
злодеев. Однако авторы этих романов никогда не имели дело с
тощим. Должно быть, Фостия выдали глаза, потому что тощий
врезал ему в пах даже быстрее, чем Фостий поднял руку для
удара. Юноша свалился мешком, испуская громкие стоны, и
его тут же стошнило. Он понимал, насколько жалко выглядит,
корчась и зажимая руками промежность, но ничего не мог с собой
поделать -- такой боли он никогда в жизни не испытывал.

-- Ты был прав,-- сказала Оливрия тощему каким-то странно
бесстрастным голосом.-- Его нужно связать на ночь.

Тощий кивнул. Выждав, когда Фостий перестал извиваться, он
сказал:

-- Вставай, ты. И без глупостей, а то получишь добавку.

Вытерев губы рукавом холщовой туники, Фостий с трудом
поднялся. Сперва ему пришлось привыкать к тому, что Диген
обращался к нему "юноша", а не "младшее величество"; теперь
же, страдая от боли, он даже не поморщился, услышав грубое
"ты". Повинуясь жесту тощего, он завел руки за спину и
позволил себя связать. Может, связали его и не настолько
крепко, как прежде, но и не слабо.

Похитители принесли Фостию одеяло, воняющее лошадиным потом,
и, когда он улегся, накрыли его. Мужчины ушли спать в дом,
оставив Оливрию караулить пленника первой. У девушки был с
собой охотничий лук и нож, не уступающий размерами короткому
мечу.

-- Приглядывай за ним!-- крикнул Сиагрий, высунувшись в
дверь.-- Если попробует освободиться, врежь ему хорошенько и
зови нас. Мы не можем позволить ему смыться.

-- Знаю,-- отозвалась Оливрия.-- Он не убежит.

По тому, как она держала лук, Фостий понял, что она умеет с
ним обращаться. Он не сомневался, что она без колебаний пустит
в него стрелу, если он попытается бежать. Но сейчас, когда
преподанный тощим урок все еще напоминал о себе тупой и
вызывающей тошноту болью, он никуда бежать не собирался, о чем
и сказал Оливрии.

-- Ты совершил глупость, попробовав бежать,-- ответила она тем
же странным бесстрастным тоном.

-- Я это уже понял,-- сказал Фостий и поморщился -- во рту все
еще оставался отвратительный привкус, словно он напился из
сточной канавы.

-- Зачем ты это сделал?

-- Сам не знаю. Наверное, потому что решил, что у меня
получится.-- Подумав немного, он добавил:-- Сиагрий наверное
сказал бы: потому что я молод и глуп.-- То, что Фостий думал о
Сиагрии и его мнении, он ни за что не сказал бы женщине, даже
той, что открыла ему свою наготу, а потом отравила и похитила.

В тот момент он вспомнил наготу Оливрии с абсолютным
безразличием, зная, что у него погублена если и не жизнь, то уж
сегодняшний вечер -- точно. Фостий поерзал на твердой земле,
пытаясь отыскать местечко помягче и хотя бы относительно
удобное.

-- Мне жаль, что так вышло,-- сказал Оливрия сочувственно,
словно они были друзьями.-- Ты хочешь отдохнуть?

-- То, что я хочу, и то, что могу,-- совсем не одно и тоже.

-- Боюсь, тут я тебе ничем не смогу помочь,-- ответила она, на
сей раз резко.-- Если бы ты не оказался таким болваном, я,
может быть, смогла бы облегчить твою участь, но раз уж ты...--
Она покачала головой.-- Сиагрий и наш друг правы -- тебя надо
доставить к Ливанию. Я знаю, он будет очень рад тебя увидеть.

-- Вернее, сцапать,-- вспыхнул Фостий.-- Кстати, почему ты
занимаешь столь высокое положение среди его приспешников?
Откуда тебе <MI>известно,<D> чему он будет рад, а чему нет?

-- На это нетрудно ответить. Я его дочь.






Вид у Заида был измотанный -- ему пришлось мчаться во весь
опор, чтобы догнать армию. Не слезая с седла, он склонил
голову, приветствуя Криспа:

-- Весьма сожалею, ваше величество, что мне не удалось
установить местонахождение вашего сына магическими средствами.
И я без жалоб приму любое наказание, которому вы соизволите
подвергнуть меня за неудачу.

-- Что ж, прекрасно,-- сказал Крисп. Заид замер, дожидаясь
приговора Автократора. Крисп произнес его своим самым
повелительным тоном:-- Отныне я приказываю тебе никогда не
произносить подобную чушь.-- И продолжил обычным голосом:--
Думаешь, я не знаю, что ты воспользовался всеми своими знаниями
и умениями?

-- Вы великодушны, ваше величество,-- ответил волшебник, не
скрывая облегчения, и на секунду взял поводья левой рукой, а
кулаком освободившейся правой ударил себя по бедру.-- Вы и
представить не можете, как гложет меня неудача! Ведь я привык
к успеху, клянусь владыкой благим и премудрым. Я прихожу в ярость
от одной мысли о маге, способном так меня унизить, и желаю
только одного -- узнать, кто он и где он, а потом придушить
собственными руками.

Откровенный гнев Заида заставил Криспа улыбнуться.

