Клиффорд Д. Саймак ДОСТАВКА УДОСТОЕННЫХ -------------------------------------------------------------- Clifford D.Simak. Special Deliverance, 1982 (с) Александр Филонов, перевод Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. -------------------------------------------------------------- 1 Шла вторая половина пятницы. Уроки закончились, и аудиторию покидали последние студенты. Эдуард Лэнсинг стоял у своего стола, собирая свои конспекты лекций и заметки и заталкивая их в портфель. Выходные свободны, и он радовался тому, что не надо ни о чем беспокоиться, что никакие гражданские или преподавательские обязанности не урежут выходные ни на йоту. Впрочем, он еще не решил, чем лучше их заполнить. Можно съездить в горы, чтобы поглядеть, как расцветила их осень — к концу этой недели она должна достигнуть вершины своего великолепия. А можно позвонить Энди Сполдингу и предложить устроить поход. Или пригласить Элис Андерсон на обед и позволить последующим событиям развиваться, как заблагорассудится. А можно просто полодырничать — запереться в квартире, развести в камине уютный огонь, поставить пластинку Моцарта и немного почитать; в последнее время он подзапустил это дело, и набралась уже целая груда непрочитанных книг и журналов. Сунув портфель под мышку, Эдуард зашагал к выходу. Посредине коридора у стены стоял игральный автомат, и Эдуард по привычке автоматически сунул руку в карман, нашаривая мелочь. Нащупав четвертак, он извлек его на свет, задержался возле автомата и сунул четвертак в щель. Потом ухватился за рукоятку и потянул ее вниз. Машина хмыкнула ему в лицо и колесики на ее передней панели закружились. Эдуард развернулся и зашагал прочь, не дожидаясь, что из этого выйдет. Ждать бессмысленно: у этого автомата никто и никогда не выиграл ни цента. Порой, правда, возникали слухи о том, как кто-то сорвал чудовищный банк, но Эдуард подозревал, что все эти байки с пропагандисткой целью распространяли люди из служб социального обеспечения. Позади него машина закончила жужжать и пощелкивать и с лязгом остановилась. Он оглянулся: персик, лимон и апельсин — этот автомат был сконструирован так, чтобы имитировать старомодных одноруких бандитов, что в данных условиях должно было соответствовать недоразвитому чувству юмора учащихся. Итак, Эдуард снова проиграл, но в этом не было ничего необычного: он не выигрывал здесь ни разу — да и не только он. Здесь не выигрывал никто. Наверно (хотя в этом он не был уверен) здесь играли из чистого патриотизма, исходя из некоего гипертрофированного, хотя и довольно смутного чувства гражданского долга — ибо тем самым они поставляли средства для национальной программы социального обеспечения, и тем самым немного смягчали суровое давление налогового пресса. Эдуард снова мимоходом поразмыслил об этом, гадая, одобряет ли он подобные методы; с точки зрения морали эта идея представлялась ему несколько ущербной, но, как бы то ни было, свои плоды она приносила, несмотря на дурной привкус. "Да и потом, — напомнил себе Эдуард, — ничего страшного, если время от времени я потрачу четвертак на благо бедным и ради снижения налогов". Забыв о машине, он огляделся и увидел, что стоит в одиночестве посреди пустого холла, развернулся и зашагал к своему кабинету. Через несколько минут, избавившись от портфеля и закрыв за собой дверь, он сможет отправиться на встречу к своим ничем не занятым выходным. Однако, повернув за угол, Эдуард обнаружил, что у дверей кабинета его кто-то ждет, прислонившись к стене с той возмутительной расхлябанностью, которая с неизменным постоянством была присуща пребывающим в ожидании студентам. Эдуард прошел мимо него, позвякивая ключами и спросил: — Вы ждете меня? — Я Томас Джексон, сэр, — сообщил тот, отлепляясь от стены. — Вы оставили в моем ящике записку. — Да, мистер Джексон, полагаю, что оставлял, — ответил Лэнсинг, вспомнив об этом и придержав дверь, чтобы студент мог войти в кабинет, затем последовал за ним и включил настольную лампу. — Стул вон там, — сообщил он, направляясь к своему месту за столом. — Благодарю вас, сэр, — кивнул студент. Лэнсинг обогнул стол, подвинул стул и уселся: теперь ему нужна была груда бумаг, громоздившаяся на левом углу стола. Быстро перелистав их, он нашел нужные и поднял глаза на Джексона; тот явно нервничал. Лэнсинг перевел взгляд на расположенное напротив окно — там виднелся фрагмент проходившей по университетскому городку аллеи. День был довольно типичным для сонной осени в Новой Англии: прямо за окном блеклое солнце вызолотило пожелтевшие листья старой березы. Он положил стопку бумаг перед собой и начал перелистывать их, делая вид, что подвергает их тщательному изучению. — Мистер Джексон, вы не против, если мы с вами обсудим вашу работу? Мне она кажется во многих отношениях довольно любопытной. Студент сглотнул. — Я рад, что вам понравилось. — Это одно из наиболее любопытных критических произведений, какие я когда-либо читал, — кивнул Лэнсинг. — Должно быть, вы потратили на него довольно много времени и раздумий, это очевидно. Вы с необычайным чувством разработали одну-единственную сцену из "Гамлета", и пришли к блестящим умозаключениям. Однако кое-что привело меня в недоумение — в частности, источники, на которые вы ссылаетесь. Он положил статью на стол и посмотрел на студента. Студент попытался ответить ему тем же, но скоро глаза его заблестели и он отвернулся. — Что мне хотелось бы знать, — продолжал Лэнсинг, — это кто такой Кроуфорд? И Райт? И Форбс? Я уверен, что это известные шекспироведы, хотя, признаться, ни разу не слыхал о них. Студент промолчал. — Что меня озадачило, — вел свое Лэнсинг, — это зачем вам вообще понадобилось ссылаться на них. Ваша работа и без них говорит сама за себя. Если бы не они, я бы пришел к заключению — хотя, учитывая ваши предыдущие успехи, пожалуй, несколько неохотно — что вы наконец взялись за ум и поработали на совесть. Судя по вашим отметкам, это довольно маловероятно, однако, я полагаю, что имею право сомневаться. Мистер Джексон, если это какой-то розыгрыш, то я не нахожу тут особого юмора. Наверно, вы можете мне это разъяснить — если это так, я вас с удовольствием выслушаю. — Это все проклятая машина! — с неожиданной горечью проговорил студент. — По-моему, я не совсем понял. Какая машина? — Видите ли, мне нужна была хорошая оценка. Я знал, что если завалю это задание, то срежусь на экзамене. А проваливаться мне никак нельзя. Я честно пытался, но никак не мог врубиться, и потому пошел к машине и... — Еще раз спрашиваю, — повторил Лэнсинг, — при чем тут машина? — Это игральный автомат. То есть, она выглядит, как игральный автомат, хотя, по-моему, это что-то другое. Об этом почти никто не знает. Не стоит об этом распространяться. Студент заискивающе поглядел на Лэнсинга, и тот спросил: — Если эта машина является секретом, то зачем вы мне его выдаете? Мне следовало подумать, что вы попытаетесь блефовать. Я понимаю, что если буду вовлечен в предлагаемый вами заговор, то проглочу пилюлю и не пророню об этом ни слова. Буду прикрывать остальных. Разумеется, в рассказ об игральном автомате он не поверил, ни на мгновение не усомнившись, что он не содержит ни крупицы истины. Надо только надавить посильнее на этого сидящего напротив юношу и надеяться, что удастся выжать из него хоть какое-то подобие истины. — Ну ладно, сэр, вот оно как обстоит, — подал голос Джексон. — Может, вы думаете, что это идиотская шутка или что я нанял кого-нибудь написать работу... Словом, не знаю, тут можно придумать всякое, и если вы так думаете, вы поставите мне неуд, а я говорил, что не имею права еще раз пролететь. Если хотите, я объясню, почему не могу больше терпеть. Я на пределе. Так что я подумал, что если скажу вам правду... Видите ли, я иду ва-банк в надежде, что если скажу правду, то сумею заработать на этом пару очков. — Ну, это весьма благоразумно с вашей стороны, — согласился Лэнсинг. — Да, чрезвычайно благоразумно. Однако чтобы игральный автомат... — Он в здании Союза, сэр. Студенческого Союза. — Да, я знаю это здание. — В подвале, — продолжал Джексон. — Неподалеку от Ратскеллера. Там есть дверь неподалеку от бара. Туда никто не заходит, то есть почти никто. Там что-то вроде кладовки, хотя ей никто не пользуется. То есть, сейчас не пользуются, а когда-то, может, пользовались. Там почти ничего нет, только разные вещи, которые давным-давно сунули туда, да и забыли. А в одном углу стоит игральный автомат, то есть, он выглядит, как игральный автомат. Если кто и зайдет в кладовку, то даже не станет разглядывать его. Он вроде как громоздится там в углу, и всякий, кто его увидит, решит, что он сломан и... — Разумеется, — перебил его Лэнсинг, — за исключением тех, кто действительно знает, что это такое? — В точности так, сэр. То есть, вы мне верите? — Этого я не говорил. Я просто пытаюсь вам помочь, а то вы все время сбиваетесь. Я просто вставил фразу, чтобы вернуть вас к главному. — А-а, спасибо, сэр, вы очень добры. Я, и правда, чуточку отклонился. Так вот, сэр, надо подойти и сунуть четвертак в щель. Четвертак его будит, и он начинает говорить, спрашивая, чего вам надобно и... — Вы хотите сказать, что игральный автомат разговаривает? — В точности так, сэр. Он спрашивает, чего вам надобно, и вы говорите, а он говорит, сколько это стоит, и когда заплатишь, он это улаживает. Он выдает работы почти по любому предмету. Говоришь, чего хочешь... — Итак, вы пошли на это. Не будете ли вы любезны сообщить, дорого ли это обошлось? — В общем, нет. Всего-то два доллара. — Чертовски дешево. — Да, сэр, вы правы. Очень удачная сделка. — Вот сижу я здесь и думаю, — произнес Лэнсинг, — о том, как несправедливо, что об этой замечательной машине знают единицы избранных. Я думаю о сотнях студентов, сгорбившихся над своими партами и выжимающих собственные мозги ради написания одного-единственного осмысленного абзаца, когда они могли бы просто спуститься в подвал здания Союза — если б только знали об этом — и найти ответ на все свои мучительные проблемы. Лицо Джексона окаменело. — Сэр, вы мне не верите? Вы думаете, что это просто басня. Думаете, я просто соврал. — А что же, по-вашему, еще я должен думать? — Ну, не знаю. Мне казалось, что проблем не будет просто потому, что это истинная правда. А когда я сказал ее, вы мне не поверили. Уж лучше б я соврал! — Да, мистер Джексон, полагаю, что так было бы для вас лучше. — И что же вы решите, сэр? — Пока что ничего. Просто немного обдумаю этот вопрос за выходные. Когда у меня сложится определенное мнение, я непременно дам вам знать. Джексон медленно поднялся и неуклюже заковылял из кабинета. Лэнсинг слушал постепенно утихающий в отдалении звук его шагов, пока тот совсем не смолк, потом сунул работу Джексона в ящик стола, запер его, подхватил портфель и направился к двери, но на полпути развернулся и швырнул портфель на стол — сегодня в нем нет ничего такого, что понадобится дома. В конце концов, эти выходные у Эдуарда ничем не заняты, и он не намеревался испортить их работой. Шагая к ведущим в аллею дверям, он из-за оставленного в кабинете портфеля никак не мог отделаться от странного ощущения, что руки чересчур свободны. "Словно портфель стал моей неотъемлемой частью, — думал он, — как брюки или ботинки. Он стал частью моей спецодежды". Многие годы он не расставался с портфелем, и теперь чувствовал себя слегка неодетым, словно его появление на публике без портфеля под мышкой является несколько непристойным. Спускаясь по широким каменным ступеням здания, Лэнсинг услышал чье- то приветствие, донесшееся с расстояния примерно в полквартала отсюда. Обернувшись в ту сторону, он увидел, что по дорожке наперерез ему спешит Энди Сполдинг. Энди был старым и верным другом Лэнсинга, хотя присущее ему пустозвонство порой превращало его в надутого индюка. Энди занимался социологией и голова у него на плечах была хорошая — в ней вечно роилась масса идей. Единственная его беда заключалась в том, что он не мог удержать эти идеи при себе — как только ему удавалось загнать кого- нибудь в угол, он хватал несчастного за лацканы пиджака, чтобы тот не вырвался, наваливался на него, обрушивал на съежившуюся жертву град идей и, подхваченный могучим потоком своей неудержимой мысли, затевал спор с самим собой. В остальных отношениях он был добрым и верным товарищем, и Лэнсинг почувствовал удовольствие от такой встречи. Остановившись у подножия лестницы, он подождал торопливо шагавшего Энди там. — Давай-ка завернем в клуб, — с ходу предложил Энди. — Выпивка за мной. 2 Факультетский клуб находился на верхнем этаже здания Студенческого Союза. Стены в нем были сделаны из цельных стекол, начинавшихся от самого пола и доходивших до потолка, открывая вид на спокойное озерцо с аккуратно ухоженными берегами, обрамленное рощицей берез и сосен. Лэнсинг и Энди уселись за столик у самой стены. Сполдинг приподнял свой стакан и поверх него вопросительно взглянул на приятеля. — А знаешь, — начал он, — я уже несколько дней думаю, как славно бы получилось, если б нас навестила очередная средневековая чума — вроде той, что в четырнадцатом веке свела в могилу треть населения Европы. Хотя, впрочем, новая мировая война или второй библейский потоп тоже подошли бы; годится все, что угодно, лишь бы эта штука заставила нас начать все заново, исправить ошибки, совершенные человечеством за последние тысячу лет или около того, и прийти к какой-нибудь иной социальной и экономической структуре. Чтобы у нас был шанс уйти от посредственности, шанс более здраво устроить свое общество. Система труд-зарплата уже устарела, вяжет нас по рукам и ногам, а мы продолжаем цепляться за нее... — А не думаешь ли ты, — мягко возразил Лэнсинг, — что предлагаемый тобой метод чуточку грубоват? Он вовсе не собирался спорить — с Энди никто и никогда не спорил, потому что на стороне Энди всегда был подавляющий перевес: он просто лез напролом, излагая свои мысли почти бесцветным голосом, выстраивая их в колонны и шеренги, каталогизируя их и разворачивая на всеобщее обозрение, как колоду карт. Эдуард не хотел и не собирался спорить, просто он принял условия игры, согласно которым жертва — или жертвы Энди — должна была что-то бормотать в ответ. — Вскоре мы внезапно осознаем, — вел свое Энди, — пока я не думал, почему именно придет это осознание — ну, словом, мы осознаем, потому что все человеческие попытки чего-либо добиться просто тщетны, поскольку направлены не туда, куда надо. Столетиями мы накапливали знания, добывая их во славу разума — но не более разумно, чем древние алхимики разрабатывали свои методы ради превращения обычных металлов в золото. Быть может, окажется, что все эти знания ведут в тупик, что за какой-то определенной чертой наши понятия просто-напросто утрачивают свой смысл и обращаются в пустой звук. А еще несколько лет спустя все прежние фундаментальные теории пространства и времени обратятся в прах; мы застрянем посреди груды обломков искореженных теорий и узнаем, что они ни на что не пригодны, потому что были таковыми с самого начала. И тогда обнаружится, что изучать Вселенную просто бессмысленно. Мы узнаем, что на самом деле не существует никаких законов природы, что Вселенной правит чистый случай, а то и что-нибудь похуже. Все наши отчаянные исследования, вся эта погоня за знаниями — не только о Вселенной, но и обо всем остальном — происходят только потому, что мы хотим добиться для себя каких-то выгод. Но давайте спросим себя: а имеем ли мы право добиваться выгод? По сути, мы не имеем права ожидать от Вселенной чего-либо такого. Теперь настала пора сделать Лэнсингу свой ход. — Похоже, что сегодня ты настроен куда более пессимистически, чем обычно. — Я — отнюдь не первый из тех, кто предается пессимизму подобного рода, хотя меня к нему толкнул несколько иной подход. В прошлом существовала целая школа мыслителей, исповедовавших подобную точку зрения — это было еще в те времена, когда космологи были убеждены, что наша Вселенная конечна. Сейчас наша космология далеко не так категорична в этом вопросе. В данный момент мы уже не знаем, что представляет из себя наша Вселенная — быть может, она конечна, а может, и нет; этого не знает никто. Это зависит от того, сколько во Вселенной материи, а оценка этой величины меняется год от года, а то и от месяца к месяцу. Но это ни то, ни се. Тогда, в те годы, когда еще доминировало убеждение, что Вселенная конечна, то и теория, основывавшаяся на знании о конечности Вселенной, была точно такой же конечной. То есть имелась определенная квота знаний, и как только мы ее исчерпали бы, узнавать о Вселенной стало бы нечего. А раз знания развиваются и накапливаются, удваиваясь каждые пятнадцать лет то — как подсчитали в те годы — этот процесс долго не продлится, максимум несколько столетий. После этого познание подойдет к тому пределу, который определен конечностью Вселенной, и наступит конец дальнейшему накоплению знаний. Люди тех дней, разделявшие подобную точку зрения, заходили настолько далеко, что даже строили экспоненциальные графики, предел которых, по их мнению, должен был продемонстрировать конечную точку развития науки и техники. — Но ты же говорил, что концепция конечной Вселенной больше не является общепринятой, и Вселенная вполне может оказаться бесконечной. — Ты не уловил мою мысль, — проворчал Энди. — Речь идет не о том, хороша или плоха Вселенная. Я просто воспользовался этим примером, чтобы опровергнуть твое утверждение насчет моего пессимизма. Я пытался объяснить, что бывают ситуации, когда провозглашается пессимизм особого рода. А начал я с того, что было бы благословением, если б на нас обрушилась какая-либо катастрофа, заставившая нас изменить способ мышления и выработать новый образ жизни, ведь мы устремляемся в тупик, более того — мы устремляемся туда очертя голову. И когда мы окажемся в тупике, мы сгрудимся там толпой, а потом поползем обратно, вопрошая себя, а не было ли более разумного способа проделать это раньше. Я же считаю, что мы должны прямо теперь, до того как стукнемся лбом, остановиться и задать себе этот вопрос... Энди продолжал ворчать, но теперь Лэнсинг отключился, слыша лишь ровное бормотание и разбирая слов. "И вот этому человеку, — думал он, — я собирался предложить отправиться в воскресный поход". Если бы он предложил, Энди почти наверняка согласился бы, ведь его жена в эти выходные гостит у своих родителей в Мичигане. Скорее всего, Энди и в походе будет не в силах сдержать ту лавину слов и доказательств, которая изливается из него сейчас; он будет говорить и говорить, и ничто не сможет заставить его замолчать. Обычно человек в походе стремится порадоваться хотя бы относительной тишине и покою, да только к Энди это не относится. Таких вещей, как тишина и покой, для Энди не существует, он олицетворяет собой вулкан мысли. А еще Лэнсинг думал, что можно попросить Элис Андерсон провести выходные вместе, но и такой план имеет свои отрицательные стороны. Во время нескольких последних встреч с ней Эдуард замечал во взгляде Элис проблески матримониальных надежд, а это, если вникнуть, ничуть не лучше беспрерывной болтовни Энди. "Итак, вычеркнем обоих", — подумал Лэнсинг. Зато оставалась еще возможность съездить в горы или запереться дома возле уютного огня, с музыкой и чтением. Наверно, найдутся и другие способы развлечься в выходные. Он вновь вслушался в слова Энди. — А ты когда-нибудь хоть на минуту задумывался, — спрашивал тот, — о кризисных моментах истории? — Вряд ли. — История изобилует ими, — поведал Энди. — Вот на них-то, на их сумме и основывается тот мир, в котором мы ныне живем. Порой мне приходит в голову, что может существовать целый ряд альтернативных миров... — Ничуть не сомневаюсь, — отрезал Лэнсинг. Он не поспевал за полетом фантазии друга и утратил всякий интерес к разговору. На озеро уже наползала тень, скрыв его до середины; приближались сумерки. Глядя на озеро, Лэнсинг ощутил какое-то несоответствие. Еще не понимая, в чем дело, он осознал: что-то изменилось. Потом до него дошло: просто Энди замолчал. Повернув голову, он уставился на приятеля. Энди ухмылялся. — У меня идея. — Да? — Раз Мэйбл уехала к своим родственникам, почему бы нам с тобой не запланировать на завтра что-нибудь этакое? Я знаю, где можно раздобыть пару билетов на футбол. — Увы, — отозвался Лэнсинг, — я занят. 3 Выйдя из лифта на первом этаже, Лэнсинг направился к выходу. Когда они уже собрались уходить, Энди заметил за соседним столиком знакомого и задержался, чтобы перекинуться с ним парой слов. Изо всех сил стараясь не подавать виду, что уходит, Лэнсинг потихоньку улизнул. Энди может спуститься в следующем же лифте, и к тому времени надо успеть скрыться из виду. Снова задержать Эдуарда и потащить его куда-нибудь обедать — вполне в духе Энди. Но на полпути к двери Лэнсинг застыл. Бар "У Ратскеллера" находится вниз по лестнице и направо, а в смежной комнате, если Джексон не врал, хранится сказочный игральный автомат. Резко изменив курс, Лэнсинг заторопился к лестнице. Шагая по ступенькам, он мысленно обрушивал на себя громы и молнии. Нет там никакой кладовки, а если и есть, то нет никакого автомата. Эдуард никак не мог взять в толк, какая муха укусила Джексона, что он выдумал подобную историю. Разумеется, не исключено, что это дерзкий розыгрыш, но если студент на такое способен, то не получит ничего. На его удочку может попасться кое-кто из преподавателей, некоторым преподавателям дерзят довольно часто, потому что они словно сами напрашиваются на это — большинство из них просто надутые дураки, которым идет на пользу, если с них сбить немного спеси. Но Лэнсинг всегда гордился своими хорошими отношениями со студентами. Порой он даже подозревал, что его считают чересчур мягкосердечным. И в отношениях с Джексоном, — понял он, — у них никогда не было конфликтов. Джексон в лучшем случае был всего-навсего слабым студентом, но это здесь абсолютно ни при чем. Лэнсинг старался относиться к нему с предельной вдумчивостью и предупредительностью, иногда даже стараясь ему как-то помочь, хотя и сомневался, что люди вроде этого Джексона оценят эти усилия. У Ратскеллера было всего несколько человек. Большинство из них сгрудилось у стола в дальнем конце комнаты. Бармен увлеченно беседовал с двумя студентами, и прихода Лэнсинга никто не заметил. Сбоку от стойки бара была дверь — точь-в-точь такая, о какой говорил Джексон, и Лэнсинг целенаправленно направился через комнату к ней. Ручка двери легко повернулась, Эдуард толкнул дверь и шагнул внутрь, быстро закрыл ее за собой и прислонился к ней спиной. Освещала комнату тусклая лампочка, свешивавшаяся с потолка на шнуре в центре помещения. Вид у комнаты заброшенный, словно она и в самом деле служила тем целям, о которых говорил Джексон — просто забытая кладовка. У одной стены был выстроены штабелем картонные ящики от прохладительных напитков; кроме того, там стояла пара картотек и старый письменный стол — почему-то не у стены, а в самом центре комнаты; вид у них был такой, будто их сунули туда давным-давно и с тех пор больше о них не вспоминали. А в дальнем углу стоял игральный автомат. Лэнсинг с шумом втянул воздух сквозь зубы. Итак, пока что Джексон прав. "Но, — остудил свой пыл Лэнсинг, — он мог сказать правду о комнате и солгать обо всем остальном. Игральный автомат стоит там, где сказано, но это вовсе не свидетельствует, что остальная часть рассказа соответствует истине". Свет был слишком тусклым, и Лэнсинг с преувеличенной осторожностью стал пробираться к ожидавшему его автомату, высматривая любые помехи на пути, о которые можно споткнуться и растянуться на полу. Добравшись до игрального автомата, Эдуард остановился. Автомат выглядел точь-в-точь таким же, как и множество его собратьев, сотнями приютившихся во всех углах университетского городка в ожидании монет, которые в конце концов отыщут дорогу в фонд, занимающийся заботой о неимущих и прочих обездоленных. Сунув руку в карман, Лэнсинг ощупал лежавшие там монеты. Нашарив четвертак, он извлек его и сунул в щель автомата. Машина охотно проглотила монету, и тут же ее панель осветилась, чтобы показать разрисованные цилиндры. Автомат негромко дружелюбно хмыкнул, будто они с Лэнсингом разыграли только им двоим понятную шутку. Лэнсинг ухватился за рычаг и потянул его вниз с ненужным усилием. Цилиндры бешено завертелись, озарившись мерцающими огоньками. Наконец они остановились, и ничего не произошло. "Точь-в-точь, как остальные автоматы, — подумал Лэнсинг. — Этот ничем от них не отличается. Отбирает деньги и да еще насмехается". И тут автомат заговорил. — И чего же вы желаете, сэр? — поинтересовался он. — Ну, не знаю, — вздрогнув, ответил Лэнсинг. — На самом-то деле мне ничего не нужно. Я просто пришел убедиться в вашем существовании. — Какая жалость! Я мог бы предложить очень многое. Вы уверены, что вам ничего не нужно? — Может, вы дадите мне время поразмыслить? — Это невозможно, — сообщил автомат. — Пришедшие ко мне люди должны заранее на что-то решиться. Им не дозволено валандаться тут просто так. — Извините. — Кроме того, я сконструирован так, что обязан что-то дать в обмен на переданную мне монету. Я должен что-то предоставить. Я расскажу вам анекдот. И автомат рассказал Лэнсингу довольно грязный анекдот о семерых мужчинах и одной женщине, высаженных на необитаемый остров. Анекдот был скверный — пошлый, грубый и крайне непристойный, и не содержал никакой морали. Когда автомат замолчал, Лэнсинг от отвращения не проронил ни слова. — Вам понравился мой анекдот? — поинтересовался автомат. — Да не очень-то. — Ну, значит я проиграл. Я подозревал, что недооцениваю вас, и не могу позволить себе тем и закончить. За вашу монету я должен предоставить вам нечто действительно ценное. — Автомат