ДЖОЗЕФ УОМБО. "СВЕРКАЮЩИЙ КУПОЛ" Перевод с английского А. В. Савинова ---------------------------------------------------------------- (с) А.В. Савинов, перевод Все права сохранены. Текст помещен в архив TarraNova с разрешения переводчика. Любое коммерческое использование данного текста без ведома и согласия переводчика запрещено. ---------------------------------------------------------------- Автор по-своему благодарен всем занятым в "ДЕЛЕ" людям, которые на протяжении двухлетнего пребывания автора в Голливуде пропитали его таким количеством яда, что его хватило для написания этой книги. 1. "СВЕРКАЮЩИЙ КУПОЛ". Штука эта была длиной шесть дюймов. Он слегка поглаживал ее, но никак не мог вызвать ответной реакции: эротичных переживаний, отвращения, зачарованности, ужаса. Он читал описание этого процесса в сотнях мелодраматичных и одновременно жалких записок. Новая технология проникла даже в сферу посланий смерти: только за этот год четыре прощания с жизнью были записаны на магнитофонные кассеты - абсолютное доказательство упадочной грамотности. В крохотной кухне было темно и прохладно. пластиковая поверхность стола была жирной и мокрой от пролитого "Тулламор Дью". Он снова погладил эту штуку. она слишком долго провисела на его теле. Роднее своей, настоящей штуки. Он пользовался ею раз в месяц, как и предписывалось управлением полиции Лос-Анджелеса. Он пытался попользоваться настоящей в эту самую ночь. бутылка виски почти опустела. По идее он уже должен находиться под алкогольным наркозом. Он уже почти умер, и все, о чем он мог думать, - это его штука. Но воспоминание об осечке тем не менее отзывалось болью. Той ночью потел даже Тихий океан. С моря дул горячий и сырой ветер. Ему следовало повернуться и уйти из "Сверкающего купола" в тот самый момент, как он вошел. Время приближалось только к девяти, но они уже сидели там, расположившись вдоль длинной стойки бара, как цыплята на насесте. Чайнатаун не приводил его в восторг, особенно в течение тех двух ежемесячных вечеров, когда в "Сверкающий купол" набивались эти цыплятки, и все же именно поэтому он приходил сюда. В день выдачи зарплаты полицейским. Он с головой погрузился в атмосферу полицейской "семьи". В атмосферу "Сверкающего купола". В разноцветье калейдоскопических цветов: зеленый, желтый, красный - как раз те, которые он ненавидел. В хаотическое подмигивание огней и бесстыдное сияние неоновых надписей. В атмосферу подмигивающих шлюшек (в его сторону очень редко) и бесстыдно сияющих молодых капов, то и дело сдергивающих цыплят с их непрочных насестов у этого длинного, длинного бара. Всеобщее возбуждение чувствовалось наощупь. "Сверкающий купол" был переполнен людьми, чадом и шумом. Около дюжины пар толкались и толклись на паркетной площадочке для танцев величиной с полутораспальную постель. И этот пятачок вполне мог служить постелью: трое лапающих, целующихся, трущихся друг о друга полицейских и их цыплят занимались всем, чем можно, кроме заключительного акта. Он знал, что ему следует уйти. Он подумал, что надо уйти. Но у него болели ноги от игры в ручной мяч в полицейской академии. Его идиотская затея - хоть чем-то развлечь своего напарника, Мартина Уэлборна, который после разъезда с женой стал замкнутым, угрюмым, измученным, жутким. Они три года служили бок о бок, и он вдруг испугался за Мартина Уэлборна. Поэтому, если бы не его дружба с Мартином Уэлборном и игра в ручной мяч, и уставшие ноги, он в ту ночь не был бы так близок к смерти. Он уже собрался уйти, когда одну из цыплят (больше похожую на стервятника) снял с сидения у бара знакомый ему коп - уличное чудовище по имени Бакмор Фиппс, патрулировавший бульвар Голливуд с утонченностью русского линкора. - Кто к нам пришел! - оскалился Бакмор Фиппс, обнажая в улыбке 32 зуба, на удивление целых и невредимых, учитывая то, как он работал на своем бульваре. - Да ведь это Алоизиус Макки. Добро пожаловать на Плайа Хирон. Затем Бакмор Фиппс удалился на танцплощадку вместе со своей подвыпившей стервятницей, работавшей очевидно в архиве. Эл Макки так наловчился, что мог отличить клерка из архива от оператора связи еще до того, как они раскрывали рот. Женщин, служащих в полиции, узнать совсем не трудно - они излучают цинизм, который является неотъемлемой и исключительной чертой их коллег мужского пола. Итак, освободился стул, а у него болели ноги, и вдруг появилось непреодолимое желание проглотить сто грамм "Тулламор Дью". Он показал на бутылку ирландского виски и кивнул Уингу, владельцу бара. Со своей слишком длинной шеей, впалыми глазницами, маленькой головой с пучками прилизанных волос, поднимающихся по обеим сторонам черепа, как антенны, Уинг выглядел совсем как богомол, прыгающий взад-вперед за длинной стойкой бара. Его костлявые руки то и дело вытягивались из широких рукавов короткого китайского халата. Уинг был американцем в третьем поколении, который научился говорить с китайским акцентом и подобострастно обслуживать туристов, посещающих его заведение в дневные часы. В "Сверкающем куполе" все было совсем не так, как казалось с первого взгляда. - Двойной? - подмигнул Уинг, наливая тройной. Прежде чем вечер подойдет к концу, он обсчитает его на большую сумму, чем перелил сейчас. В "Сверкающем куполе" все было совсем не бесплатно. Слава богу, Мартин Уэлборн сюда не ходил. После посещения он, вероятно, вернулся бы домой и съел свой "смит и вессон". "Сверкающий купол" был не салуном, а мечтой самоубийц. Эл Макки одним махом опрокинул всю порцию, и Уинг подскочил со следующей. Три тройных "Тулламор Дью", и верховный жрец "Сверкающего купола" даст безответному детективу сдачу с десятки и бросит «двадцатку» в таинственную деревянную шкатулку, стоящую рядом с китайскими счетами и служащую прибежищем для чаевых, которые никогда не проходили через кассовый аппарат. Уинг называл чаевые данью его достопочтенным предкам, которые в массе скученной толпы приплыли на эти золотоносные берега и преуспели в делах. На передней стенке шкатулки красовался американский флаг, а на задней - китайские иероглифы. Надпись позади переводилась примерно так: "К черту налоги дяди Сэма. Каждый китаец - сам за себя." Еще одна вещь, которую ненавидел Эл Макки в "Сверкающем куполе", - это обилие фруктовых коктейлей, изготавливавшихся за этой стойкой: "Скорпион", "Зомби", "Гроза туманов". Единственным их результатом было полное мокроты горло и похмелье международного класса. И они дорого стоили. - Вы из какого отдела? Она была довольно молодой - где-то между цыпленком и стервятником. Но почему они все носили наклеенные лакированные ногти? Та, которую снял Бакмор Фиппс оставила буквально борозды на полированной поверхности бара. - Из детективного в Голливудском участке. - Он произнес это, обращаясь к порции "Тулламор Дью", полагая, что все кончится в ту же самую секунду, когда к ним вразвалочку подойдет один из этих мужественных здоровенных копов из патрульных Центрального участка - символов власти, полных жизненных сил, энергии и надежд, у которых полученные сегодня деньги тоже выпирали из обтягивающих джинсов. Может мы и не лучшие в мире полицейские, дорогая, но нам платят больше всех. И они пришли. Все на одно лицо. Синтетические рубашки, брюки в обтяжку, прически, короткие ровно настолько, чтобы не придирался сержант, а также непременные усы и баки. Почему все копы, за исключением Эла Макки и Мартина Уэлборна, так любят баки? Господи, все так предсказуемо! Но непредсказуемыми оказались приветствия в баре. - Поверка! - заорал какой-то молодой коп, увидав группу приятелей с девицами. - Маркус! - Здесь! - прокричал голос из дымной тьмы. Это чертово заведение начинало смердеть, как курильня благовоний. В голове у Эла Макки пульсировало. Поганая китайская молельня. - Седрик! - заревел молодой коп, и чей-то голос ответил, - Я! - Красотки! - закричал коп, и три цыпленка в самом углу захихикали и завизжали, - Тут! Вот тут! Цыпленок-стервятник рядом с ним удивила его тем, что не отстала. - Я работаю в связи. - Я так и подумал. - Почему? - Красивый голос, - сказал он. Здоровенная жопа, подумал он. – Меня зовут Грейс, - сказала она. - Некоторые ребята зовут меня Изумительная Грейс. - Эл Макки, - сказал он, пожав ее липкую руку. Стресс. Напряжение. Все так знакомо. Дежа вю. Он погрузился в еще более глубокую депрессию, когда дверь снова с треском распахнулась. (Они никогда не входили без внешних эффектов). Еще три двадцатидвухлетних эрзац-папы, только что выпрыгнувшие из патрульной машины вечерней смены, ввалились сквозь бисерные занавеси, на секунду замерев в дверях, чтобы их получше разглядели сиротки-цыплята из "Сверкающего купола". С точки зрения Эла Макки все они были похожи на Джона Траволту. Прощай, связисточка. Встретимся как-нибудь в другой раз. Может быть часа в два ночи, когда ты не совьешь себе гнездышка и будешь готова приласкать жертву жизненных обстоятельств возрастом постарше, пусть даже более истеричную, чем ты. Вроде тех, с которыми ты просыпаешься в чайнатаунском мотеле (даже стены желтые, зеленые и красные): угрюмая, похмельная, в скомканной постели, оставив следы отчаяния в виде царапин на ягодицах печального и растрепанного незнакомца. Именно тогда у Эла Макки промелькнула горько-сладостная идея пойти домой и застрелиться. Вот Марти удивится-то! Старый камикадзе Эл обошел тебя на повороте. Он знал, что нагрузился чрезмерно. Цыпленок-стервятник стала казаться симпатичной и беззащитной. Ему захотелось взять ее за руку. Тогда она раскрыла рот. - Мне взапра-а-авду нравятся зрелые детективы, а не эти нахалы в синей форме. Я их презираю. Моя подруга говорит, что если бы у них были шкуры, за их отстрел давали бы премию. Они захихикала в свой "Май Тай" точно так же, как он говорил в свой "Тулламор Дью". Они еще даже не пробовали поговорить друг с другом. Возможно, никогда и не попробуют. Какая разница? Звон стаканов звучал перезвоном колоколов. Плохое предзнаменование. Он понял, что она пьяна по крайней мере в такой же степени, как он. - Я презираю этого жулика-китайца, - сказал он своему ирландскому виски. - Он вор. Потом Эл Макки сделал вору знак и тот запрыгал вдоль длинной стойки и согрел сердце Эла Макки, налив ему виски на четыре пальца, так и не обсчитав его ни разу. - Я скажу вам, кого я ненавижу больше, чем любого китайца, - сказала она "Май Тай". Потом она пососала пустую соломинку так громко, что могла бы посоревноваться в децибелах с "Флитвуд Мак" в любой день недели, включая воскресенье. Эл Макки намек понял и кивнул наблюдательному Уингу, который подскочил с уже готовым коктейлем за 3 доллара 50 центов. На этот раз он нагрел Эла Макки на пятьдесят центов. Изумительная Грейс не поблагодарила Эла Макки. Очевидно, информация, кого она ненавидела больше, чем любого китайца, стоила три с половиной доллара. - Я ненавижу этого здоровенного отвратительного копа, с которым вы разговаривали, когда вошли. Ну, знаете, как его... с такими большими зубами... - Фиппс. Его зовут Бакмор Фиппс. - Да. Он отрава. Я его ненавижу. Единственная его хорошая черта страсть к выпивке, от которой печень у него стала величиной с задницу. Долго он не протянет. С год, не больше, если не остановится. И все. Привет семье. Конец дежурства. Прощай, Бакморчик. - Затем она впервые отвернулась от "Май Тай" и обратилась к Элу Макки. - Ты знаешь, что у него капает из крана? - Чего? - Эл Макки постарался сконцентрироваться на ее танцующих бровях. Она блондинка? Или седая? Он опустил глаза и увидел, что ее задница еще больше, чем печень у Бакмора Фиппса. И было в ней что-то отталкивающее. Он начал проявлять интерес. - Я, между прочим, знаю, что сейчас у голливудских патрульных триппер такое же обычное дело, как простуда. Твой друг, Бакмор Фиппс... - Он не мой друг, - пьяно запротестовал Эл Макки. - Я его тоже ненавижу. Уинг, не тот человек, чтобы пропускать заинтересованный разговор, подскользнул со следующей тройной порцией "Тулламор Дью", взял с Эла Макки ровно столько, сколько полагалось, и, прежде чем ретироваться, умудрился стянуть доллар из горстки наличных, лежавших на стойке перед Изумительной Грейс. - Твой друг Бакмор... прошу прощения, - она мокро икнула и вытерла рот влажной бумажной салфеткой, мазнув по подбородку оранжевой губной помадой. - Он с удовольствием прыгнул бы на меня, как голодный волк на мясо. Один раз хотел меня оттрахать через колготки прямо здесь, в "Сверкающем куполе"! Вот такое он животное. - Я его ненавижу, - энергично сказал Эл Макки. - Я его правда ненавижу. - И я вот еще что скажу, - чтобы сказать, она наклонилась поближе. - Я, между прочим, знаю, что он буквально разводит вшей. Мне сказала стенографистка из голливудской вечерней смены. Они у него живут даже подмышками. - Проклятое ранчо для вшей, - сказал Эл Макки, разглядывая два "Май Тай" перед дюжей связисткой, в то время как здравый смысл подсказывал ему, что там должен стоять лишь один. Двоение в глазах означало: сейчас или никогда. - Вот что, послушайте... - он забыл, как ее зовут. - Послушайте... Мисс... - Вот это мило, - сказала она. - Я же тебе говорила, что меня зовут Грейс. А ты меня называешь мисс. От этих молодых нахалов такой вежливости не дождешься. По-моему, это здорово, Арт. - Эл. - Это здорово, Эл. - Грейс, как насчет того, чтобы я проводил тебя? - Я на машине. - Ладно, тогда ты меня проводишь. - Эл Макки взял ее за руку. - Где ты живешь, Эл? - Она погладила его палец. В баре становилось жарко. Подкрался Уинг, умыкнув два 25-центовика с абсолютной безнаказанностью. - Я живу недалеко, Грейс, - пробормотал Эл Макки. Их лица почти соприкасались. - Где ты живешь, Эл? - Она рыгнула. - В мотеле "Чайнатаун". - Ах, Эл! - завизжала она. - Как смешно! - Грейс игриво толкнула его, и он опрокинулся вместе со стулом. Только возвращение Бакмора Фиппса спасло его от падения на спину плашмя. - Держись, Алоизиус, - Бакмор Фиппс легко подхватил детектива на полпути к полу. - Го-о-осподи, Макки, у меня водные лыжи толще, чем ты. Если ты еще немного похудеешь, ты исчезнешь. Когда Эл Макки вновь надежно устроился на своем стуле, а Изумительная Грейс стала неистово подавать сигналы, всасывая воздух через пустую соломинку, Бакмор Фиппс сказал, - Это все здешняя моча, которую ты пьешь. Ирландский виски, как же! Его гонит для Уинга банда самогонщиков на берегу озера Мохаве. То, что у них не бродит, они продают как якоря. - Мой правый глаз только что закрылся. Я начинаю скучать, - сказала стервятница Бакмора Фиппса, повиснув на его могучем плече. - Мы уходим или нет? - Ну конечно, крошечка, - проворковал огромный коп. - Папочка отвезет свою крошечку домой, и они будут... Ну-ка посмотрим, вначале мы будем... драться! - Ох, папочка, папочка! - завизжала она, и депрессия Эла Макки усугубилась. Только подумал об эрзац-папах... - Крошечка двинет папочку по челюсти, потом даст ему по зубам, и драка зако-о-ончится. Наступит мир, крошечка. - Пальцами, толстыми, как ружейные патроны, он изобразил символ мира. - Что за здоровяк! Стервятница провела ногтями по груди огромного полицейского, сгребая расстегнутую нейлоновую рубашку. - Слушай, Грейс,- сказал Эл Макки.- А что, если мы с тобой... Бесполезно. Наполненная ромом связистка неотрывно глядела на подлое массивное тело Бакмора Фиппса, в то время как другая стервятница укусила его за плечо и сказала, - А папочка расскажет своей крошечке истории про полицейских и воров? Бакмору Фиппсу такое было не впервой. - Ну конечно, крошечка. Я расскажу, как меня в прошлом году ранили. Я получил пулю прямо в мочевой пузырь, и она с неделю плавала там в моче, пока ее не вынули. Заодно мне сменили все трубопроводы. Теперь я писаю трассирующей струей. - Трах, трах, трах! И так далее. Пока они пробирались к выходу, Крошечка никак не могла от него отцепиться. Эл Макки услышал заключительный - излишний, с его точки зрения, - выстрел Бакмора Фиппса. - Я самый лучший мужчина в этом салуне! Изумительная Грейс вздохнула и наблюдала за Бакмором Фиппсом, пока он не скрылся за бисерной занавеской. Ранчо для вшей и все такое прочее. - Ну и на здоровье ей, - провозгласила Изумительная Грейс после того, как они ушли. - Вот как он разговаривает с леди. Обзывает ее, как хочет. А ей все равно, даже если он пообещает отвезти ее на Гавайские острова по шоссе. Ха! Лучший мужчина в этом салуне, как же! - А я в этом салуне, наверное, на семнадцатом месте, - откровенно заметил Эл Макки. Есть шанс, что честность может решить его проблему на сегодня. Но в конце концов выяснилось, что честность здесь ни при чем. Все решила экономика. Он уже не был таким худым, как казался перед пятым "Май Тай". И он был довольно-таки молодым. Не больше 46, может 47. Один из тех, кто наверняка выглядел старым даже в средней школе. Очевидно кожа да кости, но парень приятный. Да, этот Эл Макки был и вправду приятный парень. Экономика. Спрос и предложение. Через 10 минут, поддерживая друг друга в вертикальном положении, они пробирались сквозь сходящую с ума толпу -- к величайшей тоске Уинга, который терпеть не мог, когда от него сбегали пьяненькие клиенты хотя бы с парой долларов в кармане. Наверное второй самый печальный в тот вечер момент для Эла Макки наступил, когда проходя мимо бедного старого Кэла Гринберга -- детектива с тридцатипятилетним стажем, работающего с ним в одном отделе, -- он услышал, как тот, пытаясь перекричать грохот всепроникающего тяжелого рока, отчаянно доказывал что-то флегматичному молодому копу из участка на Ньютон стрит, которому было абсолютно на все наплевать. - Я бы не имел ничего против, - кричал бедный старый Кэл Гринберг, - если бы это была музыка. Ты называешь это музыкой? - Ты знаешь ту девицу из канцелярии? - отвечал ему молодой коп. - Мэгги... забыл, как дальше. Сиськи у нее отсюда до Сан Диего. Знаешь? - Ну? Ты называешь это музыкой? - Сиськи у нее - отсюда до Техаса. По-моему, Мэгги... - Сиськи! И это все, что ты хочешь взять от жизни? Тебе что больше нужно, мозги или сиськи? - потребовал ответа бедный старый Кэл Гринберг. - Ерунда, - сухо сказал молодой коп. - Если бы у меня были мозги, я бы покупал сиськи. - Но ты называешь это музыкой? - настаивал бедный старый Кэл Гринберг. - Это не музыка. Ты когда-нибудь слыхал про Глена Миллера? Вот он делал музыку. Глен Миллер. Ты хоть слыхал о нем? Уинг остановил надвигавшуюся пьяную истерику бедного старого Кэла Гринберга, налив ему двойную порцию виски. Он украдкой провел изумрудным рукавом по стопке долларовых банкнот, лежавших перед старым детективом. Уингу удалось украсть два доллара, не считая цены за выпивку, и добавить их к шальным деньгам в шкатулке. - Скажи ему, Уинг, - умолял бедный старый Кэл Гринберг. - Скажи этому мальчишке. Глен Миллер был герой! - Герой! Расскажи это своей бабушке, - захихикал Уинг, прибавляя звук тяжелого рока еще на два децибела. - Он так и не научился как следует летать на самолете! Вероятно, осечка Эла Макки в чайнатаунском мотеле была неизбежной. Когда она сняла лифчик и колготы, ее тело осело и провисло. Она выпадала по частям: желеобразные бедра, зеленоватые варикозные икры, перекрещенный сетью морщин и складок живот. Серый живот старого тюленя. - Черт бы тебя побрал! - сказала она наконец, потная и задыхающаяся, но не от желания, а от изнеможения. - Ты что, гомик что ли? Я отсосала себе все зубы. Ради чего? - Извини, - отрыгнул он. Комбинация виски с внутренним напряжением вызвала у него невероятный приступ газообразования. - Чтобы ловить большую рыбку, нужна крепкая удочка, малыш. - Я знаю. Я знаю. - Это просто какое-то невезение! В баре полно настоящих мужчин, а мне достался паршивый гомик. - Может нам пора идти? - Он сделал попытку сесть, но потолок вдруг закружился. И не в том направлении, что кружился, когда он лег. Он впервые видел, чтобы потолок вращался в двух разных направлениях. Изумительная Грейс. Ему нужна Спасительная Грейс! - Ладно, ладно, - успокаивающе сказала она. - Я не хотела тебя обидеть. Мне не стоило так говорить. Боже, что со мной? У тебя маленькие неприятности, а я называю тебя гомиком. Боже, что со