-- Человек, верящий в то, что его нельзя победить, чаще всего
оказывается прав.-- С его лица соскользнула улыбка.-- Кроме
того случая, разумеется, когда ему противостоит существо, более
сильное, чем человек. И если ты ошибся тогда, в столице, и мы
действительно имеем дело с Арвашем...

-- Подобная мысль приходила и ко мне,-- признался Заид.-- И
если я потерпел поражение от него, то сей факт, разумеется,
хорош для моего самоуважения, ибо кто среди смертных способен
выстоять против него в одиночку? Прежде чем присоединиться к
вам, я повторил те же проверки, что уже выполнял в Чародейской
коллегии, дополнив их и другими. Кто бы ни был враг, это не
Арваш.

-- Хорошо. Это означает, что Фостий не попал в руки Арваша...
а такой судьбы я не пожелал бы ни другу, ни врагу.

-- Полностью согласен. Мы все вздохнем с облегчением, если
Арваша больше не увидят среди живых. Но знание того, что не он
причастен к исчезновению вашего сына, вряд ли поможет нам
узнать истинного виновника.

-- Виновника? Да кто, кроме фанасиотов? Об этом я уже
догадался. Но для меня остается загадкой -- да и для тебя,
очевидно, тоже -- как они ухитрились его спрятать.-- Крисп
смолк, теребя себя за бороду и мысленно повторяя последнюю
фразу Заида, потом медленно произнес:-- У меня камень с сердца
свалился, когда я понял, что Арваш не похищал Фостия. Можешь
ли ты с помощью магии узнать, кто это сделал?

Маг оскалил зубы в гримасе отчаяния, которая напоминала улыбку
лишь тем, что его губы растянулись:

-- Ваше величество, моя магия не смогла даже отыскать вашего
сына, не говоря уже о его похитителе.

-- Это я уже понял. А жаль. Иногда у меня возникали особые
проблемы. И если бы я попытался решить с помощью одного
всеобъемлющего закона, такое решение подтолкнуло бы немало
людей к бунту и неповиновению. Но решать их все равно
требовалось, поэтому я справлялся с ними помаленьку -- немного
изменю в одном месте, немного в другом, что-то поменяю года
через два. Любой, кто думает, что запутанную проблему можно
решить одним махом, по моему мнению, дурак. То, что копится
годами, не исчезнет за день.

-- Истинно и мудро, ваше величество.

-- Ха! Если бы ты родился крестьянином, это вдолбили бы в тебя
с детства.

-- Возможно. Поверьте, ваше величество, я не собирался вам
льстить. Я просто хотел сказать, что не вижу, как можно
применить этот ваш принцип, пусть и замечательный, к нашей
конкретной проблеме.

-- Чья-то магия не позволяет тебе узнать, где находится
Фостий... верно?-- Крисп не стал ждать кивка Заида; он знал,
что прав.-- А можешь ли ты вместо поисков парня использовать
магию, чтобы узнать, какое именно колдовство не дает тебе это
сделать? Если ты узнаешь, кто помогает прятать Фостия, это
даст нам новое знание и может помочь в реальных поисках. Ну?
Такое возможно?

Заид задумчиво помолчал и наконец ответил:

-- Когда вы родились без таланта волшебника, ваше величество,
магическое искусство потеряло великого мастера. Ваш разум, да
простится мне столь грубое сравнение, изворотлив не меньше
пары совокупляющихся угрей.

-- Вот до чего доводит человека сидение на императорском
троне,-- прокомментировал Крисп.-- Это тебя или губит, или
наделяет изворотливостью. Так что, есть в моем предложении
смысл?

-- Возможно... Подобную процедуру я и в самом деле не
планировал. Но результатов обещать не могу. К тому же здесь,
не имея ресурсов Чародейской коллегии, я не хочу даже
пробовать. Если у меня что-то и получится, то для этого
потребуется весьма утонченное колдовство, ибо я не желаю
встревожить своего противника и дать ему понять, что его
персоной тайком интересуются.

-- Да, это нежелательно,-- согласился Крисп и опустил ладонь
на плечо Заида.-- Если ты считаешь, что попробовать стоит,
почтенный и чародейный господин, то сделай все, что сможешь. Я
верю в твои способности...

-- Сейчас, наверное, больше, чем я сам,-- отозвался Заид, но
Крисп не поверил ни его словам, ни тому, что Заид сам в это
верит.

-- Если идея не сработает,-- заметил Автократор,-- то мы
ничего не потеряем, верно?

-- Согласен, ваше величество,-- ответил волшебник.-- А пока
позвольте мне уточнить, чем я располагаю и какими приемами
придется воспользоваться. Мне очень жаль, что не могу быстро
ответить на вопрос об удачности вашей идеи, но мне
действительно необходимо провести тщательную теоретическую и
практическую подготовку. Обещаю немедленно сообщить вам как
только я или отыщу способ совершить попытку, или обнаружу, что
мне для этого не хватает мастерства, знаний или
принадлежностей.