издал кашляющий звук, и из его внутренностей в лоток посредине автомата вывалилось что- то металлическое. — Действуйте, — пригласил автомат. — Берите. Лэнсинг взял предмет. По виду он напоминал ключи от номера в мотеле — к продолговатой пластмассовой пластинке с напечатанным на ней номером и адресом было прикреплено два ключа, один чуть больше другого. — Не понимаю, — сказал Лэнсинг. — Тогда будьте весьма пристальны. Уделите пристальное внимание тому, что я говорю. Вы слушаете? Лэнсинг хотел ответить, но поперхнулся. Прочистив горло, он сообщил: — Я слушаю. — Хорошо. А теперь, пожалуйста, проявите пристальное внимание. Вы идете по адресу. Если придете в обычные рабочие часы, передняя дверь будет открыта. Если придете в другое время — она отпирается большим ключом. Маленький ключ отпирает комнату сто тридцать шесть. Вы еще следите за моими словами? Лэнсинг сглотнул. — Да. — Когда вы отопрете дверь номер сто тридцать шесть, вы обнаружите дюжину игральных автоматов, стоящих вдоль стены. Подойдите к пятому, считая слева — к пятому: один, два, три, четыре, пять — и сунете в него доллар. Он совершит определенные действия, и когда они завершатся, вы отправитесь к номеру семь и сунете в него еще доллар... — Когда я суну доллар — надо ли тянуть за рычаг? — Конечно же, потяните за рычаг. Вы когда-нибудь играли на автоматах? — Разумеется. Разве можно этого избежать? — Именно так. Все ли у вас в памяти? — По-моему, да. — Тогда повторите это, будьте добры. Я должен в этом убедиться. Лэнсинг повторил инструкцию. — Чудесно, — резюмировал автомат. — Держите это в памяти. Я бы советовал вам отправиться побыстрее, пока вы не забыли инструкций. Вам потребуется два серебряных доллара. Кстати, они у вас есть? — Наверняка нет. — Ну, тогда вот они. Мы не хотели бы возводить преграды на пути к тому, что просим вас сделать. Мы страстно желаем, чтобы вы выполнили эту процедуру как можно точнее. В лотке автомата что-то звякнуло. — Валяйте, — подзадорил его автомат. — Валяйте, берите. Ленсинг наклонился, взял два серебряных доллара и положил их в карман. — Вы уверены, что держите это в памяти? — не унимался автомат. — У вас нет вопросов? — Да, пожалуй, один найдется. К чему это все? — Не могу сказать конкретно, это было бы против правил. Но могу вас уверить, что при любом итоге вы получите громадные выгоды. — И что же это будет? Какие выгоды? — Это все, профессор Лэнсинг. Больше я ничего не могу вам сообщить. — Откуда вы знаете мое имя? Я не говорил вам, кто я такой. — Могу вас уверить, что в этом не было необходимости, — сообщил автомат. — Я знал вас заранее. Сказав это, автомат щелкнул и отключился, снова погрузившись в темноту и безмолвие. Лэнсинг размахнулся и пнул автомат — наверно, пинок предназначался не этому автомату, а всем игральным автоматам вообще, которые уже многие годы проглатывали его четвертаки, а потом фыркали ему в лицо. Автомат тут же дал сдачи и попал в лодыжку. Эдуард не видел, как тот сделал это, но как-то ухитрился. Лэнсинг попятился. Автомат по- прежнему стоял темным безмолвным силуэтом. Потом Лэнсинг развернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты. 4 Дома Лэнсинг приготовил себе выпить и сел у окна поглядеть, как угасает день, стараясь убедить себя что все это чепуха. Такого просто не может быть — и все-таки он знал, что все было на самом деле. Чтобы убедиться в этом, он сунул руку в карман и позвенел серебряными долларами. Уже многие годы у него не было в руках серебряного доллара, не говоря уже о целой паре. Вытащив их на свет, Лэнсинг внимательно оглядел монеты и обнаружил, что обе они почти новые. Все монеты, в которых достаточно серебра, давным-давно захватили спекулянты и коллекционеры. Ключи с пластмассовой биркой лежали на столе, куда он бросил их, вернувшись домой. Лэнсинг протянул было к ним руку, но опустил ее, даже не прикоснувшись к ключам. Сжав в руке стакан, содержимое которого даже не попробовал, Лэнсинг неподвижно сидел в кресле, прокручивая в уме события, и не без удивления отметил, что чувствует себя не очень чистым и пристыженным, будто совершил нечто неприглядное. Пытаясь разобраться в этом ощущении, он пришел к выводу, что для подобного нет абсолютно никакого повода, если не считать заход в комнатку у Ратскеллера. Такой поступок вряд ли можно считать нормальным. За всю свою жизнь он ни разу никуда не пробирался украдкой; не крался он и в этот раз, во всяком случае внешне — но открывая дверь в заброшенную кладовку, он чувствовал себя так, будто делает это тайком, словно совершая нечто не соответствующее его положению преподавателя в небольшом, но уважаемом колледже. Пожалуй, кое-где такой колледж могли бы назвать даже изысканным. И тут же Лэнсинг признался себе, что хождением на цыпочках и ощущением собственной нечистоплотности дело не исчерпывается. Думая об этом, он понял, что есть еще что-то, в чем он не хочет признаться даже себе. Есть еще одна вероятность, которую хотелось бы проигнорировать. Это признание далось ему не без труда: Лэнсинг подозревал, что он стал... Нет, вряд ли это так. Если это всего лишь шутка, розыгрыш инфантильных студентов, то она не пошла бы дальше заманивания его в кладовку для обнаружения игрального автомата. Но ведь автомат говорил с ним — хотя даже это при соответствующей подготовке можно было записать на магнитофонную ленту, которая запускается при нажиме на рычаг. Но ведь все было совсем не так! Автомат не только говорил с Лэнсингом, но и он говорил с автоматом, тот даже поддерживал беседу. Ни один студент не в силах создать запись, поддерживающую связный разговор. А ведь разговор был вполне связным и логичным: Лэнсинг задавал вопросы, автомат отвечал, попутно давая соответствующие инструкции. Так он не придумал ничего путного; во всяком случае, это не студенческий розыгрыш. Автомат даже дал ему ответный пинок; лодыжка до сих пор побаливала, хотя хромать Лэнсинг перестал. И раз уж это не розыгрыш, пусть даже гениальный, то что ж это такое, на милость Божью? Лэнсинг поднес стакан к губам и выпил виски залпом, впервые в жизни поступив подобным образом. Он никогда не пил виски залпом, а только прихлебывал помаленьку — хотя бы потому, что плохо переносил алкоголь. Покинув кресло, он начал вышагивать по комнате из угла в угол, но это ничуть не помогло — Лэнсинг по-прежнему не мог придумать ничего путного. Поставив пустой стакан в буфет, он вернулся в кресло. "Ну ладно, — мысленно сказал он себе, — хватит играть с самим собой, оставим попытки оградить себя от излишнего риска, откажемся от мысли, что нам не дозволено выглядеть дураком. Подойдем к этому событию с самого начала и раскрутим его до конца. Началось все со студента Джексона. Если бы не Джексон, ничего подобного не случилось бы. И даже до Джексона — дело было в работе Джексона, чрезвычайно хорошей работе, особенно для такого нерадивого студента, как Джексон; вот только в ней был и ссылки на липовые источники. Именно эти ссылки заставили Лэнсинга написать записку и сунуть ее в почтовый ящик Джексона. А может, Лэнсинг вызвал бы его и без этих ссылок, только по подозрению, что тому помогал кто-то из специалистов. Лэнсинг повертел в голове такую возможность, но решил, что вряд ли стал бы утруждаться. Раз уж Джексон пошел на подлог, то и Бог с ним — если он кого и оставил бы в дураках, то только себя. Если вызывать его из-за этого, вышла бы неприятная и ни к чему не ведущая сцена, потому что доказать подлог просто невозможно. "Итак, — решил Лэнсинг, — напрашивается вывод, что все это подстроено, причем весьма грамотно — либо самим Джексоном, либо Джексона использовали просто потому, что он оказался под рукой". Похоже, Джексон не очень-то проницателен, да и не слишком деятелен, чтобы устроить такое в одиночку — хотя кто знает? С такими людьми, как Джексон, никогда нельзя ничего сказать наверняка. А если это было подстроено — то кем и с какой целью? Найти подходящего ответа Лэнсингу не удалось — любые предположения оказывались просто бессмысленными. Да и все это предприятие лишено всякого смысла. Пожалуй, лучше всего было бы напрочь забыть об этом и больше ничего не предпринимать. Но в состоянии ли Лэнсинг бросить это дело на полдороге, отказавшись от дальнейших действий? Если он сейчас бросит все, то всю оставшуюся жизнь будет гадать, чему служила эта затея, и что произошло бы, если бы он пошел по указанному адресу и выполнил то, что велел игральный автомат. Лэнсинг встал, отыскал бутылку и подхватил стакан, чтобы наполнить его, но раздумал. Поставив бутылку на место, он отнес стакан на кухню. Поставив стакан в мойку, он подошел вытащил из холодильника мороженый полуфабрикат макарон с мясом и сунул его в духовку. При мысли, что снова придется есть макароны с мясом, его замутило, но выбора все равно не было. Не затевать же в такое время стряпню только ради того, чтобы немного посмаковать! Подойдя к входной двери, он поднял вечернюю газету. Устроившись поглубже в кресле, Лэнсинг повернул газету к свету и открыл ее. Новостей почти не было. Конгресс по-прежнему разводил разговоры по поводу билля о контроле над уровнем вооруженности, а президент предсказывал (уже в который раз), что если предложенный им военный бюджет не будет принят, то последствия будут весьма плачевными. ПТА все еще подымала жуткий шум вокруг избытка насилия на телевизионных экранах. Обнаружено три новых канцерогенных вещества. Мистер Дитерс снова уволил Дагвуд — впрочем, чего ж еще эта сучка могла ожидать? На странице переписки было опубликовано чье-то полное праведного гнева по поводу путаницы в кроссворде письмо. Макароны разогрелись, и Лэнсинг заставил себя проглотить их лишь потому, что надо что-то съесть, почти не ощущая вкуса. На десерт он откопал в шкафу позавчерашний кекс, и продолжал сидеть в кухне, потягивая кофе. И только допив вторую чашку, вдруг осознал, чем занят: он мучительно пытался решить, что же делать дальше — неважно что, лишь бы быть при деле и постараться отвлечься от терзающих сомнений. Впрочем, Бог с ними, с сомнениями — так или иначе, он все равно выполнит то, что просили; Лэнсинг не сомневался, что в конце концов все-таки выполнит. Если он пренебрежет этим, то никогда не простит себе этого, до конца дней гадая, какие же неведомые возможности упустил. Решительно встав из-за стола, он направился в спальню за ключами от машины. 5 Нужное здание стояло в переулке старого делового района, давным- давно забывшего о временах своего расцвета. За пару кварталов отсюда по противоположной стороне улицы шагал человек, а у входа в аллею бездомный пес обследовал три мусорных контейнера — скорее всего, пытаясь решить, какой же из них выгоднее всего опрокинуть. Лэнсинг на пробу сунул большой ключ в скважину замка входной двери. Ключ легко повернулся, дверь открылась, и Лэнсинг вошел. Вдоль всего здания шел тускло освещенный длинный коридор. Найти дверь номер 136 труда не составило. Маленький ключ повернулся столь же легко, как и большой, и Лэнсинг вошел в комнату. В комнате вдоль стены выстроилась дюжина игральных автоматов. Автомат, с которым Эдуард встретился несколько часов назад, сказал, что нужен пятый слева. Отсчитав пятый автомат, Лэнсинг подошел к нему, нашарил в кармане серебряный доллар и сунул его в щель, потом потянул за рычаг. Автомат радостно щелкнул и заиграл огнями. Циферблаты бешено завертелись в присущей только дурацким игральным автоматам манере. Один циферблат остановился, второй немного проскочил и потому чуточку провернулся назад, а за ним с неожиданным лязгом остановился и третий. Лэнсинг увидел, что символы на всех трех циферблатах совпадают. Машина кашлянула и в лоток полился поток золотых монет. Монеты размером с доллар заполнили лоток и через край посыпались на пол, как золотой водопад, все еще изливающийся из автомата. Часть монет раскатилась по всему полу, как блестящие колесики. Циферблаты снова завертелись (хотя Лэнсинг и не совал второй доллар) и так же внезапно остановились, и снова на них были одинаковые знаки. И опять автомат с прежней небрежностью излил поток золота. Потрясенный Лэнсинг, не мигая, смотрел на такую роскошь. Это просто неслыханно, такого не бывает, такого просто не может быть: сорвать два банка подряд. Автомат отключился, вернувшись к прежнему безмолвию и недвижности. Лэнсинг подождал еще немного, внутренне готовый к тому, что автомат вновь придет в движение и даст сорвать еще куш. От подобного автомата можно ждать чего угодно, он способен показать любые чудеса. Однако повторения не было, и Лэнсинг, собрав золото из лотка, сунул их в карман пиджака и опустился на четвереньки, чтобы собрать с пола раскатившиеся монеты. Поднеся одну из монет к свету, он пристально осмотрел ее: золото, никаких сомнений — хотя бы потому, что она просто тяжелее серебряного доллара. Аккуратно отчеканенная монета была блестящей и яркой, и удивительно приятной на ощупь. Лэнсинг еще ни разу не видел таких монет: с одной стороны был изображен куб, стоящий на заштрихованной поверхности — вероятно, обозначавшей землю. А с другой стороны было что-то вроде веретенообразной башни, и все — ни надписей, ни номинала на монете не было. Поднявшись с четверенек, Лэнсинг обвел комнату взглядом. Автомат, с которым он разговаривал, велел опустить второй доллар в седьмой автомат. "А в самом деле, почему бы и нет?" — подумал Лэнсинг. Пятый автомат дал вполне приемлемый результат, и седьмой может продолжить цепь удач. Подойдя к седьмому автомату, Лэнсинг сунул руку в карман за вторым долларом, но тотчас выдернул ее, будто обжегся. "К чему испытывать судьбу?" — подумал он. А вдруг седьмой автомат таит что-нибудь неприятное. Господь ведает, что будет, если сыграть на седьмом номере. И все-таки, если сейчас развернуться и уйти с набитыми золотом карманами, Лэнсинг никогда не узнает, что могло случиться, и неугомонно будет задавать себе этот вопрос. Он будет снова и снова мысленно возвращаться к этому вечеру, не зная ни минуты покоя. — Да и черт с ним, — сказал он вслух и опустил доллар в автомат. Тот с лязгом проглотил монету, и циферблаты осветились. Лэнсинг потянул рукоятку книзу, и циферблаты начали свою бешеную круговерть. Потом они погасли, и автомат исчез, и комната вместе с ним. Лэнсинг стоял на тропинке в лесистой лощине. Над ним нависали кроны исполинских деревьев, а неподалеку певуче журчал ручеек — и, не считая журчания, — ни звука, ни шороха. "Ну вот, теперь понятно, — подумал Лэнсинг. — Лучше было уйти от седьмого подальше, хотя кто знает? Это перемещение в лесистую лощину может оказаться таким же восхитительным выигрышем, как золото". Однако заставить себя поверить в это Лэнсинг никак не мог. Пока что лучше не двигаться. Надо хорошенько оглядеться, прежде чем сделать хотя бы шаг. И не надо поддаваться панике — потому что в первые мгновения пребывания здесь его охватила легкая паника. Он обвел лощину взглядом. Земля перед ним полого поднималась. Судя по звуку, ручей находится где-то рядом. Лес состоял из начавших желтеть дубов и кленов. По поднимающейся наискосок по холму тропе проскочила белка. После ее исчезновения за продвижением белки можно было проследить по шороху опавшей листвы, потревоженной вихрем ее стремительного бега. Но вот и эти звуки умолкли, и Лэнсинга снова окружила тишина, нарушавшаяся лишь журчанием ручейка — однако теперь она не была такой всеобъемлющей. Теперь послышались негромкие шумы и шорохи: шорох упавшего листа, почти беззвучное шебуршание каких-то крохотных лесных тварей и еще какие-то неясные шумы. И тогда Лэнсинг заговорил с номером седьмым или с тем существом (или аппаратом), которое устроило его перемещение сюда: — Ну ладно. И к чему это все? Если вы уже достаточно повеселились, пора положить этому конец. Однако ничего не изменилось. Лощина осталась на месте, и не было ни малейшего признака, что седьмой — а точнее, вообще кто-нибудь — услышал его. "Это невероятно, — подумал Лэнсинг, — но это было невероятным с самого начала. Последние события ничуть не менее вероятны, чем говорящий автомат, Если мне удастся выбраться, — пообещал он себе, — то я разыщу студента Джексона и голыми руками разорву его на мелкие клочья". Если удастся выбраться!.. До сих пор он считал ситуацию просто временной, подсознательно продолжая надеяться, что в любую секунду может оказаться обратно в заполненной игральными автоматами комнате. А что, если такого не случится? При мысли об этом Лэнсинг мгновенно покрылся холодным потом, и паника, до той поры крывшаяся где-то за деревьями, внезапно охватила его, и Лэнсинг сорвался на бег. Он бежал, позабыв обо всем на свете, наплевав на любые разумные аргументы. Страх охватил его, и Лэнсинг бежал вслепую, не в состоянии думать ни о чем, кроме своего страха. В конце концов он запнулся о какое-то препятствие на тропинке, налетел на дерево и упал. Даже не попытавшись встать на ноги, он съежился, сжавшись в комок на месте падения и отчаянно хватая воздух ртом. Страх постепенно покидал его. Никто не рвал Лэнсинга длинными кривыми клыками, ничто ужасное не набросилось на него — не случилось вообще ничего. Отдышавшись, Лэнсинг встал на ноги. Он все еще стоял на тропе. Оглядевшись, он увидел, что тропа вывела его на вершину гребня и дальше бежит вдоль нее. Лес был таким же частым, как раньше, но журчание ручья смолкло. И что же делать дальше? Теперь, когда он поддался панике и уже до некоторой степени оправился от нее — что предпринять теперь? Возвращаться в лощину, на то место, куда он прибыл, совершенно бессмысленно: Лэнсинг понимал, что даже если сделает так, то маловероятно, что сумеет узнать то самое место. Больше всего сейчас нужна информация. Для начала надо узнать, куда его занесло. Бессмысленно даже надеяться вернуться в колледж, пока неизвестно, где он сейчас. По виду эта местность напоминает Новую Англию. Игральный автомат каким-то образом переместил Лэнсинга в пространстве, хотя вряд ли очень уж далеко. Если Лэнсингу удастся выяснить, где он находится и добраться до телефона — можно позвонить Энди и попросить его заехать сюда за ним. Если пойти по тропинке — наверно, скоро удастся добраться до какого-нибудь жилья. И Лэнсинг зашагал по тропе. Идти по ней было довольно легко; очевидно, ею пользовались довольно часто. У каждого изгиба пути он с надеждой вглядывался вдаль, ожидая увидеть дом или встретить кого- нибудь из местных, и тот разъяснит, как отсюда выбраться. Местность очень сильно напоминала Новую Англию. Лес, хоть и очень густой, был довольно приятным — ни следа троллей, гоблинов или каких- нибудь еще скверных лесных обитателей. Да по времени года здешние мета ничем не отличается от тех, откуда он прибыл. Осень была и в колледже, и здесь, но все-таки у Лэнсинга оставалась причина для беспокойства: когда он решился отправиться на розыски дюжины игральных автоматов, над университетским городком уже сгущались сумерки, а здесь стоял еще день, хотя теперь солнце уже склонялось к закату. Кроме того, Лэнсинга беспокоило еще одно: если не удастся найти места для ночлега, то придется провести ночь под открытым небом, а он к этому не готов. Для такого ночлега он одет слишком легко, а развести костер вряд ли удастся — Лэнсинг не курил, и спичек у него с собой не было. Он взглянул на часы, не сразу сообразив, что их показания тут совершенно ничего не означают. Автомат перенес его не только в пространстве, но и во времени. Хотя это и звучало жутковато, но пока Лэнсинг не очень огорчался по этому поводу, у него хватало других забот — и прежде всего забота о необходимости найти укрытие на ночь. Он шагал уже вроде бы пару часов. Надо было взглянуть на часы раньше — пусть они ничего не говорят о местном времени, но по крайней мере можно было бы судить, сколько времени Лэнсинг провел в пути. Быть может, это заповедник? Иначе объяснить отсутствие здесь людей никак не удавалось. В нормальной обстановке он бы уже давным-давно наткнулся на ферму. Солнце опускалось все ниже, и через час-другой станет темно. Лэнсинг сорвался на бег, но вскоре овладел собой. Так нельзя; бег только усилит панику, а паниковать сейчас — слишком большая роскошь. Но шаги он все-таки ускорил. Прошел час, но жилье все не показывалось. Не видно было и людей. Солнце опускалось за горизонт, сумерки быстро сгущались. "Ну, еще полчасика, — уговаривал себя Лэнсинг. — Если в ближайшие полчаса не покажется что-нибудь подходящее, надо будет сделать все, что в моих силах, чтобы приготовиться к наступающей ночи: либо найти естественное убежище, либо встроить что-нибудь эдакое". Сумерки сгущались намного быстрее, чем он предполагал, и еще до истечения получаса ему пришлось высматривать среди деревьев что-нибудь подходящее для ночлега. И тогда он заметил мерцание впереди. Затаив дыхание, Лэнсинг остановился, чтобы вглядеться попристальнее, чтобы убедиться, что это действительно свет, чтобы не спугнуть его неосторожным движением. Пройдя вперед несколько футов, он снова пригляделся, и свет по-прежнему был на месте. Никаких сомнений, это огонь. Лэнсинг двинулся в его сторону, ненадолго отводя глаза только для того, чтобы убедиться, что не сбился с тропинки. По мере продвижения Лэнсинга огонек горел все ярче и ровней, и Эдуард почувствовал, что его наполняет благодарность к этому свету. Тропа вышла на поляну, и в сгущающихся сумерках Лэнсинг смутно разглядел абрис дома. Свет исходил из нескольких его окошек, а из массивной трубы курилась тоненькая струйка дыма. наткнулся на изгородь и осторожно пошел вдоль нее, пока не вышел к воротам. Толстые столбы ворот были намного выше, чем нужно. Поглядев вверх, Лэнсинг понял, для чего: на столбах лежала перекладина, с которой на двух цепочках свешивалась вывеска. Прищурившись, Лэнсинг разглядел, что это вывеска постоялого двора, но было уже настолько темно, что разглядеть название ему не удалось. 6 За массивным дубовым столом у горящего камина сидело пятеро — четыре мужчины и женщина. Лэнсинг вошел и закрыл за собой дверь, и все пятеро обернулись, чтобы взглянуть на него. Один из сидящих, крупный толстый мужчина, оперся о колени ладонями, тяжело встал и заковылял через комнату, чтобы поприветствовать Лэнсинга. — Профессор Лэнсинг, мы чрезвычайно рады вашему прибытию. Мы уж начали беспокоиться о вас. Теперь остался только один человек. Мы надеемся, что с ней не случилось ничего дурного. — Еще кто-то? Вы знали, что я появлюсь? — О да, мы знаем об этом уже несколько часов. Я знал, когда вы отправились в путь. — Я что-то не улавливаю. Об этом не знал никто. — Вы мой гость, — вместо объяснения сказал мужчина. — Я весьма стараюсь заправлять сей мрачной таверной так, чтобы обеспечить максимум удобств и комфорта для господ, путешествующих в здешних краях. Пожалуйста, сэр, подойдите к камину и обогрейтесь. Генерал, я полагаю, вы уступите ему свой стул у очага? — С огромным удовольствием, — согласился Генерал, импозантный мужчина с армейской выправкой. — Я сижу так близко от огня, что даже слегка поджарился. Он поднялся, и отблески огня заиграли на приколотых к его кителю медалях. — Благодарю вас, сэр, — пробормотал Лэнсинг. Но не успел он сесть, как дверь распахнулась, и на пороге показалась женщина. Трактирщик проковылял еще на пару шагов вперед, чтобы поприветствовать ее. — Мэри Оуэн, — сообщил он. — Вы ведь Мэри Оуэн? Мы рады, что вы пришли. — Да, я Мэри Оуэн. И я гораздо больше вашего рада, что наконец пришла. Но не объясните ли вы мне, где я? — Весьма охотно. Вы в таверне "Какадудл". — Какое странное название у вашей таверны! — заметила Мэри Оуэн. — На сей счет не могу ничем помочь. Я к наименованию руку не прикладывал — когда я сюда прибыл, это название уже прижилось. Вы, должно быть, заметили, что она довольно древняя? В свое время она предоставила убежище многим достойным людям. — Где мы находимся? Я имею в виду местоположение. Где мы — в какой стране, в какой провинции, в каком государстве? — А вот об этом не могу сообщить ровным счетом ничего. Названия я не слыхал ни разу. — А я ни разу не слыхала, чтобы человек не знал названия страны, в которой живет. — Мадам, — вмешался человек в черном, стоявший рядом с Генералом, — быть может, это действительно странно, но никто над вами не подшучивает. Нам он сказал то же самое. — Входите же, входите, — подбодрил ее Трактирщик. — Подбирайтесь поближе к огоньку. Эти господа пребывают здесь достаточно давно, чтобы немного обогреться и наверняка уступят свои места вам и профессору Лэнсингу. А теперь, когда все в сборе, я хотел бы сходить на кухню и поглядеть, как продвигаются дела с ужином. Он торопливо заковылял прочь, а Мэри Оуэн подошла к Лэнсингу и встала рядом. — Я слышала, он назвал вас профессором? — спросила она. — Да, назвал, — кивнул Лэнсинг, — хотя мне это и не по душе. Меня редко называют профессором. Даже мои студенты... — Но вы ведь профессор, не так ли? — Да. Я преподаю в Лэнгморском колледже. — Ни разу не слыхала о таком. — Это небольшое учебное заведение в Новой Англии. — Тут у огня два свободных стула, — обратился к ним Генерал. — Мы с Пастором уже перегрелись. — Благодарю вас, генерал, — кивнула Мэри. В это время человек, безмолвно сидевший напротив Генерала и Пастора, встал и мягко коснулся рукава Лэнсинга. — Как вы можете видеть, — сказал он, — я не человек. Надеюсь, вы будете столь добры, что не погнушаетесь принять мое приглашение в наш тесный кружок? — Ну разумеется... — начал Лэнсинг, но, взглянув на приглашавшего, осекся. — Вы ведь... — Я робот, мистер Лэнсинг. Вы что, ни разу не видели роботов? — Нет, ни разу. — Ну-у, нас не так уж много, и мои собраться есть не во всех мирах. Меня зовут Юргенс. — Простите, что не заметил вас раньше. Хоть тут и горит камин, но в комнате довольно темно. Да и потом, тут столько всего случилось, что и не уследишь. — А вы, случаем, не