мной случилось? Мне надо помочь тебе. - Это я виноват. Не ты. - Нет, нет, радость моя. Вот так, иди к мамочке. - Она притянула костлявого детектива к мягкой, свисающей груди и засунула ему в рот сосок. - Вот так, вот так. Через минуту ты будешь в порядке. Мамочка была не права, когда ругала и обзывала тебя. Вот так, вот так. Изо рта Эла Макки сочилась слюна. Его правый глаз был совсем закрыт, левый -- почти закрыт. Он не чувствовал, что она ласкает его. Он не чувствовал, что засыпает. Она не чувствовала, что он уснул. Потом она почувствовала. Эл Макки больно ударился локтем о тумбочку, когда упал на пол, как мешок с костями. - Я отсосала себе все зубы! - визжала Изумительная Грейс. - Ради чего? Поганый гомик! Эл Макки не знал, отвезла ли она его обратно в "Сверкающий купол". Он не знал, который час. Он не знал, где находится, он лишь знал, что ведет свой пятилетней давности "Пинто" по Голливудской автостраде. Следующее, что он узнал, было очень странной штукой: рядом с ним со стороны водителя ехал на мотоцикле полицейский из Калифорнийского дорожного патруля и делал ему знаки, чтобы Эл подъехал поближе. Эл Макки подумал, что ехать так близко - очень опасно для дорожного копа, поэтому, крепко держа руль в правой руке, он тщетно попытался открыть левой окно. Он не мог понять, чего от него добивается дорожный коп. Может ему лучше остановиться? Затем случилось невероятное. Дорожный коп закричал на него так громко, что у Эла Макки заболели уши. Дорожный коп сказал, - Вылезай из этих поганых обломков, жопа! Эл Макки решил остановиться. Он едва видел дорогу перед машиной. И почему у него погасли фары? Он вдруг осознал, что другие машины обгоняли его так, словно он стоял на месте. Он действительно стоял. Разъяренный дорожник открыл дверцу, схватил детектива за порванный рукав и рывком вытащил из машины. Эл Макки стукнулся головой. Ему показалось, что крыша просела. Крыша действительно просела. Эл Макки стоял на автостраде. Позади него горели аварийные фонари, и некоторые любители поглазеть притормаживали, чтобы поинтересоваться, что произошло. Дорожный коп сигналил, чтобы они проезжали, и держал Эла Макки за шиворот, чтобы он не упал. Сзади остановилась патрульная машина полицейского управления. Двое полицейских с фонариками направились к ним. - Помощь нужна? - спросил тот, что помоложе, дорожного копа, который, наконец отпустил Эла Макки, и тот обессилено опустился на покореженный "Пинто". - Я себе еду и вдруг вижу, как вот этот алкаш наезжает на откос шоссе, - сказал дорожный коп. - Его "Пинто" наезжает на откос после того, как он пересек три полосы встречного движения. Потом он переворачивается на 360 градусов и опять встает на колеса. Когда я к нему подъехал, он думал, что ведет машину! Эл Макки начал понемногу приходить в себя и почувствовал, что ему грозят неприятности. Он отошел от "Пинто" и осмотрел его. Вся крыша оказалась дюймов на шесть ниже. Машина осела на целый фут, поскольку все 4 колеса спустили. Стекла были разбиты, а ветровое вообще отсутствовало. Правая дверца лежала на густой траве рядом с шоссе. На Эле Макки не было ни единой царапины, если не считать шишки на голове, которую он заработал, когда дорожный коп вытаскивал его из машины. - Эй, это же сержант Макки! - сказал коп помоложе. Он повернулся к своему напарнику. - Рон, это же Макки из отдела детективов! - О черт! Полицейский! - Глаза дорожного копа закатились под шлем. Он здесь уже был. Дежа вю. Эл Макки никак не мог сообразить, в чем дело. Это было похоже на первые секунды после сна. Окружающее что-то означало и в то же время не означало ничего. Реальность в такие моменты неуловима. - Кажется, я могу объяснить, - начал Эл Макки, но вынужден был остановиться. Каждый его шаг отдавался, будто в погремушке. Он дребезжал, скрипел и звенел. Ветровое стекло сыпалось с него, словно снег. Его волосы были забиты разбитым стеклом. Оно попало даже в карманы. - Слушай, - сказал молодой патрульный дорожному копу, - мы вызовем техпомощь и отвезем его домой. Он хороший парень. Отпусти его... - Жопа! - сказал дорожный коп Элу Макки, устремляясь к своему мотоциклу и выбивая на ходу искры коваными подошвами. Он вогнал кулак в сидение, прежде чем вскочить на него и с грохотом умчаться. Он снова его погладил. Это был его настоящий инструмент. Именно его он держал в руке, а не тот, что дал осечку в чайнатаунском мотеле. Смотреть стыдно: цилиндр настолько забит пороховой гарью, что едва вращается. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз чистил свой безотказный суррогат полового члена. И тем не менее этот малыш ни разу не давал осечку. Что было бы, если бы он так же обращался с тем, другим? Запаршивел бы до смерти? Скорее всего он лечился бы у вонючего китайского знахаря (исключительно благодаря Уингу -- после выплаты комиссионных), чтобы Управление не наложило на него взыскание за "поведение, недостойное полицейского", то есть за то, что он подхватил бы какую-нибудь венерическую заразу, вроде "красной смерти". Но этого быть не может. Он регулярно чистит, и смазывает, и прочищает тот, что дал осечку. Стакан опустел. Он даже не помнил, как допил его. Он положил табельный длинноствольный "смит и вессон" на стол перед собой. Многие боятся своего члена. А он боялся только того, который недавно перестал работать. У Марти, наверное, все дело не в выпивке, а в религии. А может это одно и то же? Во всяком случае, он не боялся суррогата на столе. Он носил его слишком долго. Эл Макки с трудом поднялся на ноги. Шишка на голове стала величиной с голубиное яйцо. Он, шатаясь, прошел через кухню и захламленную, похожую на стойло, гостиную. Он ногами расчистил дорогу через мусор: газеты, журналы, пустая бутылка из-под "Тул ламор Дью" на трехногом журнальном столике, который причудливо покосился, поддерживаемый с четвертой стороны стопкой ненужных книг по уголовному законодательству, криминалистике и праву. Книги, которые он так и смог заставить себя прочесть на протяжении тех многих лет, когда он так и не удосужился сдать экзамены на лейтенанта. Он поглядел на все эти книги, впервые выполняющие полезное дело, поддерживая столик, который он сломал две недели назад, когда, еще пьянее, чем сегодня, споткнулся о проклятого кота. Как он ненавидел этот проклятый стол! Как он ненавидел эти проклятые книги, которые никогда не читал! Как бы он ненавидел жизнь, если бы стал лейтенантом, и сидел бы за столом, и лизал какую-нибудь капитанскую задницу! Как бы он ненавидел себя, если бы провалился на экзаменах! Боже, как он ненавидел этого треклятого кота! Кот, шипя, стоял на спинке дивана, такой же зловредный и сволочной, как обычно. Взгляд немигающий, неподвижный. Безымянный кот повернулся и стал точить когти о и без того уже ободранную спинку дивана, это действие он проделывал каждый день с того самого дождливого вечера пять месяцев назад, когда детектив подобрал этого паршивого, затаившегося в переулке кота в порыве пьяной сентиментальности. Эл Макки наблюдал за котом и зло улыбался. Момент был идеальный. Он вполне подходил под его настроение: его раздражала эта высокомерная демонстрация наглого уничтожения. - Может, ты хочешь уйти вместе со мной? - сказал Эл Макки коту, который все так же высокомерно взглянул на него и только глубже вонзил когти. Появились и начали выскакивать клочки ваты. Эл Макки повернулся и нетвердым шагом прошел на кухню. Когда он вернулся в растерзанную гостиную, он навел длинноствольный "смит и вессон" на горящие желтые глаза. - Прям меж твоих поганых рогов,- сказал Эл Макки. Полосатый жемчужный кот сузил желтый глаз и ответил тем, что еще глубже порвал обивку. - Ты жалкая скотина, - сказал Эл Макки. Кот зевнул. Это переполнило чашу. Эл Макки ногой выбил книги из-под журнального столика. Кот изогнулся и заорал. Полетела бутылка из-под "Тулламор Дью". Эл Макки снова ударил ногой по сломанному столику, и полетел кот. Эл Макки смотрел, как остатки ирландского виски капают на запятнанный, грязный восточный ковер, принадлежащий, как и все в этой холостяцкой квартирке, хозяйке дома. Эл Макки услышал, как шипит кот, отступая в свой угол с подстилкой в ванне. Эл Макки был готов всем показать, кто он такой и чего он стоит. Он направился прямо к стенному шкафу. Он вынул футболку и пару кроссовок и кинул их на пол. Он не бегал вот уже два года. Он отшвырнул кроссовки в другой конец комнаты. Он нащупал кожу. Он снял с полки сверток и кинулся обратно на кухню к пластиковому столу. Это член был ничей. Он вытащил из черной кожаной кобуры короткоствольный "кольт". Личное оружие. Это было первое, что они сделали 22 года назад, эти отглаженные, надраенные новички-стажеры с широко раскрытыми глазами, и стрижкой "полубокс", и мечтами, исполненными надеждой. Они побежали покупать личное оружие. Додж-сити . Синдром Джона Уэйна. Они и в продуктовую лавку-то не заходили без личного оружия в кармане, или подмышкой, или на голени, где его крепили пластырем, или, по крайней мере, оставленным в машине под сидением. Никогда не знаешь, а вдруг придется встретиться с мелким воришкой, вырывающим сумки у престарелых леди. Или взломщиком, вылезающим из соседского окна. Или (о, мечты!) с бандитом, держащим на мушке кассира местного банка, в то время как они в штатском стоят в очереди к соседнему окошку, чтобы обменять на наличные чек с зарплатой, полученной от города Лос-Анджелеса. А потом перестрелка! (Естественно, побеждают они). "Лос-Анджелес Таймс". Интервью по телевидению. Может быть, медаль за храбрость? Досрочное повышение из патруля в отдел. Слава. Синдром проходит. Личное оружие продано, или сменено на более практичный револьвер, или уложено в стенной шкаф вместе с юношескими фантазиями. Эл Макки стрелял так плохо, что ходил в тир только с длинноствольным револьвером. И хотя тот был громоздким, Эл Макки не расставался с ним на протяжении всех лет работы детективом. Не то, чтобы он до сих пор ждал воображаемых перестрелок -- просто он ненавидел эти короткоствольные – с дулом, похожим на свиное рыло – личные револьверы, пули из которых разлетались, как вода из лейки. Из-за этих личных револьверов кучи лос-анджелесских полицейских попадали во множество неприятных ситуаций в барах и спальнях от Санленда до Сан-Педро. Вдруг он наставил его себе в лицо. Это ничейный член. Не пытайся играться с этой малышкой. Она тебе незнакома. Это не шутка. Это - вызывающая страх машина, которая, если нужно, выбьет из тебя трехдюймовый осколок черепа и бросит его через всю кухню на подоконник. Интересно, этот мерзкий кот вылижет твою кровь? Рука задрожала. Именно поэтому те, кто настроен серьезно, их "жуют". Едят. Жуют. Берут его в рот, потому что рука трясется слишком сильно, чтобы нацелить его в глаз или висок. Но дуло должно быть направлено вверх. Он помнил много неудавшихся случаев: пули, застрявшие в мягком небе, в челюстной кости, в шее, в ухе. В любом вонючем месте, кроме мозга, куда их посылали. А затем: агония, паралич, деградация. Абсолютная и окончательная неудача. Он открыл рот. Он придвинул револьвер поближе. Жуй эту малышку. Но патроны 22-летней давности. Он так и не удосужился перезарядить его. Он никогда не стрелял из этого револьвера. Он запылился. Барабан могло заклинить. Он протирал его время от времени, но никогда не стрелял. Патронам 22 года! Они, наверное, дадут осечку. Ударник проделает в капсюле прекрасную огромную дыру. Патрон ни за что не выстрелит. Он лишь играл. Ладно, проверь. Нажми на курок. Он взмок. По щекам тек пот. Элу Макки было всего 43 года, но его щеки были седыми, ввалившимися и морщинистыми. Густые струйки текли по преждевременным складкам на лице. Рука стала чуть тверже. Он подумал, что надо взвести курок. Нет, стреляй самовзводом, как в тире, на линии огня. Это всего лишь несколько фунтов нагрузки на курок. Он помогал себе большим пальцем. Эти старые патроны не выстрелят. Наверное. Жуй! Жри! Пощади! И вот тогда он почувствовал это. Револьвер выскользнул из разжавшихся пальцев и со стуком упал на пластик стола. Под его задом образовалась теплая лужа. Он в ужасе вскочил. - Я обмочился! - взвыл он. Зашипел кот. Зазвонил телефон. - Я обмочился! - воскликнул он со стыдом, унижением, неверием. Телефон звонил и звонил. Постепенно звук дошел до него. Он бросился в ванную. Кот на подстилке лизался под хвостом. Это заставило Эла Макки взглянуть на свой вымокший пах. Он направился в спальню к неумолкающему телефону походкой Франкенштейна. Как человек, обмочивший штаны. Как в замедленной съемке. - Сержант Макки! - завизжала в его ухо хозяйка. - Сейчас 4 часа утра! - Миссис Донателло, прошу вас. - Он мог говорить только с монотонной размеренностью. - Я думала, хоть полицейские будут бережливо относиться к моему имуществу! - Миссис Донателло, прошу вас. - Не было бы так обидно, если бы вы водили к себе женщин или хотя бы мужчин, но вы!.. Вы устраиваете этот погром и ломаете мое имущество, когда вы совсем один! Я такого никогда не видела! Вы устраиваете эти ужасные драки сам с собой! - Миссис Донателло, прошу вас. - Я вас предупреждаю, сержант Макки. Мне жаль вас. Я умоляла вас обратиться в общество "Анонимных алкоголиков". Они помогают таким, как вы. - Мне не кажется, что я алкоголик, миссис Донателло. - Вы алкоголик, сержант Макки. Вы четвертый детектив, который снимает у меня квартиру. Трое из вас были алкоголиками. Хватит с меня копов! - Да, миссис Донателло. - Что вы сломали на этот раз? - Я только еще раз сломал журнальный столик. - Хоть за это спасибо. Вы опять упали? - Да, я упал. - Хотите, я вызову врача? - Нет, наверное лучше вызвать изгоняющих дьявола. - Что? - Ничего. - Я хочу, чтобы вы выехали, сержант Макки. Ваша квартира заросла грязью. И я не разрешаю держать кошек. В вашей квартире слишком много блох и тараканов. - А сколько блох и тараканов разрешается иметь, миссис Донателло? - Что? - Ничего, миссис Донателло. - Я даю вам тридцать дней, чтобы вы подыскали себе другую квартиру. Тридцати дней достаточно. - Для меня это бесконечно много, миссис Донателло.- Более, чем достаточно, это точно. Напряжение выросло в громадный мокрый ком в горле. Потом ком прорвался наружу. Он повесил трубу и начал вздрагивать от рыданий. Его узкие покатые плечи вздымались и тряслись. Он напоминал безрукого человека, пытающегося поплыть. Он отчаянно вздрагивал, не в силах сдержать огромные мокрые рыдания. Каждое рыдание взрывалось в нем. Слезы обжигали. Он снял брюки. Моча уже стала щипать и жечь кожу. На нем не оказалось нижнего белья. - Где мои трусы?! - воскликнул Эл Макки. - Я оставил свои трусы в Чайнатауне! Спой про это, Тони Беннет! О господи, чтобы мужчина потерял свои трусы! Кот без интереса смотрел на него. Точно так же, как смотрел Уинг на бедного старого Кэла Гринберга, который никак не мог доказать, что Глен Миллер делал музыку. Безжалостный кот с довольным видом облизывал яйца и даже не взглянул на плачущего человека. Даже когда он зарыдал так сильно, что его вырвало в ванную, где он обмывался.. 2. МАЛЬЧИК ПРИ АЛТАРЕ. Последние лучи солнца, словно священные мечи, прорезали цветное стекло, но быстро спрятались, испугавшись чудовищный медных грозовых туч. От прилипчивого запаха благовоний и древесного угля его тошнило. Он готов был упасть в обморок -- таким едким было облако кадильного дыма во время хода. Отец Доминик любил, когда дыма было много. Поменьше вина, которое наливали в чашу по его овальным ногтям, побольше угля в кадило. У мальчика при алтаре всегда кружилась голова, когда он раздувал угли, чтобы они стали жарко-красными и начали мрачно чадить. Неважно, какую боль чувствовал мальчик от многочасового стояния на деревянных подколенниках: он, конечно, и так мог понять ужасающую агонию, выстраданную этими фигурами, увековеченными в краске, гипсе и стекле. И каждый раз, когда он присаживался, чтобы унять судороги в мышцах, не появлялись ли из темноты в черных одеяниях сестра Елена и отец Доминик и не напоминали ли ему об особых обязанностях мальчика при алтаре превозмочь эту боль и предоставить эти крошечные, совсем незначительные моменты страдания, как особое жертвоприношение Отцу нашему и Матери его. Агония - это привилегия, если ее вытерпеть без жалоб и посвятить Им. - Агония - это привилегия, Мартин, - пронзительный голос монаха пугающе отозвался эхом в вечно сумеречной церкви. - Ты должен благодарить Бога, Мартин. Ты понимаешь, Мартин? Да? Мартин? Мартин? - Мартин! Мартин! Черт бы тебя побрал, Мартин! Эл Макки расстегивал пряжки и освобождал петли, с усилием придерживая тяжелое тело своего напарника. - Марти, проклятый идиот! Затем Мартин Уэлборн лежал на полу своей спальни, не в силах даже поднять голову. Он не был уверен, где находится. Он не был уверен, кто он. Это могло быть сном, а могло быть и явью - это нависшее над ним темное пятно, пытающееся его усадить. Наконец Мартин Уэлборн улыбнулся. - Скажи мне, Эл, я человек, вообразивший себя бабочкой, или бабочка, вообразившая себя человеком? - Ты свихнувшийся идиот, Марти, вот ты кто! Черт бы тебя побрал! - Это не лишено вероятности, - ответил Мартин Уэлборн. - Какого дьявола ты тут изображал? - Помоги мне встать, Эл. Костлявый детектив взял обнаженного мужчину подмышки и рывком поставил на ноги. Мартин Уэлборн вытянул руки, чтобы опереться о стену, неверно оценил расстояние и сел на кровать. - Марти, что это за штука? - требовательно спросил Эл Макки, указывая на сооружение из алюминиевых стоек и перекладин и свисающих, как на виселице, петель в аккуратно прибранной спальне Мартина Уэлборна. - Она выпрямляет позвоночник. Ты ведь знаешь, что у меня болит спина. - Болит спина... Марти, у тебя должна болеть голова. Даже хуже, чем я предполагал. - Эл, Эл, - Мартин Уэлборн спокойно улыбнулся, поднимаясь и одевая нижнее белье и брюки, аккуратно сложенные на кровати. - Это очень хорошо помогает пояснице. Я вишу вниз головой два раза в день - утром и вечером. Я вытягиваю позвоночник и не боюсь, что у меня вдруг заболит спина. - Марти, я барабанил в дверь почти пять минут. Я слышал, как льется вода в душе. Я думал, ты упал в ванной. Боже, мне пришлось отжать замок! - Эл Макки показал свое удостоверение детектива из прозрачного пластика с углами, съеденными дверным замком. - По крайней мере эти удостоверения хоть на что-то годятся, - сказал Мартин Уэлборн, вынимая из шкафа красного дерева накрахмаленную белоснежную сорочку. Его хлопковые сорочки, выстиранные в прачечной, лежали аккуратными ровными рядами. По полицейскому удостоверению нельзя даже обменять чек на наличные. "Извините, сэр, хозяин приказал только по водительским правам". Но по крайней мере, ими можно отжимать замки не хуже, чем фомками. Руки у Эла Макки дрожали. Он едва смог положить удостоверение обратно в бумажник. - Ты соображаешь, что ты отключился? У тебя не лицо, а кусок сырого мяса! Если бы я не пришел... - Эл, друг мой, у тебя страсть к преувеличениям, - усмехнулся Мартин Уэлборн. Всегда "мой друг", "мой мальчик", "сын мой", хотя Мартин Уэлборн всего двумя годами старше Эла Макки. Из второго ящика он достал носки. Пары носков были разложены по цветам и оттенкам. Элу Макки показалось, что Мартин Уэлборн выверял расстояния между стопками носков с помощью микрометра. Когда у него началась эта дрянь? Марти никогда не был таким аккуратным. Никто не был таким аккуратным. Жутковато. Все это становилось жутковатым. И все это глубоко отзывалось на Эле Макки. Теперь он стал напиваться и даже жевать прицел собственного револьвера. У Эла Макки по спине пробежали мурашки, и он заметно поежился. - Сколько времени у тебя стоит эта камера пыток, Марти? - Эта штука выпрямляет спину, Эл. Ее продают тем, у кого болит спина. - Да, ты уже говорил. А я говорю, что их должны продавать на бульваре Голливуд в магазине для задвинутых вместе с кожаными масками, цепями и ногтедерами. Черт возьми, Марти, если бы я не вошел... - Эл, я висел ровно три минуты. Я засек по часам возле постели. - Я торчал у двери почти пять минут. - Ты ужасно выглядишь, Эл. Ты вчера опять был в "Сверкающем куполе"? - Господи Иисусе, к