-- Большего я не могу требовать,-- сказал Крисп и, еще
не договорив, обнаружил, что отвечает спине Заида -- маг уже
развернул лошадь. Когда к нему приходила идея, он начинал
бормотать себе под нос и начисто забывал о всяческих
церемониях и даже о вежливости. Но Крисп не обижался --
длинный список успехов Заида оправдал бы и гораздо более
серьезные недостатки его поведения.

Вскоре император был вынужден отложить магические схемы и даже
тревогу о Фостии на второй план. Вскоре после полудня армия
вошла в Харас, и он собственными глазами увидел, какой разгром
фанасиоты устроили на армейский складах. Картина опустошения
невольно произвела на него впечатление -- они проделали
работу, которая согрела бы сердце командира любого
диверсионного отряда.

Конечно, местные интенданты облегчили им труд. Емкости складов
за хлипкими стенами маленького городка, наверное, не хватило,
и поэтому мешки с зерном и поленницы нарубленных дров
хранились снаружи. Теперь эти места можно было опознать по
черным проплешинам обугленной земли и едкому запаху пожарищ.

Неподалеку от черного пятна виднелось огромное красное. Куча
черепков в его центре свидетельствовала, что здесь находился
запас армейского вина. Теперь солдатам вскоре придется пить
воду, что заставит из ворчать еще больше, а заодно и наградит
расстройством желудка.

Крисп пощелкал языком, сожалея о потере такого количества
добра. Провинция была не из богатых, и на заполнение складов
ушло несколько лет терпеливых усилий. Их содержимое могло
спасти всю округу от голода в случае неурожая или же, как
сейчас, позволило бы армии двигаться дальше, не добывая еду и
фураж у крестьян.

Подъехал Саркис, остановил коня рядом с Криспом и тоже стал
оценивать ущерб. Генерал указал на то, что прежде было загоном
для скота:

-- Видите? Нас дожидался и скот.

-- Верно,-- вздохнул Крисп.-- Теперь говядиной закусывают
фанасиоты.

-- Я слышал, их заповеди запрещают есть мясо.

-- Да, правильно. Часть они забили...-- Автократор поморщился,
уловив вонь, исходящую от раздувшихся туш за сломанной
изгородью,-- ...а остальных угнали. Теперь скот для нас
потерян, сомнений нет.

-- Скверно, скверно,-- отозвался Саркис. Судя по тону, его
больше заботило, как набить собственное брюхо, чем последствия
налета для всей армии.

-- Мы сможем переправить некоторое количество провизии
кораблями в Наколею,-- сказал Крисп.-- Но это весьма растянет
нашу линию снабжения, клянусь благим богом. Смогут твои люди
обеспечить защиту фургонов, когда они направятся к армии?

-- Некоторые доберутся, ваше величество. Скорее всего,
доберутся почти все. Однако, если еретики нападут, часть мы
обязательно потеряем. К тому же для охраны фургонов
потребуются солдаты, а это равносильно тому, что боевые части
могут приравнять охранников к потерям, словно фанасиоты
перерезали им глотки.

-- Ты снова прав. Хотя жестоко мне про это напоминать.

Крисп знал численность своих войск, выступивших в поход против
фанасиотов, а опыт предыдущих кампаний позволил достаточно
точно оценить, сколько кавалеристов придется выделить Саркису
для охраны линии снабжения. Зато он гораздо хуже представлял,
столько солдат смогут выставить фанасиоты на поле боя.
Выступая из столицы он думал, что у него достаточно сил для
быстрой победы. Теперь она казалась куда менее вероятной.

-- Жаль, что войны не всегда бывают легкими, верно, ваше
величество?-- спросил Саркис.

-- Может, это и хорошо,-- ответил Крисп. Когда Саркис
удивленно приподнял кустистые седеющие брови, он пояснил:--
Если бы они были легкими, у меня появилось бы искушение
воевать чаще. А кому это нужно?

-- Да, что-то в этом есть,-- согласился Саркис.

Крисп перевел взгляд на небо. Погоду он предсказывал с
мастерством, приобретенным за годы деревенской жизни, когда
выживание зимой зависело от того, правильно ли угадано время
весеннего сева. И теперь Криспу не понравилось то, что ему
подсказывало чутье. Ветер переменился и задул с северо-запада;
в той же стороне на горизонте начали вспухать облака, густые и
темные. Крисп указал на них Саркису:

-- У нас осталось мало времени на неотложные дела. Кажется, в
этом году дожди начнутся рано.-- Крисп нахмурился.-- Я
наверняка не ошибусь.

-- Ничто не происходит так легко, как нам хочется, верно, ваше
величество?-- спросил Саркис.-- Остается лишь стараться изо
всех сил. Разбить их разок, и одной большой заботой станет
меньше, хотя они еще годами будут нам досаждать по мелочам.

-- Да, пожалуй.-- Однако предложенное Саркисом решение, хотя и
практичное, не удовлетворило Криспа.-- Я не желаю вести эту
войну бесконечно. Она принесет лишь горе и печаль мне и
Фостию.-- Крисп не желал признавать вслух, что его похищенный
старший сын может и не унаследовать трон.-- Если религиозной
ссоре дать хоть малейший шанс, она будет тлеть вечно.

-- Верно. Кому это знать лучше, чем одному из "принцев"?--
спросил Саркис.-- Если бы вы, имперцы, оставили нашу теологию
в покое...