чокнутый? — По-моему, нет, Юргенс. Никогда за собой не замечал. А почему вы спрашиваете? — У меня такой конек, — пояснил робот, — я коллекционирую чокнутых. В моей коллекции есть один воображающий себя Богом, когда напьется. — Я исключаюсь. Я не воображаю себя Богом ни в трезвом, ни в пьяном виде. — Ах, да это лишь один из видов помешательства. Бывают и другие. — Не сомневаюсь. В это время Генерал решил возложить на себя обязанность представить сидящих за столом. — Я Эверетт Дарнли, бригадный генерал Семнадцатой части. Рядом со мной стоит пастор Эзра Хэтфилд, а сидящая за столом дама — поэтесса Сандра Карвер. Рядом с мистером Лэнсингом стоит робот Юргенс. А теперь, когда мы познакомились, давайте займем места и употребим немного приготовленного для нас приятного напитка. Трое из нас его испробовали и нашли весьма недурственным. Лэнсинг обогнул массивный дубовый стол нехитрой выделки и сел рядом с Мэри Оуэн. На столе стояло три свечи, а заодно три бутылки и поднос с кружками. Только теперь Лэнсинг заметил, что они в комнате не одни: за столом в дальнем углу сидела четверка углубившихся в карточную игру мужчин. Генерал поставил перед собой две кружки и наполнил их из бутылки. Передав одну кружку Мэри, он толчком запустил вторую вдоль стола в сторону Лэнсинга, заметив: — Надеюсь, поспевающий ужин ничуть не уступит этому достойному питью. Лэнсинг взял свою кружку и попробовал напиток на вкус. Тот оказался приятным и наполнил Лэнсинга приятным теплом. Устроившись поудобнее, Лэнсинг сделал большой глоток. — Пока мы сидели тут без вас, — повернулся Генерал к Мэри и Лэнсингу, — мы все гадали, не будут ли двое оставшихся — мы еще не знали, кто это — так вот, не будут ли они в курсе того, что тут происходит. Судя по тому, что вы спрашивали, мисс Оуэн, вы не в курсе. А как насчет вас, мистер Лэнсинг? — Ни малейшего понятия. — Наш хозяин клянется, что ничего не знает, — с кривой усмешкой заметил Пастор. — Говорит, что лишь заправляет таверной и не задает лишних вопросов. Насколько я понял — главным образом потому, что задавать их просто некому. По-моему, он лжет. — Вы судите о нем чересчур поспешно и чересчур резко, — возразила Сандра Карвер, поэтесса. — У него честное и открытое лицо. — Он похож на свинью, — возразил Пастор. — Кроме того, он позволяет, чтобы в сих стенах творились всякие мерзости. Эти игроки... — Вы немного перебрали хмельного, — вмешался генерал, — мы с вами опрокинули уже не одну кружечку. — Пить не грешно, — настаивал Пастор. — В Библии сказано, что малая толика вина желудку лишь на пользу... — Дружок, это отнюдь не вино. — Быть может, нам лучше чуточку угомониться и сравнить свои сведения о нынешней ситуации? — предложила Мэри. — Не исключено, что тогда мы что-нибудь уразумеем. Давайте расскажем о себе поподробнее — кто мы, как сюда попали, а заодно изложим свои предположения. — Это первые разумные слова, каковые я услышал за нынешний вечер, — поднял голову Пастор. — У кого-нибудь есть возражения против рассказа о себе? — У меня — ни единого, — Сандра Карвер говорила так тихо, что остальным приходилось напрягать слух, чтобы разобрать ее слова. — Я дипломированная поэтесса Академии Весьма Античных Афин и могу говорить на четырнадцати языках, хотя пишу и пою только на одном — это один из древнегэльских диалектов, самый выразительный язык в мире. Как попала сюда, представляю довольно смутно. Я была на концерте, слушала новую композицию, исполнявшуюся оркестром из Западноморской Земли. За всю свою жизнь я не слышала ничего столь могучего и трогательного одновременно. Музыка словно вырвала меня из моей телесной оболочки и перенесла мой дух в иное место. Когда я вновь обрела тело, то мы обе — и мой парящий дух, и моя бренная оболочка находились в новом месте, среди пасторали, от красоты которой буквально спирало дыхание. Передо мной была тропинка, я последовала за ней, и вот... — А год? — перебил ее Пастор. — Умоляю, скажите, какой был год? — Пастор, я не понимаю вашего вопроса. — В каком это было году? По вашему летоисчислению. — В шестьдесят восьмом году Третьего Ренессанса. — Нет-нет, я имел в виду другое. От рождества Христова, от года рождения Господа нашего. — О каком господе вы говорите? В мое время очень много господ. — Сколько лет прошло после рождения Иисуса? — Иисуса? — Ну да, Христа. — Сэр, я ни разу не слышала ни об Иисусе, ни о Христе. Вид у Пастора был такой, будто его вот-вот хватит удар. Лицо его налилось кровью, горло перехватило, и Пастор начал сражаться с собственным воротничком, будто задыхался. Как они старался, но не сумел произнести ни слова. — Простите, если я вас огорчила. Это нечаянно. Я не намеревалась нанести вам оскорбление. — Все в порядке, дорогуша, — успокоил ее Генерал. — Просто наш друг Пастор подвергся культурному шоку. Возможно, когда мы покончим с изложением своих сведений, он будет уже не единственной жертвой. Кажется, я начинаю кое-что понимать. Ситуация, в которой мы оказались, лично мне кажется абсолютно невероятной, но по мере продвижения она мы сможем поверить в нее хотя бы отчасти, хотя, сдается мне, к большинству из нас подобное осознание придет с большим трудом. — Вы говорите, — оживился Лэнсинг, — что все мы принадлежим к различным культурам или даже к различным мирам, хотя насчет миров я не уверен. Он сам был удивлен тому, что говорит, но если подумать, Энди Сполдинг всего несколько часов назад праздно рассуждал на подобные темы, хотя Лэнсинг и не придавал его болтовне никакого значения, как ему теперь припоминалось. — Но ведь все мы говорим на английском, — заметила Мэри Оуэн. — Во всяком случае, все понимают английский. Сандра, на скольких языках вы говорите? — На четырнадцати. На некоторых из них — довольно скверно. — Лэнсинг сделал весьма точный намек на то, что с нами случилось, — сказал Генерал. — Поздравляю вас, сэр, у вас довольно хорошее чутье. Все может обстоять не совсем так, как вы полагаете, но вы подбираетесь к истине. Что же касается нашего английского, то давайте порассуждаем об этом еще немного. У нас небольшая компания, и все владеют английским языком. Нет ли иных компаний: французских, латинских, греческих или испанских — небольших групп людей, собранных вместе только потому, что говорят на одном языке? — Это чистая липа! — воскликнул Пастор. — Просто безумие предполагать или даже просто допускать ту мысль, каковую вы тут на пару выдвинули. Она противоречит всему, что известно о Небесах и Земле. — То, что мы знаем о Небесах и Земле, — едко возразил Генерал, — это всего лишь попытка прикоснуться к истине. Мы не можем отмахнуться от факта своего пребывания здесь, а наше прибытие наверняка не согласуется с нашими прежними познаниями. — Я думаю о словах мистера Лэнсинга... — подала голос Мэри. — Кстати, Лэнсинг, как вас крестили? Не можем же мы все время называть вас Лэнсингом. — Меня зовут Эдуард. — Благодарю вас. Я считаю, что предположение Эдуарда не лишено романтичности и даже кажется немного фантастическим. Но раз уж мы пытаемся понять, где мы, и почему находимся здесь, то вынуждены будем направить свои мысли в новое русло. Лично я инженер, и живу в высокоразвитом технологическом обществе. Любая мысль, выходящая за рамки знаний или лишенная солидной теоретической базы, действует мне на нервы. Но ни одна из известных мне методик не приводит к разумному объяснению. Возможно, кто-нибудь из присутствующих образован лучше и сумеет дать объяснение. А что скажет наш коллега робот? — У меня тоже имеется техническое образование, но я не знаю никаких методов... — Чего его спрашивать? — перебил Пастор. — Вы называете его роботом. Это слово легко срывается с языка, но если хорошенько подумать, то он всего лишь машина. Просто механическое приспособление. — Вы чересчур далеко заходите, — возмутился Генерал. — Я по случаю проживаю в мире, где уже много лет войну ведут механические приспособления, и притом порой с такой выдумкой, что она далеко превосходит человеческое воображение. — Какой ужас! — заметила поэтесса. — Я полагаю, — спросил Генерал, — что под ужасом вы подразумеваете войну? — А разве не так? — Война — естественная функция человека. Расе, отвечающей за возникновение конфликта, присуща агрессивность и стремление к соперничеству. Если бы не это, войн было бы куда меньше. — Но ведь люди страдают! Война — это гибель, это разрушенные надежды. — В наши дни она стала игрой, как у многих доисторических племен. Индейцы Западного Континента считали войну игрой. Юноша не мог стать мужчиной, пока не прошел через первую схватку. Война является источником мужества и доблести. Бывали времена, когда чрезмерное усердие приводило к упомянутым вами результатам, но сегодня кровь почти не проливается. Мы играем в войну, как в шахматы. — Посредством роботов, — уточнил Юргенс. — Мы не называем их роботами. — Наверно, вы называете их механизмами. Но эти механизмы обладают личностью и способностью мыслить. — Это верно. Они хорошо сделаны, чудесно вымуштрованы. Они помогают нам не только воевать, но и разрабатывать операции. В моей команде изрядное количество механизмов. Их понимание военной ситуации во многих отношениях часто оказывается значительно глубже моего. — А поле боя загромождено механизмами? — Конечно, но мы стараемся спасти всех, кого удастся. — Чтобы подремонтировать и опять послать в бой? — Ну разумеется! В условиях войны все ресурсы расходуются с предельной скрупулезностью. — Генерал, — заявил Юргенс, — лично я вряд ли захотел бы жить в вашем мире. — А что там за мир у тебя? Если не хочешь жить в нашем, то расскажи нам про свой. — Это миролюбивый мир. Добрый мир. Мы страстно любим своих людей. — Что за жуть! — заметил Генерал. — Вы страстно любите своих людей. Своих людей? — В нашем мире людей осталось совсем мало. Мы заботимся о них. — Хоть мне это и по нутру, — сказал оправившийся от потрясения Пастор, — но я начинаю склоняться к мысли, что Эдуард Лэнсинг прав. Послушайте, становится очевидно, что все мы действительно прибыли из разных миров. Из циничного мира, который считает войну простой игрой... — Это не простая игра, — возразил Генерал. — Порой она бывает довольно сложной. — Из циничного мира, — согласился Пастор, — который считает войну сложной игрой. Из мира поэтов и поэтесс, мира музыки и академий. Из мира, в котором роботы по доброте душевной заботятся о людях. А общество вашего мира, моя госпожа, таково, что женщина может стать инженером. — А что в этом плохого? — не поняла Мэри. — Плохо то, что женщинам не положено быть инженерами. Они должны быть верными женами, рачительными домохозяйками, добрыми воспитательницами детей — такова естественная сфера приложения женских сил. — В моем мире женщины бывают не только инженерами. Они бывают физиками, психологами, химиками, философами, палеонтологами, геологами, членами правления крупных корпораций, президентами престижных компаний, адвокатами и законотворцами, руководителями исполнительных служб. Разумеется, этот список исчерпывает далеко не все. И тут к столу суетливо примчался Трактирщик. — Освободите место, — попросил он. — Освободите место для ужина. Надеюсь, он придется вам по вкусу. 7 С ужином, и притом весьма вкусным, было покончено. Теперь же они отодвинули стол в сторону и расселись перед горящим камином. Позади них в дальнем углу сгорбились над своими картами четверо игроков. — А как насчет них? — ткнул в их сторону большим пальцем через плечо Лэнсинг. — Они не присоединились к ужину. — Они не хотят прерывать игру, — презрительно отмахнулся Трактирщик. — Мы подали им сэндвичи, и они продолжили играть. Они не угомонятся почти до утра, а потом чуточку поспят. Затем у них пройдет молитвенный завтрак, и они снова возьмутся за карты. — Кому же они молятся? — поинтересовалась Мэри. — Наверно, каким- нибудь богам удачи. — Не знаю, — покачал головой Трактирщик. — Я не подслушивал. — По-моему, вы самый нелюбопытный человек в мире, — заявил Пастор. — Я ни разу не встречал человека, коему о самых обычных вещах было бы ведомо меньше вашего. Вы не знаете, в какой живете земле. Вы не знаете, почему мы оказались здесь и что должны тут сотворить. — Я действительно этого не знаю, и никогда не спрашивал, это чистейшая правда. — Быть может, это оттого, что вам просто не у кого спросить? Что нам не у кого спросить? — Я полагаю, вы абсолютно правы. — Итак, — подытожила Мэри, — нас забросили сюда без всякой информации и без инструкций. Некто — или некое агентство — зачем-то забросило нас сюда. Вы имеете хоть малейшее понятие о... — Ни малейшего, моя госпожа. Говорю вам: остальные прибывшие сюда группы покинули мое заведение, направившись по древней дороге выяснять, что лежит за ее пределами. — Так значит, были и другие группы? — О да! Чрезвычайно много. Но с большими промежутками. — А они возвращались? — Редко. Изредка забредет какой-нибудь бродяга. — И что бывает, когда бродяга возвращается? — Не знаю. На зиму я закрываюсь. — Вы говорили о древней дороге, — вмешался Генерал. — Не расскажете ли о ней поподробнее? Куда она ведет и что находится вдоль дороги? — Я знаю только слухи. Ходят слухи, что там есть город и куб. — Только слухи? — Да, больше ничего. — А что там за куб? — спросил Лэнсинг. — Больше мне ничего не ведомо. Ни о чем другом я слухом не слыхивал. И есть еще обстоятельство, о котором я говорю весьма неохотно, но... Я обязан о нем упомянуть. — Что еще? — заинтересовался Пастор. — Вопрос оплаты. Я должен получить плату за еду и ночлег. Кроме того, я держу небольшую лавку, в которой вы можете приобрести продукты и прочее снаряжение, необходимое, чтобы двинуться в путь. — При мне денег нет, — заявил Генерал. — Я ими редко пользуюсь. Если б я знал, что попаду сюда, непременно раздобыл бы немного наличности. — У меня всего несколько банкнот и горсть мелочи, — сообщил Пастор Трактирщику. — Будучи человеком духовного звания, в своей стране я весьма беден. — Я могу выписать вам чек, — предложила Мэри. — Простите, но чеки я не принимаю. Я беру золотом, в твердой валюте. — Ничего не понимаю, — пожаловалась Сандра. — Что такое валюта и чеки? — Он говорит о деньгах, — сказал Генерал. — Вы должны знать, что такое деньги. — Но я не знаю! Умоляю, расскажите же, что такое деньги? — Это бумажные или металлические символы, имеющие оговоренную ценность, — кротко пояснил Генерал. — Они используются в качестве оплаты за товары и услуги. Вы наверняка пользуетесь чем-то подобным для приобретения всего необходимого, для покупки пищи и одежды. — Но мы ничего не покупаем! Мы отдаем. Я отдаю свои поэмы и песни. Остальные отдают мне пищу и одежду, когда у меня возникает нужда в них. — Идеальное коммунистическое общество, — прокомментировал Лэнсинг. — Не понимаю, отчего вы выглядите такими потрясенными и озадаченными, — заметил Юргенс. — Общество Сандры функционирует самым разумным образом. — Из чего я могу заключить, — кивнул Генерал, — что у тебя тоже нет денег. — Он повернулся к Трактирщику. — Прости, приятель, но в этот раз тебе не повезло. — Погодите-ка минуточку, — остановил его Лэнсинг и обратился к Трактирщику: — Не бывает ли так, что деньги есть лишь у одного члена группы? Вероятно, деньги предоставляются агентством, организующим каждую утиную охоту? — Порой бывает и так, — согласился тот. — Правду сказать, почти всегда так оно и бывает. — Почему ж вы сразу так и не сказали? — Ну, — Трактирщик облизнул губы, — человек может не знать об этом заранее. К тому же, ему следует проявлять осторожность. — Как я могу заключить, — присоединился к ним Пастор, — казначеем нашей группы являетесь вы, мистер Лэнсинг? — Сдается, так. Я просто теряюсь в догадках. — Вытащив из кармана пиджака одну золотую монету, Лэнсинг швырнул ее Трактирщику. — Это чистейшее золото, — сказал он, не зная, так ли это на самом деле. — Насколько потянет эта монета в оплате наших нужд? — Еще две таких же, — ответил Трактирщик, — полностью покроют вашу сегодняшнюю трапезу, ночной постой и завтрак. — По-моему, мистер Лэнсинг, — вмешался Пастор, — он стремится обжулить вас. — Мне тоже так кажется, — согласился Лэнсинг. — На мой взгляд, одна монета покрывает все это. Но я все же по доброте душевной дам вам еще одну, но ни монеткой больше. — Цены растут, труд дорожает... — заныл Трактирщик. — Еще одну, — повторил Лэнсинг, доставая вторую монету, — и все. — Ну ладно, — сдался Трактирщик. — Следующая группа может оказаться более щедрой. — И все равно, я считаю, что вы заплатили чрезвычайно дорого, — не унимался Пастор. Лэнсинг швырнул монету, и хозяин гостиницы на лету поймал ее своей пухлой ладонью. — Быть может, это и многовато, — повернулся Лэнсинг к Пастору, — но я не хочу, чтобы он говорил, что мы его надули. — Когда захотите отправиться почивать, — неторопливо встал Трактирщик, — позовите меня, и я проведу вас в ваши комнаты. — Какой странный способ финансирования экспедиции, — заметила Мэри после его ухода. — Эдуард, вы могли бы ничего не говорить и держаться за деньги. — Этот номер не прошел бы. Он знал, что у кого-нибудь деньги есть. — Судя по этой ситуации с деньгами, кто-то послал нас сюда намеренно. — Или что-то. — Это верно. Кто-то или что-то. Должно быть, они сильно в нас нуждаются, раз уж оплатили дорогу. — А разве вы не предполагаете, что в таком случае им следовало бы объяснить нам, чего же именно им от нас требуется? — Да, пожалуй. Мы имеем дело со странными людьми. — Мистер Лэнсинг, — подал голос Генерал, — быть может, нас это не касается, но все-таки не расскажете ли вы, откуда взяли деньги? — С удовольствием. Прежде всего — вы когда нибудь слыхали об игральных автоматах? Похоже, никто из присутствующих ни о чем подобном не слыхал. — Ну, тогда я расскажу вам историю о студентах, игральных автоматах и о своем эксцентричном друге. И Лэнсинг рассказал им все с самого начала. Остальные слушали очень внимательно. — Должен сказать, — заметил Генерал, когда рассказ закончился, — что ваши ученые занятия сыграли весьма важную роль. — На протяжение всех этих событий, — признался Лэнсинг, — я постоянно чувствовал, что меня водят за нос. И все равно продолжал. Меня подталкивало любопытство. — Наверно, хорошо, что оно вас подталкивало, — кивнул Генерал. — Иначе мы бы застряли здесь без единого пенни. — Странно, — сказала Сандра, — что всех нас перенесли сюда весьма различными способами: меня — посредством музыки, вас — через посредство этих приспособлений, которые вы назвали игральными автоматами. — А меня вовлекли, — сообщила Мэри, — ничем иным, как посредством чертежей. Мне их принес коллега-инженер, утверждая, что чего-то в них не понимает. Настаивал, чтоб я их посмотрела, и ткнул пальцем в то место, которое я должна была рассмотреть. Это было непохоже ни на одну из знакомых мне конструкций, и пока я пыталась в этом разобраться, меня захватила изображенная на нем конфигурация, а в следующий момент я уже стояла в лесу. Совпадение, что нас с Эдуардом заманили в ловушку другие люди, кажется мне любопытным — только в его случае это был студент, а в моем — другой инженер. Это доказывает, что тот — или то — кто сделали это, имеют своих агентов в наших мирах. — Одно время я даже думал, — повернулся к ней Лэнсинг, — что мы из одного мира, что мы принадлежим к одной и той же среде. Наши общества сильно схожи между собой. Но когда я сказал одно слово, я смотрел на вас — вы были им озадачены. По-моему, вы не знаете, что такое коммунизм. — Слово мне знакомо. Я просто была удивлена контекстом, в котором вы его употребили. Вы произнесли это так, словно коммунистическое общество может существовать. — В моем мире так и есть. — Я уверен, — сказал Пастор, — что в моем случае не было никаких провокаций со стороны людей. Я видел Благодать. Я искал ее многие годы. Порой мне казалось, что я почти прикоснулся к ней, но каждый раз это оказывалось самообманом. А затем, стоя на грядке турнепса, я вдруг увидел ее, и она оказалась ярче и торжественнее, чем я предполагал. Я благоговейно воздел руки, и тогда она стала больше и ярче, и я попал в нее. — По-моему, совершенно очевидно, — заявил Генерал, — что все мы принадлежим к различным мирам — различным, и тем не менее человеческим. Кроме того, мне кажется, что дальнейшие доказательства уже не нужны. Свидетельств, представленных четверыми из нас, вполне достаточно. Надеюсь, вы простите меня, если я не стану излагать вам странные обстоятельства, благодаря которым я очутился здесь. — Лично мне это весьма не по нутру, — возразил Пастор. — Остальные говорили с полной... — Я не против, — перебил его Лэнсинг. — Если Генерал не хочет открыть перед нами душу, то лично я не против. — Но в братской компании... — Мы не братья, Пастор. Среди нас две женщины. Я сомневаюсь, что мы братья даже в том смысле, который вы подразумевали. — А если мы братская компания, — подал голос Юргенс, — то должны доказать это в предстоящем нам пути. — Если мы решим двинуться в путь, — уточнил Пастор. — Лично я — за, — объявил Генерал. — Если я застряну в этой таверне, то помру от скуки. Наш ничтожный хозяйчик сказал, что впереди лежит город. Какой бы он ни был, но в городе наверняка условия будут лучше и развлечений больше. Не исключено, что найдется и больше инструкций, чем в этом свином хлеву. — Он также упоминал некий куб, — подсказала Сандра. — Интересно, что это за куб? Я впервые слышу, чтобы в качестве описания использовалось только одно это слово. 8 Вышли они поздно. Завтрак сильно задержался, было много суеты по поводу приобретения необходимого в дороге снаряжения — припасов, одежды, туристских ботинок, спальных мешков, охотничьих ножей, топориков, спичек, кухонной утвари и прочая, и прочая. Генерал настаивал на приобретении ружья и был совершенно убит, когда Трактирщик проинформировал его, что оружия в продаже нет. — Это невероятно! — бушевал Генерал. — Слыханное ли дело — отправляться в экспедицию без надлежащей защиты? — В дороге вам ничто не угрожает, — пытался урезонить его Трактирщик. — Бояться нечего. — Да вам-то откуда знать? — восклицал Генерал. — Когда вам задают вопросы на прочие темы, вы круглым счетом ничего не знаете. Раз вы ничего не знаете, то откуда такая уверенность, что нет опасностей? Когда дело дошло до расчетов за снаряжение, Лэнсингу пришлось мучительно долго торговаться. Похоже, трактирщик, потерпевший неудачу в попытке запросить более высокую цену за стол и ночлег, решил отыграться и сорвать дополнительный барыш на припасах. Лэнсинга горячо поддержал Пастор, убежденный, что весь мир существует только для того, чтобы обжуливать его. Наконец соглашение было найдено — хотя все остались им недовольны, — и компания двинулась в путь. Во главе колонны шагал Генерал, вплотную за ним шествовал Пастор. За Пастором следовали Мэри и Сандра, а Лэнсинг и Юргенс были замыкающими. Юргенс нес тяжелый рюкзак с припасами. Ему единственному из всей компании не требовалось почти ничего — ни пищи, ни спального мешка, потому что он не спал и не ел. Не нужна ему была и одежда, но нож и топорик Юргенс взял, повесив их на поясной ремень. — Твои первые обращенные ко мне слова весьма меня заинтриговали, — сообщил Лэнсинг шагавшему рядом роботу. — Ты спросил, не чокнутый ли я, пояснив, что коллекционируешь чокнутых. А позже упомянул, что в вашем мире почти не осталось людей. Но в таком случае... — Я просто скверно пошутил, и теперь жалею об этом. На самом деле я не коллекционирую людей. Я коллекционирую чокнутых, заимствуя их из литературы. — Ты составляешь список чокнутых? — О, не только. Я создаю их миниатюрные копии. Миниатюрных людей в том виде, в каком они должны бы выглядеть в реальной жизни. — Значит, ты коллекционируешь кукол? — Не просто кукол, мистер Лэнсинг. Они двигаются и разговаривают, разыгрывают небольшие сценки. Это весьма забавно. Я пользуюсь ими в часы досуга. Кроме того, наблюдая возникающие ситуации, я надеюсь добиться более глубокого понимания состояния человека. — Это механические куклы? — Пожалуй, можно сказать и так. В основном механические — хотя в некоторых аспектах они биологические. — Любопытно, — сказал чуточку шокированный Лэнсинг. — Ты создаешь живые существа? — Да. Они живые в очень многих отношениях. Лэнсинг промолчал, не желая развивать эту тему дальше. Дорога на самом деле оказалась едва ли не тропой. Порой на ней виднелись парные колеи каких-то колесных экипажей, но в большинстве случаев эти следы были размыты дождями, заросли травой и ползучими растениями. Некоторое время дорога шла по лесу, но через пару часов лес начал мельчать, постепенно уступая место просторной холмистой лесостепи, среди которой кое-где виднелись небольшие рощицы и заросли кустарника. День поначалу казался просто теплым, но ближе к полудню стало жарко. Шагавший впереди Генерал остановился у рощицы, осторожно опустился на землю и прислонился спиной к стволу дерева. Когда остальные подошли, он пояснил: — Учитывая, что с нами дамы, я решил, что лучше сделать привал. Солнце чересчур печет. С этими словами он извлек из кармана кителя большой белый платок и утер свое мокрое лицо. Затем снял флягу с пояса, открутил крышку и глотнул воды. — Можно и передохнуть, — согласился Лэнсинг. — А для экономии времени можно заодно перекусить. — Капитальная идея, — оживился Генерал. Тем временем Юргенс уже распаковал свой рюкзак и нарезал холодное мясо и сыр. Отыскав в рюкзаке жестянку с бисквитами, он открыл ее и спросил: — Может, приготовить чаю? — Нет времени, — отозвался Пастор. — Надобно двигаться. — Я нарублю немного дров, — предложил Лэнсинг, — и можно будет развести костер. Чуть позади я видел сухое дерево. Немного чайку не повредит никому. — Нет нужды, — настаивал Пастор. — Нам не нужен чай. А сыр и бисквиты можно поесть на ходу. — Сядьте, — не выдержал Генерал. — Сядьте и отдохните. Торопиться в путешествии совершенно