тебе только сейчас возвращается нормальный цвет лица. - Тебе следует держаться подальше от "Сверкающего купола", Эл. - Мартин Уэлборн поправил безупречный узел на узорчатом галстуке. - Неужели ты не можешь найти более приятного места для выпивки? Поэтому Эл Макки сдался. Он знал, что non sequiturs будет продолжаться до тех пор, пока его поражение не станет неизбежным. Он пошел на кухню и открыл холодильник. Трясущимися руками он вынул бутылку апельсинового сока и три яйца. Он не был голоден, но его обезвитаминенный и пропитанный виски организм требовал пищи. Это чувство, это безжалостное требование, отличалось от чувства голода. Он разбил три яйца, пролил одно в раковину, но все же сумел вылить два оставшиеся в стакан с апельсиновым соком. В поисках ложки Эл Макки открыл наугад несколько кухонных ящиков. Господи Иисусе! Каждый ящик был поделен на части пластиковыми подносами. Каждая ложка уложена так, что не могла сдвинуться с отведенного ей места. То же самое - с вилками и ножами. Эл Макки открыл еще один ящик: ножи для мяса уложены рядком лезвием к стене. Ножи побольше - лезвием к плите. Ложи и половники - к стене. Маленькие деревянные бруски держали каждый предмет на своем месте. Эл Макки рывком распахнул все шкафы в безукоризненно чистой кухне. Все стаканы сияли Ни на одном ни пятнышка. Каждый стоял на отведенном ему месте: начиная с высоких стаканов для воды и кончая пузатыми стопками для виски. Банки со специями выстроены по высоте. Симметрия идеальная. Мартин Уэлборн оживленно вошел на кухню. На нем отлично сидел серый костюм-тройка с черными туфлями и серыми носками. Почти невидимый узор на сером шелковом галстуке - единственная вольность в строгом стиле одежды. Его густые черные волосы были зачесаны так, что открывали еще не тронутый возрастом лоб. - Новый костюм, Эл. Как он тебе нравится? Я в нем смотрюсь? - Смотришься, Марти. - Эл Макки допивал стакан апельсинового сока с яйцами и удивлялся самообладанию Мартина Уэлборна. "Я засек по часам, Эл". На подбородке Эла Макки блестела капля сока. Мартин поспешил к раковине, открыл ящик и вынул бумажную салфетку. Все салфетки были разложены по цветам и размерам. Мартин Уэборн промокнул каплю сока с подбородка Эла Макки. Затем он одарил Эла Макки своей симпатичной мальчишеской улыбкой и сказал, - Нам лучше поторопиться, мой друг. Капитан Вуфер в последнее время стал слишком раздражительным. У капитана Вуфера имелась причина быть слишком раздражительным. Для него это был очень плохой год сразу с нескольких точек зрения. Одного лос-анджелесского копа арестовали за границей за контрабанду кокаина. Другого ранили, но отнюдь не "плохие парни". Раненый коп сам оказался "плохим парнем" и попал под пулю при попытке уйти от ареста. Затем разразился новый скандал из-за того, что копов из отдела по борьбе с безнравственностью обвинили в "покровительстве" букмекерам. И последним по порядку, но ни в коей мере не по значению было чрезвычайно большое количество случаев, когда полицейские открывали огонь по невооруженным подозреваемым, а также по людям, ошибочно принятых за разыскиваемых преступников. О лос-анджелесской полиции говорили, как о самой профессиональной в Америке. Средства массовой информации требовали объяснений. Заместитель шефа полиции Джулиан Френсис решил, что у него есть объяснение, во всяком случае тому, что касается коррупции. Он посчитал своим долгом лично посетить все участки в Лос-Анджелесе и проверить свое объяснение на личном составе, как патрульных полицейских, так и полицейских в штатском, прежде чем просить у Главного шефа разрешения созвать пресс-конференцию. Заместитель шефа Френсис уже накалился, когда Эл Макки с Мартином Уэлборном на цыпочках вошли в комнату детективов в Голливудском участке через пять минут после начала рабочего дня. - Причина наших несчастий очевидна, - говорил заместитель шефа Френсис. - Распад семьи, церкви и патриотизма - в корне всех этих несчастий. Итак, в то время, как 30 детективов уронили подбородки на грудь или не могли удержаться от того, чтобы закатить зрачки под раскалывающийся от боли лоб (тринадцать детективов страдали с похмелья, так как вчера была получка), Эл Макки и Мартин Уэлборн прокрались к столу, принадлежащему детективам по расследованию убийств, и приготовились слушать речь о семье-церкви-стране. Заместитель шефа Френсис не собирался менять в ней ни слова. Он произносил одну и ту же речь в течение двадцати девяти лет. Она произвела впечатление на комиссию, принимавшую его в ряды полицейских, и на все без исключения комиссии по повышению с тех пор, как двадцать один год назад его произвели в сержанты после всего лишь двухмесячной службы в патруле. В те дни убедить триумвират толстых, жующих сигары инспекторов в том, что нужно повысить именно его, а не уличных копов-работяг, было нелегко, несмотря на то, что он сочинил для шефа полиции несколько превосходных пламенных речей, лучших, если не считать речей Дж.Эдгара Гувера. Но даже с этими видавшими виды комиссиями ушедших дней, речь о семье-церкви-стране никогда его не подводила. Она вызывала ком в горле и слезы на глазах мужчин, во всяком случае, так думал заместитель шефа Френсис. Бедного старого Кэла Гринберга от нее тошнило. Его похмелье было куда как тяжелее, чем у Эла Макки. Старый детектив по кражам со взломом держался обеими руками за голову и смотрел сквозь заместителя шефа Френсиса. Проклятие "Сверкающего купола". Похоже было на то, что если поднести к его рту зеркало, то оно не запотело бы. Эл Макки протянул руку и с симпатией похлопал бедного старого Кэла Гринберга по плечу. Держись, старик, держись. Детектив, по виду находившийся в коматозном состоянии, даже не почувствовал. Он слушал свой собственный концерт Глена Миллера. Стоило ему мигнуть, и он переключался с "Нитки жемчуга" на "Маленький коричневый кувшин". Единственной в этом году вариацией в теме заместителя шефа Френсиса было то, что он влюбился в слово "воздействие". Все на все либо "имело воздействие", либо "испытывало воздействие". Моральный облик полицейских-нарушителей закона, эксплуатируемый средствами массовой информации, явился прямым результатом "воздействия" деградации семьи, церкви, страны. В этом году заместитель шефа Френсис сменил и свой гардероб. Обычно он предпочитал внешность банкира, весьма напоминающую обличье Мартина Уэлборна. Но теперь, до окончания серии речей, долженствующих поддержать нравственность, он сознательно одевался, как простой работяга-детектив. Выбор одежды заместителя шефа Френсиса был безупречен: клетчатые брюки из плотной шерсти (разумеется, расклешенные теперь, когда клеш вышел из моды и носили прямые, - детектив всегда отстает от моды года на три); светло голубой пиджак из синтетики спортивного стиля со сверхширокими лацканами, темно-коричневая сорочка с простроченным воротничком, под которым царил жирный желтый дешевый галстук. Он тщательно следил, чтобы клетчатые брюки висели на дюйм выше полуботинок, и надевал желто-зеленые длинные носки для усиления эффекта. Готовясь к гастролям по участкам, он отрастил баки. Он долго думал, не отрастить ли и усы, Но всему должен быть предел. Наконец, он увенчал свой костюм медной заколкой для галстука в форме цифр 187 - номер статьи Калифорнийского уголовного кодекса, рассматривающей убийства. Все это было безукоризненно. Для всего мира он выглядел, как обыкновенный детектив по убийствам. Заместитель шефа Френсис знал, что некоторые из ветеранов могут помнить его ненавистную кличку "Паскуда", полученную в 1965 году во время беспорядков в Уаттсе, когда в хаосе пожаров и погромов на Сентрал авеню он потерял своего шофера и телохранителя. Ходил слух, что он размахивал носовым платком и возле Двадцать девятой улицы хотел сдаться небольшой армии мародеров со словами, что он всегда был добрым к неграм. Это была оскорбительная история, так никем и ничем не доказанная, но он считал, что заколка с номером 187 обязана развеять слухи и убедить присутствующих, что он свой парень. Два бородатых "нарка" - детективов по наркотикам одетые, как рокеры с бульваров, и благодаря своим скользким манерам известные под прозвищами Куница и Хорек, начали пересылать записки остальным детективам. Записки на деле являлись долговыми обязательствами. Они предлагали три к одному, что Паскуда Френсис до конца своей речи, имеющей целью поддержать нравственность, произнесет слово "воздействие" еще 12 раз. Это было слишком даже для заместителя шефа Френсиса, поэтому несколько записок с согласием принять пари вернулись обратно к молодым наркам. Их командировали в распоряжение капитана Вуфера из Центрального отдела по борьбе с наркотиками для решения проблемы, на которую все время жаловалось деловое сообщество Голливуда. Заместитель шефа Френсис заключил свою речь словами: "Понадобится искренняя вера в Господадабы поддержать Управление полиции города Лос-Анджелеса и Соединенные Штаты Америки в борьбе с врагом, затаившемся в каждом человеческом сердце". Капитан Роджер Вуфер ("Старый Хрен" Вуфер) был искренне растроган. Он принялся аплодировать. Куница с Хорьком были в ярости. Количество "воздействий" достигло лишь 11. Еще бы одно! Куница неистово потянул вверх руку. - Сэр! Шеф! - воскликнул Куница. - Какой эффект имело вьетнамское поколение полицейских на общий упадок нравственности среди сегодняшних служащих полиции? Остальные игроки конечно знали, чего добивался Куница. Бедный старый Кэл Гринберг вскочил с места. Он держал пари на два доллара. (На все, что не удалось вчера стянуть Уингу). - Ну-ка погоди, Куница! Он уже закончил! - Затем он повернулся к пораженному заместителю шефа. - Вы ведь закончили, верно, сэр? - Ну, - заместитель шефа чуть было не начал заикаться. Его испугал грязный, одетый в кожу рокер. (Он и есть символ сегодняшнего Управления!) Но угрожающего вида старый детектив с воспаленными, налитыми кровью глазами был еще более пугающим. Капитан Вуфер побледнел и заревел, - Гринберг! Что это с вами? - Ничего, капитан, - воскликнул бедный старый Кэл Гринберг. - Просто нам не следует задерживать здесь шефа на целый день. У него есть другие дела и ... Это замечание придало силы заместителю шефа Френсису. Он улыбнулся и поднял руки. - Джентльмены, - сказал он, - в моем распоряжении целый день. Мое время - это ваше время. - Господи, боже ты мой! - застонал бедный старый Кэл Гринберг, закатывая налитые кровью глаза под покрытые венозной сетью веки. "Мое время - это ваше время!" - Гринберг! Да что же это с вами? – требовательно спросил капитан Вуфер. - Он нездоров, - поспешил на помощь Эл Макки. - Он неважно себя чувствует. Может нам вывести бедного старого Кэла на воздух? - Эл Макки поставил три доллара. - Может нам отпустить шефа? Но все уже было потеряно. Заместитель шефа Френсис отечески улыбнулся и сказал, - Вы слушали чертовски внимательно. И мне следует ответить на вопрос... офицера. - Ему многого стоило назвать гнусного хиппи в черном пиджаке офицером. - Да, думаю, что наплыв вьетнамских ветеранов, которые могли не до конца выдержать влияние безнравственности, встретившейся на их пути в этом несчастном районе земного шара, действительно имел воздействие на... Закончить ему не дали. Двадцать с лишним человек, мужчин и женщин, те, которые ставили против, разочарованно замычали, как стадо недоенных коров, в то время как Куница с Хорьком начали ухмыляться, будто довольные гиены. Они выиграли тридцать три доллара. Хор стенаний донесся до первого этажа и испугал дежурного полицейского, который где-то вычитал, что иностранные террористы совершают налеты на полицейские участки с помощью нервно-паралитического газа, вызывающего непроизвольные стоны прежде чем полностью парализовать жертву. Поддавшийся панике дежурный был готов нажать кнопку тревоги. Хорек, хитро ухмыляясь, как шакал, и пересчитывая свою добычу, сказал, - Мне как раз нужны деньги. Вчера я играл в кости и обосрался три раза подряд. Я переживал все утро. Бедный старый Кэл Гринберг покопался у себя в ящике и достал коробочку со слабительным, в то время как желудок у него переворачивался. - В моем возрасте, если я могу обосраться хоть один раз, я уже счастлив. Через пять минут Эла Макки и Мартина Уэлборна вызвал на ковер капитан Вуфер, чей желудок работал даже хуже, чем у бедного старого Кэла Гринберга. 3. ДЕЛО Причиной кишечной непроходимости капитана Вуфера был тот факт, что прошло уже четыре недели со дня нераскрытого убийства Найджела Сент Клера, президента крупной кинокомпании, который, как и всякая другая знаменитость в мире шоу-бизнеса, под страхом смерти не показался бы за пределами бульвара Сьенега, исключая деловые визиты в студии Голдуин, Парамаунт или Голливуд Дженерал. Можно навещать собственно Голливуд, чтобы пообедать в "Сен-Жермене" или поужинать в "Ма Мезоне", поскольку эти заведения считались "своими", учитывая, что Беверли Хиллз перенаселен арабами, техасцами и другими чурками с мегадолларами. (Чурка мог, однако, мгновенно стать вполне приемлемой личностью, как например, германский экспортер стали или итальянский корабельный магнат, просто ответив "возможно" на Вопрос Всех Вопросов. Вопрос Всех Вопросов мог быть задан на коктейле в "Поло Лаундж" или отеле "Беверли Хиллз", или во время ланча либо обеда в одном из Шести Знаменитых ресторанов). В любом временном отрезке, с точки зрения Настоящих Удачников в ДЕЛЕ, никогда не существовало более полудюжины действительно "своих" ресторанов, но надо учитывать тот факт, что Настоящие Удачники являются избранной публикой, подверженной кровосмешению, группкой, слишком маленькой, чтобы покровительствовать более, чем полудюжине таких мест. Вопрос Всех Вопросов - тот, услышав который останавливались, как вкопанные, полусонные официанты (подрабатывающие члены Актерской гильдии) и порхающие от стола к столу красавицы (из той же гильдии), и даже буквальным образом собирающие со столов крошки официанты-уборщики (для этой мелюзги - Гильдия статистов), а остальная подслушивающая клиентура, услыхав его, переставала разговаривать, греметь льдом в стаканах, украдкой нюхать кокаин и гладить по бедрам лиц обоего пола (иногда одновременно) - тот, который вызывал немые сцены, подобные рекламному клипу фирмы Е.Ф.Хаттон: "Мой биржевой маклер - Е.Ф.Хаттон, и Е.Ф.Хаттон говорит..." Вопросом Всех Вопросов, который задавали сквозь стиснутые зубы, чтобы не дрожал подбородок, был: "И вот теперь, когда я объяснил невероятные возможности этого фильма, не смогли бы вы принять участие в этом проекте на значительную часть нашего довольно скромного бюджета в... восемь миллионов?" Это всегда называлось "фильмом" или "проектом", никогда "картина" или, избави Бог, "кино". И если араб, иранец, техасец или еще какой-то чурка просто говорил "Возможно", этот иностранец поднимался из рядов вельможных ничтожеств и становился достойным стола класса "Б" в любом из Шести Знаменитых ресторанов. (Стол класса "А" становился его, когда начинались съемки фильма. Соловья баснями не кормят). Капитан Вуфер смутно осознавал все это, но тем не менее получил на этой почве запор. Потому что Найджела Сент Клера нашли мертвым на автостоянке павильона для боулинга около бульвара Сансет в центре Голливуда в 11 часов вечера. Все знали, что такой человек, как Найджел Сент Клер, один из Настоящих Удачников в ДЕЛЕ, и мертвым не появится в таком месте в такое время. Но он появился мертвым, и это событие вызвало волну откликов в прессе, что и способствовало непроходимости кишечника капитана Вуфера. И Эл Макки, и Мартин Уэлборн считали благоразумным не торопить события и дать время капитану Вуферу подойти к этому делу исподволь, что он и сделал. Он поудобнее устроился на круглом резиновом валике, который приспособил для своих геморроидальных шишек, разжег вересковую трубку, пососав ее с полминуты, чтобы она получше разгорелась. Потом он покопался в стопке бумаг в подносе для входящих документов, поигрался с пресс-папье из прозрачного пластика размером с кирпич, в котором были заплавлены капитанские знаки отличия. (Говорили, что даже миссис Вуфер называет его капитаном). Наконец, он взглянул на двух детективов и сказал, - Вас, наверное, интересует, почему я вас вызвал? О господи! У Эла Макки слишком сильно болела голова для подобной чепухи. Вначале лекция Паскуды Френсиса, потом проигрыш Кунице по поводу "воздействий", и на фоне этого – пугающая картина висящего вниз головой Марти: совсем как дохлый марлин. "Три минуты, Эл". Как же! И он не мог без содрогания вспоминать вчерашнее фиаско. Если он начнет думать о вчерашнем, сегодня последует удачное продолжение, и миссис Донателло сможет уже не беспокоиться о блохах и тараканах и заняться проблемой отскребания мозгов Эла Макки от своих обоев. Но он прослужил копом двадцать два года. И что-то внутри него требовало, чтобы он дал ответ человеку в звании капитана, даже такому человеку, как Старый Хрен Вуфер. Поэтому он твердо кивнул головой и сказал, - Да, капитан, мне интересно, почему вы нас вызвали. Капитан Вуфер еще немного посопел трубкой и очень осторожно положил ноги на стол, так как поднятые ноги облегчают геморроидальные страдания нормальных копов, но ухудшают состояние их нездоровых животиков. - Из-за Найджела Сент Клера, - сказал он. - Это дело ведем не мы, - мягко ответил Мартин Уэлборн. - Вели не вы, - кивнул капитан Вуфер. - Но прошло уже четыре недели. У Шульца с Саймоном нет ни единой зацепки. Они опросили больше пятидесяти свидетелей. - Мы знаем о деле не больше, чем писали в газетах, - Эл Макки посмотрел на Мартина Уэлборна и пожал плечами. - Шульц с Саймоном не очень общительны. Они не просили нас о помощи. - Я прошу вас о помощи, - сказал капитан Вуфер, вынимая из маленьких зубов вересковую трубку. В последнее время он начал выглядеть довольно-таки старым. Он полысел и немного высох. - Что вам надо, шкипер? - спросил Мартин Уэлборн. - Мне надо, чтобы вы двое взяли это дело в свои руки, - сказал капитан Вуфер. - Сент Клер был известный человек. Делом до сих пор интересуются газеты. Управлению сейчас приходится туго. Сомнительные оправдания для стрельбы по людям... Копы-преступники... Этот третьесортный телеканал, которая нас уже достал... Я ухожу на пенсию в сентябре. Думаете в моем возрасте легко переносить такие нагрузки? Этот репортеришка с телевидения, который все время звонит и требует доклада о ходе расследования... Мне приходится из кожи лезть, чтобы всем угодить, - глаза капитана Вуфера помягчели и увлажнились. Он выглядел исключительно маленьким и старым. - Но мы ведь не суперсыщики, - сказал Эл Макки. - Что подумают Шульц с Саймоном, если мы заберем у них дело? - сказал Мартин Уэлборн. - Уж я-то отлично знаю, что вы не суперсыщики, - напомнил им капитан Вуфер. - И мне наплевать, что подумают Шульц с Саймоном. У них было достаточно времени. Есть только одна свободная пара детективов, и это - вы. Кроме того, вы двое - идеальная пара для такого дела. Прежде чем оба озадаченных детектива смогли спросить, почему они идеальная пара, глаза капитана Вуфера сузились, и он сказал, - Ведь это вы раскрыли убийство Клайда Баррингтона? - Капитан Вуфер посмотрел на них своим самым коварным взором и пожевал мундштук трубки, давая детективам время разжевать его замечание. Актер Клайд Баррингтон, игравший характерные роли, принадлежал к шоу-бизнесу, это правда, но в остальном сходства не было. - Шкипер, Клайда Баррингтона не убивали. Мы не раскрыли убийство, потому что его не было. Мы лишь прояснили дело, показав, как он убил свою подругу, а потом покончил с собой, - сказал Эл Макки - Никто никого не просит что-то раскрывать. Мне просто нравится, как вы проясняете любое убийство, что для меня...