Иан Уотсон ВПЕРЕД! -------------------------------------------------------------- Ian Watson. "Cruising" (1985) (с) Александр Филонов, перевод (e-mail: avf@computerra.ru) Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. -------------------------------------------------------------- Из своего укрытия под бетонной плитой бруствера я слежу за ласточками-касатками, собирающимися над моим летным полем в стаю. Они носятся в воздухе, как безумные; в погоне за комарами щелкают своими крохотными клювами, будто кастаньетами - торопятся набрать последний грамм жира перед великим перелетом. Будто множество эльфов, кружат они в хороводе вокруг подпирающего небосвод воображаемого майского шеста. Как раз сейчас они деловито снимают украшавшие шест с весны ленты и цветы. Я мысленно устремляюсь за ними. - Идут туманы! Мы чуем туманы! - кричат они. - Посмотрите-ка, кусты так и ломятся от изобилия ягод! - Сегодня ветер с юга. Он зовет! - Слышите его посвист среди дюн? Слышите вопли обезьян? - Слышите храп верблюдов и рык львов? - Мы рискуем опоздать! Я прекрасно их понимаю - мой разум устроен точно так же, как их крошечные мозги. Как и ласточки, я заранее знаю каждую возвышенность и низинку, каждую речушку и долину по пути к месту своего назначения. У нас с ними общие инстинкты, но мои находятся под строгим контролем. Как я завидую свободе их перелетов, пусть эта свобода и равнозначна смерти для них! Неужели я единственная в своей стае, кто слышит клич ласточек? Неужели лишь я одна ощущаю восторг, скуку и зависть? Очень может быть. Мои три подруги (не знаю, как назвать их иначе) по нашему передвижному стальному гнезду лежат безмолвно и недвижно, не выказывая и тени чувства. Все их мысли скрыты под замком за семью печатями. Мысли ласточек - другое дело. Пичуги выписывают в небе восьмерку за восьмеркой, будто раскручиваемые невидимой рукой пращи. - _Цив-ви! Див-но, див-но!_ - чирикает одна из них. Это призыв распахнуть крылья и устремиться на юг, только на юг - пока воздух не напоят дивные ароматы южной Африки. Я решила назвать эту птаху Эми. Я мысленно следую за ней. Ах, Эми, дивная Эми, несравненная летунья! Эми взмахивает хвостом, как веером, и на полной скорости разворачивается в обратном направлении, нетерпеливо трепеща крыльями уже в другом квадрате небосвода, и тут же подхватывает клювом крохотного паучка, парившего на своей серебристой шелковинке. Что-то теснит ей грудь, но это сладостная боль, рожденная восторгом упоенья - именно она-то и не дает этой птахе застаиваться на месте. - Я не вынесу и дня задержки! - говорит она своему супругу Нижинскому (так я прозвала его за проворство). Голос Эми напоминает лепет горного ручья, журчание воды по каменистому руслу. Она и еще двадцать пичуг устремляются к вытянувшимся по периметру летного поля телефонным проводам. Там они принимаются щебетать о предстоящем маршруте: горные перевалы в Пиренеях, пыльные равнины Кастилии, вопящие на скалах Гибралтара обезьяны. Дальше - пустынные форты и оазисы, а потом... Сушь раскаленных песков Сахары, испепеляющих небо таким жаром, что многим пичугам предстоит встретить смерть в полете; многие падут на землю камнем. Ничего удивительного, что Эми и Нижинский беспокоятся за младшенькую, которую я назвала Павловой. - В этом году пустыня может оказаться шире, - щебечет Эми. - В прошлом году она была шире, чем в позапрошлом. Но оставаться нельзя. Скоро придут морозы, и все насекомые здесь погибнут. - Мне кажется, Павлова еще недостаточно окрепла. - Окрепла, нет ли, но всем пора в путь. - Эми, заметь, мы всегда поступаем так и никак иначе - вот что ставит меня в тупик! Что положено, то и делаем. Неужели все на свете поступают так же? - Но суть жизнь в том и состоит, чтобы делать, что _положено!_ - вскидывается потрясенная Эми. - В том и состоит чистая радость бытия. - Она быстро поправила клювом перышки под крылом. - Если мир прервет свое коловращение, ласточки смогут больше не летать - но тогда и только тогда! Не волнуйся, мы все долетим в целости и сохранности. Сердцем чую - это будет чудеснейший перелет! Ласточки расположились на проводах в строжайшем порядке, как солдаты на параде. Все они облачены в одинаковые иссиня-черные мундиры с фрачными фалдами, одинаковые рыжеватые шапочки с ленточками под подбородком и одинаковые белоснежные манишки. - Прямо умираю от нетерпения посмотреть на вашу пустыню, - чирикает малышка Павлова. - То есть, я _уже_ вижу ее мысленным