не нужно. Просто устройте себе роздых, не теряйте время попусту. — Я не устал, — огрызнулся Пастор. — Мне не нужен роздых. — А дамы, Пастор?! — С дамами полный порядок. Это вы сломались. Когда Лэнсинг отправился обратно, к замеченному раньше сухому дереву, они все еще пререкались. Дерево оказалось гораздо ближе, чем он полагал, и Лэнсинг быстро принялся за дело, разрубая сухие ветки на удобные в переноске куски. Для недолгого полуденного костерка много топлива не понадобится. Вполне хватит небольшой охапки. Сзади треснула сухая ветка, и он резко обернулся. В нескольких футах позади него стояла Мэри. — Надеюсь, вы не против? — сказала она. — Да нет, я рад компании. — Там стало неуютно — эти двое по-прежнему ссорятся. Эдуард, не успеем мы закончить поход, как это доведет до беды. — Они оба упрямцы. — И притом весьма похожи друг на друга. — Они убьют вас, если вы скажете им об этом, — рассмеялся Лэнсинг. — Они оба презирают друг друга. — Да, пожалуй. При таком сходстве характеров это почти неизбежно. Не видят ли они один в другом собственного отражения? Быть может, это ненависть к самому себе. — Не знаю. В психологии я не разбираюсь. — А в чем вы разбираетесь? То есть, что вы преподаете? — Английскую литературу. В колледже я был основным специалистом по Шекспиру. — А знаете, — заметила она, — у вас и вид такой. У вас внешность ученого. — По-моему, этого вполне достаточно, — Лэнсинг опустился на колено и начал складывать дрова в сгиб локтя. — Вам помочь? — предложила Мэри. — Да нет, нам нужно немного — только для того, чтобы вскипятить немного чаю. — Эдуард, как по-вашему, что мы найдем? Что мы ищем? — Не знаю, Мэри. По-моему, этого не знает никто. Вроде бы для нашего пребывания здесь нет никакого повода; мне кажется, никто из нас по-настоящему не хотел здесь оказаться. И все-таки мы здесь, целых шесть человек. — Я много думала об этому. Прошлую ночь я почти не спала, раздумывая обо всем случившемся. Кому-то нужно, чтобы мы оказались здесь. Кто-то послал нас сюда. Мы к ним не напрашивались. — Давайте не будем раздражаться по этому поводу, — Лэнсинг взял дрова в охапку и встал. — Пока не стоит. Может, через денек-другой мы все узнаем. Они зашагали обратно. Юргенс с четырьмя висящими на плече флягами взбирался на холм. — Я нашел родник, — сообщил он. — Если бы вы оставили свои фляги, я наполнил бы и их. — Моя почти полна, — отмахнулась Мэри. — Я сделала лишь один глоточек. Пока Лэнсинг хлопотал с костром, Юргенс наполнил котелок и вбил в землю рогулину, чтобы повесить его над огнем. — А вы знаете, — остановившись над коленопреклоненным Лэнсингом, заявил Пастор, — что этот тип робот захватил флягу и для себя? — А что же в том плохого? — не понял Лэнсинг. — Он не пьет. С чего вы взяли, что он... — Быть может, он взял ее на случай, если у вас или у Генерала во фляге будет пусто. Об этом вы не подумали? Пастор презрительно, с отвращением фыркнул. Лэнсинг ощутил, что его понемногу охватывает ярость, встал и взглянул Пастору в глаза. — Послушайте, что я вам скажу, дважды я повторять не стану. Бедокуры нам тут не нужны. Если будете продолжать в том же духе, я вас по кочкам разнесу. Ясно? — Вот-вот! — крикнул Генерал. — А вы, — повернулся к нему Лэнсинг, — держите свой поганый рот на замке. Вы взяли на себя роль предводителя группы, но справляетесь довольно скверно. — Я полагаю, — заявил Генерал, — вы считаете, что предводителем должны быть вы? — Нам не нужен предводитель, Генерал. Когда ваше высокомерие начнет душить вас, просто вспомните об этом. Они съели своей ленч и выпили чай в мрачном молчании и снова двинулись в путь. Генерал по-прежнему шагал впереди, а Пастор следовал за ним по пятам. Вокруг лежала все та же холмистая равнина с небольшими рощицами деревьев. Ландшафт был приятен глазу, но день был жарким. Ковылявший впереди Генерал шагал теперь гораздо медленнее, чем в начале похода. Весь день дорога шла в гору, взбираясь на вытянувшиеся цепью длинные холмы, напоминавшие застывшие волны, и каждый следующий был выше предыдущего. И вдруг шедший впереди Генерал остановился и поднял крик. Пастор подскочил к нему, остальные тоже заторопились, чтобы взглянуть, в чем дело. Дорога ныряла в чашеобразную котловину, и на дне этой чаши стоял небесно-голубой куб. Даже с того места на гребне, где они остановились, было видно, какой он массивный. Куб был совершенно правильным, без плавных изгибов — абсолютно ровные бока кончались плоской площадкой. Издали казалось, что он лишен каких бы то ни было украшений, но уже его размер и интенсивная голубизна придавали ему значительность. Дорога, по которой они шли, замысловато петляла по неровному, изрезанному оврагами склону. Но едва они достигли дна, она устремилась прямиком к кубу. У самого куба она поворачивала под прямым углом, огибала его и шла дальше, зигзагами взбираясь по склону с другой стороны. — Он прекрасен! — воскликнула Сандра. — Когда хозяин гостиницы упоминал о нем, — хрюкнул Генерал, я ни на мгновение не допускал мысли, что это окажется нечто подобное. Я не знаю, что ожидал увидеть. Наверно, полуразрушенную развалину. По-моему, я о нем толком и не думал. Меня занимал лишь город. — Мне не нравится его вид, — Пастор изогнул уголки рта книзу. — Похоже, вам не нравится все на свете, — заметил Генерал. — Давайте спустимся и осмотрим его, — вмешался Лэнсинг, — а уж потом будем обмениваться мнениями. Спуск оказался долгим: пришлось идти по петляющей дороге, потому что склон был чересчур крут и коварен. Следуя за всеми изгибами дороги, они в результате прошли расстояние, в несколько раз превышавшее поперечник низины. Куб стоял в самом центре обширной песчаной площадки. Площадка была настолько идеальным кругом, что казалась аккуратно нарисованной при помощи какого-то исполинского циркуля. Песок был белоснежным и напоминал сахар, как в хорошей детской песочнице. Видимо, раньше его поверхность было абсолютно ровной, но теперь работа ветра образовала на ней небольшие гребешки. Стены куба вздымались высоко вверх. Смерив их внимательным взглядом, Лэнсинг прикинул, что они никак не меньше пятидесяти футов в высоту. Голубизну стен не нарушали никакие неровности; не было ничего, напоминавшего двери или окна, не было никаких орнаментов, никакой резьбы, никакой памятной таблички, никаких знаков, указывающих название — словом, ровным счетом ничего, кроме стен. Голубизна стен не потеряла своей насыщенности и при ближайшем рассмотрении — этот небесный цвет являл собой воплощение чистоты и невинности. Да и стены были очень гладкими. "Это наверняка не камень, — подумал Лэнсинг. — Наверно, пластик, хотя пластик в этой дикой глуши кажется совершенно неуместным. Пожалуй, керамик. Подумать только, куб из чудеснейшего фарфора!" Не произнося почти ни слова, они обошли куб кругом, по какому-то молчаливому уговору не пересекая границ окружающего его белоснежного песчаного круга. Оказавшись снова на дороге, они остановились, заглядевшись на его голубизну. — Он прекрасен, — сказала Сандра, переводя дыхание, словно потрясение все еще не прошло. — Намного прекраснее, чем казался при взгляде с холма. Куда прекраснее, чем можно предположить. — Занимательно, — подхватил Генерал, — воистину занимательно. Но представляет ли кто-нибудь его назначение, хотя бы смутно? — Он наверняка функционален, — предположила Мэри. — Об этом говорят его размеры и масса. Если бы это был лишь символ, то он был бы не так велик. И еще: если бы он носил символическое значение, его разместили бы так, чтобы он был виден издали. Самая возвышенная точка подошла гораздо больше, чем эта низина. — Его давно никто не посещал, — заметил Лэнсинг. — На круге песка вокруг него нет ни единого следа. — Если они и были, — возразил Генерал, — то сыпучий песок давно бы скрыл даже свежие следы. — А почему мы стоим здесь и просто глазеем, словно боимся его? — поинтересовался Юргенс. — Я полагаю, потому, что действительно боимся, — ответил ему Генерал. — Совершенно очевидно, что его строители были весьма учеными людьми. Он не похож на неуклюжую работу одержимых язычников, вознамерившихся возвести мемориал своим идолам. Логика подсказывает, что подобное исполинское сооружение должно быть как-то защищено, иначе на нем бы уже красовались настенные надписи. — На нем нет надписей, — сказала Мэри. — На стенах нет ни царапинки. — Вероятно, стены из такого материала, что на нем нельзя сделать царапину, — предположила Сандра. — Острые предметы будут просто скользить по ним. — Я по-прежнему считаю, — заявил робот, — что мы должны взглянуть на него поближе. Подобравшись к нему, мы можем найти ответы на некоторые возникающие у нас вопросы. С этими словами он ступил на песчаный круг. Лэнсинг выкрикнул предупреждение, но робот и ухом не повел, и Лэнсинг бросился вперед в надежде схватить его, потому что теперь понял, что в кольце песка содержалась некая угроза, которую распознали все кроме Юргенса. Юргенс невозмутимо продолжал идти вперед. Лэнсинг догнал его и протянул руку, чтобы схватить робота за плечо, но в этот момент запнулся о какую-то скрытое в песке препятствие и рухнул лицом вниз. Встав на четвереньки, он потряс головой, чтобы стряхнуть налипший песок, и услышал крики оставшихся позади. Голос Генерала перекрывал все остальные: — Назад, идиотина! Здесь может быть чертова уйма ловушек! Юргенс ни на мгновение не замедлил своей ровной поступи и подобрался уже почти к самой стене. "Такое впечатление, — подумал Лэнсинг, — что этому дураку вздумалось сходу врезаться головой в стену". А затем, в ту самую секунду, как он это подумал, робота подбросило в воздух, он опрокинулся назад и покатился по песку. Лэннсинг поднес руку к глазам, будто хотел протереть их, чтобы видеть яснее. В тот краткий миг, когда Юргенса подбросило в воздух, Лэнсингу показалось, что он разглядел что-то (пожалуй, вроде змеи, но разумеется это не змея), выскользнувшее из песка, нанесло удар и снова исчезло с неуловимой для глаза скоростью, будто молния. Упавший на спину Юргенс теперь перевернулся и начал загребать песок обеими руками и одной ногой, торопливо отползая от стены. Вторая нога безвольно волочилась по песку. Лэнсинг вскочил на ноги, подбежал к роботу, схватил его за скрюченную руку и поволок его в сторону дороги. — Позвольте мне, — сказал кто-то. Подняв голову, Лэнсинг увидел стоящего над собой Пастора. Пастор склонился, охватил Юргенса за талию и забросил его на плечо, как мешок с зерном, слегка покачнувшись от тяжести тела робота. На дороге Пастор опустил Юргенса на землю. Лэнсинг опустился возле робота на колени и спросил: — Где болит? — Мне не больно, — ответил робот. — У меня нет оборудования для восприятия боли. — Он волочет одну ногу, — сообщила Сандра. — Правую. Он ей не владеет. — Слушай, — подошел Генерал, — дай-ка я тебя подыму. Поставлю на ноги, и посмотрим, в состоянии ли ты удержать свой вес. Он сделал мощный рывок и поставил робота на ноги, поддерживая его за туловище. Юргенс заскакал на левой ноге, собираясь перенести вес на правую, но та подогнулась, и Генерал опустил его в сидячее положение. — Это механическая поломка, — сказала Мэри, — так что можно было бы взглянуть. Или она не совсем механическая? Как насчет этого, Юргенс? — По-моему, в основном механическая, хотя могут быть и органические элементы. Какие-нибудь нервные цепи. Я не уверен. — Если б у нас только были какие-нибудь инструменты! — воскликнула Мэри. — Проклятье, почему мы не догадались купить инструменты?! — У меня есть набор инструмента, — сообщил Юргенс, — Правда, небольшой, но, наверно, приличный. — Ну, это уже лучше, — кивнула Мэри. — Возможно, удастся что-нибудь для тебя сделать. — Кто-нибудь видел, что там случилось? — поинтересовалась Сандра. Остальные покачали головами, а Лэнсинг промолчал: он толком не понял, что увидел, да и видел ли вообще. — Меня что-то ударило, — сказал Юргенс. — А вы не видели, что? — Я ничего не видел. Просто ощутил удар. — Стоять на дороге бессмысленно, — заявил Генерал. — На ремонт уйдет какое-то время, так что лучше найти место для лагеря. Дело идет к ночи. Место для лагеря они нашли в рощице примерно в полумиле от куба. Неподалеку журчал ручей, так что проблем с водой не было, а упавшие деревья обеспечили запас дров. Лэнсинг помог Юргенсу доскакать до стоянки и усадил его у дерева, на которое тот мог опереться спиной. Генерал вновь принял командование и сказал Мэри: — Мы займемся костром, стряпней и что там еще надо сделать. Почему бы вам не заняться Юргенсом? Если хотите, Лэнсинг может вам помочь. Он пошел было прочь, но вернулся и подошел к Лэнсингу. — Мы с Пастором обсудили это дело. Не слишком по-дружески, но обсудили. По поводу небольшого инцидента в дороге мы сошлись в том, что оба вели себя из рук вон плохо. Я думал, вам приятно будет слышать это. — Спасибо, что сказали, — отозвался Лэнсинг. 9 — Проклятье, — сказала Мэри, — тут сломан храповик, то есть мне кажется, что это храповик. Если б у нас только были запчасти, он был бы как новенький. — С грустью сообщаю вам, — ответил Юргенс, — что такой запчасти у меня нет. Разумеется, несколько обычных имеется, но среди них нет ничего подобного. Не могу же я носить с собой все запчасти, которые мне могут когда-нибудь понадобиться. Благодарю вас, леди, за вашу работу, иначе мне пришлось бы делать это самому. — Нога не гнется в колене, — заметил Лэнсинг. — И даже несмотря на ремонт, бедро работает не очень гладко. — Зато я могу двигаться, хоть и не очень резво. В лучшем случае я просто буду идти медленно, но смогу продолжить поход. — Я слажу тебе костыль, — пообещал Лэнсинг. — Возможно, потребуется привыкнуть к нему, но как только ты приспособишься, он пригодится. — Я готов ползти на четвереньках, только идти с вами дальше. — Вот твои инструменты, — сказала Мэри. — Я уложила их обратно в коробку. Лучше запри их на место. — Благодарю вас, — Юргенс взял коробочку с инструментом, открыл дверцу грудного отсека, сунул коробочку туда и захлопнул дверцу. Потом похлопал себя по груди, чтобы убедиться, что дверца закрыта. — По-моему, кофе готов, — сообщила Мэри. — Обед, может, и не готов, но я чую запах кофе и хочу выпить чашечку. Эдуард, вы присоединитесь ко мне? — Через пару минут, — отозвался Лэнсинг. Сидя возле Юргенса на четвереньках, он взглядом проводил направившуюся к костру Мэри. — Ступайте, выпейте кофейку, — предложил Юргенс. — Нет нужды сидеть около меня. — Кофе может и подождать. Меня заинтересовало одно твое заявление: что ты готовы ползти на четвереньках, лишь не отстать от нас. Юргенс, в чем дело? Тебе что, известно нечто такое, чего не знаем мы? — Ничего такого не знаю. Я просто хочу быть с вами. — Но почему?! Мы просто компания беженцев. Нас вышвырнули из наших миров и культур. Мы даже не знаем, зачем мы здесь... — Лэнсинг, что вам известно о свободе? — Ну, по-моему, не слишком много. Пока ее не лишишься, то как-то не задумываешься на подобные темы. Там, откуда я прибыл, свобода у нас была, и нам не требовалось за нее бороться. Мы в ней не сомневались, это редко приходило нам в голову. Только не говори, что вы... — Не в том смысле. В моем мире роботов никто не притесняет. Я полагаю, что мы по-своему свободны. Но на нас лежит тяжкое бремя ответственности. Позвольте рассказать вам об этом. — Охотно. В таверне ты говорил, что вы заботитесь о своих людях, и это прозвучало довольно странно. Ты сказал, что людей осталось совсем немного, а вы о них заботитесь. — Прежде чем я скажу хоть что-нибудь, объясните мне одну вещь: вы рассказывали о своем друге, который, по вашему выражению, лепетал об альтернативных мирах, альтернативных Землях, отделяющихся друг от друга в кризисных точках. По-моему, под этим вы подразумевали то, что произошло. — Да, именно так. Несмотря на все безумие... — И все эти альтернативные миры следуют по собственным мировым линиям. Они одновременно существуют в пространстве и времени. А не означает ли это — если мы действительно прибыли из альтернативных миров — что все мы прибыли из одного и того же отрезка времени? — Об этом я не думал, — признался Лэнсинг. — Честное слово, не знаю. Понимаешь, это чистейшее предположение. Но если теория параллельных миров верна, и мы действительно прибыли из таких миров, то не вижу повода полагать, что мы могли прибыть из одного и того же временного промежутка. То, что перенесло нас сюда, скорее всего обращается со временем столь же произвольно. — Рад слышать, что вы так думаете, потому что меня это тревожило. Должно быть, я прибыл из более позднего отрезка времени, чем остальные. Видите ли, я проживал в мире, брошенном человечеством. — Как это брошенном? — Ну да, все отправились на иные планеты, кружащиеся вокруг других звезд. Далеко в космос, даже не знаю, насколько далеко. Земля, моя Земля, просто износилась. Окружающая среда была разрушена, естественные ресурсы исчерпались. Их остатки ушли на то, чтобы построить корабли, которые забрали человечество в космос. Они покинули ее разоренной и загаженной... — Но ведь кое-кто из людей остался! Пусть и очень немногие, как ты сказал. — Да, люди остались: ни то, ни се, полнейшие невежды, ничтожные неудачники, никчемные идиоты. Словом те, кто ничем не мог оправдать свое пребывание на корабле. Остались и роботы: безнадежное старье, просто ненужный хлам, каким-то чудом избежавший отправки на свалку. Невежд — и людей, и роботов — оставили, а остальные — умные и талантливые люди, совершенные роботы — отправились прочь с Земли на поиски новой достойной жизни. А мы, отбросы тысячелетий эволюции, остались влачить свое жалкое существование, как умеем и можем. И мы, покинутые роботы, веками делали для оставленных людей все, что в наших силах. Мы проиграли. Мы проигрывали на протяжение столетий. За эти годы потомки ничтожных людишек, не удостоившихся права лететь с остальными, не развились ни в интеллектуальном, ни в моральном отношении. Порой, правда, мелькал проблеск надежды: два-три поколения казались многообещающими, но эти обещания бесследно тонули в трясине плохой наследственности. В конце концов я вынужден был признаться себе, что люди эволюционируют вниз, а не вверх, что всем надеждам конец. С каждым поколением они становились все более мерзкими, более жестокими, более никчемными. — И вы оказались в плену, — подсказал Лэнсинг. — В плену у собственной преданности своим людям. — Можно сказать и так, — задумчиво согласился Юргенс. — Вы поняли. В самом деле, мы оказались в плену. Мы по-прежнему чувствовали, что обязаны продолжать, ибо должны отдавать этим дегенерирующим существам все лучшее, на что способны, но этого всегда будет мало. — И теперь, вырвавшись из той обстановки, ты вдруг ощутил себя свободным. — Именно свободным. Я еще никогда не был так свободен. Наконец-то я принадлежу только себе. А что, разве это плохо? — По-моему, в этом нет ничего плохого. Просто ты завершил неприятную работу. — Послушайте, вы говорили, что мы не знаем ни того, где находимся, ни того, что должны сделать. Но ведь я по крайней мере могу начать с чистого листа, начать жить заново. — И среди людей, которые тебе рады. — Не уверен. Пастору нет до меня никакого дела. — Забудем о Пасторе. Лично я рад, что ты с нами. Мы все этому рады — разве что за исключением Пастора. Да и то, он еще под вопросом. Не забывай, что именно Пастор поспешил вынести тебя на дорогу, когда ты были поврежден. Но факт остается фактом — он просто религиозный фанатик. — Я еще себя покажу, — пообещал Юргенс. — Я себя так покажу, что даже Пастор вынужден будет признать меня. — И для чего ж ты тогда ринулся к стене? Пытался показать себя? — В тот момент я об этом еще не думал. Я просто считал, что есть дело, которое надо выполнить, и я обязан его сделать. Но не исключено, что я пытался доказать... — Юргенс, это было весьма глупо с твоей стороны. Обещай больше не лезть на рожон. — Попытаюсь. Вы только скажите, когда я лезу на рожон. — В следующий раз, — заявил Лэнсинг, — я просто огрею тебя чем под руку подвернется. — Валяйте сюда! — крикнул Лэнсингу Генерал. — Ужин готов! Ленсинг встал. — Не хочешь ли пройти со мной? — пригласил он робота. — Чтобы побыть со всеми. Можешь опереться на меня, я тебя доведу. — Пожалуй, нет. Мне надо пораскинуть умом в одиночестве. 10 Лэнсинг обстругивал срезанную рогатину, чтобы сделать Юргенсу костыль. Пастор встал со своего места, подбросил в костер немного дров и поинтересовался: — А где Генерал? — Отправился за Юргенсом, — объяснила Мэри. — К чему? Почему нельзя было оставить его на месте? — Потому что так нельзя. Юргенс должен быть здесь, вместе с нами. Пастор промолчал и уселся на свое место. Сандра обошла костер и остановилась около Мэри. — В темноте кто-то рыскает, — сказала она. — Я слышала сопение. — Наверно, это Генерал. Он отправился за Юргенсом. — Это не Генерал. Оно ходит на четырех ногах. И Генерал не сопит. — Какой-нибудь зверек, — предположил Лэнсинг, отрываясь от работы. — Они всегда шныряют неподалеку от костров. Их толкает любопытство: надо же узнать, что там творится — а может, рыскает в поисках чего- нибудь съестного. — Меня это беспокоит, — призналась Сандра. — Да у всех у нас нервы натянуты, — сказала ей Мэри. — Этот куб... — Давайте пока забудем о кубе, — предложил Лэнсинг. — Утром мы осмотрим его повнимательнее. — Лично я не стану осматривать его повнимательнее, — заявил Пастор. — Это порождение зла. В круг света вошел Генерал, одной рукой обнимая покачивающегося Юргенса. — Что это я слышал насчет порождения зла? — громоподобно спросил он, но Пастор промолчал. Генерал осторожно опустил Юргенса на землю между Мэри и Пастором и сообщил: — Он едва ходит. Нога практически отказала. Нет ли способа уладить это дело как-нибудь получше? — У него в колене сломалась одна деталь, а замены нет, — покачала головой Мэри. — Кроме того, искривилось кое-что в конструкции бедра. Я смогла восстановить часть функций ноги, и только. Теперь ему поможет только костыль Эдуарда. Генерал присел на землю рядом с Лэнсингом и сказал: — Готов присягнуть, что когда я подходил, кто-то болтал о зле. — Болтал, и ладно, — оборвал его Лэнсинг. — Это неважно. — Нет нужды, достойный педагог, — оживился Пастор, — пытаться вставать между человеком в сутане и воином. Быть может, мы разберемся и сами. — Ладно, раз уж вы настаиваете, — согласился Лэнсинг. — Но по крайней мере, ведите себя по-джентльменски. — Я всегда джентльмен, — заявил Генерал, — это врожденное. Я офицер и джентльмен. Только так, эти качества неотделимы друг от друга. А наш комичный дружок... — Я просто сказал, что куб — порождение зла, — перебил его Пастор. — Быть может, сие мое личное мнение, но я обучен делать подобные наблюдения, а Генерал — нет. — И где же вы выискали в нем зло? — полюбопытствовал Генерал. — Ну, начнем с того, что это ясно по одному только виду. Да еще эта предупредительная полоса песка вокруг сказанного куба! Люди доброй воли проложили эту полосу, и мы должны уважать их мнение. Тот из нас, кто не сделал этого, заплатил весьма дорогой ценой. — И эта предупредительная полоса, — вставил свое слово Генерал, — прямо-таки набита западнями, одну из которых и обнаружил наш стальной друг. Но если моя интерпретация верна, то людям доброй воли тут и близко делать нечего. Если бы эти люди обладали по-настоящему искренней доброй волей — они поставили вокруг него забор. Вы, Пастор, просто пытаетесь отпугнуть нас от него. Если что-то таит угрозу, вы навешаете на это ярлык зла, и получаете право повернуться к этой вещи задом и зашагать прочь. Я же предпочел бы пересечь полосу, но очень осторожно, пользуясь шестами, щупами и тому подобным, чтобы демаскировать и обезвредить западни. Кубе скрывает нечто эдакое, и кто-то наверняка не хочет, чтобы мы это обнаружили. Не исключено, что это факт большой важности, и лично я предлагаю не поворачиваться к нему задом. — Это вполне в вашем духе, — огрызнулся Пастор, — и я даже пальцем не пошевельну, дабы вас разубедить. Я чувствую своим святым долгом предупредить вас, что от злых сил лучше держаться подалее. — Ну вот, снова вы завели свою шарманку о зле! А что есть зло, позвольте спросить? Какое вы дадите ему определение? — Раз уж вы вопрошаете, скажу: пытаться объяснить вам сие — лишь попусту сотрясать воздух. — Видел ли кто-нибудь, что именно произошло, когда Юргенс пострадал? — спросила Мэри. — Сам он ничего не видел. Говорит, что его ударило, что-то сильно стукнуло, но что именно — он не видел. — Ничегошеньки я не видел, — сообщил Пастор, — хоть и стоял там, где должен был узреть. Именно сие в первую голову убеждает меня, что мы несомненно имеем дело со злыми силами. — Я видел, — подал голос Лэнсинг. — Во всяком случае, мне так показалось. Я не говорил об этом, потому что сам не был уверен. Как ни странно это звучит, но я видел движение. Мелькание. Оно мелькнуло так быстро, что я до сих пор толком не верю, что видел что-либо. Даже теперь не уверен. — Что-то я не пойму вашего разговора о зле, — сказала Сандра. — Куб так прекрасен, что спирает дыхание. Я не вижу в нем зла. — И тем не менее он напал на Юргенса, — возразила Мэри. — Я понимаю. Но даже понимая это, я все равно вижу его красоту. Для меня в нем нет зла. — Славно сказано, — одобрил Генерал. — Так сказала наша поэтесса... Как вы себя назвали — дипломированная поэтесса? — Совершенно верно, — негромко произнесла Сандра. — Вы не представляете, что это для меня означает. Только в моем мире можно познать честь — почти славу — быть дипломированной поэтессой. Поэтов много, огромное множество, и все мастера своего дела, но очень немногие удостаиваются диплома поэта. — Не могу даже вообразить подобный мир, — признался Пастор. — Должно быть, это нечто феерическое. Наверно, там масса хороших слов, но мало хороших дел. — Вы правы, вы не можете его даже вообразить, — подтвердила Сандра. — Там бы вы почувствовали себя не у дел. — А это, — подхватил Генерал, — должно поумерить ваш пыл. Некоторое время все хранили молчание, потом Сандра сказала: — Ну вот, опять. Кто-то рыскает вокруг огня. Я слышу сопение. — Ничего не слышу, — откликнулся Генерал. — Милочка, это все ваши фантазии. Там никого нет. Снова наступило молчание, затем Пастор спросил: — Что будем делать утром? — Осмотрим куб, — заявил Генерал. — Мы его осмотрим, но с предельной осторожностью. Затем, если не обнаружим ничего такого, что может пролить свет на сложившуюся ситуацию, двинемся дальше в путь. Если этот убогий хозяин постоялого двора не соврал, впереди нас ждет город, где, сдается мне, мы найдем больше любопытного, чем здесь. Если мы пожелаем и найдем такое желание обоснованным, мы всегда можем вернуться к кубу и начать все по новой. — Он сможет идти? — поинтересовался Пастор у Лэнсинга, указав на робота. — Ему понадобится немного пообвыкнуть пользоваться вот этим, — Лэнсинг приподнял костыль. — Довольно скверная работа. Я бы сделал получше, но под рукой не оказалось ничего подходящего. Идти он сможет, но не очень быстро. Придется нам приспособиться к его скорости. Насколько я понимаю, спешить нам некуда. — Не исключено, что будет нужда поторопиться, — предположил Генерал. — У нас ни малейшей информации о параметрах данной экспедиции. Может возникнуть лимит времени, о котором мы пока не знаем. — Но до того, как мы сможем принести какую-то пользу, — заметила Мэри, — мы должны найти хоть какой-нибудь намек на то, почему мы здесь, и не можем позволить себе пройти мимо того, что нам может дать такой намек. По-моему, мы должны остаться у куба до тех пор, пока не убедимся, что он ничего нам не даст. — Меня не покидает чувство, — стоял на своем Генерал, — что в городе мы получим больше информации, чем в этой пустыне. В городе можно будет поговорить с людьми. — Если только мы сумеем их понять, — возразила Мэри. — Если они вообще захотят с нами разговаривать. Если они устроят на нас облаву или не заточат в тюрьму. — Да, это солидные аргументы, — согласился Генерал. — По-моему, пора сворачиваться, — сказал Пастор. — У нас был долгий и трудный день, надо отдохнуть перед завтрашними тяготами. — Я заступлю на часы первым, — предложил Генерал. — А вы, Лэнсинг, и вы, Пастор, поделите остальные вахты между собой. Можете договориться об этом сами. — Вам нет нужды нести вахту, — подал голос Юргенс. — Это моя забота: я никогда не сплю и не нуждаюсь в отдыхе. Обещаю вам, что буду начеку, можете мне довериться. 