- Он вздохнул и не закончил предложение. В этот момент он испытывал точно такие же чувства, как бедный старый Кэл Гринберг, исключая только концерт Гленна Миллера. Так значит, им не надо раскрывать убийство, а надо только прояснить его? Эл Макки и Мартин Уэлборн снова переглянулись. - Капитан, - начал Эл Макки, - тут есть разница. Доказать, что он совершил самоубийство будет довольно трудно, учитывая, что он получил в лицо две пули 38 калибра, а оружие не найдено. - Это ведь вы, ребята, так находчиво справились с расследованием два года назад, когда торговец кокаином убил себя топором? - хитро взглянул на них капитан Вуфер. - Вы ведь не забыли свои хитроумные, изобретательные методы? -Э-э..., нет, сэр, - сказал Эл Макки, - Но топор лежал на месте преступления. Использовав видеозапись, Эл Макки с помощью "орудия самоубийства" достоверно сыграл перед камерой роль жертвы и убедил готового убедиться капитана Вуфера, что человек средней силы, вроде торговца кокаином Дилли О'Рурка, при наличии самоотверженной готовности к самоуничтожению, мог действительно нанести себе смертельный удар по черепу. Пришлось потрудиться, в том числе запастись авторитетным мнением патологоанатома, которое касалось хрупкости человеческого черепа при стремительном соприкосновении с топором. Чепуховая дыра в задней части черепа была совсем другой историей. Мартин Уэлборн, в юности - семинарист иезуитов, после трех недель безрезультатных поисков кисло предложил молиться, чтобы получить нужный ответ. И нате вам, через час их молитвы принесли плоды, но не благодаря господу богу неудавшегося семинариста, а благодаря богу Будде. В то время как они в тринадцатый раз прочесывали "хату" Дилли, с бульвара Голливуд спотыкающейся походкой вошла уличная продавщица сэндвичей с прической, утыканной одуванчиками, и в своих исколотых татуированных ручках принесла тридцатифунтового бронзового Будду. Она извинилась за то, что взяла его без спросу в ту ночь, когда Дилли О'Рурк попал на небо, чтобы стать частицей Вечности. Кто-то сказал ей, что у нее могут быть неприятности, если она не вернет его. Она испугалась до потери перевоплощения, когда два детектива, ухмыляясь до ушей, схватили ее, усадили и начали вытягивать воспоминания до тех пор, пока она не припомнила, что бог Будда всегда стоял рядом с тем местом, где накачанные кокаином соседи Дилли увидели вдруг его мертвое тело, и кто-то бросил декламировать мантры и вызвал копов. На мастерское исполнение Эла Макки стоило поглядеть. Видеокамера зафиксировала его пантомиму, в которой он нанес себе смертельный удар по передней части черепа, после чего уронил топор, подержался за лоб, как дамочка на рельсах перед паровозом, и, шатаясь, попятился через всю комнату ровно на девять футов и пять дюймов, грохнулся оземь и изобразил костоломное столкновение с литой башкой толстенького китайского божества. После окончания спектакля Мартин Уэлборн топал ногами, аплодировал и криками выражал свое восхищение. Капитан Вуфер показал видеозапись начальству и принял его похвалы с соответствующей ему смиренностью. Разъяснилась еще одна загадка. Версия получила официальное признание. Дилли О'Рурк покинул эту юдоль печали на собственном ходу. Растатуированная наркоманка с прической, утыканной одуванчиками, по сей день не забывала помахать детективам ручкой, когда торговала авокадо на бульваре Голливуд, чтобы на вырученные деньги купить героин - они называли это обменом мертвеющего товара на мертвящий. Она часто давала детективам сэндвичи из белого хлеба с петрушкой и ореховым маслом в благодарность за то, что они не стали трясти всех жильцов-клиентов этого паскудного торгаша кокаином, пившего из них кровь. А теперь не отрицающих, что были страшно рады увидеть его лежащим в луже собственной крови. То, что имел в виду Старый Хрен Вуфер, становилось все яснее с каждым хлюпом его безобразной старой трубки. Вспомните дело Плато Джонса. "Хитроумные, изобретательные методы..." Это было особенно тяжелое дело для капитана Вуфера. Плато Джонс три раза зарабатывал и терял состояния на записи грампластинок, и в то время ему в очередной раз везло. Во время периодов безденежья он занимался поставкой девочек (или мальчиков, в зависимости от вкуса) и приблизительно двух тонн колумбийского кокаина своим загородным клиентам, за что и угодил в досье разведывательного отдела лос-анджелесского полицейского управления. Но когда ему снова удалось, как говорится, высококлассно сколотить себе приличную сумму, он набил избирательные сундуки основных кандидатов на местных выборах, а также на выборах на уровне штата. Его обнимали Настоящие Удачники. Он посещал большинство второсортных премьер и все первосортные благотворительные мероприятия. Он участвовал в гонках яхт вместе с членом сената США. Он подмазывал лоббистов в столице штата. Он обожал детенышей тюленей, китов и американских индейцев. Он ненавидел нефтеперерабатывающие заводы и атомные электростанции. Ну и что с того, что у этого парня было несколько плохих привычек? Кто осмелится бросить в него первый камень? Но когда Плато Джонса нашли на квартире проститутки в доме на углу бульваров Сансет и Ла Бреа с пулей в виске и пистолетом в руке, многие в голливудском участке посмеивались, похлопывали друг друга по плечу и обменивались взаимными поздравлениями. Естественно, когда обнаружили труп, никакой проститутки не было и в помине. В квартире не оказалось отпечатков пальцев ни проститутки, ни кого-либо еще, раз уж зашла об этом речь, и это несмотря на то, что рядом с трупом нашли полупустой бокал вина (без отпечатков). Этот факт нанес значительный вред версии о самоубийстве, но не такой значительный, как пустая гильза из найденного пистолета 32 калибра. Гильзу обнаружили на семифутовом шкафу XVIII века французской работы, который не часто можно увидеть в гнездышках проституток. Но ведь самой отличительной чертой Плато Джонса было умение жить, это чувство отметили на его похоронах два конгрессмена, три члена муниципалитета, один активист общества потребителей, две дюжины звезд грампластинок, ливанский контрабандист опиума и тринадцать проституток. После шестинедельного расследования, которое действовало на нервы всем, а в особенности капитану Вуферу из-за непрерывных телефонных звонков от муниципального советника по вопросам содействия полиции, отрабатывающего десятитысячный взнос Плато Джонса на свою избирательную кампанию и желающего похоронить это дело, его передали ловким и искусным напарникам, Элу Макки и Мартину Уэлборну, которым приказали вновь пройти по пути, проложенному незадачливыми, упавшими духом детективами Шульцем и Саймоном, так и не сумевшими разобраться в нем. Расследование заняло у Эла Макки и Мартина Уэлборна ровно три дня. Первая загадка - полупустой стакан вина - оказалась сущим пустяком. Через доносчика разыскали трех проституток Плато, и они по собственной инициативе показали, что в ту ночь заходили в интересующую полицию квартиру. Две из них точно не помнили, но могли выпить стаканчик белого вина. И - благодарение Господу! - Плато очень любил, когда его ласкали в черных вельветовых перчатках. Следовательно, никаких отпечатков! На бокале нет помады? Малыш, ты как думаешь, у тебя останется помада на губах, после того, как ты обслужишь трех-четырех жирных лоснящихся котов из Брентвуда с инструментом на пол-шестого? (Воспоминания об этой ремарке задели Эла Макки за живое). Конечно, проблемой оставалась гильза 32 калибра, найденная в стоячем положении на шкафу. Ответ, как озарение, пришел к Элу Макки. Доказательство они получили после трех многотрудных часов, которые Эл Макки простоял на том самом месте, где Плато Джонс получил пулю в правый висок. Мартин Уэлборн снял на видеопленку, как Эл Макки с пистолетом на высоте правого виска передернул затвор и гильзу, благодаря углу наклона пистолета, выбросило высоко в воздух, и – нате вам! - она приземлилась на шкафу в стоячем положении, точнехонько как будто ее туда поставили. Что не зафиксировала пленка, - это двести тридцать один раз, когда гильзу выкинуло, но она не приземлилась в стоячем положении. Если бы кому-нибудь вздумалось тщательно проверить видеозапись, то он обнаружил бы там надувательств раз в десять больше, чем те, что приписывались бывшему президенту Никсону. Эл Макки с Мартином Уэлборном в личной беседе решили что таким образом шансы, что сутенер сам себе вышиб мозги, составлял 1 к 232. Наверное, так и было. Во всяком случае, эти шансы были выше, чем сам Плато Джонс оставлял своим клиентам. Заместитель шефа был счастлив. Капитан Вуфер - страшно рад. Советник муниципалитета - в экстазе. Дело прояснилось. - Я хочу, чтобы дело Найджела Сент Клера взяли вы. Я уже предупредил Шульца и Саймона перед тем, как вы пришли. Опоздав на десять минут. - Машина сломалась, кэп, - сказал Эл Макки. - С какой стати у вас ломается машина? Разве вы не знаете, что в Управлении есть автомеханики? Почему, вы думаете, я разрешил вам пользоваться служебной машиной? Вы понимаете, сколько денег вы экономите, заправляя служебную машину за счет Управления? - сегодня капитан Вуфер ныл особенно сильно. - Так мы же отвечаем на вызовы 24 часа в сутки, шкипер, - попытался оправдаться Эл Макки. - Детективы по убийствам и должны отвечать на вызовы круглые сутки, Макки, - капитан Вуфер болезненно поерзал на своей резиновой прокладке. Мартин Уэлборн молчал. Он лишь сидел и безмятежно улыбался, его глаза были немного пустыми, то сосредотачиваясь на чем-то, то уходя вглубь себя. Эл Макки наблюдал за удлиненными серыми глазами Марти дольше, чем за капитаном Вуфером, за которым следовало наблюдать, не останавливаясь. Капитан Вуфер только в этом году притормозил два продвижения по службе и перевел в другой участок одного детектива из-за его очень щекотливых и слишком затянутых расследований, поставивших капитана Вуфера в неудобное положение. Старый Хрен Вуфер умел быть довольно-таки сволочным. Мартин Уэлборн, казалось, не придает этому никакого значения, отчего Эл Макки забеспокоился еще больше. - Но у нас есть другие дела, капитан. - Это был последний довод Эла Макки. - Например? - Ну, убийство той кубинки, которую муж вышиб из-под парика на восемь футов из своего английского армейского револьвера. Мы еще работаем над ним, - сказал Эл Макки. - Кубинка, - вздохнул капитан Вуфер. - Потом кореянка, которую застрелили из проезжавшего автомобиля. Тот самый случай, где две банды юнцов сводили друг с другом счеты, стреляя в каждого прохожего. А она случайно вышла из автобуса не на своей остановке. - Кореянка, - вздохнул капитан Вуфер. - Это двойное убийство, - напомнил Эл Макки. - Пуля, прежде чем убить ее, прошла через ребенка, которого она держала на руках. - Корейский ребенок, - вздохнул капитан Вуфер. Так что все усилия были напрасны. Капитан Вуфер уже принял решение. Им предстояло унаследовать дело с дурной славой, и хотя Эл Макки не строил никаких иллюзий насчет продвижения по службе, он рассчитывал закончить свою карьеру здесь, в отделе детективов Голливудского участка. Он стал слишком старым для взбучки и перевода в негритянский район. Они вернулись к себе, стараясь не замечать сердитых взглядов Шульца и Саймона. Эл Макки подошел к их столу с протянутой рукой, выражавшей сожаление. У Эла Макки вообще был очень богатый язык телодвижений. - Ребята, мы не сами напросились, - сказал он, зная, какие мысли бродят в головах у этих великанов, собирающих протоколы и рапорты в конверт с надписью "Найджел Сент Клер". - Конечно, - сказал Шульц. - Мы просто вторая сборная, вот и все. Ладно, удачи вам. - Вот все, что есть у нас по делу, Макки, - сказал Саймон. - Рапорты вплоть до сегодняшнего дня: преступник неизвестен, расследование продолжается, арест неминуем. Это все, что у нас есть. Удачи первой сборной и начхать на вас. - Мы не сами напросились, - сказал Эл Макки, усиленно разводя руками и пожимая плечами. - Думаете, оно нам надо? Куница с Хорьком были в хорошем расположении духа от всей этой выигранной добычи и особенно наслаждались видом страданий Шульца и Саймона. Оба детектива-гиганта были, наверное, единственные в Управления полиции Лос-Анджелеса, кто все еще стригся под бокс. Стричься им приходилось ездить в центр, к муниципалитету, к парикмахеру, еще помнившему, как это делается. Иногда, когда Шульц находился в особенно боевом настроении, он просил постричь его под полубокс и становился похожим на командира танка из вермахта. Куница говорил, что эти два громилы заслоняли солнце, когда входили в комнату. Хорек говорил, что когда эти два мастодонта спускались по ступеням, приборы регистрировали землетрясение 5.3 балла по шкале Рихтера. Услыхав, как два бегемота начали скулить и жаловаться Элу Макки на то, что у них забирают дело Найджела Сент Клера, Куница сказал, - Я не понимаю, с какой стати Макки с Уэлборном должны получить это горячее дело. В конце концов, Шульц с Саймоном раскрыли в прошлом месяце три с половиной убийства. - Что значит, три с половиной? - спросил Хорек, всегда готовый к роли доктора Ватсона. - Четвертая жертва отказалась умирать. - Ага, но если бы он умер, кто бы тогда сказал Шульцу и Саймону, кто его убил? - Это точно. Они еще ни разу не нашли ни одного преступника, если на него не указывали пальцем. И так далее. Но хотя Хорек и был сорвиголовой, носившем нож в своих мотоциклетных ботинках, ему хватало ума разговаривать не в полный голос, когда он издевался на Шульцем и Саймоном, которые однажды пригрозили скатать обоих нарков в маленькие волосатые шарики и повесить их в машине на зеркале заднего вида. Куница решил утешить огромных детективов свежей информацией. Шульц с Саймоном в последнее время ходили сами не свои с горя, что проиграли в суде дело об убийстве, где бульварный ковбой по имени Уильям Бонни Андерсон, он же Малыш Билли, застрелил трех добропорядочных граждан Лос-Анджелеса, двух из-за денег, одного - просто так, и был оправдан по причине недееспособности после того, как два психиатра (в таких случаях защита откапывала одних и тех же шаманов) убедили присяжных, что судьба Малыша Билли предрешилась в тот самый момент, когда мать окрестила его именем печально знаменитого бандита и дуэлянта с Дикого Запада. Куница подсунул Шульцу и Саймону адресок и телефон голливудского психа по имени Пэт Гаррет Уильямс, который, по убеждению Куницы, будет считать себя официально уполномоченным, если вместо шерифской звезды вручить ему значок с надписью "Ты сегодня не забыл обнять копа-безнравственника?" , имевший большой успех у гомосексуалистов города. Потом ему можно показать тюремный снимок, дать незарегистрированный пистолет и запрограммировать на то, чтобы он воссоздал сцену вековой давности и вышиб Малыша из-под его поганого стетсона, когда тот решит сходить в кофейную на Маккаден Плейс, чтобы подобрать себе очередного гомика в пассиве. - Может и получится! - сказал Шульц. - Звучит правдоподобно, - сказал Саймон.- Иногда вы, волосатики, можете подкинуть стоящую идею. Шульц даже разрешил Кунице перед выходом на охоту подержаться на счастье за свою прическу, поскольку сегодня нарки надеялись накрыть крупного торговца гашишем на Голливуд Хиллз. Между прочим, Шульц с Саймоном так обрадовались возможности заиметь своего собственного психа-борца за справедливость, что даже не заметили, как Эл Макки и Мартин Уэлборн похоронили все документы о деле Найджела Сент Клера в их последнем пристанище - грубом бумажном конверте - и начали с чистого листа. Первый ход - это не обязательно место преступления. Первый ход - это посещение места, где найден труп. Если они собирались прояснить это дело для капитана Вуфера, местом преступления могла бы оказаться вонючая Французская Ривьера, сказал Эл Макки. Чтобы прояснить это убийство, им придется использовать не только свои хитроумные, изобретательные методы. Им, возможно, придется на самом деле раскрывать его. Когда они подъехали к стоянке у павильона для боулинга на Гровер-стрит, Эл Макки осмотрелся и сказал, - На сей раз, напарник, нам придется чертовски здорово потрудиться, чтобы найти тощую наркоманку с толстым Буддой. - Что такой человек, как Найджел Сент Клер, мог делать у павильона для боулинга в такое время? - По-моему, надо начать с предположения, что тело здесь попросту скинули, - сказал Эл Макки. - У патологоанатома на этот счет есть сомнения. Положение тела говорит о том, что его убили здесь. Эла Макки всегда удивляло, насколько быстро Марти мог прочесть и усвоить полицейские рапорты, особенно такие путанные, как рапорты Шульца и Саймона, от которых сходили с ума окружные прокуроры, но которые редко заканчивались жалобой капитану Вуферу. В их общей массе в 560 фунтов было что-то, что никого не вдохновляло жаловаться на них. Даже врачи после медосмотров не посылали в Управление извещения о излишнем весе. У Шульца с Саймоном было ровно столько же лишнего веса, как у гризли в берлоге: он слишком много весит для своей же пользы, но никто не решается сказать ему об этом. - Давай начнем с места работы, - сказал Эл Макки. – Может, увидим пару кинозвезд. 4. МОГУЛЕНОК. Приближался полдень. Пространная речь заместителя шефа Френсиса стоила им времени, не говоря уж о деньгах. А потом капитан Вуфер теоретизировал на тему, что мог делать Найджел Сент Клер на автостоянке у павильона для боулинга, если его машину нашли в трех милях отсюда на Сансет Стрип. Эл Макки прилежно записывал то, что говорил капитан Вуфер, и эти записи лежали у него в кармане. В записях говорилось: «1. Позвонить Эмми насчет алиментов. Попросить отложить на 10 дней. Если нужно, поныть. 2. Позвонить адвокату Эмми, если она пошлет к черту. 3. Сказать адвокату Эмми, что он ничего не добьется, посадив одного из супругов в тюрьму. Главное - деньги, а не месть. 4. Позвонить Тельме (или тельминому адвокату) и сказать, что платить алименты двум женщинам - очень тяжело. Умолять о понимании, поскольку Тельма всегда была добрее, чем вторая сука. 5. Позвонить Джонни и Пити, когда они придут из школы, и сказать, что мы точно не сможем пойти на стадион в следующий уикенд. Сказать им, что они могут намекнуть маме, что бывший отчим чаще водил бы их на стадион, если бы у него имелись деньги. 