-- ...то пришли бы макуранцы и попробовали силой обратить вас
в культ Четырех Пророков,-- оборвал его Крисп.-- Они уже
поступали так несколько раз в прошлом.

-- И им повезло не больше, чем видессианам. Мы, васпуракане,
народ упрямый,-- возразил Саркис с улыбкой, которая заставила
Криспа вспомнить ловкого и худощавого офицера, каким тот
когда-то был. Саркис сохранил твердость и ясность ума, но
худощавым ему уже никогда не быть. Что ж, Крисп за эти годы
тоже не помолодел и хотя прибавил в весе поменьше командира
своих кавалеристов, после проведенного в седле дня у него до
сих пор ныли все кости.

-- Если бы мне сейчас пришлось снова мчаться в столицу от
самой кубратской границы, думаю, я помер бы на дороге,--
сказал он, вспомнив, как в молодости они проделали этот путь с
Саркисом.

-- Однако мы ухитрились это сделать, когда были совсем
сопляками,-- сказал васпураканин и взглянул на свой
внушительный живот.-- Я бы, пожалуй, и сейчас доскакал, да
только угробил бы несколько лошадей, а не себя. Я растолстел,
как старик Маммиан, а ведь я куда моложе его.

-- Да, время идет.-- Крисп вновь взглянул на северо-запад.  Да,
тучи собираются все гуще. Его лицо исказилось; уж больно
зловещей оказалась эта мысль.-- И его становится все меньше и у
нас, и у армии. Так что если мы не хотим утопить ее в грязи,
нам нужно быстро двигаться вперед. Тут ты прав.

Он вновь задумался, не лучше ли было начать кампанию против
фанасиотов весной? Проиграть битву еретикам... скверно, но
куда опаснее будет отступать в грязи и унижении.

Сделав над собой усилие, он заставил мысли свернуть с опасной
тропы. Теперь слишком поздно мучить себя, мысленно представляя
другие варианты. Выбор сделан, остается примириться с его
последствиями и сделать все возможное, чтобы придать этим
последствиям желаемую форму.

Он повернулся к Саркису:

-- Раз склады полностью разграблены, не вижу смысла разбивать
здесь лагерь. Кстати, если солдаты проведут ночь рядом с этом
разгромом, это не поднимет им дух. Так что лучше двинуться
дальше по запланированному маршруту.

-- Есть, ваше величество. Нам нужно добраться до Рогмора
послезавтра. Или завтра вечером, если поднажмем.-- Саркис на
секунду смолк.-- Правда, склады в Рогморе тоже сожжены.

-- Знаю. Но в Аптосе, насколько мне известно, нет. И если мы
станем двигаться быстро, то успеем добраться до складов в
Аптосе раньше, чем у нас закончатся взятые в Наколее припасы.

-- Хорошо бы,-- согласился Саркис.-- А если нет, то у нас
появится чудесный выбор -- или голодать, или реквизировать
продовольствие у крестьян.

-- Если мы начнем грабить собственных крестьян, то следующим
утром в лагере фанасиотов прибавится десять тысяч человек,--
возразил Крисп, поморщившись.-- Уж я лучше отступлю; тогда
меня назовут осторожным, но только не злодеем.

-- Как скажете, ваше величество.-- Саркис склонил голову.--
Будем надеяться на быстрое и триумфальное наступление, тогда
нам не придется тревожиться из-за этого неприятного выбора.

-- Надежда -- штука прекрасная,-- заметил Крисп,-- но не
помешает также и составить планы на будущее, чтобы несчастье,
если оно нас настигнет, не застало нас врасплох только потому,
что мы дрыхли, а не шевелили мозгами.

-- Разумно,-- усмехнулся Саркис.-- Кажется, я много раз
говорил вам это за прошедшие годы... впрочем, вы
<MI>всегда<D> были разумны.

-- Вот как? Я слышал немало льстивых слов, но любая лесть
доставляла мне меньше удовольствия, чем сказанное тобой.--
Крисп мысленно повторил слова Саркиса: "Он был разумен". Я
скорее соглашусь, чтобы на моей мемориальной стеле выбили эти
слова, чем ту брехню, что любят высекать каменотесы.

Саркис сложил два пальца в жест, отклоняющий даже случайное
упоминание о смерти:

-- Желаю вам пережить еще одно поколение каменотесов, ваше
величество.

-- И ковылять по столичным улицам сгорбленным
восьмидесятилетним старикашкой, ты это хотел сказать? Что ж,
может быть, твои слова и сбудутся, хотя владыке благому и
премудрому известно, что большинству людей не везет
настолько.-- Крисп посмотрел по сторонам, проверяя, нет ли
поблизости Эврипа или Катаколона, и добавил, все равно понизив
голос:-- Если меня и в самом деле постигнет такая судьба, то
вряд ли мои сыновья будут в восторге.

-- Вы сумеете с ними справиться,-- уверенно произнес Саркис.--
Пока что вы справлялись со всем, что благой бог подбрасывал
вам на жизненном пути.