11 После завтрака они через дорогу направились к кубу. Трава все еще была мокрой от утренней росы: Юргенс разбудил их с рассветом, когда кофе и овсяная каша были уже готовы. В косых лучах утреннего солнца куб уже не казался таким голубым, как при полном свете дня. Сейчас он своим изящным и хрупким видом скорее напоминал опал. — Теперь он похож на фарфор, — заметила Сандра. — Он и при первой встрече порой напоминал фарфор, но теперь ошибки быть не может. Он фарфоровый. Пастор подобрал булыжник величиной с кулак и швырнул его в куб. Камень отскочил. — Сей материал — не фарфор, — подвел Пастор итог эксперимента. — Ну подходики у вас! — сказал Лэнсинг. — Куб может запомнить, кто кинул в него камнем. — Вы говорите так, словно он живой, — удивилась Мэри. — Я не уверен в обратном. — Стоя тут и разводя разговоры, мы понапрасну теряем время, — заявил Пастор. — Я против этого, ибо по-прежнему убежден, что сей предмет несет в себе зло, но раз уж все остальные решительно настроились исследовать его, так давайте исследовать. Чем раньше покончим с этим, тем раньше сможем перейти к чему-либо другому. — Так точно, — согласился Генерал. — Давайте вернемся в рощу и нарубим кольев. Ими можно прощупывать дорогу. Отправиться с Генералом и Пастором Лэнсинг не захотел, и пошел рядом с Юргенсом, занятым освоением своего костыля. Пока робот делал это довольно неуклюже, но Лэнсинг подумал, что со временем тот усвоит принцип и научится опираться на костыль при ходьбе. Дважды Юргенс падал, и Лэнсинг помогал ему подняться. — Дайте, я сам, — наконец не выдержал Юргенс. — Вы только расстраиваете меня, маяча поблизости в готовности протянуть руку помощи. Я признателен вам за заботу, но мне надо научиться делать это самостоятельно, по-своему. Если я упаду, то как-нибудь сумею подняться. — Лады, приятель, — согласился Лэнсинг. — Пожалуй, ты прав. Оставив Юргенса в покое, он медленно пошел вокруг куба, не пересекая белого ограничительного круга песка. По пути он внимательно осматривал стены в надежде, что сумеет углядеть шов или какой-нибудь заметный разрыв. Это могло бы оказаться полезным в будущем. Но так ничего и не увидел: стены были абсолютно ровными, без единой царапинки. Похоже, куб был монолитен. Время от времени Лэнсинг бросал взгляд в сторону Юргенса: тот пока справлялся не очень хорошо, но старался из всех сил. Один раз он упал, но поднялся при помощи костыля и зашагал дальше. Остальных не было видно. Генерал и Пастор в лагере вырезали шесты: время от времени до Лэнсинга доносился звук топора. Мэри и Сандра, видимо, находились по ту сторону куба. Лэнсинг остановился, глядя на куб и почувствовал, как мысли роятся от вопросов. Быть может, это жилое помещение, в котором приютилось семейство неведомых существ? Вдруг они сейчас внутри, занимаются своими делами, время от времени бросая за окно (окно?) на странных, недоумевающих двуногих тварей, наткнувшихся на их жилище? А может, это хранилище знаний, этакая библиотека, сокровищница совершенно чуждых человеческому разуму фактов и мыслей — хотя не обязательно чуждых; скажем, просто факты и мысли иной ветви человечества, на много тысячелетий опередившей известный нам мир? "И это вполне возможно", — думал он. Только прошлой ночью они с Юргенсом толковали о разнице во времени, которая может царить в альтернативных мирах. Юргенс совершенно недвусмысленно заявил, что время роботов отстоит от Земли Лэнсинга на много тысячелетий. А может, куб сам по себе является конструкцией времени, смутно прорисовывающейся сквозь туманную завесу иных времен и пространств? Но эту мысль Лэнсинг отбросил, потому что куб был виден вполне отчетливо. Он был вполне реален, реальнее не бывает. Лэнсинг продолжил свой неторопливый обход куба. Солнце уже поднялось довольно высоко, и наступил чудесный день. Роса исчезла, высокое небо чистым, и ни единое облачко не нарушало его девственной голубизны. Невдалеке от дороги показались Генерал и Пастор. Каждый нес по длинному гладко выструганному шесту, сделанному из ствола молодого деревца. Миновав дорогу, они направились к Лэнсингу. — Вы обошли его? — поинтересовался Генерал. — Вы осмотрели его со всех сторон? — Да. Там все выглядит точно так же. Абсолютно никакой разницы. — Если подойти поближе, — сказал Пастор, — то можно разглядеть нечто такое, чего отсюда не видно. Пристальный взгляд всегда надежнее поверхностного. — Верно, — кивнул Лэнсинг. — Почему бы вам не сходить и не вырубить себе шест? — предложил ему Генерал. — Втроем мы обследуем его быстрее. — Да что-то неохота, — отмахнулся он. — По-моему, это пустая трата времени. Оба пристально посмотрели на Лэнсинга, потом отошли, и Генерал сказал Пастору: — Давайте сделаем так: начнем в двенадцати футах друг от друга, и будем оба прощупывать землю и по бокам, и между собой, чтобы наши участки перекрывались. Проверяем шестами, так что если там что-то есть, то оно будет нападать на шесты, а не на нас. — Именно так я и думал, — с пониманием кивнул Пастор. Они двинулись вперед. Генерал продолжал наставления: — Доберемся до этой стены, и когда подойдем, разделимся. Вы налево, я направо. И осторожно вдоль стен, пока не встретимся. Пастор в ответ промолчал, и они медленно двинулись в сторону стены, осторожно прощупывая дорогу шестами. "А что, — подумал вдруг Лэнсинг, — если вещи (или твари), скрытые в песке круга, запрограммированы (или выдрессированы) нападать лишь на живое существо, вторгшееся на их территорию, и больше ни на кого?" Но, не сказав об этом ни слова, он неторопливо пошел вдоль дороги, высматривая Мэри и Сандру, и скоро заметил их: женщины вышли из-за куба, держась поодаль от края ограждающего круга. Прорезавший воздух вопль заставил Лэнсинга развернуться на месте. Генерал во весь опор мчался по песчаному кругу к дороге. В руках у него осталась лишь половинка шеста, чисто срезанная ровно посередине; вторая половина валялась на песке у самой стены. Оцепеневший Пастор, вытянувшись, ни жив ни мертв замер у стены, вывернув голову, чтобы через плечо взглянуть на удирающего Генерала. Справа от Генерала что-то мелькнуло из песка — так молниеносно, что разглядеть было просто невозможно — и аккуратно срезанная половина остававшегося в руках Генерала обрубка взмыла в воздух. Генерал заревел от ужаса, отшвырнул жалкие остатки шеста, огромными прыжками преодолел последние футы пути по песку и рухнул на полоску травы, отделявшую песчаный круг от дороги. Мэри и Сандра бросились бежать к упавшему Генералу, а оцепеневший Пастор недвижно застыл у стены. Генерал вскарабкался на четвереньки, встал и отряхнул форму. Затем, как ни в чем не бывало, выпрямился, будто аршин проглотил, вернув себе обычную горделивую осанку, немного смягчавшуюся лишь присущей ему царственной небрежностью. — Милочки, — сказал он остановившимся перед ним женщинам, — могу сообщить, что там кроется в засаде некая сила. — Он развернулся кругом, поглядел на Пастора и громогласно рявкнул, как на параде: — Давайте назад! Развернитесь кругом и тихохонько назад, все время проверяя дорогу, и осторожнее, не сбейтесь со следа, которым пришли. — Как я заметил, — въедливо вставил Лэнсинг, — вы не были столь разборчивы в выборе пути, чтобы возвращаться по своим следам. Так сказать, пошли нехоженной тропой. Генерал сделал вид, что не слышит. Ушедший далеко вниз по дороге Юргенс развернулся и пошел обратно. Он управлялся с костылем уже получше, научившись перебрасывать вперед свою негнущуюся ногу, но продвигался все равно медленно. — Вы видели, что за бич нанес последний удар? — спросил Генерал у Лэнсинга. — Нет, не видел. Он промелькнул чересчур быстро. Настолько быстро, что не уследишь. Пастор проделал обратный путь вдоль стены к месту, где подошел к ней, и теперь вышел на след, ведущий его к дороге, трудолюбиво прощупывая каждый его дюйм. — Отличный человек, — одобрительно заметил Генерал. — Хорошо выполняет приказы. Они стояли, глядя, как Пастор крохотными шажками продвигается вперед. Юргенс добрался до них и остановился у края дороги. Наконец и Пастор вышел к дороге, с видимым облегчением отшвырнул свой шест в сторону и подошел к остальным. — Итак, с этим покончено, — заявил Генерал. — Пожалуй, пора вернуться в лагерь и перегруппироваться самым разумным образом. — Речь идет не о перегруппировке, — возразил Пастор, — а о том, дабы убраться отсюда как можно быстрее. Здесь находиться опасно. Тут хорошая охрана, и вы получили достаточно веские подтверждения тому, — он пристально взглянул на Генерала. — По-моему, надо отсюда убираться подобру-поздорову. Я не хочу здесь задерживаться. Предлагаю немедленно отправиться в город и поглядеть, что ждет нас там. Надеюсь, мы встретим более теплый прием, нежели здесь. — Мое мнение, — согласился Генерал, — весьма сходится с вашим. Не вижу смысла здесь задерживаться. — Но то, что здесь хорошая охрана, — возразила Мэри, — только подтверждает, что тут есть что охранять. Я не уверена, что нам стоит уходить. — Быть может, позднее мы сюда и вернемся, — сказал Генерал, — если будет нужда. Сначала надо увидеть город. Генерал и Пастор зашагали прочь, направляясь к лагерю. Сандра последовала за ними. Мэри подошла к Лэнсингу. — По-моему, они заблуждаются, — сказала она. По-моему, тут что-то есть, и от ждут, что мы это обнаружим. — Беда в том, — ответил Лэнсинг, — что мы не знаем, что искать, да и должны ли мы что-нибудь искать. Все это весьма меня беспокоит. — Ну, раз уж речь зашла об этом, то меня тоже. Юргенс приковылял поближе к ним. — Как дела? — поинтересовался Лэнсинг. — Да неплохо, только хожу пока медленно. Не знаю, сумею ли я передвигаться с костылем столь же легко и плавно, как прежде. — В отличие от Генерала я не очень-то верю в этот лежащий впереди город, — призналась Мэри. — Если он вообще существует. — Кто знает? — философски заметил Юргенс. — Подождем и увидим. — Давайте-ка вернемся в лагерь, — предложил Лэнсинг, — сварим кофейку да обо всем потолкуем. Со своей стороны я тоже считаю куб многообещающим. Если рассмотреть его пристальнее, мы, наверно, сумеем обнаружить какой-нибудь еще не замеченный ключ к разгадке, какую-нибудь упущенную нами зацепку. Пока что он кажется нам совершенно бесполезным, да к тому же стоящим не на своем месте. Вряд ли можно ожидать обнаружить в этой глуши такое сооружение. Однако наверняка существует какая-то причина, по которой куб оказался именно тут, вдали от всего остального. Он несомненно служит какой-то цели. Как и вы, Мэри, я бы, право, почувствовал себя куда лучше, если бы мы уцепились хоть за какую-нибудь ниточку. — Я тоже, — согласилась она. — Терпеть не могу бессмысленные ситуации. — Так давайте же вернемся в лагерь и побеседуем с остальными! Но пока они дошли до лагеря, остальные уже пришли к решению. — Мы тут втроем посовещались, — объявил Генерал, — и решили, что должны как можно быстрее добраться до города. Робот будет нас сильно сдерживать, поэтому мы считаем, что его следует оставить — пусть добирается, как может. Со временем он к нам присоединится. — Это весьма скверно пахнет, — поморщилась Мэри. — Сперва вы позволили ему нести рюкзак, набитый практически только продуктами — продуктами для вас, а не для него, потому что он не ест. Потом вы позволили ему хлопотать по лагерю. Вы отправили его наполнять фляги, хотя сам он не пьет. Наверно, вы относились к нему, как к слуге, а не к равному — и вот теперь, когда он поврежден, вы предлагаете бросить его в чистом поле. — Но ведь он только робот! — попытался оправдаться Пастор. — Се не человек, но машина есть! — И все-таки он стоил того, чтобы оказаться вовлеченным в это рискованное предприятие, хотя мы и не знаем, как и зачем. Неужто я должна вам напоминать, что его выбрали среди прочих, как и любого из нас? Значит, они считали, что Юргенс должен быть с нами. — А как по-вашему, Лэнсинг? — спросил Генерал. — Вы до сих пор не проронили ни слова. Вы-то сам что думаете? — Я остаюсь с Юргенсом, — ответил Лэнсинг. — Я отказываюсь его бросить. Если бы я был покалечен и не смог угнаться за вами, он непременно остался бы со мной, в этом я убежден. — Я тоже, — присоединилась к нему Мэри. — Я остаюсь с роботом. Вы паникеры, а если не паникеры, то глупцы. В здешних местах нам надо держаться вместе. С чего это вдруг вы так сильно заспешили в город? — Тут ничего нет, — объяснил Генерал, — а в городе что-нибудь прояснится. — Ну, тогда валяйте, выясняйте! — усмехнулась Мэри. — Мы с Эдуардом остаемся возле Юргенса. — Многоуважаемая леди, — вмешался Юргенс, — я не хочу стать причиной разногласий... — Заткнись, — оборвал его Лэнсинг. — Мы сами так решили. В этом вопросе у тебя права голоса нет. — Тогда, полагаю, говорить больше не о чем, — подвел итог Генерал. — Мы втроем двинемся вперед, а вы вдвоем останетесь с роботом, чтобы последовать за нами позже. — А ты, Сандра? — спросила Мэри. — Неужели ты с этой парой? — Я не вижу причин оставаться с вами позади. Как сказано, тут ничего нет. Только красота куба и... — А вот в этом еще надо убедиться. Убедиться, что тут ничего нет. — Мы в этом убедились, — встрял Пастор. — Мы все обсудили. И ныне, когда все решено, следует распределить пропитание, ранее вверенное роботу. Он кинулся к рюкзаку Юргенса, но Лэнсинг загородил ему дорогу. — Не торопитесь! — сказал он. — Рюкзак принадлежит Юргенсу, а он остается с нами. — Но сколько у нас, и сколько у него! — Раз уж вы нас покидаете, — покачал головой Лэнсинг, — то вполне обойдетесь продуктами, которые у вас есть. Лишнее вам ни к чему. Генерал подался вперед и зарычал: — Чего вы надеетесь этим добиться? — Уверенности, что в городе вы нас дождетесь. Что вы не удерете. Если захотите получить провиант — подождете нас. — Вы понимаете, что мы можем взять его силой? — А вот в этом я не уверен. За всю свою жизнь я ни разу не ударил человека, но если вы меня вынудите, то я уложу вас обоих. Юргенс приковылял поближе, чтобы встать рядом с Лэнсингом. — Я тоже ни разу не бил человека, но если вы нападете на моего друга, я сумею за него постоять. — По-моему, вам лучше отступить, — сказала Мэри Генералу. — Насколько я понимаю, робот в драке — противник довольно скверный. Генерал хотел что-то сказать, но одумался, подошел к своему рюкзаку и закинул его на плечо. Потом вдел руки в лямки и поправил рюкзак на спине. — Пошли! — кивнул он своим спутникам. — Нам пора выступать. Трое оставшихся смотрели им вслед, пока те не взошли на гребень и не скрылись за его вершиной. 12 Они снова обошли куб, держась неподалеку друг от друга, потому что теперь, с уходом остальных, они почувствовали себя очень одиноко. По пути они внимательно осматривали стены, не упуская из виду ни цветных контуров, ни иных едва заметных признаков, которые могли бы дать что-то новое. Но контуры оказались всего лишь тенями, и с движением солнца по небосводу либо меняли свою форму, либо вовсе исчезали, оставляя исследователей с пустыми руками. Правда, зато они нашли три плоских камня, лежавших у самой границы песка. Песок полностью занес их поверхность, так что неудивительно, что камни не были обнаружены прежде; да и на этот раз они были найдены по чистой случайности. Камни были футов четырех в ширину и вдавались в круг футов на шесть. Когда песок смели, оказалось, что это обыкновенные каменные плиты, хотя и весьма гладкие. На поверхности не было никаких следов обработки; очевидно, они были просто расколоты вдоль естественных геологических слоев. Узнать, насколько глубоко камни ушли в землю, никакой возможности не было: совместные усилия двух человек и робота не смогли заставить плиту даже шелохнуться. Прикидывали, не воспользоваться ли лопатой, чтобы подкопаться под плиту с наружного края кольца и посмотреть, велика ли она в толщину, но отбросили эту идею: охрана кольца наносит свои удары с большой скоростью и мощью, и полученная информация вряд ли окупит риск, которому они себя подвергнут. Лежали плиты на примерно равных расстояниях друг от друга, разбивая круг на три одинаковых сектора. — Они не могли оказаться на своих местах по воле случая, — заметила Мэри. — Тут явно замешаны инженерные знания. Места их установки должны иметь какой-то смысл или назначение. — Быть может, эстетическое? — предположил Лэнсинг. — Симметрия все- таки. — Не исключено, хотя вряд ли. — Тогда магическое, — сказал Юргенс. — Они могут произнесения с них каких-то песнопений или речей. — Ну, если это так, — пожала плечами Мэри, — то наша карта бита. У дороги по-прежнему валялся шест, брошенный Пастором, когда тот выбрался из опасного места. Лэнсинг наклонился и подхватил шест. — Ты что, намерен попытаться сунуться туда снова? — удивилась Мэри. — На твоем месте я бы не стала. — Я не такой дурак, просто вспомнил кое-что. Когда я хотел догнать Юргенса, я споткнулся и упал. Я уверен, что запнулся обо что-то на бегу. Давайте попробуем найти эту штуку, за которую я зацепился. — Может, ты просто споткнулся? — Возможно, но по-моему, я все-таки запнулся носком ноги обо что-то в песке. Песок был покрыт следами: поверх следов Юргенса шли следы Пастора, а чуть поодаль следы Лэнсинга шли до того места, где он упал. Лэнсинг потоптался на краю круга, дотянулся туда шестом и начал прощупывать песок. Через несколько секунд шест на что-то наткнулся. Лэнсинг осторожно приподнял шест, чтобы вытащить то, на что наткнулся его кончик. Из песка показался угол доски, и еще после нескольких попыток Лэнсингу удалось освободить ее и подтащить к краю круга. Это была квадратная дощечка, примерно два на два фута, по краю которой была прибита планка — наверно, столбик. Мэри дотянулась до дощечки, схватила ее, вытащила за круг и перевернула. На той стороне оказалась сделанная крикливыми цветами надпись. Лэнсинг склонился, чтобы разглядеть ее получше. — Похоже на кириллицу, — отметил он. — Может, это по-русски? — Это действительно по-русски, — сообщила Мэри. — Первая строка, написанная большими буквами — это предупреждение об опасности. То есть, мне так кажется. В ней есть слово "опасно". — Откуда ты знаешь? Ты читаешь по-русски? — Не очень хорошо, но читаю. Но этот русский не совсем похож на тот, который мне известен. Некоторые буквы кажутся неправильными. Большие предупреждают об опасности, в этом я уверена, но вот то, что пониже, мелкими буквами, прочесть никак не могу. — Табличка стояла тут, у самой дороги, чтобы любой прохожий мог ее прочесть. Но ее то ли сдуло, то ли свалили, и песок занес ее. Если б я не споткнулся, ее бы никогда не нашли. — Хотела бы я больше преуспеть с русским — мои познания в языке довольно ограничены. Достаточно, чтобы разобраться в технической статье, но и только. Многие инженеры, как и я, владеют русским: это почти обязательный атрибут нашей профессии. Русские — народ очень развитый в техническом отношении, так что потратить немного усилий, чтобы следить за их успехами — дело стоящее. Разумеется, обмен идеями идет свободно, но... — Свободный обмен идеями с Россией?! — Ну конечно, а что тут такого? К остальным технологическим государствам это тоже относится. — Наверно, в этом ничего такого, — откликнулся Лэнсинг, установил табличку и при помощи рукоятки своего ножа заколотил ее колышек в землю. — Будет стоять, пока ее опять не сдует или сама не свалится. Будем надеяться, что это принесет какую-нибудь пользу. Они неторопливо, чтобы Юргенс поспевал за ними, вернулись в лагерь. Солнце прошло уже полпути от зенита к западу; они пробыли у куба гораздо дольше, чем думали. Костер прогорел, но когда Лэнсинг разгреб груду седого пепла, под ним оказалось несколько тлеющих углей. Лэнсинг подбрасывал туда крохотные прутики, пока костерок не разгорелся, потом аккуратно развел огонь побольше. Пока он хлопотал с костром, Мэри молча наблюдала за его манипуляциями. Лэнсинг подумал, что она знает не хуже его: они сделали все, что могли, и смысла оставаться здесь больше нет, и можно тоже двинуться в город — если только, как сказала Мэри, этот город вообще существует. Теперь его наверняка хватились в колледже; наверно, к этому моменту уже нашли брошенную машину. Лэнсинга заинтересовало, насколько бурную реакцию вызовет его исчезновение — пожалуй, дней десять будут недоумевать, появится несколько заголовков в газетах, а затем о нем позабудут, поместив дело о его исчезновении в архив, вместе с другими ежегодно всплывающими подобными делами. Лэнсинг растопырил пальцы над огнем, чтобы согреть их. День был теплым, а вовсе не зябким, и все равно Лэнсинга обдало холодом. "Я и другие, я и множество остальных пропавших без вести — не было ли в их числе исчезнувших тем же путем, что и я?" — гадал он. — Когда мы были у куба, — подала голос Мэри, — ты был вроде бы удивлен тем, что мы сотрудничаем в своих исследованиях с русскими. Почему это вызвало у тебя такие сомнения? — В мое время, — пояснил он, — Соединенные Штаты и некоторые другие государства пребываем с Россией на ножах. Во время Первой мировой войны там произошла революция, и Россия стала коммунистической державой. — Была Первая война? — Ну да, Первая мировая. Вторая мировая. Атомная бомба. — Эдуард, в моем мире не было ни мировых войн, ни — как ты сказал? — атомная бомба? Он отодвинулся от огня и присел на корточки. — Так вот где была кризисная точка между твоим и моим мирами. У вас не было Первой мировой войны, а у нас была. Скажи, а что с Британской империей? — Она все так же прочна и надежна, и солнце никогда не заходит над ней. Да, ты сказал еще одно: по-моему, Соединенные Штаты. Соединенные Штаты чего? — Соединенные Штаты Америки. — Но ведь Северная Америка входит в Британскую империю, а Южная — в Испанию, то есть, за исключением Бразилии. Лэнсинг молча уставился на нее. — Это правда, — подтвердила Мэри. — Так оно и есть. — Но ведь американские колонии восстали! — Ну да, в восемнадцатом веке. Но мятеж быстро угас. — Значит, наша кризисная точка находится намного раньше Первой мировой войны. — Я несколько смущена, но наверно, это так. Ты рассказывал нам о рассуждениях своего друга на тему кризисных точек и альтернативных миров. Когда он говорил об этом, ты ему не поверил — ты считал, что он фантазирует, да наверно, и он тоже так думал. Он просто пытался подкрепить свою точку зрения. Когда ты рассказывал об этом в таверне, я еще подумала, что это славная выдумка, построенная весьма изобретательно. Но судя по твоим словам, это вовсе не выдумка. — Должно быть, ты жила в хорошем мире. Он лучше моего. — Он прочный и спокойный. Войн почти нет, если не считать нескольких мелких конфликтов. Большие силовые союзы поделили свои территории и в основном наконец вроде бы удовлетворились ими. Разумеется, раздаются отдельные вопли об империализме, но им никто не придает значения. — Индия, разумеется, голодает. — Индия всегда голодает, — пожала плечами Мэри. — Там слишком много народу. — А Африка эксплуатируется? — Эдуард, что-то я не пойму — ты за меня или против? Как ты относишься к Британской империи? — Ну, не так уж плохо. Порой мне кажется, что мы утратили нечто большое и уютное, когда после Второй мировой войны она распалась. — Она распалась?! — На мелкие кусочки. Так вот. В это мгновение он увидел, что ее лицо окаменело, потом постепенно разгладилось. — Прости, — сказал он. — Я соберу