6. Когда Эмми позвонит и начнет орать, что он использует детей в качестве экономического оружия, сказать ей, что неженки-бейсболисты и скупердяи-владельцы команд подняли цены на соревнования - выше некуда. И пробовала ли она в наши дни на стадионе «Доджер» покупать сосиски в тесте и орешки двум юнцам, голодным, как лесные волки.» Эл Макки на время отложил свои алиментные проблемы, когда они остановились у ворот знаменитой студии. Пока он предъявлял полицейский жетон и расписывался в регистрационной книге у охранника, Мартин Уэлборн изучал фотографии в деле. Он сразу разошелся во мнении с Шульцем и Саймоном, что в Найджела Сент Клера сначала выстрелили в висок, а потом в лоб. - Марти, ты только погляди на этот снимок, - сказал Эл Макки, когда они проезжали мимо спешащей актрисы в костюме индейской скво из искусственной замши. Она торопилась к гигантскому павильону под номером 2, и Эл Макки огорчился, когда увидел, что она повернула налево, а им нужно поворачивать направо к удивительно скромному трехэтажному зданию, где обитали Настоящие Удачники - могулы. Эл Макки ожидал увидеть нечто вроде рекламной картинки из «Плейбоя». - По-моему, ему сначала выстрелили в лоб, - сказал Мартин Уэлборн, когда Эл Макки остановился, чтобы пропустить процессию статистов в полицейской форме. - Подкрепление, - заметил Эл Макки, но Мартин Уэлборн даже не посмотрел в их сторону. - Взгляни-ка сюда, мой мальчик, - сказал Мартин Уэлборн. Он еще где-то находил в себе заряд энергии. Эла Макки расследование давно уже не волновало. Эла Макки ничто давно уже не волновало. Мартин Уэлборн держал перед запавшими глазами Эла Макки фотографию Найджела Сент Клера в морге. Труп усмехался им сквозь сломанные вставные челюсти. Кровь не смыли, и она растеклась по лбу, как пурпурные кружева. Глаза раскрыты и смотрят на них. Он умер с маской ужаса на лице. - По-моему, он знал, что его ждет, Алоизиус, мальчик мой. - По-моему, я знаю, что ждет нас, - сказал Эл Макки, наблюдая, как рыжая девица шести футов ростом в дорогих джинсах и свободной блузке шествует к двери с табличкой "Подбор актеров". Может после отставки ему удастся получить место охранника? Может ему надо подать заявление? В тот же момент еще одна огненноволосая красавица скользнула, как гепард, перед их машиной, улыбнулась смертельно худому детективу и вошла в ту же дверь. Может ему подать заявление в охранники сегодня же? Наплевать, сколько им платят! Внутренний вид здания разочаровывал меньше, чем внешний. По крайней мере на стенах здесь висели плакаты с рекламой фильмов: некоторые старые - вычурные и тщательно разрисованные, некоторые новые - яркие, бросающиеся в глаза. Рекламы известных фильмов, которые студия выпускала на протяжении трех поколений. Некоторые напоминали про покойных звезд, которых Эл Макки почти забыл. Некоторые рекламировали звезд сегодняшнего дня. Но за исключением плакатов, здание ничем не отличалось от офисов других фирм, принадлежащих гигантской корпорации. Эта студия была лишь одной паучьей лапкой, хотя, если говорить начистоту, самой известной. Еще один охранник направил их на третий этаж (Там не было даже лифта. Они что, издеваются? Даже в полицейских участках есть лифты!), где они обнаружили вместилище власти - кабинеты покойного Найджела Сент Клера, холостяка и бонвивана, президента фирмы. Его имя уже убрали из стеклянного указателя кабинетов рядом с лестницей. К концу недели его имя исчезнет с бланков. На стоянке его имя закрасили через 26 часов после того, как его вскрыл и осмотрел паталогоанатом, а затем переслал в похоронное бюро. (Говорили, что здесь ценится место на стоянке, а не доступные девицы). Между прочим, когда Мартин Уэлборн с Элом Макки вошли в его бывшую приемную, его бывшая секретарша стояла у окна и наблюдала, как сонный студийный маляр вписывает на стоянке новое имя. Она вздохнула и промокнула сверкающую каплю на щеке, когда Эл Макки показал полицейский жетон и попросил разрешения поговорить с Германом Сент Клером Третьим, новым временным главой киностудии. - По-моему, мы уже рассказали тем другим детективам все, что знаем, - сказала она, возвращаясь к своему столу, чтобы высморкаться в бумажный платок. Она была в самом подходящем для замужества возрасте, с задом, напоминающем арбуз, и глазами оцелота. Она была очаровательна. - Дело передали нам, - сказал Эл Макки. - Извините, но мы обязаны еще раз поговорить со всеми. - Это очень печально, - сказала секретарша. - Вот уже много дней подряд я не могу уснуть. Мы все любили старого мистера Сент Клера. - Затем она быстро добавила, - Не то, чтобы мы не любили нового мистера Сент Клера так же, как и старого... Просто... невыносимо видеть, как на стоянке закрашивают его имя. Сразу понимаешь, что его могло вообще не быть. Вы понимаете, о чем я говорю? - Да, это трагично, - сказал Эл Макки, заметив табличку на столе с ее именем - Тиффани Чарльз - и вспомнив, что ее телефон записан в рапорте Шульца и Саймона. - Ну, наверное, такова жизнь, - сказала Тиффани Чарльз в то время как Мартин Уэлборн оглядывал довольно скромную приемную, увешанную фотографиями ныне покойных и здравствующих Сент Клеров - больших и маленьких студийных боссов. Тиффани Чарльз вынула из ящика стола инкрустированную драгоценными камнями шкатулочку, проглотила две таблетки успокоительного, запила их минеральной водой и сказала: - Я могу придумать только одну еще более печальную вещь: это если из тротуара на бульваре Голливуд выломают вашу звезду. Эта мысль заставила ее содрогнуться, но она представила себе двух огромных, потных рабочих, сексуально разламывающих кирками асфальт, и немного пришла в себя. Тогда она обратила внимание, что удлиненные печальные глаза Мартина Уэлборна становились чувственными, когда он смотрел прямо в глаза. Он был не очень старым - примерно такого же возраста, как папа Тиффани Чарльз, что само по себе уже возбуждало. И он был довольно рослым парнем с красивым телом. Интересно поглядеть на его ягодицы. Тиффани Чарльз испытывала слабость к моложавым пожилым мужчинам, таким как этот, и к огромным потным животным, которые действовали напрямую и никаких тебе заигрываний. Это ей напомнило о деле: - А что случилось с другими двумя детективами? Их не ранили, не убили? - Детективов ранят только в кино, - сказал Мартин Уэлборн, и его мальчишеская улыбка заставила Тиффани Чарльз почти позабыть больших потных животных. - Кто вам делает зубы? - спросила она. - Они у вас великолепные. - Господь бог, - сказал Мартин Уэлборн. - Вы хотите сказать, что у вас настоящие зубы? - Да. - О-о! - сказала Тиффани Чарльз, разрывая сердце Элу Макки. - Вернемся к покойному мистеру Сент Клеру, - сказал Эл Макки - воплощение долга. - Ну что же, - философски сказала Тиффани Чарльз, - нельзя же все время думать о прошлом. Мистеру Сент Клеру это бы не понравилось. Он говорил, что о тебе судят по твоей последней вечеринке. Что было одним из последних прощальных слов Найджелу Сент Клеру в этом кабинете. Когда их пропустили во внутренний офис преемника Найджела Сент Клера, Германа Сент Клера Третьего, двадцатипятилетнего выпускника Лос-анджелесского университета, имеющего множество мохнатых и длинных рук, он диктовал письмо своей стенографистке, Джильде Латур. Готовься не к стенографии, а к стено-графии и голо-графии, говорили ей, этот помоложе своего дяди Найджела. - Отдохни, Джильда, - сказал Герман Третий стенографистке. Эл Макки не поверил своим глазам: в ней росту, по меньшей мере, девять с половиной футов, и она умеет писать письма? Страна чудес! И офис был получше. Куча европейского антиквариата (здесь его называли восстановленная мебель), фотографии Германа Третьего с кинозвездами и государственными деятелями, несколько оригиналов рекламы картин, выпущенных студией и ставших киноклассикой, и целый лес раскидистых папоротников, бросающих таинственную тень на скульптурный подбородок Германа Третьего. У могуленка было костоломное рукопожатие. - Рад познакомиться. - Он радостно улыбался, заставив Эла Макки подумать, кто делает его зубы. - Мы сожалеем, что вынуждены вновь задавать вам вопросы, - сказал Эл Макки, когда обоих детективов подтолкнули к восьмифутовой софе из мягкой серо-стальной кожи, напротив которой стояли два журнальных столика, сплошь покрытые киножурналами. Один из них был открыт на объявлении во всю страницу жаждущей славы и обнаженной до пояса актрисы. Она была красавицей, но казалась несколько плоскогрудой. Эл Макки наклонился, чтобы получше ее разглядеть. Подпись под фотографией гласила: "Вы верите, что мне только десять?" - Хорошая идейка, как вы думаете? - спросил Герман Третий. Эл Макки посмотрел на Мартина Уэлборна. Жаждущей славы актрисе было всего десять лет. Потом Эл Макки заметил два раскрытых тома размером с телефонный справочник, содержащие фотографии актеров и актрис. Дальше лежала книга поменьше с именами режиссеров и их импресарио с пометками на полях, которые, казалось, сделаны каким-то шифром. - Надо знать слабости врагов, - подмигнул им Герман Третий, - если хотите договориться. Эй, а вы знаете Ральфа Вайзенхарта, он работает по убийствам в участке Беверли Хиллз? - Нет, - сказал Мартин Уэлборн. - Кажется, не знаю, - сказал Эл Макки. - Нет? Странно. Я думал, все парни, которые работают по жмурикам, друг друга знают. - Он посмеялся над своей шуткой, его не поддержали, и он сказал, - Я часто хожу с Ральфом в тир. Я с ним познакомился, когда он работал по квартирным кражам. Он приехал ко мне по коду 4-5-9. Трясли хату. По два раза за неделю, пока мы с Ральфом не нашли отпечаток на жалюзи и посадили одного наркомана с Ист-Сайда. Отпечаток тянул всего на восемь точек, поэтому только мои показания отправили подлеца в Большое К. Герман Третий исчерпал все знание жаргона, который он почерпнул из шести фильмов отца про полицейских, и тем не менее, не получил в ответ ни одной улыбки. - Хотите выпить? - сказал он наконец. - Мне бурбон, - улыбнулся Эл Макки. - Мне водки, если есть, - улыбнулся Мартин Уэлборн. Увидев, в конце концов, дружеское расположение, Герман Третий весело вызвал Тиффани Чарльз и заказал выпивку для копов и минеральной воды для себя. Герман-младший, как и Герман-подлинный, были могулами-космополитами, они почти не занимались воспитанием своих отпрысков. Герман Третий так и не научился начинать любой разговор, не почувствовав, что нравится собеседнику или может ему понравиться. Улыбки копов его убедили. Пока детективы сидели на серо-стальной софе, они опрокинули по две порции каждый и съели несколько сэндвичей с мясом. Герман Третий рассказал им все, что знал о последнем вечере своего холостого дядюшки на этой грешной земле. Это заняло у него полторы минуты. - Какого черта дядя делал у павильона для боулинга? У моего деда есть павильон для боулинга в доме, и дядя Найджел никогда там не играл. Дядя Найджел сказал слуге, что собирается выйти на часок, но так и не вернулся. Затем он начал рассказывать о себе. Что заняло 45 минут и могло бы не закончиться вообще, если бы он не заговорил о диких животных в джунглях. - Ты не соображаешь в карате, Эл? - спросил Герман Третий в то время как Эл Макки прикидывал, стоит или нет пропустить третий бурбон. Было всего лишь два часа дня. - Да не очень, Герман. Я, в общем-то, в отвратительной форме. - Да? Плохо. Я участвую во всех забегах на десять километров. Я вообще бегаю по шесть миль в день. Пульс - 52. У меня крутая и опасная работа, Марти. Надо держаться в форме. Эти сволочи норовят вцепиться в горло. Всего лишь на прошлой неделе какой-то недомерок-импрессарио пытался выбить у меня миллион сразу и десять процентов с доллара после выхода картины на экран! Это вонючие джунгли, Марти. Ты не поверишь. Они все животные! - Я верю, Герман, - сказал Мартин Уэлборн, спокойно потягивая водку. - Знаешь, что сейчас говорят, Эл? - сказал Герман Третий. - Говорят, что миллион - это масштаб расценки! Вот что говорят эти вонючие импресарио. Миллион - масштаб расценки! Теперь ты понимаешь, почему мы, те кто в ДЕЛЕ, почти умираем с голоду? Никто не может получить ни цента прибыли. Скупердяи! У тебя какое оружие, Марти? - Оружие? А-а, всего лишь "смит-и-вессон" 38 калибра с четырехдюймовым стволом, - пожал плечами Мартин Уэлборн. - И это все? - Герман Третий был явно разочарован. - Мне нравится магнум-357. - Он прицелился из своего воображаемого магнума и заорал, - Ба-а-абах! - Чем до полусмерти напугал Эла Макки, в результате чего он разлил третью выпивку. - Я знаю, как все уважали вашего дядюшку, - сказал Мартин Уэлборн, - но, скажите пожалуйста, кто мог его убить? - Фу! - сказал Герман Третий. - Это было настолько грубо. Папа сделал фильм о таком убийстве. А я не хочу. Я не люблю такое насилие. Вся эта грязь... мне от нее не по себе. Мне нравятся чистые раны и не в лицо. Ты поверишь, Эл, надо иметь отличного гримера, чтобы делать мешки с кровью, иначе никого не купишь, когда крупным планом показывают входное от 357 калибра. Теперь зритель пошел искушенный. - Верю, - сказал Эл Макки. - Видишь этих голых мужиков? - Герман Третий показал на книжную полку, в которой стояли три статуэтки Оскара. - Зрителю не нужны поддельные раны. Вот в чем все дело. Ты меня понимаешь, Марти? Оба детектива кивнули. Угощал Герман Третий. Его коронки сияли на загорелом лице. Он был убежден, что нравится этим парням. Он был убежден, что они нормальные парни. С таким нормальными парнями он с удовольствием раскрыл бы какое-нибудь убийство. Можно себе представить, что все скажут, если он поможет раскрыть убийство дяди Найджела. Это потрясет всех. Это потрясло его, лишь только он об этом подумал. Убийца дяди Найджела в прицеле магнума, это же вещь! - Ба-а-а-бах! - заорал Герман Третий, на этот раз испугав до полусмерти и Эла Макки, и Мартина Уэлборна. - Слушайте, ребята, - сказал Герман Третий, - в пятницу на той неделе мой двоюродный брат Сид устраивает ужин в доме деда на Холмби Хиллз. У меня убийственная идея! Что если вы туда придете...под крышей? Там будут все люди ДЕЛА. Мы можем составить список подозреваемых. Я могу вас представить как, ну скажем, лоббистов из Вашингтона по охране окружающей среды. Ужин должен собрать средства для защиты сосен от алчных интересов лесопромышленников. Детективы обещали прийти на ужин. Эл Макки ни за что не хотел пропускать его после того, как услыхал, что Герман Третий пригласил обеих секретарш. Эл Макки был почти уверен, что Джиль де Латур ему подмигнула, когда принесла четвертый бурбон со льдом. Он на самом деле стал испытывать теплые чувства к загорелому могуленку. Герман Третий явно не жалел денег и мог исполнить любое пожелание детективов. Кроме того, он вроде неплохой парнишка, и голос у него был в точности, как у Дональда Дака. 5. УЛИЧНЫЕ ЧУДОВИЩА. Когда Эл Макки впоследствии вспоминал дело Найджела Сент Клера, он думал над тем, не имело ли оно какого-то особого смысла: ведь, как и в жизни, эти, на первый взгляд не связанные между собой инциденты, соединили всех участвующих и не участвующих в нем в бесконечную цепь. Иначе, как мог стать первой ниточкой в клубке событий мочившийся на глину морской пехотинец? Пока Эл Макки с Мартином Уэлборном прощались с Германом Третьим и пока морской пехотинец спокойно мочился на глину, какой-то гомик с бульвара Голливуд ошивался на углу Маккаден Плейс и увидел, что Тираннозавр, оказывается, жив и здоров и не спеша идет по бульвару, одетый в синюю полицейскую форму. Он, естественно, имел ввиду уличное чудовище, Бакмора Фиппса, который находился сегодня прямо-таки в восхитительном настроении. Причина восторга Бакмора Фиппса шла рядом с ним: это был его старый напарник Гибсон Хэнд. И гомику достаточно было лишь одного взгляда на этого ниггера, чтобы понять: пора смываться. На самом деле Бакмор Фиппс больше не замечал, что Гибсон Хэнд ниггер. Бакмор Фиппс ненавидел всех ниггеров. Он также ненавидел латинов, косоглазых, жидов, судей, адвокатов, педерастов, наркоманов, журналистов, политиков вообще, демократов в частности, своих братьев и сестер, шефа полиции, свою бывшую жену - точно, и многих других, за исключением горстки копов. Гибсон Хэнд был одним из немногих людей, которых он не ненавидел. Причиной того, что он не ненавидел Гибсона Хэнда, было то, что Гибсон Хэнд ненавидел всех, без исключения. Гибсон Хэнд с самого начала почувствовал, что его напарник сделан из того теста, которое чаще всего попадает в полицейский фольклор. Его ожидания оправдались в ту ночь, когда в мусорном баке универсального магазина нашли расчлененный труп. Мальчишка-грузчик вначале подумал, что это манекен, поскольку у трупа не было ног. Затем он увидел, что ноги лежат за мусорным ящиком, где их едят крысы. Когда его перестало тошнить, он вызвал полицию. Покойная оказалась восемнадцатилетней поклонницей спорта из Помоны, считавшей, что путешествия "автостопом" способствуют культурному обогащению, и "голосовавшей" до тех пор, пока ее не подсадил к себе в машину и не распилил на кусочки один из многочисленных маньяков на автомобилях, которые рыскают по дорогам в поисках прибыли и развлечений. Когда Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом подкатили на своей черно-белой патрульной машине, труп девушки был уже обескровлен. Парнишка - его голубые глаза "плавали", а рука держалась за судорожно дергающийся живот - показал на мусорный ящик и попытался убежать в магазин. Что случилось потом в действительности - об этом можно только догадываться. Что случилось потом, по словам Гибсона Хэнда, вознесло Бакмора Фиппса на вершины легенд. Хотя все знали, что Гибсон Хэнд был даже большим лжецом, чем Бакмор Фиппс, и что они оба могут наплести все, что угодно, лишь бы оказаться увековеченными в полицейском фольклоре, тем не менее распространилась история, что когда Бакмор Фиппс увидал безногое, окровавленное тело болельщицы, он обернулся к парнишке-грузчику, обнажив по меньшей мере восемь ослиных зубов, и сказал: - Эй, малыш, тебе нравится буги-вуги? А потом, по свидетельству Гибсона Хэнда, он наклонился и вынул гипсовой белизны торс из мусорного ящика, и держа его подмышки своими здоровенными, как лопата, лапами, - голова трупа моталась из стороны в сторону, язык распух и стал синим, как форма Бакмора Фиппса, - огромное уличное чудовище в свете фар полицейской машины сплясало разбитную польку под Юла Бриннера, припевая "Дава-а-ай станцуем ла-ла-ла. Взлетим на ярком облаке под музыку ла-ла..." Гибсон Хэнд рассказывал, что они с Бакмором Фиппсом так хохотали, что едва не опоздали убрать труп в ящик и привести в чувство мальчишку прежде чем первая машина с детективами въехала на пустынную автостоянку. В конце концов Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом вместе перевелись в Голливудский отдел. Они начали все делать вместе. Для них это было самое близкое подобие любви. Они были предназначены друг для друга. Но, как часто случается, вмешалась судьба и разрушила расцветшую привязанность двух уличных чудовищ. Гибсон Хэнд получил долгожданное назначение в службу наблюдения. Когда он прощался с Бакмором Фиппсом, он почти расплакался. Он поклялся, что придет день, и он вернется. Он объяснил Бакмору Фиппсу, что он просто не может упустить случай поработать в наблюдении. Нигде больше в управлении не получишь возможности убивать людей так часто, как это делается в наблюдении. Бакмор Фиппс обещал Гибсону Хэнду, что никогда его не забудет. Тем вечером на стоянке возле Голливудского участка они долго хлопали друг друга по плечам и были близки к сцене, недостойной мужчины. Гибсон Хэнд пошел работать в наблюдение, получил горяченькое дельце и укокошил пару человек в самую первую неделю. Его посадили в большой винный магазин на бульваре Олимпик. В то время вошли в моду смешанные бандитские пары. Если они грабили в белом квартале, то машину вел белый бандит, а его чернокожий напарник прятался на полу. И наоборот в черном квартале. Винные лавки в гетто приносят больше прибыли, но брать их рискованней из-за арсеналов, которые держат их хозяева. Гибсон Хэнд сидел в одиночестве в задней комнате магазина за стеклом, которое снаружи казалось зеркалом, и смотрел телевизор. Дверь была закрыта не полностью, когда он услышал: "А ну, к стене, сволочи!" Господи Иисусе, Они же все так говорят! Он выключил телевизор, взял "Итаку" и снял ружье с предохранителя, придерживая его большим и указательным пальцем, чтобы не было слышно щелчка. Белый бандит был в резиновой маске поросенка, закрывавшей всю голову. Он также надел серые хлопчатобумажные рабочие перчатки. Маска была ему велика. Он всасывал и высасывал ее вместе с дыханием. В правой руке он держал старый армейский пистолет и водил им взад-вперед перед лицами окаменевших продавцов. Гибсон Хэнд знал, что ребята из засады на улице уже должны были идти к нему на помощь. Он ждал, пока бандит возьмет добычу. Хватай денежки, белокожий малыш! Брось размахивать этой штуковиной. Бери деньги, мальчик. Бери деньги. Гибсон Хэнд вспотел, держа наготове ружье, и поджидая, пока они возьмут кассу и направятся к двери. Тогда продавцы в безопасности. Тогда бандиты повернутся к тебе спиной. Тогда ты можешь "стрелять в деньги". Прямо в спину подонку. А потом уже можно кричать: "Стой! Полиция!" После того, как он благополучно скончался. Гибсон Хэнд знал, что копы, которые сначала кричали, а потом давали себе безумную, проклятую возможность быть застреленными, существовали только на целлулоидной кинопленке, но не в реальной жизни. Где же, черт его побери, негр? А вот и он. Проклятье! Его напарником был один из этих тупых нищих ниггеров. Он наверное пробыл последние двадцать лет в тюрьме и не заметил, что блестящие прямые брюки больше не носят. Даже сутенеры. На нем была маска, прикрывавшая лишь лицо. Дракула. Волосы завитые и замотаны в тряпочку. На ногах - широконосые в дырочках ботинки. Ботинки с тысячью глаз, как говорили раньше. Где, к дьяволу, он откопал это старье? Никто эти тряпки уже не носит, тупой ты ниггер! Гибсон Хэнд рукавом вытер пот с глаз. Черная половина пары подошел к зеркалу с наружной стороны и посмотрелся в зеркало через прорези маски Дракулы. Она была из пластика, не из резины. Она не втягивалась и вытягивалась, когда он дышал. Он просто тупо посмотрелся в зеркало. Тупой ниггер в маске вампира и с тряпкой на тупой