-- Но это не гарантия, что я и в следующий раз стану
победителем,-- возразил Крисп.-- Но, думаю, пока я про это
помню, у меня все будет хорошо. Ладно, довольно чесать
языками; чем скорее мы доберемся до Аптоса, тем счастливее я
буду.

Прослужив Криспу всю свою жизнь, Саркис научился понимать,
когда именно император подразумевает больше, чем произносит.
Он пришпорил своего коня -- несмотря на возраст и солидный
живот, он не разучился прекрасно держаться в седле и
наслаждался ездой на резвом скакуне -- и пустил его галопом.
Через несколько секунд горны сигнальщиков пропели новую
команду. Солдаты марширующей армии прибавили шаг, словно
спасаясь от копящихся за их спинами грозовых туч.

Харас располагался на материковом краю прибрежной равнины.
После него дорога на Рогмор взбиралась на центральное плато,
занимающее почти всю площадь западных провинций: более сухое,
холмистое и не столь плодородное по сравнению с низинными
землями. В долинах рек и там, где дождей выпадало больше
среднего, крестьяне собирали один урожай в год, как и в родных
краях Криспа. Во всех остальных частях плато трава и кусты
росли лучше злаков, поэтому их использовали как обширные
пастбища.

Местность на плато Крисп оглядывал с подозрительностью -- не
потому, что эти края были бедны, а потому что холмисты.
Гораздо больше ему был по душе открытый со всех сторон
горизонт -- в такой местности пришлось бы изрядно потрудиться,
готовя засаду. Тут же, среди холмов, подходящие для засады
места попадались через каждые несколько сот шагов.

Он приказал усилить авангард, чтобы не позволить фанасиотам
остановить марширующую на Рогмор армию. Когда на плато
поднялся последний солдат, он облегченно перевел дух и вознес
благодарную молитву Фосу. Если бы еретиками командовал он, то
ударил бы по имперской армии как можно раньше и как можно
сильнее, а теперь попытка задержать ее на марше стала бы
равносильна крупному сражению. Подумав о сражении, он
проверил, легко ли вынимается из ножен сабля. Он, конечно, не
чемпион по фехтованию, но если приходится сражаться, вполне
может постоять за себя.

Стратегически лидер фанасиотов мыслил так же, как и Крисп, но
тактику избрал иную. Вскоре после того, как имперская армия
поднялась на плато, в ее арьергарде началась какая-то
суматоха. Солдаты Криспа растянулись в колонну более мили
длиной, и на выяснение ситуации требовалось определенное
время, как если бы армия была длинным, худым и довольно глупым
драконом, у которого поступающий от хвоста сигнал долго идет
до головы.

Убедившись наконец, что сумятица и в самом деле вызвана боевым
столкновением, Крисп отдал сигнальщикам приказ остановить всю
колонну. Едва стихли звуки горнов, Криспа начали одолевать
сомнения -- уж не совершил ли он ошибку? Но что еще оставалось
ему делать? Предоставить арьергарду отбиваться самому, когда
авангард продолжает двигаться вперед, было бы чистым
безрассудством.

Крисп повернулся к Катаколону, сидевшему на лошади в
нескольких шагах от него:

-- Скачи туда галопом, выясни, что там происходит, и сообщи
мне. Быстрее!

-- Есть, отец!

Катаколон, чьи глаза возбужденно заблестели, пришпорил лошадь.
Та возмущенно заржала от подобного обращения, но тут же
рванулась вперед с такой прытью, что Катаколон едва не
кувыркнулся через хвост.

Младший сын Автократора вернулся гораздо быстрее, чем Крисп
ожидал, но гнев императора сразу улетучился, когда он увидел
скачущего следом за Катаколоном посыльного, в котором узнал
одного из солдат Ноэтия.

-- Ну?-- рявкнул Крисп.

Посыльный отдал честь.

-- Да возрадуется ваше величество, нас атаковала банда человек
в сорок. Они приблизились и стали обстреливать нас из луков.
Когда мы пошли в контратаку, большинство ускакало, но
несколько человек остались и стали биться на саблях, чтобы
другие успели уйти.

-- Потери есть?-- спросил Крисп.

-- У нас один убит и четверо ранены, ваше величество,--
ответил посыльный.-- Мы убили пятерых, и еще несколько
нападавших пошатывались в седлах, когда убегали.

-- Пленные есть?

-- Когда я выехал к вам, погоня еще продолжалась. При мне
пленников не захватывали, но, как я уже сказал, у меня
неполная информация.

-- Поеду назад и выясню все сам,-- решил Крисп и повернулся к
Катаколону:-- Передай музыкантам, пусть сыграют "поход".--
Когда сын заторопился исполнить приказ, он сказал
посыльному:-- Проводи меня к Ноэтию. Я сам послушаю его рапорт.

Погоняя коня, Крисп кипел от возмущения. Жалкие сорок человек
задержали его на целый час. Еще несколько таких булавочных
уколов, и армия начнет голодать, не добравшись вовремя до
Аптоса. "Надо усилить кавалерийские заслоны",-- решил он.
Налетчиков следует отгонять прежде, чем они приблизятся к
главным силам. Патрульные кавалеристы смогут сражаться, не
прекращая движения вперед, а если натиск окажется слишком
сильным -- вернуться к своим товарищам.

