Александрович, Игорь
Медь и флейта (528k)
Медь и флейта - метафора и своеобразный штрих код ХХ века.
МЕДЬ - это тотальные идеологии и диктатуры, атеизм, мировые войны, включая и Великую Холодную. И всё это под фанфары, барабанный бой и горячее одобрение людских масс.
ФЛЕЙТА - это нежное, но очень внятное звучание человеческой судьбы, пробивающей асфальт, по которому прокатился миллионотрубный оркестр столетия.
В определённом смысле "Медь и флейта" - это исторический роман с задействованными культовыми фигурами века, такими как Ленин, Черчилль, Рузвельт, Гитлер, Сталин, Берия, Фрейд, Эйсебио... А ещё с Наполеоном, на денёк оказавшимся в самом конце ХХ века, чтобы поделиться опытом манипулирования общественным сознанием. И знаменитый Вечный Жид тоже оказался здесь, в этом странном веке. Именно ХХ век убил Вечного Жида по версии романа.
Теперь о фабульной стороне. В центре произведения Драматург, который пишет роман об итогах ушедшего столетия. Главный герой некий Феликс появляется в одном и том же возрасте в различные периоды ХХ века. Фантосмагорически-условная среда существования Феликса постоянно меняется, дышит... . Драматург как бы опробывает своих героев ( по сути дела, самого себя) в экстремальных условиях и прежде и прежде всего в условиях войны и диктатуры, этих сиамских братьях ХХ века.
Главный герой Феликс догадывается, что он всего лишь персонаж неоконченного романа Драматурга и затевает побег с бумажных страниц в реальную жизнь. Он подозревает, что со временем может возникнуть новая цивилизация литературных персонажей всех времён и народов. Горячее дыхание детектива, ощущаемое с первой страницы, здесь уже воистину обжигает: удавшийся побег из рукописи, да ещё с женщиной, любовь, приключения в реальной жизни и неизбежное возвращение на страницы рукописи. В роман вмонтированы фрагменты трагифарсов и моноспектаклей Драматурга, исследующего питательную среду диктатуры и технологии её установления.
... Говорят, если раздробить голографическую пластинку, то каждый её осколок может дать целостное представление о записанном на ней сюжете. Автор романа Игорь Александрович и попытался увидеть и представить ХХ век по осколкам разбитой голографической пластинки.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА, А ВЕРНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ И ПОЖЕЛАНИЕ БРАТЬЯМ ПО ЦЕХУ НЕ СУЕТИТЬСЯ В ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ
Словно сам Господь Бог приподнял меня над родными мне Воронежем, Уралом. Кузбассом и Забайкальем и опустил в ресторан Центрального Дома Литераторов в Москве летом 1966 года. Только через месяц увидит свет "Мастер и Маргарита", а потому я никак не мог знать, что по сути дела нахожусь в "Грибоедове". Не мог знать, а стало быть не искал глазами ни Ивана Бездомного, ни Пряхина, ни Арчибальда Арчибальдовича, ресторан показался мне круглым и ассоциативно подталкивал воображение молодого человека к одному из дантовских кругов. Моим проводником, моим Вергилием в чаду лабиринтов литературно-питейного заведения был добротный русский поэт, хотя и татарин -- Михаил Львов, довоенный студенческий друг Николая Майорова, Павла Когана, Михаила Кульчицкого.
Чтоб стать мужчиной -- мало им родиться.
Чтоб стать железом -- мало быть рудой.
Ты должен переплавиться, разбиться
И как руда пожертвовать собой.
Это его, Львова. Так же как и "Я был убит приснившимся осколком", "в любви не бывает замены, в любви заместителей нет...".
-- Булат! -- вдруг радостно крикнул Львов.-- Я тебя сейчас познакомлю вот с этим (лестный эпитет) парнем, участником семинара молодых писателей Сибири и Дальнего Востока.
Стройный, 42-летний Булат Окуджава с выпуклым лбом и глазами старого друга встал из-за столики и крепко пожал мне руку. "Синий троллейбус", "Девочка плачет, шарик улетел...", "... Ведь был солдат бумажный...".