вонючей башке. Держащий в руках крупнокалиберный обрез. Глядящий прямо в лицо умывающемуся потом Гибсону Хэнду, которого он не мог увидеть. Теперь добыча в руках белого. Черный смотрелся в зеркало. Он все еще смотрелся, когда Гибсон Хэнд, поддавшись порыву, прижал дуло ружья к стеклу и выпустил заряд из дюжины крупных массивных дробинок. Зеркало взорвалось в лицо вампиру. Белый бандит завизжал от потрясения и ужаса, когда его напарник, без маски и большей части головы, пролетел по полу винного магазина так быстро теряя кровь, что скользил по ней. Мертвое тело швырнуло через весь магазин до прилавка. Белый бандит все еще визжал, когда Гибсон Хэнд выскочил из задней комнаты и вторым выстрелом из "Итаки" буквальным образом вышиб его из грошовых туфель в вечность. (Даже у него были вышедшие из моды туфли. Оба они оказались досрочно выпущенными из тюрьмы Фолсом и оба до сих пор одевались по моде начала 60-х. Бедный старый Кэл Гринберг единственный пожалел их, задавая себе вопрос, не слушали ли случайно они Глена Миллера). Затем Гибсон Хэнд подошел к своей второй жертве и стащил поросячью маску с лица дергающегося в судорогах тела. Когда его помощники вбежали в магазин, они обнаружили, что Гибсон Хэнд держит маску перед лицом и говорит: "В-в-вот и все, ребятишки!" Его тут же перевели обратно в голливудский патруль. Он был в безысходном отчаянии, поскольку там, конечно, не подвернется столько возможностей убивать людей и выполнять другую полезную полицейскую работу. Поэтому Гибсон Хэнд вернулся и шел теперь по бульвару Голливуд вместе с Бакмором Фиппсом. И, неведомая уличным чудовищам, вот-вот должна была случиться первая зацепка в деле Найджела Сент Клера: морской пехотинец мочился на глину. Морским пехотинцем, о котором идет речь, был восемнадцатилетним рядовым первого класса из Миннеаполиса по имени Гладстон Кули. Швед во втором поколении со стороны матери, он вместе с ее кровью унаследовал лучшие внешние черты викингов. Он был высок, и, как говорят в скульптурных мастерских, сложен так, как Микеланджело хотел бы видеть Давида. У него были золотистые кожа и волосы, и ярко-синие газа. Его единственный физический недостаток - случайный прыщик на теле от слишком усердного применения детского масла во время сеансов позирования. Коэффициент его умственного развития приближался к комнатной температуре, что делало его чрезвычайно исполнительным, отсюда - отличная модель для скульпторов и довольно сносный морской пехотинец. Во время своих трехдневных увольнений из Кэмп-Пендлтона он зарабатывал до 400 долларов, позируя для скульпторов и фотографов в Голливуде. Он зарабатывал еще 200 долларов в качестве мальчика по вызовам для разборчивых клиентов, бесплатно селился в одном из северо-голливудских отелей просто потому, что находился на вызовах, и смотрел "Американский Джиголо" двадцать два раза. Он хотел посмотреть его в двадцать третий раз в тот день, когда мочился на глину. В общем, к его помощи прибегали не в первый раз. И не так уж это редко в Голливуде. Скульптурная мастерская была небольшой и находилась на втором этаже, над магазином, где продавались кальяны, мундштуки для окурков и звездная папиросная бумага. Когда Гладстона Кули вызывали именно для такой работы на скульпторов, ему приходилось выпивать кварту Пепси-колы каждые 12 минут. Преподаватель, нанимавший его, утверждал, что мочевая кислота придает глине жизненность и делает скульптуру одухотворенной. Но даже со своим коэффициентом умственного развития Гладстон Кули догадывался, что ученики скульптора - просто Дети Удачи, и если они хотят платить ему пятьдесят долларов в час, его дело - писать на глину, из которой они лепят. Но какой-нибудь скульптор из одиннадцати, лепивших на длинном столе, на котором морской пехотинец позировал в обнаженном виде, если не считать ленту с индейским рисунком на лбу, обязательно просил Гладстона быть другом и брызнуть пару лишних раз на его личную кучу глины. Гладстон был исполнительным юношей и всегда пытался угодить просящему, пока они снабжали его бутылками с Пепси-колой. (Компания оскорбила его лучшие чувства, отказавшись платить за рекламу своего напитка при позировании и тем самым помочь им выиграть войну против Кока-колы). В этот день он пописал на три личные кучки в дополнение к общему чану. Затем разразился спор между скульптором, получившим индивидуальную помощь, и не получившим. И как Гладстон Гули ни старался, он не мог выжать из себя ни капли для рассерженного скульптора даже после того, как вылил в себя одну за одной две кварты Пепси. Причиной было, конечно, напряжение от работы. Принимая во внимание злобные выпады и визгливые угрозы, носившиеся взад-вперед, надо констатировать, что он просто высох. Ревнивый скульптор, на глину которого не пописали, схватил свою кучку и швырнул ее в того, кому пописали. Завязалась драка, которую не смог остановить даже преподаватель и благодаря которой Гладстону Кули захотелось домой, в свой тихий взвод автоматчиков. И он пошел бы домой, только скульптор, которому пописали больше, чем он того заслуживал, ответил на брошенную в него глину, подняв со стола мокрый глиняный шар и запустив им в своего антагониста. Он промахнулся, и шар вылетел из открытого окна и упал на бульвар Голливуд, где сбил фуражку с Бакмора Фиппса. Бесконечная цепь случайностей… Когда с Бакмора Фиппса слетела фуражка, он стоял на бульваре и выписывал штраф за стоянку в неположенном месте владельцу ярко-красного «кадиллака» с откидным верхом - огорченному негру-сутенеру, который напрасно апеллировал к Гибсону Хэнду как брату по крови с просьбой отпустить его. Его все равно через два дня посадят в тюрьму из-за того, что одна шлюха подала на него в суд, утверждая, что он якобы сломал ей ногу. Да кто, кроме подлых баб-феминисток в составе присяжных, поверит, что собственными руками можно испортить принадлежащий тебе хороший товар? Гибсон Хэнд сосал сигару и с симпатией кивал сутенеру. И каждый раз, когда сутенер с мольбой кидался к неумолимому Бакмору Фиппсу, Гибсон Хэнд вынимал изо рта сигару и продолжал украдкой прожигать складную крышу Кадиллака. К тому времени, как сутенер готов был отъехать, а Бакмору Фиппсу сбили фуражку с его квадратной головы, Гибсон Хэнд умудрился прожечь дыру размером с серебряный доллар, внеся свою лепту в борьбу феминисток в составе присяжных. - Какой хрен сбил мне фуражку? - заорал Бакмор Фиппс, когда его синий полицейский головной убор отлетел на проезжую часть, и был смят отъезжающим сутенером в Кадиллаке. Бакмор Фиппс поднял расплющенную фуражку и сказал, - Гибсон, какой козел сбил с меня фуражку? Гибсон Хэнд не видел глиняный снаряд и подумал, что она просто слетела с головы Бакмора Фиппса, когда тот выписывал штраф на ветровом стекле автомобиля. - Я не видел никого, кто мог сбить с тебя фуражку, Бакмор. Сутенер ее не сбивал. - Гибсон, но кто-то ведь ее сбил, - сказал Бакмор Фиппс с малиновым лицом и убийственно сузившимися глазами. - И ПОСМОТРИ, ЧТО С НЕЙ СТАЛО! Сутенерский «кадиллак» превратил ее в берет, это точно. Лакированный козырек погнулся и оторвался. Тулья смялась. Ремешок скрутился, как аксельбант. - Это же мятый чепчик, Бакмор, - печально рассмеялся Гибсон Хэнд. - Они мне заплатят! - пообещал Бакмор Фиппс, дико озираясь. Как раз в тот момент еще один скользкий глиняный шар вылетел из окна на втором этаже. Наверху разгорелась настоящая битва. Гладстон Кули спрыгнул со стола и уже скользнул в свои черные узкие трусы, когда все вокруг начали швыряться глиной. Со стен капала моча вперемежку с Пепси, и стоял такой ор, что никто не слышал, как Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом мчались наверх через три ступеньки, горя жаждой мщения. Бакмор Фиппс остановил пандемониум, заорав, - КАКОЙ ХРЕН ТРЕСНУЛ МЕНЯ ПО ТЫКВЕ? Сразу ставшая молчаливой стайка скульпторов заторопилась, подбирая свои береты, ища раскиданные инструменты, собираясь с духом, чтобы быстро рвануть в дверь. Но только ее от косяка до косяка закрыли могучие плечи чернокожего копа с лицом бешеного добермана. - Я могу объяснить вам, офицер, - сказал манерный скульптор-негр в широченном лимонно-желтом галстуке. - Мы лишь... - К стене, голуб-бок! - зарычал Бакмор Фиппс. - Никто ничего не будет объяснять, пока я не узнаю, кто сбил с меня фуражку! К счастью, ни Бакмор Фиппс, ни Гибсон Хэнд не подозревали, чем размягчали глину, иначе в тот день визжащие скульпторы сыпались бы из окна, как конфетти. - Ты кто такой, - потребовал ответа Гибсон Хэнд у дрожащего морского пехотинца, отчаянно пытающегося втиснуться в свои модельные французские джинсы. Они его обтягивали настолько, что ему приходилось ложиться на спину, чтобы застегнуть ширинку. Обычно он подкладывал в пах поролон, чтобы набить себе цену, но в данную минуту он об этом не беспокоился. Он лишь изо всех сил пытался влезть в эти проклятые джинсы. Наконец, он их одолел, вскочил на ноги и сказал, - Рядовой первого класса Гладстон Кули, сэр! Корпус морской пехоты США! Затем Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом замычали, как пара бычков. Еще один морской пехотинец! И Бакмор Фиппс, и Гибсон Хэнд служили в Пятой бригаде морской пехоты, и им было стыдно оттого, что их брата полным-полно на Седьмой авеню и в "голубых" барах. - Ты знаешь, Бакмор, если так пойдет и дальше, им придется набирать морских пехотинцев из Христианской организации молодых людей или из Армии спасения, - сказал Гибсон Хэнд. В то время как все скульпторы стояли у стен в ожидании приказов от уличных чудовищ, Гибсон Хэнд обнаружил в стенном шкафу с глиняными кувшинами трясущуюся четырнадцатилетнюю девочку. Она убиралась в мастерской, и ее работа заключалась в том, чтобы убирать с пола лишнюю мочу и по первому требованию бегать за Пепси. - Ну-ка выдь оттуда, - сказал он, и веснушчатая девчушка выползла из шкафа, уставившись на свои побитые туфли. - Ты откуда, малышка? - спросил Бакмор Фиппс. - Из Калвер-сити, - пропищала она. - Ты когда убежала из дома? - спросил Гибсон Хэнд. - Два дня назад. Я остановилась в квартире в Восточном Голливуде с другом. Гибсон Хэнд решил продемонстрировать свои редко выходящие наружу отцовские чувства. - Ладно, можешь оставаться в Восточном Голливуде со своими друзьями. Но если вдруг ты так и думаешь сделать, то на твоем месте я бы лучше сразу пошел и спрыгнул с крыши, а не стал бы ждать, пока какой-нибудь восточно-голливудский подонок вломится на твою хату. А так ты не узнаешь, что ощущаешь, когда тебе консервным ножом пилят глотку. И когда ты уже умрешь, им придется договариваться, кто на тебя, мерзавку, влезет первым, а это не по ним, потому что они любят, когда ты лягаешься и визжишь. А теперь, КАТИСЬ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ В СВОЙ КАЛВЕР-СИТИ! Когда девочка сломя голову неслась вниз по лестнице, Бакмор Фиппс повернулся к Гибсону Хэнду и искренне сказал: - Это очень благородно с твоей стороны, Гибсон. Надо иметь большое сердце, чтобы дать добрый совет сбежавшей из дому малышке. Затем они приступили к делу. Два скульптора - один грек, второй турок – естественно, обвиняли друг друга за тот прошедший мимо цели бросок, что сбил фуражку с Бакмора Фиппса. Бакмор Фиппс спросил у Гибсона Хэнда, кого арестовать. - Мне наплевать, - пожал плечами тот. - Они оба ведь чурки. Они уже собирались стащить по ступенькам обоих чурок и придумывали, за что их арестовать, когда Гладстон Кули сказал: - Сэр, я надеюсь вы не обязаны докладывать моему командованию или еще куда-нибудь? - Дай-ка я погляжу на твои документы, - повинуясь импульсу сказал Гибсон Хэнд. Бакмор Фиппс зло посмотрел на рядового первого класса и сказал, - Если бы в ту большую войну у нас были дубы вроде тебя, им пришлось бы отсасывать наш флаг до умопомрачения, чтобы он встал на Иво Шиме. И когда Гибсон Хэнд выхватил у Гладстона Кули увольнительную, вместе с ней выпал клочок бумаги. - Имя вроде знакомое, Бакмор, - сказал он, глядя на бумажку. - Я не помню, где я его слыхал, но я его где-то слыхал. Бакмор Фиппс прочитал записку, в которой говорилось: "Найджел Сент Клер" и был записан телефонный номер. - Да, я это имя тоже где-то недавно слыхал. Кто это? - спросил он морского пехотинца. Но затем причуды судьбы не только спасли грека с турком от нар в камере, но и вызвали случай, сделавший Бакмора Фиппса и Гибсона Хэнда не легендой лос-анджелесской полиции, а насмешкой. Они ясно и четко услышали звонок сигнализации у выхода из мастерской на первом этаже. Бакмор Фиппс посмотрел на Гибсона Хэнда, на часы и сказал, - Всего три часа. Кто-то проверяет сигнализацию. - Простите меня, офицеры, - сказал грек, явно не желавший делить с турком комнату в отеле с решетками на окнах. - Если вы выглянете из заднего окна, это возможно окажется сувенирным магазином Бэтбайта. Сегодня он закрылся в двенадцать. Я случайно проходил мимо и... Гибсон Хэнд подошел к окну, выглянул в переулок и увидел, что дверь магазинчика Бэтбайта выбита с петель. - Это же 4-5-9, Бакмор! Пошли брать! Поэтому весь класс скульптуры, как один человек, с облегчением выдохнул и двинулся по домам вместе с рядовым первого класса Гладстоном Кули, которому рычащий черный коп торопливо отдал документы. Уличные чудовища уже грохотали по ступенькам черной лестницы, намереваясь схватить бандита за лапы в тот момент, когда он запустит их в сладости. Только в сувенирном магазинчике Бэтбайта продавались не сладости. Там продавались кожаные маски для "рабов", кожаные мухобойки для "хозяев", полицейские дубинки для "рабов" и "хозяев". Там продавались наручники, плети и даже "испанские сапоги" (некоторые удовольствия стоят больших денег), а также некоторый другой отборный инструментарий, который, как признались Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом, сгодился бы при некоторых их допросах. Они поймали до ушей накачавшегося наркомана по имени Граммофон Джонсон - опустившегося на дно бывшего диск-жокея - с охапкой садомазохистских журналов, который делал уже второй заход к своему полуразвалившемуся "шевроле". Граммофон Джонсон был из тех незадачливых воров, которые всегда убегают от полиции, даже когда видят нацеленное в лоб оружие и прожектора в темноте. На протяжении пятнадцати лет неудачных взломов полиция ранила его пять раз. Он был из тех жуликов, о которых копы говорят: "Ты знаешь старика Граммофона?" - "Конечно, я в него пару раз стрелял". Но сегодня не было нужды стрелять в Граммофона Джонсона. Он путешествовал на малой скорости, как в замедленной съемке, и думал, что удирает со всех ног. Он решил ограбить магазин после принятия дозы в два грамма хорошего героина, и у него перед глазами плыли летающие жирафы и большие разноцветные жуки, поедающие друг друга, когда Гибсон Хэнд приподнял его над тротуаром. - Граммофон, какого дьявола ты тут делаешь? - с отвращением сказал Бакмор Фиппс.- Я хочу сказать, это же посреди бела дня, черт бы тебя побрал! - Здорово, Бакмор. Здорово, Гибсон. - Граммофон Джонсон глупо улыбнулся, обнажив ряд корявых черных пеньков, оставшихся от его зубов. - Я все объясню. Я познакомился с этими чудиками-мазохистами. Они носят с собой громадную палку. Назовем ее отделом образования. Тот, что побольше, всю дорогу лупит своего друга, когда надо и когда не надо. Хотя вроде нормальная пара. Они и послали меня на эту работу. Сказали, что им нужно еще чего-то для сегодняшней вечеринки. Предложили целый пакет белой неразбавленной китайской "пыли". Что я мог им ответить? - Проклятье! Посреди бела дня! Мне бы надо заставить тебя побежать и пару раз подстрелить, - с отвращением сказал Гибсон Хэнд. - В чем дело, офицеры? - сказал какой-то человек, спешащий к ним от "линкольна", который он только что остановил в переулке. - Мне жаль, что так получилось, Бакмор, - заныл Граммофон Джонсон. - Я от этих чудиков с кнутами и прочим делом начинаю нервничать. Я думал, может стоит начать работать на других ребят, которые грабят, чтобы хоть немного поправить головку. - Меня зовут Харви Х. Фэрчайлд, - произнес человек, протягивая Гибсону Хэнду визитную карточку. - Один из моих продавцов сказал, что сработала сигнализация, и я кинулся сюда как можно быстрее. Итак, пока Гибсон Хэнд держал Граммофона Джонсона рядом с полицейской машиной, Бакмор Фиппс взял с Харви Х.Фэрчайлда заявление о взломе и помог снова включить сигнализацию. Харви Х. Фэрчайлд был розовым и добродушным, с телом, напоминающем грушу. Он щеголял кучей цепочек и перстней и шелковым костюмом, от которого не отказался бы и Бакмор Фиппс, чтобы появляться в нем в торжественных случаях в "Сверкающем куполе". Харви Х. Фэрчайлд сказал Бакмору Фиппсу, что торговля игрушками для садомазохистов была для него делом прибыльным, но противным, и дал клятву, что как только у него соберется кругленькая сумма, он это дело бросит и купит куриное ранчо в Согусе. В общем и целом он оказался неплохим парнем. Он курил настоящие кубинские сигары и угостил одной Бакмора Фиппса, когда копы оставили его за починкой своей двери. Только это была не его дверь. Это был не его магазин. Как позже восстановили детективы, после того, как он прошел в взломанную заднюю дверь магазина Бэтбайта, он потихоньку пробил стену в соседний ювелирный магазин и исчез с часами, кольцами и ожерельями на 275 тысяч долларов. Поэтому туго пришлось обитателям бульвара в течение следующих нескольких недель, пока Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом старательно гнали самую память о своем Ватерлоо от рук Граммофона Джонсона и будущего трупа, называвшего себя Харви Х. Фэрчайлдом. В эти унизительные для себя дни Бакмор Фиппс сломал два коренных зуба, скрипя ими от отчаяния, а Гибсон Хэнд - дубинку, стукнув ею с расстройства по столбу. Во время своей бесполезной охоты уличные чудовища почти не разговаривали. Вместо вопроса, кому вести машину, а кому дежурный журнал, Бакмор Фиппс или Гибсон Хэнд с бешенством смотрели друг на друга и спрашивали: "Как насчет того, чтобы ты сегодня сидел за рулем, а я за дубинкой?" 