Он надеялся, что кавалеристы сумели захватить нескольких
фанасиотов. Один допрос стоил тысячи предположений, особенно в
ситуации, когда ему так мало известно о противнике. Он знал о
способах, с помощью которых его люди могли выжать правду из
любого пленника. Эти методы ему не нравились, однако любой
человек, захваченный с оружием в руках и выступивший против
Автократора, однозначно считался предателем и бунтовщиком, и с
ним никто не собирался церемониться, раз его действия
представляли угрозу империи.

Один из раненых солдат Криспа лежал в фургоне; над ним уже
склонился жрец-целитель в синей рясе. Солдат слабо корчился --
из его шеи торчала стрела. Крисп натянул поводья, желая
понаблюдать за работой целителя. Сперва он удивился, почему тот
не извлек из шеи стрелу, но потом догадался, что именно она не
дает раненому за несколько секунд истечь кровью и умереть. Да,
целителю придется нелегко.

Тот вновь и вновь повторял молитву Фосу:

-- Будь благословен Фос, владыка благой и премудрый, милостью
твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится
великое искушение жизни нам во благодать.

Погрузившись при помощи молитвы в целительный транс, он
опустил одну руку на шею раненого, а второй ухватился за
стрелу, которая покачивалась от дыхания солдата.

Внезапно целитель резко выдернул стрелу. Солдат закричал, в
горле у него заклокотало, в лицо жрецу брызнула кровь. Тот
словно и не заметил ее, ни на мгновение не утратив
сосредоточенности.

Внезапно фонтан крови иссяк, словно рука целителя повернула
кран. По спине Криспа побежали мурашки -- так всегда случалось,
когда он видел целителя за работой. Он подумал, что воздух над
раненым солдатом должен слегка дрожать, словно над костром,--
настолько мощной была живительная сила, перетекающая от жреца к
солдату. Но его глаза, в отличие от других, не столь легко
обозначаемых органов чувств, не различали ничего.

Целитель выпустил раненого и сел. Лицо человека в синей рясе
было бледным и измученным -- плата за потраченную целительную
силу. Через секунду сел и солдат. На шее у него виднелся
белесый шрам; казалось, ему уже несколько лет. Бывший раненый
с изумлением взял окровавленную стрелу, еще недавно торчавшую
у него в шее.

-- Благодарю вас, святой отец,-- сказал совершенно обычным
голосом.-- Я уже думал, что умер.

-- А мне это кажется сейчас,-- прохрипел жрец.-- Воды или
вина, умоляю.

Солдат сорвал с пояса флягу и протянул ее спасшему его
человеку в синей рясе. Целитель запрокинул голову, прижал
горлышко к губам и стал жадно пить большими глотками.

Крисп тронул коня, радуясь выздоровлению солдата. Лучше всего
целителям удавалось справляться с последствиями стычек, а не
битв, потому что у них быстро истощались магические силы -- и
собственные тоже. При крупных сражениях они помогали лишь
самым тяжелым раненым, оставляя всех прочих обычным лекарям,
которые сражались с ранами при помощи игл и повязок, а не магии.

Навстречу Криспу уже ехал Ноэтий. Отдав честь, он сказал
императору:

-- Мы без труда отогнали негодяев, ваше величество. Мне жаль,
что из-за этого пришлось остановить колонну.

-- Мне этого жаль вдвое больше твоего,-- ответил Крисп.-- Что
ж, если благой бог пожелает, такое больше не повторится.-- Он
объяснил свой план окружения армии кавалерийскими пикетами.
Выслушав его, Ноэтий одобрительно кивнул.--Твои люди захватили
кого-нибудь из мятежников?

-- Да, одного -- уже после того, как я выслал к вам
Барисбакурия,-- ответил Ноэтий.-- Так что, будем давить
фанасиотский сыр, пока из него не потечет сыворотка?

Находившиеся неподалеку два младших офицера из отряда Ноэтия
мрачно усмехнулись, услышав жестокое предложение своего
командира, облаченное в шутовской наряд.

-- Пока не надо,-- решил Крисп.-- Сперва посмотрим, что из
него сумеет вытянуть магия. Приведите пленника сюда, хочу на
него взглянуть.

Ноэтий отдал приказ, и вскоре несколько солдат привели к
Автократору юношу в домотканой крестьянской тунике. Пленник,
должно быть, упал с лошади -- на локтях и выше одного колена
одежда была порвана, и в этих трех местах и еще в нескольких
кожа была ободрана до крови. Из глубокой царапины на лбу
сочилась сукровица, стекая на глаз.

Но дерзости пленник не утратил. Когда один из охранников
прорычал: "Пади ниц перед его величеством, недоносок", юноша
опустил голову, но лишь для того, чтобы сплюнуть себе под
ноги, словно отвергая Скотоса. Рассвирепевшие солдаты силой
заставили его простереться перед Криспом.

-- Поднимите его,-- велел Крисп, подумав о том, что
кавалеристы наверняка избили бы пленника, если бы рядом не
было императора. Когда униженный юноша в разодранной одежде --
на вид он был ровесником Эврипа, а то и Катаколона -- вновь
взглянул на Криспа, то спросил:

-- Что я сделал тебе такого, что ты относишься ко мне, как к
темному богу?