взором, и мне ни чуточки не страшно. Я перемахну ее за день. - Ни за день, ни за два, - возражает Нижинский. - Твой мысленный взор обманулся. Сахара с каждым годом становится все шире. На мгновение мне становится жаль этих птах - уж мой-то мысленный взор никогда не обманывается. Но какое мне дело до Сахары? Путь _моего_ перелета лежит на восток. Что-то назревает! Здесь, в бункере, мои солдаты забираются в свои бронированные джипы, а мой обслуживающий персонал - в свои грузовики. Мое стальное гнездо пробуждается среди рева двигателей. Ворота бункера опускаются. И меня вывозят под открытое небо! Мы затаились на деревенской дороге, к югу от летного поля - я и трое моих безмолвных сестер в одном транспортере, да еще четверо других в другом, не считая сопутствующих фургонов, грузовиков и джипов. Лето было добрым. Урожай уже собран, золотое сено большими стогами высится в амбарах. Мои ласточки видели, как яростно пылала стерня, ночью подкрашивая небо в красный цвет, а днем заволакивая его дымом. Теперь я наблюдаю, как изрядная часть почерневших полей преобразилась под плугом. На пастбище бараны покрывают пасущихся овец, помечая их спины красным и синим воском: на баранах тугие намордники с цветным воском. Одна овца озирает нашу колонну и тут же утрачивает к ней интерес. Обратив свое сознание к Эми, я ощущаю, как она, напружинив раздвоенный хвостик, срывается в воздух. Вслед за ней взмывают и другие ласточки - ибо момент настал. И лишь Нижинский оглядывается на деревушку, приткнувшуюся неподалеку от летной площадки, где этим летом выстроил вместе с Эми гнездо под стрехой дома. Он бросил лишь единственный взгляд - и уже кажется, будто деревенька скрывается в беспредельной дали. Да это и в действительности так. Она уже в дальнем углу моей мысленной карты, далеко-далеко от Африки. Теперь он не смог бы повернуть обратно, даже если б хотел. Вот бы и мне не возвращаться! Пока мой транспортер колесит по проселкам, направляясь на юго- восток, я мысленно провожаю Эми. И начинаю надеяться. Часом позже наша колонна сворачивает с полевой дороги на просеку и выезжает на обрамленную елями поляну. Солдаты цепью углубляются в лес. Командир моего расчета заставляет мое стальное ложе приподняться, направив его на восток. А дальше мы ждем и ждем. Несколько оказавшихся поблизости солдат нервно шагают взад-вперед, охваченные таким же нетерпением, как и ласточки. Они потеют. Порой шутят. Порой мочатся. Эми, Нижинский и Павлова пристраиваются к нестройной череде остальных тянущихся по небесной дороге переселенцев. Да-да, в небесах есть дороги, и довольно узкие. Это караванные пути сквозь пустыню воздуха, они возникают и исчезают по прихоти ветра. Сейчас стая моих ласточек поднялась повыше, чтобы попасть в подходящий воздушный поток с востока. Касатки летят строго по прямой, не рыская и не сворачивая, почти забыв о веселых кульбитах в воздухе. Они больше не гоняются за насекомыми, позволяя тем влететь в рот самим. Крохотные щетинистые перышки вокруг клюва посылают топливо прямо в разинутый клюв. _Щелк:_ муха. _Щелк:_ мотылек, занесенный ввысь каким-то капризным ветерком. _Щелк:_ букашка. Поднимаясь и заныривая, ласточки одолевают воздушные стремнины и мели, обгоняя стрижей и береговушек. Вздымая крылья, они поворачивают их так, чтобы снизить сопротивление воздуха; я прекрасно это понимаю, хоть и не летала еще ни разу. А внизу ласковыми перекатами разворачивается цепь холмов. И внезапно я с мощью миллиона ласточек вырываюсь на простор. Через секунду носовые рули выводят меня на курс. Через пять - выскакивают мои стабилизаторы. Еще несколько секунд, и мои крылья находят нужное положение, чтобы выровнять полет. Я покинула гнездо первой. Три года ожидания, и наконец - я отправилась в перелет! Моя первая, ракетная ступень отстреливается, и оживает реактивный двигатель. Я жадно глотаю воздух. Наконец-то! Я - птица. Я молниеносно проношусь над лесом и заливным лугом, над полями и пустошами; огибаю одинокую ветряную мельницу, растопырившую лопасти, будто дорожный указатель. Эми, Павловой и Нижинскому еще лететь и лететь до побережья, а я уже мчусь над пляжем, и вот уж подо мной синева подернутой рябью воды и белизна морских барашков. Ликование переполняет меня... Во время полета Эми видятся заросли тростника по берегам реки Луалаба в Замбии. Пережившие перелет над Сахарой подкормятся насекомыми Нигерии и Конго и смогут найти пристанище в долине Луалабы. Будут покачиваться