6. ПРОСТО БИЛЛ. - За последние два дня я тебе выдал больше пасов, чем Роджер Стобах за всю свою футбольную карьеру, - пожаловался Хорек. - Тогда принимай, - простонал Куница. - У меня ребра болят так, будто я провел десять раундов против Ларри Холмса. - Нет уж. Если я тебе буду бросать мяч, я промахнусь и опять разобью окно. Как раз то, что нам надо. Черт с ним, давай отдохнем. И два нарка, одетые сегодня в футболки, джинсы и кеды, а не в кожаные пиджаки и мотоциклетные ботинки, взяли мяч и отступили полквартала к своей зеленой «тойоте», где находился их разнообразный арсенал камуфляжа. Два дня они изображали любителей футбола, наблюдая за одним из домов на бульваре Лос-Фелис. За два дня до того они были садовниками после того, как им посчастливилось найти на этой улице дом, жильцы которого уехали в отпуск. Хорек подстриг газон семь раз. Куница выполол все сорняки, обрезал розы, подстриг плющ на фасаде, и когда дел для них больше не осталось, начал все сначала. Это занятие предоставляло для них прекрасный наблюдательный пункт, с которого можно было без помех обозревать данный дом, но после двух дней сверхстарательной работы во дворе не осталось поживы даже для голодной улитки. Когда сад приобрел такой вид, словно на нем побывала туча саранчи, они упаковали свой садовый инвентарь. Затем они стали играть в футбол. Хозяин дома, за которым они следили, судя по сообщению обычно надежного доносчика по имени Сокс Уилсон, торговал кусками гашиша величиной с огурец и хвастался, что на этой самой неделе выведет свой серебристый "Мерседес 450 SL" из гаража и купит новую партию наркотика на причалах Сан Педро. В местных архивах значилось, что дом принадлежит некоему Рандольфу Уотермену, который сдал его внаем отдыхающей супружеской паре, сдавшей его, в свою очередь, в поднаем оптовому торговцу наркотой или одному из его друзей. Нарки не смогли узнать имя торговца, они узнали только, что все называют его Биллом. - Билл, а дальше? - потребовал ответа Куница у Сокса Уилсона. - Не знаю я, не знаю, Куница, - ныл Сокс Уилсон. - Помереть мне на этом месте, если вру. - Если врешь - помрешь, - пообещал Куница. - Если врешь - быстро помрешь, - пообещал Хорек, чистя ногти стилетом. - Его все зовут Биллом, - умолял их Сокс Уилсон. - Просто Биллом, и все. Не сказать, чтобы этот арест стоил мозолей на руках от газонокосилки или теплового удара от перебрасывания мяча весь день напролет, но оказалось, что капитан Вуфер живет именно на этой улице, и когда он услыхал, что там торгуют отравой (идиотская ошибка Куницы - рассказать все капитану Вуферу), он приказал наркам выползти из своих кожаных облачений, привести себя в божеский вид - насколько это возможно, не сбривая бород и гривы, - и взять этого сукиного сына, осмелившегося запятнать позором улицу, на которой капитан проживал двадцать лет. Это было, наверное, единственное расследование, на которое капитану Вуферу было не наплевать, не считая дела Найджела Сент Клера. Куница с Хорьком рассчитывали на приличную выволочку, если не накроют "Просто Билла, и все" в ближайшие дни. В то время как Куница отковырнул крышку с жестянки с пивом и решил выпить ее расслабившись и в лежачем положении, потому что этот торгаш, если он на самом деле торгаш, не собирался трогаться с места, и в то время как Хорек шатался по месту, которое осталось от сада на Оксфорд авеню и бросал стилет в оливковое дерево - единственное растение, которое они не уничтожили - "Просто Билл" тронулся с места. Если бы Куница не потянулся за пивом на заднее сидение зеленой "тойоты", он мог бы и не заметить маленький серебристый "мерс", выехавший из ворот и свернувший в сторону парка Ферн Делл. Прежде чем Куница завел и развернул "тойоту" в нужном направлении, "мерседес" уже скрылся из виду. Счастливый Хорек впрыгнул в нарковскую тачку, а Куница заорал, - А ну, поддали! - и устремился в сторону парка. Так два нарка начали слежку, которая в конце концов привела к тому, что Куница с Хорьком помогли подготовить баскетбольную команду "Лос-Анджелес Лейкерс" к чемпионату мира. И только случайно дала еще одну зацепку в деле об убийстве Найджела Сент Клера. Тринадцать часов с "Просто Биллом" чуть не закончились прежде чем начаться. "Мерседес" свернул направо и опять направо на Франклин авеню, направляясь обратно к Оксфорд стрит с неизбежностью почтового голубя. Но перед тем, как въехать на Оксфорд, "мерс" лихо развернулся на Франклин авеню, потом еще раз, почти столкнувшись лоб в лоб с зеленой "тойотой", и Куница закричал, - Ныряй на пол! Эта сволочь ищет хвост! Затем, с Хорьком, лежащим на полу "тойоты", Куница повернул направо на Франклин авеню, уверенный, что "Просто Билл" не заметил "тойоту", а если и заметил, то увидел только одну голову в машине, а не две, что было гораздо подозрительнее и говорило бы о слежке с напарником. Им пришлось ждать всего тридцать минут. Серебристый "мерседес" второй раз выехал из ворот на Оксфорд стрит. Водитель, казалось, был удовлетворен отсутствием наблюдения и повернул в обратную сторону, проехав мимо "тойоты", зажатой между соседними машинами, причем оба нарка нырнули на пол, пока "мерседес" не повернул направо на Франклин. Тогда они рванули за ним, воспринимая "Просто Билла" гораздо серьезнее. - Этот козел дело знает, - отметил Хорек. - Почему мы не поверили Соксу Уилсону? Нам надо для "хвоста" еще две машины. - Чего ради я сболтнул Вуферу про наркотики на этой улице? - У меня плохое предчувствие, что "хвост" на всю ночь. - У меня плохое предчувствие, что я сегодня не увижусь в "Сверкающем куполе" с бабенкой с четырьмя грудями. - Черт возьми, сегодня никто из нас не дотронется до... С ЧЕТЫРЬМЯ ГРУДЯМИ? Именно в этот момент "мерседес" увеличил скорость на желтом сигнале светофора и проскочил на красный на Гоуер стрит. - Вот сволочь! Он до сих пор смотрит за "хвостом"! Куница послал "тойоту" на противоположную полосу, вынудив водителя встречного грузовичка ударить по тормозам, свернул налево, перелетев через ограждение заправочной станции, проехал по тротуару и только после того, как за "мерседесом" прошло не меньше пары машин, рискнул снова пристроиться за ним. Если бы они проехали за наблюдательным водителем на красный, все кончилось бы досрочно. Пульс у Хорька подпрыгнул до 130, и он поминутно смотрел в выпученные зеленые глаза Куницы, намертво вцепившегося в баранку. - Черт бы тебя побрал, Хорек, смотри за ним! Мы можем его потерять. Вот зараза, где он? Мы его потеряли! Оба нарка завертели во все стороны головами, щурясь на пробивающиеся через смог солнечные лучи, которые окрашивали каждый светлый автомобиль в серебристый цвет. - Я мигнул. Я всего лишь мигнул. - А ты мигай, когда мы закончим эту проклятую слежку! А ты... Вот он! Серебристый "мерседес" остановился на Вайн стрит у винной лавки. Куница затерялся среди машин на левой полосе, проехал мимо лавки и до первого левого поворота, в то время как Хорек лежал на полу. Он остановился за углом, где Хорек выпрыгнул из машины и побежал на угол, чтобы следить за "мерседесом". Пока Куница держал "тойоту" наготове у обочины, Хорек осторожно выглядывал из-за угла. Вдруг Хорек побежал обратно к "тойоте", и Куница немедленно тронул машину. - Вышел? - Нет. Еще там. У нее правда четыре груди? - ХОРЕК, МАТЬ ТВОЮ, БЫСТРО НА УГОЛ! МЫ РАБОТАЕМ! С НАС ШКУРУ СПУСТЯТ! Поэтому Хорек помчался обратно на угол, надулся и поклялся завладеть девицей с четырьмя грудями, если только Куница откроет ее тайну в следующий раз, как напьется в "Сверкающем куполе". Четыре груди! Затем "Просто Билл" спокойно вышел из винной лавки, лениво оглядел улицу в обоих направлениях, закурил и сел в свой 450 SL, продолжая путь. Нарковская тачка следовала за ним по голливудской автостраде. Теперь они использовали маскарад. Въезжая на шоссе, Куница спрятал свою косичку под строительную каску. Хорек сполз по сидению, осторожно выглядывая, когда Куница отвлекался. Потом "мерседес" съехал с шоссе, развернулся на "ромашке", снова заехал и направился в обратную сторону, а Хорек надел светлый парик а-ля Фарра Фосетт и прислонился к Кунице, в то время как оба они истекали потом в остатках полуденной жары. - По-моему, дезодорант тебе не помогает, - сказал Куница, когда Хорек свернулся калачиком у него на плече. - А ты захотел Бо Дерек? - ответил Хорек. - О господи, только не это! Этот козел едет домой! Когда "мерседес" и "тойота" съехали с автострады, машин между ними не было. "Просто Билл", казалось, поглядывал в зеркало заднего вида. Хорьку пришлось обнять Куницу обеими руками и прижаться еще крепче. - Черт возьми, Хорек. Давай я отвезу тебя в морг. Тебя уже можно вскрывать. - А как по-твоему, воняешь ты после двух дней футбола? Ты не пользовался дезодорантом с тех пор, как Христос был плотником. Ты... - Вот он! Опять на проклятое шоссе! - заорал Куница, а Хорек швырнул свой парик а-ля Фарра Фосетт на заднее сидение и немедленно отодвинулся в свой конец машины. "Просто Билл" ехал обратно по автостраде, на этот раз направляясь прямо в центр Лос-Анджелеса, к Портовому шоссе, в сторону доков Сан Педро. Только теперь шоссе было забито возвращающимися с работы, поэтому Куница с Хорьком держались через шесть машин после серебристого "мерседеса", который, предполагали они, не должен свернуть с шоссе до самого порта. - Жаль, что "Просто Билл" не баба. За бабами так легко следить, - сказал Хорек, искоса поглядывая на Куницу, сменившего строительную каску на ковбойскую шляпу на случай, если "Просто Билл" наблюдал за дорогой. - Баба или нет, следить за ним чертовски тяжело, - сказал Куница, потирая опухшие глаза. Проморгайся перед слежкой. - Если баба заметит, что за ней следят, - с ней никаких проблем, - сказал Хорек, краем глаза наблюдая за Куницей. - Между прочим это ей льстит. Она думает, что ее корсет производит впечатление. Кстати о бабах... - Да, у нее четыре вонючих груди, и ты можешь предложить мне всю зарплату, которая у тебя остается после алиментов, но я все равно не скажу, как ее зовут, - заявил Куница. - Да ладно тебе, Куница, я же в тот раз поделился с тобой стюардессой! - Что значит поделился? Ты мне дал ее адрес и телефон, вот и все, и ты не предупредил, что у нее слабость к самоанским гребцам, и мне чуть не перегрызли глотку, когда я заявился с пивом на вечеринку, где все парни были такими здоровенными, что по сравнению с ними Шульц и Саймон - гномы. И ты называешь это "поделиться"? - А что, все четыре груди полностью развиты? Соски розовые или коричневые? Они как, по два с каждой стороны или как-нибудь разбросаны? Ты только скажи, как ее зовут, Труди, Ширли или Рози? Это одна из трех, так ведь? И так далее. Они ехали в медленной, нудной - бампер к бамперу - веренице автомобилей по Портовому шоссе в еле ползущем потоке движения. Выхлопные газы смешивались с надвигающимися сумерками, и появлялся тот особенный, смертоносный живописный лос-анджелесский закат. И пока Хорек обдумывал проблему четырех грудей - две вверху и две внизу, "Просто Билл", в самую последнюю секунду перед поворотом на Санта Барбара авеню, рванул руль вправо, погнав "мерседес" вниз по съезду. Третья полоса шоссе, на которой находилась "тойота" с парой бородатых нарков, внезапно остановилась. - Мы его потеряли! Ушел! - завопил Куница. - Я тебе говорил, что нельзя так далеко отрываться, - завопил в ответ Хорек. - Ты хотел, чтобы я с ним сцепился бамперами? Может ты хотел, чтобы он нас взял на буксир? - Ты все хитришь да осторожничаешь, и погляди, что из этого вышло! Я семь раз подстригал газон! Почему ты не поехал по центральной полосе? - Потому что в пробке нельзя ехать по центральной полосе, пень ты недоделанный! На центральной полосе ты застрянешь! - Значит, ты схитрил, и теперь мы в пробке и можем спокойно спуститься к океану и посмотреть, как ловится рыбка, или поискать ракушки, или... - Хорек, он позади! И он действительно оказался позади. "Просто Билл" вернулся на шоссе на въезде со Слюзон авеню. Куница увидел его через зеркало шестью машинами дальше. - Господи Иисусе! Не оборачивайся, - сказал Хорек. - Ты думаешь, у меня не все дома? Надевай парик. - Ты сказал, что дезодорант мне не помогает, - напомнил ему Хорек. - Брось дуться и двигайся сюда! Поэтому они снова сидели прижавшись на протяжении пяти миль, а "Просто Билл" ехал за ними. Вообще-то это был неплохой способ следить за ним, поскольку большинство водителей включает сигнал поворота задолго до самого поворота, и Куница мог увидеть сигнал и свернуть первым. Только "Просто Билл" не ездил, как большинство водителей. Он даже не ездил, как большинство дилеров. Он ездил, будто отвозил секрет нейтронной бомбы этим проклятым русским, и Кунице это до смерти надоело. Куница совсем потерял терпение, когда "мерседесу" удалось протиснуться сквозь просвет между двумя машинами и въехать на левую полосу. Он начал быстро уходить. - Он на левой полосе, Куница! - сказал Хорек. - Вижу. - Так выезжай к чертовой матери из этой полосы! - Я не могу. Ты что, не видишь, что меня зажали? Затем Куница высунулся из окошка и безумно замахал рукой старику в соседнем "бьюике", который беззубо улыбнулся и помахал ему в ответ. И их еще больше зажали. - Я всю свою вонючую жизнь провожу на самой медленной полосе, - ныл Хорек. Потом Куница опять высунулся из окна и завизжал на "Триумф" ТR-7, ехавший впереди. Водитель ответил им оскорбительным движением руки и злорадно нажал на тормоза, что заставило Куницу ударить по своим тормозам, а Хорька влететь головой в стекло, в результате чего парик а-ля Фарра Фосетт сбился на сторону. Куница отреагировал немедленно: он стал методично бить ТР-7 - двухместный автомобильчик с откидным верхом - бампером под зад, с каждым ударом посылая "Триумф" вперед, пока голова его водителя не начала мотаться взад-вперед, как метроном. Водитель ТР-7 поднял обе руки вверх в жесте униженной капитуляции и выехал с шоссе на траву, позволив тем самым Кунице съехать на обочину и, накренившись, промчаться с сумаcшедшей скоростью с полмили, после чего они увидели, что "мерседес" спокойно едет по второй полосе. В таком отдалении от центра движение было меньше, и темнота растворила розовато-лиловую и малиновую красоту зловеще дымного заката. К тому времени, как они подъехали к Сан Педро, Хорек накачался пивом - прерогатива пассажира - и накачался достаточно, чтобы порассуждать с философской точки зрения. Он сказал, - По-моему, в последнее время гороскоп мне не благоприятсивует. Ты еще видишь "Просто Билла"? - Я-то еще вижу, - с отвращением сказал Куница, - чего не могу сказать о тебе. - Мне кажется, мне следует переехать из Виниса, - сказал Хорек. - В моем возрасте уже поздно искать любовь в шуме прибоя. - У тебя отсохнут жабры, - проворчал Куница, наблюдая за тем, как "мерседес" постепенно съезжает на правую полосу. - Тебе нельзя далеко от воды. Ты долго не протянешь. - Мне все равно, - сказал Хорек, вспарывая последнюю банку с пивом и заставляя Куницу выругаться. - У меня плохая карма. По-моему, мне надо взять отпуск за свой счет, поехать в Гималаи и начать поклоняться какому-нибудь китайскому гуру в Катманду или как его там. - Мне кажется, это не то место для китайских гуру. - Ну где-нибудь еще. По-моему, мне надо жить с монахами и мангустой, и тогда я найду нирвану. То есть женщину с четырьмя грудями. Это поставило Куницу перед необходимостью закатить глаза под строительную каску, поскольку он снова сменил маскировку. - Ну ладно, ладно. Если ты прекратишь накачиваться пивом, потому что нам предстоит работа, я скажу тебе, кто она. Но только после работы и только если ты бросишь сосать пиво. Куница еще не закончил фразу, а пивная жестянка уже летела из окна машины. Хорек весь без остатка включился в работу. - Я смотрю за ним, Куница! - Хорошо. - Жаль, у нас нет вертолета. Мы бы вышибли ему один габаритный сигнал, чтобы легче было следить. - Вышибли бы, да. - Мы бы посадили ему на крышу пятно из светящейся краски, если бы у нас был вертолет. - Надо думать. - Не беспокойся, Куница, мы возьмем эту сволочь! - Теперь Хорек сидел прямо, как палка, наблюдая за "мерседесом" в бинокль. Он был похож на Чарльтона Хестона на командном мостике эсминца. Удивительно, чего только некоторые не сделают ради четырех грудей! Тем временем "Просто Билл", казалось, совершает неспешную экскурсию по порту. Он въехал на стоянку салуна "Рыжая Борода", где в течение десятилетий копы и портовые грузчики устраивали легендарные побоища. Куница с Хорьком по очереди сбегали в переулок, чтобы отлить, пока оставшийся наблюдал. Господи, да кому придет в голову торговать крупной партией гашиша в таком притоне для туристов, как "Рыжая Борода"? - Мне это не нравится, - сказал наконец Куница, когда они больше часа просидели в темноте, развалившись на сидениях "тойоты", глядя на автомобиль "Просто Билла". - Этот парень меня утомляет. Тут что-то не так. В этой забегаловке бывают только автобусы с крашеными пенсионерками, сошедших с вонючих круизных кораблей! Затем они оба заторопились. "Просто Билл" не спеша вышел из туристского притона вместе с двумя сморщенными старикашками с портфелями в руках и худой женщиной с тощими ногами, которой, похоже, оставалась всего неделя до вожделенной мечты Глэдис Бракмейер о доме на колесах. - Я сейчас помру, - сказал Хорек. - Откуда он такой только взялся? Но они скоро обнаружили куда он направлялся. Они собирались проехаться по мосту Винсент Томас. Новая тройка участников села в темно-зеленый "кадиллак" и последовала за "мерседесом" "Просто Билла" через ворота и на мост, в то время как Куница и Хорек ругались, бранились и ссорились с контролером у ворот, который никак не хотел верить, что они полицейские. Что это за копы, у которых нет мелочи для проезда по платному мосту? Потом Хорек вспомнил о пятидолларовой заначке, спрятанной в теннисной сумке в багажнике, и они заплатили, понося контролера, а он записал их номер, чтобы заявить настоящим полицейским. Доведенные до белого каления детективы решали, какая месть падет на голову контролера, когда Хорек закричал, - Я уже помер! По противоположной стороне моста приближался серебристый "мерседес", а за ним, через две машины, - нервничающее трио в зеленом "кадиллаке". Поэтому им пришлось проехать мост, развернуться и - опять на мост. Хорек готов был махнуть на все рукой, решив, что слежка превратилась в какую-то сумасшедшую пародию на охоту. Съехав с моста Винсент Томас, "Просто Билл" решил, что опасность миновала и можно приступать к делам, и он повел машину к ряду складских бараков возле порта, а "кадиллак" держался позади. В двух кварталах за "кадиллаком" зеленой "тойоте" пришлось маневрировать без огней, пробираясь по узким, безлюдным улочкам и переулкам. Когда Куница увидел, что тормозные огни "кадиллака" вспыхнули и остались гореть в переулке в опасной близости к океану, он принял решение. - Черт с ним, - сказал Куница. - Если я подъеду ближе, с огнями или без огней, "Просто Билл" нас заметит. Если у него есть здесь приятели, он нас уже заметил. Рискнем. Поэтому он остановил "тойоту" в ближайшем переулке, между стеной и мусорными ящиками, и они взяли из-под сидений фонарики и оружие и начали красться вдоль стен, ориентируясь по запаху океана, тухлой рыбы, птичьего дерьма и вони лос-анджелесского порта. Они остановились и забились еще глубже в темноту, когда тормозные огни "кадиллака" погасли, и двое мужчин, оставив женщину в машине, без портфелей пошли к набережной и скрылись из вида. - Мы по уши в дерьме, - прошептал Куница. - Мы по пояс в крокодилах, - прошептал Хорек. Они подкрались еще ближе, и теперь не замечали даже прохладный океанский ветер. Они покрылись потом, как на десятимильном забеге. Они молча проклинали почти полную луну и жалели, что нет ни облаков, ни тумана. Вдруг закричала чайка. Потом закричал человек. Женщина в машине его услышала или ей показалось, что услышала. Может кричала другая чайка? Она вышла и сказала, - Родни? Куница с Хорьком уже бежали рысцой позади дрожащей женщины, стоявшей в открытой дверце "кадиллака". Затем крик чайки утонул в вопле человека, - Не надо! Прошу вас! Не-е-е-е-ет! И женщина у "кадиллака" перекричала целую эскадрилью чаек, когда мимо нее в темноте пролетели две сухие тени, и оба нарка забежали за угол, и стук их сердец заглушал все, кроме визга женщины. Куница буквально столкнулся с "Просто Биллом", сбив его плашмя наземь и отбросив его пистолет 32 калибра по кирпичной мостовой, где новое действующее лицо - азиат - держал на земле одного из стариков, залепив ему рот лейкопластырем, и связывал по рукам и ногам прежде чем перерезать горло и сбросить в воду. Другой старик, уже связанный и обмотанный лейкопластырем, стоял на коленях перед пистолетом "Просто Билла", когда тот полетел в сторону, а Куница грохнулся рядом с ним. Азиат стоял на ногах, лихорадочно доставая нож, когда на них налетел Хорек и осветил фонариком. Пока он разбирался, что к чему, азиат рванулся и побежал прочь от набережной прямо на старуху в "кадиллаке". Хорек три раза выстрелил по кидающемуся из стороны в сторону силуэту, все три раза промахнулся и побежал за ним, перепрыгнув через Куницу, который с помощью револьвера превращал башку "Просто Билла" в одну большую шишку. Азиат так ударил старуху, что ее вставные зубы выскочили и застучали по асфальту прежде, чем это сделала она. Затем азиат выхватил из машины один из портфелей и оказался идеальной мишенью в прицеле в двадцати ярдах от Хорька, когда тот вдруг поскользнулся на выпавшей вставной челюсти и непроизвольно выстрелил в быстро надвигающуюся стену тумана. Вот теперь, когда им нужен свет, опустился туман. Старуха все еще лежала на земле, визжа "Родни!" - немного неразборчиво из-за отсутствия челюстей - а Хорек бежал, хромая, за тенью с портфелем. Преследование закончилось у проволочного забора вокруг лодочной стоянки, забитой снятыми моторами. Внутри бесновался доберман, вполне готовый сожрать азиата, который ударился о проволоку, уронил портфель, рассыпав пачки денег, и уже собирался сдаваться. Но измученный Хорек (который никогда больше не будет пить по десять банок пива на дежурстве) споткнулся о бордюр и