Пленник шевельнул челюстью, вероятно, собираясь сплюнуть еще
раз.

-- Ты ведь не хочешь это сделать, парень,-- предупредил один из
солдат.

Юноша все равно плюнул. Крисп позволил охранникам немного
поучить его уму-разуму, но вскоре поднял руку:

-- Довольно. Я хочу, чтобы он ответил мне откровенно. Что я
сделал, чтобы заслужить такую ненависть? Почти всю его жизнь
страна ни с кем не воевала, а налоги низки, как никогда. Что
он имеет против меня? Почему ты так невзлюбил меня, парень?
Можешь сказать все, что думаешь; на тебя уже упала тень палача.

-- Думаешь, я боюсь смерти?-- спросил пленник.-- Да я смеюсь
над ней, клянусь благим богом -- она вырвет меня из мира, этой
ловушки Скотоса, и пошлет к вечному свету Фоса. Делай со мной,
что хочешь, я переживу этот миг мучений, а потом стряхну с
себя дерьмо, которое мы называем телом, словно бабочка,
вылезающая из куколки.

Глаза парня сверкали, правда, он все время моргал тем глазом,
что находился под ссадиной на лбу. Последний раз такие горящие
фанатизмом глаза Крисп видел у священника Пирра, бывшего
сперва его благодетелем, затем вселенским патриархом, а под
конец столь ревностным и несгибаемым защитником
ортодоксальной веры, что его пришлось сместить.

-- Ладно, молодой человек...-- Крисп внезапно понял, что
разговаривает с парнем, как одним из своих сыновей, ляпнувшим
какую-нибудь глупость.-- ...ты презираешь мир. Но почему ты
презираешь мое место в нем?

-- Потому что ты богат и валяешься в своем золоте, как боров
в грязи,-- ответил молодой фанасиот.-- Потому что предпочел
материальное духовному и тем самым отдал свою душу Скотосу.

-- Эй, ты, разговаривай с его величеством почтительно или
пожалеешь!-- рявкнул один из кавалеристов. В ответ пленник
снова плюнул. Солдат ударил его по лицу тыльной стороной
ладони. Из уголка рта юноши потекла кровь.

-- Довольно,-- велел Крисп.-- Он лишь один из многих, кто
думает так же. Он объелся ложными проповедями, и теперь его от
них тошнит.

-- Лжец!-- крикнул юный еретик, безразличный к собственной
судьбе.-- Это ты один из тех, чей разум отравлен ложным
учением. Отрекись же от мира и вещей мирских ради жизни
истинной и вечной, что ждет нас после смерти!-- Руки он
воздеть не мог, но поднял к небу глаза.-- Будь благословен
Фос, владыка благой и премудрый...

Услышав, как еретик обращается к благому богу теми же словами,
какие он произносил всю жизнь, Крисп на мгновение даже
усомнился в собственной правоте. Пирр, возможно, смог бы почти
согласиться с молодым фанасиотом, но даже истый аскет Пирр не
стал бы проповедовать идею уничтожения всего материального в
этом мире ради жизни посмертной. Как станут люди жить и
растить потомство, если уничтожат свои фермы и мастерские и
бросят на произвол судьбы родителей и детей?

-- Если бы вы, фанасиоты, добились своего, неужели вы
позволили бы человечеству вымереть в течение одного поколения
ради того, чтобы в мире не осталось грешников?

-- Да, именно так,-- ответил юноша.-- Мы знаем, что этого
будет непросто добиться -- ведь большинство людей слишком
трусливо и слишком привязано к материализму...

-- Под которым ты подразумеваешь полный желудок и крышу над
головой,-- прервал его Крисп.

-- Все, что привязывает человека к миру есть зло и порождение
Скотоса,-- упорствовал пленник.-- Самые чистые среди нас
перестают есть и умирают от голода, лишь бы как можно быстрее
воссоединиться с Фосом.

Крисп поверил ему. Многие видессиане, как еретики, так и
ортодоксы, отличались подобным фанатический аскетизм. Однако
фанасиоты, кажется, сумели отыскать способ обращения это
религиозной энергии в свою пользу -- наверное, даже
эффективнее, чем это удавалось делать столичным священникам.

-- Я собираюсь прожить в этом мире так долго и настолько
хорошо, как сумею,-- сказал Автократор. Фанасиот презрительно
рассмеялся, но Криспу его отношение было безразлично. Познав в
молодости нищету и голод, он не видел смысла в добровольном
возвращении к ним. 

Он повернулся к охранявшим пленника солдатам:

-- Усадите его на лошадь и привяжите. Не дайте ему сбежать или
причинить себе вред. Когда мы вечером разобьем лагерь, я
прикажу Заиду допросить его. И если магия не сможет вытянуть
из него нужные мне сведения...

Охранники кивнули. Юный еретик сверкнул глазами. Крисп гадал,
как долго пленник сможет сохранять дерзость, испробовав огня и
железа, и понадеялся, что это ему не придется выяснять.