ужин, — вместо ответа заявила она, — а ты набери дров. Ты ведь проголодался, не так ли? — Как волк. Мы только позавтракали, а ленча у нас не было. — Я помогу с дровами, — предложил Юргенс. — Как я ни скован, но могу пригодиться. — Договорились, — кивнул Лэнсинг. — Пошли. После ужина они развели костер и уселись вокруг него. — Итак, мы понемногу узнаем, откуда прибыли, — начала Мэри, — но по-прежнему не представляем, куда направляемся. Я прибыла из продолжения великих империй, из логического развития концепции империи, а ты — из мира, где империи исчезли. Или исчезла только Британская империя? — Не только. Все государства утратили по крайней мере изрядную часть своих владений. В некотором смысле империи остались, хотя и не те, что прежде. Россия и Соединенные Штаты. Только их называют не империями, а сверхдержавами. — Вот мир Сандры представить гораздо труднее. Он кажется просто волшебной страной. Этакая комбинация древнегреческого склада характера — то есть, того, что сентименталисты назвали бы древнегреческим характером — и повторяющихся Ренессансов. Ведь она назвала это Третьим Ренессансом. Во всяком случае, звучит это совершенно нереально. Чудесный, невообразимый мир! — Нам ничего не известно ни о Пасторе, ни о Генерале, — заметил Лэнсинг, — если не считать того, что Генерал рассказывал о военных играх. — У меня сложилось впечатление, что он не в восторге от собственного мира. Конечно, он пытался придать своему рассказу окраску этакого средневекового рыцарства, но, по-моему, рыцарством это не кончается. — Да и Пастор не принадлежит к числу тех, кто мелет языком. Он не сказал нам ничего, кроме этой истории с Благодатью посреди грядки турнепса. А потом и вовсе воды в рот набрал. — Судя по всему, мир у него довольно унылый. Унылый и ханжеский. Ханжество и уныние так часто ходят бок о бок! Но что-то мы забываем о Юргенсе. — Простите, пожалуйста? — встрепенулся Юргенс. — Да ничего, — откликнулась Мэри, — мы просто сплетничаем. — Вот что меня терзает, — продолжал Лэнсинг, — так это то, что я никак не могу вычислить, что же между нами общего. Мне в голову приходит единственная причина, объясняющая, почему подцепили на крючок именно нас шестерых — все мы чем-то схожи. Но если вдуматься, то мы совершенно разные люди. — Преподаватель колледжа, — подхватила она, — военный, священник, поэтесса и — Юргенс, а ты как себя определяешь? — Просто робот, и все. Я даже не человек. — Слушай, хватит, а? — оборвал его Лэнсинг. — Тот, кто послал нас сюда, не делал никакой разницы между людьми и роботами. Значит, ты — один из нас. — Позднее это может проясниться, — сказала Мэри. — Ну, эта общая характеристика, о которой ты упомянул. В данный момент мне не приходит в голову ничего подходящего. — Мы не единственные из тех, кого сюда занесло, — задумчиво произнес Лэнсинг. — До нас были и другие, и после нас могут быть другие. Это смахивает на программу или проект. Хотел бы я, чтобы кто- нибудь поделился с нами содержанием этой программы или проекта. Мне стало бы намного спокойнее. — Мне тоже, — кивнула Мэри. Юргенс с трудом поднялся и, опираясь на костыль, подбросил дров в огонь. — Слышали? — вдруг спросила Мэри. — Ничего не слышал, — ответил Лэнсинг. — Там, в темноте, кто-то есть. Я слышала сопение. Все трое прислушались, но не расслышали ничего необычного. Из темноты не доносилось ни звука. А потом Лэнсинг услышал это сопение и предостерегающе поднял руку, чтобы остальные хранили молчание. Сопение прекратилось, потом возобновилось невдалеке от этого места, словно какое-то животное обнюхивало землю в поисках следа, кружа вокруг костра. Юргенс развернулся на пятке и взмахнул костылем. Лэнсинг отрицательно потряс головой, и Юргенс застыл. Они снова прислушались. Сопение на несколько минут затихло, и они расслабились. — Слышали? — повторила Мэри. — Да, — сказал Юргенс. — Оно началось прямо за моей спиной. — Значит, там кто-то был? — Теперь оно ушло, — ответил Лэнсинг. — Юргенс спугнул его. — Прошлой ночью Сандра слышала его, — заметила Мэри. — Оно было с нами все время. — В этом нет ничего такого, — успокоил ее Лэнсинг. — Этого и следовало ожидать. Огонь всегда привлекает диких животных. 13 Чтобы добраться до города, потребовалось целых пять дней, хотя можно было успеть и за два, если бы не приходилось идти в ногу с медленно тащившимся на костыле Юргенсом. — Надо мне было вернуться в таверну, — говорил робот. — Туда я мог бы добраться и сам. Я мог бы остаться там и подождать вас — тогда бы я вас не задерживал. — А что бы мы делали, — поинтересовался Лэнсинг, — в тот час, когда возникла бы нужда в тебе, а ты отсиживался бы в таверне? — Этот день может никогда не настать. Может, у вас не будет нужды во мне. На это Лэнсинг резко обозвал его дураком и заставил шагать дальше. По мере их продвижения характер местности постепенно менялся. Их по-прежнему окружал лесостепной ландшафт, но рощицы стали реже и были расположены на большем расстоянии друг от друга, да и деревья мельчали чуть ли до размеров кустарника. На смену холодному ветру пришел жаркий. Ручейки, без которых негде было бы взять питьевой воды, лежали дальше друг от друга и были уже, порой оказываясь буквально крохотными струйками. И каждую ночь вокруг лагеря рыскал Сопелка. Однажды, на вторую ночь похода, Лэнсинг и Юргенс, вооружившись фонарями, нырнули во тьму, чтобы попытаться вызнать о нем хоть что-то — но не нашли ничего; не было даже следов. Почва вокруг лагеря была песчаная, так что следы должны были остаться непременно, и все-таки их не было. — Он следует за нами, — сказала Мэри. — Он путешествует вместе с нами. Я знаю, что он там, даже когда он не сопит. Он следит за нами. — Он ничем нам не угрожает, — попытался успокоить ее Лэнсинг. — У него нет дурных намерений. Если бы он хотел причинить нам вред, он бы давным-давно взялся за дело. На его стороне были все преимущества. Спустя пару дней, они часто сидели у костра молча. Все было уже сказано, и больше не нужно было поддерживать разговор лишь для того, чтобы сохранять чувство близости, возникшей между ними за время похода. И порой, во время этих долгих периодов молчания, Лэнсинг ловил себя на том, что обдумывает свою прежнюю жизнь, с удивлением открывая, что колледж, в котором он так недавно преподавал английскую литературу, кажется очень далеким, а к тамошним друзьям его больше ничто не привязывает. Он напоминал себе, что еще не прошло и недели, он заставлял себя вспомнить об этом, и все равно ощущал, что от университетского городка его отделяют многие годы. Порой его охватывала ностальгия, и Лэнсинг чувствовал позывы вернуться обратно, покинуть костер и вернуться назад по тропе, хотя и понимал, что все обстоит далеко не так просто. Даже если он вернется — вряд ли ему удастся уйти дальше таверны, или, в лучшем случае, дальше лесистой лощины, в которой он тогда оказался. Обратного пути в колледж, к Энди, к Элис, в знакомый до боли мир уже нет. Между ним и прежней жизнью пролегла неизвестность, о которой Лэнсинг не имел ни малейшего понятия. Обратной дороги нет, и надо идти вперед, потому что только так можно будет отыскать дорогу домой. Здесь скрыто нечто такое, что он должен разгадать, и пока не разгадает — дороги домой не будет. И даже если он разгадает, если он сумеет разгадать это — все равно, нет никакой гарантии, что отыщется дорога домой. Быть может, он ведет себя глупо, но иного выбора нет. Надо идти вперед. Он не имеет права бросить все на полпути, как все бросила четверка игроков в карты, оставшаяся в таверне. Он пытался разгадать логику, определившую причину его прибытия в эти места — и его, и остальных. Это попахивает магией, но все-таки магия тут ни при чем. Как бы это ни было осуществлено, но здесь задействованы определенные законы физики. Если магия и существует, говорил он себе, то она должна быть ни чем иным, как применением физических законов, неведомых миру, из которого он прибыл. Энди, рассуждая за выпивкой в факультетском клубе, говорил о конечности познания, о конечности законов физики. Но Энди не знал и даже смутно не представлял себе понятий, о которых толкует; он просто шлепал губами, занимаясь пустопорожним философствованием. "А не кроется ли ответ здесь, — думал Лэнсинг, — в этом мире, где я сижу у костра?" Быть может, именно за этим он и призван — чтобы охотиться за ответом, буде такой существует? А если и существует — сумеет ли Лэнсинг распознать его? Даже дойдя до предела познания — поймет ли он это? Испытывая отвращение к самому себе, он попытался очистить сознание от одолевающих мыслей, но они отказывались покидать его. По пути они наткнулись на стоянку ушедшей вперед троицы: кострище покрыто холодной золой, валяются сырные корки, разорванная упаковка от крекеров, на земле темные пятна выплеснутой кофейной гущи. Погода держалась хорошая. Время от времени с запада наползали тучи, но и те, не пролив ни капли дождя, скоро рассеивались. Теплое солнце светило все так же ярко. На третью ночь Лэнсинг внезапно очнулся от крепкого сна и с трудом сел, преодолевая пытавшуюся повалить его силу. При свете мерцающих всполохов костра он разглядел стоящего над собой Юргенса. Робот все еще цеплялся в его плечо и шикал. — Что такое? — Это мисс Мэри, сэр. С ней что-то не в порядке, вроде как приступ. Лэнсинг обернулся, чтобы взглянуть. Мэри сидела в своем спальном мешке, напряженно выпрямив спину. Голова ее была закинута назад, словно она разглядывала небосвод над собой. Лэнсинг выпутался из спальника и встал на ноги. — Я пытался с ней заговорить, — сообщил Юргенс, — но она ничего не слышит. Я несколько раз спросил, в чем дело, не могу ли я чем-нибудь помочь. Ленсинг стремительно подошел к ней. Тело Мэри напоминало камень. Она напряженно выпрямилась, будто сжатая в невидимых тисках. Лэнсинг склонился к ней, взял ее лицо в ладони и мягко сжал его. — Мэри! Мэри, что случилось? Она не обратила на него никакого внимания. Он дал ей пощечину, потом другую — мышцы ее лица расслабились и затрепетали. Она сжалась, протянув руки к Лэнсингу — нет, не к нему, понял Лэнсинг, а к кому-то другому. Обняв Мэри, он осторожно прижал ее к груди. Ее прошила бесконтрольная дрожь, потом Мэри начала негромко сдержанно всхлипывать. — Я сделаю чаю, — сказал Юргенс, — и разведу огонь пожарче. Ей нужно согреться — и внутри, и снаружи. — Где я? — прошептала Мэри. — Ты здесь, с нами. Ты в безопасности. — Эдуард? — Да, это Эдуард. И Юргенс. Он приготовит тебе чаю. — Я проснулась, а они склонились надо мной, они смотрели на меня. — Тише, успокойся. Отдохни. Расслабься. Не волнуйся. Расскажешь попозже. Все в порядке. — Да, в порядке, — согласилась она и замолчала. Обнимая ее, Лэнсинг ощутил, как напряжение покидает ее оцепеневшее тело. Наконец она выпрямилась и отстранилась от него, уселась и взглянула Лэнсингу в лицо. — Это было ужасно, — сообщила она спокойным голосом. — Я ни разу не была так напугана. — Теперь все кончилось. Что это было... дурной сон? — Не просто сон. Они были там по-настоящему, висели в небе, склонились с неба. Дай, я выберусь из мешка и пойду к огню. Ты сказал, Юргенс заваривает чай? — Он уже настоялся, — откликнулся Юргенс, — я налил. Если не путаю, вам две ложки сахара? — Верно, две ложки. — А вам налить чашечку? — спросил он у Лэнсинга. — Будь так добр. Мэри и Лэнсинг уселись рядышком у костра, а Юргенс присел сбоку на корточки. Пламя уже охватило подброшенные Юргенсом в костер дрова, костер разгорелся. Некоторое время они в молчании потягивали чай. Наконец Мэри сказала: — Я не отношусь к числу ваших пугливых дамочек. Ты знаешь об этом. — Конечно, знаю, — кивнул Лэнсинг. — Ты можешь быть крепкой, как кремень. — Я проснулась. Пробуждение было легким и приятным. Меня никто не вырывал из объятий сна. Когда я пробудилась, я лежала на спине, и потому глядела прямо в небо. Она отхлебнула чаю и помолчала, словно заставляя свой дух укрепиться для того, чтобы продолжить рассказ. Потом поставила чашку на землю и повернулась к Лэнсингу лицом. — Их было трое. Трое — то есть, мне так кажется. Может, и четверо. Просто три лица — ни следа остальных частей тела — только лица. Большие лица. Намного больше человеческих, хотя я уверена, что это были люди. Они выглядели людскими — три больших лица в небе, заполнившие собой половину небосвода, они глядели на меня. А еще я подумала, как глупо считать, что я вижу лица. Я поморгала, решив, что у меня разыгралась фантазия, и они исчезнут. Но когда я проморгалась, я увидела их даже отчетливей. — Спокойно, — придержал ее Лэнсинг. — Не торопись. — Я спокойна, проклятье, и не тороплюсь. Ты думаешь, что это галлюцинация, не так ли? — Нет, — возразил он. — Раз ты говоришь, что видела их, значит, так оно и было. Я же сказал, что ты — как кремень, а? Юргенс подобрался поближе и долил им чаю. — Спасибо, Юргенс, — кивнула Мэри. — Ты сделал чудесный чай. — И продолжала: — В лицах не было ничего плохого, ничего ошарашивающего. Теперь, вспоминая их, я вижу лишь обычные человеческие лица. Один был с бородой. Он был молод, а двое других были стариками. Я же говорю, в них не было ничего необычного — во всяком случае, поначалу. А потом это начало просачиваться в меня. Они пристально, с интересом разглядывали меня. Вроде того, как разглядывают мерзкое насекомое, какую-то отвратительную тварь, некую новую форму жизни. Словно я не была живым существом, а лишь вещью. Вначале мне показалось, что они смотрят на меня с неким подобием сострадания, но потом я поняла, что это не так — скорее это было смесью презрения и сожаления, и вот сожаление-то и ранило больней всего! Я чуть ли не читала их мысли. Боже мой, они думали, мол, вы только поглядите! А потом, а потом... Лэнсинг промолчал. Он чувствовал, что пора говорить еще не настала. — А потом они отвернулись. Они не ушли. Они отвернулись, потеряв ко мне интерес. Словно я была недостойна их внимания, недостойна презрения, пребывала ниже их жалости. Будто я была пустым местом — а вместе со мной и все остальное человечество. Они осуждали нас на небытие, хотя, пожалуй, "осуждали" — сказано чересчур сильно. Мы недостойны даже их осуждения. Мы просто низшие существа, о которых они тут же и позабыли. Лэнсинг перевел дыхание. — Во имя Господа, даже не заинтересовались... — Это верно. Не заинтересовались. Это и потрясло меня больше всего. Эдуард, быть может, моя реакция... — Давай не будем о реакциях. Моя реакция оказалась бы такой же скверной, а то и похуже. — Что они такое, по-твоему? Не кто, а что? — Не знаю. Пока что не могу даже предположить. — Но это не мои фантазии? — У тебя не бывает фантазий. Ты — трезво мыслящий инженер. Все — чепуха, винтики-шпунтики. Ты реалистка. Дважды два четыре, а не три и не пять. — Благодарю. — Позже, — продолжал он, — мы часами будем ломать голову, гадая, кто они такие, но не теперь. Ты еще не отошла от этого. Позже. — Кто-нибудь другой мог бы сказать, что они — боги. Сандра бы так и сказала. Пастор объявил бы их дьяволами, покушавшимися на его душу. А я могу сказать лишь одно: они были полны божественного высокомерия, бездушия и самоуверенности, но они не боги. — Некогда роботы считали людей богами, — произнес Юргенс. — Да и потом, в определенном смысле так оно и есть. Вы в состоянии понять, почему мы так думали, ведь люди создали нас. Но мы выросли из этого. Спустя некоторое время мы поняли, что люди — всего лишь одна из форм жизни. — Не надо меня утешать, — отозвалась Мэри. — Я же сказала, что они не боги. Я вообще не уверена, что боги существуют. Скорее наоборот. В спальные мешки Лэнсинг и Мэри не вернулись. Все равно они не смогли бы уснуть, а рассвет был уже близок. Они просто сидели у костра и беседовали, но теперь это была просто беззаботная беседа. Через некоторое время Юргенс встал и захлопотал с завтраком. — Как насчет блинчиков и окорока? — предложил он. — По мне — так отлично, — ответил Лэнсинг. — Позавтракаем, — сказал робот, — и двинемся в путь пораньше. Может, доберемся до города сегодня же. Но добрались они до города не в тот день, а к вечеру следующего. Поднявшись на вершину высокого холма, дорога по которому взбиралась мучительными извивами, они вдруг увидели развернувшийся перед собой город. Мэри шумно перевела дыхание и сказала: — Вот он. Но где же люди? — Наверно, нету, — ответил Лэнсинг. — Это же руины, а не город. Город раскинулся на открывшейся под холмом равнине — рыжеватая песчаная равнина и такой же рыжеватый город, покрывающий изрядную часть лежащей меж холмов равнины, безжизненный и недвижный, не подающий и признака жизни. — Впервые в жизни, — проговорила Мэри, — вижу такое унылое зрелище. А Генерал так сюда рвался! Мол, здесь люди, то да се. — Похоже, ты стала заклятым врагом Генерала, — заметил Лэнсинг. — От остальных ни слуху, ни духу. Вообще никого. Я-то думала, они будут нас высматривать. — Может, так они и сделали. Не исключено, что они скоро покажутся. — Если они еще здесь. — По-моему, еще здесь. Встанем лагерем на этом месте и будем поддерживать огонь всю ночь. Они увидят костер. — То есть, ты не хочешь сейчас спускаться? — Пока нет. С наступлением ночи здесь я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем в городе. — Спасибо тебе за это. При дневном свете это зрелище еще можно вынести, но сейчас... — Позади нас был ручей, примерно в миле отсюда, — сообщил Юргенс. — Я схожу за водой. — Нет, — остановил его Лэнсинг, — оставайся здесь и набери дров. Как можно больше дров. За водой схожу я. — Я рада, что мы пришли. Как ни пугает меня этот раскинувшийся внизу город, я рада, что мы наконец добрались. — Я тоже, — отозвался Лэнсинг. Поев, они уселись в ряд на вершине холма, обратив взоры на город. Там не было заметно ни единого движения, ни отблеска света. Они внутренне были готовы, что в любой момент покажется кто-нибудь из опередившей их троицы, чтобы приветственно помахать им рукой, но так этого и не дождались. Наконец, когда сумерки совсем сгустились, Мэри сказала: — Можно ложиться и постараться уснуть. — Уснете, — заявил Юргенс. — У вас позади трудный переход. — Надеюсь, — кивнула Мэри. Разбудил их Юргенс с первыми лучами рассвета. — Остальные внизу дожидаются нас. Должно быть, увидели наш костер. Лэнсинг выполз из своего спального мешка. В бледном свете наступающего утра смутно различались три человеческие фигуры, стоящие у разбитой, искрошенной городской стены. Одну из них, самую мелкую, Лэнсинг узнал: это Сандра, но между остальными двумя различий он не заметил. Подняв обе руки вверх, Лэнсинг приветственно помахал им, и все трое ответили ему тем же самым. 14 Генерал размашисто зашагал вперед, чтобы поприветствовать их. — Заблудшие овечки, — загрохотал он. — Мы рады видеть вас. Сандра бегом бросилась к Мэри и обняла ее. — Мы ждали вас. Сегодня поздно ночью мы увидели ваш костер. То есть, я думала, что это костер. Пастор не был в этом уверен. Пастор опустил уголки рта книзу. — В сей варварской стране, — заявил он, — нельзя быть уверенным ни в чем. Это край обманов. — Город выглядит заброшенным, — сказал Лэнсинг. — Мы добрались сюда вчера к вечеру, но вид у него был устрашающий, и мы решили обождать до утра. — Он не только заброшен, — отозвался Пастор, — но еще и мертв. Мертв давным-давно. Здания рушатся от одной лишь старости. — И все же мы нашли пару любопытных вещей, — сообщил Генерал. — Одно здание наподобие административного, фасадом выходящее на площадь. Мы там устроили штаб, эдакую рабочую базу. А внутри него нашли штуковину, которую назвали графостатом. Разумеется, он почти разрушен, но один его угол... — А в другой комнате, — перебила Сандра, — скульптурная группа. Единственное найденное нами произведение искусства. Вырезана из белоснежнейшего камня. А какая тонкая работа! Словно эти скульптуры вырезаны прямо у нас в душах. — Но не нашли ничего, что пролило бы хоть лучик света на причины нашего пребывания здесь, — проворчал Пастор и повернулся к Генералу. — А вы были уверены, что найдем. Вы даже были уверены, что мы найдем здесь людей... — Всяко бывает, — не смутился Генерал. — Надо встречать действительность лицом к лицу, а не рвать на себе волосы или падать и колотить пятками по земле, когда выходит не по-вашему. — Вы завтракали? — поинтересовалась Сандра. — Нет, — ответила Мэри. — Как только мы вас увидели, тотчас же поспешили к вам навстречу. — Мы тоже. Так давайте же пойдем в штаб и позавтракаем все вместе. Генерал зашагал впереди, а Лэнсинг пристроился рядом, в шаге от него. — Только давайте не будем торопиться, — попросила Мэри, — чтобы Юргенс поспевал за нами. — Ну ладно, — Генерал развернулся на месте. — Юргенс, как делишки? — Да вот стал медлительным, а так ничего, — ответил тот. Генерал снова двинулся вперед, но уже немного помедленнее. — Не одно, так другое, — буркнул он Лэнсингу. — Непременно какая- нибудь чертовщина нет-нет, да задержит нас. — Сдается мне, вы здесь единственный, кому невтерпеж. — От старых привычек отказаться трудно. Я всю жизнь торопился. Дома нам приходилось постоянно быть на ногах, иначе кто-нибудь непременно подкрадется и огреет. — И вам это нравилось? Вы испытывали наслаждение каждый миг. — Скажем так: я лупил чаще, чем лупили меня. Он вел отряд по бывшими улицами, хотя теперь они вряд ли могли претендовать даже на звания тропинок. Изрядная часть больших каменных плит мостовой была сдвинута с места, а огромные блоки камня, обрушившиеся с обрамлявших улицы зданий только усиливали неразбериху. Из обнажившейся почвы росли лианы и кусты. В щелях между пока остающимися на своем месте плитами мостовой росла трава и мелкие растения. Высоких зданий в городе не было: большинство из них насчитывало не больше четырех-пяти этажей. На месте дверей и окон зияли дыры. Строительный камень по большей части был красновато-коричневого цвета. — Окисление, — заметил Генерал, — здесь даже камень ржавеет. Тут нет ни следа разрушений — я хочу сказать, следов насильственного повреждения. Разрушения, которые вы видите, являются следствием выветривания и времени. Однако город грабили, наверно, время от времени совершали набеги. Тут практически ничего не осталось. Когда-то здесь жило множество людей, а теперь не осталось никого. Весь этот проклятый город пуст. — Вы говорили, что нашли что-то. Графостат, что ли. Что еще за графостат такой? — Я не знаю, он это или нет, но называю его так. Может, я заблуждаюсь. У нас дома есть графостаты. Вводишь в него проблемы... — Военные? — Ну-у... Да, по большей части военные. Нечто вроде инсценировки военных действий. Вводишь в него факты, а графостат обрабатывает их, показывая, что произойдет. Показывает их в графическом виде — так его легче понять. Тот, что мы нашли, совсем разрушен, практически сломан, но один уголок все еще функционирует — вроде как смотришь сквозь окно в другой мир. Порой на изображении видны живые существа. — Быть может, прежние обитатели этих мест? — Вряд ли. Этот город построен для людей, ну, почти людей. Размер дверей и окон соответствует нашим представлениям о домах, а лестницы вполне подходят для человека. Город вызывал в душе какое-то гнетущее чувство. Несмотря на его пустынность, кто-то все же прятался в нем. Некто скрытый, затаившийся, чтобы наблюдать за ними в ожидании своего часа. Лэнсинг поймал себя на том, что пристально разглядывает каждое попутное здание, бдительно высматривая едва уловимые признаки скрытого от глаз неведомого наблюдателя. — Значит, вы тоже это заметили, — кивнул Генерал. — Хоть город и кажется мертвым, кто-то здесь все же есть. — С моей стороны это вполне естественная предосторожность. Я боюсь теней. — Если это вас утешит, признаюсь, что чувствую себя точно так же. Как любой старый военный, я высматриваю затаившегося врага, никогда не хожу вслепую. Все говорит за то, что город пуст, и все равно я высматриваю затаившегося врага. Если бы у нас было хоть какое-нибудь оружия, я чувствовал бы себя намного лучше. Просто в голове не укладывается, как это можно отправляться в экспедицию безоружным! Я по- прежнему убежден, что мерзавец-трактирщик врал почем зря, когда утверждал, что не имеет оружия. — Быть может, нам оно и не потребуется. Во всяком случае, пока что такой нужды не возникало. — Это не аргумент, — возразил Генерал. — Оружие тащат на сто миль, а то и на тысячу, и только для того, чтобы воспользоваться им единожды. Вскоре после того они вышли на площадь. — Во-он то здание, — указал Генерал. — Там мы и остановились. Здание было самым крупным из примыкавших к площади, и хотя оно тоже было разрушено, но выглядело немного лучше своих соседей. Площадь была довольно большой, и к ней с разных сторон подходило несколько улиц. По всему ее периметру громоздились груды красновато-коричневого камня, обрушившегося с фасадов зданий. Указанное Генералом высокое здание было единственным из избегших этой участи, и к его входу вели широкие каменные ступени. — Пыль повсюду, — сообщил Генерал, — на улицах, даже в центре площади, в домах — словом, повсюду, куда ни сунься. Это пыль крошащихся камней, пыль разрушения. В доме, где мы расположились, мы нашли кое- какие следы — в тех местах, куда ветер не мог добраться. Отпечатки ног тех, кто прошел здесь до нас. Я полагаю, это следы наших предшественников, таких же горемык, как и мы. Я совершенно убежден, что одна группа прошла здесь буквально только что, потому что некоторые отпечатки совсем четкие, а долго оставаться четкими они не могут: на них оседает пыль, а каждый порыв ветерка сглаживает или заметает их. Оглянувшись, Лэнсинг увидел, что остальная часть отряда подтягивается к ним с Генералом. Юргенс очень старался, подскакивая на своем костыле быстрее, чем обычно. По бокам от него шли Мэри и Сандра, а позади вышагивал Пастор, своей позой напоминающий крадущуюся ворону: подбородок опущен книзу, чуть ли не на грудь. — Должен