грохнулся оземь. И теперь его револьвер полетел на мостовую. Убийца-азиат радостно вскрикнул, подхватил револьвер Хорька, повернулся и через сетку в упор выстрелил в открытую пасть добермана, который упал, как камень, с застывшим навечно оскалом. Затем, когда Хорек начал плакать по своей мамочке и жалеть, что он не бухгалтер, как его отец, и бессвязно, отрывочно думать о разных вещах, которые впоследствии он не сможет вспомнить, убийца-азиат направил револьвер в рот Хорьку, подобно тому, как он только что проделал с доберманом, и нажал курок. И тот щелкнул. "Смит-и-вессон" с двухдюймовым дулом был пятизарядным револьвером. Убийца закричал криком чайки, схватил портфель и начал карабкаться по сетке, но перед этим он вдруг ниоткуда выхватил нож и резанул Хорька, который инстинктивно поднял руку и получил "защитную" рану на ладони, заштопанную впоследствии двенадцатью швами. Когда убийца оказался на верху забора, Хорек, плачущий теперь уже от ярости, рычащий, как покойный доберман, вытащил свой стилет и метнул его в карабкающуюся фигуру. Но поскольку кидание ножей работает только в кино, стилет ударился рукояткой о плечо убийцы, и не принеся тому никакого вреда, упал у ног Хорька. Пока истекающий кровью нарк беспомощно ревел, готовый променять четыре груди на одну пулю, прихрамывающий убийца перешагнул через мертвую собаку и через лодочный двор ушел на свободу. Хорек бился о сетку и своей окровавленной рукой кидался в убийцу камнями. К тому времени, когда Хорек возвратился к предполагавшимся трупам, Куница более или менее разобрался в ситуации. Два старых индюка оказались спекулянтами золотом со Спринг-стрит в центральной части Лос-Анджелеса. Они скупали и хранили благородный металл задолго до того, как цена его взлетела до небес и стала прыгать на бирже. За последние два года "Просто Билл" продал им значительное количество золотых южноафриканских крюгерандов и не задавал никаких вопросов. В конце концов он устроил им крупную сделку с "рыбаком"-азиатом. Пока фельдшер со "скорой помощи" перевязывал Хорьку руку и собирался везти его в больницу, где ему наложат швы, всю округу заполонила синяя форма и затоптала все следы, которые еще могли быть там. Самый представительный из двух "золотых жучков" повернулся к Хорьку и сказал, - Если бы только вам удалось отнять портфель! Мне наплевать, что тот парень ушел! Если бы вы только смогли отобрать у него портфель! Вы знаете, с каким трудом мне достались эти деньги? И Куница не на шутку встревожился, потому что глаза у Хорька отчужденно поголубели и закатились, и он скороговоркой произнес: - Хоть один ваш друг стал бы рисковать за вас жизнью? Нет? Ну а я всего лишь рискнул. А я ведь даже не знаком с вами. И больше того... Куница подумал, что Хорька лучше убрать отсюда, прежде чем он прихлопнет "жучка" на месте. Теперь Хорек задрожал по-настоящему, когда у него начала выкристаллизовываться мысль, что он тоже мог лежать мертвым рядом с доберманом. И чем сильнее он дрожал, тем безумней выглядел. Куница жалел Хорька за болезненную резаную рану и видел, что его напарник постарел на три или четыре года за те мгновения кошмарного унижения, когда он звал маму и страдал, что не послушал папу. Поэтому он предложил пойти на стадион и посмотреть финальную игру "Лейкеров". Но оказалось, что они банкроты (после уплаты проезда по мосту и покупки пинты шотландского виски, чтобы не тряслись руки), поэтому на следующий день они поехали в офис команды "Лос-Анджелес Лейкерс" с удостоверениями в руках и сообщили, что в полицейское управление поступила угроза взорвать гранату возле скамейки запасных, если команда выиграет у Доктора Джей и "Филадельфии 76". Представители команды и службы безопасности стадиона посадили обоих нарков у боковой линии, где они выпендривались, как настоящие знаменитости шоу-бизнеса. Наконец, в последней четверти игры Хорек пересел прямо на скамью, дабы охранить их от несуществующего сумасшедшего с бомбой, и во время жаркой схватки он влез и предложил комбинацию, которая - он это гарантировал - освободит Карема для броска левым крюком и оставит Доктора Джея и всю его команду с носом. Никто не узнает, последовал ли изумленный тренер "Лейкеров" совету бородатого молодого копа с запахом виски, который бубнил, что недавно выиграл один на один у Доктора У, угрюмого потрошителя. Но Куница с Хорьком были уверены, что именно блестяще разработанная комбинация нарка помогла "Лейкерам" выиграть чемпионат по баскетболу. Постскриптум к описанию этого вечера поступил в то время, как одному из "золотых жучков" возвращали его вещи, которые убийца-азиат выронил, когда Хорек палил в него из револьвера. "Жучок" обнаружил, что ничего не тронуто: ключи, часы и кольца, деньги, бумажник с кредитными карточками и водительскими правами. Но было еще кое-что. По всей вероятности, это обронил убийца, который, по словам "Просто Билла", был ему незнаком, так как он нанял его после краткой встречи в одном из массажных салонов на бульваре Голливуд. Предметами, которые, как сказал "золотой жучок", выпали не из его карманов, а, по всей видимости, из карманов убегавшего убийцы, были: обыкновенный дверной ключ и клочок бумаги с рабочим телефоном известной голливудской киностудии. 7. ГЛОРИЯ ЛА МАРР. Сегодня бедный старый Кэл Гринберг работал за всех. Вот такая у него планида: остался один на весь отдел, в то время как остальные гуляли, как хотели. Все начальство укатило на прощальный ланч, устроенный в честь какого-то командующего. Детективы по сексуальным преступлениям, Оззи Мун и Тельма Бернбаум, заболели в один и тот же день и ушли домой (так им и поверили!). Все, кроме шефа полиции и Уолтера Кронкайта знали, что Оззи с Тельмой проводят больше времени в Гриффит-парке, воюя с ее резинкой от трусов, чем работают со своими расследованиями. Ничего себе детективы по сексуальным преступлениям! Эксперты - это точно. А потом двоим полицейским понадобилось пойти и привести какого-то молокососа. - Я же не малышковый коп, - простонал старый бедный Кэл Гринберг. - Вы не можете его где-нибудь подержать, пока не придет кто-нибудь другой? - Конечно можем, сержант, - сказал Бакмор Фиппс. - Я могу сбросить этот кусок дерьма с небоскреба "Кэпитол Рекординг", если хотите. - Я могу выкинуть этот кусок дерьма прямо посередине Голливудской автострады, если хотите, - сказал Гибсон Хэнд. Тем временем кусок дерьма - двенадцатилетний разбойник и любитель пирожных по имени Сорро Гарсиа - сидел и думал, кто из них: здоровый белый коп или здоровый черный коп - исполнит клятву, данную ими обоими, и пропустит его через большую бетономешалку около магазина "Кауэнга". Но постепенно до Сорро Гарсиа стало доходить, что у детектива больше власти, чем у двух уличных чудовищ, и что он все же имеет сегодня шанс попасть домой. Сорро Гарсиа состоял кандидатом в банду "Черный паук". Когда он подрастет, он станет полноправным членом, потом "бойцом", и, наконец, когда его с десяток раз ранят пулей и ножом и он станет слишком старым, чтобы драться, он заслужит титул "ветерана". Как и у многих юнцов из баррио - бедных районов, заселенных выходцами из Латинской Америки - его любым словечком было "почти что". Сорро Гарсиа решил поиграть своими мальчишескими мускулами и показать, что он настоящий мужчина, и он обратился с ответным словом к бедному старому Кэлу Гринбергу. - Сэр, эти офицеры почти что не предупредили меня о моих правах. И у меня почти что не было времени, чтобы уплатить за пирожные. И я почти что зашел в магазин, как этот фраер пристал ко мне. И он почти что не давал мне ничего объяснить. И я почти что не мог ничего сказать. По-моему, этот фраер не любит мет-сиканцев. Потому что я ему грю, я ему грю: "Вы любите мет-сиканцев?" А он грит: "Не очень". И я вот почти что решил. Бедный старый Кэл Гринберг вздохнул и, растягивая подтяжки, наклонился над столом. - Могу я узнать, что ты почти что решил? - Я почти что решил подать в суд от имени всех мет-сиканцев из "Черного паука" на этот магазин и на всю полицию Лос-Анджелеса. - Сколько тебе лет? - спросил бедный старый Кэл Гринберг. - Двенадцать. Почти что. - Почему ты стал воровать пирожные, разбойник? - спросил бедный старый Кэл Гринберг. - Ты голоден? - Был. Щас уже нет. Бакмор Фиппс сел за свободный стол детективов по сексуальным преступлениям и между делом начал листать альбом с фотографиями, надеясь обнаружить снимок голой женщины. Гибсон Хэнд засунул в рот три жевательные резинки и сказал, - Сорро каждый день ходит в этот проклятущий магазин и исполняет один и тот же номер. Гибсон Хэнд показал консервный нож и чайную ложечку, конфискованные у разбойника по пирожным. - Он шатается по магазину и съедает пирожных и мороженого на тысячу долларов, особенно ему нравятся шоколадные, потому что у него хороший вкус. Потом он запивает их двумя ящиками газировки, а потом, пуская газы спереди и сзади, с раздутым животом подходит к кассе и платит несколько центов за какую-нибудь дешевку. - Единственное, почему эти болваны в магазине ловят таких разбойников, - это потому, что они съедают столько, что становятся зеленого цвета и вроде как выделяются на общем фоне, - добавил Бакмор Фиппс. А маленький преступник тут же все запомнил. Век живи - век учись. Не будь свиньей и следи за цветом лица. Главное - качество, а не количество. - Ну зачем ты так делаешь? - спросил бедный старый Кэл Гринберг. - Я слишком старый, чтобы играть в малышкового полицейского. Скажи мне, ты хорошо учишься? - Конечно, - сказал Сорро Гарсиа. - Думаете, я хочу вырасти и быть тупым, как пол...- тут он осекся и посмотрел, как напряглись желваки у Бакмора Фиппса и как раздулись ноздри у Гибсона Хэнда. - Думаете, я хочу вырасти и быть тупым, как полено, или что? - Если я отпущу тебя домой, ты обещаешь больше не ходить в этот магазин и не съедать почти что по полтонны пирожных? - спросил бедный старый Кэл Гринберг. Все дело в музыке. Когда в хит-парадах на первых местах стояли "В хорошем настроении" и "Смокинговый переезд", никто не ходил по магазинам и не сжирал шоколадных пирожных на тысячу долларов. - Меня не отправят в тюрьму для несовершеннолетних? - огорченно воскликнул разбойник по пирожным. Все карлики и коротышки из банды "Черные пауки" побывали в тюрьме для несовершеннолетних. И даже большинство кандидатов. Он попал в затруднительное положение. - Если я отправлю тебя в тюрьму, ты обещаешь больше не ходить в тот магазин и не съедать по тонне пирожных? - спросил бедный старый Кэл Гринберг. - Я подумаю, - сказал разбойник по пирожным. - Я б не возражал провести там уикенд. - А везти тебя придется нам, - криво усмехнулся Бакмор Фиппс, и разбойник сразу понял, на кого он похож: на чудище из "Невероятного человека". На то самое, зеленое. - По-моему, мне больше не хочется в тюрьму, - сказал разбойник по пирожным. - И в тот магазин я больше не пойду. Бедный старый Кэл Гринберг прожил достаточно долго, чтобы узнать, что вся жизнь - это один большой компромисс. Он согласился. - Ладно, договорились. Мы тебя отпускаем домой. - Домой? Домой? Черт побери! - заревел Гибсон Хэнд, вскакивая на ноги и нависая над съежившимся разбойником, который был не в силах отвести взгляд от оскалившегося черного лица. - Хрен ему, а не домой! Я отвезу этот жалкий кусок дерьма к магазину "Кауэнга". И буду крутить его в бетономешалке, пока он не станет начинкой для пирожков! А потом засуну его в навозный мешок и пошлю сезонным рабочим на ферму, чтобы они удобряли им салат. Интересно, как это понравится мексиканскому идиоту Сесару Чавесу, их профсоюзному лидеру? - Затем он нагнулся и его оскал застыл у лица мальчишки. - И всякий раз, когда я буду есть лепешки с салатом, я буду вспоминать это маленькое дерьмо и перемалывать его на зубах! Бедный старый Кэл Гринберг знал, что дрожащий от страха разбойник по пирожным понятия не имел, кто такой Сесар Чавес, но то, что уличное чудовище испугало его до потери интереса к эклерам, уже кое-чего стоило. - И вот еще что, - добавил детектив. - Если я отпущу тебя домой, ты должен пообещать не подавать в суд на полицию. У нас здесь и так хватает неприятностей. И пока рассматривалось это дополнительное условие, дверь распахнулась, и ворвались Шульц, Саймон и намного более сложная проблема. - Гринберг, ты сегодня за начальника смены? - Наверно, я, - простонал бедный старый Кэл Гринберг. Единственная причина, по которой он давным-давно не ушел на пенсию после тридцати лет выслуги, - это то, что ему пришлось бы сидеть дома со второй женой и не иметь возможности улизнуть на танцы для пожилых людей, где он баловался со своей первой женой, которая после того, как бросила его, превратилась в ту еще штучку. - Это Глория Ла Марр, - сказал Шульц. - И у нас для тебя громадная проблема. Их проблема и правда оказалась громадной: примерно шести футов и шести дюймов ростом. Глория Ла Марр была транссексуалкой, которую Шульц и Саймон только что вывезли из Невады по просьбе находящихся в отпуске детективов по ограблениям. Она была естественной блондинкой (по ее собственному утверждению) и у нее была имплантированная грудь приличных размеров, но совсем не соответствующая ее росту. У нее, однако, были отличные ноги, и Шульц, сам ростом в 6 футов 5 дюймов, сказал ей в самолете, что он всегда искал стройные ножки у высоких девушек, но редко находил их. Глория Ла Марр покраснела и попросила Шульца заказать у стюардессы еще один бокал "Кровавой Мэри", а Саймон сел напротив них через проход, с трудом втиснув свои 280 фунтов в малоудобное кресло второго класса, и решил, что Шульцу пора уходить на пенсию по здоровью, поскольку он превращается в гомика. Но даже Саймон вынужден был признать: Глория Ла Марр имела шикарную пару костылей. Проблема состояла в том, куда ее сажать. И когда Шульц вывел Глорию Ла Марр из комнаты в женский туалет, во всем пришлось разбираться бедному старому Кэлу Гринбергу. - Я не вижу никакой проблемы, - сказал бедный старый Кэл Гринберг Саймону, когда слоноподобный детектив снял пиджак спортивного покроя, почесал в паху и помассировал свой полубокс, чтобы восстановить кровообращение после убогих условий полета. - Это настоящая проблема, Кэл, - шепотом сказал Саймон, убедившись, что Шульц и Глория Ла Марр его не слышат. - Первая проблема возникла, когда мы собирались ехать в аэропорт. Глория отказалась лететь, если ей не разрешат одеть черное вечернее платье и парик а-ля Долли Партон! - По-моему, платье довольно привлекательное, - пожал плечами бедный старый Кэл Гринберг. Возраст. Мудрость. Компромисс. - Да? А как тебе понравится два часа ждать самолет в Вегасе вместе с Глорией Ла Марр, когда все на тебя глазеют? А авиакомпании не разрешают надевать наручники на арестованных, а служба безопасности аэропорта следит, чтобы не случилось скандала, когда Глории Ла Марр надо в туалет, а ты не знаешь, в какой туалет ее вести! Как тебе понравится такое положение? - И что же вы делали? - Все, что требовала Глория, вот что мы делали. Это лучше, чем ехать на автобусе от самого Вегаса! Или взять напрокат машину и решать те же проблемы каждый раз, как ей захочется отлить. У этой бабы слабый мочевой пузырь. - Я все еще не вижу, где здесь громадная проблема, - сказал бедный старый Кэл Гринберг, замечая, что от подобных передряг брюки у Саймона начинают протираться в паху. Его толстые, как стволы столетних деревьев, ноги отказывались находиться в одних и тех же брюках два дня подряд. - Я тебя спрашиваю, как бы тебе понравилось шататься по аэропорту вместе с этой громадиной в черном платье и парике под Долли Партон, да еще на высоких каблуках, которые делают ее семи футов росту? Шульц шел в десяти шагах впереди, а я в пятнадцати футах сзади. - Похоже, что вы с честью вышли из трудного положения, - сказал бедный старый Кэл Гринберг. - И все же я не вижу... - Но Шульц в самолете начал кадрить Глорию! - Саймон пододвинул стул поближе к бедному старому Кэлу Гринбергу и зашептал, что очень не понравилось Бакмору Фиппсу, Гибсону Хэнду и особенно Сорро Гарсиа. - Ну и что? Шульц может попросить у нее номер телефона и встретиться, когда она выйдет из тюрьмы, - сказал бедный старый Кэл Гринберг. Теперь его ничто не удивляло. Коп просит у транссексуалки номер телефона. "Пенсильвания, шесть-пять-ноль-ноль". Где ты, Гленн Миллер? - Но это же не проблема! - недовольно воскликнул Саймон. - Ну так прежде, чем я уйду на пенсию - а это будет совсем скоро - ты можешь постараться и рассказать, в чем таки заключается проблема? - Проблема в том, куда ее сажать. - Ну так это совсем не проблема, - сказал бедный старый Кэл Гринберг. - Именно это тебя и беспокоит? Послушай, Саймон, мы живем в современном мире. Мне наплевать, звали ли раньше Глорию Ла Марр Слагом Мак-Гуайром. Мне наплевать, играла ли она в профессиональный футбол. Мне наплевать, боксировала ли она с Джоном Фрейзером. И выиграла. Все это происходило, когда она была мужчиной. А сейчас, насколько меня это касается, она всего лишь баба высокого роста. - Он помолчал и подумал, как его красотка разжигает остальных старичков в танцзале "Стардаст". - Я признаю, что Глория выглядит необычно. Но все, что тебе следует помнить, - это то, что она просто высокая смешная баба. Поэтому поезжай и сажай ее в СБИ. Лос-анджелесская женская тюрьма Сибил Бренд Инститьют находится высоко над автострадой Сан Бернардино. Полицейские называют ее "Бабская обитель". Саймон слушал терпеливо, но с обидой. Когда бедный старый Кэл Гринберг закончил, он сказал, - Теперь я сообщу тебе хорошие новости и плохие новости. Хорошие новости: у Глории действительно хороший набор грудей. И ноги - с ума сойти можно. И у нее нет яиц. Плохие новости: ей еще не сделали вторую операцию. И инструмент у нее на месте! - Ох, - сказал бедный старый Кэл Гринберг. - Ты уверен? - Уверен? Я, конечно, туда не лазил и не смотрел, но мне сказали тюремщики в Неваде. - Черт побери, ну зачем она так сделала? - Зачем? - зашипел Саймон.- Зачем? - Да, зачем? - пискнул из своего угла Сорро Гарсиа. Бакмор Фиппс с Гибсоном Хэндом тоже не мигая глядели на Саймона. Все требовали ответа. - Зачем!? - возмутился Саймон. - Я не знаю, зачем. Какого хрена вы ко мне пристали, разве я мог хоть что-нибудь узнать? Шульц в самолете ее монополизировал. Угощал ее всякими "Кровавыми Мэри". Могу спорить, что она сейчас ссыт там томатным соком! Сидя, конечно. - В женском туалете, - пробормотал бедный старый Кэл Гринберг. Почему Глория не сделала всю операцию сразу? Мясник над операционным столом вдруг обнаружил, что счет не оплачен? Или Глории жалко было с ним расставаться? Или захотела заиметь худшее из обоих полов? "Белые обрывы Довера". "Пенсильвания, шесть- пять- ноль-ноль". - В "Бабскую обитель" с инструментом не примут, даже если он не работает, - заметил Гибсон Хэнд. - Это правда, - согласился бедный старый Кэл Гринберг. - Но если ты посадишь ее с мужиками, то кончится тем, что все сигареты в тюрьме перейдут к ней, - заметил Бакмор Фиппс. - Это тоже правда, - согласился бедный старый Кэл Гринберг. Когда Шульц с Глорией Ла Марр возвратились из туалета, она сама решила проблему. Она сказала, что предпочитает мужскую тюрьму, потому что она такая высокая и женщины будут обращать на нее внимание. - Но Глория, там же полно животных, - воскликнул Шульц, а Саймон решил взять его с собой в полицейскую академию побегать по стадиону, и попариться, и, может, отмутузить его на борцовском ковре, чтобы как следует вправить ему мозги. Когда за ней приехали полицейские, чтобы забрать в мужскую тюрьму, Глория трепетала, как огромная колибри, и называла Шульца по имени, и обещала, что признает себя виновной в ограблении (которое произошло до ее перехода в противоположный пол), только чтобы не причинять ему дополнительных хлопот. Она тепло пожала Шульцу руку перед тем, как полицейские надели на нее наручники и увели. - До свидания, Глория, - печально сказал Шульц. - До свидания, Гюнтер, - застенчиво сказала Глория. - Знаете что? - заметил Сорро Гарсиа. - Если эти двое поженятся, у них будут дети такие же огромные, как Кинг Конг, почти что.