Ближе к вечеру фанасиоты вновь попытались совершить налет на
имперскую армия. Вскоре к Криспу приблизился гонец, держа
отрубленную голову, из которой еще сочилась кровь. При виде
этого зрелища желудок Криспа запротестовал; голова была
отрублена грубо, словно топором орудовал забивший свинью
крестьянин, а запах свежей крови тоже вызывал воспоминания о
скотобойне.

Если у гонца и появились подобные мысли, то на него они ничуть
не повлияли. Ухмыляясь, он сказал:

-- Мы отогнали сукиных детей, ваше величество,-- вы мудро
поступили, приказав окружить колонну пикетами. А этот сопляк
слишком медленно удирал.

-- Прекрасно,-- отозвался Крисп, стараясь не заглядывать в
незрячие глаза на отрубленной голове. Запустив руку в
подвешенный к поясу кошелек, он выудил золотой и дал его
гонцу:-- Это тебе за хорошую новость.

-- Благослови вас Фос, ваше величество!-- воскликнул солдат.--
Может, нам насадить голову этого парня на копье и везти
впереди вместо знамени?

-- Нет,-- отрезал Крисп, содрогнувшись. Не хватало еще, чтобы
местные крестьяне восприняли его армию как банду головорезов,
жаждущих бессмысленных убийств,-- они тут же перекинутся к
мятежникам. С трудом сохраняя на лице невозмутимость,
Автократор добавил:-- Похорони ее, выбрось в канаву, сделай,
что хочешь, только не оставляй на виду. Мы хотим, чтобы люди
знали, что мы пришли искоренить ересь, а не искать славы в
убийствах.

-- Как прикажете, ваше величество,-- радостно ответил гонец.
Награда обрадовала его, хотя император и отклонил его
предложение. Крисп знал, что некоторые его предшественники --
кстати, не худшие правители из всех, что знал Видесс --
согласились бы с курьером или даже сами предложили такое. Но
Криспу это казалось чрезмерной жестокостью.

Когда армия остановилась на ночевку, он пришел к шатру Заида.
Пленный фанасиот уже сидел там, привязанный к складному стулу,
а маг расхаживал рядом с отчаянием на лице.

-- Вы уже знакомы с чарами правдивости, использующими два
зеркала, ваше величество?-- спросил он, указывая на свой
магический инвентарь.

-- Да, я видел это в действии,-- подтвердил Крисп.-- Так что?
Ты опять потерпел неудачу?

-- Это еще мягко сказано. Я не добился ничего... совершенно
ничего, понимаете? 

Заид, один из вежливейших сподвижников Криспа, сейчас имел
такой вид, словно был готов вырвать из пленника причину своего
поражения раскаленными щипцами.

-- А можно ли поставить защиту против твоих чар?

-- Очевидно, можно.-- Заид, прежде чем продолжить, бросил на
пленника очередной яростный взгляд.-- Это я знал и прежде. Но
мне даже в голову не приходило, что этого вшивого фанасиота
снабдят столь мощной защитой. Если все мятежники подобным
образом защищены, то допросы станут менее надежными и более
кровавыми.

-- Истина благого бога охраняет меня,-- гордо заявил пленник,
словно не понимая, что неуязвимость перед магией отдаст его в
руки пыточников.

-- А вдруг он говорит правду?-- спросил Крисп.

Заид презрительно фыркнул, но внезапно задумался.

-- Возможно, фанатизм и служит ему определенной защитой,--
предположил маг.-- Одна из причин, почему волшебство столь
часто оказывается бессильным на поле битвы, состоит в том, что
сильно возбужденные люди менее уязвимы для его воздействия. И
искренняя вера в собственную правоту может сходным образом
защищать этого парня.

-- А можешь ты проверить, так ли это?

-- На это требуется определенное время.-- Заид поджал губы и,
судя по его лицу, собрался погрузиться в размышления.

Но Крисп его уже опередил. Едва фанасиотов касалась магия,
что-то обязательно шло наперекосяк. Заид не сумел определить,
куда еретики увезли Фостия -- чье отсутствие стало для отца
болью, которую он кое-как подавлял бесконечной работой,-- он
не сумел выяснить, <MI>почему<D> не в силах это узнать, а теперь
не смог выжать правду из обыкновенного пленного. С точки
зрения Заида, фанасиот стал интригующим вызовом его магическим
способностям. Для Криспа неудача Заида превратила пленника в
препятствие, которое необходимо сокрушить, потому что более
мягкими методами с ним не справиться.

-- Пусть им займутся люди в красной коже,-- резко произнес
император. Следователи, не прибегавшие к магии, носили красную
кожаную одежду, на которой кровь не видна.

В молодости Крисп не столь быстро отдал бы такой приказ. Он
знал, что проведенные на троне годы -- и его желание оставаться
на нем еще много лет -- сделали его более жестким, пожалуй,
даже жестоким. Но у него всегда хватало сил распознать в себе
эту жесткость и не прибегать к ней до тех пор, когда обойтись
без нее никак нельзя. И сейчас, рассудил Крисп, настал как раз
такой момент.

Вопли фанасиота долго не давали ему заснуть. Крисп был
правителем, поступавшим так, как полагал необходимым; монстром
себя он не считал. Уже после полуночи он влил в себя чашу вина
и отгородился винными парами от криков пленника.  Наконец он
уснул.