Будто сквозь марево вижу и слышу, как Львов подает ему тонкую папку с моими рассказами.
-- Завтра, в 7 вечера здесь же, вас устроит?-- это Окуджава мне. Несчастный, я лишь кивнул головой. Опрокидывая стулья, брел Ярослав Смеляков ("Если я заболею к врачам обращаться не стану... Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом...") На веранде, за отдельным столиком сидел седой краснолицый от выпитого старик. Смотрел вниз, глаз не было видно. ("Жил-был я, стоит ли об этом") зажглось у меня в голове. Конечно же, это мэтр Семён Кирсанов.
Назавтра я пришел в ЦДЛ часов в пять и случайно встретился со своим сибирским знакомым Сашей Вампиловым. В прошлом году, в Чите он был звездой среди всей молодой литературной братии. Он и Валентин Распутин. Еще не было "Утиной охоты", но было "Прощание в июне" и "Старший сын".
-- Саша у тебя найдется минут сорок,-- спросил я,-- если да, то прочти мою одноактную пьесу "Прилетит самолет". Он улыбнулся (мол, тоже в драматурги!), его чуть раскосые глаза потомка аборигена Сибири оставались серьезными и печальными. Здесь же, в вестибюле, он за двадцать минут прочел мою пьесу и сказал, что хоть она хороша по технике письма, но мелковата, а главное нет в ней хорошей продуктивной идеи. Вампилов был абсолютно прав. Я сжег ее, эту неудачную пьесу. Подошел Окуджава, вернул мне папку с рассказами порекомендовал отнести в "Юность": -- Это не хуже их уровня,-- сказал он и закурил.
Мне хотелось другого. Мне хотелось, чтобы было лучше, и я не пошел в редакцию. Как раз в "Молодой гвардии" вышла книга рассказов по материалам нашего литературного семинара. В ней я нашел и три своих новеллы.
С благодарностью вспомнил тех, кто качал мою литературную колыбель. Это Алексей Аджубей, главный редактор "Известий", где за публикацию первого рассказа "Красные листья" в 1962 году мне присудили литературную премию, вспомнил Виля Липатова, талантливейшего литературного трудоголика, с благодарностью позвонившего мне домой после того, как он послушал по радио чтение одного или двух моих рассказов, Особый поклон Виктору Астафьеву, Семену Шуртакову, Льву Давыдычеву, руководителям сибирского литературного семинара. Горжусь внимание заметивших меня воронежцев Гавриила Троепольского ("Белый Бим, Чёрное ухо"), Евгения Дубровина (главный редактор "Крокодила"). Особенно же дорог мне мой учитель, профессор Московского и воронежского университетов, писатель Александр Иосифович Немировский. Это он в конце 50-х годов мне, юноше, открыл навеки закрытого Осипа Мандельштама. Познакомил меня с Натальей Евгеньевной Штемпель, близкой подругой Осипа и Надежды Мандельштамов в их горький и такой поэтически продуктивный воронежский период ("Пусти меня, отдай меня Воронеж...").
Ранний и, на мой взгляд, сомнительный литературный успех отрезвил амбициозного молодого человека и уберег его от скоротечных публикаций. Больше меня никогда не видел ни в одной редакции журналов или издательств, хотя я и не прекращал писать. Из учителя истории я стал тележурналистом, вернее сценаристом.
В середине 90-х годов на Белорусском телевидении были поставлены четыре моих пьесы, среди которых и моноспектакль "Плач юродивого", написанный еще в 1989 году. Можно было бы подкорректировать его "под время", но я не стал этого делать. Более того, этим "неподкорректированным" моноспектаклем я и решил закончить мой нынешний роман-фантасмагорию. Таким образом, можно сказать, что роман этот я писал всю жизнь, а записал его на исходе века.
Медь -- громкий ХХ век, флейта -- живая душа человека.
Игорь Александрович
август 2000 года.
Об архиве |
Переводы |
Авторские тексты |
Издателям |
Новинки |
Гостевая книга |
Информация