на гибких стеблях тростника, щебеча между собой в сумерках, под трубные кличи слонов, на шкуре которых, собирая паразитов, кормятся мелкие пичуги. Эми метнется к воде, окунувшись, чтобы омыться - ни на мгновение не забывая об опасной близости крокодильих зубов. Но ей еще далеко до тех мест. Ветер угрожает резко переменить направление. Если ласточки будут подхвачены крепким попутным ветром, им придется искать какой-нибудь насест - провода ли, ветви - чтобы переждать, пока ветер не стихнет или не переменится; иначе их понесет вперед чересчур быстро, и карта, разворачивающаяся у них в сознании, не поспеет за полетом. Они обгонят ее и безнадежно заблудятся. Для меня подобных проблем не существует! Я лечу быстрее ветра, моя мысленная карта безупречна. Стоит мне пересечь море, и я определю свое положение настолько быстро, что сказать "мгновенно" - будет просто неточно. Что до Эми, то она поднимается повыше, где ветер ослабевает. Я тоже поднимаюсь слегка повыше, подальше от бушующих волн. Через полчаса подо мной раскидываются польдеры Нидерландов. Еще через пятнадцать минут я пересекаю границу Германии и начинаю долгое скольжение над ее равнинами. И тут ориентиры на моей карте ложатся в точности на свои места. Рельеф идеально соответствует ей. Мимо проносятся фермы, обнажившиеся поля, коровы и церкви... В городском парке Иоганнесбурга есть заросли тростника. Там Эми встретится с перелетными подругами из дальних уголков Сибири, сделающими там остановку по пути в долину Нила. В Йобурге два основных потока перелетных пичуг сольются в один, устремленный к югу. А когда на юг придет осень, в том же Йобурге эти потоки разделятся, раздвоятся этаким ласточкиным хвостом. В прошлом году Эми и Нижинский повстречали там Ивана Ласточкина из-под Иркутска, что рядом с озером Байкал, и некоторое время делили с ним пристанище. (Разумеется, все это - лишь мои фантазии.) Пролетая над Германией, я мечтаю вместе с Эми, время от времени сравнивая ландшафт со своей мысленной картой. Все идет, как надо - так оно и должно быть. Я - специализированный инструмент; а если уж на то пошло, то и Эми - тоже! И я, и она созданы для стремления вперед, для жизни в полете. Опуститься на землю она может лишь с трудом и немалой опасностью для себя. В начале этого года, когда Эми неуклюже ковыляла по земле, пользуясь крыльями вместо костылей - собирала глину для строительства гнезда - она едва не попалась на завтрак злобному дворовому коту. Эми продвигается к морю, а я уже над Польшей. Лечу в пятнадцати метрах над землей. Огибаю верхушку холма. Потрясенный фермер глазеет мне вслед. Полицейский выскакивает из машины и расстреливает весь магазин своего пистолета в воздух - но от меня давным-давно и след простыл. Далеко позади что-то вспыхнуло, затмевая собой солнце, и вскоре свирепый порыв ветра едва не вогнал меня в грунт. Но я восстановила равновесие и нужную высоту. Взор Эми застлало ослепительное пламя! Я теряю контакт с ней - эфир и мой разум помутились от радиопомех... На мгновение меня захлестывает волна горя: Эми никогда не пересечет Ла-Манш, не говоря уж о ветреной Гаварнийской долине с парящими над ней ястребами, не говоря о заливающем скалы Гибралтара золотистом свете, когда восточный ветер-левантиец колышет знамена закатных испарений над пиками Марокко. Я лечу вперед, выжигая в себе эти чувства. Я сильней, чем она. И снова сверяюсь с мысленной картой. Вперед, вперед! Где ты, Эми? Эми, милая Эми! Ах, милая я... Россия! Дубовые, березовые и еловые леса... Я начинаю смутно осознавать цель своего назначения: городок под названием Витебск. Там я найду пристанище. И снова до меня едва уловимо доносятся флюиды моей далекой Эми. Она лежит, тяжело дыша, в грязи; все ее перья испепелило, она ничего не видит. Просто удивительно, что Эми еще жива; но скоро она умрет от шока. О, это перелет всей моей жизни! Вот и Западная Двина. В крутой излучине, где ее течение поворачивает с юга на север, лежит городок Бешенковичи. Всего шестьдесят километров до Витебска. Минут пять или чуть меньше. А вот и Витебск. Итак, моя мысленная карта подходит к концу. За ее пределами ничего нет. Нигде. Ах, как скоро! Но, как сказала Эми, "суть жизни состоит в том, чтобы делать, что _положено_"! Бабочка-однодневка живет лишь несколько часов, и все. Осталась одна минута. В Витебске родился художник Марк Шагал. Ему виделись летающие в небесах коровы. Да уж, сегодня коровы действительно разлетятся по небу.