вас предостеречь, — вполголоса сказал Генерал. — За Пастором надо присматривать. Он, вне всяких сомнений, безумец. Таких смутьянов я еще не видывал. Доводы рассудка перед ним бессильны. Лэнсинг промолчал, и они с Генералом бок о бок поднялись по ступеням, ведущим ко входу в здание. Внутри было сумрачно и пахло дымком. В центре вестибюля мерцал красноватый огонек — прогоревший почти дотла костер. Рядом громоздилась большая куча дров, а к ней были прислонены желтые рюкзаки. На полированных боках металлического котелка играли блики, отбрасываемые хилым огоньком костра. Несмотря на тишины, в пустоте здания ощущалась гулкость этого огромного объема, и звук шагов разнесся по вестибюлю эхом. Подошли остальные, и беззаботная болтовня Мэри и Сандры зарокотала, перекатываясь, в дальнем конце здания, словно в его глубинах скрывалась целая сотня человек. Все вместе они подошли к огню. Генерал разворошил костер и подбросил дров. Пламя начало охватывать их, прокладывая себе путь по веткам, и на стенах заплясали причудливые тени. У Лэнсинга сложилось впечатление, что высоко под вырисовывающимися во тьме изогнутыми сводами вестибюля парит стая крылатых тварей. — Я похлопочу насчет завтрака, но он будет нескоро, — сказала Сандра. — Генерал, почему бы вам не свести остальных к графостату? Это совсем рядом. — Хорошая идея, — одобрил Генерал. — Позвольте, достану свой фонарь. Подальше чуточку темновато. — Я останусь и помогу тебе с завтраком, — предложила Мэри подруге, — а графостат посмотрю потом. Генерал пошел впереди, выплясывая лучом света по пыльному полу под ногами. Глухой стук костыля Юргенса рассыпался многократным эхом. — Ваш графостат — это колдовство, — ворчал Пастор, — и взоры на него никого не доведут до добра. Я настойчиво рекомендую довершить его разрушение. Будет довольно нескольких крепких ударов обухом топора. — Только попробуйте, — рявкнул Генерал, — и испытаете этот топор на себе. Графостат — ничтожные остатки, сохранившиеся от некогда талантливой и просвещенной расы. Лично я не делаю вид, что понимаю, что к чему. — Но вы же назвали это графостатом, — вмешался Лэнсинг. — Ну да, назвал, но лишь потому, что это самое подходящее определение из пришедших мне на ум. Но я уверен, что за ним скрыто нечто большее. По-моему, он простирается в иные места посредством познаний и технологий, которых мы еще не выдумали, о которых наши народы еще даже не задумывались. — Будет лучше, если мы тоже не будем о них задумываться, — вел свое Пастор, — ибо есть вещи, которых лучше не касаться. Я убежден, что во Вселенной имеется некая великая нравственность... — Да чуму на вашу нравственность, — огрызнулся Генерал. — Вечно вы с ней суетесь! И нудит, и нудит. Чем нудить, лучше бы уж разговаривал! Пастор отделался молчанием. Наконец они добрались до графостата, расположенного в комнате в дальнем углу здания. На первый взгляд в комнате ничего не было, да и графостат не привлекал особого внимания — он оказался просто большой грудой, которую легче всего было бы назвать просто кучей безличного, пыльного хлама. Местами сквозь толстый слой пыли и грязи проглядывали ярко-рыжие пятна ржавого металла. — Вот чего я никак не возьму в толк, — заметил Генерал, — это каким образом может работать небольшой фрагмент, когда все остальное превратилось в металлолом. — Быть может, мы видим просто рабочий сегмент, — предположил Лэнсинг. — Может, с самого начало только это и было видно — назовем его визуальным компонентом. А все остальное — просто рабочий механизм, который каким-то чудом еще на развалился на куски. Топни посильнее, последнее уцелевшее соединение, благодаря которому графостат еще функционирует, рассыплется, и тогда устройство откажет. — Об этом я не подумал, — согласился Генерал. — Может, вы и правы, хотя сомневаюсь. По-моему, эта груда хлама когда-то была панорамным обзорным экраном, а теперь от него сохранился лишь самый краешек. — Он обогнул груду металлолома, остановился и отключил фонарик. — Поглядите- ка. Они увидели некое подобие двадцатипятидюймового телевизионного экрана, хотя его обводы оказались неровными. Внутри этого кривобокого экрана лежал удивительный красноватый сумрачный мир. На переднем плане в тусклом свете невидимого светила поблескивала группа многогранных валунов. — Вроде алмазов, как по-вашему? — спросил Генерал. — Только подумать, куча алмазных валунов! — Вот уж не могу сказать, — откликнулся Лэнсинг. — У меня мало опыта в работе с алмазами. Алмазные валуны — разумеется, если это были алмазы — лежали на песчаной равнине, покрытой редкой растительностью. Кое-где виделись пучки похожей на проволоку травы и низкорослые сухие колючие кустики, видом своим напоминавшие не растения, а животных — пусть странных, но все-таки животных. У самого горизонта на фоне красноватого неба прорисовывалось полдюжины деревьев, хотя, глядя на них, Лэнсинг засомневался, что это именно деревья. Они были причудливо изогнуты, а их корни (если только это корни), не уходили в землю, а извивались вдоль нее, напоминая сгорбившихся ползущих червей. Лэнсинг понимал, что эти деревья должны быть настоящими исполинами, чтобы их можно было четко разглядеть с такого расстояния. — И вы всегда это видите? — поинтересовался он. — Сцена не меняется? — Всегда одно и то же, — подтвердил Генерал. По экрану слева направо быстро промелькнул какой-то размытый силуэт, и Лэнсинг на мгновение уловил его форму, будто в мозгу сработал затвор фотоаппарата. Там прошел гуманоид: две руки, две ноги, голова — но все-таки не человек, до человека ему было очень далеко. У существа была тонкая длинная шея, маленькая головка, а шея доходила до самой макушки, так что голова свешивалась спереди от шеи. И голова, и шея были так наклонены от его отчаянной скорости, что были практически параллельны земле. Вперед выдавались довольно массивные челюсти, а лицо — если оно вообще было — оказалось совсем крохотным. Все тело существа было наклонено вперед, по направлению его бега. Бежало оно, опираясь и руками и ногами. Руки, несколько более длинные, чем человеческие, оканчивались не ладонями, а какими-то утолщениями, на поднятой ноге (вторая была погружена в песок) виднелись два когтя. Гуманоид был тускло-серого цвета, хотя это могло показаться только из-за большой скорости его передвижения, — решил Лэнсинг. — Это в новинку? — спросил он. — Вы видели его раньше? — Единожды, — сообщил Пастор. — Если и не сказанного, то подобного ему. — И он так же мчался? — Точно так же. — Но речь шла о существах, — повернулся Лэнсинг к Генералу. — Вы говорили, что видели существа. Значит, их было несколько? — Там, за валунами, живет тварь вроде паука, — пояснил Генерал. — Наверно, это не паук, но ничего более подходящего мне в голову не пришло. У паука восемь лап, а у этой твари больше, хотя сколько именно, сказать трудно — они всегда так перепутаны, что и не сосчитаешь. Обычно он оттуда выглядывает, но сейчас спрятался. Он совершенно белый, так что среди сверкания алмазов его почти не видно. Потом, почти каждый раз по экрану пробегает трехногое яйцо. Туловище в виде яйца, с продолговатыми отверстиями в верхней части. Я так понимаю, что это органы чувств. Все три ноги оканчиваются копытами и вроде бы лишены суставов. Когда оно бежит, оно переставляет ноги, не сгибая. Спокойное, беззаботное, никого не боится — хотя насколько я понимаю, вообще лишено каких бы то ни было средств самообороны. — Это долина ужасов, — заявил Пастор. — Ни один богобоязненный человек не имеет права позволять себе взирать на подобные страсти. 15 Они сидели вокруг костра, отдыхая после завтрака. — Мы обследовали этот этаж и четыре этажа над ним, — рассказывал Генерал, — и нашли только графостат и статуи. Во всех комнатах пусто, как в голове у новобранца — от мебели не осталось ни щепочки. То есть абсолютно ничего. Что произошло? Было ли это планомерным отходом, когда жители города перебрались в новые места, забрав с собой все свои пожитки? Или город был разграблен кроха по крохе? А если так — то кто же го грабил? Быть может, толпы изрубили мебель на дрова? Это не исключается, поскольку отряды вроде нашего навещают эти края уже давно, быть может, на протяжение тысячелетий. Разумеется, они могли пожечь всю мебель, но как тогда быть с остальным — с кастрюлями и горшками, с тарелками и блюдами, с одеждой и книгами, с картинами и коврами — словом, всевозможным находившимся здесь скарбом? Может, его растащили на сувениры, хотя я лично в этом сомневаюсь. Такая ситуация сложилась не только здесь, в административном здании, а повсюду, куда ни глянь. Даже помещения, выглядящие жилыми квартирами, абсолютно пусты. — Сей град был обречен, — заявил Пастор. — Здесь жили безбожники, и город был обречен. — Я думаю, — предположила Сандра, — он был обречен своим бездушием. Мы не нашли здесь ни следа занятий искусством, не считая небольшой скульптурной группы. Это были бессердечные, бесчувственные люди, не способные к высшим порывам. — Уходя, они могли забрать произведения искусства с собой, — возразил Генерал. — Но это могли сделать и другие, пришедшие следом. — А может, этот город никогда и не служил постоянным местом жительства, — подхватила Мэри. — Нечто вроде этакого временного убежища. Место, где они дожидались некоего события, которое должно было случиться... — Ну, в таком случае, — покачал головой Генерал, — они обустроились весьма старательно. Я что-то не слыхал, чтобы времянки строили так прочно, из камня. А еще меня приводит в недоумение, что тут не предусмотрены никакие меры защиты города. В подобных древних городах обычно ставили крепостную стену. Местами по периметру города виднеются небольшие стеночки, но они не соединены между собой и совершенно не годятся для обороны. — Мы одержимы галлюцинациями, — буркнул Пастор. — Доныне что мы не нашли ничего, что пролило бы свет на причины нашего пребывания здесь. Мы не нашли ничего у куба, не отыскали ничего и здесь. — Быть может, мы просто не докопались до истины, — заметил Юргенс. — Питаю сомнения, что тут есть, до чего докапываться, — не унимался Пастор. — Мне кажется, мы очутились здесь по безответственной прихоти... — А вот в это я никак не могу поверить, — перебил его Генерал. — У каждого действия бывает причина. Во Вселенной не бывает хаотичных действий. — А вы уверены? — бросил Пастор. — Нет совершенно никакого повода полагать, что это не так. Вы, Пастор, сдаетесь слишком рано. А я не сдаюсь! Я не брошу поисков, пока не прочешу этот город частым гребнем. В этом здании есть еще подвал, который мы не осматривали. Если там мы ничего не обнаружим, то начнем выборочную обработку новых ориентиров. — А с чего вы взяли, что ответ таится именно здесь? — поинтересовался Лэнсинг. — Этот мир городом не кончается. — Потому что это самое логичное предположение. Центром любой цивилизации является город, и притом один-единственный. Это ось, вокруг которой вертится мир. Где сосредоточены люди и оборудование — там и кроется разгадка. — В таком случае, — сказал Юргенс, — лучше нам встать и взяться за дело. — Ты прав, Юргенс, — одобрил Генерал. — Мы спустимся и осмотрим подвал, а если не найдем ничего там — в чем, кстати, я не уверен — то подвергнем ситуацию пристальному рассмотрению и наметим дальнейшие рубежи. — Пусть все захватят фонари, — предупредила Сандра. — Там темно. Во всем здании темновато, но в подвале царит истинный мрак. Пастор первым спустился по ведущему в подвал широкому лестничному пролету. Оказавшись внизу, все инстинктивно сгрудились в кучу, глазея во тьму и освещая мечущимися лучами своих фонариков то стену, то коридор, то дверной проем. — Давайте разделимся и немного разойдемся, — опять взял на себя командование Генерал. — Так мы покроем большую площадь. Если что-то обнаружите, аукните. Разобьемся на пары. Лэнсинг и Юргенс, берете на себя левый коридор; Мэри и Пастор — центральный; мы с Сандрой двинемся направо. В каждой паре должен гореть лишь один фонарь: надо экономить батареи. Встречаемся здесь. Судя по его словам, Генерал рассчитывал скоро вернуться. Спорить никто не стал: все уже привыкли к его командному тону, и потому просто двинулись в указанных направлениях. В четвертой из проверенных ими комнат Лэнсинг и Юргенс обнаружили карты, хотя проглядеть их было довольно легко: подвал был самым неприятным местом на свете. Повсюду лежал толстый слой пыли, взмывавшей в воздух на каждом шагу и наполнявшей его запахом сухой затхлости. Лэнсинг то и дело чихал. Они осмотрели четвертую комнату, и та, как и предыдущие, оказалась совершенно пуста. Они уже направлялись к двери, чтобы отправиться дальше, когда Юргенс еще раз на всякий случай провел по полу лучом фонарика. — Минуточку. Там, кажется, что-то есть. Лэнсинг обернулся: в круге света на полу различались какие-то неясные округлые формы. — Наверно, ничего там нет, — отмахнулся он, горя нетерпением поскорее покончить с осмотром подвала. — Просто неровность пола. — Все же стоит убедиться. — Юргенс заковылял к тому месту. Не сходя с места, Лэнсинг следил за продвижением Юргенса по направлению кучки пыли. Робот, пошатываясь, вытянул костыль вперед, ковырнул кучку, и та вдруг перевернулась. Из-под серого одеяла пыли показалось что-то белое. — Что-то есть, — сообщил Юргенс. — Похоже на бумагу. Может, книга. Лэнсинг быстро подошел к роботу, опустился около него на колени и попытался смахнуть пыль с находки Юргенса. В результате он только испачкался. Подняв груду, он потряс ее, и пыль повисла в воздухе удушающим облаком. — Пойдем-ка отсюда, — предложил он. — Найдем местечко получше, чтобы рассмотреть находку. — Вы взяли не все, — возразил Юргенс. — Там еще одна такая, на пару футов правее. Лэнсинг подхватил и вторую груду. — Все? — По-моему, да. Больше я не вижу. Они быстро ретировались в коридор. — Подержи фонарь, — попросил Лэнсинг. — Давай взглянем, что там у нас. При внимательном рассмотрении находка оказалась четырьмя сложенными листами то ли бумаги, то ли пластика: покрывающий их слой пыли не позволял разобрать, из какого материала. Три листа Лэнсинг сунул в боковой карман пиджака, а четвертый развернул. Лист был сложен несколько раз, и складки распрямлялись с некоторым трудом. Наконец лист был полностью развернут, Юргенс осветил его и сказал: — Карта. — Может, это здешние места, — предположил Лэнсинг. — Наверно. Надо взглянуть попристальнее, при более хорошем освещении. На листе были нанесены линии и странные пометки, а рядом с некоторыми пометками — цепочки знаков — наверно, названия населенных пунктов. — Генерал велел аукнуть, если что найдем. — Это подождет, — ответил Лэнсинг. — Давай сперва разберемся с остальными комнатами. — Но это может быть важно! — Через час это будет ничуть не менее важно, чем сейчас. И они продолжили поиски, но так ничего и не нашли — во всех пыльных комнатах было пусто, хоть шаром покати. На полпути обратно по коридору они услышали отдаленный гулкий крик. — Кто-то что-то нашел, — сказал Юргенс. — Вероятно. Вот только где? Крик, отражаясь от многочисленных стен просторного подвала, перекатывался гулким эхом, спутав все направления. Казалось, он звучит повсюду. Торопливо проскочив остаток коридора, они вышли к подножию лестницы, но определить направление на крик не удалось и здесь. Порой даже казалось, что звук доносится из того коридора, который они только что покинули. Затем в правом коридоре заплясал огонек. — Это Генерал и Сандра, — сообщил Юргенс. — Значит, находку сделали Пастор и Мэри. Но не успели они отойти на несколько шагов, как на них обрушился запыхавшийся Генерал. — Вы здесь, — отдуваясь, выдохнул он. — Значит, вопит Пастор. Мы не могли разобрать, откуда доносится крик. Уже вчетвером они бросились в центральный коридор. В дальнем его конце они влетели в комнату, оказавшуюся намного больше любой из тех, где побывали Юргенс и Лэнсинг. — Можете прервать свой кошачий концерт, — гаркнул Генерал. — Мы здесь. Из-за чего столько шума? — Мы нашли двери, — заорал Пастор. — Ну, черт вас дери, мы тоже! — рявкнул Генерал. — Все нашли двери! — Если вы на минутку умолкнете, мы покажем, что у нас тут. Это иные двери. Лэнсинг, подойдя к Мэри, увидел на дальней стене комнаты ряд круглых огней — не слепящий свет фонарика и не пляшущие отсветы костра, а мягкое сияние солнца. Все огни находились примерно на уровне глаз. Мэри обеими руками вцепилась в его правое плечо. — Эдуард, — произнесла она дрожащим голосом, — мы нашли иные миры. — Иные миры? — тупо переспросил он. — Там двери, а это дверные глазки. Погляди в глазок, и увидишь мир. Они подталкивала его вперед, а он, все еще не в силах поверить, медленно подошел к одному из светлых кругов и остановился. — Посмотри, — трепеща, сказала Мэри. — Посмотри и да узришь. Это мой любимый мир. Он нравится мне больше прочих. Лэнсинг пошел еще ближе и заглянул в глазок. — Я зову его миром цветущих яблонь, миром синей птицы, — сказала Мэри за его спиной. И тут он увидел мир. Перед глазами Лэнсинга раскинулось спокойное, ласковое пространство, покрытое густой, чуть ли светящейся от свежести зеленой травой. Посредине луга бежал сверкающий ручей, а трава пестрела голубыми и желтыми цветами. Желтые напоминали колеблющиеся на ветру нарциссы, а голубые, чуть пониже желтых и потому полускрытые среди травы, взирали на него, как множество испуганных глаз. На вершине холма в отдалении росла рощица низеньких розовых деревьев, скрытых от взгляда сплошным ковром своих удивительно розовых цветов. — Это дикие яблони, — донесся до него голос Мэри. — Розовым цветут дикие яблони. Этот мир был напоен ощущением свежести, словно ему было не более минуты от роду — омытый весенним дождем, высушенный и расчесанный ласковым ветерком, отполированный до блеска нежными солнечными лучами мир. И больше ничего — только покрытый миллионами цветов зеленый луг, сверкающий на лугу ручей и розовое сияние цветущих яблонь на вершине холма. "Этот мир прост и незамысловат, но ничего иного от него и не требуется, — подумал Лэнсинг, — этого больше чем достаточно". Отвернувшись от глазка, Лэнсинг взглянул на Мэри. — Это чудесно. — Я тоже так думаю, — подхватил Пастор. Впервые со времени знакомства с ним Лэнсинг увидел, что уголки рта этого человека не изогнулись книзу в гримасе неудовольствия. Его вечно тревожное озадаченное лицо наконец-то разгладилось и осветилось покоем. — Вот в некоторых других, — содрогнувшись, произнес Пастор, — вот там... А сей... Теперь Лэнсинг обратил свое внимание на дверь, в которой был сделан глазок, и увидел, что она несколько больше обычных дверей и сделана из чего-то наподобие прочного металла. Петли были сделаны так, чтобы дверь открывалась наружу, в иной мир, и прочно застрахована от случайного открывания мощными засовами, неколебимо покоившимися на своих местах. Удерживались засовы укрепленными в стене дополнительными болтами. — Это лишь один из миров, — сказал Лэнсинг. — А каковы другие? — На этот они непохожи, — ответила Мэри. — Пойди да посмотри. Лэнсинг заглянул в следующий глазок. Там открывался арктический пейзаж: обширное снежное поле, вихрь яростной вьюги. Сквозь кратковременные разрывы в метельной пелене ослепительно проблескивал вознесшийся к небу ледник. Хотя холод сюда и не добирался, но Лэнсинг невольно поежился. Ни единого признака жизни — лишь снежные вихри да сверкание льда. В третьем глазке он увидел голую каменистую поверхность, местами скрытую под глубоким слоем зыбучего песка. Разбросанные по скале камешки вели себя, как живые — перекатывались и подпрыгивали, увлекаемые вперед силой несущего песок ветра. В нескольких шагах от взора все заволакивала тускло-желтая пелена летящего песка, словно в этом мире не было не только горизонта, но и расстояний. — Смотри-смотри, — подзадорила переходившая вместе с ним с места на место Мэри. В следующем глазке был виден дикий, буйствующий жизнью мир — страна влажных джунглей, кишевший плавающими, ползающими и копошащимися жаждущими крови хищниками. На мгновение Лэнсингу даже показалось, что в этой путанице нет отдельных тварей, а лишь яростное, лихорадочное шевеление. Затем он мало-помалу начал различать в этой суете жрущих и пожираемых, сытых и алчущих, охотников и добычу. Такой буйной жизни ему не приходилось видеть ни разу в жизни: деформированные тела, исполинские челюсти, мельтешащие конечности, блестящие клыки, острые когти, сверкающие глаза. Ощутив боль в сердце и подступающую к горлу тошноту, Лэнсинг отвернулся от окошка, утер взмокший лоб, будто стирал с лица замаравшие его ненависть и отвращение. — Я не могла смотреть. Бросила туда лишь мимолетный взгляд. Лэнсинг ощутил, что покрывается гусиной кожей, а его самого тянет съежиться, стать крохотным и незаметным. — Забудь об этом, — сказала Мэри. — Будто ничего и не видел. Это я виновата: надо было предупредить. — А что в остальных? Так же скверно? — Нет, этот — хуже всех. — Вы только поглядите! — воскликнул Генерал. — Ни разу в жизни не видел ничего подобного. — И отошел в сторону, чтобы Лэнсинг мог заглянуть в глазок. Местность была очень неровной, не было ни одной плоской площадки, и лишь через несколько секунд до Лэнсинга дошло, почему: вся поверхность земли — если только таковая имелась — была покрыта стоящими вплотную одна к другой пирамидками высотой примерно до пояса. Определить, являли собой эти пирамиды поверхность грунта, или зачем-то поставлены здесь каким-то деятелем, было совершенно невозможно. Вершины пирамид были заострены, и всякий пришелец, попытавшийся прорваться сквозь их строй, имел блестящую возможность усесться на кол. — Должен признать, — заявил Генерал, — что это самые великолепные заграждения из всех, какие я видел. Перебраться через них будет трудновато даже на танке. — Так вы думаете, что это фортификационные сооружения? — уточнила Мэри. — Не исключено, но не пойму, зачем они тут. Здесь нет никакой твердыни, которую следовало бы оборонять. И это действительно было так: поле пирамид простиралось до самого горизонта; там не было ничего, кроме них. — По-моему, мы так никогда и не узнаем, что же это такое на самом деле, — сказал Лэнсинг. — Узнать можно, — подал голос стоявший позади Пастор. — Надо отодвинуть засовы, открыть дверь и зайти в... — Нет, — решительно оборвал его Генерал, — вот как раз этого мы и не можем себе позволить. Эти двери могут оказаться ловушками. Откроешь дверь, сделаешь шаг через порог, и обнаружишь, что нет больше ни двери, ни порога, а ты уже там, откуда нет возврата. — Вы не верите ни во что, — буркнул Пастор. — Всюду видите только ловушки. — Это воинская выучка, не раз сослужившая мне добрую службу и спасшая меня от множества глупых шагов. — Остался еще один мир, — сообщила Лэнсингу Мэри, — и это печальнейшее зрелище на свете. Не спрашивай, почему. Просто так, и все. Мир действительно был печален. Прижав лицо к смотровому окошку, Лэнсинг увидел сумрачную лесистую лощину. Деревья, росшие на склонах окаймлявших ее холмов, были угловатыми и покореженными. Эти кривые деревья напоминали ковыляющих древних старцев, хотя в этом мире не шевелилось ничто — не было даже играющего листвой ветерка. "Быть может, — подумал Лэнсинг, — в том-то и состоит печаль: быть навечно скованным в мучительном движении". Среди деревьев там и тут виднелись утонувшие глубоко в земле замшелые валуны, а еще Лэнсинг догадывался, что по дну рассекавшего склон глубокого оврага должен бежать поток — но вряд ли его воды весело журчат. И все-таки Эдуарду никак не удавалось докопаться до причины печали — ну да, это унылое зрелище, подобный вид не может не внушать тоску, но откуда взялась печаль? Отвернувшись от глазка, он взглянул на Мэри, но та лишь покачала головой. — Не спрашивай. Я и сама не пойму. 16 Костер они развели ради тепла и уюта: солнце уже закатилось, и внутри здания стало довольно зябко. Теперь же они расселись вокруг костра и повели беседу. — Я бы предположил, — начал Генерал, — что двери могут содержать в себе разгадку причины нашего прибытия, но мне это кажется маловероятным. — Мне совершенно ясно, — заметил Пастор, — что двери ведут в иные миры. Если мы попытаемся войти в них... — Да говорю я вам, — перебил Генерал, — что двери — это ловушки. Только попробуй начать с ними возиться, враз обнаружишь, что обратной дороги нет. — Очевидно, — сказала Мэри, — что жителей этого города весьма занимали иные миры. Мы располагаем не только дверями, но и графостатом. То, что в нем по-прежнему виднеется — наверняка другой мир. — Вот чего мы не знаем, — проговорила Сандра, — это являются ли они реальными мирами, или это ландшафты воображения. Мне приходит в голову, что это своеобразный жанр изобразительного искусства — быть может, с нашей точки зрения несколько нетрадиционный, но не можем же мы заявлять, что познали все возможные виды искусства. — По-моему, это полнейшая бессмыслица, — возразил Генерал. — Ни один пребывающий в здравом уме художник не заставит зрителя глазеть на свое творение через какую-то дыру! Он предпочтет повесить его на стену, где оно будет видно всем и каждому. — Вы просто подходите ко всему несколько узколобо, — не согласилась Сандра. — Откуда вам знать, чего желает художник или какие он изберет средства? Быть может, взгляд сквозь глазок — единственный способ подвести зрителя к творению вплотную, заставить его сосредоточиться на произведении и забыть об отвлекающем от созерцания окружении? А настроения? Вы заметили, что каждому глазку присуще единственное, четко выверенное настроение — и каждое из них апеллирует к чему-то новому, к иной части эмоционального спектра? Одно это уже делает их истинным искусством. — А я все равно не верю, что это искусство, — стоял на своем Генерал. — Я считаю, что это двери в иные миры, от которых лучше держаться подальше. — Сдается мне, что мы кое-чем пренебрегли, — вмешалась в этот спор Мэри. — А именно — найденными Эдуардом и Юргенсом картами. Насколько я понимаю, ни одна из них не относится к месту нашего пребывания. Наверно, это карты некоторых из увиденных нами миров. В таком случае, должен иметься способ войти туда и вернуться обратно. — Быть может, это и так, — согласился Генерал, — но они знали, как это сделать, а мы — нет. — На картах могут быть показаны другие районы мира, в котором мы находимся, — предположил Юргенс, — а мы этого не знаем, потому что видели лишь малую его часть. — Сдается мне, — Лэнсинг потянулся за картами, — что вот на этой показан тот район, в котором мы находимся. Да, вот она. — Он развернул карту и расстелил ее на полу. — Смотрите, вот здесь может быть наш город: покрытый крестиками район может быть общепринятым обозначением города, а вот это, пожалуй, дорога, которой мы сюда прибыли. А этот черный квадрат может означать таверну. Генерал подался вперед, чтобы взглянуть на карту. — Да, это может означать и город, а место, с которым он соединен вот этой линией — таверна. Но как насчет куба? Тут нет ничего похожего. Картограф вряд ли упустил бы куб из внимания. — Быть может, карта была сделана до постройки куба, — подсказал Юргенс. — Вполне возможно, — согласилась Сандра. — Я бы сказала, что куб построен недавно. — Нам еще придется поломать над этим голову, — сказал Генерал. — А сейчас нам грозит просто заболтать друг друга насмерть, ведь каждый несет, что вздумается. Пожалуй, будет лучше, если каждый обдумает ситуацию самостоятельно, а потом мы снова потолкуем. Пастор медленно встал. — Пойду пройдусь. Глоток свежего воздуха может прочистить мозги. Никто не желает составить мне компанию? — Пожалуй, я, — встал Лэнсинг. Над площадью уже сгущались сумерки. Солнце уже зашло, надвигалась ночь. На фоне закатного неба темнели неровные силуэты полуразрушенных задний. Шагая бок о бок с Пастором, Лэнсинг вдруг впервые ощутил окружающий город ореол древности. Должно быть, Пастор ощутил то же самое; он вдруг встрепенулся и сказал: — Должно быть, сей город лишь вполовину моложе самого времени, и потому напоминает о нем. Будто на наши плечи ложится груз столетий. Время источило даже камни, и город стал един с почвой, на которой стоит. Вы заметили это, мистер Лэнсинг? — Пожалуй, да. Тут ощущается нечто необычайное. — В этих краях история свершилась, выполнила свое предназначение и умерла. И сей град стоит напоминанием о наполнявших его тварях земных, напоминанием, что сама история есть лишь иллюзия. Подобные места дарованы человеку, чтобы он мог обозреть сделанные промахи. Ибо сие есть мир промахов. Мне кажется, что здесь сделано множество промахов, куда более, нежели в прочих мирах. — Может, вы и правы, — не зная, что на это сказать, ответил Лэнсинг. Пастор умолк и зашагал вперед, заложив руки за спину и высоко вздернув подбородок, лишь время от времени озираясь, чтобы оглядеть площадь. Затем он снова заговорил: — Надо поближе присмотреться к Генералу. Сей человек крайне безумен, но его безумие пронизано такой несокрушимой логикой и обаянием, что требуется немалая проницательность, чтобы обнаружить ее. Он упрям и негибок, его невозможно ни в чем убедить. Он заблуждается намного сильнее, чем любой, кого я когда-либо знал — и все это из-за его военного стиля мышления. Вы никогда не обращали внимания, насколько узколобы военные? — В своем времени я почти не встречал военных. — Ну, так оно и есть, уж поверьте. Они разумеют лишь один способ действий. Их умы ничто иное, как сборники уставов, и живут они согласно этим уставам. Они надевают на себя невидимые шоры, не позволяющие им зреть ни направо, ни налево, а лишь вперед. Я полагаю, что нам с вами следовало бы приглядывать за Генералом. Ибо в противном случае он доведет нас до беды. И вот в чем суть: ему необходимо быть вождем. Стремление к лидерству превратилось для него в фобию, вы наверняка заметили это. — Да, пожалуй. Если припоминаете, я даже говорил с ним об этом. — Итак, вы заметили. Кое в чем он напоминает мне одного моего соседа, каковой жил через улицу от меня, а в конце улицы обитал дьявол. Мы были добрыми соседями и не подозревали о близости дьявола, но он жил неподалеку от нас. Я полагаю, распознали его немногие, но я-то распознал, и подозреваю, что вышеупомянутый сосед распознал его тоже, хотя мы ни разу и не говорили об этом. Но суть в том, что сказанный сосед, даже распознав дьявола — а он распознал его, говорю я — сохранил с ним добрососедские отношения. При встрече на улице он желал дьяволу доброго утра и даже задерживался с ним потолковать. Я убежден, что в их речах не было ничего греховного — они просто останавливались, чтобы перемолвиться словцом-другим. Но неужто вы не разумеете, что зная, где сокрыт диавол, мой сосед не уподоблялся ему? Если бы я упомянул об этом в беседе с ним, указав, что ему не следует уподоблять себя означенному дьяволу — чего, разумеется, я не сделал — я уверен, что он уведомил бы меня, что он веротерпим, и не питает предубеждения ни против евреев, ни против черных, ни против папистов или прочих людей иного сорта; а не будучи предвзятым по отношению к упомянутым, он не может предвзято подходить и к проживающему по соседству диаволу. Мне кажется, во Вселенной есть нравственный закон, что есть вещи добрые и есть вещи скверные, и каждому из нас надлежит отделить доброе зерно от плевел. Ежели мы намерены быть нравственными людьми, то должны знать отличия меж ними. Причем я вещаю не об узости религиозных воззрений, хотя и должен признать, что зачастую они оказываются весьма близорукими, а о человеческих поступках во всем их многообразии. Я прекрасно сознаю, что мнения некоторых совершенно неверующих людей являются весьма и весьма существенными, хоть я и не согласен с ними. Я не соглашаюсь, ибо полагаю, что человек нуждается в опоре, предоставляемой ему верой, нуждается в собственной, испытанной вере, дабы настоять на своей правоте, или на том, что он принимает за правоту. — Пастор остановился и повернулся лицом к Лэнсингу. — Я провозглашаю сие, хотя не исключено, что поступаю подобным образом только по привычке. Дома, посреди своей грядки турнепса и в белом доме, обращенном к тихой зеленой улице — тихой несмотря на близость дьявола, жившего на расстоянии всего лишь квартала, — я знал, что к чему. Я ощущал такую же решительность, такие же самоуверенность и уверенность в собственной правоте, как и всякий иной. В своей приходской церквушке, такой же тихой и белой, как мой дом, я мог стоять и вещать пастве о добре и зле по любому поводу, как бы глубок или тривиален он ни был. Но ныне я пребываю в растерянности. Ныне часть моей прочной самоуверенности испарилась. Прежде я испытывал уверенность — но теперь я не уверен ни в чем. Пастор прервал свою речь и по-совиному взглянул на Лэнсинга. — Не знаю, зачем говорю вам это. Именно вам, а не кому-либо иному. Знаете, почему я заговорил с вами? — Даже не представляю, — отозвался Лэнсинг. — Но раз вы хотели поговорить, я выслушал вас с удовольствием. Если вам стало легче, то я рад, что выслушал. — А разве вы этого не ощутили? Что вас бросили? — Я бы не сказал. — Пустота! — воскликнул Пастор. — Ничто! Это ужасное место, это подобие ада! Именно это я всегда и возвещал, я говорил своим прихожанам: ад — не собрание пыток или унижений, но небытие, утрата, потерянность, завершение любви и надежд, чувства человеческого достоинства, силы верования... — Человече, — заорал в ответ Лэнсинг, — да возьмите же себя в руки! Не позволяйте себе поддаться влиянию этих мест! Не думаете же вы, что мы все... Пастор простер руки к небу и взвыл: — Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?! Почему, о Господи... А с холмов за городом ему откликнулся другой вой, другой вопль отчаяния. И этот вопль отчаяния был полон такого одиночества, что оно ледяным прикосновением останавливало сердце в груди — такого одиночества и потерянности, что в жилах стыла кровь. Подвывающий, хнычущий вопль летел над брошенным тысячелетья назад городом, вонзался в жестокое небо и обрушивался на город. Такой вой мог принадлежать только бездушной твари. Зарыдав, Пастор сжал голову руками и отчаянно ринулся в сторону стоянки, выбрасывая ноги далеко вперед и раскачиваясь из стороны в сторону. Порой он спотыкался и, казалось, вот-вот упадет, но всякий раз он ухитрялся удержаться на ногах и продолжить бегство. Лэнсинг устремился следом, не питая, впрочем, особых надежд догнать Пастора, в глубине души испытывая благодарность за то, что того не удастся догнать. Да если и догнать — что с ним делать? И все это время небо содрогалось от доносившегося с холмов жуткого воя — там выплакивало свою тоску нечто ужасное. Лэнсинг ощутил, как его грудь сковывает холод чужой боли, будто медленно сжимающаяся исполинская ладонь. Он задыхался — но не от бега, а от этих ледяных тисков. Пастор достиг здания и затопал по ступеням. Бежавший следом Лэнсинг остановился лишь на самой границе озаренного костром круга. Священник рухнул на пол у самого огня, подтянув ноги к груди, охватив их руками и прижавшись лбом к коленям, как плод во чреве матери, словно надеялся таким способ укрыться от всех бед мира. Генерал опустился на колени рядом с ним, а остальные вскочили на ноги и с ужасом смотрели на Пастора. Услышав шаги Лэгнсинга, Генерал поднял голову и встал. — Что случилось? — громовым голосом спросил он. — Лэнсинг, что вы с ним сделали? — Вы слышали вой? — Да, мы недоумевали, что это. — Вой и напугал его. Он зажал уши и побежал. — Просто струсил? — По-моему, струсил. Он уже давно не в себе. Он завел там беседу со мной, да только в ней было мало смысла, он то и дело перескакивал с одного на другое. Я пытался его утихомирить, но он воздел руки горе и начал вопрошать, почему Бог его покинул. — Невероятно, — поразился Генерал. Сандра, занявшая место Генерала возле Пастора, встала, прижав ладони к лицу. — Он оцепенел. Сплошная судорога. Что мы можем сделать? — Оставить его в покое, — ответил Генерал. — Сам помаленьку оклемается. Если нет, то мы бессильны. — Хороший глоток спиртного не повредит, — предложил Лэнсинг. — И как вы его дадите Пастору? Готов побиться об заклад, что зубы у него стиснуты. Вам придется сломать ему челюсть, чтобы влить в горло хоть каплю. Разве что потом. — Как ужасно, что с ним это случилось! — воскликнула Сандра. — Он сам напрашивался, — отозвался Генерал, — с самого начала. — Как вы думаете, он оправится? — спросила Мэри. — Я видел нечто подобное в боях. Порой это проходит, порой нет. — Надо держать его в тепле, — распорядилась Мэри. — У кого-нибудь есть одеяло? — У меня есть парочка, — сообщил Юргенс. — Я взял на всякий случай. Генерал отвел Лэнсинга в сторону. — А что, этот вой среди холмов оказался настолько скверным? Разумеется, мы его тоже слушали, но тут он был сильно заглушен. — Там было очень скверно. — Но вы-то выстояли? — В общем, да. Но я не был на грани нервного срыва, а он был, и притом давно. Он едва-едва закончил рассказывать мне, как Бог его покинул, и тут эта дрянь! — Трус, — с отвращением сказал Генерал. — Жалкий, инфантильный трус. — Он не мог ничего поделать. Он утратил контроль над собой. — Дебелый большеротый религиозный задира, — не утихал Генерал. — Наконец-то его поставили на место! — Вы будто даже рады этому, — со злостью в голосе оборвала его Мэри. — Ну, не то чтобы вообще, но все-таки он меня уже начал доставать. Теперь при нас двое калек. — А почему бы вам просто не поставить их к стенке? — вклинился Лэнсинг. — Ах, пардон, я и забыл, что у вы оставили свою пушку дома! — Вот чего вы все не поймете, — невозмутимо отозвался Генерал, — это то, что в подобном предприятии непреклонность является ключом ко всему. Чтобы пройти до конца, надо быть непреклонным. — Вы настолько непреклонны, — заметила Сандра, — что этого с избытком хватит на всех. — Я вам не нравлюсь, но мне на это плевать. Никто не любит суровых командиров. — Но в том-то и дело, — бросила Мэри, — что никто не ставил вас командиром над нами. Мы прекрасно обойдемся и без вас. — А вот теперь я думаю, — сказал Лэнсинг, — что пора поставить точку. Генерал, я сказал вам кое-что нелицеприятное, и готов подписаться под каждым словом. Но я готов взять их обратно, если и вы забудете их. Если мы будем так цапаться, то предприятие, как вы выразились, завершится весьма плачевно. — Восхитительно, — согласился Генерал. — Слова настоящего мужчины. Лэнсинг, я рад, что вы на моей стороне. — А я вовсе и не переходил на вашу сторону. Просто я очень стараюсь уладить дело. — Слушайте, — сказала вдруг Сандра. — Замолчите и послушайте. По- моему, вой прекратился. Наступило молчание, и все прислушались. Вой действительно стих. 17 Когда Лэнсинг проснулся, остальные еще спали. Съежившийся под грудой одеял Пастор уже немного расслабился. Он по-прежнему пребывал в позе младенца во чреве, но уже не был скован судорогами. У огня на корточках сидел Юргенс, приглядывавший за кипящим котелком с овсянкой. Кофейник он поставил сбоку от костра на кучку тлеющих углей — чтобы тот не остыл. Лэнсинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом. — Как там наш страдалец? — Спал он довольно спокойно, в последние часы он был в полном порядке. До того его немного полихорадило, он весь так и трясся. Будить я никого не стал, потому что все равно ему бы никто не смог помочь. Я присматривал за ним и поправлял одеяло, чтобы Пастор не раскрывался. Потом он наконец перестал дрожать и уснул. Знаете, Лэнсинг, нам следовало бы взять какую-нибудь аптечку. Почему никто не сообразил? — У нас есть бинты, обезболивающие и дезинфицирующие средства, и по-моему, в таверне только они и были. Да и потом, остальные лекарства нам вряд ли пригодились бы: среди нас нет ни одного, кто разбирался бы в медицине. Так что даже имея лекарства, мы все равно не смогли бы ими воспользоваться. — Сдается мне, что Генерал был с ним чересчур груб. — Генерал напуган, у него и своих проблем по уши. — Что-то я не заметил. — Он считает, что отвечает за нашу безопасность, и со стороны такого человека, как он, это выглядит вполне естественно. Его тревожит каждый наш шаг, каждое неверное движение. Он ведет себя, как оберегающая цыплят квочка, и ему это дается нелегкой ценой. — Но ведь мы и сами с усами, Лэнсинг! — Ну да, только он так не думает. Наверно, за историю с Пастором, он винит себя. — Но ведь он терпеть не может Пастора! — Это так. Пастора никто не любит, он плохой попутчик. — Так зачем же вы пошли с ним гулять? — Не знаю. Пожалуй, мне было жаль его — он такой одинокий. Нельзя бросать человека в одиночестве. — Вы один печетесь за нас за всех. Исподволь, не подавая виду, вы заботитесь о каждом из нас. Вы никому не сказали ни обо мне, ни о том, что я вам рассказал — кто я и откуда. — Когда Мэри спросила тебя об этом, ты уклончиво попросил прощения, и я решил, что ты не хочешь, чтобы остальные знали. — Но ведь я же сказал вам. Вы понимаете, о чем я говорю. Я рассказал вам все, я вам доверился. Уж и не знаю почему, но я был уверен, что поступаю правильно. Я хотел, чтоб вы знали. — Наверно, у меня внешность отца-исповедника. — Дело не только в этом, — отмахнулся Юргенс. Лэнсинг встал и направился к выходу. Остановившись на ступенях крыльца, он оглядел площадь. Сейчас она выглядела удивительно мирно. Солнце еще не взошло, хотя восток уже окрасился в нежные тона рассвета, и его мягкий свет расцветил окружающие площадь дома розовым. Позже, при свете солнца, они опять станут рыжими и выгоревшими, но это будет потом. Воздух был напоен ароматом прохлады, а где-то в развалинах чирикали птицы. Сзади послышалась тяжелая поступь, и Лэнсинг обернулся: по ступеням спускался Генерал. — Пастор вроде бы немного оправился, — сообщил он. — Юргенс сказал мне, — откликнулся Лэнсинг, — что под утро его немного лихорадило, но потом он стих и вроде бы уснул. — Он поставил перед нами проблему. — Ну-ну? — Надо заняться делом, прочесать город. Я убежден, что тут есть что поискать. — Давайте потратим несколько минут и обдумаем это дело. Мы еще ни разу не пытались обмыслить сложившуюся ситуацию. По-моему, вы уверены, что где-то лежит ключ, который откроет нам дверь отсюда и выпустит нас обратно по домам. — Нет, — возразил Генерал, — вовсе я так не думаю. Я вообще сомневаюсь, что мы когда-либо сумеем вернуться в родные края. Дорога домой отрезана. Но должна найтись дорога куда-нибудь еще. — Выходит, вы считаете, что нас притащили сюда какие-то чудаки, чтобы разгадали головоломку и нашли путь, на который эти чудаки хотят нас наставить, но собственными силами — вроде крыс в лабиринте? — Лэнсинг, вы играете роль адвоката дьявола, — пристально посмотрел на него Генерал. — Вот только зачем это вам? — Пожалуй, это оттого, что я не представляю ни почему мы здесь, ни что должны сделать. Да и надо ли? — Значит, вы предлагаете поднять лапки кверху и ждать, пока события пойдут своим чередом? — Этого я не предлагаю. Нам действительно надо поискать какой- нибудь выход, но я даже отдаленно не представляю, что искать. — Я тоже, но искать-то все равно надо! Вот потому-то я и говорю, что перед нами стоит проблема. Мы все должны отправиться на розыски, но оставлять Пастора в одиночестве нельзя. Кому-то придется остаться с ним, и это уменьшит наши силы. Мы теряем не одного, а двоих. — Тут вы правы — Пастора нельзя оставить одного. Я думаю, Юргенс охотно согласится побыть с ним. Ему по-прежнему трудно передвигаться. — Юргенс не годится, он нам нужен. У него хорошая голова на плечах. Он по большей части отмалчивается, но соображает. У него острый глаз, он все замечает. — Ладно, берите его с собой. Останусь я. — И не вы, вы мне нужны. Как вы думаете, а Сандра не согласится? В деле она стоит немногого. Соображает она в лучшем случае довольно смутно. — Вот ее и спросите, — ответил Лэнсинг. Сандра согласилась остаться с Пастором, и после завтрака все остальные двинулись в путь. Экспедицией заправлял Генерал. — Лэнсинг, вы с Мэри возьмите на себя вон ту улицу и идите вдоль. Если она кончится, тогда переходите на соседнюю и возвращайтесь. Мы с Юргенсом возьмем вот эту, и поступим точно так же. — А что мы ищем? — поинтересовалась Мэри. — Любые отклонения от нормы. Все, что привлекает внимание, даже ели это лишь наитие. Интуиция вполне себя окупает. Жаль, что у нас нет ни времени, ни людей, чтобы тщательно осмотреть дом за домом, так что понадеемся на случай. — Мне подобный поиск кажется чересчур беспорядочным, — возразила Мэри. — От вас я ждала более последовательного плана. И они с Лэнсингом пошли по указанной улице. Довольно часто дорогу преграждали груды осыпавшейся кладки. Ничего необычного не было видно: их окружали самые обыкновенные каменные дома, притом в весьма плачевном состоянии и практически неотличимые один от другого. Дома были вроде бы жилыми, но утверждать это наверняка никто не решился бы. Они посетили и осмотрели несколько домов, хотя те, в общем-то, ничем не отличались от остальных, но пренебречь осмотром значило бы уклониться от обязанностей — но так ничего и не нашли. Комнаты были пусты и унылы, а на покрывающем полы ковре пыли не было ни единого следа недавних посещений. Лэнсинг мысленно попытался наполнить эти комнаты счастливыми и радостными жильцами, гомоном голосов и смехом, но эта задача оказалась почти невыполнимой и он в конце концов сдался. Город мертв, дома мертвы, комнаты мертвы. Они умерли слишком давно, и теперь не могут дать пристанища даже призракам. Они утратили память. Не осталось вообще ничего. — По-моему, это безнадежно, — сказала Мэри. — Мы вслепую ищем нечто неопределенное. Даже если оно здесь, а свидетельства скорей говорят об обратном, на розыски могут уйти многие годы. Если хочешь знать мое мнение, то Генерал просто сумасшедший. — Пожалуй, он не сумасшедший, просто этим человеком движут безумные побуждения. Даже когда мы были у куба, он был убежден, что предмет наших поисков находится в городе. Разумеется6 тогда он еще думал о городе в другом смысле. Он считал, что здесь мы встретим людей. — Но раз уж мы их не встретили — наверное, было бы разумнее изменить образ мыслей? — Для тебя и для меня — пожалуй. Мы способны признать собственные ошибки, мы можем приспосабливаться к меняющейся ситуации, а Генерал — нет. Он намечает план действий и неукоснительно исполняет его. Если он что-то сказал — значит, так оно и есть; он нипочем не передумает. — И что же нам делать? — Принять его игру. Прогуляемся вместе с ним еще на несколько миль. Быть может, настанет момент — надеюсь, довольно скоро — когда он начнет поддаваться на уговоры. — Боюсь, ждать придется слишком долго. — В таком случае мы сами решим, что делать дальше. — Первое, что я предложу — это стукнуть по его пустой башке. Лэнсинг ухмыльнулся, и Мэри ответила ему улыбкой. — Быть может, это чересчур кровожадно, — продолжала Мэри, — но порой эта мысль согревает меня. Они отдыхали, сидя на каменной плите, и когда уже поднялись, чтобы идти дальше, Мэри вдруг встрепенулась и бросила: — Слышишь? По-моему, кто-то кричал. Мгновение они оцепенев стояли бок о бок, а затем пропущенный Лэнсингом мимо ушей звук донесся снова: слабый, далекий, искаженный расстоянием женский визг. — Сандра! — крикнула Мэри и бегом бросилась по улице в сторону площади. Она бежала легко, как на крыльях, а Лэнсинг тяжело топал в арьергарде. Путь был нелегок, узкую улицу то и дело преграждали груды камня. Несколько раз до них донесся визг. Когда Лэнсинг вырвался на простор площади, Мэри была уже на полпути к зданию. На крыльце стояла все еще визжавшая и яростно размахивавшая руками Сандра. Лэнсинг попытался наддать ходу, но усталые ноги отказались повиноваться. Мэри взмыла по ступеням и обхватила Сандру руками. Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Краем глаза Лэнсинг заметил примчавшегося на площадь Генерала. Тяжело дотрусив остаток пути, Лэнсинг взбежал на крыльцо. — Что такое? — пропыхтел он. — Пастор, — кратко ответила Мэри. — Он исчез. — Исчез?! Но ведь Сандра должна была за ним присмотреть! — Мне надо было в ванную, — завопила Сандра, — надо было кое-куда зайти. Только на секундочку. — Ты искала? — спросила Мэри. — Искала, — взвизгнула Сандра. — Я везде посмотрела. По лестнице, отдуваясь, поднялся Генерал. Следом за ним по площади тащился Юргенс, подскакивая на одной ноге и отчаянно размахивая костылем, чтобы хоть немного ускорить свой ход. — Что за переполох? — сурово поинтересовался Генерал. — Пастор пропал, — доложил Лэнсинг. — Значит, наш трусишка сбежал. Этот трепло сделал ноги. — Я пыталась его найти, — всхлипнула Сандра. — Я знаю, где он, — заявила Мэри. — Я уверена, что он там. — Я тоже, — бросаясь к двери, выдохнул Лэнсинг. — Фонарь в моем спальнике, — крикнула ему вслед Мэри. — Он был при мне всю ночь. Лэнсинг увидел фонарик, подхватил его на бегу, не задержавшись ни на секунду, и кинулся к лестнице в подвал. Сбегая по ступеням, он бормотал под нос: — Дурак! Непроходимый, беспросветный дурак! Оказавшись в подвале, Лэнсинг ринулся по центральному коридору, освещая себе путь мечущимся лучом фонарика. "Может, еще не поздно, — твердил он себе, — может, время еще не ушло", — но знал, что это лишь самообман, что он опоздал. И оказался прав: он прибыл слишком поздно. В большой комнате в конце коридора никого не было, и лишь ряд глазков мягко светился в темноте. Подбежав к первой двери — к той, что выходила в яблоневый мир — Лэнсинг осветил ее фонариком. Засовы, державшие дверь закрытой, были сняты и раскачивались на болтах. Он потянулся к двери, и тут его сзади настиг удар невероятной силы, швырнув Лэнсинга на пол. Горящий фонарик покатился, отбрасывая во тьму конус света. Лэнсинг ударился головой, и перед глазами вспыхнула россыпь звезд и вспышек света, но он все-таки нашел в себе силы сопротивляться навалившейся сверху гнетущей тяжести. — Идиот! — орал Генерал. — Что это вы удумали?! — Пастор, — сдавленно промямлил Лэнсинг. — Он вышел сквозь дверь. — А вы за ним? — Ну да, конечно. Я мог бы его найти... — Вы круглый дурак! — завопил Генерал. — Это дверь в одну сторону. Войдете и не выйдете. Ладно, если я вас отпущу — обещайте вести себя прилично. Мэри подобрала фонарик и направила его луч на Лэнсинга. — Генерал прав, — сказала она. — Эта дверь действительно может оказаться односторонней, — и крикнула во тьму. — Сандра, сейчас же отойди! Одновременно с этим из темноты вынырнул Юргенс и швырнул своим костылем в Сандру. Костыль попал ей по ребрам и опрокинул женщину на бок. Генерал вскочил на ноги и привалился спиной к двери, обороняя ее от вторжений. — Ясно? Через эту дверь не пройдет никто. Никто к ней не прикоснется. Лэнсинг, пошатываясь, встал. Юргенс помог встать Сандре, которую сам же и повалил костылем. — Вон он, — повела Мэри лучом фонарика по полу, — гаечный ключ, которым он открутил болты. — Я видел его вчера, — сообщил Юргенс, — он висел на крючке рядом с дверью. Мэри наклонилась и взяла ключ в руки. — А теперь, — заявил Генерал, — когда все мы по очереди прошли через период буйного помешательства, давайте уладим это дело. Установим засовы на место, закрутим болты и выбросим гаечный ключ. — Но откуда вы знаете, что это односторонняя дверь? — настойчиво спросила Сандра. — Не знаю, а только предполагаю. "То-то и есть, — подумал Лэнсинг, — никто ничего толком не знает, даже Генерал. И пока не узнаем, причем наверняка, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, через дверь никто не пройдет". — А мы ничего и не узнаем, — заметил Юргенс, — пока не пройдем в дверь. А тогда будет поздно. — Как это верно, — согласился Генерал. — Но тем не менее никто в эту дверь не войдет. — Он протянул вытянутую руку в сторону Мэри, и та вложила в нее ключ. — Посветите мне, чтобы я видел, что делаю.